После молнии следует гром

Шисуи вступил Корень ещё в одиннадцать лет, с этого же возраста Данзо начал его усиленно тренировать. Для Шисуи не было новостью решение Данзо назначить его своим первым заместителем, он с самого детства об этом знал. Данзо давно искал себе приемника и появление в жизни Шисуи, было для него как судьбоносный знак, он не сомневался ни на секунду, что Шисуи приведёт организацию, основанную им и Кагами когда-то, к величию, ведь сам Данзо уже устал от сего бремени. В Корне не было такой вакансии — «заместитель директора», ведь пускай Корень это официальное государственное подразделение, отношения там были далеко не официальные и Данзо называть «директором» не поворачивался язык. Он был попросту «главным», а что именно в это слово вкладывали его подчинённые, от каждого зависело индивидуально. Для большинства нэповцев Корень был домом, а его коллеги — семьёй. Для выходцев из детских домов, для детей брошенных родителями, случайно или намерено, для тех, кто не имел своего дома, Корень стал тем, что они желали получить ещё в детстве — семьёй. Многим из подчинённых Данзо заменил отца и мать, был в их жизни главным родительским примером, и то уважение, какое они испытывали и выказывали ему, несло в себе более глубокое чувство, чем уважение к какому-то там директору. Они шли на самоубийственные миссии и беспрекословно слушались его приказов, искренне веря в идеологию своего лидера, они все были уверены, что жестокие методы господина необходимы их стране, и шли на любые миссии во благо родины. Так они были воспитаны. Изначально Корень таким не был, но время и новые порядки изменили его до неузнаваемости, одно Корень нёс в себе с самых истоков — оппозицию действующей власти. Это не означает, что Корень действовал против страны и государя, и не было то странным, что Корень сотрудничал с Хокаге, — эта государственная оппозиция попросту предлагала свою помощь и своё видение в решении международных конфликтов. Шисуи, с детства подверженный влиянию Данзо, отличался от остальных тем, что категоричные и радикальные методы ведения дел он перенял от него сам и по своему желанию. Весёлый, беззаботный образ — лишь одна из граней его сложной личности, и если многие знали его как беспечного и озорного добряка, Данзо знал его как невероятно ответственного, грозного и умного лидера. Шисуи умел разделять работу и личную жизнь, но всё равно повторил путь своего воспитателя, крепко связав свою жизнь с Корнем. Быть главным, после Данзо, это уже значило быть главным. Господин мог не выходить на работу и быть уверен, что Шисуи сам возьмёт заказы, сам набросает план, сам даст задания и сам примет все отчёты. Данзо не ставил ему метку на язык как раз потому, что эта организация уже принадлежала Шисуи, стоило ему сюда вступить. Он уже был там главным, его слушались так же беспрекословно, как и Данзо, и Шисуи никогда тут никого не предаст. С воспитанием Шисуи как приемника Данзо справился превосходно. Шисуи не противился этому. Он любил свою страну, не соглашался с мягким правлением Хокаге и выпускал на работе пар. Его излишняя эмоциональность находила отдушину, — убей он предателя, террориста или подорви он строй маленькой страны для увеличения границ своей собственной. Его с детства увлекала политика, он сам просил Данзо рассказывать ему о работе, потому что интриги и кураж политических игр находили отклик в его буйном нраве. Схожесть Шисуи и Данзо, подмеченная Итачи, на деле случайна. Шисуи родился холериком, а как это бывает в истории, именно этот тип темперамента прекрасно подходил на роль политических лидеров. Тобирама, Мадара и даже Хаширама были холериками. Данзо тоже был холериком, только скрывал это, считал в политике не должно быть чувств, что чувства приемлемы для манипуляции массами, но не для манипуляции лидером страны, однако не отказывал себе в удовольствии порой удовлетворять свои эмоциональные порывы некоторой жестокостью. Только Данзо, при всём его высокомерии, нехотя, но и с долей гордости, признавал, что Шисуи будет куда более продуктивным лидером, чем он сам. Из-за пола. У каждого пола были свои «половые особенности». Люди делились на два пола — альфа и омега, и разветвлялись на четыре гендера: эпсилон, сигма, омикрон и дельта. Альфы славились агрессивностью, вспыльчивостью и повышенным либидо. Грозные собственники и сильные войны. У них редко присутствует эмпатия, они имеют дегенеративный эмоциональный диапазон, но взамен обладают высокой силой. Разумеется, это расхожее мнение, каждая альфа уникальна по-своему и многое зависело от культуры и воспитания, но всё же, такие эмпатичные эпсилоны как Хирузен и Шисуи большая редкость. О либидо альф, — эпсилонов и сигм, — ходили легенды. Тот же Хирузен, не смотря на сильную любовь к своей жене Бивако, был известен в народе как похотливая волокита. Само явление такой сильной привязанности Хирузена к жене и Шисуи к Данзо уникально для альф, ведь половая особенность эпсилонов — очень высокое либидо. Сигмы были куда менее похотливыми, чем эпсилоны, но и те славились наличием от пятнадцати до сороки половых партнёров за один цикл. Омеги за цикл могли переспать максимум с десятью. У эпсилонов эта цифра доходила до инфернальных значений. Альфы хороши в правлении, ведь были эгоистичны и амбициозны, в самом их естестве заложено доминировать над остальными, а отсутствие в них жалости, делало из них абсолютно хладнокровных, жестоких, но очень продуктивных лидеров. Омеги, — омикроны и дельты, — в свою очередь имели повышенную эмпатию, эмоциональность и быстро привязывались к людям. В них развит сильный материнский инстинкт, настолько, что омеги с радостью воспитывали чужих детей, не беспокоясь о разной крови. Омеги обладали хорошим обонянием и слухом, были творческими и изобретательными, — многие картины написаны омегами, многие рестораны страны держали омеги, и большинство песен, ушедших в народ как достояние, так же были написаны омегами. Однако омеги были физически слабыми. Для уравнивания их с альфами, природа снабдила их превосходной сметливостью и хитростью, омеги умели получать желаемое не силой, но разумом. Высокая физическая сила Данзо — для омеги так же исключение, всё потому что стиль боя клана Шимур был выбран судьбоносной случайностью как идеально подходивший для его тела стиль, искореняющий его половые ограничения. В бою омеги чаще пользовались техниками, поэтому Сай или Фуу ценились как бойцы, они развивали то, в чём были хороши, но это не было физической силой. Данзо сам не знал, что «укус крокодила» идеально подходил для омег, ведь не развивал мышцы, плохо растущие у омег, но развивал связки и сухожилия, которые у омег были крепче, чем у альф. Именно поэтому стиль не подошёл Шисуи, не подойдёт он и Саске, но если бы Данзо развил этот стиль у Сая, то нашёл бы наследника своей техники боя. Его внутренний сексизм не позволил этому случиться. Данзо, даже при всём желании, полностью отречься от своего пола не мог, не всё в этой жизни возможно. Калека никогда не встанет на свои ноги, а глухой никогда не услышит, так же и омега никогда по-настоящему не станет альфой и наоборот. Он мог вести себя как альфа — агрессивно, жёстко, грозно, — но свою половую особенность не мог искоренить. Как омега, он крепко привязывался к людям, тяжело переносил утраты, обладал эмпатией и воспитывал чужих детей как своих собственных — на что не способны альфы. Не внимая напускному хладнокровию, он ненавидел убивать своих подчинённых в наказание за предательство и никогда не делал это своими руками. В самой глубине души, он был мягким человеком, и он часто сокрушался, как же его слова порой расходятся с действиями. Ведь, как лидер, он обязан наказать Шисуи за столь вульгарное поведение, он сам говорил, как важно поддерживать дисциплину, но шла уже вторая неделя, а он не сделал ему ничего. А ведь альфа таким мягким быть не может. И Данзо думал именно потому, что Шисуи не обладал слабостями пола омеги, ведь он эпсилон, он сможет сделать из Корня то, чем Данзо по-настоящему хотел его видеть. Он взращивал в нём качества лидера. Развивал его ум и красноречие, готовил его тело и дух к жестокому миру, хотел подготовить его ко всему, хотел сделать из него того, кем сам не мог быть. Это его труд, его долгие годы терпения и обучения, неужели он заслужил такого итога? Избегает и прячется от собственного воспитанника, как от неудобной проблемы. Не может просто взять и выдохнуть — Шисуи не позволял. Всё это давило тяжким грузом на его плечи. Проблема в нём, в Шисуи, проблема в его чувствах. Он должен поговорить с ним, должен надавить своим статусом начальника и потребовать объяснений, но Шисуи бередит старые раны, и советник вновь замечает за собой ужас. Данзо боится, что всё повторится опять, что всплывёт причина их разлуки, он боится ему противостоять, ведь у него нет на это сил. Он хочет, чтобы это, наконец, прекратилось. Он думал, что прекратилось, но, к его сожалению, причина этих четырёх лет их игнорирования, продолжала висеть над ним назойливой тревогой. Им нужно поговорить, Данзо решился, он не позволит страху управлять собой, но когда Шисуи зашёл в его кабинет и вновь посмотрел на него этим взглядом презрения, у советника будто пропал дар речи. Как же ему всё исправить, как не напороться на многочисленные мины, расставленные их непростыми отношениями? Юноша стоит в дверях, даже не здороваясь, и господин незаметно вздыхает. — Шисуи, сядь. Нужно поговорить.

***

— Я хочу поговорить с тобой, — озорливый и звучный бас раздаётся в комнате, нарушая тишину. — Ты не занят? Из-за двери показалась смешная макушка и Данзо поворачивается на знакомый голос. Слегка тронулось сердце, когда он увидел его в проёме двери. Его малыш вымахал до таких невероятных размеров, а ведь будто вчера он еле доставал господину до груди. Сейчас господин сам дышал ему в грудь. Ростом явно не в отца пошёл. Сегодня Данзо должен сказать ему, что теперь они будут жить раздельно. Он долго тянул с этим, всё не находя в себе сил на этот тяжёлый диалог, но он не мог просто съехать и не предупредить об этом, и как славно, что Шисуи сам зашёл к нему. В кабинете никого нет кроме них двоих, им никто не помешает всё спокойно обсудить. Шисуи ставит кипу документов на стол и наклоняет голову, выжидая ответа. Господин сначала смотрит на эту кипу, потом на Шисуи, отодвигает бумаги в сторону и кротко улыбается. — Для тебя я никогда не занят, — он сказал это нежно, но заметив пасмурный вид юноши, слегка удивлённо добавил следом. — Что-то случилось? Ты опечален. Шисуи хмурится: — Хирузен сказал, что ты выбрал невесту, — он давит на последнее слово, — для меня. Я хотел удостовериться, что это правда и ему не послышалось, — его взгляд поледенел и он произнёс хрипом: — Это правда, Данзо? Советник недовольно кривит губы — чёртов старик проболтался. Что не скажешь Хирузену, тот обязательно всем это растреплет. Господин прячет руки за длинными рукавами халата, чтобы гневно их сжать. Шисуи нельзя об этом знать, ещё слишком рано. О предположительной невесте, Данзо хотел ему сообщить, когда переедет, чтобы прошло достаточно времени, и Шисуи бы от него отвык. Очень плохо, Данзо уже жалеет, что выбрал именно этот день для предупреждения о скором переезде. Шисуи разозлился из-за этой новости и Данзо нужно его усмирить. — Я тебе ещё никого не выбрал, выбирать будешь ты. Не надо так на меня смотреть и разговаривать так со мной тоже не надо, — недовольно пробормотал советник и зашёл за письменный стол. Шисуи смотрит на него неотрывно, слишком явно демонстрируя беспокойство. Он напряжен, Данзо это видит, но он не мог помочь ему, мог только усугубить это состояние, поэтому он тщательно подбирает в голове слова. — Не могу понять к чему такая спешка, — нервная улыбка трогает губы, Шисуи щурится. — Ищешь мне невесту, пропадаешь из дома неделями. Ты куда-то собрался? Просто я сейчас не готов к подобным отношениям. С омегами. «С омегами», Данзо на это кривит губы. Сейчас Шисуи не готов, но потом он будет готов, это всё подростковое, он просто запутался и Данзо не перестанет ему это повторять. Все молодые альфы воротят нос от серьёзных отношений, но Данзо опытнее, он прожил куда дольше Шисуи и знает, как многие эпсилоны в зрелости жалеют об упущенной семейной жизни. — Когда-то ты всё равно начнёшь ими интересоваться. Не всю же жизнь ты будешь пропадать на работе, и гулять с Итачи. В какой-то момент… — он опустил взгляд и бездумно рассматривал древесную гладь стола, Шисуи опустил взгляд следом, пытаясь прочитать выражение его лица. — Ты задумаешься о семье. Тебе захочется жениться, завести детей. — Когда ты собирался мне об этом сказать? — юноша вновь поднимает холодный взгляд на мужчину. — Шисуи, не надо так реагировать, — советник нервно вздыхает и взмахивает рукой. — Я не выбирал, а только говорил. Патриарх рода Абураме желает сватать тебя своей дочери. Абураме один из великих дворянских домов Конохи, разумеется, это заинтересовало меня. Свадьба с ними принесёт тебе немало полезных связей и откроет множество путей развития. Если хочешь, я могу назначить вам встречу на этой неделе, и кто знает. Может, я, наконец, стану дедушкой, — и не смог скрыть улыбки от этого слова. Ему приятно об этом думать, Шисуи это видит. Но Шисуи неприятно. Юноша холодно усмехается. — Нет, — тихо отвечает он. — Это меня не интересует. — Невест в городе много, дефицита в них нет, — пожимает он плечом. — Я тебя не тороплю. Они все молодые, красивые и здоровые. Ты можешь выбрать любую омегу. Какой акцент он сделал на словах «молодые» и «омегу», верно уже знает причину недовольства Шисуи. Альфа хмурится. — Данзо… — И, тем не менее, настаиваю поторопиться, — он продолжал его перебивать и юноша глубоко вздыхает. — Не знаю, сколько мне осталось, определённо немного, и я буду опечален, если не увижу твоих детей перед смертью. Хочу описать их в подробностях, когда встречу твоего отца. — Данзо, ты можешь меня… — Шисуи, хватит, — рявкнул господин и нахмурился. Шисуи смотрит, неотрывно, молчит и смотрит. Он знал о догадках господина и для него весь этот цирк с выбором невест — не более чем попытка обмана, глупая попытка его запутать. Шисуи не нужны эти невесты и Данзо это знал. Он не мог не знать, ведь если бы не знал, не искал бы ему так отчаянно невесту. — Я люблю тебя, — сказал Шисуи твёрдо и уверенно. — Как альфа. И я хочу, чтобы ты знал об этом. Господин смотрит на юношу неотрывно и молчит. Шисуи тяжёло даётся это молчание, тяжёло ожидать очевидной реакции, но он терпит и молчит, ожидая. Что Данзо ему на это ответит? Советник поворачивается к окну и вздыхает. — Иногда, — он снова замолчал, но теперь скорбно закачал головой и так же скорбно усмехнулся, — я скучаю по тому, что ты больше не тот маленький весёлый ребёнок. Что ты больше не мой маленький малыш, просящий у меня только игрушки. Почему ты так быстро повзрослел? Данзо умел сказать так, что Шисуи желал провалиться под землю. Он стыдит его за чувства, хочет заставить Шисуи пожалеть, чтобы не отказывать прямо, но Шисуи не жалеет. Как можно пожалеть за сказанные слова любви? Он знает, что чувствует и хочет быть откровенным, хочет разрешить это раз и навсегда. Но господин ему в этом не помогает. Почему он заставляет стыдиться своих чувств? Разве Шисуи виноват? Пускай они оба эпсилоны, ну и что? Многие альфы вступают в отношения, да, они другие и не такие как с омегами, но ведь между эпсилонами и даже сигмами случается настоящая любовь, пускай редко, но в этом нет ничего страшного. Это не проблема для Шисуи, но очевидно это проблема для Данзо. — Нам придётся разъехаться, — наконец признаётся он. Шисуи ошарашенно распахивает глаза. Он подумал ему послышались эти страшные слова и он переспрашивает: — Что? Что ты сказал? Господин не повернулся. Не хватило смелости сказать это в лицо, и он продолжил бормотать не оборачиваясь. — Я больше не могу с тобой жить. Я переезжаю завтра. — Завтра? — испуганно повторил Шисуи. — Как же это? Ты бросаешь меня? Почему? Из-за признания? Есть много причин, но не все Данзо мог ему рассказать. Эти причины были слишком существенные, чтобы господин закрывал на них глаза, но да, отчасти, это из-за чувств юноши. То что Шисуи его любит как альфа Данзо знает уже давно. Для него это не новость. Поэтому он переезжает. — Не совсем… — подавленно отозвался он. — Мы же семья. Почему ты уходишь от меня? Почему ты говоришь об этом только сейчас? — голос юноши звучит отчаянно, будто он вот-вот сорвётся на крик или плач, Данзо это терпит. Пути назад нет. Он должен дать мальчику свободу. — Брось, Шисуи. Да какая же мы семья. Твой настоящий отец Кагами. — Я не понимаю… что это значит? В смысле не семья? Ты не считаешь меня частью семьи? Ты больше не любишь меня? Советник замялся: — Нет, я имел ввиду… Другое. То есть. Я же… Я же не твой отец. Твой отец… Шисуи почти истерично вздыхает. Да что он заладил с его отцом? Он умер! Зачем Данзо постоянно напоминает ему о нём? Зачем постоянно приводит его в пример? Он умер. Одиннадцать лет назад. Его больше нет! Но Данзо ведёт себя так, будто он жив и это невыносимо. Почему Шисуи должен делить его со своим мертвым отцом? Почему в разговоре постоянно всплывает он? Только и разговоры, что о Кагами, он устал от них! — Мой отец умер. А ты здесь… — выцедил он сквозь зубы. — Только ты меня тоже бросаешь. — Я тебя не бросаю, — Данзо повернулся и пожалел об этом, вид юноши поверг его в ужас, на лице Шисуи читалась такая боль, что сердце советника кольнуло. Он некоторое время смотрит на него, давая ему время остыть, но увидев, как эмоции юноши только явнее проявляются, подаёт волнительный голос. — Послушай меня. Я хочу дать тебе больше места и свободы, ты ведь взрослый альфа и… — Но чем мы помешаем друг другу? — перебивает его Шисуи грозным криком. — Я не понимаю! Я не хочу разъезжаться, я не хочу жить один! Почему нельзя жить вместе? В чём проблема? — Шисуи, не усложняй это, — строго нахмурился Данзо. — Всё будет как раньше, попросту, у тебя будет свой собственный дом. — Да не нужен мне дом! Мне нужен ты! — Шисуи… — юноша молчит и Данзо вновь придает голосу строгость, — прекрати. Мы это уже обсуждали, ты не понимаешь, что чувствуешь. Это подростковое. Ты могущественная альфа, у тебя шалят гормоны и в тебе слишком много чувств, которые тяжёло осознать, но скоро это пройдет. Чепуха. Он боится, но Шисуи не может понять чего. Почему его так испугало признание? Почему его ужасает сама мысль об их отношениях? Потому что он в отношениях с омегой, с тем чёртовым доктором? Люди так не реагируют на признание в любви, люди не убегают от этого как от страшного пожара, тем более альфы, но Данзо бежит, и Шисуи не понимает почему. Неужели он так ему противен? Неужели проблема в нём? Его не устроит ни одно объяснение, какое Данзо ему даст. Ни одно объяснение не оправдает причину такого поступка. Они жили одиннадцать лет вместе, у Шисуи никого кроме Данзо не было, он ведь знал об этом. Шисуи более всего не хотел жить один. Он не хотел приходить в пустой дом, где его даже никто не встретит. Не хотел спать в полном одиночестве, одиноко вглядываясь в пустую тьму коридоров. Как будто отец снова ушёл от него, как-будто его снова все бросили, все ушли, оставив его одного. Он не может, не может, он не может снова этого допустить. — Ты бросишь меня и даже не объяснишь причину? Взгляд Шисуи резал как раскалённое лезвие. Данзо не может разобрать и половины того, что тот испытывал, а ведь в чтении эмоций других людей Данзо был особенно хорош, но не в этом случае. — Шисуи, я тебя не бросаю, — он смягчает голос, пытается сгладить углы, пытается его успокоить, обращается к нему со всей нежностью, на которую сейчас способен. — Я только переезжаю от тебя. Мы не будем вместе жить, но так же продолжим общаться. Ничего не изменится, но ты теперь сможешь водить домой омег. У тебя появится своё место, куда ты приведешь будущую жену, где воспитаешь своих детей. Это же разумно. Я буду тебе только мешать. — Почему ты снова решаешь за меня? — гневно вспыхнул Шисуи. — Почему ты решил, что будешь мне мешать? В этом доме семь комнат, зачем мне столько места? — он срывается на крик, широко плещет руками, он обращается к господину всем естеством, только чтобы он понял его, но Данзо его не понимал. — Я же сказал, что люблю тебя, как альфа. Какие к чёрту омеги, какие дети? Ты надумал то, что тебе хочется, но чего не хочется мне! Я же только что сказал, что хочу связать свою жизнь с тобой. Это моё решение! — Ты думаешь, что хочешь, но ты этого не хочешь! — следом вспыхивает Данзо. — Это ненормально. Твои чувства неуместны, я уже стар и не нужен тебе. Мы играем в семью, забыв о Кагами и твоих ненормальных чувствах, но ты удивляешься, почему так всё закончилось. Данзо сказал лишнее, он это понял по ошарашенному лицу юноши. Снова Кагами, снова обвинения, снова Шисуи не понимает от чего Данзо убегает, снова Данзо причиняет ему боль своим наигранным хладнокровием. — У меня нет слов. «Играем» в семью… Надо же было такое сказать, — он горько усмехается и молчит, прежде чем одарить господина взглядом гнева и разочарования. — Вот как на самом деле ты относишься ко мне. Я не был для тебя семьёй, поэтому ты с такой лёгкостью отрекаешься от меня. Тебе не нужен я, тебе нужен мой отец. Вот в чём причина. Данзо молчит. Либо он не знает что сказать, либо Шисуи сказал правду. В любом случае, Шисуи больше ничего не хочет от него слышать. Данзо сказал достаточно. — Я хочу поменять свой позывной, — холодно произносит он и встаёт на одно колено, склонив голову. Господин резко распахнул глаза и воскликнул: — Ты что делаешь? Встань! — юноша не реагирует и Данзо вновь кричит. — Я сказал, встань! Немедленно вставай и прекрати так себя… — Теперь я буду звать тебя Уэ-сама, — перебивает Шисуи. — Не смей так ко мне обращаться! — почти в ужасе восклицает Данзо, но Шисуи не дёрнулся, всё так же оставшись стоять, приклонив колено. «Уэ-сама». Так говорят только тем, кого глубоко и преданно уважают, но не более. Это обращение веет холодом бюрократии, лишает диалог любого чувства и оставляет лишь формальность. Как если бы дорогой и близкий друг стал бы обращаться по имени и фамилии, не смел более открываться душой и любить по-настоящему, он бы видел только холодный и мёртвый образ, призрак человека, не воспринимал бы его как живого. — Шисуи, хватит, ты ведёшь себя… Шисуи не поднял голову и вновь перебил всё с таким же ледяным холодом: — Если мы не семья, то я должен обращаться к Вам как подобает, со всем почтением, и я выражаю Вам это глубокое почтение, как выразил бы человеку, на которого работаю. Неужели Вам и это не нравится? — «Вы»? Шисуи… — он смотрит на него, даже не пытаясь скрыть боли, ему сейчас не до игр и масок, его мальчик бьёт ему в самое сердце острым ножом, мстя за то, в чем господин не виноват. Шисуи не поднял головы, он стоял, приклонив колено, будто они друг другу никто, будто он один из многих его подчинённых, и увидев эту оскорбительную категоричность, Шимура пытается удержать бурю эмоций внутри и задыхается впоследствии. — Значит… Т-так ты теперь? — дрожащим голосом вопрошает он. Вид у него страдающий, измученный, будто Шисуи вот-вот доведёт его до слёз, но юноше поздно поворачивать назад, он уже переступил черту. Не может взять назад всё сказанное. — Вы это начали, — твёрдо ответил юноша и наконец, поднял голову. — То есть когда Вы возводите стену Вам можно? А когда я отвечаю тем же нельзя? Опять это «Вы» — невыносимое, оскорбительное «Вы». Как может он обращаться на «Вы» к человеку, кто одиннадцать лет воспитывал его как своего сына? Как у него язык поворачивается так его называть? — Бравируешь со мной принципами? — да, это он и делает, Шисуи не отступает и от этой неуместной, подростковой силы голос господина дрожит. — Хорошо. Т-ты уже взрослый. Делай, как считаешь нужным. Разве так Кагами хотел смотреть на своего сына? Сверху вниз? Что пошло не так, на каком отрезке времени? Где он просчитался? Он просчитался, когда заметил неудобные знаки внимания? Когда увидел первые вульгарные сны? Когда продолжил воспитывать Шисуи, не смотря на его мучительный гон, или был не прав, взяв Шисуи на воспитание? Он ведь с самого начала знал, что не даст ему ничего, кроме боли и разочарования. Всё обязательно пойдёт не так и всё не так и пошло. Шисуи поднимается и молча уходит из кабинета, хлопнув дверью, Данзо только смотрит ему в след. Нет, всё же не должно так закончиться. Почему он его не остановит? Может так будет лучше? Он же хотел прекратить их частое пересечение. Только не так, не таким образом. Он смотрит на дверь, будто ожидая возвращения Шисуи, но тот не возвращался. Данзо подумал, чего же тогда он хотел на самом деле? Он сделал это из-за страха или из-за чего-то ещё более пугающего? Из-за такого чувства, которое ужаснуло его до самых фибр души? Мужчина садится за стол, смотрит на бумаги. Нужно работать, ему нужно работать, нельзя позволить личной жизни мешать ему, но он только поджимает губы и пропадает лицом в ладонях. Судорожный, почти истеричный вздох. Так больно. Сердце разрывается. Немеют руки. Хочется кричать, а он не может, не может даже плакать — грудь сдавливает тяжёлой силой и сводит горло, но слёзы не льются из глаз. Кто кого бросил на самом деле? — Да почему всё так вышло? — подавленно бормочет он. — Я же не хотел так говорить…он не правильно понял меня… Верно, так будет лучше. Пусть всё так и останется. Так будет лучше для Шисуи. Так будет лучше для Данзо. Они оба поймут, что этот итог их отношений закончился продуктивно, Данзо только надеялся, что сможет заставить себя в это поверить.

***

Хирузен смотрел на Шисуи и видел в его глазах всё тот же скорбный и разочарованный блеск. Он подавлен. Ему не к кому было идти и Хирузен понимающе не жалел на него времени, стараясь всячески успокоить. Прошла уже неделя после их ссоры, но юноше лучше не стало. Хирузен никак не мог ему помочь. Он пытался разговаривать с Данзо, но после первого же их разговора, советник пресекал любые попытки друга достучаться. Данзо снова спрятался в коконе, замкнулся в себе, как делал ни раз, и упрямо требовал оставить его в покое. Хирузен, даже обладая властью над целой страной, над миллионом её жителей, не обладал властью достаточной, чтобы укротить упрямство своего друга и заставить его помириться с Шисуи. Юноша не требовал от него невозможного, он только хотел понимания. Данзо умел выкручивать ситуации так, что после этих ситуаций Шисуи чувствовал себя конченным подонком. Он думал, причина их ссоры — его вспыльчивость и безрассудство; он как обычно винил себя, как обычно стыдил себя, ведь Данзо не понимал и не принимал его чувств. Он просто хотел услышать, хоть от кого-нибудь, слова понимания. Он хотел убедиться, что есть на свете человек, который не осудит его за эту необычную, но настоящую и искреннюю любовь. — Вы помиритесь, Шисуи. Всё будет хорошо, — нежно журчит Хирузен голосом. Он налил в стакан юноши чая улун и усадился в кресло. — Он полюбил тебя как родного сына. Не каждый эпсилон способен на такое. Я бы отметил единицы. — Что-то я не вижу его любовь, — бормочет Шисуи. — Только обвинения и разговоры о моём отце. — Ты уже не ребёнок и он даёт тебе свободу. У тебя появляются новые интересы, тебя привлекают омеги, а он всё-таки альфа, тем более не родной. Он хочет дать тебе больше территории, которую ты будешь от него защищать. Не хочет, чтобы ты дрался с ним за своих омег, — Хирузен жалобно сощурился и посмотрел юноше в глаза. — Для него ведь такое будет болезненно, пойми. Не будет. Потому что Шисуи не станет драться с Данзо за омегу — никогда, даже в гон. Думать так весьма самонадеянно для альфы, однако он уверен в этом. Шисуи ведь пробовал, наслушавшись причитаний Данзо, он пытался встречаться с омегами — ровесниками и ровесницами, одноклассниками и соклановцами, — всё это не то. Он привык к глубоким, интеллектуальным диалогам, он привык к зрелой точке зрения, он привык к радикализму мыслей и решений. Разговоры с ровесниками не заходили дальше нытья об их отношениях в прошлом. Они ныли о своих родителях, друзьях, бывших партнёрах, о проблемах в школе и Шисуи, слушая это, натягивал улыбку так отчаянно, что щёки болели. Их интересы мелочны, их познания поверхностны, их вкусы пошлые, а мнения идентичные. Он встречался с одним, с другой, и с тем, и с той, он пробовал, и никто не покорил его сердце. Данзо не такой как они. Он умный, он интересный, с ним весело спорить и рассуждать. С ним он до самой ночи играл в шахматы и даже не обижался частым проигрышам. Он читал с ним книги и спорил об их смысле, он до посинения рассуждал с Данзо о морали, этике, истории, политике, обо всём, что можно обсудить на этом свете и был счастлив. Его воспитал человек старой эпохи, воспитал согласно старым нравам, — развивал ум и критическое мышление. Шисуи был слишком умный и зрелый для своих ровесников. Слишком… Другой. Сердце давно избрало родственную душу, он нашёл человека, с которым хотел прожить свою жизнь. Шисуи бы не променял его даже на ночь с самой красивой омегой на Земле. Духовная связь ему дороже телесной. — Мне не нужны омеги, — холодно хрипит Шисуи и поднимает на Хокаге взгляд. — Мне нужен он. Только он и никто кроме него. Хирузен удивлённо распахнул глаза. Он смотрит так ещё немного, а потом нервно прочищает горло. — Шисуи… — напряжённо протянул Хирузен, нервно оттарабанив пальцами по столу. — Он ведь эпсилон. Уже не молод. У вас ничего не получится. — Мне плевать, — категорично отрезает юноша и хмурит ледяные глаза. Хирузен вновь нервно тарабанит пальцами. Шисуи не часто показывал себя как доминантный эпсилон великого рода Учих, — не отсвечивал могущественным феромоном, не выказывал клыков и не рычал. Он вёл себя сдержанно, ведь был хорошо воспитан. Однако сейчас Хирузен ошарашен тем, как собственнически Шисуи относился к Данзо — к такому же эпсилону как и он сам. Жуткий альфа будто защищает свою омегу. Такого чувства собственности он давно не встречал. Всё-таки был один. Тоже Учиха. — А ты… очень похож на отца, — Шисуи моментально заткнулся и напряжённо нахмурился. Он хочет услышать, что Хирузен имеет в виду. — Могу поклясться, Данзо тебе об этом не рассказывал. Когда нам всем было по двадцать с хвостиком, я, Данзо, Кагами и наши советники служили государю Тобираме эскортом. Сам по учебникам истории знаешь, какой Тобирама был грозный лидер. Могущественная альфа, каждое его движение вызывало трепет, многие боялись ему слово поперёк сказать. Но не твой отец, — он сказал это странным тоном, Шисуи не понял, было ли это восхищение или что-то другое. — Однажды, государь дотронулся до плеча Данзо. Он только лишь хотел его похвалить, не более. Твой отец взял Государя за запястье и сжал его с такой силой, что сам Тобирама закряхтел от боли, — Шисуи удивлённо уставился на мужчину, явно не ожидая услышать подобное, Хирузен продолжил с таким же странным тоном. — Кагами запретил самому Государю трогать Данзо. И не только ему. Он запрещал трогать его всем, альфам, омегам, без разницы. Запрещал оставаться с ним наедине больше получаса. И всегда требовал от него носить себя на руках. Шисуи некоторое время молчит, обдумывая сказанное. Разумеется, Данзо ему об этом не говорил. Шисуи в принципе не понимал, какие отношения связывали отца и господина. Данзо говорил о нём только хорошее, ставил его в пример, но он не говорил, что отец так собственнически относился к нему. Слушать это неприятно, неприятно, потому что он ревнует. Шисуи одиннадцать лет делит Данзо со своим мёртвым отцом, и он никогда не сможет его заменить, ведь умерев, Кагами стал святым неприкасаемым образом. Этот болезненный образ смертному человеку не перегнать, сколько не пытайся, — Шисуи уже проиграл ему. — И зачем Вы это мне говорите? — всё так же хмуро отзывается Шисуи. — Я хочу сказать, что… помешанность, — он надавил на последнее слово, и Шисуи несогласно отвернулся. — Послушай меня. Помешанность не довела твоего отца до добра. И не довела Данзо. У эпсилонов другая связь, не такая как с омегами. Сходи к лекарю, пусть, он… — Со мной всё хорошо! — перебивает Шисуи, восклицая. — Очевидно, что нет, Шисуи! — Вы говорите как он, Вы тоже не понимаете меня. Вы говорите, что мои чувства не правильные, что мне нужно лечить это! Даже Вы так говорите! Я знаю, что чувствую, и знаю, что это правильно. Я не чувствую себя больным! Хирузен удручённо вздохнул — он пытался. Шисуи не повезло влюбиться в самого упрямого, закрытого и невыносимого типа в мире. Хирузен не из тех, кто считал любовь безумием, он пытался повторить риторику Данзо, хотел объяснить Шисуи почему советник не готов к таким отношениям, сам он эти чувства больными не считал. Данзо и Кагами очень любили друг друга, а ведь они оба были эпсилонами, Хаширама и Мадара состояли в любовных отношениях, и они тоже оба были эпсилонами, — Хирузен знает, что подобная любовь возможна. Но Шисуи не понимает именно потому, что Данзо любил его отца, и чувство долга не даёт ему согласие на эти отношения, — так Хирузен думал. Данзо другой, он выходец из той эпохи, где древние традиции и дворянские устои сковывали людей цепями стереотипов и жестоких нравов. Данзо жил прошлым и это его проблема, такова особенность пожилых людей, когда любимые люди умирают на твоих глазах, и не остаётся ничего кроме воспоминаний, — в них они только и живут. Хирузен объяснить это юноше не мог, они из разного поколения. У Шисуи впереди вся жизнь, он молод и здоров, а Данзо считал годы до своей смерти, он не хотел тяготить его своей старостью, не хотел быть обузой, ведь уже который год сходил с ума. Хирузен понимал чувства своего друга и понимал чувства Шисуи, он вспоминал, какие испытания прошёл он сам на пути к сердцу Бивако, но его дорогая жена была одного с ним возраста, а Данзо годился Шисуи в дедушки. Это попросту тяжёлая ситуация и Хирузен, тот ещё мечтатель и сентименталист, не видел иного, для Шисуи, выхода как сдаться. Он не заставит Данзо передумать, быть может, кого-то другого, но не Данзо. Хирузен знал своего друга и даже не мог вообразить, какое нечеловеческое упрямство заставило бы его хоть о чём-то в своей жизни передумать. — Нет, Шисуи, я тебя понимаю, — подавлено отозвался Хирузен и тяжко вздохнул. — Я правда понимаю тебя. Но ты влюбился не в того человека и я сожалею об этом. Ты, правда, не заслуживаешь всего этого. Юноша посмотрел на Хокаге всё таким же холодным взглядом, но губы его тронула слабая улыбка и он тихо прошептал: — Спасибо…

***

Кабинет советника в Корне не блистал изыском, как и многие помещения здесь, его скромное убранство кротко освещали свечи, места здесь немного, но достаточно для многочисленных архивных шкафов. Этот кабинет не отличался от остальных, скажи кому, что в таком кабинете работал начальник Корня — вряд-ли кто поверит. Данзо позволил себе только повесить картины. Шисуи в детстве спрашивал его об их значении, и господин три часа описывал ему каждую из них. Шисуи тогда запомнил, что Данзо об искусстве лучше не спрашивать. Юноша, услышав о желании советника поговорить, не удивился — он этого добивался. Все его вульгарные выходки принуждали Данзо с ним поговорить, заставить его остаться с Шисуи наедине, ведь советник тесного контакта и разговоров с Шисуи всегда избегал. Данзо, как лидер, обязан был поговорить с ним на счёт его поведения, только по обычаю не торопился. Юноша садится на стул, расположенный возле ребра письменного стола и поднимает свой взгляд. Данзо находится в состоянии некоторого напряжения, но скрывает это, поэтому Шисуи щурится, тщательнее его изучая. — Поговорить? — почти насмешливо улыбается он. — Вы хотите поговорить со мной? Удивительно. Мы не разговаривали четыре года. Столько времени прошло, а Вы ни разу не пытались со мной заговорить. Господин не отрывается от записей на пергаментом листе. Что он писал Шисуи не интересно, однако ему важно знать почему он это делал. Шисуи думает, либо чтобы показать незначительность причины, по которой юноша плохо себя вёл, либо чтобы спрятаться от прямого контакта с ним. Шисуи решает, оба варианта верны. — Весьма, — так же насмешливо отрезает Данзо. — Шисуи, — и бросает быстрый взгляд на юношу. — Мне не нравится твоё вульгарное поведение, то, что ты делаешь неприемлемо, ты подрываешь дисциплину всей группы. Что ты пытаешься мне доказать? — Ничего не пытаюсь, — ответ Данзо не устроил, но Шисуи на это плевать, он пришёл за разговором, он его получит. — Хотя знаете, я тоже хотел с Вами поговорить, — он буднично облокачивается о стол и смотрит советнику прямо в глаз. — Как Вы считаете, кто виноват в том, что мы поссорились? Господин поднимает свой взгляд на Шисуи и некоторое время молчит. — …понятно, — твердо произнес Данзо и вновь опустил взгляд в записи. — Ты мстишь мне. Снова. Однако прошло много времени. Пора бы отпустить. Шисуи вновь усмехается: — Нет, это не месть. Вы не считаете, что виноваты в том, что случилось между нами? Ведь это Вы меня бросили, — он непримиримо возвращается к поднятой теме, не давая Данзо увильнуть, вынуждая его говорить прямо. Господин ненавидит прямые столкновения, но ему не оставляют выбора. Усмешки Шисуи раздражают, он явно показывает свою правоту и гордыня господина это проглотить не может. Данзо попался на юношескую удочку. — Нет, — вновь твёрдо отрезал он. — Ты как всегда вспыхнул и принял неверное решение, поддаваясь эмоциям. Я не бросал тебя. Шисуи насмешливо хмурится: — Вы меня бросили, поставили стену между нами, ничего не объяснив. Однако теперь я знаю почему это случилось, — Данзо не смог спрятать удивления и на это Шисуи сощурился, он даст фору, прежде чем выложить все карты на стол. — Потому что не могли ничего сделать с моими чувствами. Не получилось приказать им утихнуть, как Вы привыкли решать свои проблемы. Они были неудобные, напугали Вас, я прав? — Не было у тебя никаких чувств, — хмурится советник, — ты был молод и просто запутался. — Интересный выбор слов, чтобы отрицать очевидное, — улыбается юноша. — Вы всегда говорили за меня, Уэ-сама. — Не называй меня так! — грозно рявкнул Шимура и Шисуи вздрогнул. Данзо злится, он видит это по его лицу, он всё ещё ненавидит это прозвище. Значит, не всё потеряно, значит, в этом сухом и холодном сердце ещё что-то осталось. — Хах. Видите, Вы тоже не отпустили эту ситуацию, — он довершает своё наблюдение улыбкой и увидев это, господин вновь спрятал взгляд в записях. — Так что же, Данзо-сама, кто виноват в случившемся? Данзо ненавидел когда Шисуи так к нему обращался, он ненавидел это четыре года назад и каждый следующий день в последствии, и ненавидит это сейчас. Его эмоции вышли из-под контроля, а этого Шисуи и добивается, — так больше делать нельзя. Господин должен контролировать себя, чтобы этот разговор не привёл к очередной мучительной ссоре. Он должен выкрутить русло их диалога в другую сторону. — Иногда в ситуациях виновных нет, Шисуи, — холодно поясняет советник, вычерчивая буквы тушью. — Порой обстоятельства принуждают людей поступать неразумно. Как можно винить нас за эти иррациональные обстоятельства? Получилось, что получилось. Ты выбрал свой путь, я свой. — Кто виноват?! — не выдерживает Шисуи и грозно рявкает. — Не смей повышать на меня голос, — цедит Данзо сквозь зубы и одаривает юношу угрожающим взглядом. Данзо не отвечает на вопрос. Он уклоняется, как может, от ответа, манипулирует, извивается, — он снова врёт! Спустя столько лет у него появился шанс исправиться, быть с Шисуи откровенным, но он просто плюёт ему в лицо. Опять. — Вы ничего не хотите мне сказать? — со сдержанной злостью спросил Шисуи. Его голос так и веял угрозой, но Данзо противостоял. Снова этот вопрос. Что Данзо должен ему сказать? Назвать причину, по которой они поссорились? Потому что Шисуи всё испортил. Диалог и без того был невыносимо мучительный, Данзо аккуратно подбирал слова, но Шисуи не так всё понял и сумел всё ухудшить. Только не может признать свою вину, не может признать свои эмоции неуместными, считает Данзо сухим и бесчувственным, а ведь он попросту рационален. Спустя четыре года решил снова об этом поговорить. Раздражает. — Нет, — грубо отрезал он. — Можешь идти. — Правда? А мне кажется, что хотите. Шисуи сел напротив, прямо на эти очень интересные и важные записи, в которых Шимура прятался от разговора. Шисуи непримирим. Он давит. Давит на господина всей имеющейся силой, хочет насильно заставить его открыться, но Данзо упрям. Шисуи воспитан Данзо, он знает все его манипулятивные приёмы, он учился им, использовал их сам, и он не позволит господину так легко сбежать от своих вопросов. Шисуи решил, что более не мог терпеть обиду и злость на господина, он хотел решить всё сейчас. Если Данзо сейчас снова попытается сменить тему, Шисуи применит радикальный метод. Он устал от этих игр. Господин поднимает угрожающий и тяжёлый взгляд на юношу: — Шисуи, — твердо сказал он и нахмурился, — ты хочешь меня разозли-а-а-а-а-ах-х!!! Советник резко упал со стула и выразительно выгнул спину, царапая пол ногтями. Голова закружилась. Это было… Что-то дьявольское. То, к чему он не хотел возвращаться. Это был феромон Шисуи. — Ух ты, — холодная усмешка оборачивается томным хрипом, и голос содрогается от наводнившей разум похоти. — Неужели это был оргазм? От моего феромона? Как интересно. Всё ещё ничего не хотите мне сказать? Феромон Шисуи — пряная восточная вишня, воплощение красного цвета. То был сочный, пикантный, глубокий аромат, вымоченный в специях корицы, гвоздики и белого перца. В меру сладкий и свежий, дополненный восточными мотивами, имел цианидистый, горько-сладкий, финиш, как миндальная косточка. Сексуальный и плотный запах, от одного вздоха которого каждый участок кожи взрывается искрами. Молекула за молекулой феромона впитывается и обжигает кожу, вылизывает фасции мучительно страстно, изводит нервы томительным ожиданием похоти. Этому феромону Данзо противиться не мог, ведь это запах его альфы, — альфы, жившим с ним одиннадцать лет. Тело его помнит и откликается — тянет к нему свои эфирные руки, всей сущностью желает в нём раствориться, стать с ним единым целым. От одного вздоха ноги немеют, и живот скручивается в похотливые петли, знойная кожа орошается кровью и лимфой, становится чувствительной и мягкой, желая обласкаться о ладони альфы. Шисуи не знал, как действует на господина его феромон, но увидев в какое состояние тот его привёл, — не может отвести взгляда. Это большой комплимент для альфы. Эпсилон может быть сколько угодно добрым или учтивым, но даже самый праведный из них не устоит перед омегой, кончающей от вздоха его феромона. Это редкость. Омеги от одного только феромона не кончают. Однако советник уже на грани, а ведь Шисуи даже пальцем не пошевелил. Это накрывает его разум тёмной вуалью похоти, юноше всё тяжелее сдерживаться. Он ведь не рассчитывал на подобный итог их диалога, но советник как всегда упрям. Это упрямство сейчас дорого ему обернётся. Юноша встаёт со стола, алым вожделением рассматривая господина. Мужчина в ужасе. Данзо не может поверить в произошедшее. Произошло то, чего он опасался многие годы — Шисуи узнал его пол. Он пошёл на большие жертвы, даже разорвал их отношения, ведь Шисуи приблизился к этому знанию. Он четыре года игнорировал попытки мальчика поговорить с ним, терпел, не позволял их восстановить. Всё это оказалось бессмысленной жертвой. Данзо не хотел, чтобы кто-то знал его пол, но ещё более он не хотел, чтобы об этом знал Шисуи. От него он прятал пол усерднее, чем от остальных. Ведь если бы Шисуи узнал, что Данзо омега, у господина более не было бы над ним власти. Он бы не смог убежать, не смог бы прикрываться словами «это ненормально, ты запутался» — ведь Шисуи не запутался, нет, он любил советника как омегу и всегда был в этом прав. Данзо смотрит на него в ужасе и видит в его глазах это осознание — Шисуи был прав, а господин обманывал его ради своей безопасности. Не получится более врать, и Шисуи этому рад, по злому рад. Никакой лжи от Данзо, только честность. Господин к этому не готов. — Какого черта… — ошарашенно бормочет он. — Нет! Не может быть! Откуда… Откуда ты знаешь?! Ты не мог узнать! Только не ты! Его вид трогает сердце. Шисуи не желал ему никакого зла, но так приятно видеть Данзо честным и открытым. Ему приятен этот испуг, он услаждает мстительное стремление, хоть такими малыми пакостями, перекрыть четыре года его страданий. Ему нравится, что более никакие манипуляции и ложь не будут сейчас уместны. — Всё это теперь не важно, — улыбнулся юноша. — Ну, так что, Данзо-сама. Будете говорить? Или мне продолжить? Кто виноват в случившемся?! — и грозно воскликнул в довершение. Данзо знает, что Шисуи хочет от него услышать. Ведь теперь та ситуация увидена под другим углом. Данзо врал ему, чтобы защитить себя, боялся открыть свой пол юноше, потому что ему не доверял. Эти любовные чувства ужаснули господина, потому что Шисуи подвергнул его тайну опасности и поэтому он сбежал; все его страдания вели истоками к недоверию Данзо, он страдал из-за какого-то глупого секрета, — так Шисуи думал и поэтому он так настойчив. Чтобы сейчас Данзо не сказал, а говорить он правду не намерен, это только сильнее разозлит Шисуи. — Нет, — ошарашенно бормочет советник. — Нет. Не-а-а-а-а-ах! Очередной выброс феромона и тело вновь выразительно передёргивает. Огонь, обжигающими вспышками, проносился от кончиков пальцев до макушки, орошая бёдра влажным и нестерпимым звоном. Влажно и жарко, внутри влагалища тянет истомой, похотливое жжужание ветвится по лобку и так настойчиво о себе заявляет, что господин ни о чем другом думать не может. Это чувство значит, что его тело готовится к спариванию, это значит, что тугие стенки его влагалища расширяются и увлажняются, чтобы принять внутрь альфу, — советника воротит от одной мысли об этом. Феромон Шисуи так безумно на него действовал, и он так давно его не слышал — этот сладко-пряный зов желания, которому он не мог противостоять. — Я не прекращу, пока Вы не ответите, — давит юноша, не отрывая алого жадного взгляда от его лица. В этом взгляде читалось глубокое, нестерпимое желание последних пятнадцати лет, помешанное и эгоистичное, воистину дьявольское. Шисуи смотрел так властно, будто Данзо уже ему принадлежал. Советник противится и закрывает правый глаз ладонью. Кагами, не смотри на это. Тебе не нужно видеть своего сына таким. — Уйди… — еле выдавил он. Шисуи хмурится: — Назло мне это делаете? Отец нас не увидит. Он мёртв! — вновь грозно восклицает он. — Хватит вести себя так, будто он жив! Данзо кривится и прячет нос за рукавом халата. Шисуи не понимает всю тяжесть ситуации. Феромон Данзо опасен для него. Если он нарушил цикл Итачи, могущественной альфы, значит он так же вызовет у Шисуи гон. Советник не может прятать его в состоянии «ложной овуляции», это невозможно. Его течка прошла ещё вчера, но Шисуи вновь вызвал её. У Данзо нет с собой лекарств, он не может защитить Шисуи от своего феромона. — Нет, — Данзо жмурится, пытается не вдыхать слишком много феромона, но только задыхается. — Уйди. Пока он в ответ не… Вырвался… — Кто вырвался? — вновь хмурится Шисуи. — Мой феромон… Феромон, способный вызывать гон у могущественной альфы. Он о нём говорит. Разумеется, Данзо не хочет доводить Шисуи до такого состояния ради своей безопасности, но юноша на это холодно, почти садистски, усмехается. По услышанному феромону, Данзо уже должен был понять кое-что, но он будто не заметил этого. — Хах. Боитесь, что он спровоцирует гон? — Шисуи нездорово усмехается. — Так у меня уже. — …что? — ошарашенно выдавил Шимура. — Первый день цикла. У меня гон, Данзо-сама, — и произносит с широкой улыбкой. — Н-нет! Данзо должен был догадаться по нахальному поведению и по узким зрачкам. Гон Шисуи господин помнит отчётливо, он знает, на что этот юноша способен, знает все его особенности цикла, и он до ужаса не хотел снова его видеть. Потому что в Шисуи просыпается чудовище. Одно только воспоминание о его подростковом гоне и господина крупно сотрясает от ужаса. Он не хочет переживать это снова, он не хочет снова отбиваться от него. Он ведь пошел на такие жертвы, чтобы более не видеть гон Шисуи, но всё опять повторяется! Господин с усилием упирается на руки и пытается встать, когда это не выходит, он, не отнимая настороженного взгляда от альфы, медленно, почти невесомо отползает назад. Шисуи наклоняет голову, дивясь такой реакции. — Надо же. Я Вас таким ещё не видел. Почему Вы так боитесь? — а потом догадливо дрожит голосом. — …это что, и есть причина, по которой Вы бросили меня? Данзо распахнул глаза и ответил моментально: — Хватит! Ты не понимаешь, о чём говоришь! — Так объясните, — улыбка не сходила с лица Учихи и эта улыбка господина пугает. Она предшествует его гону. Шисуи явно доминирует в этой ситуации и явно это показывает, и как бы это не оскорбляло самолюбие Данзо, он ничего не мог сделать вопреки. Эту ситуацию не выкрутишь в свою пользу, Шисуи не послушает его, не подчинится ни одному приказу, но господин попытается. — Уйди! — гневно рявкает он. — Не приближайся ко мне! Я тебя выгоню! Выгоню тебя из Корня, убью, накажу, если ты хотя бы шаг в мою сторону сделаешь! — Даночка… — судорожно и страстно выдохнул Шисуи. Господин вздрогнул от этого слова и заскользил ещё дальше, юноша совершил шаг вперёд. — Объясни мне. Раз я уже всё знаю. Раз я знаю твой секрет. Обьясни. Почему ты бросил меня? — ещё один судорожный вздох и шаг вперёд. — Почему? Из-за отца? Потому что ты омега? Потому что не альфа? — скользить уже некуда, советник упёрся в стену, а Шисуи только угрожающе подходил ближе. — Я что-то сделал с тобой? Откуда этот страх на твоём лице? Я же должен знать это. Если я сделал что-то, то должен знать. — Я не скажу, — категорично закачал он головой и продолжал рычать от бессилия. — Не скажу. У тебя гон! — Да, — хищно оскалился Шисуи. — Так и есть. У меня гон. Как и тогда? Причина, по которой ты бросил меня, — и улыбнулся ещё шире. — Подло, — злится Данзо. — Не пытайся угадать. Я не скажу тебе! Шисуи улыбается и делает ещё один шаг: — Значит, я прав. Что я сделал? Изнасиловал тебя? — говоря это, он рычал и этот похотливый рык взывает в советнике дрожь. — Как это было? Я смог в тебя войти? Забрал твою невинность? Я кусал сантиметр за сантиметром твоей мягкой кожи, пока заполнял тебя собой? Или лизал тебя, пока… — Довольно! — гневно рявкает Данзо. — Не смей так разговаривать со-а-а-а-а-ах! — ещё один вдох густого феромона и советника вновь крупно сотрясает. — Немедленно убери феромон! Т-ты д-должен подчиняться! Шисуи встал на середине пути и наклонил голову. Его взгляд глубокий, как бездна, и в этом взгляде читалось столько горький чувств, сколько советник в нём видеть не желал. — Я подчиняюсь Вам, господин, — сладко выдохнул он. — Я всегда Вам подчинялся. Я беспрекословно выполнял любые Ваши приказы, даже самые подлые и бесчеловечные, в моей службе не было ни дня, чтобы я дерзил или разочаровывал Вас. Мой послужной список идеальный, в нём нет изъянов, ни одного опоздания и ни одного выговора. Всё потому что я беспрекословно Вам предан. Скажите, что это не так… Данзо молчит, потому что не может лгать. Потому что Шисуи прав и спорить с ним бессмысленно. Потому что не мог ему сопротивляться. Он никогда не мог сопротивляться ему — этим большим, добрым, чёрным красивым глазам. Глазам его малыша Шисуи. Будто он снова просит у него черепашку, будто снова просит покатать на ручках, будто ему опять приснились кошмары и он просится в кроватку, будто он снова рядом с ним. Шисуи всегда был и будет ему предан, больше чем дворовый пёс, больше чем любой другой в этой проклятой организации и это так сильно злит Данзо. Потому что основа этой преданности… — Шисуи… — мужчина понурил голову, спрятав стыдливый взгляд и тяжко выдыхает. — Ты не понимаешь о чём просишь, ты не хочешь знать… Если он опять его попросит… — Даночка, — ещё один шаг. Если он попросит… — Оказывается, мои чувства к тебе нормальны, — ещё один шаг. Он ведь не мог ему противостоять… — Ты же знаешь… Я так сильно люблю тебя. Сказал. От этих слов голова пошла кругом. Советник видит юношеские ноги рядом с собой и боится поднять голову. Он не хотел видеть с каким выражением Шисуи вновь признался ему в любви. Ему нечего ответить. Шисуи садится на корточки, смотрит прямо и выпытывающе, Данзо уводит взгляд, тогда юноша поворачивает его лицо к себе, крепко сжимая подбородок. От его алых глаз будто исходил жар, обжигающий щёки. Он приблизился. Горячее дыхание и невесомое касание губ, советник крупно вздрагивает. Кагами не простит его, если это случится. Не для того, чтобы всё сейчас испортить, Данзо прошёл через болезненный путь воспитания Шисуи. Ему придётся обороняться. Он вынужден снова причинить Шисуи боль. А ведь он столько мостов сжёг, чтобы это не повторилось! Он набрал полные лёгкие воздуха, феромон Шисуи обжёг ему горло, но он терпит. Только бы сил хватило выдохнуть достаточно, чтобы отбросить его от себя, но горячее касание влажных губ на шее — выбивает весь воздух из его лёгких. Шисуи застал господина врасплох. Он вдохнул слишком много феромона альфы, и теперь каждое касание Шисуи бьёт его сладострастным током. Данзо только сейчас понимает, — нельзя было вдыхать; нужно было отбиться по-другому, но уже поздно сокрушаться. Он чувствует ладони на своих ногах, они томно оглаживают бёдра и забираются по халат. Шисуи ощутимо провёл пальцем вдоль дрожащей горячей вульвы и господин чуть ли не вскрикивает, всей силой упираясь руками в широкую грудь. Томный, глубокий голос опаляет ухо: — Какой Вы мокрый… Данзо гневно кривится. Какие пошлости! Что он себе позволяет! Маленький, невоспитанный грубиян! Господин снова отпихивает его от себя и грозно восклицает: — Не смей так со мной разговаривать! Я тебя накажу! Шисуи хмурится: — Сначала я Вас накажу, — он резко поворачивает господина к себе спиной и укладывает на свои ноги. Данзо оскорблен, как легко альфе это далось. Задрав полы халата, Шисуи ловко проникает пальцами внутрь влагалища и трёт преддверие с такой скоростью, что Данзо буквально подпрыгивает от резких и ярких ощущений. — За все эти невыносимые четыре года. За то, что притворялись альфой, за то, что бросили меня, за Вашу ложь и предательство, — увесистый шлепок по бёдрам, господин несогласно пытается схватить его руки, всячески мешает ему, и тогда юноша легко их перехватывает, крепко заводя за спину. — Я так ревновал. Так ревновал Вас к этому чёртовому доктору. Меня с ума сводили мысли, что Вы его пара. Я неистовал от гнева, хотел его убить. А Вы… — Не-а-а-ах! Ши-а-ах! Нм-м-мф! Ласки усилились в след его рычанию. Лобок пылал брызгами острого удовольствия, тело господина извивалось и дрожало. Он пытался уйти от юношеских пальцев, но куда бы не отодвинулся, в него, будто в наказание, проникали глубже и активнее. Советник задыхался и громко стонал на это, не мог прятать ни стоны, ни дрожь. — Аа-ах! Ах! Прекра-а-а! — Вы же точно знали это, но Вы оставили всё как есть. Хотели укротить меня ревностью, да? Хотели подавить меня? Стереть мои чувства? Только я сильнее обезумел. — А-а-а-а-ах! Не-а-а-ан! Шисуи хищно улыбается и наклоняется к загривку, опаляя чувствительную кожу дыханием. Он лишь слегка облизывает его, доводя яремные нервы до очевидной дрожи, явно зная, как Данзо не хотел задуманного юношей и явно наслаждаясь своей выходкой. — Если я укушу здесь, то присвою Вас себе. Вы станете моим. И я больше не буду бояться, что Вас придётся с кем-то делить… — ехидствует он и на испуганные конвульсии советника хмурится. — Испугались, да? Я так не сделаю. Я думаю о Ваших чувствах. А как я себя чувствовал эти четыре года, Вы не думали. — Не прав-ах! Непр-в-м-м-ф! Нья-а-а-а! Нет, он думал, он думал о его чувствах, это не правда! Пусть он не делает из Данзо злодея, он был просто напуган, ну почему Шисуи его не понимает? Почему обижается на него? Ведь он не виноват в этом! Данзо хотел это сказать, но Шисуи будто специально ускорял свои ласки и не давал ему даже возмутиться. Сейчас здесь главный — он. Альфа. И Данзо его выслушает. — Я скучал по этим стонам, — лихорадочно улыбнулся Шисуи. — Кричите громче. Сказав это, альфа переворачивает советника на спину и восседает сверху. Они оказались лицом к лицу. Шисуи томно прикрывает алые, блестящие безумной похотью глаза, и не отрывая взгляда, облизывает влажные пальцы. Это было настолько вульгарно, что Данзо давится воздухом от смущения. Нет, он не хочет на такое смотреть, но ему не оставляют выбора. Шисуи с рыком расставил ноги омеги шире и встал между ними, вновь увеличивая скорость толчков. Данзо вскрикивает, уходит от них, но Шисуи вновь равняется с ним и свободной рукой пригвождает его к полу. Он смотрел прямо ему в лицо, подмечал каждую деталь, он хотел видеть как советник стонет под ним, как изводится похотью, как пытается не задохнуться и истерично глотает воздух. Данзо прячет лицо за рукавами халата. — Не смотри… на меня-а-ах! — почти стыдливо воет он. Альфу это не устраивает. Шисуи мгновенно, чуть ли не срывает с плеч края кимоно, распускает бинты на лице, и пригвождает худые запястья над головой советника, жадно всматриваясь ему прямо в глаза. Данзо стыдливо закрыл правый. — Смотри на меня, — рычит он тяжёлым дыханием. — Не смей отворачиваться. Я хочу, чтобы ты видел, что я с тобой делаю. Я хочу, чтобы ты увидел как я тебя люблю. Ты ведь помнишь как? Как альфа. Ничего не поменялось. Он демонстрирует ему силу и могущество, как доминантная альфа. Он давит на него этой силой и сводит с ума феромоном, как доминантная альфа. Шисуи видит это осознание в глазах советника и лихорадочно улыбается. Он припадает губами к чувствительным соскам и жадно терзает их, вновь вырывая стоны. Данзо пытается их прятать, сжимает губы до бледной полосы, сводит ноги вместе, он пытается бороться, но как только пальцы заходили глубже, он выгибал спину и стонал громче, брызгая, вновь и вновь, на них липкими любовными соками. Будто Шисуи знал все его чувствительные места и нарочно терзал их, доводя омегу до неистовства. — Не-а-а-а! Сто-а-а-а-а! Только это не стоны, это захлебывающиеся крики. Толчки одни за другими, интенсивные, быстрые, били электрическим током, пронизывая спину и живот, в самое сердце. Он так отчаянно вырывался, но всё то тщетно, ведь бёдра сами тянулись за его пальцами. Господин не может сопротивляться. Чем дольше он дышал его феромоном, чем глубже проникали его пальцы, тем слабее он себя контролировал. Его ноги поражаясь судорогой от нескончаемого оргазма, онемели, он их даже не чувствовал. Он не чувствовал своих рук, даже языка. Все нервные окончания его тела словно обвили пальцы Шисуи, ведь он чувствовал только их внутри себя. Данзо понимал, что происходит. Пускай комната плывёт мыльными пятнами и в голове, сотрясая череп, звенит сокрушительный звон, но он понимал, что Шисуи его готовит. Ведь это не первый раз. Даже не второй. Потому что в гон Шисуи превращается в чудовище. И сейчас тело, которое помнит все его домогательства, его пальцы внутри, его феромон на себе, мешает Данзо сопротивляться. Оно хочет, чтобы Шисуи зашёл дальше. Хочет почувствовать его в себе. — Ты со мной был счастлив. Со мной тебе было хорошо. Почему ты бросил меня? Даже если я тебя изнасиловал… — он наклонился к самому уху и жарко прошептал, — почему не позволил мне это делать? — ужасные слова заставляют омегу трепетать в ответ и стонать громче, эти ужасные слова облепляют его разум как надоедливые жжужащие мухи. Он бы позволил, он бы позволил своему альфе делать с ним всё, что он хочет, но противный разум не даёт омеге высвободиться! Господин встряхивает головой, эти мысли ему не принадлежат, скоро наступит ложная овуляция, скоро он потеряет над собой контроль и Шисуи это только ускорял своими вульгарными словами. — Мы могли стать парой, если бы ты не испугался, но ты потратил четыре года моей жизни впустую, — он посмотрел в глаза советника и лихорадочно выдохнул. — Я ведь не сделаю тебе больно. Даже в гон. Со мной тебе будет хорошо. Ни с кем тебе не будет так хорошо, как со мной. — Шису-а-а-а-ах! — Данзо вновь вырывается и кричит. — Пре… кра-а-а…! Я-а больше… Не могу! Шисуи наконец остановился. Он тяжело выдохнул, вытер пот со лба и посмотрел на мужчину в каком-то томительном ожидании. — Я не войду в тебя, если ты этого не захочешь, — сказал он и сощурился. — Скажи мне, хочешь ли ты этого. Скажи прямо. Я не потерплю очередных манипуляций. Данзо безумно этого хочет, но не позволит себе этого хотеть. Шисуи не видел сопротивления господина всё это время, хотя Данзо казались его потуги явным несогласием, но беда в том, что соотношение прикладываемой силы и результата разнились из-за его состояния. Шисуи видел как господин извивается и стонет от его пальцев, а не как вырывается, поэтому спросил и поэтому эта просьба показалась Данзо оскорбительной. Будто Шисуи над ним издевается. Однако советнику сейчас не до злости. Он почти с усилием выдавливает слова из себя: — Не… Делай… Этого… Шисуи хмурится: — Что «этого»? Что мне не делать? Этого? — он ущипнул господина за чувствительный клитор, вновь вырывая громкий стон и крупную дрожь, а потом наклонился к нему и схватил за грудь, — или этого? Я на пределе. Говори сейчас. Мне тяжело сдерживать гон. — Ничего… Не делай… — еле дыша, поронил Данзо. — Не надо ничего… Со мной делать… Шисуи скорбно улыбнулся. Он накрыл губы господина ладонью и наклонился, чтобы поцеловать костяшки рук, будто так он хоть на мгновение сможет снова стать с ним единым целым. Не мог позволить себе его поцеловать. Не мог. Юноша выдыхает и тяжко поднимается. Голова кружится. Феромон советника здорово его потрепал, он держался из последних сил. Отсрочил наступление гона как смог. Ему не хотелось потерять сознание прежде, чем их диалог завершится. Шисуи понимал, что потом сильно пожалеет о содеянном, но сейчас ему было на это плевать. Ему сейчас на всё плевать. Шисуи, не оборачиваясь, уходит из кабинета. Господин пропадает лицом в ладонях. Пронесло. Шисуи ушёл, он не стал его насиловать. Всё обошлось. Только запах ещё на нём, пальцы всё ещё ощущаются внутри. Как-будто снова приснился тот жуткий сон, но в этот раз всё произошло по-настоящему. От одной мысли тело трепещет. Дыхание истеричное, а по глазам бьют болезненные чёрные вспышки. На нём. Феромон. Его альфы. Его альфы, его страстной, властной, его мужественной альфы, — альфы принадлежавшей ему телом и душой. Зачем он слушает этого трусливого, упрямого старика? Старик сам не знает, чего хочет! Почему он не возьмёт его силой? Оно не хочет, чтобы альфа уходил, оно хочет вернуть его обратно. Вернись, вернись, обними его, поцелуй его, укуси его, заставь себе принадлежать! Не уходи! Мужчина сгребает всю оставшуюся силу и бьётся головой о пол, гневно вопя: — Заткнись! Вон из моей головы, ёбанное животное! Кровь хлынула изо лба, пропитав бинты. Зверь внутри умолк, но лишь на время, он вернётся, он обязательно вернётся. Данзо нужно срочно покинуть этот кабинет — он весь пропах Шисуи, всё здесь пахнет альфой, Данзо еле пришёл в чувство, второго наплыва он не стерпит, его тело уже на пределе. Он поднимается, но ноги дрожат и заплетаются, он падает обратно. Надо уйти, ему нужно уйти отсюда, через не могу, стиснув зубы, воззвать ко всей своей стойкости и подняться! Лекарства нет ни здесь, ни дома, он не мог пойти к Орочимару в таком состоянии, он ничего не мог сделать, чтобы отсрочить овуляцию. Видимо придётся отсрочить её «старым» методом, таким, к которому он не хотел возвращаться. Дурацкие воспоминания наводняют голову. Как тогда. Всё как тогда. Когда ему снилось, как его семнадцатилетний воспитанник ласкал его на диване, как страстно целовал его и позволял господину ласкать себя в ответ. Когда ему снилось, как приятно его большой член проводил по груди, как приятно лежал в руке, и как страстно содрогался в ответ на касание. Когда ему снилось, как приятно он заполнял его горло и обжигал губы сладкой, густой спермой. Он просыпался мокрым от этих снов, всё его тело зудело и пылало. Он был ужасе. Он не хотел испытывать такую грязь из-за своего малыша Шисуи, но ничего не мог поделать и прятался в ванной, чтобы, вновь сойдя с ума от феромона его альфы, страстно ласкать себя. Он противился этому как мог, а потом Шисуи приходил к нему в гон, и делал с ним такие вещи, что всё повторялось опять. Не насытился, оргазма всегда мало, всегда хотелось ещё и ещё. Впиваясь пальцами в пухлые губы, лишь пару раз двинул ладонью, но его моментально поразил острый приступ оргазма. Широко расставляя дрожащие ноги, он затыкает рот ладонью, пытаясь спрятать громкий стон. Запах альфы ещё на нём. Как и тогда. Он всегда был возбужден, этот альфа из его сна, этот альфа в гоне, — тот кто всегда спал в соседней комнате. Его властная, сильная альфа. Сколько раз мастурбировал на эти сны — не мог сосчитать, он не хотел считать. Сколько раз, его поражал оргазм от запаха его дорогого мальчика — тоже не считал. Данзо стыдно, так стыдно, что он хочет удавиться. Но он не прекращал об этом думать, эти мысли навязчивы и мучительны. От этих мыслей тело двигается само. Руки ласкали клитор сами, ноги расставлялись шире сами и стоны никак не прятались в горле. Его рук недостаточно, ему мало, ему хочется большего, тело никогда не удовлетворяли его жалкие попытки успокоиться. Его тело хочет члена альфы, хочет принять в себя всю щедрую длину, которой с ним поделятся, но разум пресекал эти мучительные желания. И так каждый раз. Борьба стыда и похоти. Он вновь проходит через это. И это вновь вина Шисуи. Мучительно выдыхая, Данзо смотрит в потолок. Он игнорирует страдающий, умоляющий звон внутри, пытается думать хоть о чём-то, кроме властного взгляда Шисуи, но не получается. Ему нужно дождаться окончания «ложной овуляции» и тогда он будет думать, что делать дальше. Он в первые, за долгое время, не знал, что ему делать и это пугает.