Его тишина

Среди искусственного смеха, среди пустых разговоров и дорогих, вычурных нарядов, среди всей фальши, что происходит вокруг, он кажется спасением.  Феликсу невозможно скучно и противно находиться в огромном доме с позолоченными лестницами и красными коврами. Его голова раскалывается от притворных улыбок, которые приходится раздавать направо и налево, от болтовни ни о чём с заинтересовавшимися в нём кошельками.  Родители поступают с ним жестоко, из раза в раз решая, что его присутствие необходимо на очередной светской вечеринке по какому-то там поводу. Вот он — большой бизнес, который Феликс как наследник должен будет возглавить, когда подойдёт срок. А его уже сейчас тошнит от нескончаемых бумажек, от нагнанного флёра важности. Он не хочет заниматься их бутиками с одеждой, он хочет простого и человеческого — работать в пекарне и продавать булочки, готовить посетителям кофе и чай и слушать незатейливую мелодию на фоне. Чтобы всё было можно, чтобы не приходилось постоянно улыбаться в вездесущие камеры, стремящиеся отхватить снимок пожирнее, чтобы не нужно было следить за каждым своим словом, не брать охрану на вылазку по магазинам или в клуб… Толпа гудит и шепчется, как школьники, когда учитель выходит из класса на пару минут, значит, что-то происходит. Феликс, поддаваясь стадному инстинкту, обводит глазами зал в поисках источника волнений. И находит. Внешне не выражает никакой заинтересованности, но чувствует, как его охватывает каким-то трепетом. Родители всё ещё не отпускают от себя больше, чем на пару метров, так что приходится с надеждой поглядывать издалека.  Ли Минхо. Тот ещё ферзь. Нет человека, что относился бы к нему нейтрально. Его либо ненавидят, либо страстно желают сделать своим партнёром. Феликса никогда не интересовало, чем он занимается, ему достаточно знать, что Минхо способен без зазрения совести перебить всех, кто здесь находится. Он смотрит на большинство чуть свысока, вальяжно проходится вглубь помещения, ищет, за кого бы зацепиться.  Вокруг него сгущается клубами чёрная, тяжёлая аура. Его внешний вид не выражает никакого удовольствия от того, что его сюда пригласили. Если ему кто-то не нравится, он грубо пресекает чужие попытки завести с ним диалог, простреливает острым взглядом и отмахивается. Феликс хотел бы иметь возможность точно так же смотреть на собравшихся: с неприкрытой ненавистью, так, будто не на праздник пришёл, а найти того, кто станет следующей жертвой.  Феликс честно старается не пялиться. Он делает всё, что в его силах, чтобы не забыть о том, как пристально за ним следят родители. Они периодически нашёптывают в ухо о том, к кому надо подойти, с кем стоит поговорить. И уже дома наверняка будут рассуждать о том, кто из кошельков подошёл бы их сыну в пару, чтобы продолжить развивать и расширять свой бизнес. Красивый сын — залог хорошего партнёрства.  С каждой минутой становится всё более душно и неприятно. Хочется сбежать, спрятаться от всей этой фальши в безопасном углу и никогда не высовываться. Головная боль становится такой сильной, что едва не достаёт до идеально ровной, аристократичной спины. Хочется ещё и сгорбиться, перестав поддерживать осанку, но тогда родители вынесут мозг.  Срочно необходимо умыться. Скрыться в ванной комнате от окружающих шума и запахов. Феликс говорит об этом маме, получая благосклонный кивок и произнесённое шёпотом «Не задерживайся». Это действует, как спусковой крючок, и парень, изо всех сил контролируя скорость шага, поддерживая его размеренным, хотя хочется сорваться, направляется к своей тишине.  Дверь хлопает излишне сильно. И замочный затвор отгораживает от пиршества лести и лицемерия стремительно. Никто не сможет зайти, никто не сможет потревожить. Хотя бы пять драгоценных минут.  Феликс опирается руками на мраморную раковину и опускает голову. Как же он устал быть красивой куклой и послушно беззаботно болтать с людьми, что практически раздевают его глазами и не воспринимают никак, кроме аппетитного тела. Если он сейчас умоется, макияж потечёт. Приходится держать руки под ледяной водой, чуть их не отмораживая, чтобы, отряхнув и вытерев остатки воды об дорогие, коллекционные брюки, ладонями прижаться к лицу.  — Ты долго сегодня, — раздаётся сбоку. Феликс прикрывает глаза, чувствуя, как по телу растекается расслабленность из-за этого бархатного голоса.  Он не отвечает, оставаясь на месте всего несколько секунд, и после рывком прижимается к мужчине, желая спрятаться в его объятиях. Феликс знал, что, придя сюда, сможет глотнуть воздуха, позволить себе скинуть шкуру интеллигентного и элегантного пай-мальчика.  Ли Минхо. Человек, которого ненавидят, потому что боятся. Человек, перед которым готовы пресмыкаться, чтобы он согласился на сделку, чтобы получилось подписать с ним контракт. Тот, кто без зазрения совести пустит пулю в лоб и выйдет сухим из воды, тот, кто срать хотел на приветливые маски и извращённые правила приличия. Он обхватывает руками поперёк спины и позволяет Феликсу свернуться в комок на своей груди.  — Как же я устал, — выдыхает Феликс, жмурясь до белых пятен, и тыкается носом в шею. От Минхо пахнет древесно-цитрусовым парфюмом и немного алкоголем, натуральной кожей и совсем капельку металлом. Феликс в восторге от его запаха. — Не хочу, чтобы на меня смотрели, как на добычу. Не хочу ни с кем ни о чём разговаривать. Ничего этого не хочу.  Оказавшись в безопасности, в сильных руках, что способны скрыть от всего мира, около человека, которого до смерти боятся многие, Феликс чувствует себя самым защищённым и маленьким. Его обычная маска покрывается трещинами, грозясь расколоться. К горлу подступает комок, и парень чувствует, насколько близок к истерике. Ещё немного, и сорвётся.  — Давай я тебя украду? — Проходится ладонями по спине и шепчет в макушку. Даже если бы они говорили громко, толстые стены скрыли бы каждый звук, но говорить не хочется вообще, так что остаётся только шёпот.  — Пожалуйста, — губами жмётся к горячей коже, оставляя на шее поцелуй. К Минхо тянет так, что никто не сможет оторвать. Его глаза, похожие на кошачьи, разве что без вертикального зрачка, горят ярко, стоит только в них заглянуть.  Потом надо будет оправдываться и извиняться перед родителями, ждать, пока они придумают для него наказание и делать что-то, чтобы вернуть их доверие. Терпеть на себе недовольные и пренебрежительные взгляды, чувствовать вину за своё непослушание. Но это проблемы будущего Феликса, а сейчас — плевать. Сейчас хочется только следовать за оставляющим на лбу мягкий поцелуй мужчиной, потому что с ним не надо притворяться, потому что он ничего не требует, потому что он не смотрит на Феликса, как на жертву своей охоты. Тот, кого считают одним из самых жестоких, неприятных, опасных, безразличных — и ещё много всего плохого — влиятельных шишек в Сеуле, оказывается намного благосклоннее и безопаснее, чем собственные родители, постоянно таскающие с собой везде, где только можно, в качестве украшения с целым перечнем обязанностей. Парень вымуштрован так, что почти на автомате выбирает улыбку, подходящую под ситуацию, он знает, как можно двинуть рукой, а как — нельзя, он выучил темп ходьбы, которого стоит придерживаться, когда ты хочешь показаться красивым лебедем, плывущим по воде, или когда ты даёшь понять, что к твоим ногам должен упасть весь мир, набиваешь себе цену, или когда спешишь — там тоже своя походка, после которой болят ступни, потому что длина шага, настроение, которое ты в него вкладываешь — важно всё.  Феликс, проходя через толпу людей обычным, человеческим шагом, скрываясь за широкой спиной, кидает на маму с папой, следящих за ним строго, напряжённо и непонимающе, взгляд. «Я не хотел этого. Я ничего не могу с этим поделать», — будто бы старается их заверить. Минхо тоже поворачивается и стреляет глазами так метко, что становится понятно: он уйдёт, заберёт с собой их сына, и никто не сможет ему помешать. Как можно помешать Ли Минхо, так бесцеремонно пробивающемуся сквозь толпу? Ему будет безразличен статус человека, когда он толкнёт или ударит, чтобы достигнуть своей цели. А самое прелестное — никто не станет на него возникать, потому что связываться с этим мужчиной — себе дороже. Феликс не знает, чем конкретно занимается Минхо, но ему достаточно того, что в делах старшего столько же законного, сколько в Феликсе искренности на важных мероприятиях.  В обитом чёрной кожей салоне машины они молчат. Минхо редко бывает болтливым, а Феликс слишком вымотан, чтобы разговаривать. Ему нравится, что их тишину нарушает только раскатисто рычащий двигатель, иногда щёлкающий поворотник, перемещаемый в другое положение ручник переключения передач.  Здесь и сейчас ему можно не светить белозубой поддельной улыбкой, не держать спину ровной и не следить за тем, чтобы кольца, цепочки и серьги блистали ослепительно, чтобы брюки из последней коллекции, пиджак и накрахмаленная рубашка сидели на нём идеально. Минхо не будет осуждать за нежелание улыбаться. Если ему будет надо, он добьётся улыбки сам. Настоящей, широкой улыбки.  Но пока они в тишине, не доставляющей никакого дискомфорта. Тихо выходят из машины, тихо поднимаются на лифте, тихо заходят в квартиру, в которой уже некоторое время так же тихо. Младшего всё устраивает: он сбежал от назойливого гула к своей уютной тишине. У Минхо, у его тишины, были коты, которые выбегали встречать его и тёрлись об ноги, но с недавних пор они живут у его друга, потому что частые командировки и безбожно малое количество времени, что он находится дома, не способствует тому, чтобы заниматься домашними животными. Феликс, сняв верхнюю одежду — пальто, в котором нихуя не тепло в ноябре, но зато оно тоже из последней коллекции, надо же повыёбываться на светской вечеринке, потому что так сказали родители, потому что им нужны клиенты в модном бутике с дорогущими шмотками — первым делом идёт в ванную. Его, честно говоря, утомила тонна косметики, наложенной на его лицо, чтобы всё выглядело идеально. Он никогда не против макияжа, но то, как сильно чувствуются все продукты на коже, напрягает. Ещё одна маска, чтобы всё точно было идеально.  Парень долго и упорно стоит над раковиной, растирая по лицу тональник, консилер, скульптор, карандаш для глаз, тинт для губ, гель для бровей и всё, что покрывало кожу, чтобы сделать из него красивую картинку. Минхо его не трогает, тихо ходит по квартире, занимаясь какими-то своими делами, но, стоит только Феликсу выйти из ванной, ловит в свои объятия и смотрит долго-долго. Переодетый из строгого костюма в домашнюю одежду, теперь не такой деловой и важный, но всё ещё до одури привлекательный.  — Мне нравятся твои веснушки, — говорит так, будто не упоминал об этом уже миллион раз, напоминает в очередной.  Феликс раньше хотел их свести. Веснушки — это не аристократично, их каждый раз приходится долго и упорно замазывать, чтобы спрятать, и выслушивать от родителей порцию нелестных. Он нашёл салоны, в которых ему помогли бы разобраться с этой проблемой, но не успел: в его жизни нарисовался Минхо, который переубедил, который так откровенно любит рассматривать его веснушки и напоминать о том, как хорошо они выглядят.  В принципе, не так уж и сложно их замазывать, да и зимой они бледные.  — Хочешь чего-нибудь? — Оставляет медленные, ленивые поцелуи на щеках, что тут же начинают гореть и плавиться от действий мужчины. Феликс украшает своё лицо мягкой вымотанной улыбкой.  — А ты? — Беззащитно подставляет шею, когда чужие губы переходят на неё. Это приятно. Это стоило того, чтобы сбежать.  — Ты знаешь, — шепчет и целует в губы, с готовностью выставленные для этого.  Феликс определённо знает, чего хочет Минхо. Он это чувствует, он это слышал. Старший говорил ему однажды, что он хочет его всегда и во всех смыслах. Парень часто видит проблески собственничества и жадности в его глазах, устремлённых на него. И как можно противиться, когда мужчина так хорош собой? Феликс никогда прежде не чувствовал себя таким желанным, ему никогда не доводилось знать, что любое его слово будет услышано и принято со всей серьёзностью. Минхо, человек, который наверняка давал распоряжение убить, убивал своими руками, никогда не считался с мнением тех, кто не представляет для него какой-то пользы, жестокий, безразличный, бессердечный, почему-то вообще не такой, как о нём говорят. Феликс ни разу не видел в нём этой опасности, не чувствовал на себе безразличия и бессердечия, не удостаивался ледяного острого взгляда. Здесь, рядом с ним, он чувствует себя как будто даже по-настоящему ценным. Не как античная ваза фанатичного коллекционера, а как человек.  — Но это всё может подождать. Чего ты хочешь, ангел? — Минхо обнимает так, словно боится, что от одного неаккуратного движения кости Феликса рассыплются. У него на самом деле очень сильные руки, но младший не верит, что они могут нанести ему вред.  — Сладкий чай и отдохнуть, — потому что шампанское, всегда находящееся в руке на светских вечерах, и вся эта атмосфера высасывают абсолютно все силы. Феликс чувствует себя перемолотым в мясорубке фаршем и прожаренной на сковородке котлетой, после закинутой в желудок, переваренной и высранной.  — Иди ложись, — его волосы, залитые литром лака, чтобы тоже выглядели идеально, терпят. Объятия пропадают, потому что Минхо отстраняется.  Феликс поджимает губы и упрямо мотает головой. В его планы входит таскаться хвостиком за старшим, пока он не закончит с делами, а потом лечь ему под бок и почувствовать себя самым расслабленным человеком в мире. С ним бесполезно спорить об этом, так что никто и не пытается.  Пока Минхо организует чай, Феликс смотрит на него и думает. Они никогда не обсуждали то, что между ними происходит. Они не в отношениях. По крайней мере, не в официальных. Они не созваниваются и не переписываются. Только Минхо иногда спрашивает, не занят ли Феликс вечером. Они не обмениваются подарками на праздники и не знают, когда у второго день рождения. Но среди всего, что украшает шею Феликса, сейчас висит цепочка с подвеской, подаренной старшим.  Ни один из них не говорил ни разу, что любит. А Феликс и не уверен в этом. Он не знает, как описать свои чувства по отношению к Минхо, а его к себе — тем более. По телу раскатывается расслабленность, стоит ему услышать хоть слово, произнесённое этим голосом. В паху начинает тянуть, если старший прикоснётся к нему определённым образом. Но Феликс не чувствует необходимости постоянно находиться рядом с ним, видеть его.  Он к Минхо сбегает. Из окружающего мира, где каждый считает необходимым придавить парня своей важностью, он бежит в эту квартиру, отгораживающую от всего мира, где ему спокойно, где он чувствует себя чем-то большим, чем фарфоровой куклой, которую хотят купить и поставить себе на полочку, периодически с неё беря поиграться. Пока все считают Феликса украшением, Минхо считается с его мнением и делает комплименты, которых не доводилось слышать прежде.  Не так давно Минхо восхитился его новым проколом. Найдя то, за что родители не сильно поругаются, Феликс пробил себе ушной хрящ дважды, здраво рассудив, что он может себе это позволить, потому что, во-первых, ему нравится, во-вторых, несложно прикрыть волосами. Мало того, что Минхо заметил такое незначительное изменение, он ещё и сказал, что это выглядит красиво и очень Феликсу идёт.  Обычно все, кто охоч до него, прикрывают на подобное глаза. Думают, что молодой ещё, наиграется и избавится от металла, что совершенно не нужен его идеальной коже, и будто бы снисходительно разрешают таким недочётам быть. Но позже обязательно нужно будет избавиться. Минхо же дарит ему небольшие блестящие звёздочки-пусеты, прекрасно подходящие вкусу Феликса.  От лучшего друга, сороки-Хёнджина, он узнаёт, что в его ухе красуются бриллианты в белом золоте. Феликс испытывает такое удивление, будто не знал, что у Минхо много денег. При первом же удобном случае спрашивает, почему старший ему не сказал, чувствует себя странно и совершенно не понимает, что происходит с его сердцем, когда в ответ получает «А зачем? Я купил их, потому что подумал, что тебе пойдёт, а не потому, что хотел впечатлить тебя своим доходом».  Всё светское общество, частью которого Феликс неизбежно является, осуждает татуировки и отказывается принимать, что кому-то они могут нравиться. Если парень набьёт себе что-нибудь, родители с восьмидесяти процентной вероятностью вырежут ему кусок кожи с татуировкой. Когда он рассказывает Минхо о том, что хотел бы что-нибудь красивое от колена до линии талии, старший обсуждает с ним разные стили и то, какой именно рисунок представляет себе парень. От него не звучит ни одного осуждающего или неодобрительного слова.  Так что возможно, сбегая от всего мира сюда, чувствуя, как легко начинает дышаться полной грудью, Феликс любит. Любит за то, что эти недоотношения дарят ему свободу, которой так не хватает, убеждают, что мир не так плох, как иногда кажется.  Феликс на чужой кухне пьёт свой сладкий и крепкий чай, с ногами залезши на стул, и смотрит на Минхо с его кружкой американо, от которой он, скорее всего, бодрости не почувствует, потому что уже выработал иммунитет к кофеину. Между ними так много ценной тишины, несущей в себе существенно больше смысла, чем глупое обсуждение с исполнительным директором популярной сети винных заведений последних новинок моды и прекрасных феликсовых нарядов. Минхо никогда не говорит с ним о чём-то подобном, потому что понимает, как от разговоров об одежде, показах и всего подобного тошнит.  — Пойдём в душ? — Феликс одним пальцем обводит по кругу край своей кружки и лениво хлопает длинными ресницами. Все украшения уже лежат на прикроватной тумбе, потому что металл создает дополнительную нагрузку и без того уставшему телу. Парню кажется, что, если Минхо не согласится, сам он не дойдёт как минимум до завтра. Поразительное дело — большие сборища важных персон. После них как-то совсем нет сил на жизнь, особенно сегодня, хотя Феликс не провёл там даже и половины того времени, что бывает обычно. Возможно, такой эффект оказывает яростное желание родителей найти партнёров и более открытые, масляные взгляды в сторону Феликса. Ему противно быть приятным приложением к контракту, вознаграждением за правильный выбор, но приходится улыбаться и поддерживать незатейливую беседу, ни в коем случае не выдавая в себе обычного человека со своими эмоциями, проблемами и загонами, потому что так распорядились родители. Потому что его жизнь решена без его участия и расписана поминутно.  — Пойдём, — хмыкает Минхо и тянет уголки губ вверх. У него наверняка сегодня было много работы, после которой он не мог не заглянуть на праздник, устроенный в честь помолвки дочери банкира и сына прокурора. Так что он тоже уставший, не имеющий желания заниматься какой-нибудь активной деятельностью.  Они раздеваются под взглядами друг друга. Прошло то время, когда Феликс смущался и не особо хотел поднимать голову, будучи голым перед Минхо. Заходят в душевую кабину — старший пропускает вперёд — и настраивают воду. В этом нет ничего сверхъестественного, но ощущается как-то намного более интимно, чем тот же секс, хотя сейчас между ними толком ничего и не происходит.  Первые поцелуи касаются губ Феликса, когда Минхо распределяет по его коже гель для душа с ненавязчивым цитрусовым запахом. Младший держится за шею мужчины, будто боится поскользнуться и упасть, и неторопливо отвечает. Всё, что делает Минхо, всегда приятно до тихих довольных выдохов. Всё, что со страшим связано, приносит удовольствие.  К тому моменту, когда пена, взмыленная из-за шампуня, течёт в слив, а на их волосах находится бальзам, прикосновения уже не такие невинные. Феликс жмётся к Минхо, лапает его накачанные бицепсы, плечи, спину, пока тот вжимает его в стену; изо рта рвутся несдержанные вздохи, потому что руки, минутами ранее бережно массировавшие голову, блуждают по груди, спускаются к животу и ныряют назад — к ягодицам. Гладят, мнут, разводят в стороны так жадно, будто это всё, что нужно Минхо, чтобы чувствовать себя живым. Жадно, но неторопливо, потому что спешить некуда и не хочется, потому что в их распоряжении столько времени, сколько потребуется, потому что они, в конце концов, не подростки. Феликсу двадцать два, Минхо практически тридцать, и они умеют растягивать момент, чтобы было слаще.  — Меня пиздец как ведёт от тебя, ангел, — и то, как старший это говорит, звучит будто «я тебя люблю». Он целует тонкую шею и плечи, скользит руками по мокрому телу.  — Не больше, чем меня, — немного флиртует и вжимает его голову в себя сильнее. Никакого смущения, если это Минхо, потому что с ним комфортнее, чем с кем-либо другим, даже если они оба голые, даже если Феликс толком не умеет заигрывать с теми, кто ему неравнодушен.   Они смывают с волос бальзам, стоят ещё пару минут, невесомо касаясь кожи друг друга кончиками пальцев, и выходят. Терпения вполне хватает, чтобы дойти до спальни. Наверняка так сказывается усталость, потому что они оба помнят вечера, когда готовы были друг друга сожрать. Ну либо сбили уже всю спесь, осталось только желание наслаждаться каждым моментом.  Минхо хочет покрыть метками всю кожу, раскрасить ярко-красным, отпугивающим любого, кто посягнёт, но не может. Феликс просил не оставлять следов, чтобы не пришлось объясняться перед родителями, притащившими на очередную съёмку одежды. Красивый сын — залог успешного бизнеса. Наверное, очень удобно, когда модели можно не платить.  Так что по коже рассыпаются немного злые и много недовольные укусы. Царапают резцами и клыками остро, поджигающе внутренности, но не больно. Феликсу необязательно знать, что Минхо сердится на его родителей до скрипа челюстей и хочет испортить им жизнь. Почему вообще за взрослого, самостоятельного парня, который в праве сам решать, как поступить со своей жизнью, всё решают родители? Феликс, очевидно, задыхается под их контролем и медленно умирает.  Но сейчас это волнует точно меньше, чем то, как Феликс задыхается от того, что ему даёт Минхо. Тает от пальцев, бегущих подушечками по рёбрам, спускающихся к внутренней стороне бёдер и нажимающих, чтобы их развести. Феликс поддаётся, совершенно никакого сопротивления не оказывая, и только сладко, тяжело вздыхает, красиво изгибаясь в позвоночнике. Между ними так много говорящей тишины, в которой сосредоточено всё: внимательность, наслаждение, вязкое тепло, надёжность… Феликсу не нужно произносить вслух свои желания, чтобы Минхо их исполнил. Он сам знает, что сделать, на что обратить внимание, и младший, возможно, немного хочет плакать от того, как ему хорошо. Мужчина целует-кусает везде, где прикосновения вызывают дрожь и желание получать больше и больше, губами перебирается обратно к чужим распахнутым и немного сухим, пальцами обводит кольцо мышц, трёт совсем немного, но одно только это подкидывает тело на кровати так, будто его ударили током.  Минхо всегда был уверен, что ему нравится забирать. Он никогда особо не думал о том, как доставить удовольствие партнёру, преследуя лишь свои эгоистичные цели, но это всё был не Феликс. С ним как-то так получается, что, чем больше отдаёшь, чем сильнее заботишься о его удовольствии, тем больше получаешь в ответ. Каждая клетка в теле Минхо насыщается чужим блаженством, заставляя его чувствовать себя так хорошо, как не было до него.  Феликс такой искренний в своей отзывчивости, что ведёт нехило. Старший знает, как к нему прикоснуться, в какой момент к двум пальцам добавить третий и чуть согнуть их, потирая плотный комок нервов, чтобы глубокий бас превратился в тихие высокие хныканья, чтобы в его волосы прочно вплелись пальцы, отказываясь отпускать. Да, Минхо определённо нравится всё, что отдаёт ему младший за своё удовольствие.  Им не нужно вести диалог, чтобы понять друг друга. Стоит только подтолкнуть к действию, направляя руками, и Феликс податливо переворачивается на живот, прогибаясь в пояснице. Минхо не нужно говорить, чтобы чужие бёдра приподнялись и он смог просунуть под них подушку — так будет удобнее им обоим.  Как же красиво выглядит Феликс со вздёрнутой задницей, готовой его принять, и мыльным взглядом через плечо, бесстыдным, желающим этого. Невозможно не обвести всё его тело руками, от самых икр к лопаткам, вернуть одну к талии, а второй направить себя внутрь.  Спина, изогнутая сильнее, зажмуренные в удовольствии глаза, место, где они сливаются в одно, разбросанные в беспорядке блондинистые волосы, румянец на щеках, украшенных выцветающими к зиме веснушками — это всё можно разобрать на фрагменты, отдельные кадры, каждый из которых будет выглядеть лучше предыдущего.  Стоны, медленные движения, предельно чёткие ощущения того, как обволакивают мягкие стенки, как сжимаются вокруг твёрдого ствола мышцы. Феликса размазывает, он теряет себя в пространстве и времени, двигаясь навстречу каждому толчку, его ноги разъезжаются сильнее по простыням, вдруг ставшим слишком скользкими. Руки Минхо везде. Они и на бёдрах, и на заднице, и на животе, и на спине. Гладят, мнут, давят, дарят необходимую ласку, от которой в паху сильнее тянет.  Дыхание и тихие звуки, порождаемые размеренными движениями, сливаются в один. Даже Минхо, что находится в более осмысленном состоянии, толком не может разобрать — это сейчас Феликс гудит от удовольствия или он сам. Усталость всё ещё с ними, напоминает о себе достаточно слабыми мышцами, отказывающимися как следует выдерживать физическую нагрузку. Если бы не она, парень не уверен, что от них бы что-то осталось. Всё же они не умеют быть невообразимо терпеливыми, потому что жаждут друг другом владеть. Хотя бы на короткие ночи.  Так или иначе, никто из них не железный. Темп меняется, бёдра Минхо бьются об аккуратные, розовеющие ягодицы быстрее, жёстче. Он хорошо знает, что такое необходимая жёсткость. Её не слишком много, она не топит в своём объёме, как раз в меру, чтобы Феликс потерял связь с реальностью, слушая их общие звуки, чувствуя, как точно головка попадает в его простату. Он, честное слово, помог бы старшему доставить им обоим удовольствие, но тело такое ватное и непослушное, изнеможенное, что получается только совсем слабо вскидывать таз навстречу.  Минхо вдавливает своим весом в постель, разгоняясь так, что Феликс чувствует приближение своего оргазма. И чужого тоже. Его член дёргается и выделяет естественную смазку, наверняка пачкая наволочку подложенной под бёдра подушки. Он скулит и хнычет, сжимая кулаки до того, что кожа белеет, вжимается лопатками в крепкую грудь старшего, слушает его стоны, льющиеся прямо на ухо. Член Минхо тоже вздрагивает внутри, он сам постоянно облизывает и кусает губы, чтобы из его рта не вырвалось непрошеных слов. В конце концов не удерживается и зубами цепляет изгиб плеча, просунув одну руку под грудь, клыками царапает по коже, неспособный зафиксировать их в одном положении.  Феликс чувствует себя сгустком магмы, когда кончает с длинным стоном и растекается по постели, лишённый воли к жизни. Только что Минхо, кажется, выебал из него всю душу. Парню не очень нравится, когда по его сверхчувствительности расходятся стимуляции всё ещё размашисто бьющего в нутро члена, но он не сопротивляется, позволяя старшему догнать свой оргазм. Он мог бы воспротивиться и попросить остановиться, и Минхо, с большой вероятностью, послушался бы, однако мужчина сделал так много, чтобы Феликс не чувствовал ни тела, ни мозгов, что ему невозможно отказать.  Несколько толчков, ещё несколько, хрипящее дыхание в ухо, податливость тела под ним, белые пятна перед глазами. Минхо кончает так ярко и вкусно, что чуть ли не вибрирует. Он двигается несколько заключительных раз, замедляясь с каждым, и в конце концов выходит, скатываясь на свободную половину кровати.  Они снова долго не говорят, потому что Минхо чаще всего не из болтливых, а Феликс витает в облаках, состоящих из сахарной ваты. Его хватает только на то, чтобы спустя несколько минут перевернуться, утыкаясь носом в чужое плечо. Вот так лежать рядом, вдыхать запах кожи старшего, в тишине, без необходимости фальшиво улыбаться, говорить о чём-то пустом, чувства долга перед родителями — одна из самых главных ценностей для Феликса.  — Мне кажется, нам снова нужно в душ, — Минхо говорит тихо, вкрадчиво и проводит пальцами по спутанным волосам, стараясь их хоть немного поправить. Но ему, на самом деле, просто нравится трогать их.  — Может…завтра? — Не открывая глаз, изображает совершенное отвращение на своём лице, потому что делать не хочет ничего. Не волнуется о том, как будет выглядеть, когда корчит рожицу, потому что Минхо не упрекает за это, не видит ничего неприятного в простых человеческих эмоциях. В том обществе, где Феликс вырос и имеет необходимость находиться до сих пор, такое непозволительно.  — Будем спать вонючими и липкими? — Минхо немного смеётся. — Разве ты не спешишь домой? — Теперь самыми кончиками пальцев ведёт по лицу. Феликс не поверит в то, насколько грубыми и жестокими могут быть эти руки, пока не увидит собственными глазами. О Минхо говорят много, говорят страшное, но это звучит как сплошной обман, потому что с парнем он всегда мягкий, даже когда стискивает жадно.  — Родители в любом случае закатят скандал, — перекатывает голову, утыкаясь лицом в матрас. Он пахнет сексом ещё сильнее, чем они оба, но это едва ли смущает. — Я не хочу домой, — Минхо в этот момент как тот, у кого сил — физических и моральных — больше, ложится удобнее и укладывает Феликса щекой на свою грудь. Ему в любом случае не избежать тактильности, которой младший жаждет всегда, будто бы только так может почувствовать себя в полной безопасности, и не то что бы он против. — Хён, я не хочу домой. — Это звучит так тоскливо, что Минхо начинает злиться на родителей Феликса только сильнее. Как так вообще можно? — Мне так хорошо с тобой. Я… Феликс, утомлённый до крайности, не очень-то и следит за языком и выливает то, что его тяготит. Но в моменте вспоминает, что они с Минхо не обсуждают их отношения или что-то настолько же глобальное, что тревожит. Чуть не выкладывает то, что может всё усложнить. Им ни к чему сложности. Феликс прячется в своей тишине, подаренной старшим, пока этот самый старший… А зачем ему вообще это всё? Феликс, сколько бы ни думал, никогда не может найти вескую причину, почему Минхо продолжает спасать его от самого себя и от окружающих, увозит в свою квартиру и греет в объятиях.  — Говори, ангел, — подталкивает мягко.  С ним всегда так. Он всегда тут, чтобы выслушать. Он никогда не осуждает и, если ему что-то не нравится, предпочитает не комментировать. С ним нетрудно говорить, ему легко рассказывать то, что заставляет чувствовать себя подавленным, но стоит ли их обременять тем неозвученным, что давно крутится в голове? Лучше быть, наверное, не может, но может хуже. Нырять в омут с головой? Феликс в своём омуте, но у него он относительно безопасный и привычный. А то, что хочется сказать, может течением унести его в водопад, где он разобьётся о подводные камни или поверхность воды — как повезёт. Но Минхо так проводит ладонью по спине, что хочется выпалить вообще всё. Неуверенность сжигает, но и молчать вечно невозможно.  — Я с тобой чувствую себя…дома? — Его глаза разом оказываются везде, стараясь уцепиться, найти якорь. — Ты меня успокаиваешь. Я не знаю. Ну, тебе даже необязательно что-то делать, просто когда ты рядом, мне спокойно. Я нигде больше не чувствую себя таким защищённым. Мне страшно. — Закусывает губу. — Мои родители хотят партнёра, хотят отдать меня ему, как подарок и залог сотрудничества, а я не хочу… Я не хочу, чтобы кто-то считал меня своей вещью, украшением, не знаю. Они все так ко мне относятся. А ты, — прерывается на вздох, руки старшего не перестают гладить голую спину. К горлу подкатывает привычный комок тошноты. Горько и обидно, что собственные родители видят в нём только свою выгоду, а чужой человек, которому должно быть безразлично, будто бы уважает в нём личность, оказывается в разы ближе мамы с папой. — Я вроде с тобой, но такой свободный. А ты…ты меня слушаешь, будто мои слова имеют вес. Мне страшно, что это всё закончится, и мне некуда будет пойти, негде будет спрятаться… — на глазах уже дурацкие слёзы, в носу щиплет остро так, что невыносимо. Говорить сложно, потому что страшно конвертировать преследующие мысли в слова. Когда это только в голове, справляться легче, но когда оно обретает форму, отвратительно и мерзко.  — Ангел, — губы Минхо на макушке, они оставляют сильный поцелуй. Такой, будто уверенность вселить пытаются.  Мужчина молчит долго, но Феликс не пытается его подогнать, добиться какого-то ответа. Это всегда так, Минхо не говорит что-то, чтобы просто сказать. Он много думает, формулирует и переваривает. Феликс знает, он привык, однако это знание не помогает уменьшить слёзы.  — Честно? Я готов весь мир к твоим ногам положить. — Сердце Феликса пропускает несколько ударов от того, как уверенно старший говорит. — Ты делаешь меня очень мягким, — усмехается так, будто для него самого это удивительно, — скажи, чего ты хочешь, и я сделаю это для тебя.  Феликс становится в его руках ещё меньше и чувствует, как его грудь горит изнутри. Лёгкие будто бы сжимаются, кости рёбер стираются в труху. Он не уверен ни в чём, он не знает, что будет с его жизнью, если согласиться на это предложение. Шаг в неизвестность всегда рискованный и страшный. Ни один нормальный человек не захочет нырнуть в бездну, не зная, на её дне батут или ядовитые шипы. А вдруг всё то хорошее, что он чувствует к Минхо сейчас, растворится? Вдруг всё это было нужно, чтобы изощрённым способом получить его в свою власть и смочь распоряжаться так, как вздумается? Феликсу страшно, что, выбравшись из родительских оков, он попадёт в другие, однако: — Не дай родителям забрать меня, — он шепчет так тихо, что сам себя едва слышит.  И даже не подозревает о том, что для Минхо эти слова являются самыми громкими.  *** — Твои родители пытались подать на меня в суд, — будто бы между делом бросает Минхо, водя пальцем по экрану телефона. Феликс не знает, что конкретно он делает, и не стремится к этому, потому что уважает личное пространство. К тому же, Дори, что успел вымахать в здоровенного котяру, по-котёночьи намеревается забраться по ноге к парню в руки. И его не волнует, что в голую кожу цепляться больно для человека и неудобно для него.  — Что? За что? — Феликс хмурится, снимая кота со своей ноги и нормально поднимая его на руки. Он невозможно рад, что коты Минхо вернулись домой, что их теперь можно тискать, и не представляет, как от них отлипнуть.  — За то, что я насильно удерживаю тебя рядом с собой, — он раздражённо дёргает уголком губ и кидает на парня полный неприязни взгляд. Тот не расстраивается, видя это, потому что совершенно точно знает, что предназначается он на самом деле не ему. — Ангел, можно я уже разберусь с ними? Они надоели пытаться сунуть нос в наши дела.  — Хён, — Феликс подходит к нему, немного улыбаясь, опускает кота на соседнее место на диване и упирается руками в чужие колени. Наклоняется так близко, что может рассмотреть каждую ресницу и светлые вкрапления в карих глазах. Минхо отрывается от телефона и кидает его рядом с собой экраном вверх. Ему от Феликса нечего скрывать. Потревоженный Дори вскакивает, оглядывая их самым недовольным в мире взглядом, и гордо спрыгивает с дивна, чтобы уйти. — Я верю, что ты устал и хочешь как лучше, но они всё ещё мои родители. — Оставляет медленный и мягкий поцелуй на его губах, трётся носом о его нос.  — Ликси, они буквально устанавливали за тобой слежку и хотели похитить, — его зрачки расширяются, а руки тянут на себя, чтобы усадить сверху. — А если бы я заметил это чуть позже? Или ты может забыл, как они с тобой обращались?  Феликсу уже не больно об этом разговаривать, в его груди только немного зудит, стоит им затронуть эту тему, и он совершенно точно не жалеет, что тогда, два с небольшим года назад оборвал с родителями все связи. Поначалу было жутко страшно, он испытывал так много вины, что глаза иногда слезились. Думал о том, какой он плохой сын, хотел вернуться, но Минхо честно следил, чтобы ни одна шальная мысль не воплотилась в реальность.  Родители пробовали заходить по-разному: сначала угрожали, что лишат всех средств к существованию и, как только доберутся, запрут его на несколько замков. Но это было бессмысленно, потому что Минхо, очевидно, никогда не позволил бы этому случиться. Его доход много больше, чем у мамы с папой, и Феликс рядом с ним никогда не нуждается в деньгах. Не просит даже, мужчина сам скидывает систематически. Потом они начали умолять и упрашивать, обещая прекрасную, красивую жизнь. Но даже не подозревали, что у их сына уже всё прекрасно.  У Феликса своя пекарня, как он того и хотел. Минхо очень помог на первых порах, но сейчас не лезет туда вообще: младший так хорошо справляется, будто был рождён именно для этого. У него больше нет необходимости появляться на светских тусовках, званых ужинах и важных мероприятиях. Никто не указывает ему на то, что подбородок нужно держать выше или спину — ровнее, а шагом идти более кротким.  Сейчас со смехом вспоминается то, как он боялся потерять свободу и довериться Минхо до конца. Они, кажется, так замечательно уживаются вместе, что не может быть ничего лучше. Не надоедают друг другу бесконечным нахождением рядом, не отчитываются до мельчайших подробностей о том, кто, куда и зачем уходит. Феликс чувствует себя свободнее, чем когда-либо, оставаясь рядом со старшим. Никто не будет его держать или останавливать, если он захочет уйти, но он даже и не задумывается над этим, потому что ему до одури хорошо.  — Я помню, — зарывается руками в почти идеально уложенные волосы. Минхо не так давно вернулся с работы, а время принимать душ ещё не настало. — Но они растили меня и давали действительно достаточно хорошего, — жмётся ближе и выгибает спину, когда по коже бёдер, не скрытых шортами, бредут руки, ныряя под ткань. — Прости, во мне нет столько жестокости, чтобы им вредить.  Минхо ведёт пальцами по красно-чёрному рисунку. Феликс всё-таки набил себе татуировку. Чуть меньше, чем хотел изначально, но она красиво растекается по его левому бедру и переходит немного на живот. Размытые контуры складываются в пятна, пятна — в цветы и птиц. Ползут линиями вверх и совсем немного смахивают на поле боя, кровавые пятна и подбитых ласточек.  Губы сталкиваются в поцелуе, за ними следуют языки, находящие друг друга. У парня в нём металлическая штанга, которую никогда не надоедает подцеплять и трогать. Минхо так нравится, что происходит с внешностью младшего, что он после каждого изменения выглядит невероятно счастливым.  — Моей хватит за двоих, — упирается жгучим взглядом. Он Феликса как хотел всегда, так и не перестаёт, даже если засыпает с ним под боком каждую ночь.  — Я верю, — смеётся так красиво, что сердце за секунду делает в два раза больше ударов, чем должно. — Но давай ты не будешь переходить к крайним мерам, пока они не сделают этого первыми? — И Феликс действительно не воспротивится средствам Минхо, если родители сойдут с ума окончательно. Они напрягают его своими попытками разрушить счастливую жизнь.  — Ты делаешь меня слишком мягким, — честно признаётся мужчина в который раз, и это значит, что он согласен. Вообще-то, сложно оставаться непоколебимым, пока в его руках красиво гнётся этот парень, пока он поддаётся ласкам и помогает снять с себя футболку. А под его правой грудной мышцей осколок-татуировка, маленькая, относящаяся к первой, и выглядящая так, что её срочно нужно расцеловать.  Они всё ещё не встречаются, но состоят в каких-то отношениях. С первой встречи прошло порядка трёх лет, за которые они так и не нашли необходимости вешать ярлыки. Просто Феликс с Минхо, и он чувствует себя самым защищённым, самым свободным и укутанным в кокон комфорта. Просто Минхо с Феликсом, и он любит видеть его домашним, без тонны косметики, смеющимся, не скрывающим веснушки, довольным из-за того, что на его теле теперь красуются татуировки, выражающим те эмоции, которые ему хочется выразить, не особо следящим за осанкой.  Между ними что-то есть, и это что-то не требует объяснений. Они оба знают, насколько принадлежат друг другу, и произносить вслух смысла нет, потому что их тишина всё ещё громче любых слов.