После молнии следует гром

Саске давно так усердно не вкладывался во что-то. Доселе он выкладывался только в миссиях, но даже они вскоре не трогали его душу — Саске выгорел. Он так часто брал миссии и так редко отдыхал, что, потеряв былые силы и азарт, вовсе перестал стараться. Ничего не удовлетворяло его. Ничего кроме тренировок с советником. Потому что на них он, наконец, увидел результат своей упорной работы и не только он один, был ещё один человек, которому так же не безразлично его обучение. Господин Шимура хвалил его. Раньше Саске никто не хвалил. Поэтому Саске прекратил стараться. Потому что нет гарантии, что труды и упорство, — принесут результат. Людям вдалбливают это с детства, учат верить в труд: «главное желание», «делай и обязательно получится», «я достиг это работой и упорством» — всё это ложь, так Саске думал. Очередное унижение гордости. Он может жопу рвать, но в итоге не достичь результата, а люди будут нарекать его ленивым, внемлять, что он просто недостаточно старался или недостаточно хотел. Он всегда всё делал «недостаточно», ведь в системе ценностей общества и его семьи не может такого быть — чтобы труд не принёс результат. Ведь они все искренне в это верят, иначе какой толк стараться? Саске скажет: «А его нет». Стараться на работе, в надежде на повышение, стараться за пятерки, проявлять инициативу, изводить себя, доводить себя — в этом нет смысла. Это лишь поиск иголки в стоге сена, только иголки нет, нас наебали. «Работай и тогда всё получится». Нет, не получится. Он старался и не получал того, чего хотел, видел свой труд бессмысленной тратой времени, но все ему отвечали на это: «Ты же получил пятерку» — да в гробу он видал эту пятёрку. Оценка в табеле — это глупая цифра, пошлое обобщение, не имеющая к его личности никакого отношения. Эта цифра не демонстрирует его упорство, креативность, ум, это формальность, это жалкая подачка «я постарался», сухой и не оригинальный способ высказать мнение. Да хоть засыпьте его пятерками — ему всё равно на них, это не демонстрирует его ни как бойца, ни как личность. Он плюнул на оценки ещё в школе. Ему тогда исполнилось двенадцать лет, и он подумал «с хуя ли меня ебет оценка надменной тупой пизды, которая ненавидит эту работу, себя, свою жизнь и детей, которых учит?». Он не старался в школе, учился на тройки. Ему было «похуй». Ему до сих пор «похуй». Ему «похуй» на академию, в которую его засунул отец и ему «похуй» на множество вычерков о прогулах и незачетах в своём табеле. Эти надменные тупые куски говна, какие же они все ничтожные и жалкие, как им не стыдно в зеркало смотреть? И его должно волновать какую оценку кусок говна поставит ему? Нет, ну серьёзно, это же кусок говна. Пятёрку не положишь в карман. Зачем ему стараться, если оценивает его человек, которого он не уважает? На чьё мнение ему всё равно? Что умного скажет этот человек? Какие новые знания он почерпнёт из его оценки? А никакие. Кто по достоинству оценит его усилия, его труд, его личность, если эти люди — безликая масса, отвергающая всё оригинальное, хоть немного выбивающееся из большинства? Саске в детстве наблюдал, как учителя, буквально за мгновение теряли свой авторитет в его глазах — поощряя издевательства, провоцируя детей, натравливая их друг на друга, унижая их перед всем классом, прекрасно понимая, как эти унижения встретятся одноклассниками. Он видел блеск самодовольства и гордости в их глазах, и его выворачивало наизнанку от отвращения. «Таких» людей отец требует уважать? Саске лучше оближет стульчак общественного туалета, чем проявит к столь ничтожным личностям и каплю уважения. Он не видел в старании ради оценки никакого смысла, ведь какая разница, он всё равно будет в тени своего брата. В школе его вечно попрекали им: «А вот Итачи знал эту тему», «а Итачи так себя на уроках не вёл», «а твой брат стоял на первом месте по успеваемости». После летних каникул, как он не вернётся, учителя спрашивали его об Итачи. Саске пару месяцев назад заходил в школу, отнести учебники, и его опять спрашивают про брата. Всем плевать чего добился Саске, всем интересен его брат, — ведь он такой таинственный и крутой, ну прямо альфа-самец. К чёрту. Отец не отправил Итачи в полицейскую академию, ведь с самого начала был уверен в его силах, а Саске он принудил там учиться. Саске вновь недостаточно хорош, он вновь недостаточно старается. Чтобы получить и толику того, что получал его брат, хотя бы каплю уважения, ему всегда нужно стараться больше. Итачи для этого не нужно прикладывать сил. Отец итак уважает его. Мать уважает его. Все уважают его. А Саске никто не уважает. — А Итачи закончил школу с красным дипломом, — в очередной раз напоминает отец и Саске плюётся. Да ему насрать, с каким дипломом его брат окончил школу. Просто отвалите от него. «Саске сходи в магазин», «Саске уберись дома», «Саске помой тарелки», «Саске, смотри, какой ты свинарник навёл» — но не старший брат. Старшему брату всё дозволено, ведь он сильнее, он умнее, он лучше Саске, у него куда больше перспектив. Мать не носится с ним как с прокажённым, не лезет утирать сопли, как к младшему сыну, даже она чтит его силу и уважает его ответственность. Никто не видит в юноше того, что видят в его старшем брате. Саске дефективный, неполноценный, не нужный, ему ничего не рассказывают, ему не доверяют, его не уважают. Он чужой в этой семье, он никому там не нужен. Итачи подавляет его и не видит в этом ничего плохого, считая это своим «воспитанием», отец не считается с ним, а мать относится как к беспомощному младенцу. Кто он в этой семье? Зачем его породили, для чего? Чтобы унижать? Он ненавидел там всех. Саске мечтал поскорее съехать из родительского дома. Он хотел жить один и ни с кем более не считаться. Он хотел, чтобы все оставили его в покое. Родители и его собственный брат. Они не приносят ему ничего кроме страданий и самобичевания, он так болезненно ими поломан, что хотел убежать хоть на край света, лишь бы более не испытывать из-за них этой грязи. Чтобы он больше не чувствовал себя дефективным и не нужным, чужим в собственном доме. Отец тронул его за живое. Оскорбил, как искусно умел, в самое сердце. Саске не мог проглотить его слова, поэтому они царапали его горло, саднили, как едкая копоть, он ненавидит это чувство, потому что не может от него избавиться. Отец так хорошо умел давить его волю, давить в нём всякое желание стараться. Надо же было сказать такое, думать, будто каждая попытка Саске стать лучше — это попытка превзойти брата, попытка стать им, ведь ни на что более Саске не способен. Господин Шимура так никогда не говорил. Отец ведёт себя так, будто господин Шимура злодей, но единственный злодей сейчас для Саске это он. Он ведёт себя как истерик, абсолютно не практично, и что самое очевидно угнетающее, Саске опять не сказали причину этого запрета. Он не понимал, какая существует связь между господином Шимурой и его семьёй, не понимал мотивы этой связи и её причины, он не мог поверить, что такая неуёмная ненависть возникла на пустом месте. Между ними что-то произошло, что-то плохое, поэтому отец гневается, а Итачи поступил столь подло. Ведь это совсем не в его характере — рассказывать отцу о неприятностях, Итачи всегда решал проблемы самостоятельно, он хранил все секреты Саске. Захоти Саске сбежать тайком ночью из дома на распитие алкоголя с Наруто — Итачи никогда его не сдавал и прикрывал ему спину. В этот раз всё было иначе. Итачи встал двумя ногами против, и все последние недели устраивал Саске скандалы. Юноша не понимает причины. Всё обрушилось на него как снежный ком, и он слишком неопытен для разрешения этого конфликта. — Ты что тут делаешь? Знакомый голос звучал по странному испуганно. Саске не обернулся. Он подавленно стоял на мосту, облокотившись о перила, и безучастно смотрел на воду. Наблюдал за лунными переливами на глади реки, пытаясь успокоиться, и даже не знал, сколько часов уже здесь простоял. В городе тихо. Все либо спят, либо сидят в барах, в бар бы Саске не пустили. Он ещё мал. Ему просто некуда пойти. Саске не пойдет к друзьям, ведь не желал демонстрировать кому-либо свою слабость. Ему обязано быть сильным, иное поведение опозорит его семью. — Полночь на дворе, почему ты не дома? — голос нежен, но надтреснут. Саске знает, кому он принадлежит, но не может повернуться, не хватает смелости. — Не важно, — пробормотал подавлено юноша. Он почувствовал аккуратное касание на своей спине. — Идём, — юноша одергивается, чтобы сбросить ладонь, но рука настойчиво тянет его за плечо. — Не ёрничай. Идём. Не хватало, чтобы тебя увидели в таком состоянии. Ты же младший офицер, тебе должно сохранять лицо. — Плевать, — бросает юноша и снова одергивается. — Не хочу я никуда идти. Господин Шимура глубоко вздыхает. Полночь на дворе. Юноша не какой-то проходимец, а младший офицер дворянского рода, стоит в одиночестве посреди города и уныло клюёт воздух — вот уж есть о чём волноваться. Нельзя его так оставлять. Если его таким увидят — пойдут слухи. Народ может очень злостные слухи пустить. Какие юноше совсем не кстати. — Пошли, — Данзо вновь треплет его рукав. — Я купил тебе острый перец. Пойдем, я тебя им угощу. Саске не поднял головы. Они прошли от центра города к окраине квартала Учих. Саске шёл за господином как утёнок, слепо следовал сзади, пока мужчина держал его за ворот рубашки. Они зашли в поместье, и Саске только сейчас вздыхает, ведь от перепада температур, осознал, как продрог на улице. Господин усадил юношу за стол и метнулся за пледом. Он залил в чайник кипяток и поставил рядом с юношей чашку. Саске так и не поднял головы. Советник разрезает это тяжёлое молчание. — Что случилось? На тебе лица нет, — он стоял рядом и не спешил садиться, внимательно разглядывая своего ученика, пытаясь понять его эмоции, но лицо мальчика холодно, он не проявлял ни грусти, ни злости, лишь разглядывал отрешенными глазами тесьму на скатерти. — Отец запретил мне заниматься с Вами, — безжизненно откликнулся юноша, теснее сжимая пальцами плед. — Ах, твой отец, — театрально и совсем не в своём характере всплеснул руками Данзо. — К нему и на кривой козе не подъедешь, не удивительно, что он против. Опять эти его забавные стариковские словечки, Саске подавленно усмехается. Господин Шимура проследил за его реакцией, он давно заметил, как юношу потешают его фразеологизмы и поэтому использовал их. Он хотел его успокоить или развеселить, но мальчик совсем подавлен. Советник наконец налил юноше чая и сел напротив, опираясь подбородком о ладонь. Он смотрел прямо и выжидающе, смягчил взгляд и приоткрыл глаз. Саске поджимает губы. — Почему он Вас так ненавидит? — вновь безжизненно бормочет юноша, разглядывая темную гладь чая. — Я не понимаю. Я просто не понимаю такой ненависти к Вам. Он всю жизнь запрещает нам с Вами связываться. Он устраивает истерики, стоит нам хотя бы на Вас посмотреть. Почему? Данзо поджимает губы. С чего бы начать? Фугаку его ненавидел по многим причинам, — по политическим, рабочим, и по личным. По личным он ненавидел его особенно рьяно. Данзо бы не сказал, что ненавидел его в ответ, он не ощущал и половины той ненависти, какую Фугаку к нему испытывал. Разумеется, он питал к нему глубокую неприязнь, отвращение и осуждал его за многие выходки, но ненависть Данзо считал чувством неблагородным и диким. Чувством достойным животных, но не представителей высших интеллектуальных искусств. Главная причина их вечных споров заключается в воспитательных методах. Данзо излишне часто «влезал» в дела семьи Учих и таковы последствия его поступков. Саске об этом знать нельзя, потому что у Данзо с Итачи договорённость. Этой договоренности десять лет. Данзо нарушать слово не хочет. Пусть этот непростой выбор останется на совесть Итачи, Данзо не имеет права вмешиваться и поэтому отшучивается. — Неудавшийся ухажер, — слегка улыбается он и Саске ошарашено поднимает взгляд. Вот такое выражение лица Данзо нравится куда больше. — Что?! — испуганно воскликнул Саске, чуть ли, не подпрыгивая на стуле. — Он что к Вам шары катил, а Вы его отвергли?! — Шары катил? — еле удержал усмешку советник, и закрыл улыбку ладонью. — Какая богатая у тебя фантазия, — он ещё некоторое время смотрит лукавым загадочным взглядом на мальчика и наконец, качает головой. — Ладно. Нет, такого не было. Я пошутил. Саске поперхнулся воздухом от возмущения и упал обратно на стул: — Ну Вы! — обиженно гаркнул он и скрестил руки на груди. — А я ведь поверил. Реакция реально как у отвергнутого любовника. Будто Вы ему яйца дверью прищемили. — Нет, реакция у него какая должна быть. Причины ведь есть, — Саске щурится на советника, но мужчина только пожимает плечом в ответ. — Я не могу сказать. Твой брат будет против. — Мой брат? — поражённо повторяет он. — Мой брат?! — и гневно восклицает в довершение. Данзо зажмурился. Кажется, он только что задел мальчика за живое. Вот и всплыла причина его хмурого настроения. — Опять он! — Саске вновь сорвался с места и ощетинился. — Да, чёрт возьми, куда бы я не пошел — везде он. Везде он уже пробрался своими корягами, уже всех против меня настроил и наговорил! Что он опять Вам сказал обо мне?! — грозно обратился он к учителю. — Что нельзя ничего мне рассказывать?! — Нет, Саске. Это давняя с ним договоренность, — противостоял Данзо. — Тебе и семи лет не было. — Я не достоин, узнать хоть немного о своей семье? — голос его ослаб и продрог, вовсе осип от тоски и печали. Господин Шимура глубоко вздыхает. Какой мучительный и отчаянный взгляд у Саске — сердце разрывается. Бедный ребёнок. Но господин Шимура правда не мог сказать. Зловредность могла бы убедить его рассказать о прошлом мальчика и о причине ненависти Фугаку, в отместку за преступный поступок Итачи. Данзо ему бы очень насолил, расскажи он всё. Однако это обещание он давал тому ещё маленькому мальчику и перед тем мальчиком, перед тем чистым сломленным ребёнком Данзо обязан. Только наблюдая как воспитательный метод Итачи ломает его младшего брата, Данзо всё слабее уверяет себя в пользе молчания. Ничего страшного, если он расскажет чуть-чуть? — Я убил близкого ему человека, — сухо выдал господин Шимура, не отрывая взгляда от лица ученика. — …что? — ошарашено проморгался юноша. — Это всё. Большего рассказать я не могу. Саске поражённо молчит, внимательно разглядывая учителя. Данзо-сама не шутит. Он серьёзен. Отец ненавидит Данзо по этой причине? Учитель кого-то убил, того, кто был дорог отцу, поэтому отец против любых отношений с ним? И это всё? Саске вновь ошарашено проморгался и сел обратно на стул. Он смотрит бездумно на гладь стола и кротко качает головой, будто не мог поверить в столь незначительную причину. Неужели это настолько обескураживающая причина, что её скрывали от Саске столько лет? Чего они хотели добиться этим молчанием? Они настолько не воспринимают юношу как зрелого и самодостаточного человека, что готовы были об этом молчать? Можно подумать, Саске в обморок свалится, узнав об этом! — …спасибо, — подавлено выдавил юноша. — Хоть Вы ко мне не как к мусору относитесь. — Это не правда. Я уверен, твоя семья тебя любит. В особенности, твой старший брат, — Саске скривился на последние слова и спрятал взгляд, советник пытается его выловить. — Неужели, так всё плохо? — он ещё немного молчит и наклоняет голову набок. — Ты можешь рассказать, если хочешь. Это останется в тайне. Я постараюсь тебе помочь. Постарается помочь. Что-то внутри Саске доверилось этим словам. В конце концов, за последние несколько недель их тренировок, господин Шимура показал себя как человека, которому можно доверять. В нём была могучая внутренняя сила, возрастной опыт, Саске признал его силу и ум, учитель заслужил его уважение. Он смотрит на советника некоторое время исподлобья и поджимает губы. От этого разговора в животе разгорелся волнительный огонь. Саске ещё такого не чувствовал. Ему внезапно захотелось рассказать всё, что его тревожит, будто если он сделает это, его наставник всё исправит — так ему казалось. Странное чувство, незнакомое, но приятное. Саске аккуратно обнимает ладонями кружку, грея пальцы, и всё так же не поднимает взгляда. — …я просто не понимаю, — бормочет он. — Для чего я был рожден? Неужели, для этого? Что бы я ни делал, я всегда худший. Как бы я не старался, как бы жопу не рвал, в их глазах я всё такая же грязь. Мне никогда не перегнать своего брата. Он всегда будет лучше меня. — Это не правда, — несогласно закачал мужчина головой. — Он не перестает мне это доказывать, — давит юноша. — Он всегда выше, и он давит этим на меня. Он открыто это демонстрирует. Он пользуется всеми методами, чтобы подавить меня, мой интеллект, мою силу, мои навыки. В его глазах я, знаете, как зверушка, домашнее животное, с которым общаются со снисхождением. Вся семья общается со мной так. Я ведь несерьёзный, безответственный, глупый для их умных тем. Мне вообще ничего не рассказывают. — Это весьма очевидное пренебрежение к тебе, — удивлённо пробормотал советник, но юноша всё не поднимал головы и Данзо участливо обратился всем телом вперёд, облокотившись о стол. — Саске, не сравнивай себя с ним. Вы разные люди, в чём-то хорош ты, а в чём-то он. Ты сравниваешь себя с ним на его поле, очевидно проигрывая, но не сравниваешь на своём, где очевидно выиграешь. Юноша заинтересовано поднял тёмный холодный взгляд: — Что Вы имеете ввиду? — Как человек, как личность, ты куда лучше своего брата, — чётко проговорил Данзо, не отнимая от него взгляда. — В этом, у него, ты выиграл. Саске промолчал. Улыбка тронула его губы, и в груди зашевелилось нечто приятное и теплое. Ему хочется плакать от этих чувств, и он не понимает почему. Господин заметил отличия в эмоциях и продолжил. — Твой отец сравнивает тебя с ним и привил тебе же эту дурную оценку твоих сил, — нежно, но не без внутренней силы, поясняет он. — Ты повторяешь его слова, его оценку, но не оцениваешь себя сам. Ты не принимаешь во внимание, что, хоть вы росли в одной семье, вы с самого начала не были равны. У вас были разные условия. Твои отец и дедушка полностью посвятили своё время Итачи. По сути, у твоего брата не было выбора быть или не быть «лучшим», он быть им был обязан. Да, к нему изначально не было такого пренебрежения как к тебе, однако, его так безжалостно ломали, что попросту сломали. Ты другой, у тебя есть выбор, Итачи сделал для этого всё. Однако тебе не нужно идти по его стопам, ведь на этой лестнице жизни ты всегда будешь идти позади него. Ты хорош в своём, у тебя прекрасный речевой аппарат, в тебе есть упорство, лидерство и харизма. Ты будешь хорош в общественной деятельности, а Итачи в ней быть хорошим не сможет, — советник пожимает плечами. — Видишь, как легко всё переиначить, когда начинаешь оценивать конкретно себя и свои таланты, а не таланты брата? Щёлк. Внутри будто что-то перемкнуло. Саске поражённо молчит. В том, что говорил учитель, был смысл и весьма значительный. Саске ведь хотел поступить на политика, но отец подавил в нём надежды и желания: «Ты не сможешь, у тебя не получится, ты опять всё бросишь на полпути». Он захотел в полицию, потому что Итачи работает в полиции, потому что хотел утереть ему нос и доказать отцу свою силу. Потому что мама клокотала: «тебе будет сложно, иди работать на папу». А Итачи сказал: «Поступай куда хочешь». И Саске пошёл в полицейскую академию. У него был выбор, и его не было. Оксюморон. Вся его жизнь поломана этой больной оценкой. Из-за внутренних комплексов и ненормальной реакции своей семьи, Саске подавил в себе множество амбиций. И вот нашёлся человек, кто видел его настоящего. Ему никто никогда не говорил таких слов. Даже учителя в него не верили. После оскорблений отца — слышать такое невероятно болезненно. Чужой человек верит в его силы больше, чем его собственная семья. — …мне никто никогда не говорил таких слов, — юноша пропал в ладонях. — Никто не оценивал меня в отрыве от брата. Никто не видел во мне ничего стоящего. Господин Шимура неловко поджал губы. Нет, он не хотел, чтобы мальчик заплакал, он хотел его подбодрить, ну почему он плачет? Господин волнительно поднимается со своего места и подходит к юноше ближе, снова наклоняя голову, пытаясь выловить лицо ученика. Когда это не удалось, он слегка нагнулся и невесомо положил ладонь на дрожащее плечо мальчика. — Ну-у. Не плачь, — лопочет он нежным голосом. — Всё будет хорошо. У тебя вся жизнь впереди, тебе только шестнадцать. Ты ещё преуспеешь. Юноша оторвался от своих ладоней и обратил своё лицо к учителю. Глаза его красные и влажные, блестели как у ребёнка. Он смотрел с абсолютной надеждой и благоговением, как дети порой смотрят на своих родителей. Саске видел сейчас в учителе гораздо большее — наставника. Человека, поверившего в него и смогшего подобрать те самые слова, что тронули его юное сердце. Учитель знает, как правильно. Учитель знает, как следует жить. Учителю можно доверять. — Можно Вас обнять? — почти прозрачно пробормотал юноша. — …ладно, — Данзо не успел договорить. Юноша вцепился в него и пропал лицом в складках халата. Он весь дрожал от чувств, они переполняли его, но он не мог понять, что они значили. — Такое чувство странное… — еле слышно звучит его подавленный голос. — Будто знакомое, но давно забытое. Господин Шимура удручённо опускает голову. Бедный мальчик, как жестоко собственная семья сломила его гордый дух. Данзо очень хорошо понимает, какого это — вечно смотреть кому-то в спину. Вечно быть вторым и никогда первым. Вечно бежать позади. Он понимает его чувства. Советник аккуратно кладет на спину юноши ладонь. Он чувствует его сердцебиение и тихо вздыхает. Саске ведь ещё такой маленький и беззащитный ребенок, он ещё не способен противостоять своему жестокому отцу, а уже рвётся в бой. Его юное сердце ещё такое крохотное и уязвимое, ещё не обросшее возрастным панцирем, ещё не познавшее скорбь — чистое и невинное. Как бы он не бахвалился, как бы ни корчил из себя взрослого, он всё ещё нуждается в защите. Кроткое, непоседливое, очаровательное существо, желающее ласки. Совсем как маленький Шисуи. Данзо вздрогнул и отпрянул от юноши. Опять. — Ложись спать, — ошарашено бормочет господин Шимура. — Можешь занять любую комнату. — Да, — улыбнулся мальчик. Плохо. Нельзя. Данзо забывается. Некоторыми чувствам следует утихнуть. Это неправильно, этого нельзя снова допускать, он должен держать себя в руках. Ему тяжело противиться материнским инстинктам, безумно хотелось обнять это кроткое уязвимое существо и защитить от всех бед мира, — и так случалось постоянно. Настолько постоянно, что Данзо более не принимал участия в отборе Корня, ведь всех пришедших к нему детей он хотел крепко-крепко обнять. Орочимару объяснял это чувство фактическим отсутствием у него детей. Его биологическое предназначение не исполнено, поэтому разум всячески пытается восполнить недостающую потребность в воспитании детей привязанностью к чужим детям. Привычка Данзо всегда носить с собой леденцы или мармеладки осталась ещё с тех времён, когда он воспитывал сирот в Корне. Дети могли плакать или расстроиться, но всегда улыбались, стоило советнику присесть на корточки, поймать их взгляд и протянуть им конфету. Дети очень его любили, ведь чувствовали в нём любовь и нежность. Им сокрыт его грозный образ, они его не понимали, ведь до него не доросли. Дети не думают чинами, привилегиями или деньгами, они думают чувствами и осязают впечатлениями. Они честные во всём, прямые, искренние, не умеют хорошо лгать, — поэтому Данзо так легко с ними общался, ведь не чувствовал в них никакого подвоха или второго дна, ему не нужно изворачиваться, чтобы получить от них желаемое. Они делают то, что он говорит, или не делают, но всегда прямо откажут ему и назовут причину. Их чувства простые, советник бы даже сказал, дегенеративные — абсолютные в своём проявлении. Ребёнок плачет — ему больно. Ребёнок злится — он зол. В них нет эмоциональных градиентов, как у взрослых, какие советник так тяжело читал. Данзо и правда слишком быстро привязывался к детям и это проблема. У Саске есть родители, он не сирота, но у Данзо так давно никто не гостил. Он давно не наливал никому чай, давно никого не кормил, не угощал. Сай приходил только заниматься, он уважал господина и держал субординацию, Данзо не смелился её нарушать. Разумом он всё прекрасно понимал и держал дистанцию, но душой тянулся за кем-то ухаживать. Не мог признаться в этом. Не позволял себе. Его очень напугали кольнувшие сердце чувства. Будто все одиннадцать лет воспитания Шисуи промелькнули перед глазами за то короткое мгновение, пока Саске его обнимал — и эти воспоминания советника уничтожили. Ему вспомнился его старший брат маленькой беззащитной крохой, какой в слезах обнимал его так же отчаянно и с таким же страстным желанием получить хоть какую-то ласку. Ему вспомнились глаза малыша Шисуи, — большие, блестящие от смеха, полные любви и озорства. Его красивый, мелодичный смех. Его маленькие теплые пальчики, сжимающие покрытую морщинами ладонь, держащие её так крепко, будто он носил в своих руках сокровище. И все эти воспоминания перекрывают властный взгляд и грубые руки. Перекрывают стоны и слова: «Я хочу, чтобы ты видел, как я тебя люблю». Малыши вырастают и становятся альфами — теперь они любят по-другому, не так, как хотел советник. Если бы только он мог снова вернуться в то беззаботное время. Вновь обнять своего дорогого мальчика и не бояться выпускать при нём феромон. Вновь пережить хотя бы день тех чудесных мгновений. На сердце потяжелело и Данзо устало сел на стул под этой тяжестью. Саске заинтересовано вторит ему взглядом. — Иди. Ложись, — подавлено бормочет он, спрятав лицо за ладонью. Юноша кивает и уходит вглубь гостиной. Данзо обречённо вздыхает, сжимая кулаки. Нельзя этого снова допустить. Его сердце уже разбито, он не выдержит ещё один раз. Он будет держать дистанцию. Он взял Саске как прикрытие, для твёрдой уверенности в сохранении своей тайны, — об этом надо думать, нельзя об этом забывать. После случившегося он совсем расчувствовался, будто потерял львиную долю своей стойкости и более не мог её снова обрести. Происшествие с Шисуи сильно его подкосило, но он старался не думать об этом. Каждое воспоминание о его маленьком мальчике теперь испорчено. Что бы он ни пытался вспомнить, перед глазами мгновенно вспыхивает хищный и властный взгляд его мальчика, и Данзо жмурится от стыда. Это никак не вылечить. Всё, что у него есть — это воспоминания, но он лишается даже их. Советник ставит две чашки на тумбу и отходит к своей спальне. Он сперва смотрит на юношу, тот оставил дверь открытой, будто бы желая показать какую комнату именно занял. Господин Шимура кивает и заходит в свою комнату. Он ложится и смотрит на пустое место рядом с собой. На сердце всё так же тяжёло. Они раньше спали вместе, ведь оба не выносили спать в одиночестве. — …не хочу, — подавлено бормочет он. И всё равно скучает. По своему маленькому Шисуи.

***

Саске проснулся и не услышал родительские крики. Тишина. Благоговейная тишина. Он с удовольствием потягивается и вбирает полные лёгкие воздуха. Солнце светит сквозь окна, весенние птицы щебечут в открытую форточку. Саске смотрит на часы — семь утра. Пора вставать. Он делает утреннюю зарядку, чтобы размять мышцы после сна и когда встал вопрос об одежде, он с удивлением обнаруживает аккуратно сложенные вещи на стуле рядом с кроватью. Хакама и просторная рубаха. С виду новые. Саске ухмыляется, как это мило. Он одевается и выходит из комнаты, желая умыться, но дверь заперта. Судя по всему, господин Шимура принимает душ. Юноша глубоко вздыхает и внезапно дёргается. Он что-то почувствовал. Он впервые в этом доме почувствовал еле слышный аромат. Тёплый. Он не разберёт оттенков, уж слишком он прозрачный, быть может, ему только почудилось, но он постарался зацепиться за него. Может он, наконец, услышал запах своего учителя. Ему хотелось узнать какой он. Ведь он знал феромоны всех своих учителей, друзей и знакомых, даже Хокаге знал, а его не знал, и это бесит. Саске пытается его учуять, призрачный шлейф ведёт его в комнату. Саске понимает, что это за комната. Интерес взыграл в юной душе, и интереса была куда больше, чем кротости. Он аккуратно входит в комнату господина, ему ещё не удавалось тут бывать и Саске оглядывается. Просторная чистая спальня. К левой стене вплотную поставлена двухместная кровать из светлого резного дерева. Два стола стояли у противоположной стены, один напротив двери, второй параллельно нему. Над одним из них висела картина, сразу бросившаяся в глаза — она жуткая, на ней изображен могучий мужчина, с безумным взглядом, пожирающим младенца. Саске учтиво проигнорирует это. На столах аккуратно, уложены тактические карты, множество свитков и бумаг. Вся правая стена уставлена книжными шкафами, они ломились книгами и учебниками. Вот куда советник спрятал все свои книги. Саске заинтересованно разглядывает корешки. Много книг о философии, политике, искусстве, истории и военном деле, Саске нашёл философский трактат Мадары и усмехнулся, у него дома такой же есть. Он умыкнул его у отца. Некоторые книги он уже читал, некоторые ему незнакомы. Одна полка занята толстыми, перешитыми нитями, тетрадями с чёрной обложкой, без надписи. Саске берёт один из них и открывает. Это дневник. Здесь написано множество мыслей. Почерк у господина Шимуры очень аккуратный и красивый, Саске спокойно мог всё прочитать, но не нашёл ничего интересного. Здесь сплошь военные тактики и размышления. Однако шесть страниц заняты живописным описанием какой-то старинной картины. Саске ухмыляется, кто бы мог подумать, что такой сухой с виду человек, может так страстно что-то описывать. Юноша кладёт дневник обратно. Он заглядывает в шкаф, одежда аккуратно уложена, её немного и вся неброских цветов. От неё разит кондиционером для белья. Тогда откуда же исходил этот тёплый запах? Саске подходит к кровати и берёт подушку в руки, чтобы прижать её к лицу. Ничем не пахнет. Почти. Но этот запах настолько прозрачен, что его невозможно разобрать. Данзо всё предусмотрел. Саске оскалился. Какой же таинственный фрукт его учитель, он ни в чём не желает выказывать феромона. Юноша никогда в жизни не встречал ничего подобного. В чём же причина? Почему он так усердно его скрывает? Чем более невзрачным желает казаться человек, тем подозрительнее он выглядит. Если бы господин отпустил феромон, юноша бы даже не подумал лазать по его комнате, в попытке его учуять. Верно, этот шлейф он услышал из ванной, но это точно не гель для душа, запах был живым, а не химическим. Юноша вновь усмехается. Он отложил подушку и вышел из комнаты, закрывая дверь. Он следует на кухню. Он хотел приготовить что-нибудь, на что хватит его навыка в благодарность за помощь, но снова обнаружил, что за него уже всё сделали. Господин Шимура приготовил ему очень сбалансированный завтрак и юноша скалится. Какой заботливый у него учитель. Саске вздрагивает, услышав звук открывающейся двери, и заинтересованно выглядывает из-за косяка. Советник аккуратной поступью выходит в махровом банном халате и вытирает волосы. Он останавливается, ведь заметил наблюдение и взглянул в ответ из-под чёлки упавших на лоб мокрых волос. Его правый глаз закрыт. Саске удивлён, он думал там страшный шрам, но его правая сторона абсолютно нормальна. Тем более странно, почему он её скрывает. Этот человек одна сплошная тайна. — Проснулся? — бормочет господин Шимура. — Да, — юноша кивает в сторону завтрака. — Спасибо, но Вы-сами-то хоть ели? — Поклевал, — ухмыльнулся Данзо, вновь вытирая волосы. — Я проснулся раньше и раньше позавтракал. — Ах да, точно, — оскалился Саске. — Старики же спят по четыре часа, — Данзо нахмурился и бросил в юношу свёрнутым полотенцем. Саске резко его поймал и покрутил в руке. — Вам так нравится бросать в меня тканевые изделия? — широко оскалился он. — Вчера вон тряпка была. Я Вам так и не ответил. — Хам, — советник вздёрнул подбородок и ушёл в свою комнату, не прекращая ворчать. — И грубиян. Я ещё молод, — и кричит из комнаты. — Ешь, и начнём через два часа! — Саске смеётся ему в спину. Господин Шимура прогнал мальчика до девятой позиции и не мог скрыть улыбки от его достижений. Юноша значительно повысил выносливость. Данзо удивлён как быстро он обучается, по сравнению с началом их обучения. Верно, метка брата почти потеряла своё влияние. Значит, у мальчика вот-вот наступит гон. Перед гоном альфы становятся сильнее, количество адреналина и гормонов в крови возрастает. Саске легко проходил позиции, которые устанавливал ему Данзо и советник не мог этому не радоваться, ведь он вложил в эти тренировки и свои труды и терпение. Юноша в свою очередь обнаглел и просил в угощение маковые булочки за свои старания. Вопрос о пользе чесночных булок для его организма он не поднимал, но его поднимал Данзо, однако всё равно угощал его ими. Только Саске просил не обычные булки, а из одной конкретной чайной и по подозрительным случайности, они часто оказывались рядом с ней, во время их прогулок. Господин Шимура ответил на это только то, что Саске скоро в дверь не втиснется. В перерывах они сидели на террасе, и пили чай. Саске не отлипал с вопросами, но господин Шимура отвечать на них не спешил. Он хотел сохранять дистанцию, хотел держать между ними расстояние, потому что уже нарушил все возможные границы. Однако между ними разродились некоторые глубокие чувства, которые уже нельзя искоренить простым игнорированием и которые заставляли юношу не отлипать от учителя с расспросами. Ему не нравилось отсутствие каких-либо знаний о своём наставнике, это оскорбляло его, и он стремился исправить это. Господин Шимура всегда был тяжёлым на подъем, но после их разговора он и вовсе закрылся в себе. Юноша вздыхает. Значит, ему нравится искусство. Саске зацепится за это. Учиха отвлёкся от распития чая и бросил заинтересованный взгляд на учителя. Господин Шимура поднял бровь в ожидании. — А что за картины висят в гостиной? — кивнул юноша в сторону комнаты. — Самые обычные, — пожал плечом Данзо. — Но Вы же по какой-то причине выбрали именно их, — Саске поворачивается всем телом и указывает пальцем на самую броскую. — Кто, например, написал вот ту, большую? С качелями? Господин Шимура повернулся следом и внимательно осмотрел то, на что юноша указывал. — Жан Оноре Фрагонар, — ответил он. — Она называется «Качели». На картине изображён молодой человек, наблюдающий из-за кустов за юной барышней на качелях, которую раскачивает пожилой мужчина. В запечатлённый на картине момент — девушка, находясь в верхней точке траектории качелей, позволяет кавалеру заглянуть в тайны своего платья, однако подобная щедрость оборачивается потерей её туфельки. Это одна из его любимых картин. Ему нравится её воздушная непринужденность и её лёгкие, прозрачные цвета. — И о чём она? — интересуется мальчик. — О скоротечности счастья, — отрезает господин Шимура и отворачивается обратно. — Глубоко, — скалится Саске и отпивает чая. — Какая-то блядовая дворянка туфлей бросается, а мужик на её пизду посмотреть хочет. — Не ёрничай, — советник нервно вздыхает. — И хватит материться. Ты же офицер. — А что за картина висит у Вас комнате? — Данзо подозрительно сощурился, и Саске пожал плечами. — Я давно её увидел. У Вас как-то дверь была открыта и меня она сразу привлекла. Она какая-то жуткая. Вы поэтому её храните в комнате? — Да, — Данзо немного помолчал, а потом добавил. — Это Сатурн, пожирающий сына. Её написал Рубенс. Шисуи она пугала, и я её спрятал. — И чем же она Вам так понравилась? — Не знаю. Просто нравится, — Саске продолжал выпытывающе смотреть на господина, ведь знал на какие эпитеты тот способен при описании полотен и Данзо пораженчески вздохнул. — Мне нравится его безумный взгляд. Он отчаялся. Он сошёл с ума от страха, ведь знает, что один из сыновей свергнет его. Он идёт на злодейство, потому что не знает другого выхода. Это картина о муках души. О вечном страхе отцов быть тенью своих детей, не быть продолжением в своих детях. Колкое оскорбление их самолюбия, — Данзо мрачно ухмыляется, его взгляд будто тускнеет воспоминаниями. — Как мы знаем, Сатурна сверг его сын Юпитер, ведь мать спрятала его от отца. Сатурн знал, что от судьбы нельзя убежать. Об этом говорит его взгляд. Саске поджал губы. Исчерпывающий ответ. Верно это очень личная картина для Данзо. Как Саске и думал, господин Шимура не может сдерживаться, когда речь идёт об искусстве. Он пытался молчать, но его творческие придыхания всё равно вырвались. Саске это запомнит. — Знаете, Вы её так описали, что теперь она и мне нравится, — Саске опирается подбородком о ладонь и ехидно улыбается. — Я рад. Искусство дарит множество ярких впечатлений. В нём сокрыты тайны человеческой души, — он взглянул на пустую чашку чая и приосанился. — Всё выпил? Тогда перерыв окончен. Вставай обратно в планку.

***

Спустя полнедели отсутствия Саске, Итачи не выдержал и позвал Шисуи к себе. Это удивило юношу, ведь Итачи никогда не проявлял инициативы на встречу, Шисуи всегда приходил сам. В этот день всё было иначе. Друг настоятельно просил Шисуи прийти, просил с такой страстью и с таким рвением, какие яркие эмоции юноша никогда у него не видел. Шисуи зашёл к нему домой, но не обнаружил Саске на месте. Фугаку тоже не было, поэтому он с облегчением вздохнул. Микото поздоровалась с ним, но вид у нее был вымученный и нервный, она явно переживала о чем-то и весьма грубо это скрывала. Стоило Шисуи зайти за порог, Итачи набросился на него с объятием, явно удивляя последнего столь щедрым проявлением любви и силком потащил в свою комнату. Шисуи неловко прочищал горло, наблюдая за нервными движениями друга, Итачи не спешил садиться, а только ходил взад-вперёд по комнате, явно желая попросить об одолжении, но не знал, как правильно подобрать слова. Разговор выйдет тяжёлым и неприятным, он подозревал, о том, что Шисуи не понравится эта информация и всё равно не мог не попробовать. — В общем. У меня к тебе просьба, — Шисуи весь во внимании, с нарочито выраженным сочувствием на лице смотрит на друга, Итачи нервно вздыхает. — Саске сейчас у господина Шимуры дома. Ты можешь позвать его? Шисуи некоторое время молчит, моргая, а потом усмехается: — Ты серьёзно, лорд? — Мне не до шуток, — отрезает Итачи. — Он дома у Данзо и я это знаю. К нему я больше не подойду. Не на метр. Поэтому я прошу тебя, — Шисуи ждал объяснений и Итачи вздохнул. — У тебя самообладание лучше, чем у меня. Я помню ты в школе на течную омегу не отреагировал. — У него был скудный феромон, — Шисуи надменно прикрыл глаза. — У него был пиздатый феромон, — не согласился юноша. — Или ты только на феромон Данзо реагируешь? — Шисуи вздохнул и окончательно закрыл глаза, Итачи нервно продолжил. — Слушай, я правда больше не хочу проблем. — Так у вас что-то было или нет? — голос друга леденеет и Итачи чертыхается. Вот почему он не хотел говорить всё в лоб, ну невозможно с ним разговаривать, когда разговор касается Данзо. Невыносимый становится человек. — Нет, — нервно гаркает Итачи и кладёт ладонь на дергающийся глаз. — Почему он у него дома? — друг продолжал говорить с закрытыми глазами, голос у него жёсткий и Итачи хмурится. — Ты вообще меня не слышишь? — злится юноша. — Шисуи, прекращай со своей ревностью. Саске ничего не знает, и я хочу, чтобы так и оставалось. Не надо мне это портить. Он ничего не должен знать. Иначе твой любимый старикан сломает ему жизнь. Шисуи наконец открыл глаза. Итачи заметил, как алая пелена исчезает с его радужек, он явно был зол, но сейчас успокоился. Это раздражает. Итачи сейчас всё раздражает. Он чувствовал, как его терпение капля за каплей утекает с каждой минутой нахождения Саске рядом с господином Шимурой. Скоро оно закончится, он не вытерпит более ожидания и пойдет за Саске самостоятельно — а этого никто не хочет, потому что сдерживаться в порыве гнева Итачи не будет. — Он так не поступит, — спокойно ответил Шисуи и Итачи кривится на эти слова. — Да мне насрать, — вновь гаркнул он. — Не я это начал. Не я взял его младшего брата в ученики, чтобы крутить ему яйца, понятно? Мне похуй. Просто позови его. Это всё, что я прошу. — Хорошо-хорошо. Не дуйся, — нежно и как-будто бы усмешливо улыбнулся он. — Я заберу Саске. Итачи пустил его только после взятия клятвы, что тот не станет закатывать Саске сцены ревности. Шисуи отшутился и направился в сторону поместья господина Шимуры. И с каждым шагом, сделанным в сторону поместья, шёл всё медленнее и неохотнее. Шисуи ничего не стоило зайти к господину Шимуре домой. Он легко мог сделать это, однако всё равно чувствовал себя дурно от этой мысли. Они не виделись с того самого дня. Данзо старался не попадаться на глаза воспитаннику, не появлялся в Корне, Шисуи даже в кабинете его не видел, он сидел дома и никуда не выходил. Шисуи не мог не винить себя. Ему казалось, причина по которой Данзо ни с кем не виделся, заключалась в нём. В каком-то смысле, это была правда. Данзо в самом деле не желал ни с кем пересекаться как раз причине нежеланной встречи с Шисуи. Он не знал, как отреагирует его психика и не хотел рисковать. Шисуи стучится, прежде чем войти в имение и не получая ответа, входит внутрь. Саске сидел на диване и пил чай, господина Шимуры нигде не было. Юноша подходит ближе и мальчик, завидев его, подрывается с места. — Дядя! — воскликнул он. — Сто лет тебя не видел! Шисуи широко улыбается ему в ответ и встав рядом треплет его по голове. — Привет, отрок колобродящий! — лучезарной и широкой улыбкой отвечает юноша. — Тебя дома заждались, давай, собирай монатки. Пора бы и честь знать. Не изживай господина Шимуру. Послышался спокойный голос из кухни: — Он меня не изживает. Шисуи кинул на советника быстрый и ледяной взгляд, Данзо аж внутренне поежился. Шисуи очень зол. Кажется, предстоит неприятный разговор и Данзо уже к нему морально готовится. — Пойдёшь домой? — Саске кивает и ставит чай на кофейный столик. — Здорово, ты можешь подождать за дверью? Я быстро поговорю с твоим учителем, и мы пойдём, — Саске небрежно пожал плечами, но послушался и исчез за ставнями двери, Шисуи мгновенно поворачивается к господину, сухим и холодным взглядом смотря ему прямо в глаза. — Зачем это всё? — его голос надтреснут и злобен, но не лишён сексуального басовитого рычания, у Данзо мурашки по спине проходятся от него. — Не понимаю о чём ты, — хмурится советник. — Вы правда не понимаете, почему мне не нравятся Ваши с Саске тренировки? — продолжал давить Шисуи. Что-то не так. — Потому что Итачи твой друг и ты переживаешь за его чувства, — беспечно отвечает он, не проявляя беспокойства. — Вероятно, моё решение тобою так же было негативно воспринято. — Нет, — холодно отрезал юноша. Потому что он ревнует. Страшно ревнует, сходит с ума от ревности. Альфа рядом с его омегой. Альфа живёт рядом с ним. Шисуи рвать и метать от ревности готов. Господин Шимура это чувствует. Он не часто чувствовал «как омега», пожалуй, он даже не понимал, как можно что-либо чувствовать «как омега». Половые особенности он никогда не выпячивал и не принимал внутренне. Омежье чутье, омежья мудрость и прочие сексисткие предрассудки - закрыты для его восприятия. Однако сейчас ситуация особенная, он никогда не ощущал подобного. Он по-настоящему чувствовал себя омегой и был этому не рад. Очевидно причина в Шисуи, в его тоне голоса, в его поведении, в его взгляде и поднятой им теме. — Не надо играть со мной, — хмурится Шисуи. — Почему он живёт у Вас? Теперь Ваши принципы не действуют? Или они действуют только на меня? У него такой властный и категоричный вид. Господин Шимура стыдится. Сейчас не время и не место думать о скабрезностях и пошлостях, но он ничего не может с собой поделать. Эти вульгарные мысли наводнили его голову, они росли из тех воспоминаний, где Шисуи пригвоздил его запястья к полу и авторитетно возвышаясь над ним, нещадно трахал его пальцами. Господин Шимура не мог смотреть ему в глаза, ведь постоянно вспоминал тот день и это виделось ему жестоким наказанием. Он позволял себе раньше украдкой наблюдать за своим мальчиком, но теперь тело реагировало не так, как он хотел. Данзо испытывает влечение и это его пугает. Потому что альфа доминировал над ним, и зверь откликнулся. Организму плевать, кто этот альфа и как Данзо к нему относится. Ему плевать, что Данзо не хотел испытывать к нему никаких чувств, кроме родительских. Однако, как бы он не заставлял себя думать иначе, ему всё равно приходилось незаметно сводить ноги вместе от одного взгляда этого ревнивого страстного альфы. — Не надумывай большего, чем есть, — холодеет в голосе советник. — Это всего лишь тренировки. Тебе и твоему другу стоило бы поучится у Саске «не преувеличивать» ситуации. А то столько шуму развели. Шисуи хмурится: — Мучительную игру Вы затеяли, Данзо-сама. Я еле её выношу. Всё Вы прекрасно понимаете, только опять делаете вид, будто это слишком для Вас сложно, — он немного молчит, прежде чем посмотреть на господина тяжёлым и непримиримым взглядом. — Неужели Вы и правда так сильно меня ненавидите? Господин Шимура поджал губы и отвернулся. Нельзя позволять чувствам управлять им. Нельзя позволить Шисуи увидеть румянец на его щеках и его полные стыда глаза. Ему дурно, чувства внутри были такими неопределенными. Он запутался, он не понимал, что хотел чувствовать и что чувствовал на самом деле. Это из-за него. Господин Шимура ещё не готов к встрече с ним, не набрался сил, чтобы вытерпеть этот бесстыдный порыв. — Чародей… — Шисуи распахнул глаза и выпрямился, господин Шимура стоит некоторое время молча, но вскоре придал голосу привычный холодный тон. — Пошли троих на задание в Та и Юи. Наши разведчики долго не отвечают. Я хочу знать, что там происходит. Я хочу быть готов ко всему. Юноша молчит, разглядывая спину советника. Он горестно поджимает губы, понурив голову и бормочет: — …слушаюсь, Уэ-сама. Как же искусно господин Шимура умел вырезать всякую чувственность из диалога. Шисуи поклонился и вышел из комнаты. На душе погано после этого разговора. Вновь не удержал эмоции внутри и выказал советнику свои слабости, продемонстрировал ревность. Он столько раз обещал себе не показывать Данзо свои чувства, столько раз обещал себе держать перед ним хладнокровие, но каждый раз срывался. Юноша выходит из имения, Саске ждал его у входа, оперевшись о ворота. Когда Шисуи прошёл мимо с мрачным видом, Саске только поджал губы, не став ничего комментировать. Они направились в сторону дома. Шисуи шёл молча, не отнимая наблюдения за дорогой, Саске решил прервать это неловкое молчание. — Слушай, — подал голос он. — Ты ведь у него учился? — Да, — неохотно ответил Шисуи. — А ты не знаешь ничего про омегу с вишнёвым феромоном? — Шисуи остановился и ошарашенно взглянул на Саске, юноша поднял брови и продолжил. — Ну у него вообще была такая омега? — Почему ты спрашиваешь об этом? — хмурится Шисуи. — Да просто интересно, — неловко пожал плечами Саске. — Был ли у него супруг вообще, а то он только о работе говорит, но я же не слепой и вижу, что он по этой омеге скучает. Саске не может говорить о нём. Данзо-сама не скучает по Шисуи, ему плевать, и он из раза в раз это доказывает. Если бы он скучал по нему, то хотя бы попытался нормально поговорить, но он никогда не предпринимал попыток возобновить их связь. Ведь Шисуи знает дурацкий секрет и опасен для Данзо. Чего и говорить, на вопрос о ненависти Данзо-сама даже не ответил. Как всегда делал. Всё, что угодно, любые ухищрения и манипуляции, лишь бы не говорить правду. — По омеге с вишнёвым феромоном? — Шисуи принял задумчивый вид, он не стал ничего говорить, а только продолжил путь. — Я не знаю таких. Он не водился никогда с омегами. Только с альфами. — Так он «по альфам»? — оскалился Саске. — Он «по работе», — мрачно бормочет Шисуи. — Его не интересуют отношения. Никогда не интересовали. Ему попросту плевать на чувства других людей. Не плевать, когда нужно получить желаемое, тогда он этими чувствами манипулирует. Впрочем, для манипуляции ему предлога не нужно Саске смущённо поджимает губы. Этот туда же. Что же его все так не любят? Учитель ему не показался настолько бесчувственным. Он всё ещё хранил в сердце ту ночь, когда Данзо-сама затащил его в гости, напоил чаем, выслушал, дал напутствие и отдал ему комнату в распоряжение. Его не тяготило нахождение ученика рядом, он понимающе позволил ему «переждать бурю» у себя дома и Саске очень за это благодарен, не каждый учитель, да и к тому же альфа позволит так вольготно расхаживать по своей территории. Саске нуждался в этой отдушине, он даже не догадывался, как нахождение дома давило на него. В доме учителя этого тяжёлого чувства не было. Он ощутил себя свободным и лёгким — никаких криков и ссор, никаких осуждающих взглядов, причитаний, вечно недовольных лиц. В его доме тихо. Саске бы вечность слушал эту тишину. Только понурый вид дяди всё равно неприятно отзывается на сердце и мальчик спешит это исправить — Слушай. Ты меня извини, хорошо? — неловко начал юноша. — Я не хотел тебя обижать тем, что у него учусь. Ты меня нормально учил. Мне правда всё нравилось. И я стал гораздо сильнее. Саске не понимает. Шисуи не мог его простить, ведь не злился из-за недопонимания с обучением, он злился на Саске потому что он находится рядом с ним. Он разговаривает с ним. Потому что он трогает его. Потому что Данзо-сама на него не в гневе, он с ним не в ссоре, Саске не знал его пол и не испытывает к нему чувства, поэтому он мог быть рядом с ним. Саске не виноват в этом, он не заслуживает злобы Шисуи, и даже понимая это, юноша ничего не мог с собой поделать. Он даже не прекратил ревновать Данзо к Орочимару, а ведь тот омега. Шисуи ревновал, потому что Данзо-сама ему не принадлежит и это так злит его. Хотелось забыть о всех приличиях и присвоить господина себе. Он укусит его и наконец перестанет так мучительно его ревновать. Ах, если бы он мог. Шисуи ничего не ответил на его извинения, они подошли к дому, Итачи уже ждал их на террасе. Он внимательно наблюдал за ними двумя, не отнимая этого внимательного наблюдения за Саске до тех пор, пока юноша не прошёл мимо. — Саске, — хрипит он с явным недовольством. — Ты наконец вернулся. — Я с тобой не разговариваю, — небрежно бросает младший брат и теряется в глубине дома. Шисуи подходит следом и останавливается, чтобы весело потрепать Итачи по плечу: — Ого, вы поссорились? Ха! — весело грохочет товарищ. — За стул не дрались случаем? Итачи поджимает губы и сбрасывает руку друга с себя. Он закуривает и недовольно качает головой: — Да из-за этих дурацких тренировок поссорились, — безрадостно поясняет он. — Я отцу рассказал. Думал, его образумит, а он только хуже сделал. Шисуи удивлённо проморгался. Чтобы Итачи понадеялся на отца — должно быть он абсолютно безоружен. Итачи никогда ничего не рассказывал своему отцу. Он не просил его об одолжении, не просил решать его проблемы, их отношения сохраняли напряжённый нейтралитет. Фугаку со многими имел такие отношения, тот же Шисуи ни разу не получал от него формальных проявлений уважения или доброжелательности, но юноше хватает отсутствия плевков и оскорблений, всё же дедушка Итачи был куда хуже. Однако товарищ всё равно удивлён, чтобы он да попросил Фугаку помочь ему? Это невообразимо. — Ты настолько против? — удивился Шисуи. — Братан, — серьёзно начал Итачи, выдохнув табачного дыма. — Я не знаю какое звено носит господин Шимура. Но я знаю, что у него безумный феромон, один вдох которого вызывает у могущественной альфы, — он красноречиво ударил себя по груди, — тяжёлый гон. Если я, взрослый парень, за один вздох с тормозов слетел и чуть не натворил делов, то Саске ещё подросток. А подростки нихрена не умеют держать член в штанах. В нём сейчас бурлит коктейль из гормонов, — Шисуи хотел было его перебить, но Итачи буквально выцедил последние слова. — Стоит Данзо оступиться, хоть где-то наследить, пускай шлейфом своего сраного дьявольского феромона Саске не сдержится, и когда он не сдержится, то Данзо его накажет. Итачи промолчит, что один только шлейф феромона Данзо избавил его от всякого самоконтроля, что он уже чуть не изнасиловал советника и все последующие недели ожидал справедливой кары за содеянное. Данзо-сама не поднял шума и никак его не наказал, но Учиха всё равно беспокоился. Шисуи не обязательно об этом знать. — В общем, я не хочу проблем, — нервно одергивается Итачи. — Не хочу идти на крайние меры. Не хочу переживать. Неужели я так много прошу? — Слушай, братан, я понимаю твоё опасение, — обеспокоенно вмешался друг. — Ты не подумай, то что я скажу, не в оправдание Данзо-самы, а, чтобы тебе стало спокойнее. Ты не забывай, что я жил с ним одиннадцать лет и Данзо-сама ни разу не отпускал феромона, не следил шлейфом и не позволял мне наблюдать его течку. Всё-таки мы его пол узнали не потому что он где-то оступился. Не думаю, что он сам хочет, чтобы Саске знал его пол. Ты так не считаешь? — Ты говоришь логично, брат, но мне тяжело бороться с этим, — нервно отзывается Итачи. — Пойдём побухаем, — усмехнулся Шисуи. — Пиво твою тревогу снимет за милую душу. Итачи красноречиво кивнул.

***

Свой гон Саске переживал «по старинке». Он не был любителем лекарств и подавителей, от них у него болела голова. Вообще, подавители всегда имели ряд побочных эффектов и мигрень лишь одна из них. У альф не только повышался аппетит и потоотделение, некоторые и вовсе могли слечь на несколько дней с жалобами на мышцевые спазмы. Саске рисковать не хотел, к тому же, как и всякий выходец из современного общества — он обожал секс. В отличие от брата, который боролся с какими-то там «природными звериными позывами» и не давал чувствам управлять разумом, Саске не ограничивал себя в выборе спутников и спутниц в свой гон. Молодые люди не считали секс чем-то «грязным», тем, что обязательно нужно скрывать ото всех, а супротив, выпячивали свои достижения напоказ. Само собой, такое поведение пятьдесят лет назад, тем более учиховскому выходцу, ни за что бы не спустили. Как говорилось ранее, клан Учих был абсолютно пуританским родом и часто требовал от своих представителей соблюдения, как они говорили, «нравственной гигиены». Учихам не только запрещалось поднимать в разговоре пикантные темы, не только запрещалось оголяться, но и проводить гон или течку с неповязанным партнёром — это считалось дурным тоном и осуждалось обществом. Сейчас, называть человека, практикующий промискуитет, путаной и стыдить его за естественный половой голод — подписываться под зашоренностью и ханжеством. Ни одна молодая тусовка не поддержит такого радикализма. Саске не только позволял себе ходить в рубахе на распашку, не скрывая от людей груди и живота, но и открыто обсуждал свою личную жизнь. Он мог менять партнёров три, а то и четыре раза за гон и не считал это чем-то постыдным. Он быть может признался, что поставил своей целью переспать с каждой омегой в городе, но скрывал столь альфачьи предупреждения, считая их излишне дегенеративными для своей глубокой, аристократичной личности. Его брат имел противоположное мнение. Застыдив себя за излишнюю распущенность в подростковый период, он вовсе отказался от секса. Он говорил и твёрдо верил во что говорил, будто от частого секса страдает интеллект. Что если часто потворствовать животному внутри, оно возьмёт вверх. Итачи во всем был такой скованный. Он не позволял себе многие радости, опасаясь, что излишества развратят его разум. Такому человеку как Итачи подобное простительно, Саске и не пытался его отговорить. Старший брат уверял его, что не впадает в страсти из-за страха потерять контроль, а контроль — это то немногое, сдерживающее его от нервных срывов. Итачи объяснил доходчиво и Саске не приставал более к брату с темой: «Почему ты прекратил спать с омегами?». Будто с возрастом Итачи утратил львиную долю своего либидо, будто секс для него виделся такой неоправданной тратой сил и ресурсов, что он даже с кровати подниматься не хотел ради этого. А ведь Шисуи рассказывал о его подростковых похождениях такие байки, что Саске порой завидовал братскому напору. Даже отец признавал его либидо и учтиво просил не домогаться хотя бы его подчинённых. Только сейчас, от той повесы осталась лишь тень. Верно подростковая похотливость всегда оборачивается в итоге воздержанием. И зиждется оно или на философской основе, или на принудительной, но в итоге всегда ожидает любую повесу. Пресыщение — это страх любого гедониста. Саске опасался, как бы он в итоге не стал таким же как брат, поэтому омег много в гон не брал. Не хотел терять магию секса, ведь уже замечал за собой мысли: «Этот омега абсолютно такой же, как и предыдущий, вот бы что новенькое» — эти мысли он гнал прочь. Потерять сексуальный аппетит на пике своей сексуальной энергии это паршивая участь. Он не общался об этом с Итачи, как бы Саске не был открыт к таким темам, обсуждать с братом половую жизнь всё равно ему постыдно. В чём, но в этом, Саске в наставлениях брата не нуждался, а то бы сгорел со стыда. Зато он активно обсуждал половые подвиги со своими друзьями, ровесниками, для которых подобное поведение не грубость, а естественность. От Итачи он не получит такого понимания. После гона он встретился с Наруто и Сакурой. Сначала они зашли в его любимую чайную — ту, которой он вечно доставал Данзо-саму. Она с первого взгляда, не примечательная, но именно в этой чайной, пекли самые лучшие чесночные булочки в городе. Самое главное, что эти булочки не сладкие, а солёные, с приятной ноткой чеснока, очень мягкие и нежные, как пух и буквально таяли во рту. Саске мог съесть таких штук семь. И как бы Данзо-сама сначала не отнекивался, Саске заставил его их попробовать и даже он признал высокое качество этих булочек, и более не ограничивал Саске в их употреблении. Метаболизм юноши позволял ему ни в чем себе не отказывать, вот и в этих булочках он никогда себе не отказывал. Разумеется, когда они зашли туда, Саске заказал себе пять таких булочек и не прекращал жевать ими, даже когда они обошли пол города. После гона у альф часто просыпается аппетит, всё-таки они теряют много калорий и теперь, Саске их восполняет. Доедая последнюю булку, юноша видит вдалеке знакомую макушку. Он давится, прежде чем понять кого увидел и уже не слушая рассказа друга, мычит прямо в тесто. — О! Старик мой! — восклицает он и указывает пальцем в толпу. — Я побежал. Саске рысью скрылся из виду, Наруто даже не успел осознать слова друга, как не увидел его рядом с собой. — Что? Куда? — юноша сначала ошарашенно оглядывает толпу, а потом поворачивается к подруге. — Чего это с ним? Сакура пожимает плечами. Наруто никогда не интересовался делами друга, она и не собирается ему всё объяснять. Разумеется, она то уже всё знала, все секретики, детали и пикантные подробности прошедших трёх недель. Саске говорил об учителе безумолчно и не прекращал сетовать на своего глупого брата. От живости его описаний учителя и его восхищения им, у Сакуры разболелась голова. В последний раз, Саске так описывал своего брата в двенадцатилетнем возрасте. Они тогда поссорились с Наруто «Кто круче?» и, не без истерик, но Наруто победил. Вернее, перекричал. Девушка треплет друга за рукав и переносит его внимание на лавку с масками. Саске тем временем догнал учителя и фамильярно пропел над самым его ухом: — Пруве-е-ет. Он накрыл его плечо ладонью, но Данзо учтиво схватил его за палец, отведя его руку в сторону. Саске неловко скалится на это. Господин Шимура удивлённо осматривает парня — как с иголочки и не скажешь, что вот-вот пережил гон. Саске выглядел свежим и отдохнувшим, так и провоцировал Данзо его помучить. — Ты что здесь делаешь? — щурится учитель. — Вас преследую, — оскалился Саске. — Заявите на меня? Ах нет, не заявите, мой отец же начальник полиции. Господин Шимура отворачивается и хмурится: — Зубоскалишь. Верно твой гон уже прошёл и у тебя есть настроение на одиннадцатую позицию, — юноша шёл рядом молча, не прекращая улыбаться и Данзо снова щурится. — Что замолчал? Продолжай. Я слушаю. У него ребячливый тон, насколько это возможно в его возрасте. Господина Шимуру тяжело понять, как человека, Саске потребовалось много времени, чтобы отличать его юмор от серьёзных слов. Он никогда не менял тембр голоса, в особенности, когда шутил, Саске приходилось внимательно наблюдать за его лицом в попытке хоть что-то понять и то, учитель не был щедр на эмоции. Однако очевидно Данзо «просёк прикол» и тоже теперь позволяет себе шутки. Саске это нравится. Приятно знать, что не только учитель влияет на него, но и Саске научил учителя не реагировать остро на колкие шутки, а смеяться над ними и даже отвечать. Однако Саске продолжает осторожничать, ведь всё ещё не уверен в намерениях своего учителя. Он и свои эмоции тяжёло читал, а господин Шимура буквально был абсолютно не эмоционален. Шисуи бы точно его прочитал, ведь умел чувствовать любые изменения в диалоге, а Саске даже намёков не понимал. Они прошли центральную улицу и шли прямо к воротам квартала Учих. Юношу окликает знакомый голос, и он поворачивается. Это его соклановец, они вместе учились в одной школе. Господин Шимура учтиво отходит назад, но Саске уверяет его, что диалог не продлится долго. Он ошибался. Поприветствовав товарища, соклановец принялся рассказывать ему обо всём произошедшем «на районе» за две недели отсутствия Саске. Рассказал о том, как ему «дала та самая с пятой улицы» и кто из «корешей откинулся». Саске неловко скалится в ответ, ему очень не хотелось, чтобы его учитель слышал всё это. Во-первых, он военный советник, а чинам о глубинке знать не стоит, во-вторых, Данзо-сама его учитель и его слово имеет вес, а Саске не терпел показывать свои недостатки перед уважаемыми людьми. Он не считал свою «уличную» сторону недостатком и не то чтобы стыдился её, но Данзо-сама высший чин, старое поколение и не всё ему обязательно знать. Есть ситуации, о которых не стоит распространяться — этому учил его Итачи и эта параноидальное учение осталось в нём с возрастом. Пока соклановец трещал без умолку, а Саске учтиво просил его говорить тише, господин Шимура всё старался отойти достаточно далеко, чтобы случайно не подслушивать, но юноша так орал, что ему некуда было деться. Тогда он хотел приструнить незнакомца грозным взглядом, однако столкнулся с отторгающим зрелищем. Он увидел неприятный сальный взгляд. Глазки с похотливым блеском. Советник кривится. Так альфы всегда смотрят, после проведённого с омегой гона. От него прямо-таки разит соитием, и он не прячет это. Какая невоспитанность и хамство, абсолютное неуважение к окружающим, он нарушил ни один с десяток правил «феромонового этикета». Данзо нелюдимо отошёл назад и будто спрятался за спину юноши. Саске заметил это, он отвлёкся от разговора с человеком и выглянул из-за плеча, внимательно смотря советнику в глаза. Он ничего не увидел в его взгляде, ни испуга, ни отвращения, ни смущения, только какую-то холодную отстраненность и понял это по-своему. — Слушай, я сейчас занят, давай позже встретимся, — Саске прервал монолог приятеля, повернувшись к нему; на брюзжание соклановца, юноша только нелюдимо отмахивается. — Да-да, я зайду к тебе позже. Сейчас я занят. Давай, не щёлкай ебалом и пиздуй отсюда. Приятель оценил советника позади его спины, осмотрев его надменно, с верху вниз, вскинул бровями и ушел. Господин Шимура хотел уже было возмутиться такому хамству, но Саске моментально поворачивается к нему, хитро сощурив глаза: — А чего это мы занервничали? — оскалился он. — Без фамильярностей, паршивец, — хмурится советник. Саске только начал свои подколы. Он демонстративно принял выражение, какое Данзо вечно принимал, мучая его, — вскинул бровями и надул губы. — Чего это Вы так испугались? — продолжал зубоскалить юноша. — Не понравился его феромон? — Ты себе надумал, — холодеет в голосе советник. Вот уж надумал — да он же спрятался за его спиной! Как такое можно надумать? Саске быть может и плохо читал эмоции других людей, но такие мелочи подмечал хорошо. Господин Шимура нуждался в его защите, он попросил его о защите, зайдя за его спину и Саске учтиво его защитил. Только вот что его так напугало в этом буйном незнакомце? Если не феромон, то что? Его взгляд? Саске от него так просто не отстанет. — Здорово, что у Вас есть человек, способный Вас защитить, не правда ли? — всё шире и злораднее улыбается он. Господину Шимуре не нравится его улыбка. Она какая-то… двусмысленная. — Защитить? — буквально подавился Данзо от едкой усмешки. — Меня? Я сам могу себя защитить. Мне не нужен защитник. — Это не правда, — внезапно похолодел в голосе юноша и потяжелел во взгляде. — Каждому человеку нужен тот, кто готов его защитить. Вы не исключение. Господин Шимура остановился, грозно сощурившись. Саске ответил ему тем же грозным прищуром, но куда более ребячливым. Глупая тема. Данзо не нравится, о чем они говорят и не нравится тон юноши. — Кончай свои шутки, — нервно осекает советник. — Это с самого начала не было уморительным. Про возраст ты шутил куда остроумнее. Саске широко оскалился в ответ. Взгляд точь-в-точь как у Шисуи, будто он сделал некие выводы и Данзо вновь не может понять какие. В этих учиховских глазах вечно происходят метаморфозы, в них вечно мелькает некое осознание и Данзо уже устал это наблюдать. Будто Саске только что понял нечто важное, будто он получил что хотел, а Данзо не понимает, что именно. Ему не нравится терять власть над диалогом, не нравится «не понимать» намерений своего собеседника. Таким был Шисуи, тот вечно смотрел на него с одухотворенным выражением глаз, будто все страдания мира были им пережиты, теперь ещё и Саске свалился ему на голову. Прежде Данзо не замечал за собой неразумения слов Саске и его мотивов, но после той злосчастной ночи всё менее понимал, что юноша хотел от него. Это нервирует. — Что за подарок! — восклицает Саске и трогается с места, широкоплеская руками. — Мне позволено шутить над Вашим возрастом, — а потом усмехается и придаёт голосу деловитость. — Я бы итак это делал. — Что за нахального грубияна воспитали твои родители? — щурится господин Шимура. — Это меня так улица воспитала, Данзо-сама, — юноша снова приятельски кладёт ладонь ему на плечо, и советник снова её скидывает, юноша не реагирует и указывает на здание впереди. — Вот знаете, как называются эти улочки? Сортиром. Потому что там чуваки постоянно колются, — его палец переходит на этаж выше. — А это место называется «теплица». Там шлюх держит поц один. Говорят, важная шишка в этом Вашем совете, — наблюдая странное выражение на лице своего учителя, Саске вспомнил кому именно всё это говорил и спешил объясниться. — Мне честно, до пизды, что будет с этим социальным мусором. Я может Вам руку пожму, если Вы всех в этих притонах перетравите, — заметив молчание, будто бы ожидая пояснение, Саске усмехается. — У меня как-то был один знакомый, ну одноклассник, так он искололся в прошлом году. Его в закрытом гробу хоронили, — он посмотрел на советника и усмешливо скривился на его непонимание. — Ноги сгнили до такой степени, что их даже в хакама нельзя было одеть. Господин Шимура кривит губы: — Мы боремся с наркотиками, но люди всё равно находят лазейки. Проносят самыми разными способами, — а потом помолчав, сухо добавил. — Хочу ввести смертную казнь. — Это дело хорошее, — юноша задумчиво почесал подбородок. — Брат тоже такое предлагал. Отец ему ответил, что смертную казнь нельзя вводить, пока не найдут метод абсолютного доказательства вины, — он пожимает плечами. — Ну тоже прав конечно… — Твой отец, по молодости, траву курил, — грубо вставляет Данзо и хмурится. — Вот у этих его поганых либеральных взглядов оттуда ноги растут. — Чё, правда что-ли?! — разразился хохотом Саске. — Ха-ха-ха! Так он был из левых? — Да, — а потом помолчав, будто обдумывая позволительные темы, продолжил. — Его в детстве мать растила. Отец вечно на войне, служил при Тобираме военным чиновником. Не солгу, если скажу, что по связям служил. В двадцать лет до такого чина своими силами не дослужиться. А мать его, твоя бабушка, была суфражисткой. Она принимала участие в третьем суфражистском шествии, дружила с госпожой Бивако. Вот из-за этого по молодости он либеральными мыслями грешил. Омежье воспитание, — и последние слова чуть ли не выплюнул. — Бивако? Это же первая Государыня, — Данзо многозначительно кивнул и Саске оживился. — Отец мне этого не рассказывал. А Вы откуда знаете? — Я видел твоего отца ещё когда он под стол ходил. Помню, даже няньчился с ним, — Саске поднимает бровь в недоумении и заметив это, господин снова кивнул, будто в подтверждение своих слов. — Да. Это правда. Ах, как же звали твою бабушку? Масами, вроде бы, — Саске согласился, и советник продолжил. — Да. Госпожа Масами приносила его младенцем в гости Бивако. Я и Кагами сидели с ним, пока твоя бабушка печатала пропагандистские брошюры, в тайне от твоего дедушки. — Вы и деда моего знали? — интересуется юноша. — Знал, — неохотно соглашается Данзо, похолодев в голосе. — Манабу. Мы учились с ним в одной школе. Он был старше меня на год. Хм, помню за ним такая дурацкая кличка прицепилась. Как же это… — он нахмурился. — Носатый? Или нос? Не помню, но помню почему. Потому что он всех называл сопляками. О, это точно его дедушка. Отец Саске, верно, перенял от него эту дурную черту. Слово «сопляк» мелькало в лексиконе отца постоянно, он кого только этим словом не называл. Ему самому было, не сказать, что много лет, для людей возраста Данзо он сам ещё был «сопляком, жизни не нюхавшим», но позволял себе активно наседать на возраст, будто старше него в этом мире людей не существует. Саске уверен, если бы отец и господин Шимура поссорились, отец бы непременно назвал бы того сопляком. Саске даже не знает, как к этому относиться. Прежде о дедушке ему никто не рассказывал. Мог ли господин Шимура знать больше? Они вышли ко входу в квартал Учих, Саске нахально открыл ворота в имение учителя, явно наслаждаясь недовольными лицами стоящей рядом охраны — ведь он альфа, которому «можно». Он признался себе, что соскучился по этому зелёному дворику, с бамбуковым фонтанчиком и маленьким прудом возле забора. Он уже ходил здесь, как у себя дома, но господин Шимура не обращал на это никакого внимания. Он давно привык к его наглости и не стремился это перевоспитывать, ведь это его не касается. Он ему не мама. У Саске есть свои родители, вот пусть и занимаются его воспитанием, а он только лишь простой учитель, и не изменяет в нём ничего кроме каркаса мышц. Так он думал. Однако, в очередной раз угощая мальчика чесночной булкой, он заметил, будто что-то идёт не по его планам. Саске сегодня не выглядел как желающий тренироваться, Данзо чувствовал недобрым, будто сегодня ему вновь придётся обороняться от множества вопросов. Он признал свои подозрения не безосновательными, когда увидел в глазах ученика заинтересованный блеск, как бывает порой у детей, ожидающих концовки любимой сказки. О тренировках этот молодой человек даже не задумывался, он попросту навязался к нему в гости. Не сказать, будто Данзо против — Тренироваться ты сегодня не хочешь? — хмурится он и юноша отвечает ему оскалом. — Расскажите мне ещё о бабушке, — щурится он. — Я о ней ничего не знаю, даже Итачи её не застал. А Вы так удобно жили в то же время, что и она. Господин Шимура вздыхает: — Я сделаю чай. Услышав это, Саске рысью поскакал на кухню, господин Шимура последовал за ним. Юноша уже знал, где хранится чай, как его заваривать и при какой температуре листья отдают весь свой вкус. Данзо даже не помнит, когда научил юношу этому. А быть может, Саске научился этому сам, просто наблюдая за действиями своего учителя — если это так, то это похвально, у юноши весьма развитый мозг. Господин Шимура присаживается за стол, с интересом наблюдая за действиями Саске. Когда тот наконец отвлёкся и повернулся к учителю, оперевшись о кухонную тумбу, господин Шимура подал голос. — Почему не о дедушке? — поинтересовался советник, бросая на юношу непринуждённый взгляд. — Я вижу Вам неприятно о нём говорить, — мрачно ухмыльнулся Саске и скрестил руки на груди. — Я, честно, тоже ничего о нём не знаю. Его Итачи застал, только он мне о нём ничего не рассказывал, а потом я просто прекратил спрашивать. Видел, что ему тоже неприятно говорить о нём, — он посмотрел на гладь стола, молча раздумывая, а потом пробормотал. — Судя по всему, он был неприятный человек. — В чем-то, — выдавил советник, поджав губы. — У него был, — он оттянул последнее слово и многозначительно выдохнул, — очень тяжелый характер. Не каждый человек его выносил. Госпожа Масами, пожалуй, была единственная, кто держала его в здравом уме, но когда она умерла, он вовсе осатанел. Твоему брату досталось. Саске шумно усмехается на эти слова. Он достает чашки и разливает чай. У господина Шимуры имелось много сортов чая и самыми любимыми у Саске были генмайча и молочный улун. Данзо-сама научил его пить улун с молоком и ванильным экстрактом, Саске тогда впервые восхищённо ахнул при нём — настолько ему понравилось, а ведь он не любил сладкое. Генмайча ему нравился неповторимым мучным вкусом, ещё с тех времён, когда Шисуи баловал его газировками, а когда учитель научил его солить этот чай, Саске впервые осознал свои вкусы «понятыми». Этот чай идеально подойдёт к его любимым булочкам. Саске сел на против, на «своё место» и он это часто подчёркивал, ведь осознание, что у него есть «своё место» в доме учителя — ему невероятно льстило. Он посмотрел на советника, но взгляд его сделался мрачным и почти печальным. Господин Шимура наклонил голову набок и Саске горько усмехается. — Моему брату… — бормочет он. — Вы о нём знаете даже больше, чем я. — Это не правда, — не согласился Данзо. — К сожалению, нет, — усмехнулся Саске. — Знаете, мы вроде родные, а как будто чужие друг другу. Я ничего о нём не знаю. Даже то, что Вы сказали сейчас, я вот об этом не знал. Итачи никогда мне ничего не рассказывал. Ни про деда, ни про себя. Для меня вообще новость всё это. — Быть может у него есть причины, — советник оперся подбородком о ладонь внимательно наблюдая за эмоциями мальчика, а его палец наворачивал круги по каемке чашки. — Какие? — юноша поднял бровь в недоумении. — Он постоянно корчит из себя заботливого брата, говорит, что всё для меня делает, но у него это плохо получается. Он вечно выглядит так, будто посрать не может трое суток и это моя вина. — Попробуй относиться к нему мягче, — советник смягчается в голосе, заговорил на полтона тише, будто не хотел быть услышанным. — Он правда не виноват. Саске продолжает смотреть на учителя с недоумением. Он скрещивает руки на груди и щурится, будто сказанное учителем было воспринято им как вызов к спору. — Да пошел он, — рявкнул он. — Терпеть его не могу. Данзо многозначительно вздохнул. Он понимал причины, по которым Саске обижен на старшего брата и понимал, почему Итачи против их тренировок, быть может понимал даже лучше самого Итачи. Он не хотел быть причиной раздора в семье своего ученика, потому что это привлекает слишком много внимания. Ему неудобно, что Саске ссорится со своей семьёй из-за него, ведь он всё ещё учиховский выходец, а семья в их клане первостепенна любым чужакам. Разумеется, молодое поколение не воспринимает традиции своих кланов, но в Фугаку ещё сохранились убойные предрассудки его отца, он мог изгнать Саске из клана просто из принципа и Данзо верил, что Фугаку на такое способен. Саске не стоит портить отношения с братом, ведь он будущий барон. Такое поведение не практично, ведь юноша не сможет пробиться в этой жизни без помощи клана и ему не стоит сжигать с ними мосты. Хотя бы со своим братом. Господин Шимура помнит многие страшные моменты из их прошлого и эти моменты не дают ему согласиться с этой бахвальной ненавистью в сторону Итачи. Саске важно знать какие узы на самом деле их скрепляют, Итачи не прав, не рассказывая ему об этом. — Саске, — Данзо оттянул слова и нервно застучал пальцем по каемке чашки, — а ты… совсем не помнишь своего деда? — Неа, — пожал плечами юноша. — У меня, знаете, вообще нет воспоминаний о том возрасте. Как отшибло. Ничего не могу вспомнить, — Саске щурится. — А это Вы к чему? Господин Шимура прочищает горло и придаёт голосу привычный холодный тон: — Знаешь, что сделали твои дед и отец, когда Итачи исполнилось шесть лет? — он хмурится и прямо смотрит юноше в глаза. — Они взяли твоего брата, других юных наследников клана, и отвели их на границу, где на тот момент велась гражданская война. На поле прошедшего сражения. Как на детский утренник. Чтобы дети с самого детства понимали ужасы войны. Саске некоторое время смотрит на учителя, нахмурившись. Ему тяжело поверить в услышанное. Если бы такое произошло сейчас, их бы моментально лишили родительских прав. Итачи никогда не упоминал это в разговоре, даже не намекал, у них с отцом даже ссор по этому поводу не было. — А Вы откуда это знаете? — напряжённо спрашивает он. — Твой отец хотел взять Шисуи, — Данзо откинулся на стуле и небрежно закатил глаза. — Я ему не позволил. Не в моих методах воспитания ломать детям психику, будь Фугаку хоть Бароном, хоть Хокаге. Поэтому пойми своего брата, — Данзо акцентировал внимание на последних словах. — Когда рос он, никто его не защищал от твоих отца и деда, а у тебя был Итачи. Он всегда принимал удар на себя. Они не трогали тебя, потому что, — он оттянул последнее слово, его взгляд помутнел неприятными воспоминаниями, — он всегда тебя защищал. — Защищал меня? — юноша болезненно зажмурился. — Я не могу вспомнить… Я помню только как он укусил меня и как холодно ко мне относиться начал после первого гона. Вот это я помню, — и вновь взглянул на учителя, будто бы в надежде на объяснение. — Это был не холод. Попросту… — Данзо поджал губы и увёл взгляд, пытаясь вспомнить каким был его брат раньше. — Как бы лучше объяснить, — но наконец взглянул на юношу и выдохнул. — С тобой он всегда был настороже, всегда был серьёзен. Он тщательно следил за тем, чтобы тебя никто не трогал. В особенности, твой дедушка, — господин наклонил голову и красноречиво расставил ладони. — Он с самого детства не жил в тепле и домашнем уюте, он не мог уйти из дома и быть уверенным в твоей безопасности, всюду таскал тебя с собой. Даже школу прогуливал, чтобы следить за тобой. Ты ведь не помнишь, как тебя отводили на границу? — Саске качает головой. — Потому что этого не было. Итачи не позволил им это сделать. Не без моей помощи, но инициатива была его. — Вы говорите, что он всюду таскал меня с собой, но это не правда, — щурится юноша, облокотившись о стол. — Он неделями не появлялся дома в подростковый период. — Нет, Саске, — твёрдо отрезал Данзо. — Он никогда не оставлял тебя дома наедине с семьёй. Никогда. Саске не помнит этого. Он помнил о том, что Итачи стал «неудобным», но теперь он понимает, что это не его оценка, он впитал эту оценку от своих родителей. О недельных отсуствиях Итачи дома он тоже не помнил, но он запомнил, как об этом трещали родители и память додумала детали. В самом деле, он не помнил и половины из той характеристики подросткового бунта брата, которую описал для себя. Он даже не помнил, как брат прогуливал школу. Шисуи что-то такое рассказывал, про создание клонов и прогулы, но Саске думал, они вместе прогуливали школу ради пьянок. Саске не знал, что ради него. — Нихера себе. Итачи мне никогда об этом не рассказывал… —он красноречиво замолчал, тщательно обдумывая сказанное. — Чёрт возьми, — горько выдавил он и запустил пальцы в волосы. — Я вел себя как мудак. Почему он мне об этом не рассказал? Я бы… — он бы не стал говорить и толики тех слов, которые говорил брату. Внезапно Саске почувствовал себя страшным подлецом. Он почувствовал такую вину, какую нельзя просто взять и проигнорировать. Данзо не упомянул мать, Саске удивился этой проницательности. Матушка в самом деле не обладала достаточной силой, чтобы противостоять отцу, она могла только кричать и не более. Саске повезло войти в лета, когда его дедушка умер, поэтому он не помнил какая обстановка царила в доме раньше. Он не знал, как умер дедушка, Итачи лишь мельком упоминал, что тот проиграл кому-то в дуэли, а кому никто не говорил. Иногда его пугает отсутствие абсолютно всех воспоминаний из раннего детства, но он списывал это на плохую память или что в детстве с ним не происходило чего-то особенно счастливого. Когда ещё Итачи не превратился в «Лорда Тьмы», он говорил мельком и обрывками, что отец стал мягче, после смерти деда, что сейчас им живётся гораздо лучше. Однако Саске не с чем было сравнивать, он ничего не помнил. — Я это никому не рассказывал, но… Только Вы Итачи об этом не говорите, — господин Шимура молча кивнул в ответ и Саске нервно заломал пальцы. — В общем, меня дико беспокоит его бессонница. Ему постоянно снятся кошмары, и он спит по шесть, а то и по четыре часа. Он это не говорит, но я вижу, он сильно за меня беспокоится, у него постоянно руки дрожат и ногти все искусаны, и курит ещё много. Такое ощущение, будто он до смерти боится, что я умру. Не знаю, мне так кажется… — он неловко потер шею, будто от неудобной чувственной правды всё его тело заломило. — Он мне истерики закатывает, если я беру опасные миссии или вот с Вами тренируюсь. Прям вторая мама. Такой же истерик, не верующий в мои силы. — Столкновение со смертью в столь юном возрасте имеет свои последствия, — спокойно поясняет Данзо, отпив чая. — Всё это копится снежным шаром в отрочестве и падает на голову в зрелости. Я часто ругался с Фугаку по этому поводу. Бессонница и тревожность лечатся особыми методами, — он некоторое время молчит, раздумывая и словно уверив себя в чем-то, наконец проговаривает. — Отведи его к врачу. У нас много замечательных лекарей. Саске отмахивается: — Он не пойдет к местному. Он вообще не любит говорить о своих проблемах, всегда отмалчивается. — Есть один, кто не разбалтывает чужие секреты и превосходно разбирается в человеческом теле. Он живёт за границей города. Не местный. Его зовут Орочимару, — Саске подозрительно щурится в ответ и Данзо усмехается. — Не внушает доверия? Я сам к нему хожу. Дам тебе адрес. Можешь хоть сегодня к нему прийти. Саске пожал плечами. Вряд-ли ему удастся уговорить брата на приём, но он попытается. Итачи не привык рассказывать о своих проблемах или переживаниях, даже когда его метка передаёт невообразимый вихрь чувств, Итачи продолжает отмалчиваться, не отвечает даже на прямые вопросы и всё клокочет: «Не беспокойся об этом». Как же Саске не беспокоиться? Он ведь его брат, он не может не беспокоиться. Саске поднимает заинтересованный взгляд, советник опять наклоняет голову набок. Данзо-сама может знать о брате больше. Если он учил Шисуи, Итачи определенно часто был у них дома, Данзо знал Итачи ещё до того, когда он стал «таким». — Я всё хотел Вас спросить, — Саске долго не решается с вопросом, терроризируя чашку пальцами, всё нервно крутил её ими, но наконец скалится. — Мы раньше не встречались? У меня с самого нашего знакомства ощущение будто я Вас где-то видел. — Ты не помнишь? — Саске потупил взгляд в ответ, советник пожимает плечом. — Тогда и не нужно вспоминать. Это плохие воспоминания. Вот уж здрасьте! Юноша возмущённо восклицает: — Эй! Да кто ж так делает? Теперь Вы обязаны рассказать! — Я не могу, — несогласно закачал советник головой. — Если это не рассказывал тебе Итачи, я тем более не могу рассказать. Хватает и того, что я уже наговорил. Ему не понравится твоя осведомленность. Саске цокнул языком и следом за учителем откинулся на стуле, не отнимая взгляда от собеседника. — Я ему не скажу, — ответил он серьёзно, его взгляд омрачился и потемнел. — Но, на самом деле, то что Вы сказали… Мне будто полегчало, — такое тяжело говорить прямо, но Саске всегда и во всем хотел быть честным. — Ни он, ни отец, ни мать никогда ничего не рассказывали. Я всё гадал, почему он такой говнюк, я ведь стыдился своей ненависти к нему, просто… — слова излишни, он только горько качает головой. — Не знаю. Всё это такая глупость. Он отмалчивался, а я его за это ненавидел. — Быть может из-за незнания, — советник снова облокачивается о стол и смотрит на юношу прямым, красноречивым взглядом, он придал своему тону некоторую нежность. — Саске, твой брат очень тебя любит. Я говорю это, потому что знаю. Юноша усмехается: — Я не то чтобы не верил в его любовь. Просто его любовь очень… — он цокнул языком, и скрестил руки на груди, спрятав взгляд, будто не решался о чём-то рассказать. — Знаете, — выдохнул он наконец мучительно. — Он побил моих одноклассников однажды. Мне десять было. Они меня избили, а он их в ответ избил. «По-взрослому» избил. На мне несколько ушибов было и синяков, а Итачи одному из них зубы разбил о бордюр, — Саске поёжился от последних слов. — Мне до сих пор вспоминать это жутко. Со мной никто после этого не общался. Все боялись моего брата. Только Сакура и Наруто со мной подружились, но даже их Итачи запугивал, — он улыбнулся, будто что-то вспомнив, но вскоре опять омрачился. — Мне не хочется видеть своего брата таким, но он всегда такой, когда дело касается меня, — Саске некоторое время молчит, бездумно разглядывая гладь стола, чем дольше он вспоминал, тем темнее становились его глаза и тем явнее на его лице проявлялся призрак какого-то подавленного детского ужаса. — Вы вот сейчас говорите, что он защищал меня перед отцом. Я ведь начинаю вспоминать. Отец как-то поднял на меня руку, ничего серьёзного, обычная оплеуха, но Итачи разбил ему нос. Они тогда подрались. Мама спрятала меня в комнате, она даже Итачи ко мне не подпускала, а мой брат… — он судорожно и тяжко выдохнул. — Не говорите об этом никому, хорошо? — Данзо молча кивнул. — Он с такой силой толкнул мать от меня, что она ударилась о шкаф. Она плакала, ей точно было больно, но его это не волновало. Он взял меня на руки и отвёл в парк. Мы до самой ночи там сидели, пока я не успокоился. Я почему это рассказываю… У него взгляд был такой. Мёртвый. Он до ужаса меня напугал. Когда он взял меня на руки, я даже не пикнул, так сильно его боялся, а в парке разревелся как младенец. Ему ничего не стоило ударить мать. Он так легко… — Саске кривит губы. — Он даже не извинился перед ней. Он выкрутил всё так, что виноваты они. Нет, я не желаю зла брату, но ему сходят с рук любые зверства, потому что люди боятся его. Он ни себя не ценит, ни людей вокруг. Господин Шимура красноречиво вздохнул. Тяжёлый рассказ, но не удивительный. На самом деле, поведение Итачи абсолютно естественное. Он вёл себя так и будучи ребёнком. Итачи не знал отцовской любви, он рос в тяжёлой и очень напряжённой обстановке. Мать душила его опекой, а отец и дедушка давили его, давили с такой силой, что попросту сломали. Данзо даже понимает о каком «мёртвом» взгляде Саске говорит, ведь сам видел эти пустые, холодные глаза у одиннадцатилетнего ребенка. Ему жаль этого юношу, жаль, как каждой матери жаль сирот. Дети не заслужили такой участи. Фугаку отвратительный отец и Данзо ничего не переубедит в этом. — Я не оправдываю твоего брата, но могу понять, почему Итачи ненавидит твоих родителей, — Данзо нервно прочистил горло и придал голосу жесткий, серьезный тон. — Я видел какими методами его воспитывали. Они получили, что заслужили, ничего иного из него бы не выросло. Что посеешь, то и пожнёшь, — он пожимает плечом и вновь акцентирует внимание на сказанном. — Однако. Ты, пожалуй, единственный человек, которого он искренне любит. Если тебя не устраивает его поведение, если ты знаешь, как это исправить, то ты тот, кто действительно сможет его изменить. Только ненавистью и агрессией ты ничего ему не докажешь, — сказал он и наклонил голову набок. — Понимаешь о чём я говорю? Саске пожал плечами: — Я постараюсь. Может что-то получится… — он выждал паузу, прежде чем поднять на обозрение учителя блестящий взгляд. — Спасибо Вам за совет и за то, что выслушали меня, — и снова улыбнулся ему той красивой, искренней улыбкой, которую показывал ему лишь однажды. Сердце кольнуло ещё один раз и господин наконец улыбается мальчику в ответ.

***

Лучшие сладости пеклись в стране Чая, Саске знал это благодаря Итачи. В стране Огня самое сладкое, что употребляли люди — был чай с мёдом, кисель или сбитень. Тут любили плюшки со сладким творогом, маковые кренделя и пирожки с вареньем, — всё, что быстро набивало желудок. Итачи любил более изысканные сладости — шоколад, бланманже, безе, клафути, муссы и такие десерты, где не нужно было бросать тесто в печь и ждать, а созидать и чувствовать. В Конохе можно встретить несколько «десертных домов», как их называли гурманы, и лучшие из них принадлежали омегам из Чая. Повара там бывшие шиноби, изучившие некоторые техники, но не найдя себя в битвах, развили свой неординарный талант в кулинарии и используют теперь хитрости управления стихиями, для придания блюдам уникальной текстуры и вкуса. Итачи часто рассказывал брату об этих заведениях. Его возгласы «Бутик Аташе открылся!» он слышал на другом конце квартала Учих. Однако Итачи, по какой-то причине, эти сладости себе не покупал. Саске не знал почему. Быть может, иначе пришлось бы вставать с кровати и что-то делать — верно поэтому. Саске ничего не стоило их купить, он даже не струсил, увидев огромное столпотворение людей рядом с одним из таких бутиков. Люди стояли тремя очередями к трём кассам и оглядев это безобразие, Саске сказал себе: «Ещё чего» и с упорством, достойным воинов страны Огня, принялся продираться через эту толпу. Он буквально «пошёл по головам» игнорируя все претензии в свою спину и не то чтобы эти претензии были громко кинуты ему в затылок, ведь каждый стоящий здесь понял — это Учиха, а с Учихами лучше не ссориться. Однако один возымел наглости и попытался толкнуть юношу от прилавка, Саске красноречиво наступил ему на лицо и рявкнул: — Вмажь говна. Стоя на головах нерасторопных прохожих, ему открылся лучший вид. Он внимательно оглядел прилавок, прочитал названия, снова оглядел прилавок и уже позволил себе красноречиво сморщиться. Названия сладостей были не то чтобы уникальными, Саске первый раз слышит о подобном. Там было: сорбет из алое на подушке огуречного тартара; Пять текстур миндаля и абрикоса, посыпанные снегом из миндаля из жидкого азота и парфюмированные эссенцией из сока абрикоса; Яблочный сорбет с шампанским, закрытый в яблочном паре; Панна-котта из щавеля, мороженое из ряженки и курд из эстрагона; Ревеневый пирог с мороженым из топлёного творога; Мороженое из оливкового масла на подушке розмарина, приправленное солью. Всё это не вызывало в Саске даже аппетита. Он так неловко подумал, а можно ли вообще такое есть? Не отравит ли он брата? Казалось бы, некоторые ингредиенты знакомые и по отдельности он бы их съел, но вместе… — Ебать. Что это за названия такие? — Саске громко окрикнул продавца и помахал ему рукой. — Эй, пацан, иди сюда, — подоспевший юноша поклонился и Учиха наконец слез с голов, чтобы указать пальцем на блюда. — Что это за херня? Это есть хотя бы можно? — Можно, — снова поклонился юноша. — Это игра с текстурой и вкусами, господин. Для тех, кто пресытился и желает испробовать чего-нибудь нового. Саске кривит губы и скрещивает руки на груди: — А это понравится, ну типо, конченному сладкоежке, который все возможные сладости перепробовал? — Очень-с, — опять поклонился юноша. — Обновит вкусовые рецепторы, испытает новые миксы аромата и вкуса. Если он настоящий ценитель сладостей. Саске вновь окидывает прилавок взглядом. Нет, ну если «испытает новые миксы», тогда быть может в этом есть какой-то смысл. Саске всё равно не понимает всего этого утончённого изыска, он и сладости то не любил, чего и говорить об игре «текстур и вкуса», это слишком далёкие от него понятия. Саске даже не различал тона специй, его вкусовые рецепторы сожжены острыми перцами и это не лечится. Младший брат ушёл домой с полными пакетами всевозможной дряни, но он был абсолютно уверен, что Итачи эта дрянь придётся по вкусу. Если же нет, он разгромит этот бутик и камня на камне от него не оставит. Он чувствовал себя оскорблённым покупая сладости, будто он кому-то проиграл, быть может своей альфачьей мужественности. Саске тихо заходит домой, телевизор всё так же работает, и он наблюдает чёрную макушку. Шесть утра, и брат опять не спит. Итачи не поворачивается, тогда Саске красноречиво прочищает горло. Да, они поссорились, но ведь младший брат пришел домой, можно быть и посговорчивее. Итачи устало поднимается на руках и внимательно осматривает юношу, Саске давит ехидную улыбку. — Саске… — Итачи неодобрительно щурится. — Ты опять был у… — Так, спокуха! — восклицает Саске. — Прежде, чем ты продолжишь ворчать, — он достаёт из-за спины два белых пакета с золотой эмблемой и ставит рядом с братом, на спинку дивана. — У меня для тебя подарок. За него всё сказала эмблема на бумажном пакете. Это знак «Бутика Бланше», одного из самых лучших десертных домов Конохи. Саске верно сам не понимал, насколько ценный пакет он держал сейчас в руках, раз желал поскорее от него избавиться. У Итачи челюсть отвисла, настолько он был поражён. Он сначала посмотрел на пакет, потом на Саске и младший брат улыбнулся ему. Это не был оскал, это была искренняя улыбка, ведь Саске рассмешили эти огромные, полные удивления глаза. Наконец-то в них есть живой блеск. — Шутишь? — удивлённо хрипит Итачи, заинтересовано разглядывая содержимое пакетов, а потом снова поднимая взгляд на брата. — Откуда это у тебя? Они же работают всего несколько часов в день и там километровые очереди. Саске первый раз видит брата таким восторженно-довольным. Он улыбку-то его видел редко, а столь блестящий удивлённый взгляд, как у ребенка — никогда. Будто ему десять лет и он получил на день рождения подарок. Саске приятно хотя бы на мгновение увидеть своего старшего брата таким… счастливым. — Ну знаешь, людям тяжело отказывать Учихам, — заехидничал Саске и потянувшись, направился в свою комнату. — Наслаждайся, братан. — Ты не будешь? — у старшего брата полный надежды взгляд, однако Саске не понимал, что он от него хотел. — Фу, не, — скривился юноша. — У меня ещё от их названия весь аппетит пропал. Я лучше что-нибудь более приземлённое похаваю. Без «игры вкуса и текстур». Итачи поджимает губы. Что это с ним? Чего это он вдруг решил его порадовать? Они же в ссоре. Саске никогда ему ничего не дарил без повода, тем более сладости, тем более такие дорогие сладости. Итачи сам жадничал тратиться на эти пирожные, а тут Саске, который ненавидел сладкое и никогда не тратил на них и полушки своих денег. Сердце удар пропустило. Надо же. Его младший брат просто так купил ему то, что Итачи так давно хотел попробовать. Он помнил об этом. Не забыл. Подумал о нём. Как-то… тяжёло сдавило грудь, будто весь воздух вышел из лёгких и с красных опухших глаз его аккуратно упали слезы, смочив пергамент темными пятнами. Руки онемели. Итачи странно себя чувствует. Саске заметил его слёзы и обеспокоено метнулся к нему. — Эй, ты чего? — испуганно заклокотал младший брат, пытаясь выловить его лицо. — Эй. Братан. Тебе не нравится? Итачи отмахивается и как-то нервно крутит головой, будто пытаясь спрятать лицо за длинными волосами. — Всё нормально. Я просто… — он сжимает пакет крепче, и продолжает нервно дёргаться, то пожимает плечами, то качает головой. — Немного. Смущён. Даже немного… Может, рад? — Люди обычно не плачут, когда рады, — неловко оскалился Саске. Потому что Итачи не помнил, когда в последний раз чему-то искренне радовался. Он не мог понять испытанных сейчас чувств, он забыл время, а быть может никогда не знал, когда ему не приходилось нервничать по любому поводу. Он хоть раз, в своей жизни, был счастлив? Должно ли быть так больно, когда так хорошо? Саске хотел было сказать что-нибудь, но любая ласка его смущала, добрые слова говорить Итачи куда тяжелее, чем грубые. Он поступает иначе, красноречиво укладывает голову на худое плечо брата и многозначительно вздыхает. На улице поёт звучной трелью синица, с открытой террасы тяжёлыми кубами пара доносится влажный воздух, пропитанный душистыми нектарами садовых цветов. Сквозь шторы, еле-еле, пробивался призрачный прохладный свет. Тихо, только еле слышное бормотание телевизора щекочет уши. Они единственные в доме не спят. Саске думал о том, что вёл себя с братом отвратительно и искренне сожалел обо всём. — Знаешь, я нашёл хорошего доктора, — Саске первым подал голос. — Он может вылечить твою бессонницу, ну и… всё остальное. — Я сам справлюсь — хрипит Итачи. — Пошли, — юноша отнимает голову от плеча брата и серьёзно смотрит тому в глаза, Итачи вновь прячет взгляд. — Он хороший. Он никому не расскажет, — брат никак не реагирует и Саске продолжает давить, — Итачи, он тебе поможет. Выпишет таблетки, и ты наконец сможешь нормально спать. Старший брат откладывает пакеты на кофейный столик и откидывается на диване. Он заводит прядь волос за ухо и вздыхает. Итачи много чего хотел сказать вопреки, но не хватило ни слов, ли сил противостоять Саске. Шесть утра, откуда силам взяться в его измождённом теле? — Откуда такая уверенность? — нервно спрашивает он. — Его посоветовал человек, чьему мнению я доверяю. — …не знаю, — Итачи пожимает плечами. — Не хочу. Как Саске и думал, ему придётся пробиваться через упрямство брата и его абсолютную апатичность. Юноша не знал какие слова заставят брата передумать, поэтому решил просто говорить честно: — Я пойду с тобой. Я уже был у него, он очень умный. Я и половину его заумного пиздежа не разобрал, но кажется он сечёт в болячках. — Не знаю… — вновь обессиленно пробормотал Итачи. Саске вздыхает и кладёт отложенный пакет с пирожными обратно на колени брата. У него проникновенный и нежный взгляд, он крепко сжимает его холодную ладонь и качает головой. Тяжёлая смесь чувств. Почему он раньше не понял, что Итачи нужна помощь? Почему был так ослеплён своей ненавистью? Отец всегда их сталкивал лбами, но сейчас, он наконец почувствовал то, чего на долгие годы был лишён. Сейчас он рядом. Он его поддержит. Как когда-то старший брат поддерживал его.