После молнии следует гром

Хирузен родился прямым наследником рода Сарутоби, будучи сыном Патриарха на тот момент. Родители не ожидали, что родится высшее звено, уже тогда маленькая альфа начала всех удивлять. Большая часть его воспитания приходилась на две матери-дельты, обе из других кланов Конохи с очень мягким и добродушным характером. Обе они глубоко воцерковлены и воспитывали сына с самого детства великодушным и добрым человеком. Хирузен был пластичным, охотно слушался родителей до той поры, пока это не мешало его свободе, а свободолюбивым он был очень. В нём бурлила энергия и желание познать этот мир, с детства смотрел на людей с восхищением и всегда с интересом знакомился с ними, обескураживая количеством вопросов об их жизни и личности. Батюшка не разрешал Хирузену выходить за пределы поместья, но это не мешало мальчику сбегать из дома и бегать по городу, находя себе новых друзей. Дворянского высокомерия у него не развилось по этой причине — так как дворянских наследников не выпускают из поместья до определённого возраста, Хирузену оставалось знакомиться с другими своими сверстниками, а то были простолюдины. Сару не признавался им в своём благородном происхождении, ведь первые знакомства заканчивались дразнилками. Они называли его барином и белоручкой и не разрешали ему выполнять тяжелые или опасные работы (всё же оставалось в них предыхание перед чинами). Чтобы рыть с ними рвы и строить шалашики, он врал, хотя матушки отучали его от этого. «Дикарские» повадки, какие в нём высмеивал Данзо, приобрёл от постоянного общения с простолюдинами и крепостными, а дети эти даже представления не имели о всех правилах приличия. Вместе эти непоседливые хулиганы гоняли собак, взрывали хлопушки, стреляли из рогаток в голубей, играли в «войнушку», вооружаясь палками, и бросали шифер в костры, весело хохоча, когда он взрывался. Хирузена научили, как незаметно красть фрукты в поместьях, и он этим злоупотреблял, даже когда его замечали и гоняли прочь. Самыми весёлыми вылазками он считал кражи в поместье Исидзия. Там жила милая девчушка по имени Бивако, она часто сидела на терраске и вышивала яркие цветы на канве, растянутой золотым пяльцем. Они часто перебрасывались только парой фраз, у Хирузена всегда было недостаточно времени, ведь за ним гонялся ворчливый дед с метлой. Ему нравилось смешить Бивако, потому что она вечно сидела с хмурым лицом, а ей очень шла улыбка. — Привет! — звонко воскликнул Хирузен. — Что ты делаешь? Выглядит весело! — Привет, — живо откликнулась Бивако. — Плету фенечки. Мама сказала я должна разбираться в цветах. Вот и разбираюсь. — Как здорово! А можешь и мне фенечку сплести? — Бивако не успела согласиться, её дедушка уже выбегал с метлой из-за угла поместья с грозными криками. — Ишь ты паршивец! Опять украл мои груши! — Хирузен засмеялся, дедушка шлёпает его по пяткам и кричит ему в спину. — Ну попадись мне негодник, выдеру! — Бивако громко смеялась и хрюкала от этого зрелища. Маленькая наследница Исидзия подарила ему фенечку при следующей его вылазке. Хирузен многих наследников знал благодаря таким шалостям. Он и у Кагами вишню крал, правда, никогда на глаза ему не попадался, а всё потому, что вишня у господина Наоки была самая вкусная в городе, и он не хотел, чтобы его выгнали. Господин Наоки всё видел, но по доброте душевной ничего ему не высказывал. Во скольких поместьях он был — не счесть, и столько же фруктов и ягод пробовал. Родители с ним намаялись, Хирузен был очень несносным и, как ни противоречиво, послушным. Несмотря на свою лень, он никогда не пропускал уроки и поручения, помогал матушкам и батюшке, покорно служил в церкви, только своим свободным временем наслаждался на полную. Его предупреждали и о скором сватовстве, и о наследстве, и о высоком посту, но Хирузену всё это было неинтересно. Легкомысленный мальчик относился к этим серьёзным для взрослых проблемам играючи и беззаботно. Про свою будущую невесту он шутил, что найдёт себе в озере лягушку; о наследстве говорил, что поручит всем соклановцам носить глупые шляпы; а на пост плевался, хотел петь песни и играть на гитаре. Альфам в стране Огня не положено учиться музыке, это считалось омежьим делом, в набор уроков для наследника альфы входили, как правило, борьба, военное дело и прочая дисциплина ума и тела. Хирузен всё равно заставил своих матерей учить его музыке, но лень мальчика не дала ему полностью освоить это искусство. Повзрослев, он писал стихи и песни, и Данзо с Кагами с радостью исполняли их. К старости навыки его совсем истёрлись, хотя он до сих пор напевает себе под нос, когда занимается бумагами, чтобы не было очень скучно. О Данзо, как о тот о нём, он не знал до момента их встречи. Яблоки он у Шимур не крал, боялся больших альф, лица у них были очень хмурые. Изредка он пробегал по краю стены и никогда не видел в этом поместье никакого наследника. Даже если бы Хирузен и узнал, что Данзо омега, никак бы не отреагировал, в силу возраста различий не понимал и не позволял родителям навязывать себе половые предрассудки. Ведь это невесело. С возрастом он почти не изменил своего отношения, но признался себе в большой любви к омегам. Из-за высшего звена он страдал похотью и никогда не воротил нос от любой связи с омикроном или дельтой. Много кто знал о распутстве Хирузена ещё с тех пор, как ему исполнилось пятнадцать. Официально Хирузен признал трёх своих потомков — Асуму, Конохамару и Мирай. Господин Шимура не считал, сколько за всё это время видел ребят, похожих на этого похотливого старика. Однако решил покупать себе хиджики всякий раз, когда видел его потенциальных детей. Он сказал об этом Хирузену и предупредил, что если он умрёт раньше сорока лет от отравления мышьяком в хиджики, значит, будет первым человеком кого убила похоть Сарутоби. Хирузен рассмеялся и пообещал наплодить больше детей. Родителям он своим не рассказал что девственности лишился гораздо раньше замужества, быть может, на второй же гон, после того как Данзо пробудил его феромон. Ни имени, ни лица той омеги не запомнил, но до сих пор помнит, что она пахла травой. Хирузен не понимал своего желания. Он везде искал конкретный, тот самый феромон, и спал с омегами из раза в раз, но никак его не находил. Чем старше становился, тем более тот запах превращался в наваждение, вылизанным до совершенства, и тем меньше омеги пахли соответственно его идеализированным желаниям. Хотя они все были очень милыми. Хирузен придавал сексу тон особенной телесной и духовной связи, не вёл себя как животное, и эта овечья доброта могла усмирить любую строптивицу. Только со злюками он всё равно спал не более двух раз. В этом он был похож на Итачи — хотел как можно меньше проблем, ведь не обладал энергией, достаточной, чтобы ссориться. По сути своей он был интроверт, хотя казалось обратное. Общение высасывало из него много сил, ведь под каждого нужно подстроиться, о каждом поговорить, подумать, не позволять наступать молчанию в беседе. В детстве и юности он ещё бурлил любовью и интересом к людям, но чем старше становился, тем меньше в нём было интереса и тем сильнее на него давила его маска абсолютного дружелюбия. С немногими он мог сидеть в тишине. Его стремление понравиться было абсолютно неоправданно, но имелось как метод выживания, и животная харизма усилила этот навык, порой представая обладателю тяжким бременем. Нравиться людям не так уж и сложно, достаточно ими поинтересоваться, но всё это не искренность. Его знания. Хирузен был излишне доверчивым, честным и с упрёками Данзо всегда был согласен, но измениться не мог, эту черту в нём не искоренить. Только себя Хирузен никогда не стыдился, и, в отличие от Данзо, о своих поступках и решениях он не сожалел. Он пережил много боли и страданий, но его гибкая психика относилась к своим проблемам весьма поверхностно — было и было, живи и радуйся. Быть может, поэтому Сару легко прощал людей, ведь старался жить беззаботно, не хотел обижаться. И запутанную, искривлённую, состоящую из сожалений, стыда, комплексов и тайн душу Данзо понять ему всегда было непросто. Тот, кто не устраивал себе никаких проблем, был легкомысленным и ленивым, дружил с человеком, который жить не мог без проблем, вечно создавая их вокруг себя и только глубже погружаясь в самокопание. Ему больше импонировала философия жизни Кагами, и именно его он чаще брал на всякие попойки. Кагами всегда искрился любовью, добротой и весельем. Всегда был лёгок в общении, хотя куда более закрытым, чем его спутник жизни. Хирузен иногда подозревал его в помешательстве, если уж Кагами хотел спрятать некоторые черты своей личности, делал это искусно, выражая лишь то, что ему было удобно. До тридцати лет эмоции Данзо на лице были написаны. Хирузен же никогда не скрывал себя и, будучи открытым, искал этой открытости в других. Иногда Сару удивлялся, почему Данзо был его лучшим другом, две противоположности, избравшие разную судьбу. Быть может, их как раз и привлекала друг в друге эта разность. Данзо был единственным кто не придыхал о нём. Единственный кто не покупался на его дружелюбие и не проявлял лицемерие как остальные. У него было некое волшебное свойство — при нём все выражали свои недостатки, хотя доселе их скрывали, это коснулось Кагами и самого Хирузена. С ним Хирузен был абсолютно честен, по-настоящему. Пока их отношения не превратились в больную игру.

***

Хирузен помнит первую с ним встречу. Непокорный и пылкий, нрав как у горного ветра. Красивый, статный, стоял с прямой спиной, слегка задрав подбородок, похожий на элегантную женщину рядом, чью тонкую руку он сжимал своими пальчиками. Данзо ему сразу понравился, но Данзо дружить с ним не хотел. Он привлекал его чем-то животным и необъяснимым, на таком уровне, какой Хирузену был неведом, и его к нему тянуло, даже не внимая несносному и противному характеру мальчика. Всё никак не мог забыть тот вечер, когда он в нём что-то пробудил. К зрелости Хирузен забыл об этом, но эти чувства обратились теперь чем-то иным и незримым. Хирузен искренне хотел дружить с Данзо, но он никогда его не понимал, не видел мотивов его поступков. Данзо над ним вечно потешался в детстве, дёргал его за волосы и придумывал оскорбительные прозвища. Убегал от него, вечно пытался показать, насколько же он лучше и сильнее. В пору юности он поубавил свой дикий нрав, но необъяснимое его отношение не изменилось. Данзо вечно с ним в чём-то соперничал, будь то поедание на скорость пельменей или бег до горы Наследия. Устраивал порой ему скандалы, и Хирузен никогда не понимал, из-за чего и что именно его снова вывело из себя. Только при всём его надутом пренебрежении Данзо не отставал от него. Видимо, он сам не видел за собой такой помешанности. Бивако говорила, Данзо испытывает к нему чувства, какие не признает, но Хирузен тогда отмахнулся от этих слов. На это у неё тоже имелся ответ: — Мы в эпохе бархатной сексуальной революции. Когда как не сейчас исполнять все наши страстные и потаённые желания? Лёд треснул, люди познали половую свободу, и омеги наконец не скованы сватовством и волей старых патриархов. Очень красивые слова, правильные. Спустя столько лет они наконец ощутили, что такое свобода, и почти избавились от предрассудков эпохи первого Сенджу. Усилия суфражисток привели к изменению общества, молодое поколение вело себя раскрепощённо, и с годами всё больше людей присоединялись к такому образу жизни. Стало значительно легче жить. Казалось, теперь дворянские альфы могли войти в пару и без омеги, о чём ранее не могло быть и речи. Это навевало некоторые фантазии, в чём-то глупые, ведь неисполнимые. Он пробовал половые отношения с альфами, всегда любознательный Хирузен, и признал такую связь несколько необычной. Проблематично с эпсилоном и сигмой решить, кто будет сверху и кто готов исполнить некоторые фетиши. В особенности нужно учитывать факт, насколько страстно альфы желают метить. Не говоря уже о том, что смазку альфы не выделяют, и секс с ними требовал подготовки. Феромоны их приятные, но на альф воздействуют иначе, тем не менее возбуждение от предвкушения дальнейшей связи обрести нетрудно. Главное — с ним не переборщить, ведь в гон эта связь может стать травмирующей. Хирузен не скажет, что опыт с альфами ему не понравился, с ними так же весело, как и с омегами, но больно много нервотрёпки и не из-за подготовки, а из-за особенностей полового характера. Иногда ему думалось, что он приобрёл этот опыт, чтобы… если получится… первый раз с Данзо не оказался для этой недотроги плохим. Такая глупая и постыдная мысль, несбывчивая. И чем старше они становились, тем более призрачными стали эти мечты. Особенно из-за кардинальных изменений его лучшего друга. — Развращение молодого поколения, — кривится Данзо. — Никакой дисциплины и нравственной гигиены. — Я всегда удивлялся, как кардинально ты меняешься. Ты нынешний абсолютно не похож на того взрывного бунтаря, какого я помнил. Ты же сам состоял в рядах суфражисток и отвоевывал эту идеологию свободы. — Мы подрывали порядок и экономику своего государства. Хирузен, то, что делали суфражистки, это крамола, попытка начала гражданской войны, воровство ресурсов, порча отношений с соседями. Я не говорю, что Тобирама безгрешен, я говорю, что понимаю его решения и признаю, что это был терроризм. Наша организация была самой преступной и опасной в стране. Неудивительны жестокие методы государя. И я надеюсь, Хирузен… — его взгляд омрачился. — И ты не позволишь такой крамолы среди граждан. Хирузен дар речи потерял от его слов. Разумеется, он не одобрял некоторые жестокие поступки суфражисток, но смирился, Бивако убедила его, что с закоренелым феодализмом иначе сражаться нельзя, они ни за что не согласятся пойти к ним навстречу добровольно. В конце концов Хирузен настойчиво оправдывал это добрыми и благими целями. Всё ради всеобщего блага. Данзо открещивался от половой свободы, начал считать борьбу за такое глупостью, ведь подрывать ради такого порядок государства — величайший эгоизм и слабоумие. Он позабыл, почему сам боролся за это. Ведь эта свобода ничего ему не дала, он всё ещё скован цепями и не видел в обществе никаких изменений, ведь жил в ненависти. Хирузен, наблюдая это закоренелое ханжество, в конце концов похоронил свои глупые фантазии и обратил их отношения дружеским признанием. Даже не внимая его прилипчивости к другу, когда пытался бороться с ним, пытался его обнять или хоть как-то прижаться к нему плотнее — в этом не было ничего чувственного, правда ведь? Хирузен попросту всегда был таким: добрым, тактильным, душкой и заинькой. Он ведь всех обнимал и целовал, со многими играл и кусался, и всё равно с ним это было как-то по-особенному. Хирузен думал, подобные приятельские отношения объяснимы между альфами, ведь все они росли вместе. Кажется, у альф не может быть никаких чувств друг к другу. Всё это бред. Только Данзо не альфа. Хирузен не думал иначе, ведь друг его не обманывает. Он говорил об этом с матерью, и она ответила, подобное возможно, альфу может тянуть на уровне инстинктов к другому альфе, если присутствует слабое звено или если феромон резонирует друг с другом, и называла ещё много причин, но главное — в обоих не должно быть стремления к доминации. Хирузену нравился его запах, и в отличие от других он мог его чувствовать, если особенно плотно прижмется к загривку, пускай и не полностью. Ему хотелось снова и снова вдыхать этот приятный фужерный феромон, но Данзо этого не хотел. В зрелости его друг перестал пахнуть абсолютно, и Хирузен забыл его запах, забыл, почему его так влекло к другу, и всё это вновь было похоронено в самой глубине души. Эта их невнятно-чувственная канитель продолжалась так долго, что они уже состарились, и всё равно, даже пройдя столько лет рука об руку, Данзо не выдал свой настоящий пол. Сколько лет, сколько же лет он был рядом с ним и лгал. Лгал всем, кого знал, всем друзьям, всем коллегам и подчинённым. Неужели он врал и Кагами? Хирузен два месяца пытался это принять, и всё равно это ему не далось. Он не смог это принять, ни поверить, ни осознать. Такая скорбь гложила его сердце — ненависть и обида. В нём проснулась доминантная альфа, чью сторону он никогда в жизни не проявлял. Хотел поставить его на колени и заставить извиниться, заставить его пережить все те же мучения, на какие обрёк его он. Данзо ведь знал, что Хирузен был влюблен в него, он видел, сколько раз друг пытался подступиться к его сердцу, но Данзо отказывал ему, прикрываясь полом, однако от себя не отпустил. Сбегал от него, молчал в ответ, нервничал и отшучивался — но сам к нему тянулся! Какое же мучение заставил Данзо пройти его сердце. Он в самом деле думает, что подобное не оскорбительно? Это же издевательство, он жестоко издевался над ним, и после этого думает, Хирузен так запросто всё примет? В прошлый раз вёл себя так, будто ничего не произошло, даже не понял, что от него хотят обычных извинений. Однако нет, нет-нет, Данзо ведь не извиняется, он ведь всегда прав. Ничего ему так не важно, кроме своей гордыни, даже чувства лучшего друга. Разумеется, были особенные моменты и они боролись с признанием абсолютной обиды Хирузена. Не внимая недопонимаю, он неизменно замечал отличие его отношения к нему относительно других в компании, с ним Данзо вел себя излишне импульсивно и эмоционально. Обижался на любую ерунду и принуждал извиняться. Хирузен извинялся и сам не понимал за что, но Данзо выглядел довольным от каждой такой манипуляции. Только наедине он так себя не вёл. Так часто случались моменты близости, и они принимались Хирузеном за должное, будто так и должно быть, и в эти моменты все недопонимания и невнятные ссоры между ними растворялись в забвении, будто их никогда не было. Захороненные воспоминания вспыхивали в памяти назойливо и тем ухудшали его разбитое состояние. Когда ещё были детьми, Хирузен частенько навещал Данзо, стараясь выцепить его без Кагами. Юный Шимура ворчал на него за такие внезапные появления, в особенности из-за довольных рож его отцов, а довольными он их делать никак не хотел. В особенности когда из-за их довольства хмурился дедушка. Часто он злился на себя за то, что всегда был рад приходам Хирузена, и старался этого не показывать. Только от Хирузена спрятать блеск своих глаз он не мог. Никогда не мог. Юный Сарутоби с детства был проницательным. — Хиру-чан, — внезапно начал Данзо и нахмурился. — Ты когда ко мне приходишь на глаза папам моим не попадайся. Заходи с сада. Я тебе окошко открою. — Почему? — насупился маленький альфа. — Потому что, — следом насупился мальчик. — Так надо. Наши игры будут тайными. Хирузен оживился от этих слов — «тайными», как здорово! Он прежде ни с кем общие тайны не хранил, с детства был болтушкой, но эту обязательно будет хранить! Теперь, помимо тайных встреч с Кагами ночью, когда они крались из дома и спали на крышах, наблюдая за звёздами, он втайне от отцов играл с Хирузеном в своей комнатке. Хирузен бывало и ночью сбегал на их встречи и тащил гулять в город, воровать фрукты, купаться в речке и жечь костры. Данзо чувствовал себя бунтарём от таких игр, но со своей дворянской заносчивостью не показывал этого восторга. Неизменно он звал Кагами с ними, но Хирузен иногда упрямился на такие решения, тогда Данзо рычал на него, и юный Сарутоби со скрипом соглашался.У них был маленький шалашик в лесу, туда они таскали конфеты, игрушки и всякие побрякушки. В шалашике они кушали что хотели и сколько хотели, нарушая запреты родителей. Это Кагами и Данзо не разрешали есть много сдобы и сладкого, и они так радовались, когда Хирузен таскал им сладости из дома, а Сару предпочитал свежие фрукты. Любимой едой у Хирузена были рыбные котлетки из сардин, какими порой матушки его баловали, и, как ни странно, салат из хиджики. — Тебе нравятся хиджики? — радостно воскликнул Данзо. — Мне тоже очень нравится! Я люблю хиджики и вишню, — и захорохорился следом. — Я могу большой мешок вишни за раз съесть! — У Кагами самая вкусная вишня в городе, — довольно заурчал Хирузен. Кагами гордо приосанился, и лучезарная улыбка украсила его личико. Так и есть, у него самая вкусная вишня в городе, ведь его лучший друг любит вишню и заслуживает самого лучшего. Данзо ведь для него яблоню с красными яблоками посеял и бережно о ней заботился, и обещал скоро его ими угостить. С Хирузеном он был смутно знаком до школы. Папа Кагами — господин Наоки попросил сына угостить непоседливого воришку вишнёвыми пирожками и наконец познакомиться, но Сару был таким юрким и ловким, прыгал по деревьям как обезьянка, и маленький Учиха за ним не поспевал. Данзо говорил о нём, но Кагами не ожидал, что этот «противный наследник Сарутоби» и есть тот самый шалунишка. Ему нравился шебутной характер этого наследника, и причин первоначальной ненависти его друга к нему он искренне не понимал. Однако, даже несмотря на то, что теперь Хирузен излишне часто гулял с ними и это (только слегка, и он сам не понимал почему) раздражало Учиху, он обрадовался новому другу. Хирузен весёлый и всегда придумывал им игры и такие проказливые, на какие эти двое маленьких воспитанных дворян сами не решились бы. Особенно Кагами нравилось смотреть на то, как Данзо вспыхивал от некоторых проделок Хирузена во время игр. Было бы великим упущением для такого шалунишки, как Сару, не подтрунивать над эгоцентричным характером заносчивого наследника Шимура. Данзо сам нарывался на это. — Ты не можешь его победить, мой солдатик адмирал генерал, а твой лейтенант! Хирузен хмурится и смотрит на Кагами растерянно, тот пожал плечами. Данзо аж зафыркал от недовольства. Они же наследники своих кланов, они обязаны это знать! Вот дурачины, ну ведь ничего без него не могут, совсем пропадут, если он ими командовать не будет. Даже в солдатиков не умеют правильно играть, всему их учить надо. — Вот простофиля, чем больше звёздочек и крестиков на погонах, тем он по чину выше, — важно осанится Данзо и задирает подбородок надменно. — Ничего твой лейтенант не может, сам его выбрал вот и играй им как надобно. Хирузен воинственно воскликнул вопреки: — Вот и может! Он всех одолеет, потому что у него воли много и ему чины не указ. — Нет, не может! — грозно насупился Данзо. — Коль чины не указ, ему служить запретят. Мой генерал тебя разжалует за непослушание, бе! Кагами смеётся и валится набок. Данзо такой смешной, когда всё не по его желанию происходит. Сару подрывается с места, хватает солдатика из рук мальчика и бойко бьёт по нему своим лейтенантом. Данзо, негодуя, бежит за ним, пытается выхватить своего генерала, но никак не догоняет, и из-за их догонялок Кагами гогочет ещё громче. — Смотри, мой лейтенант побеждает твоего адмирала, бам-бам! — продолжает потешаться Хирузен. — Он не из-за чинов сильный, а потому что тренировался много. Данзо уже совсем рассердился на его наглость: — Отдай, болван! Ничего это он не сильный! — валится с ним на пол, пытаясь отобрать; Хирузен смеётся, пользуется разницей в росте, высоко задирает руки вверх, коленками упираясь в живот омеги и не позволяя ему добраться да них. — Ха-ха! Давай, Сару-чан, свергни этого зазнайку! — злорадно гогочет Кагами и кидает своего солдатика ему в руки. — Мой капитан с тобой, лови! Хирузен ловит игрушку и энергично застучал солдатиками друг о друга: — Бам! Генерал повержен! Ха-ха-ха! Лейтенант и капитан хватают его и бросают в пропасть! — и бросает игрушку в самый дальний угол шалашика. Данзо аж задохнулся от возмущения. Кагами объединился с Сару, чтобы его свергнуть! Он вообще-то всегда должен быть на его стороне, а не примыкать к этой нахальной альфе. — Дурак! Кагами, ты предатель, на вражескую сторону перешёл! Я вас обоих разжалую; разжалую и повешу за военный переворот! Кагами воинственно прыгнул на них, крепко перехватил Данзо за грудь и потянул на себя, тормоша в разные стороны. — Как разжалуешь? Твой генерал в пропасть упал, — смеется он. — А вот и не упал! — упрямится Данзо и вырывается из их хватки, брыкается ножками, а Сару их хватает. Оба шалунишки пытались поднять его над полом, но энергичные противоборства мальчика не дают им это сделать. — Упал! — подхватывает Хирузен. — Сейчас и ты упадёшь! Мы тебя свергаем, злюка! Данзо уже сам смеётся с этих игрищ, но продолжает держать лицо грозного генерала. Сейчас они его заведут, и он тут всё в щепки разнесёт. Он всех сильнее! — Сейчас я как… Тихо, — Данзо резко закрыл рты друзьям и прислушался. — Вы слышите? Кто-то наш шалаш ломает! — и резко встал на ножки, скидывая с себя мальчиков. — Кто это такой смелый там?! Двое мальчишек удивлённо похлопали глазками и, осознав слова друга, с воинственными криками бегут к выходу. Из шалашика вела небольшая терраска, огороженная деревянной балюстрадой — они сами вырезали из балок силуэты зверушек. Выйдя наружу, ребята внимательно осмотрели лес и увидели внизу четверых маленьких эпсилонов. Их лица бледные обрамляли чёрные волосы, а глаза переливали жемчужным сиянием. Выглядели они воинственно, и намерения их выражал щурый взгляд и заострённые деревянные ножики в руках. — Фу! — брезгливо восклицает Данзо. — Это же противные Хьюги. Вечно как собачье дворовое стаей ходят и выпендриваются. Кагами кривится и подхватывает оскорбления друга: — Что вам тут понадобилось, выродки кровосмешения? Один из Хьюг возмущается в ответ: — Помолчал бы, псина учиховская! Твой клан никто не любит, и ты сам в нём отброс! — его брат добавляет следом. — Да! И ты малявка уродливая, никто с тобой дружить не хочет, потому что характер у тебя хуже гнойной язвы! — А ты, обезьяна, с изгоями якшаешься, значит такое же отребье! — Вы своих сестёр сношаете! — грозно воскликнул Кагами. — Не сношаем! — И попы друг другу нюхаете! — захрюкал Хирузен от своей нелепой хохмы, и его друзья подхватили этот смех. Юный Сарутоби смотрит на Данзо и очарованно прикрывает глаза. У него красивый смех и улыбка, хоть она странно смотрелась на его лице. Быть может даже неприятно. Хирузен её любил. — Не нюхаем! — злостно ответили альфы. — Вот ведь холеры противные, места своего не знаете! — Мой дедушка генерал, а ваши никчёмные патриархи нет, бе! — насмехается Данзо. — Он такими как ваши папы в зубах ковыряется! Хьюги злостно зарычали, но юный Шимура бойко прыгнул через перила и с грохотом разбил землю ударом ноги. Это сработало как боевой клич, Кагами прыгнул вслед за ним с воинственным воем, а Хирузен нерешительно топтался на месте. Он хотел решить всё демократично, но как только увидел нападение противных Хьюг на его друзей, разозлился и рванул в бой. Врагов было больше, но трое мальчишек обучались не у абы кого, а у сильнейших воинов своих кланов. Данзо взял на себя двоих и, несмотря на возбуждение, старался их сильно не травмировать, что было проблематично в его стиле боя. Кагами выдохнул две огненные ленты и погнался за одним из альф, хлестая его по пяткам. Тот смешно кричал. Хирузен же, уворачиваясь от выпадов кинжала, бегал кругами вокруг деревьев, прыгал по ним и бросал в маленькую Хьюгу насмешками и оскорблениями. Кагами подтвердит, как тяжело за ним угнаться. Альф даже раздражало, с какой презрительной иронией эти трое зазнаек относились к этой драке, и, переглянувшись, решились бить всем скопом. Один из противников Данзо побежал к Кагами и со спины ударил его по ногам. Мальчик упал, и двое Хьюг принялись избивать его пятками. Данзо моментально подорвался к ним и со всей силы ударил одного из них ногой так сильно, что тот впечатался в ствол дерева. Его брат обернулся к нему, и Данзо хватает его запястье и перебрасывает через себя. Кагами быстро встал на ножки и побежал к Хирузену, набрасываясь на преследующую его альфу. Данзо подрывается следом, но его хватают за руки и заламывают за спину. Боль стрельнула до плеча, и он шипит, не заметив, как подоспевший к ним брат больно ударяет ладонью о его живот. Омега стонет от боли, брыкается ножками, задевая противную альфу, но тот отбивается от них, пытаясь попасть в живот. Как только Сару увидел это, всё его озорство мгновенно испарилось, и он с громким рычанием приземлился на землю и набросился на двоих Хьюг. — Эй! Не трогайте его, трусы! Альфа сзади мгновенно летит в сторону от волны острых камней, возникших из земли, а главный виновник боли друга получает удар по уху такой силы, что кровь пошла. Хирузен совсем на себя не похож — как же он разозлился! А ведь он никогда не позволял злости властвовать над собой. Данзо несогласно надул губы и нахмурился, вот ведь нахал, он и сам может себя защитить, его так дедушка учил! Кагами тоже хмуро посмотрел на Сарутоби и бросился вперёд, явно демонстрируя, что его сила не уступает этому альфе, и он способен защитить лучшего друга сам. Данзо внезапно почувствовал себя лишним, когда эти двое устроили какую-то негласную игру за первенство. Он никогда не замечал между ними никаких конфликтов, а ведь он был, но скрытым от глаз маленькой омеги и никогда ими двоими не обсуждался, незримый, еле уловимый детский конфликт, который ведом лишь им двоим. Такое часто бывает, когда оба дружат с одним мальчиком и не хотят его делить. Хирузен никогда не оставлял попыток оказаться у Данзо на первом месте и в более зрелом возрасте стыдился за некоторые подлые поступки и совращения за спиной Кагами. Он ведь знал, что Данзо своему партнёру о них не рассказывал, это было очевидно. Только что поделаешь, он ведь эпсилон, некоторые половые особенности не способен подавить даже его божеский характер. Со временем их борьба поутихла, но никак не мог Хирузен на корню загубить эти ростки ревности и зависти. И только когда их возраст приблизился к почтенному, он избавился от этого. После смерти Кагами он даже не осмеливался об этом думать. Кагами ведь никогда не сомневался в своём первенстве, он самый важный и дорогой, но ведь именно Хирузен был тем, кто украл первый поцелуй друга, ведь именно с ним наедине вожделенная омега вела себя по-настоящему открыто. Какая же пытка, этот шимуровский дурак никогда не мог выбрать, будто бы играл с его чувствами. Хирузен, даже узнав его пол, так и не понял, игра ли это была или это Данзо просто упрямый баран, любящий всё усложнять. Только ведь… ведь эти ситуации, эти неловкие встречи, эти поцелуи, эти ласки, его дрожащий голос и стоны, всё это ведь на самом деле не было игрой. Данзо хотел его как омега. Так почему? Вспоминает одну из экспедиций их эскорта, Данзо выглядел тогда абсолютно подавленным, ведь в этот раз с ними не было Кагами. Учиха переживал пик цикла, и его не пустили на службу. В этот день он был особенно раздражителен, молчал, а кто смел заговорить с ним, слушал в ответ раздражённые вздохи и ворчания. Тогда эскорт засел у костра, выжидая скорого появления послов из вражеской страны, чтобы перехватить их и узнать детали. Данзо сидел с понурым видом и не вовлекался ни в шутки, ни в байки, не отвечал никому ради поддержания диалога, а только уныло смотрел в костёр, уложив подбородок на предплечья. Хирузен по обычаю заводил всех остальных, не позволял компании поддаться молчанию, травил анекдоты и рассказывал нелепые истории из академии — и, как каждый эмпат, который берет на себя ответственность за настроение компании, негатив Данзо пробирал его неприятным скрежетом в костях. Он кожей ощущал его скуку и печаль, но не трогал его, ведь тот определенно резко на это отреагирует. Каждый здесь не замечает этого ради собственной безопасности, но Хирузен не мог игнорировать, ведь отсутствие общего единого настроения невероятно его калит. Он смотрит на Данзо во время рассказа историй, смотрит на него, пока смеётся с анекдота, и он надеется, этот взгляд принудит Данзо хотя бы обратить на всех внимание. Он знает, что этот вредный наследник Шимур всё видит, но не отвечает из принципа, и остаётся только гадать, чьи принципы окажутся сильнее. Данзо выдержал час, прежде чем отлучиться, как он пробормотал «подышать свежим воздухом», будто здесь его недостаточно, и невзрачно покинул место у костра. Все учтиво проигнорировали его уход, только Хирузен подозрительно смотрел ему вдаль. Внутри него боролись желания серьёзно с ним поговорить или оставить его в покое — не знал, как лучше поступить. Разумеется, Данзо тяжело без Кагами, но Сару по какой-то самонадеянной эпсилоновской причине считает, будто нахождение рядом его должно затмить отсутствие лучшего друга. Это неловкие позывы, но он никак не может с ними бороться, поэтому Хирузен последовал за ним, заранее обозначив свою причину отсутствия как интимную. Юноша нашёл его недалеко от реки. Друг стоял, повернувшись к нему спиной, уткнувшись лбом в дерево, и загадочно дрожал. Хирузен аккуратно приближается к нему из-за спины, держа в памяти его ненависть к подобному, старался двигаться медленно. Тот даже не отреагировал. Тогда лицо его стало жалобным. — Тебе так плохо без Кагами? — грустно спрашивает он. Данзо нервно вздыхает и не отвечает. Конечно, плохо, но у друга тяжёлый цикл, и не привыкший брать миссии без него, пошёл на это ради его просьбы. Несмотря на их метку, а значит и одинаковое течение цикла, в Данзо достаточно выносливости, внутренней силы и стойкости, чтобы переживать его незаметно для остальных. Так учил его дед. Только Кагами не способен переживать циклы так же стоически, и эти сигналы передавались Данзо. Он грустил, потому что никак не мог помочь. Он дрожал, потому что чувства друга были яркими, изводящими и без того страдающую по сексуальной близости омегу. Желание Кагами… не уступало его собственному. — Без тебя скучно, — ласково признался Хирузен, — пошли. — Зачем ты врёшь? — раздался подавленный голос друга. — Но они же наши друзья. — Они твои друзья, а не мои, — раздражённо гаркает Данзо. — Там мне не место, меня там никто не ждёт. Просто оставь меня в покое. Какие неприятные слова. Почему он вечно так о себе думает? Хочет его пожалеть и успокоить, Данзо всегда выглядел так, будто нуждался в защите, казался таким хрупким, несмотря на крепкое телосложение. При всей его вредности, на самом деле, Данзо весёлый и тот ещё шутник, хоть и шутки его часто не смешные и какие-то до дурости неловкие. Сколько оригинальных и забавных способов поздравления Хирузена с днём рождения они с Кагами придумали. Нанимали для него полуголых танцовщиц, развешивали объявления о пропаже его девственности или весь день преследовали его, бросаясь пирогами. Данзо угощал его семейной настойкой клана Шимура, Хирузен её обожал и так напивался из-за неё, что его потом силком до дома тащили. Пели громко песни втроём, весёлые и пьяные. Данзо ведь способен на это. Им втроём было так весело друг с другом. Им весело и друг с другом. Нет никакого деления на «мои и твои». Почему же из раза в раз между Хирузеном и Данзо случаются такие неловкие сцены? Хирузен немного мнётся прежде чем смущённо спросить: — Тебя можно коснуться? Данзо единственный кого Хирузен спрашивал об этом. — …да. А Данзо всегда прятал лицо, когда отвечал на это. Тогда он касался. Гладил его руку, перебирал его пальцы, ласкал от запястья до локтя. Соединял их руки, и Данзо никак ему не отвечал — ни позитивно, ни негативно, только слегка дрожал в ответ, позволяя руке Хирузена чувственно ласкать его кожу. Эта вседозволенность всегда вскружила юношескую голову. Тогда он прижимался носом к загривку, Данзо вздрагивал, а Хирузен наслаждался его еле слышимым запахом. Водил кончиком носа от бока до горячей каемки, его щекотали крохотные светлые волоски. Данзо не понимает, зачем он согласился, ведь из-за цикла Кагами сейчас слишком чувствительный. Никогда не понимал, зачем на это соглашался. Только соглашался из раза в раз… — Не говори так о себе. Я жду тебя, — горячий шёпот проходится по коже мурашками и Хирузен слышит судорожный вздох. — Я хочу, чтобы ты был там. Его вздохи делают Сару смелее, и вот уже облизывает чувствительную кожу, позволяет себе скользнуть свободной рукой под кафтан и огладить живот. Никакой негативной реакции. Тогда вторая рука оглаживает груди, а другая тесно опускается на лобок. Давит на выпуклое место, массирует ощутимо и ритмично, и омега упирается в ствол дерева. Данзо ведь хочет большего, Хирузен чувствует это. Только воспользоваться этим рискованно. Большой риск, но он пойдёт на него. — А-ах. М-мф… — сладкие придыхание уже тяжелее прятать, он больше не пытается. Данзо крепко держал запястье Сару, не давая ему спускаться ещё ниже. Хирузен и не пытался, помня прошлый раз и зная, как Данзо реагирует на прикосновения к его члену. Стоны обрастали громкостью и хрипом, тогда его прижимали к дереву ещё плотнее. Ерзания и трение Данзо о разгоряченное мужество только сильнее возбуждали альфу, он дышал глубоко и вульгарно прямо в ухо омеги, принуждая ту только активнее извиваться. Хочет увидеть его лицо и тогда поворачивает омегу к себе и поднимает под бёдра, жадно пожирая его сладкое и млеющее выражение: влажных алых щёк, сладостно приоткрытого рта, взгляда изумрудных глаз, полных нетерпения, удовольствия и смущения. Тёрся о промежность каменным членом из-под хакама, массировал сфинктер, засасывал взбухшие соки языком, слегка задевая клыками. Стоны омеги теперь надрывистые, сопровождаются крупной дрожью. Невыносимо, сейчас кончит только от его ласк и феромона, остановись же. Нет никаких сил и желания сопротивляться… И наконец Хирузен позволил себе жадно и страстно увлечь Данзо в поцелуй. Ловил его дыхание, оттягивал губы, когда тот стонал в его рот, совсем себя уже не контролировал. Незрелая жадность. Хотел получить от этого поцелуя всё, ведь боялся, что эта ситуация может никогда не повториться. Тогда Данзо взрывался, отталкивал его от себя и вскрикивал смущенно: — Я-я т-тебе не разрешал, выскочка! — и убегал. Как всегда, убегал от него. И такое происходило не раз и не два. Вот они одни, вот Хирузен тянет к нему руку, и Данзо позволяет — лишь на мгновение позволяет себе быть честным. Только всё равно неизменно убегает. Это так надоедает, это качает его на головокружительных эмоциональных качелях, но он не мог прекратить к нему лезть. Он не знал, что из-за своего пола и страха его раскрытия Данзо убегал из-за возбуждения и выделения секреции, а ведь он всегда старательно прятал свой запах. С сару сдерживать его было тяжело, потому он и не оставался надолго. В итоге оба неудовлетворённые ласкали себя, чтобы избавиться от напряжения. Однако после этого Данзо приходилось мыться в речке, искать поблизости мыльнянку и судорожно втирать в тело её пену. Ведь снова пропах своим и дружеским феромоном. Хирузен был единственный альфа на свете, способный раскрыть его тайну. До Шисуи. К тому моменту, когда Шисуи появился в его жизни, их с Хирузеном отношения уже давно превратились в игриво-приятельские. Они оба смирились, что они хорошие друзья и невнятные коллеги. Только шутки, и ничего более.

***

Тобирама умер, не дожив до глубокой старости. Частые стрессы, излишняя нервозность привели к проблемам с сердцем. Он прожил еще один год после коронации своего приемника и погиб, ожидая смерти, встретил её как старого друга, лежа в своей постели. Траур длился много недель, несмотря на жесткое правление, частое участие в войнах, сложные социальные метаморфозы — его неоценимый вклад в развитие государства признан гражданами. Стремительная индустриализация, расширение границ, множество выгодных союзов и, разумеется, монополизация древесины, которая продолжает кормить страну Огня до сих пор. Его правление признали лучшим за всю историю Огня. Столь колоссальное признание он получил только после смерти. Данзо втайне от многих читал его трактаты, чем старше становился, тем более прикипал к его методам правления, не признавал их лучшими, до самой старости он будет чтить дедушку и Мадару, но многие жестокие поступки второго Сенджу выглядели вполне оправданными. Ранний подростковый максимализм его бы с ним ни за что не согласился, Шимура кардинально менялся в течение своей жизни. Видимо, поэтому он известен многим как оппортунист. В день коронации Хирузен еле провёл инаугурацию, ведь сильно напился с Бивако, Кагами и Данзо, и они втроём стояли с бодуна, усердно пытаясь это скрыть. К сожалению, Бивако не могла присутствовать, но наблюдала издалека. Только после смерти Тобирамы она взойдёт на пост и, войдя в него, произнесёт речь, какую услышат тысячи детей, и в этот самый день обозначится новая эпоха, названная «Бархатной сексуальной революцией». Первая государыня Бивако займётся работой по социальному обеспечению, Хирузену повезёт больше, чем Тобираме, в его совете будут люди, которым не наплевать на благосостояние граждан, и, не смотря государю в рот, они будут заниматься внутренним устройством страны. Хирузен был рад этому, начало его правления началось в период расцвета, и ему осталось только поддерживать благосостояние своей страны, но всё же в совете города ему не хватало еще одной важной детали. Важного человека, правой руки, того, кто изумительно разбирался в политике и кто будет верен государству ничуть не меньше, чем он. Того, кому несправедливо не давали возможности проявить свой талант на практике. — Поздно ты, Данзо. О другом человеке и речи не шло. Как только Хирузен вступил на пост, первой же его идеей было назначить своего друга на должность как можно ближе к себе. На протяжении жизни он наблюдал его таланты, фактически убеждался в его пользе для государства, Сару знал, насколько Данзо умён и амбициозен, и в любом бы случае повысился до высшего чина сам. Хирузен попросту хотел ускорить это. Он не справится один. Господин Шимура не торопясь заходит в комнату. Выглядел он уставшим, всё-таки уход за Орочимару требует больших усилий, и ему тяжело совмещать работу и его воспитание. Он всё равно не жаловался, с юности был заядлым трудоголиком. — Извини, — устало отозвался он. — В совете устроили скандал из-за твоего нового указа. Надо было их приструнить. Всегда пожалуйста. Хирузен весело усмехнулся: — Спасибо, Данзо. Что бы я без тебя делал? — он отошёл к столу и постучал пальцами по бумагам, лежащими на нём. — Конечно. Ты много работаешь, я это вижу и ценю. Данзо подозрительно нахмурился на эту подводку. Хирузен тянул со своим объявлением, ему внезапно стало нервно, ведь его лучший друг с ним непредсказуемый, и он не знает, как тот отреагирует на его слова. — …но всё-таки, — Хирузен широко улыбнулся и повернулся к другу, — не пристало действительному тайному советнику опаздывать. Короткое молчание. Данзо поражённо распахнул глаза: — Ты шутишь, — и сощурился подозрительно. — Если это шутка я тебя ударю. Смешная реакция, Хирузен никогда его таким удивлённым не видел. — Нет, не шутка. Я считаю, что ты это заслужил, — Сару вглядывается в его лицо и обеспокоенно наклоняет голову. — …что-то случилось? Ты не рад? Данзо выглядит растерянным, взгляд его мечется по сторонам, а губы поджаты. — Хирузен… — выдавил из себя он. — Я даже не знаю, что сказать… Данзо совсем этого не ожидал, он даже представить такого не мог. Хирузен никогда не соглашался с его взглядами, учитывая, как категоричны и жестоки они становились со временем. Погром приюта случился полтора года назад и взорвался скандалом что среди обывателей, что в государской думе. Хирузен знал, кто это устроил и почему, и, не внимая своей напускной умственной неряшливости, подозревал о происхождении Орочимару. Только старался об этом не думать, заставив себя об этом забыть. Хирузен знал, что, несмотря на свой грозный образ, Данзо добрый человек. Не будь Сару в этом уверен, не наблюдай он доблестные поступки друга и не слушая его умные изречения, он, разумеется, эту должность ему бы не отдал. Данзо об этом не знал, Хирузен не всё рассказывал своему другу, поэтому поступок государя оказался для будущего советника загадочным. — Простого спасибо будет достаточно, — улыбнулся Хирузен. — Правда если ты хочешь меня побаловать, прекрати вести себя как упрямая задница. Данзо весело усмехнулся и вальяжным шагом приблизился к Сару. — Хм. То цветочки. Раз уж мы теперь работаем напрямую, ты увидишь насколько я упрямая задница, — и натянул его государскую шляпу вниз. Хирузен засмеялся. После того, как будущий советник увидел беззаботную улыбку друга, веселый настрой его пропал, он неловко отвел взгляд, голос его притих. — Но я благодарен, Хирузен. Даже не думал, что ты сделаешь это. Учитывая, как ты не согласен с моими методами. — Ты талантливый политик, — успокаивает его Хирузен. — Тобирама этого не увидел, а многие видят. Данзо презрительно фыркает. Всё прекрасно видел этот Тобирама, искусственно не давал ему возможность повысить свое влияние. Господин Шимура до конца будет считать, что тот испугался его, пускай это и маловероятно. Данзо еще немного помялся, но всё же аккуратно прижался к нему и обнял, уложив подбородок на плечо. Хирузен такого совсем не ожидал, но воспользовался, чтобы аккуратно, почти невесомо обнять его талию. Ничем больше не пахнет. Больше нет. — Тогда убери Митокадо и Кохару, я оскорблён работать с ними на одной должности, — наконец ворчит он. — Ха-ха-ха! — захохотал Сару и отстранился. — Ну уж нет, надо же как-то тебя помучить. Будут тебе напоминаем не зазнаваться. Данзо мягко улыбнулся. Хирузен с самого начала, ещё когда государём Тобирамой Сенджу было принято решение о назначении ученика на столь важный пост, считал, что должность эта ему не подходит. Не подходит настолько, насколько слону подходит учиться вязанию. В начале своего правления он чуть не потерял половину земель и из-за излишней мягкости и доверчивости, шёл на уступки во вред своего благосостояния. Данзо волосы на голове рвал первые несколько лет их сотрудничества, такие истерики ему устраивал, вспоминать страшно. Сейчас, разумеется, Сару возымел политический опыт, обзавёлся хитростью и аккуратностью в переговорах с другими, повзрослел как правитель, но всё равно нуждался в Данзо как в воздухе. Ему назначил неофициальную встречу Король Песков, правитель Суны Га’ара, старший сын ныне покойного короля Ра’аса. Вступил на свой пост он в возрасте чересчур юном, но для их страны это нормально, смертность среди Казекаге всегда была высокая. Га’ара разговаривал с Хирузеном около часа, наслышавшись о его мягком нраве, использовал благородство своих намерений как главный козырь. Он хотел уйти из-под покровительства государства Огня, долго обдумывал свои слова, и Хирузен внимательно его слушал. На лице Сару всегда легко читались эмоции, оно пластично, и тот даже добавлял экспрессивности этим выражениям, чтобы очевиднее донести собеседнику свою сочувственность и понимание. Он всегда легко вызывал доверие, с ним комфортно находиться рядом или разговаривать, поэтому некоторые правители проговаривались с ним, не так усердно следя за речью. Однако неизменно никто из них не догадывался, что господин Шимура слушал все разговоры Хирузена и о внутренних, и о внешних делах, никогда не чураясь использовать оговорки правителей им во вред. Хирузен — доброжелательное лицо, Данзо — жесткий разум. Инь и Янь, поддерживающие величие своего государства, преумножая наследие их бывшего и великого государя Тобирамы. Сару слышит аккуратный стук трости, поступь его не слышима, и его появление всегда предупреждает только этот звук. Он готовится к нравоучениям. Данзо пришел его защищать, ведь что-то ему не понравилось в речи Казекаге. Раздаётся жесткий и громкий голос: — Что за тон, король песков? Ваш юный возраст не даёт Вам право вести столь бестактные вольности, — Данзо заходит в помещение сохраняя хладнокровие, но голос его грозен. — Как Вы смеете предлагать моему государю такие оскорбительные условия? — Данзо… — еле слышно и мрачно пробормотал Казекаге. Его приход осложнит переговоры. Хирузен испытал сейчас разный спектр чувств, но на лице у него всплыла смущённая улыбка — «Мой государь», это всегда так мило звучало из его уст. Наедине он ему такое никогда не скажет. — Чем же Вас не устраивают эти условия, советник? — щурится Га’ара. — Мне стоит напоминать о нашем покровительстве? — намекнул господин Шимура слегка задрав подбородок. — Вижу не стоит. Прежде Вы не жаловались на нашу защиту. Кава, Хоши, — непринуждённо перечисляет он, — помогаем Вам поддерживать порт Акулы. Это всё великодушие достопочтенного государя Сарутоби. — Да, но… Вновь раздаётся грозный голос: — Что за «но», юный Король? Какое оскорбление. Какая ещё страна оказывает Вам столь неоценимую поддержку? — советник слегка приоткрывает глаз. — Почти не требуя ничего взамен. И ведь не поспоришь, но Га’ара не хотел оставлять свою страну в столь зависимом положении. «Почти не требуя ничего взамен» — Данзо тут сильно лукавил, договор многому их обязывал. Отец согласился на это, но юноша желал уйти из-под покровительства и войти в союз на равных условиях. Его советники называли это глупостью и неуместной гордыней, говорили ему ни за что не подрывать их международные отношения, ведь их военная сила слаба и экономика ни к черту, он пришёл на эти переговоры втайне от них и с жёсткими намерениями. До этого с господином Шимурой напрямую он не контактировал, видел мельком на собраниях, и тот вёл переговоры жёстко. Га’ара рассчитывал воззвать к милости Хирузена, объяснить ему по-человечески свои желания, поговорить как товарищи (и положиться на слухи о его мягкосердечности), но Данзо не позволит ему это. Юноша рано воссел на трон, не возымел должного опыта, слишком эмоционален и подвержен юношескому максимализму, и господин Шимура вертит этим сейчас, сам использует его методы — пристыдил казекаге, и у него получилось. Юноше подумалось, что выглядел он перед Хирузеном неблагодарным наглецом, но такое грубое вмешательство человека ниже его по статусу Га’ару возмутило. — Я веду переговоры с государем Огня, а не с Вами, — сощурился Га’ара. Хирузен вмешался: — Не смущайтесь, право. Вы не часто у нас бываете, мне следовало бы пояснить. Переговоры вместе со мной так же ведёт господин Шимура, — объясняет он. — Все условия Вы можете обговорить с ним. Всем своим видом показал «съел?». Вынуждал его не зарываться и не надумывать о себе лишнего, Га'ару предупреждали что на политической арене, без должного стержня, его с головой поглотят «старички». Сейчас именно это и произошло. — Благодарю за оказанное внимание, государь Сарутоби, — мрачно проговорил казекаге и удалился, очевидно не желая более терпеть присутствие Данзо. Хирузен ощутил оплеуху на затылке и насупился в сторону советника. Тот строго посмотрел на него. — Не позволяй всяким недорослым наглецам навязывать тебе свою волю. Ты правитель одной из самых могущественных стран в мире, навязываешь условия здесь ты, — и спесиво скривился, — а не страна-куртизанка, воюющая на стороне тех, кто предложит содержание. Пускай, но пока это наша куртизанка. — Полегче, Данзо, — усмехнулся Сару. — У него не было дурных намерений, просто мальчишка юн и горд, и хочет для своих людей самого лучшего. — Не ценой нашего благосостояния, — строго напомнил Данзо. Хирузен мягко улыбнулся ему и господин Шимура хмыкает. Дурачок. Ну ничего же без него не может. Хирузен совершал очередные глупости. Очередной раз подвергал опасности государство и свою жизнь из-за своей доверчивости. В нём никогда не было жесткого стержня правителя, терпеть не мог решать чьи-то судьбы, проливать зазря кровь, жаждал «дружить» с соседями, а всё это в политике неприемлемо. И чем-то сокрытым, глубоким, отвергаемым из раза в раз, Данзо желал, чтобы Хирузен в нём нуждался. Всегда был рядом с ним. На каждом заседании, на съезде первых лиц различных государств он был рядом с ним. Не позволял подписывать Хирузену договоры, пока сам их не изучит. У Данзо много привилегий, и многие удивлялись этому, ведь обязанности тайного советника не предусматривали его фактическое положение. Воплощая темную сторону, уравновешивал светлую, гармонично сосуществуя вместе с ним. Они общались не как подчинённый и государь, а как близкие друзья. Обижались, задирались, подшучивали, ссорились, использовали порой ситуации, чтобы друг друга подразнить. И казалось, будто Хирузену нравились его манипуляции, пускай порой их не замечал. Когда он его особенно злил, Данзо кричал на него: — Дурак полоумный! Немедленно расторгни этот договор! Хирузена никогда не трогали ни его оскорбления, ни его вспышки злости, и позволял такое отношение лишь ему одному. Он слушал его периодически, иногда поступал по-своему, ведь предложения Данзо были излишне жестокие, лишенные всякого сострадания, но, пускай имея мягкий нрав, Сару умел противостоять ему. Этот упрямый баран всё равно вмешивался в решения Хирузена. Тогда в государе появлялось странное желание схватить его за волосы и укусить в отместку. Дурацкие мысли. Непозволительные. Не понимал, откуда они взялись, совсем о них забыл, о причине, так много времени прошло. Они попросту проскальзывали мимо, как почти призрачная вспышка. Шутил и только, издевался над ним и потешался, специально, чтобы приструнить и смутить. Видимо, эти воспоминания и чувства были очень болезненные, и он принудил себя забыть их. И вот Данзо не альфа, и эти мысли, эти чувства, время проведённое с ним, то что ранее было лишь призраком давно захороненных грёз — накрыли его лавиной воспоминаний. Всевозможных торгов, принятий (пускай и сквозь скрежет зубов), обиды, недопониманий — их отношения теперь казались ему обречёнными на скорбь. Все действия, казалось бы, друга, его слова, признания теперь разили фальшью. Издевательством. Предательством. И злобой. Данзо только предаёт. Никакой искренности. Это было больно — думать об этом столько времени. Из-за обиды, из-за оскорблённого достоинства, невозможности смириться и простить. Разве можно простить за подобное? Хоть кто-нибудь способен такое простить? При всём его великодушии, подобное предательство и оскорбление проглотить — всё равно что глотать кислоту. Хирузен пытался. Теперь и сам не понимал, простил или нет? Думал, что простил, когда говорил с Шисуи думал что простил, а потом отрекся от этих мыслей, чем больше вспоминал своих попыток и чувств. Не простил. А Данзо, отойдя от этих мучительных нескольких недель, думал совсем иначе. Как и всегда, виноватым он себя не считал, не считал свою тайную жизнь оскорблением и то, что должен всё подряд Хирузену рассказывать. С их недолюбовных встреч прошло слишком много времени, чтобы забыть о тех чувствах, поэтому он думал только об их политических отношениях. Он думал, раз Хирузен так много ему позволял на работе, позволял не рассказывать о некоторых тёмных делах, о некоторых штурмах и прочей деятельности Корня, если сам предоставлял возможность оставаться в неведении, то и в этой ситуации не должен обижаться. Данзо слишком привык быть его военным советником, слишком привык быть всегда прощённым, оправданным, и что ему позволено делать, что он хочет. Он привык уговаривать государя. Привык им манипулировать, склонять на свою сторону, скрывать от него секреты, он был слишком поглощён своей вседозволенностью. Господин Шимура отмёл дружбу в сторону, так далеко, как мог, будто лихорадочно не позволял себе испытывать к Хирузену хоть что-то кроме товарищества. Мысли его были только о работе, чем более времени шло, тем больше он о ней думал, Хирузен превратился не в друга, а в «глупого государя», Корень стал домом, он завтракал новостями с пограничных фронтов, провоцировал гражданские войны по щелчку пальцев, держал феодалов на коротком поводке, агенты Корня находились повсюду — его влияние было несоизмеримо огромным, но этого всё равно было недостаточно. Его ничего не удовлетворяло. Поэтому мысли о государственном посту приобретали навязчивый тон, ведь он всю жизнь к нему стремился и думал, только став государем, он избавится от ощущения пустоты и неудовлетворенности. Тогда Хирузен стал неудобством, помехой на пути к заветной цели, и чем чаще видел его на кресле государя, тем раздражительнее ворчал. Все эти годы ложились друг на друга, и если один думал о чувствах, другой думал о работе. Один считал поступок отвратительным, другой не мог понять проблемы. Из-за этого непонимания Данзо злился. У него не было времени обдумать это, понять Хирузен, поэтому вернулся к этому неудобству в прежнем состоянии. Ненавидел недопонимать людей. Государь — его инструмент для провокации войны, Хирузен нужен Данзо, как и Данзо нужен Хирузену, им нельзя работать друг без друга. Хирузен не выстоит против других государств, он не сможет вторгнуться в республики плодотворно, он не сможет вести войну, он же не может без своего военного советника! Так и почему он это делает?! Ставит на карту столь важные вопросы ради своей обиды, смеет подвергать государство такой опасности ради своих глупых принципов! Но более Данзо злило, что Хирузен посмел за ним следить. Его злило, что Шисуи согласился, злило, что, подвергнув их неофициальный договор сомнению, Хирузен назначил его же собственного воспитанника предать Данзо! И ради чего? Что заставило его пойти на это? Хирузен заподозрил его в предательстве? Да как он посмел думать, что Данзо предаст свою страну! Как он посмел думать, что Данзо предаст его! Или же он, спустя столько лет, всё же заподозрил его в омежьем поле? Тогда это ещё более неслыханно! Ни одно из предположений советника не оправдывало Хирузена, все причины слежки были отвратительными. Данзо поверить не мог, как этот тщедушный дохляк решился на это, ведь ещё никогда не смел делать что-то против советника исподтишка. Как правило, он уличал его напрямую, честный и прямой Хирузен, и это неизменно, опустился до методов Данзо. Куда же делось его великодушие? Заставил Данзо пройти через такие мучения — верно злорадно сейчас потешается, верно упивается сейчас своей местью, подло потирая свои альфачьи ладошки. От одной только мысли об этом кровь вскипает. Так низко относился к Хирузену и не мог проглотить, что тот одурачил его. Лежал и думал, где же просчитался? Что делал не так? Чем же он заслужил подобный итог своей мучительной жизни? За какие грехи Хирузен обрёк его на эти страдания? Он виноват. Он виноват во всём этом. В этих унижениях и проблемах, сколько ужаса и тоски он пережил, носил теперь метку троих высших эпсилонов и боялся неверного шагу ступить, лишь бы вновь не вызвать их возбуждение. Чуть не умер из-за них и их неуёмной похоти. Чуть не умер из-за него. Альфы всегда отравляли ему жизнь, он не удивлён, что из-за альф он и ляжет в могилу. Только без боя он уйдёт. Не уйдёт, пока не отомстит им всем, пока не заставит их страдать и жалеть о встречи с ним. Сначала он разберётся с Хирузеном. Потом примется за тех троих. Больше никакой жалости. Данзо чуть не умер из-за них, пора платить по счетам. Господин Шимура давно не навещал Корень, у него не было даже возможности узнать о нынешнем положении дел, поэтому шёл он туда ко всему готовым. Орочимару просил его не перенапрягаться и не нервничать, отсидеться дома, но Данзо не был бы собой, не отправься на работу при малейшем намеке на своё выздоровление. Он не мог больше отсиживаться, слишком много дел, слишком много проблем и планов, он обязан сделать хоть что-то, пускай и мелочь. Он обязан. Тихая поступь — неслышимый шаг, призрачное присутствие, как всегда скользил по тени, не замеченный. Никуда не торопился. Феромон проступал слегка, но был доволен и тем, что смог полноценно его удержать, тем более теперь носил не только свой. Сотрудники не смели проявлять ярких эмоций и задавать вопросов о долгом отсутствии, но волнительно-преданными взглядами встретили его. Аккуратно прыгнули по обе стороны и шли подле молча, ожидая слов. — Самое важное, — сухо проронил он. — Признаться честно без Вас нам было трудно, — неловко ответил Карат. — Однако Чародей передавал все Ваши указания. Республики зашевелились после объявления вторжения. Казахана была внезапно захвачена Молнией. Так же мы нашли в Та и Юи обширные военные орудия. — Интересно, — сухо заключил советник. — Теракты, теперь ещё и это, при их официальном обещании держать вечный нейтралитет в международных отношениях. Сами же отказались от оружия. Вы изучили материал, из которого они сделаны? — А надо было? — удивился Карат. — Да. В мире не так много глобальных железодобывающих мест. Определенные типы металла добываются в определенных странах. Изучите, — после этих слов один из строя мигом потерялся из виду, Данзо продолжил. — Казахана была республикой. Что значит «захвачена»? — Всё так. Наши ребята видели вторжение армии на их границы, это случилось совсем недавно, — Карат пожал плечами. — После этого главы наших республик прекратили отвечать Лазарю на письма. Он пытался с ними договориться и предупреждал о последствиях нарушения мирного договора, но они не идут на встречу. Господин Шимура остановился. — Я просил послать подкрепление в республики. Двое, не присылавших информацию, следили за наследниками этих стран. Вы нашли их? — Не нашли, они пропали. — Убиты, — утверждает господин. — Использования проклятой печати не было. Мне нужна кровь правителей всех трех республик, включая Казахану. Доложите о военной численности Та и Юи. Мне нужны последние сведения о трате ассигнаций этих стран. Они есть? — Карат кивнул. — Молодцы. Отправьте это во второй корпус. — Что-то серьёзное? — Я бы не стал тратить на это столько лет, не будь это серьёзным, — он ухмыльнулся. — Каган не ожидал от нас вторжения в республики, раз решил показательно вторгнуться в собственную. Это вызов. Мы должны быть готовы встретить его. — Да, Омут. Данзо обращается ко всем остальным с громкой речью: — Я объявляю военное положение. Повышенную готовность и внимательность. Мы переносим осенний отбор на нынешний месяц и ожесточаем подготовку. Всем разведчикам сдать экзамен на переквалификацию. В этот раз принимать его буду я. При моем отсутствии Чародей. Ответили ему единым возгласом, но после разразились напряженным молчанием. Господин Шимура объявляет подобное, только когда уверен в опасности и угрозе государству. Шисуи напряжённо нахмурился. Господин Шимура наконец вернулся в Корень, выглядит посвежевшим, но ещё более злым и грозным. Учиха сам подозревал о военном настроении Молнии, но только Данзо мог сказать наверняка и знал, как к этому подготовиться. Даже несмотря на прошедшие месяцы, Шисуи старался несмотря ни на что выполнять свою работу грамотно. Это было самоотверженно с его стороны — терпеть обиду, возбуждение, грусть и злость, и вкладывать в работу все силы. Даже сейчас, после всего этого травмирующего случая, он надеется, Данзо оценит его старания. Ведь всё это он делает ради него. Шисуи услышал ропот своих коллег неподалёку. — …вы слышали? Его феромон. — Он наконец его отпустил? — Не знал, что он могущественный альфа. — И прятал его столько лет. Я ещё более им восхищаюсь. Наш господин велик во всём. И правда, — Шисуи удивлённо проморгался. Он вышел несмотря на свой феромон. Данзо закрыл дверь в свой кабинет и облегчённо выдохнул. Всё прошло превосходно, незачем было переживать. Хотя не мог не переживать после пережитого. В самом деле много ему предстоит сделать, Шисуи тяжко пришлось без него, но он отлично справился. Жалко от него избавляться, но постарается найти замену получше. Данзо оглядывает свой кабинет, кротко ведёт носом, наслаждаясь запахом, — скучал по этому. Здесь так тихо и прохладно, сладко пахнет книгами, пылью и фужером. Он глубоко вздохнул и откинулся на стуле. Смысл его существования. Сейчас его жизнь перевернулась вверх дном, но что-то неизменно. Данзо здесь главный, у него всё под контролем, всё предсказуемо, никаких идиотских чувств и эмоций, может отмести это как мусор в сторону. Главное, ничего здесь не таит в себе опасности. Он задумался сейчас, быть может, из-за этого чувства умиротворения он и пропадал здесь днями и ночами. Здесь Данзо чувствует себя защищённым, никто не посмеет даже усомниться в нём, всё идёт слаженно, как часы. Не нужно беспокоиться, будто он кого-то обидит, спровоцирует, в ужасе думать, как спастись от похотливого зверя. Данзо окидывает взглядом документы. За этот срок его подчинённые выяснили немного, но даже это можно использовать. На границах Та и Юи Хирузен выставил армию, они штурмуют близлежащие посёлки, - Сару не уговорит их ни в чём, они не пойдут на переговоры. Хазану Молния, очевидно, использует для расположения их военных баз. Это республика находилась на границах республики страны Снега, а они имеют выход в море, и лишь оно отделяет их от страны Камня. Это провокация двух стран. У Кумы нет ни одного порта, но они хотят их получить, и Данзо мог лишь догадываться почему. То, что Кума хочет их республики, очевидно. Корень нашёл у республик оружие, по многим данным, они получают загадочные и большие ассигнации, устраивают теракты, и внезапное вторжение в Хазахану, как намёк, довершает это подозрение в сотрудничестве. Очевидное нарушение договора о нейтралитете. Вождь страны Камня и царица страны Снега определённо назначат встречу Хирузену, если близкие соседи Кумы уже не накручены тамошним Каганом. Что-то шевелится, и, кажется, нечто более масштабное, чем желание Кумы заполучить их республики. Дурное у Данзо предчувствие. Ему нужно как можно скорее уладить недопонимания с Государём, а если тот откажется от дальнейшей работы, Данзо прибегнет к крайним мерам. Он не может допустить проигрыша, он обязан защитить свою страну, только он сможет это сделать. После одобрения всех бумаг и принятия экзамена у некоторых нэповцев, он дал небольшой группе тихий приказ. Касательно государя.

***

Хирузен думал почти о том же, раскуривая трубку табаку на балконе. Прискорбно, когда он знает даже меньше, чем его военный советник. Данзо сейчас очень не хватает, но Сару всё ещё его не простил. У него разорвётся сердце, если они снова начнут работать, как и было, будто ничего не произошло. Наследники Та и Юи не отвечают на его письма, вождь Камня прислал ему письмо о своих беспокойствах по поводу вторжений. Он не понимает, что происходит, но, видимо, Данзо был прав. Опять. Нет смысла стучаться в закрытую дверь, нужно продолжить вторжение. Мирные методы в этой ситуации бесполезны, придётся дать Фугаку приказ отправить отряд Учих на границы. На этих мыслях он уворачивается от трёх ножей, кинутых в его сторону. Вражеская атака? На методы Кумы не похоже. Острые водные лезвия рассекают балкон, он прыгает на крышу, и вторят ему взрывы и дымные шашки. Несерьёзная атака, но он не хочет, чтобы его дом разрушили, и ведёт нападающих дальше в лес. Прыгает по толстым ветвям, и преследующих бьёт ими же, отбрасывая в сторону. Приземлившись на голую опушку, взмахивает рукой и возводит каменные стены, защищаясь от лезвий. Враг преодолевает высоту и вновь сцепляет руки, готовясь выпустить струю воды. Хирузен опережает, выдохнув в него обширный столп огня. Полукругом очертил вокруг себя огненную сферу, контролируя ближний радиус. В печатях он сильнее, чем в тайдзюцу. Следующий появился из-за спины. И так же резко врезается в каменный столб. Хирузен щурится, одежда очень знакомая. И когда на него напали двое других, он наконец понимает, что здесь происходит. Ах. Это Корень. Сару вздохнул. Интересно, что на этот раз? — Ваши атаки всё такие же не изысканные, — усмехнулся Хирузен, — как всегда из-за спины, ха-ха. Довольно! Их ноги глубоко вколачиваются в землю, и от сжатия ладони государя, она болезненно сдавливает их голени. Нэповцы остановились, не пытаясь сопротивляться. — Где он ждёт меня? — В Вашем кабинете. Хирузен неспеша идёт в резиденцию, кажется, намечается серьёзный разговор. Он даже не представляет, к каким выводам пришёл его старый друг за это время, но, зная его скверный характер, ни к чему хорошему. Вряд ли он созрел для извинений, послал к нему своих ручных собак, потому что очевидно зол. Интересно даже, что могло его разозлить. Ничего кроме вторжения Хирузену на ум не пришло, сейчас он определённо начнёт кричать на своего государя за попытки мирно всё решить. Сложно понять. Данзо всегда вёл себя непредсказуемо с ним. Не успел он зайти в кабинет, как в него летит острый нож. Это брошено не с целью убийства, Данзо обозначал, какой их ожидает разговор. В его духе поджидать в темноте. Когда хокаге включил свет, темный силуэт повернулся к нему на кресле, выглядел он взбешённым и феромон источал соответствующий, но усердно прятал свои эмоции. Не получалось. — Хирузен, — мрачно пробормотал Данзо. — Данзо, — Сару прикрыл веки. — Опять хотел убить меня? Что же на этот раз? Его военный советник выглядит слегка помятым, но неизменно свой грозный образ демонстрировать он умел мастерски. Каждой своей морщинкой на лице он показывал Хирузену свою ненависть и намерение убить. Его стан всегда всех устрашает, даже самого Хирузена, но сейчас всё иначе. Сейчас он не чувствует ни капли страха, только великую решимость и храбрость. Что-то в Данзо не так, этот их разговор будет совершенно иным. — Такому скользкому ублюдку не место на посту Хокаге, — гаркает Данзо, надменно приподняв подбородок. — Такие, как ты, поганый выродок и мразь, должны быть уничтожены. Мои ребята не убили тебя, но убью я. Снимай плащ, ублюдок. Я убью тебя в честной битве, и ты наконец увидишь, насколько же я сильнее тебя. — Успокойся, Данзо, — мерно произносит Хирузен. — Тебе, мать твою, лучше меня не успокаивать, — советник громко зарычал, глаза его недобро сузились. — Минуты твоей жалкой жизни утекают вслед за моим терпением. Проведи их с пользой. Встань на колени и проси меня о снисхождении, умоляй меня простить тебя, тщедушного, жалкого труса. Никчёмного выродка, выползшего из зловонной дыры. Причина такой злости не связана с работой. Это личное. Так оскорбить его способно… — Данзо, — всё так же мерно говорит Хирузен. — Дело ведь не в этом. — Верно, — Шимура бросил развёрнутый рулон с просьбой о конфиденциальной встрече на стол и скрестил руки на груди. — Ты приказал им следить за мной. Ублюдок. Кусок дерьма. Подлее твари в жизни не встречал. Узнал всё-таки. Это правда, от Данзо ничего нельзя скрыть. Хирузен даже предполагал мысли, какие его взбесили, ведь, будучи скрытным параноиком, не терпел слежку за собой до скрипа зубов. Тем более когда за ним следил его же собственный друг. Это напомнило ему, как Данзо разозлился из-за случая с Орочимару. Данзо портил жизнь Фугаку еще года два после этого. Не терпел, когда Хирузен влезал в его дела, а здесь случай даже хуже. Хирузен не будет оправдываться, он правда виноват, но по сравнению с виной Данзо это роли не играет. У него не получится перевесить свой поступок. Хирузен нахмурился: — Я перестраховался. К тому же… — голос его дрожит, слегка спёрло дыхание от обиды. — Не мог поверить своим ушам. Я думал, знал тебя шестьдесят лет, а на деле оказалось, что вовсе не знал. Ты не доверял мне. Данзо возмущен. Этот негодяй еще смеет строить из себя жертву? — Я имел право держать это в секрете, — злится он. — Это не относится к делам Конохи. Это не касается никого, кроме меня и тебя в первую очередь. — Кто я по-твоему? — обиженно гаркает Сару. — Подлый ублюдок. Скотина. Мразь бесхребетная. Полоумная старая перечница. Дегенерат. Это даже забавно. — И долго же ты меня считал таким, раз ничего не рассказывал, — он скрещивает руки на груди. Данзо хмурится. Он это серьезно? Кем Хирузен себя возомнил, раз думает, что ему всё рассказывать обязаны? Да хоть государь, хоть Господь Бог, Данзо не обязан ни перед кем отчитываться за свой пол. Тайна есть тайна, и если он решил её хранить, он не допустит поблажек, в особенности этому наглецу. Чтоб какая-то альфа им командовала — ещё чего, умрет, но не позволит. — Какая разница какого я пола? — возмущается Дано. — Зачем тебе об этом знать? — Дело в принципе, а не в том что ты омега, — грозно поясняет Хирузен. — После стольких лет дружбы, ты и не собирался доверять мне. — А почему я должен тебе доверять? Ты альфа и Хокаге. Я омега и подчиняюсь тебе, и мне никак это не изменить. Знай ты мой пол, ты не стал бы меня слушать, относился бы ко мне по-другому. Как к мусору, а не как к равному себе, — Данзо стискивает зубы и, тряхнув головой, бросает угрожающий и жестокий взгляд на друга. — А я ведь лучше тебя и подхожу на роль хокаге куда больше, чем ты. Некрасивая манипуляция, он такое любил использовать. Эти его больные представления об отношениях тянутся ещё с детства. Будто его страшно оскорбляет свой омежий пол, будто он видит в Хирузене сплошные насмешки над его полом. Будто само существование Хирузена злостно его оскорбляет. Он ведь сейчас не понимает даже причины обиды Хирузена, хотя тот ему их объясняет. Есть только его «ничтожный» пол и злобный подлый альфа напротив. Ничего более он в этой ситуации не видит и игнорирует не только чувства друга, но и слова, сам не понимая этого. Потому что зациклен только на своей обиде и ненависти. На своих идиотских комплексах. — Значит, вот как ты воспринимаешь наши отношения. Так пошло и оскорбительно, — оскорблённо рявкает Хирузен, в голосе его слышна скорбь и горесть. — Ты не понимаешь даже, почему мне неприятно твое недоверие, почему я хотел знать об этом. Ты так зациклился на своей паранойе и сделал проблему из того, что проблемой не является. Я тебе никогда врагом не был и не буду, хоть мы и разного пола, но очевидно, для тебя это препятствие и повод относиться ко мне как к чудовищу. Так ведь легче, не правда ли? Легче, чем доверять людям? Данзо злостно подскочил с кресла: — Заткнись! Омегу никогда не воспримут как лидера! — Шестьдесят лет уже прошло. Всё изменилось. — Ничего не изменилось, Хирузен, — странная усмешка исказила его губы. — Это твои очередные никчемные инфантильные фантазии. — Ты живёшь страхами прошлого, не видя настоящего, — осуждает Сару. — Ты зациклился на прошлом. Бивако сделала всё ради прав омег, и я укрепил её наследие. Всё уже иначе. — Нет, — сощурился Данзо. — Не иначе. Ничего и никогда не изменится. Какой же упрямый и невыносимый человек, не соглашается только из принципа, из-за вредности и гордыни — с самого детства таким был. Если Хирузен так и продолжит, он не разобьёт панцирь Данзо, тот, как всегда, закончит разговор и сбежит от неудобной правды. Сару должен спровоцировать его, надавить так сильно, чтобы Данзо не смог ему не ответить. Он обязан, ведь если сейчас не получится — более никогда не получится. Хирузен должен сбить землю из-под его ног. — Если ты так боишься, что я тебя трахну, то я могу сделать это прямо сейчас. Это случится, и больше между нами не будет недоговорённостей. Бояться этого ты перестанешь. Данзо аж дар речи потерял от этих слов. Как он вообще посмел предложить ему подобное? — С чего ты решил что это поможет?! — пораженный столь вульгарным предложением, вопит он. — Т-ты с самого начала хотел этого? Как только узнал что я омега? Вот и доказательство! Т-ты смел использовать свой феромон против меня! — его голос дрожит от волнения. Они будто поменялись местами. — Нет. Потому что я был зол, — продолжает давить Хирузен. — Перестань относиться ко мне только как к альфе. Я такой же человек, как и ты. Я хочу, чтобы ты видел во мне друга, а не объект своих страхов и ненависти. — Да осточертел ты мне со своей дружбой! — срывается советник. — Неужели ты так и не понял, что я никогда в тебе друга не видел? Ты всегда был моим соперником! Неприятные слова, но он опять врёт. Увиливает и врёт, только на манипуляции не идёт. В этот раз он обороняется небрежно, не так искусно, как умеет, Данзо почему-то уязвим и растерян, и Хирузен этим воспользуется. — Ты был свидетелем на моей свадьбе. Ставил подпись. Бивако просила тебя крестить наших детей. Она считала тебя частью нашей семьи. — Не смей упоминать Бивако! Ему самому неприятно, но он упомянул её специально. Бивако очень любила Кагами и Данзо, пускай её тяжёлый нрав не демонстрировал это в должной мере, но связь всей этой четвёрки была невероятно крепка, не было ни дня, который они не провели вместе. Бивако, несмотря на свои радикальные взгляды, всё же приняла свой пол. Она боролась за права омег, чтобы каждый из них создал такую семью, какую сам хочет. Хирузен напомнит. Он будет давить, чтобы этот злосчастный кокон наконец треснул. — Ты с Асумой сидел, когда я на работе днями пропадал. Сколько раз мне спину прикрывал. Сколько раз на работе выручал. Сколько раз ты защищал меня перед лидерами других стран. Мы вместе столько пережили, — голос Хирузена приобрел горестный и тяжёлый тон. — Как же я не буду считать тебя своим другом после этого? Ты не думал, как я себя чувствую, зная, что ты боишься и ненавидишь меня, после всего, что между нами было? — Я тебя не боюсь, — царапает он когтями стол. — Это ты боишься меня. Данзо на пределе. Его пожирают эмоции. Хирузен остался хладнокровен. — Докажи, — грозно рычит Хирузен. — Я покажу тебе ту свою сторону, которую ты так боишься. Увидь и прими её, и мы пойдём дальше. Если боишься, то и не надо. Продолжай влачить своё жалкое трусливое существование, полного ужаса передо мной. Сработало. Данзо яростно хлопает ладонями по столу и смотрит на друга угрожающе серьёзно. Хирузен не дрогнул. Многолетнее напряжение между ними достигло пика прямо сейчас, и Хокаге принял это с мужеством. Данзо обходит стол, подходит к государю вплотную и хватает за грудки, его взгляд пылал яростью и оскорбленным самолюбием, будто он сейчас же вознамерился его убить. Шимура напряг мышцы шеи и выпустил столько концентрированного феромона, сколько нужно для вызова гона. Он хотел показать Хирузену свое собственное могущество, на что способен и до какого состояния он мог его довести по своему желанию. Тот не посмеет даже думать, будто он сильнее и лучше него, раз вправе говорить такие слова. Данзо имел право на власть равно как и Сарутоби, даже если он омега, его мнение тоже имеет вес, его знания и сила, его вклад в развитие города — всё это результат его упорства и стойкости, его острого ума и политической интуиции, а не потому что он родился нужного пола. Он всегда принимал радикальные, но верные решения, был единственным, кто не смотрел Хокаге в рот, и считал, что только благодаря ему город ещё цел. После всех жертв и страданий, какие вытерпел господин Шимура ради того влияния, какое имел сейчас, Хирузен не имеет права смотреть на него свысока. Данзо глотки будет грызть, но не посмеет из-за своего пола разрушить результат его длительного мучения. Хирузен держался стойко — это достойно уважения, но он не способен противостоять столь дьявольскому запаху. — Так это… Твой феромон? — болезненно усмехнулся Хокаге. — Как давно я его не слышал и совсем позабыл как он сводит меня с ума, — мужчина крепко обнял бёдра омеги и наклонился к лицу, обжигая щёки дыханием. — Сногсшибательный аромат, Дано-чан. Гон начал своё действие, Хирузен уже позволял себе фамильярности. Данзо совершил ошибку, но поздно сожалеть. Сару желал сделать это в здравом уме, теперь уже не получится. Чувства захлестнули, Данзо поддался злости, хотел отомстить и не подумал о последствиях. Это из-за него. Данзо всегда совершал глупости из-за него. Так торопился доказать ему свою силу и поступал импульсивно. Даже сейчас, когда на кону стояло нечто большее, чем очередная бюрократическая ссора. Пока Хирузен не выпустил феромон, но если он это сделает… Данзо вырывается из хватки, пятится назад, пытаясь выиграть время. Хищный взгляд Хирузена выглянул из-под краев шляпы, он улыбнулся краем тонких губ. — Я слышал его полностью. Лишь один раз. В далёком детстве. И так долго искал тот идеальный образ, какой себе вообразил, что даже в твоём шлейфе его не учуял. Хах… Но сейчас я всё вспомнил. Я наконец чувствую его и ни с чем не перепутаю. Быть может, подсознательно знал, что всё это время его носил ты. Этот запах пробудил мой феромон, — глубокое рычание содрогает его губы. — Ведь и мой в тебе что-то пробудил? Искал его? Хирузен в молодости часто говорил, как любил его запах, но с годами Шимура научился идеально его контролировать и больше не позволял Хирузену его слышать. Только как он может слышать только его тон, если Данзо помечен? Потому что Хирузен относился к его феромону так же, как и Данзо к его? Один единственный… — Н-нет! Ты как всегда себе надумал. Т-ты никогда мне не нравился. Я всегда тебя ненавидел. …аромат любви всей его жизни. — Да-да. Иди ко мне, обманщик… — раздался сухой рык, мужчина протянул вперёд руку. Данзо встал, поражённый, не в силах пошевелиться, и следом раздался жестокий смех, казалось бы, полный горести. — Я же спрашивал тебя, — подавленно пробормотал Сару. — Я просил дать мне ответ. Много раз. Ты мне его не дал. Нет, не хочет слышать! — Н-не было такого. Замолчи! — отчаянно кричит Данзо. — Да только твои истерики прекратились после этого. Ты уважал и любил мою жену и больше не пытался, хотя она никогда не была против тебя, — Хирузен горестно качает головой, печально усмехнувшись. — Раньше я думал, что не понимаю эти скандалы и тебя. Но сейчас… Мне кажется, всё я прекрасно понимал, но играл в ту же больную игру, что и ты, в надежде, что она закончится счастливо. Я отдал тебе право это решить, и ничего не решилось. Ты сбежал. И сейчас я повторяю тот же вопрос. Ты снова сбежишь? Или ты признаешься в этом? Хоть раз ты примешь решение? — Я сейчас приму решение. Я убью тебя, — рычит Данзо сквозь зубы. — Я закончу это раз и навсегда. Господин Шимура достаёт нож из рукава и, резко придвинувшись, утыкается лезвием в его горло. Хирузен даже не дрогнул, даже не нахмурился, всё стоял с довольной улыбкой, будто видел омегу напротив насквозь, и это пробирает до костей. Неправда. Он ничего не увидит, он ничего не поймёт. Дыхание спирает, когда стоит к нему так близко, и Хирузен даже не пытается спрятать свой феромон — голова кружится, и сердце пропускает удары. Сладостные касания, лёжа на пушистой траве, поцелуи и тесное трение горячей кожи. Нежный утренний секс в саду, омывается медовой росой. Его запах такой пленительный, такой потрясающий. Хирузен сильнее. Ну почему? Почему Хирузен всегда сильнее его? — И что дальше, опять лишь угрозы? — игриво рычит Сару. — Врёшь и не краснеешь. Какой же ты лжец, Шимура. Трус и лжец. Господин Шимура уже чувствовал ранее, как пахло возбуждение Сарутоби, и надеялся никогда его более не слышать. Для него этот феромон исключительно опасен. Он всегда, ещё с юности, тёк от него. Даже в детстве тёк от него. До сих пор течет от него. И Данзо это невероятно гневило. Даже будучи ребёнком не выносил той власти, какую Хирузен имел над ним. Хирузен сильнее, он доминирует, потому что он альфа, а Данзо омега, и он ненавидел это. Сама судьба связала Данзо с ним и даже не спросила, хочет ли он этого. С самого детства его сватали наследнику Сарутоби, отцы не прекращая говорили об этом сыну, и борьбу с Хирузеном, казалось, он возвёл как борьбу с отцовской волей, борьбу с природой и судьбой. Однако, вопреки борьбе, Данзо всё равно стал его омегой. Это так жестоко, почему же судьба всегда поступает с ним жестоко? Эта улыбка, этот опущенный взгляд. Хирузен знает. Чёрт возьми, он знает, что советник потёк от него. Нет, нет, нет же, он же помеченный! Так почему же… Почему опять этот благоговейный ужас перед ним? Нет-нет. Нет! Данзо же всегда его испытывал при нём. Это всё большая ошибка. Нельзя было приходить к Хирузену, ему ни за что нельзя было допускать этот диалог. Он же в таком состоянии… Больше не сможет его отвергать. Данзо в ужасе отпрыгнул от Хирузена. Глаза советника широко распахнуты, и губы дрожат, его снова приковало к полу. Данзо же ведь… Он ведь так долго и хорошо обманывал себя. И самое ужасное — он осознает этот обман. Данзо знает. Он ведь и правда давно мог стать государём, ему бы не составило труда убить Хирузена и отвести от себя подозрения. Ему не составило бы труда создать фиктивные документы, склонить совет на свою сторону, Данзо ведь давно мог это сделать. Только считал, его нужно победить в честной битве. И постоянные усмешки над самим собой — честной битве? Других политических соперников он честно не побеждал, чем же Хирузен такой особенный? По его же заверениям самому себе в Хирузене ничего особенного нет, журил его, считал его никчемный – в самом деле считал? Не хочет думать об этом. Нет. Не сейчас. В самом деле считал его никчёмным, о него даже жалко руки марать? Что же тогда до сих пор не убил, раз он такой неудобный, раз он препятствие на пути того, кого все считали жестоким? Получающим желаемое любыми методами? Что-то промелькнуло перед глазами. Пленительная важда… Кто решил всегда быть рядом с ним. Пускай как военный советник. Это ненависть, эта постыдная причина ненависти — невозможность стать ближе, эта неудовлетворённость, бессилие, вынужденные препятствия. Постоянное желание его похвалы, уверенность в его потребности в себе. В его нужде. То что было способно заменить любовь. Хирузен видит в нём эту неуверенность, борьбу, искры надежды в его глазах и улыбнулся искренней доброй улыбкой, вновь протянув руку. — Ты мне доверяешь? — раздался его ласковый голос. Данзо боялся боли. Боялся власти над собой, но слова и голос Хирузена нежные и влюбчивые. Ласковый. Такой ласковый. Шаги неуверенные, кроткие и медленные. Это тяжело, но всё его естество тянется вперёд. Всё его естество трепещет. Ну почему Хирузен такой? Почему всегда заставляет Данзо сомневаться? Легче было бы обратиться «той самой» альфой, образ которой всегда сокрушал его, мучил и ужасал, но Хирузен не такой, и это ненавистно. Он разрывает его душу на части, переубеждает, мучает сомнениями, бередит старыми ранами. Когда раз за разом Данзо ему отказывал и принуждал себя не жалеть об этом. И вот она, одна из главных причин мучительного осознания, от которого он убегал — сожаление. Потому что мог быть с тем, кого любит, но не был. Из-за принципов, которые душили его всю жизнь, и сейчас, когда он их так просто лишается, когда оказывается, они ничего не стоили, глубокое горе и сожаление обволакивает его душу трупным ядом. Такое уже нельзя подавить. Это чересчур величественное горе. Это превращает всю его жизнь в глупую жестокую шутку. Хирузен сказал, он живёт прошлым и даже сейчас, в этот особенный момент не перестает о нём сокрушаться и думать. Всё же касается его тёплой ладони. Нашел в себе мужество это сделать. Сару только оглаживает его кожу, сцепляя пальцы, напоминает, что это более не важно, ведь он здесь, сейчас, и он способен всё изменить, а человеку напротив казалось, изменить уже ничего нельзя. Полная стыда и страданий — пустая жизнь. Хирузен видит в его глазах это великое горе, как увлажняется его склера, как брови дрожат в сожалении, и будто сейчас он всецело понял своего друга. И наконец простил. Данзо сам страдал от своих решений. Если это так, он поможет ему не расколоть свой разум окончательно. Всё будет хорошо. Им обоим нужно это. Больше он не даст Данзо принимать никаких решений. Хирузен больше не позволит ему сожалеть. Советник, увидев алый блеск в глазах напротив, вновь неуверенно шагает назад, но Хирузен хватает его за халат и резко тянет на себя. Он плотно прижался к его дрожащему телу, скользнул рукой по нежной коже внутренней части бедра, смазка уже обильно стекала вниз, лобок пылал жаром. Огладил кожу вокруг вульвы, подразнил пальцем малые губы, дрожат они от касаний, и дрожит он. Хирузен достаточно спал с омегами, чтобы видеть такие неочевидные сигналы. Тогда Сару плотно прижался пальцами к бусине клитора, интенсивно лаская горячие пухлые губы. Казалось бы, Данзо ожидал этого, но всё равно удивился и, выгнув спину, сладко и глубоко застонал. — А-а-а-ах! Его крупно передёрнуло от потрясения… он притронулся к нему там. Господин Шимура пытается вырваться из хватки, сводит плотнее ноги, но рука не останавливалась. Его быстрые движения доводили до неистовства. Влажные звуки смешались с задыхающимися надрывистыми стонами. Лобок связывает похотливым узлом, жар резко приливает к поверхности кожи. Крупные капли стекали по бёдрам, падали на пол, он обильно тёк от страсти, от крупных и грубых ласк тёплых шершавых ладоней, их твёрдых пальцев, с такой скоростью впившихся в пухлые губы, и от его пленительного феромона. — По… Пос… А-а-а-ах! Снова пытается вырваться, но лишь плотнее трётся о мужское тело, задыхается от его густого и плотного феромона. В глазах мерцает цветными искрами, с дурманным звоном кружится голова. Этот резкий и категоричный мускус режет его горло, заставляет вульгарно и громко стонать. Его запах извивался внутри Шимуры дикими скачками, упрямо толкал к клитору горячую кровь, чтобы надменный омега кончал снова и снова. Кричал от болезненного удовольствия, вырывался из крепкой хватки рук, но всё равно не мог противостоять этим похотливым пальцам и брызгал обильно на них страстными соками. — Ты стал… Помешанным. После его смерти… — раздаётся печальное бормотание возле уха. Данзо съёживается, прячется от горячего дыхания на своей шее, но Сару настаивает. Нежно, но страстно прикусывает оголённую шею, а его мягкий язык зализывает эти кроткие укусы, омега крупно трясётся в ответ. В его бёдра так категорично упирался твёрдый мужественный рельеф, и он не мог это игнорировать, Сару ощущается везде, каждый кусочек тела обласкан его жадностью. — Не… А-а-а-ах! — очередной сладкий и громкий стон, ластится головой о его плечо, трётся бёдрами о крепкий пах и тает от ощущений. — Поэтому… ты отдалился от меня? Винишь меня? Зачем он задает эти вопросы, если даже ответить не даёт? Только ни о чём, кроме громкого желания почувствовать вожделенный многие годы член в себе, Данзо думать не мог и не хотел. Сейчас был только Хирузен, только он и никого более. — Хи… М-м-м-ф! Сколько раз он уже кончил? Не считал, такое ощущение, словно время остановилось. Феромон Сару увлёк его в этот омут оргазмического томления, в бурлящую пучину желаний и похоти, только Данзо не проследил, когда именно это началось. Возможно, это началось еще с того момента, когда Хирузен предложил заняться сексом, а быть может, никогда и не кончалось, пока Сару был рядом с ним. Как всегда. Доминирует над ним. Не позволит… Данзо крепко вцепился в руки альфы и оскорблённо понурив голову, процедил сквозь зубы: — Т-ты не подчинишь… М-меня себе… — Я и не хотел, — игриво улыбнулся Хирузен. — Никогда не хотел тебя подчинить. Ты всё придумал, Дано-чан, — мокрое дыхание опаляет ухо и омега вновь стонет, — как всегда. Данзо ничего не придумал! Да что же это? Почему всё так сложилось? Сердце ходит ходуном, Хирузен опять его дурманит своими словами! Нужно бежать, нельзя позволить ему всё узнать, нельзя показать ему то, что он так долго скрывал от него. Ноги не слушаются, всё его естество желает остаться здесь. Остаться с ним. Позволить ему убедить себя раз и навсегда. Да нет же! Господин Шимура через силу, через страстное желание вырывается из объятий, но заплетается в ногах и падает на пол. Вновь его взгляд полный ужаса, однако блестел в них огонь страсти. Тяжёлое, почти умоляющее дыхание — поджатые губы пытаются спрятать. Он весь дрожит, влажный и алый, но продолжает бессмысленные попытки бороться. Запутался, в голове ворох мыслей, столько мыслей, от них тошнит, и все они причиняют боль. Что ему делать? Данзо посмотрел на своего государя, и в глазах звенели мутные пятна, он задыхался. Истерично заглатывая воздух, делал только хуже, насквозь пропитывая разум сумасшедшим феромоном Хирузена. Сказать бы какую колкость, послать бы его к чертям, да хоть убить, но влагалище так болезненно изнывало от навязанного этим едким феромоном желания, что ноги отнимались. Оно влажными крикливыми импульсами требовало от своего государя: «Возьми меня, возьми меня как животное! Оттрахай меня!» Шимура готов его зашить, вырезать, лишь бы никогда не слышать столь оскорбительных мыслей в своей голове. Он не признавал в своём друге сексуальности, но сейчас этот чёртов Хирузен был невероятно сексуален. Хирузен всегда был сексуальным… — Что такое, Дано-чан? — вульгарно и томно прохрипел мужчина. — Уже не терпится? Ох, не своди его с ума! Как же он был сексуален, его голос, его запах, его жадные, полные похоти глаза; его рельеф напряжённого члена, крепкой линией натянувшей брюки, — всё в нём было невыносимо сексуально! Просто вытащи уже его из тканевых оков этих ненужных брюк, пусть он лоснится здоровой краской Данзо на любование. Заставь его хотеть этого так страстно и с таким остервенением, как никогда ранее. Хирузен больше не даст ему принимать решений, он демонстрирует это, возьмёт его как доминантный эпсилон и развеет все страхи. Возьмёт его, как свою омегу, омегу которая всегда принадлежала ему. Сару крепко хватает Данзо на руки и обходит письменный стол. Данзо не ожидал этого, на ногах стоять уже тяжело, поэтому его укладывают животом на стол и задирают подол халата. От увиденного Хирузен похотливо зарычал: влажные румяные бёдра, дрожащая вульва, истекающая душистыми соками, его сексуальное тело дрожит, и грациозные линии спины извиваются, как шёлковая лента. Он смотрит на него жадно, внимательно, ведь вожделел увидеть это много лет. По-хозяйски ощупывает округлости, тесно проводит ладонями по спине, а от каждого касания пальцев к разгорячённому клитору Данзо передёргивает. Ластится носом по шее, потом между лопаток, жаркий феромон и живой запах его кожи дурманит голову. Такая мягкая кожа, приятная, он бы трогал его всю жизнь. Нет никакого желания и терпения сдерживаться, но войти сейчас не может, с Данзо он обязан быть очень аккуратным. — Твоё тело… — задыхаясь рычит он, — Данзо, я даже в фантазиях не мог вообразить насколько оно сексуально. Твоя шея, спина, твои бёдра и твоя пухленькая розовая вульва, мне нравится в тебе всё. Я клянусь тебе, мне сейчас стоит огромных усилий сдерживаться. Шимура стыдливо щурится: — Хватит… Не смотри на меня… — Почему нет? — однако Хирузен продолжает свои заигрывания. — Потрясающий вид. Мне очень нравится. Я касаюсь, — развратному хрипу вторит аккуратное касание до клитора, — и ты вздрагиваешь. Ведь изводишься от желания и уже на пределе. Я сейчас войду в тебя, и ты закричишь. И я очень жду этого момента. — А-а-ах… — умоляюще стонет омега. — Хватит это говорить! — Тебе и моего голоса достаточно? Ха-ха, — злорадствует альфа. — Что такое? Вылезают неудобные чувства, какие ты так долго в себе скрывал? А ведь Бивако мне говорила, тебя насквозь видела. Я тебе нравился, Дано-чан? — Отстань! Э-это не правда. — Правда, — улыбается он. — Снова ты врёшь — Нет, не правда! Ты придумал! Такое чувство, будто Хирузен сейчас доведёт господина Шимуру до слёз, будто в нём проснулся обиженный ребёнок, который очень не хочет признаваться. — Я тебе с самого детства нравился. Признавайся, — пошло рычит Сару, — обманщик. Признавайся, иначе я продолжу эти издевательства. Невыносимо! Так раздражает это самодовольство! Хирузен, очевидно, наслаждается полученной властью, но Данзо противостоит, не поведётся. К чёрту, пусть катится, долбанная альфа. — Д-дурак… — гаркает Данзо и жмурится. — Старый дурак. Пошляк. Ничего тебе не скажу. Хирузен глубоко и довольно вздыхает, прижимается к другу теснее и горячо шепчет прямо в ухо: — Такой же упрямый, как и всегда, не меняешься. Но я знаю тебя столько лет, тебе тяжело противостоять… — шёпот раздаётся ещё громче и мурашками проходится под кожей омеги. — Своим слабостям. Ты поглощен ими. Строишь из себя большого и сильного буку, но когда я разозлился на тебя, — Данзо уклоняется, но горячее дыхание неизменно изводит его тело, — задрожал. Испугался власти, какую я всегда имел над тобой и над твоим сердцем. И сейчас дрожишь. От каждого моего касания. Признавайся, обманщик. Неправда. Это неправда. Нет. Он никогда не был в него влюблён. Хирузен ничего не знает. Он придумывает, хочет обмануть, хочет заставить говорить больше положенного. Ни за что, никогда не скажет, ему нечего говорить! — …д-дурацкий феромон, — упрямится Данзо и непримиримо ворчит. — Такой же глупый… как и его обладатель. Это всё из-за него, а не из-за т-тебя… носа задрал, н-не надумывай тут о себе! У него алые глаза, красные-красные, как кровь, как две ягоды вишни, но в этих глазах Данзо не видел зла и жестокости. Хирузен смотрел игриво и влюбчиво, как смотрел на него пятнадцать лет назад, как смотрел на него в юности, в детстве, как смотрел всегда — без тени дурного желания. Хирузен всегда искренне хотел быть рядом с ним и не пытался подавить его. Всегда относился к омегам с уважением, даже будучи могущественным эпсилоном. Хирузен его не пугал. Хирузен любил его. Вновь нежный и сладостный шёпот: — Ты же знаешь, что я чувствую к тебе. Что чувствовал всегда. Замолчи же… Даже его гон нежный. Всё в нём было под стать его очаровательному мягкому характеру. Он слишком добр для него. Слишком великодушен. И это всё всегда принадлежало только Данзо. Только ему он всё прощал и позволял. Данзо всегда был для него особенным. Эти мысли такие мучительные, ведь им невозможно противостоять, потому что он всегда хотел в этом убеждаться, хотел знать это. Лжец и трус, всё так, ну почему так тяжело признаться? Ну почему же? — Что ты на самом деле чувствуешь ко мне? Что ты чувствовал всегда? С самого детства, с первого нашего знакомства? Что чувствовал? Его чувства… Злость. Но почему он злился? Почему затмил этой злостью всё остальное? Потому что его сватали ему - но ведь это не его вина. Потому что государём стал Хирузен, а не он - но ведь это не его вина. За то, что родился альфой, а Данзо нет - но ведь это не его вина. За то… что был в него влюблён, но вместе быть они не могли. Да только и это не вина Хирузена. Всё верно. Быть может, на самом деле он злился на себя? Может ли быть такое? Он вновь во всём виноват? Данзо перевернулся на спину, и от взгляда его Хирузен вздрогнул. Какие чудесные изумрудные глаза, всегда отливают золотистой летней листвой, и сколько же горести они таят в себе. Хирузен увидел перед собой в первые за жизнь увидел перед собой не бессердечного советника, а глубоко несчастного человека. Они полны невидимых слёз, они полны немого крика, в них читалось столько страданий, сколько, казалось бы, человеку не вынести, но он нёс. Совершенно один. Никогда прежде во взгляде его Хирузен не видел такой честности. Это его ответ? Или же это просьба? Или слова… Хирузен… Ты правда любишь меня? Сару прерывисто вздохнул и аккуратно коснулся впалой щеки этого несчастного создания. Конечно я тебя люблю. А ты… Что же скажешь ты? Данзо нахмурился, вновь стал грозным, и взгляд его прямым и выпытывающим. Дыхание его прерывистое, но глубокое, казалось бы, полное нетерпения. Горло дрожит от тех слов, какие он желает сказать, но не решается. Дыхание всё нетерпеливее и быстрее. Ну же. Говори. — Хвали меня… — чуть ли не стонет он, почти умоляющим тоном. — Обожай. Отдай мне всю любовь что у тебя есть. Сокрушайся передо мной. Выкажи во мне нужду. Балуй мою гордыню, старый пошляк. Хирузен тяжело вздыхает, еле удерживая рычание. Чёрт как же это возбуждает. — Ты красивый и сильный, — широко улыбнулся он и огладил его голову, — сильнее меня, умнее меня, храбрее меня. Стан твой полон лоска и гордости, мне нравится твоя прямая спина, твои душистые волосы и твоя гладкая кожа. Мне нравятся твои пленительные зелёные глаза. Люблю слышать твой строгий голос, люблю твои заунывные нравоучения. Твою сексуальную ярость. Даже спустя столько лет ты всё ещё красив и статен. Обожаю тебя. Что бы я делал без тебя, мой непокоримый защитник? Выражение лица господина Шимуры не описать, такой ворох всевозможных чувств, какие, верно, и сам обладатель не способен осознать. Тело его крупно содрогнулось, и феромон так ярко и насыщенно проступил через кожу, что даже у Хирузена спёрло дыхание. Данзо настолько сильно желал это услышать? Как печально. Всё это время… а Хирузен ведь даже не заметил. Голос Данзо стал ещё более дрожащим и умоляющим, будто он схватился за последнюю возможность открыться и теперь ни за что её не отпустит. Всё или ничего. В этом стремлении он выглядит по-настоящему беззащитным. — Нуждайся во мне, — почти задыхается он. — Завись от меня. Лелей меня. Излечи мою рану, заполнив меня любовью, — и грозно нахмурился в довершение. — И не смей меня больше в отпуск гнать, тебе без меня не справиться. Иначе я тебя убью. И выражение лица его не изменилось. Он боялся, и от страха этого у Сару сжимается сердце, ведь причину его понимает — Данзо боится быть отвергнутым. Он открылся и стал беззащитным, пошёл на жертву, на какую никогда не шёл. Несмотря на весь его грозный образ, он ведь на самом деле… хрупкий. Сейчас любое неверное слово Хирузена причинит ему глубокую боль. Не страшно, Сару всегда знал, что именно ему Данзо всецело может доверять. Ведь неверных слов ему он никогда не скажет. Хирузен по-доброму улыбнулся: — Как всегда и пытался. И всё равно этого не сделал. Обманщик. Крупная головка потёрлась о мокрое преддверие и, даже не дав Данзо испугаться, проталкивается внутрь. — А-а-а-а-ах! — господин Шимура прогибается в спине и громко стонет. Внутри… такой большой… хочет ещё… Ноги рефлекторно расставляются шире, и Сару видит это приглашением двигаться смелее. Он обхватывает его бёдра руками и толкается глубже и ритмичнее, пока контролируя свою длину. Данзо сладостно откинул голову и зажмурился. Член его лучшего друга. Его достопочтенного государя. Внутри. Скользит, покрываясь горячей смазкой, пульсирует, заполняет омегу собою, а она вся изводится от экстаза. Живот и бедра его дрожат, чем плотнее головка тёрлась о чувствительные фасции, тем глубже и беспорядочнее он дышал, в изумлении распахивая глаза. — Ах! Ах! Ах! Аах! А-ах! М-м-мн! Так горячо, обжигающий жар похоти. Весь извелся в ожидании его члена и теперь полностью ощущал, как плотно растягивается его крайняя плоть о ребристые слизистые, как ствол расширяется и твердеет от каждого сладкого стона омеги и как головка расправляла узкие мокрые стенки. Было так хорошо, что стоны буквально рвались из его лёгких. Эти сперва аккуратные толчки обросли жадностью, подбадриваемый стонами, Хирузен ускорился. Вцепился в его бедра пальцами и со страстным рычанием отбивал уже лобок о его влагалище. Данзо закричал и завился на столе, — ещё-ещё! Здесь! Ещё быстрее! Алый взгляд альфы жадный, наблюдает внимательно за каждым его движением, как сладко и развратно раскрыт его рот, содрогаемый медовыми стонами, как вожделенно блестели его зеленые глаза, и густой румянец окрасил худое лицо, выражая на нём лишь голод и безумную любовь. Настолько сладостное выражение он еще на нём не видел, но много раз воображал, мастурбируя на неловкие воспоминания в юности. Данзо так сексуален, грозному советнику идёт такое лицо. — Нм-мф-ф-ф! А-ах! А-ах! Ах! — ритмичные и размашистые толчки сдерживаются сжиманием мышц, но Хирузен силой движется быстрее и глубже, зная, что омега сжимает его как раз из-за желания большей скорости. — М-м-м-м! Хиру… А-а-а-ах! Данзо не хотел знать, насколько же его нелепый, неуклюжий друг детства — умелый любовник. Он будто видел омегу насквозь, будто знал реакцию на каждое своё действие и действовал так искусно, что мог даже такого закостенелого и скованного человека, как господин Шимура, превратить в голодного до секса нимфомана. Словно Хирузен хотел показать другу, как сильно на самом деле Данзо этого желает, будто издевался над ним, пробуждал в нём его истинную природу. Сару будто делал его настоящей омегой. — Глубже! Глубже! — сладостно и лихорадочно стонет он. — Ещё! А-а-а-ах! Зде-е-е-есь! Тут-тут, а-а-а-а-а-ах! Громкому стону вторят кроткие конвульсии, омега крупно содрогается, лихорадочно вертит головой, сжимая пальцы в кулак. Эти сладостные изумрудные глаза распахнуты от потрясения, он почти задыхается и вскоре обмякает на столе. Прикрывает глаза, переводит дух и улыбается от прилива радости. Так хорошо… Хирузен выходит и, к удивлению, сталкивается с резко кинутым в него взглядом разочарования. Обидчивого ожидания. Казалось, он испугался мысли, что это нестерпимое удовольствие не продолжится. — Хочешь ещё? — Хирузен игриво усмехается и выгибает бровь. Непродолжительное молчание, потрясённые глаза, но Данзо лихорадочно кивает. Хирузен улыбается и переворачивает друга на живот, обводит горячие губы головкой и вновь трётся о преддверие, омега вся изводится и извивается от этих шалостей. Ритмично толкается внутрь, Данзо кусает бумаги под собой, они все мокрые, и в порыве страсти он сваливает всю канцелярию на пол. Хирузен в наказание хватает его руку и тянет на себя, Данзо ещё глубже ощутил член внутри и громко закричал. Слишком большой, чтобы сразу в себя его принять. — Хирузе-е-е-ен! Ах! Мф! А-а-ах! Чуть… ниже-е-е! — Как давно я жаждал, — раздаётся глубокое любовное рычание сзади, — услышать своё имя с твоих опалённых жаром губ. Всегда любил. Его касания, его голос, его запах, его руки, его глаза, его улыбку, его невероятную доброту и всепрощение. Всегда, всегда. Как сильно он был в него влюблен. Он так хотел быть с ним. Ненавидел его друзей, ненавидел, как он с ними смеялся, хотел, чтобы он был только с ним и ни с кем больше. Чтобы любил его, хвалил его и всегда в нём нуждался. Были порой безумные, бесстыдные мысли — признаться. Взять его в пару с Кагами. Жить втроём. Ненавидел эти мысли, наверное, он так сильно ненавидел их, потому что Кагами о них подозревал и спрашивал эти ужасные вопросы, которые вечно его оскорбляли. Всё это было слишком сложно. Слишком, чтобы Данзо мог с этим справиться. Всё растворяется в медовой росе, в сладком летнем тумане. Душистые цветы, пушистая трава — всё это щекочет его изнутри. Сознание совсем помутилось, боль и сожаления затмили экстаз и радость, яркими импульсами отзываясь по всему телу. — Ах! Ах! Т-так… хорошо-о! М-м-м! Ах! А-а-а-а! Хирузен ему не уступал, взгляд серебрится и тает цветочным нектаром. Его будто поглотили пушистые пчёлки, хранили в медовом зобике, и он ферментируется, переваривается и превращается в душистый и сладкий сок. Истекает золотистым блеском радости по грациям любимого человека, впитывается внутрь, чтобы любить. — С-скажи… — задыхаясь лопочет он. — Что ещё для т-тебя сделать? Данзо резко повернулся к нему и посмотрел в его глаза, и во взгляде этом Хирузен прочитал желание. Опьяняющая честность. Сару наклоняется и с чувством целует друга в губы. Жадно и пламенно проникает внутрь, посасывает губы, язык, дышал его медовым дыханием. Тянет носом его феромон и только усерднее ласкает его губы. Его запах, его кожа, его голос, как же мог Хирузен столько лет быть этого лишён. Данзо стонет в его рот, крепко сжимает волосы альфы и обнимает его талию ногами, активно подмахивая бёдрами в такт его движениям. Быть омегой так приятно. Так приятно. Не надо ничего скрывать, никого бояться, ничего удерживать, ненавидеть, сожалеть, стыдиться — просто отпустить и наслаждаться. Как приятно быть свободным. Как приятно быть кем-то любимым. Как приятно доверять. Так приятно наполняться спермой своего страстного альфы, чувствовать из раза в раз горячий и жгучий сок внутри себя. Это доказательство того, насколько сильно Хирузен желает его. Быть желанным им — невероятное чувство. От одного осознания хочется кричать. Так приятно заполнить эту бесконечную сосущую пустоту хоть чем-то, укрыть её и более её не чувствовать. Как же на самом деле он желал любви. Всем сердцем и душой так страстно желал вновь любить кого-то и чувствовать эту любовь в ответ — как же более он не хотел страдать от этого невыносимого одиночества. Данзо в последний раз отгоняет эти мысли прочь, но это более невозможно. Бороться с болью, с ненавистью, со страданием терпимо, но противостоять счастью невозможно. Хирузен рядом, его Хирузен рядом с ним. Поверить не может. Неужели всё это правда? Он трогает его, он целует его, он обнимает его, он говорит о любви и обожании, ну как можно бороться с этим? Как Данзо мог отказаться от этого? Сейчас уже не так, как сорок лет назад, сейчас всё изменилось, тогда он сбежал, а сейчас… нет, не мог, он не мог отказать. Так хорошо. Наконец-то хорошо. Хочется снова и снова. Люби его! Люби его всей любовью что у тебя есть! Подари ей, Данзо так её желал, так нуждался в ней, более всего в жизни он вновь хотел быть любимым! Ещё и ещё, сделай своим, лишь бы эта истома никогда не прекращалась. К сожалению, да, такой он — без памяти влюблённый в своего государя. Отнимается от губ, кусает Хирузена за волосы, плотно прижимаясь всем телом. Поглощён страстью, и Хирузен поглощается ею следом, ловит эти лихорадочные поцелуи, тесно проводит от щёк до бёдер, зарывается пальцами в волосы и движется быстрее и ритмичнее, хотя член уже выскальзывал, так много смазки выделила омега. Хирузен трепетно дрожит, внутри всё сжимается. Тяжело поверить, что это всё по-настоящему, и Сару пытается получить от этой фантазии всё. Трогать это вечно недоступное тело столько раз, сколько мог, слышать его умоляющий и сладостный крик, вдыхать запах его горячей кожи, смотреть в эти вечно недовольные глаза и видеть в них глубокую любовь, желание, честность, а не привычный холод. В какой-то момент Данзо так активно двигался навстречу, что Хирузен подхватил его за бёдра и упал на своё кресло. Тогда омега задвигался ещё быстрее и ритмичнее, не отнимаясь губами от шеи и губ Хирузена, крепко сжимая в объятиях. Отбивал лобок о его живот, брызгал смазкой и так крепко стискивал член Хирузена мышцами влагалища, что тот еле сдерживался, чтобы не кончить внутрь. Сару чувствует, как внутри Данзо всё пульсирует и дрожит, как дыхание его краткое ускоряется и его пальцы сжимают плечи друга. Хирузен стискивает зубы и откидывает голову назад с громким рычанием, ответно вцепился пальцами в его бёдра. — Ах! Ах! А-а-а-а-ах! — Данзо громко стонет и выгибается, откидываясь назад. — М-мой Госуда-а-а-арь! Хирузен чувствует, как горячий и яркий импульс воспламеняется в головке, проходит по спинному мозгу, будоражит пальцы рук, ног и стремительно ударяет в голову, вырываясь из горла таким же громким стоном. Никогда в жизни не испытывал такого глубокого и яркого оргазма, и, видимо, Данзо затуманился в порыве экстаза следом за ним, раз продолжал по инерции его сжимать и двигаться. Хирузен хотел выйти, но Данзо не позволил, только глубже насаживаясь на член. — …хочу детей от тебя-я! Сделай мам-мой! Оплодотвори меня-а-а! Здравомыслие напрочь отшибло от экстаза, но Данзо кричал это осознанно, никакая овуляция сейчас им не управляла, пускай и контролировать свою речь он не мог и не хотел. Глаза альфы помрачнели густым алым и послышалось жестокое рычание: — Ёб т-твою мать, Данзо. Зря он это сказал. Теперь Хирузен вообще не будет сдерживаться. Тогда ненасытная омега валится на стол, её руки заламываются, и движения становятся глубокими и жесткими. Однако Данзо понравилось это ещё больше. — А-а-а-а-ах!

***

Государь отдыхал, устало откинулся на стул и уложил ноги на стол. Сидел с понурой головой и закрытыми глазами, чтобы не напрягать голову раздражителями, ведь она ватная и мятая. Данзо сидел на столе некоторое время, наблюдал за ним, разглядывал черты его лица — они добрые и мягкие. Укрывшись плащом Хокаге, Данзо отходит к окну. Он ожидал, будто что-то изменится, ожидал привычных горя и страха, высматривал в деталях малейший изъян, но ничего плохого не произошло. Наоборот. Всё… хорошо. Хирузен посмотрел на него всё тем же добрым, но усталым прищуром, а солнце продолжало светить на небосводе. В этом и правда не было ничего страшного. Из-за чего же он так злился на Хирузена все эти пятнадцать лет? Из-за чего возвел в абсолют борьбу с ним? Данзо не может вспомнить. Казалось, сколько ни прятал чувства внутри себя, все вокруг всё равно его понимали. Он страшно тосковал по человеку, без которого не видел жизни, он сказал ему перед смертью, что не мог без него жить, и так всё случилось. Данзо не мог жить без него, без Кагами. Все потеряло смысл — он не рвался до чина, не желал детей, не желал развивать свою организацию, всё это было не стремлением, а смирением, он механически исполнял свои обязательства. Он не желал жить без него. Будь Кагами рядом, будь он жив, — Шисуи бы так не страдал. У него была бы нормальная семья, он бы не испытывал к своему отцу того, что испытывал к Данзо, не сводил бы себя с ума этими неразделёнными чувствами. Будь Кагами рядом, Данзо бы не сдались эти республики, ему было бы наплевать на Куму, быть может, он ушёл бы в отставку, чтобы умереть рядом со своим любимым, а не в одиночестве на работе. Будь Кагами рядом, все эти пятнадцать лет он бы не сходил с ума, пытаясь пережить его смерть. Не лез бы к Итачи и Саске, ни к кому бы не лез, и не случилось бы того, что случилось, — Кагами бы его защитил. Он бы защитил его ото всех альф на земле, он бы никому не позволил так над ним издеваться. Но то, что произошло сейчас… Данзо казалось, он вновь сойдёт с ума от горя, будет сгорать от стыда, но ему в первые за последние четыре года — спокойно на душе. Признавшись наконец в своих чувствах Хирузену, он услышал признание в ответ. Это больше не мучительная тайна его жизни. Он избавился от неё, и теперь она не пытает его сердце. Теперь он мог честно любить Хирузена. Он мог. В это тяжело поверить, слишком тяжело. Почему же он отказывался от такой радости? Все принципы тают в забвении, когда он стоит сейчас весь обцелованный страстно любимым альфой. Теперь они кажутся такими нелогичными, эгоистичными и глупыми. Почему он отказался от любви? Неужели любовь помешала бы его величию и всем его планам? Ну почему? Столько лет прошло, он уже и забыл. Жил как привык, ведь не мог иначе. Жил, потому что так надо, а почему — забыл, лишь повторял одни и те же слова, думал одни и те же мысли. Данзо альфа, только Хирузена продолжал любить как омега. Может, именно эта любовь помогла ему вконец не отчаяться. Помогла ему остаться человеком. Альфа — его прикрытие на политической арене, и он продолжит этого придерживаться. Да только как любовь помешает ему стать хокаге? Почему он так решил? То, что сделал с ним Хирузен, не было страшным. Его касания, его глаза, рычание и его тело — всё это было таким идеальным. Почему же он так безумно этого боялся? Из-за чего? Данзо так не хотел вступать в половую близость, что готов был пойти на убийство, лишь бы этого не произошло, но он не понимал причину этого ужаса. Откуда он пришёл? Всю жизнь Данзо этого боялся. Из-за бессилия, из-за страха однажды оказаться изнасилованным, быть кем-то любимым как омега, он построил каменную крепость вокруг себя и спрятал пол, отрёкся от него и отчаянно старался не быть тем, кем предписала ему быть природа. В нём бурлило столько страхов, и теперь он не понимал, откуда они взялись, что породило в нём этот ужас и откуда в нём столько ужаса? Никогда ведь серьёзно не задавался этим вопросом, считал, так и надо, а сейчас понял, что никогда причину этого страха по-настоящему не понимал. Позволил страху управлять собой и решать за себя. Данзо сейчас подумал, что и сексуальный опыт с теми тремя альфами не был страшным — ему никто из них не причинил боль. Никто не виноват, ни Орочимару, ни эти трое и не Данзо. Одно наложилось на другое, и теперь он здесь, стоит в кабинете хокаге, наблюдает рассвет после телесной связи с тем, с кем давно желал возлечь. И в прошлый раз тоже было хорошо. Ему ведь всё понравилось, а он не признаётся, тяжело признаться. Они не причинили ему боли, не обрекли на страдания, не лишили его свободы, не выворачивали ему руки и ноги. Не пахли табачными листьями. Они пахли хорошо. Ему нравится их феромон. Данзо усмехается. Эти трое, они ведь такие глупенькие несмышлёныши. Молодые альфы, которые не то чтобы с жизнью и отношениями, с собой управиться не могут. Трое поломанные судьбой, многое пережили. И встретили такую жуткую и странную омегу, чей феромон их с ума свёл. От этих мыслей Данзо тихо посмеялся. Ну и напугал же он их, заставил помучиться. За всей этой мыслью о страдании он даже и не подумал, что им тоже было очень плохо и страшно, и связь с Данзо далась им так же болезненно. Очевидно, они уже сто раз успели пожалеть о своём поступке и без его угроз. Не такие уж они и плохие, эти глупенькие эпсилоны, со своими недостатками, но ведь всё произошло с минимальными жертвами. Другие альфы гораздо хуже бы с ним поступили после пережитого, не стали бы терпеть, взяли бы его силой, а они старались лишний раз к нему не лезть. Если решения Итачи объясняются страхом, а Шисуи — отчаянием, Саске перед ним вину и страх не испытывал и ведь всё равно к нему не пришёл и не взял силой, не провоцировал к этому других. Никто из них, а ведь сдерживаться им было очень тяжело. Всё очень быстро произошло, и снедаемый негативными чувствами Данзо даже не думал рационально о случившемся. Разумеется, сейчас полноценно принять это он не может, но дал себе время всё переварить. Подумать обо всём настолько объективно, как может. Страх ведь пропал. Сейчас он не чувствует страха. Слегка спирает дыхание, вспомнил о чём-то. Кагами говорил, Бивако, Масами, они говорили: «Не все альфы такие». Может и правда. Не все. Данзо открыл правый глаз, алая радужка любовно окинула зелёные просторы города, купающиеся в золотых лучах восходящего солнца, а этим утром оно особенно прекрасно. Данзо хотел, чтобы Кагами тоже это видел, он хотел встретить этот рассвет вместе с ним. И запел в первые за пятнадцать лет: «Утренний рассвет… Солнце поднималось над землёй… Просыпался лес. Восхищаясь розовой зарёй…» — Ух ты, — послышался влюбчивый и нежный голос сзади, — ты ещё помнишь слова моей песни. Этот голос его не напугал, Данзо прозрачно и мягко улыбнулся — конечно помнит, это ведь была любимая песня Кагами. Да и среди всех прочих слащавых песен Хирузена эта также нравилась Шимуре более всего. Он слышит шорох, но не поворачивается и ощущает на талии руки своего друга. Сару крепко сжал его в объятьях, так крепко, будто пугливая омега вновь сбежит, а Хирузен хотел во что бы то ни стало этого не допустить. Зарылся носом в его плечо и глубоко выдохнул. Данзо накрывает его руку своей ладонью, и от его тёплого касания Хокаге вздрагивает. И правда дотронулся до него. Позволил дотронуться до себя. В это так тяжело поверить… Если это сон, Хирузен не хочет его окончания. — Я так давно не слышал, как ты смеёшься, — печально бормочет он. — Неужели тебе правда нравится так жить? Не нравится. — Не понимаю о чём ты говоришь, — лукавит Данзо. — Отгонять всех от себя. Не позволять себе быть счастливым без него. Ты же почти отпустил Кагами, когда в твоей жизни появился Шисуи, но снова сбежал. — Ты опять начинаешь этот разговор? — хмурится господин Шимура. — Позволь к тебе приблизиться, — тоскливо не унимается Сару. — Хоть кому-то. Хоть под старость лет позволь себе быть счастливым. Мы ведь оба не знаем, сколько нам осталось, — голос его потемнел. — Он бы не хотел, чтобы ты так страдал. Какой же он добрый, сердце от него тает. Только Данзо не знает, как на это ответить. Разумеется, Кагами бы этого не хотел, но мысли об этом ничего не дадут. Эти мысли не вернут Кагами и не излечат глубокую рану на сердце, ведь его рядом нет, чтобы сказать об этом. Всё это очень сложно, все его решения и мысли, всё вечно спутывается, обманывает, утяжеляется — ему никогда ничего не давалось просто. Решительность и все прочие воинственные качества Данзо проявлял только на работе, а со своей жизнью был всегда беспомощен. Чистый и холодный разум на задворках завален острым хламом и гниющим мусором. Данзо смотрит вдаль, разглядывает солнечные силуэты домов, перед глазами воспоминания, но теперь они смешат, а не злят. Он усмехается: — Меня хотели сосватать тебе. — Что?! Когда? Кто? — восклицает испуганно Сару. Данзо морщится, крикнул прямо в ухо. Это даже забавно. Ирония судьбы. Поганые отцы бы сейчас от смеха лопнули, ведь всё случилось так, как они хотели. Пускай они уже давно горят в аду. — Отцы, — спокойно отвечает Данзо. — Когда мне было девять лет. Отец твердил, что я выйду за тебя и настойчиво к этому принуждал. Хирузен смущённо смеётся и укладывает подбородок обратно на плечо: — Ха-ха, надо же. Ты поэтому меня терпеть не мог? — Быть может, — игриво усмехается господин Шимура. — Хотя причин тебя ненавидеть у меня много. — Хорошо, этого не случилось. Я твой характер еле выношу. Если бы жили вместе, убил бы сразу, — опять смеётся Сару. Хирузен так неловко подумал, что характер Бивако и Данзо идентичны, он будто окружал себя напористыми людьми. Эти две омеги имели жесткий вспыльчивый нрав, и обе боролись за свои права, но разными методами. Данзо был скрытен и вел тихую эгоистичную борьбу, а Бивако, обладая природной наглостью и упорством, хотела изменить общество. — Меня? Никого бы ты не убил, бесхребетный увалень, — бросает Данзо колкость. — А Бивако хотела взять тебя и Кагами в пару. Она знала, что ты омега? — друг не ответил и Хирузен горестно вздохнул, понурив голову. — Даже с моей женой у тебя были секреты от меня… Данзо не выдержал его горестный тон: — Я не знаю, знала ли она, — признался советник. — Бивако была умной дельтой. Думаю, знала, но никогда не спрашивала. Лучше он соврет, чем скажет правду. Хирузену будет не приятно если узнает об осведомлённости Бивако и её молчании. — А я всё голову ломал, как с её предубеждением к альфам, она тебя так полюбила. Твой пол ответил на многие вопросы в моей жизни. Боже мой… — голос содрогается на мгновение, будто от осознания, и далее он хрипит. — Как же я разозлился на тебя. — Я не понимаю. — Даже после случившегося? Ты всё равно не понимаешь, почему я разозлился? Прекрасно Данзо всё понимает, но ничего не скажет. — Нет, — продолжает упрямиться он. — Можем сделать это ещё раз. Чтобы ты понял. — Нет! — оскорблённо гаркает Данзо и вырывается из объятий. — Старый дурак. Всегда одно на уме. Я ухожу, отпусти! Хирузен сначала смеётся с этого смущения: — Не смущайся, — но в конце концов разозлился и, крепче сжав друга в объятиях, уложил на стол, прямо и выпытывающе смотря в его глаза; голос его огрубел. — Данзо. Хватит. Мне правда надоело. Хочешь помощи - скажи мне, не надо молчать. Ты не обязан быть один. Скажи мне, чего желаешь, скажи, чем тебе помочь. Я же всегда был и буду рядом с тобой, — Данзо неловко отвёл взгляд. — Посмотри на меня. Не можешь? Почему? Стыдишься? Смущаешься? Или чувствуешь передо мной вину? Боишься открыться мне? Данзо опять не отвечает и поджимает губы, не поднимая взгляда. Хирузен тяжело вздыхает. — Ты всегда таким был и вряд ли ты изменишься, — подавленно, но нежно прохрипел он. — Но я не прошу тебя стать другим. — Что же ты тогда просишь? — трепетно и хмуро спрашивает Данзо. — Честности, — серьёзно и чётко высказал Хирузен. — С тобой тяжело. Ты тяжёлый человек, и у тебя есть на это причины, но дай людям хотя бы шанс, ослабь свою оборону. Я не прошу невозможного. Тот груз, что ты носишь, тебе не нужен. Отпусти его. Если отпустишь, ты поймёшь, что быть честным и счастливым нетрудно, — вновь трепетное и глубокое молчание, Сару продолжает давить мурчащим и нежным голосом. — Неужели тебе это не нравится? Или тебе стыдно признаться, что нравится? Думаешь, что станешь слабым и уязвимым, если признаешь свои желания, но это не так. Ты попросту перестанешь причинять боль себе и другим, — друг всё не поднимает взгляда, тогда Хирузен тесно проводит ладонью по его щеке и оглаживает кожу пальцем, будто вытирал невидимые слёзы. — Скажи мне. Я помогу тебе. Я всегда готов помочь тебе. Не могу более наблюдать, как ты сходишь с ума от одиночества. Я бессилен, и это уничтожает меня, потому что ты отказываешься от моей помощи. Слышит как дыхание Данзо сбивается, его руки мелко подрагивают, а губы сжимаются всё теснее. Ещё чуть-чуть. Немного честности. Хирузен пробил этот неприступный кокон. — Доверься же мне, — чувственный шёпот, обе ладони ласково оглаживают щёки. — Давай снова станем единым целым. Вернись ко мне. Данзо всхлипывает, но не плачет. Кагами тоже его всегда просил об этом. Просил быть честным, всё обсуждать и рассказывать, просил открыть свою душу. Шисуи просил его об этом. Орочимару просил его об этом. Просили быть честным, не стыдиться помощи, снова открыться им. Теперь просит Хирузен… все вокруг просят его об этом. Быть может это то самое — что нужно в себе изменить, что он искал, но не мог найти. То, что причиняет всем боль. Не знает, как ответить на это, признавать свои ошибки и свою вину перед ним не хочет, гордыня душит, но ему правда стыдно. Тот раз, когда он навестил его, их встреча после ссоры, то чувство, которое его подавляло, он только сейчас понял — это был стыд. Хоть и не осознавал в должной мере, но он чувствовал вину перед Хирузеном, поэтому оказался таким беспомощным в диалоге с ним. Данзо так виноват перед Сару, так же, как и перед самим собой. Только не знает, как показать искренне без слов, ведь говорить что-то непривычно, стыдно и неловко. Тогда к нему пришла мысль. Кагами. Он никому его не показывал, кроме самых особенных. Может, если он его покажет, Хирузен всё поймёт без слов. Данзо слегка поворачивает голову, смотрит на Сару смущенно, но всё же открывает ему правый глаз. Хирузен пораженно распахивает веки, губы его подрагивают. Он знает, чей это глаз, он знает человека, которому он принадлежал, ведь очень любил этого человека. — Ох… — ошарашенно вздыхает он. — Б-боже. Кагами… он отдал тебе… — горло сжимается от подступающих слёз, он понурил голову и горько усмехается. — Хах. Надо же. Ты и его от меня прятал. — Не смотри так на него! — Данзо ревностно закрывает правый глаз и отворачивается, надув губы. — Будет тебе. Ты как ребёнок. «Моё-моё». Я пятнадцать лет не видел глаза друга. Не жадничай. Хирузен засмеялся, тихо и нежно, и обнял друга, зарываясь носом в его плечо. Он заплакал. С сердца советника звучно упало нечто тяжёлое. Хирузен тоже скучал... Хочет честности. Данзо попытается. Ради него.