Все оттенки сущего

      Глухой тёмный переулок в спальном районе Камакуры. На улицах почти пустынно; так как в этом квартале живут преимущественно пенсионеры, то людей, с утра торопящихся на работу, здесь практически нет. Поэтому и охотится тоже удобно, хотя и запарно, потому что жертвы тоже попадаются очень редко. Не зря срабатывает чуйка. Рецепторы хорошо улавливают биение чужого сердца и потоки крови, скрытые под плотью очередной добычи. Загнать в проулок легче лёгкого; перекрыл все пути к отступлению и закрыл капкан, вот и всё. Для того, кто знает планировку улиц как свои пять пальцев, это не вызывает трудности.       Жертва отбивается, ползёт, выцарапывая землю. Бедняжка. Она так тщетно пытается выпутаться из чужих когтей, проткнувших почку насквозь. Хищная ухмылка расплывается на лице против воли. Такая предсказуемая, такая милая лань, жаждущая жить, и он, венец эволюции, решающий её судьбу. Что может быть прекраснее, чем контроль над другими?       Все надежды на спасение гибли в потоке отчаянных криков жертвы. Когда-то и его собственные были разбиты точно так же. Бессердечный клинок лишил жизни всех его людей, заставил его убить всю семью и затем совершить сеппуку. Мир несправедлив, и в нём выживает лишь сильнейший. Разве не поэтому Проклятые духи уже какое столетие рождаются из низменных пороков человечества?       Маги, духи, люди — всё одно. Они сражаются друг с другом за тем, чтобы отстаивать эгоистичные идеалы, но по итогу те ничего не стоят. Проклятия просто не хотят, чтобы их истребляли, маги же, избавляясь от них, нарекли высшей целью защиту людей, которые и порождают их врагов. Ну что за ирония? В этом чёртовом колесе нет победителей, одни только проигравшие.       Как и эта жертва, сейчас задыхающаяся словно рыба, выброшенная на берег. Красивая маленькая куколка, чьи потроха он сейчас с таким упоением разделывает. Зубы впиваются в плоть, откусывают небольшой кусок от шеи, проглатывая мясо, пропитанное свежей кровью, вместе с мышцами. Манящий аромат, пленящий обоняние, внезапно становится отвратительным до дрожи.       Микаге медленно пришел в себя. Его рука, копошащаяся в животе жертвы, была покрыта кровью. Кишка, которую он недавно вытащил наружу, огромным противным червём свисала к земле. Золотые глаза расширились от страха и отвращения к себе. Микаге резко убрал руку, тщетно пытаясь стряхнуть с себя кровь.       Он попятился назад, вжался в стенку, судорожно глотая воздух ртом. Глаза жертвы смотрели прямо в душу; ярко-голубые, они выглядели словно стекло, воплощая собой отчаянье наяву. Они врезались в память писателя, вытесняя оттуда всё остальное. В ту же секунду забылось абсолютно всё: привкус плоти и крови на языке и смрадный запах, исходящий от мертвечины. Лишь эти кукольные линзы, впитавшие всю боль владельца, стояли перед ним до тех пор, пока Микаге не ринулся из переулка на пошатывающихся ногах. Вынырнув оттуда, писатель кинулся прочь, машинально стянув с себя окровавленное пальто, чтобы скрыть следы крови на себе.       Стояла мёрзлая погода. От холода стучали зубы, но он не ощущал ничего, кроме животного страха. Будучи недавно охотником, он в миг обратился в запуганного кролика, как только вновь обрёл человечность. Тошнило до жути, потому что этот образ пытал писателя страшными картинами. Они снова и снова стояли перед глазами, каждый их элемент, а в особенности — те глаза, в которых были сконцентрирована все деструктивные эмоции жертвы — её ужас, ненависть и желание жить. Проклятый дух наполнял себя этими чувствами, питался ими, всасывая внутрь себя словно пылесос.       Теперь же, снова приняв человеческий облик, Микаге ощущал дурное послевкусие в полной мере. Грязные словно помои, пахнущие как рвота, разные клубы эмоций захватили его, отравляли изнутри так, что всё тело жутко чесалось. Отвращение к себе выплеснулось наружу вместе со слезами, хлынувшими из глаз. Писатель остановился возле перекрёстка, выпуская пар изо рта, пока судорожно дышал. Затем обхватил себя руками, пытаясь унять дрожь. Он почти пришёл к дому. Сейчас-то всё пока закончится, но этот кошмар — никогда.       Внезапный поток ветра, хлынувшего в лицо, заставил Микаге прищуриться. Он услышал шелест за спиной и машинально повернулся.       Никого не было. Никого не должно было быть, но он определённо слышал лишний шаг за спиной, когда остановился.       Золотые глаза писателя смотрели на пустую обочину, с подозрением вглядываясь туда, за торец одного из домов, где можно было легко скрыться. Интуиция его никогда не подводила. Там точно кто-то только что стоял.       Микаге медленно повернулся, сделав шаг вперёд. Он небрежной походкой пошёл к своему дому. Открыв ворота, писатель резко остановился за ними вместо того, чтобы сразу войти в дом. Прислушался. Неуверенные шаги остановились возле его дома, затоптались неподалёку, словно не решаясь, нажать ли на кнопку домофона или нет.       «Попался», — подумав так, Рейдзи резко вынырнул из-за ворот, отворив калитку и с презрением, замёрзшим на лице, уставился на нарушителя собственного спокойствия. Сота замер там, в ужасе раскрыв изумрудные глаза. Столь наивный, он тут же потупил взгляд, попятившись в сторону, так противно и явственно говоря, что что-то видел одним своим поведением.       — Что ты здесь делаешь?       Микаге смерил товарища тяжёлым взглядом, оглядев его с ног до головы. Нервничая, Сота тихонько зашкрябал носком сапога по снегу, при этом раздражающе перебирая пальцами и отказываясь смотреть писателю в глаза. Всё в его выражении лица, в телесных повадках так и кричало, что он видел нечто неприглядное. Что-то, из-за чего преследовал Рейдзи до самого дома. Что-то, из-за чего сейчас так сильно нервничал.       — Ничего… Я просто... пришёл… пришёл, чтобы поговорить с тобой кое о чём важном.       Бывший одноклассник, наконец, соизволил посмотреть на Микаге в ответ. В его зелёных глазах появилась искра уверенности, которая вызвала в писателе горькую усмешку. Рейдзи определённо не нравилось, куда всё шло, но он потеснился в сторону, указав рукой на дверь собственного дома       — Тогда заходи. Поговорим обо всём спокойно.

***

      За окном было тихо. В гостиной как всегда мерно тикали часы. Микаге разлил свежий чай с чебрецом по кружкам и уселся на софу напротив Соты.       Друг нервничал, всё время поглядывая на Микаге, и это дико бесило писателя. Товарищ точно что-то заметил и подозревал его, поэтому сюда пришёл. Со стороны Рейдзи было непредусмотрительно оставлять его одного, пока наливал чай и переодевался. Сота мог бы сбежать и рассказать всё полиции. Мог бы, если хотел. Но раз сидел здесь, то значит сомневался. Или хотел убедиться в своих подозрениях окончательно.       Как много он видел? С какого момента преследовал Микаге по пятам? На этот вопрос предстояло ответить сейчас, пока ещё не поздно. Если, возможно, стоило отговориться, уболтать Соту, отвлечь как можно дольше…       — Микаге, — неожиданно произнёс бывший одноклассник после затишья, — я…       Замолчал. Так и не притронувшись к чаю, Сота нервно перебирал пальцами, словно не зная, что сказать.       Часы на фоне отбивали свой ритм. Тишина убаюкивала бдительность, хотя инстинкты Рейдзи кричали сосредоточиться и быть осторожным. Раздражающий одноклассник всё юлил, неуверенно перебирая пальцами, молчал, ожидая, пока Микаге сам даст направление разговору.       — Что ты делал на улице столь ранним утром? — тихо произнёс Микаге, отпив немного терпкого чая. Он резанул рецепторы, горчил на языке, как и весь этот разговор, который ощущался как тяжелый пресс, сдавливающий плечи. Сота поёжился, засмотрелся на собственные руки.       — А ты?       «Перенаправил разговор. Какой ж молодец».       Нахмурившись, Рейдзи свёл тонкие брови к переносице, поставив чашку на стол и облокотившись о софу. Волосы, завязанные в пучок, немного сдавливали голову; видать, он слишком переусердствовал, когда затягивал резинку.       — Я первый спросил, — выбросил реплику Рейдзи, ядовито усмехнувшись. Горькое послевкусие от чая перешло к горлу, заскаблив по нему першением. Писатель откашлялся, прикрыв рот рукой. Напряжение между ними было осязаемым. Каждый хотел спросить что-то своё, но не знал, каким образом подойти к теме. Поэтому они продолжали отвлекать друг друга пустыми фразами.       — Сота, — высказался Микаге, сощурив золотистые глаза и испепеляя товарища подозрительным взглядом, — почему ты преследовал меня? Даже не отпирайся, я всё сразу понял.       Повисла недолгая пауза. Сота, поколебавшись, поднял взгляд вверх, и в его зелёных глазах проявился стальной огонёк. Уставившись на Микаге, он, немного подумав, спросил в ответ.       — А ты что делал в том переулке, Микаге?       «Я всё видел», — вот о чём был этот взгляд. Писатель почувствовал себя так отчаянно. Ему больше не нужны были слова; напряжение, пропитавшее воздух, теперь сгустилось вокруг них, липкой массой опоясало тело, заставляя ладони потеть, а сердце ёкнуть в груди.       Теперь всё было кончено. Привычный мир Микаге рухнул в одночасье лишь потому, что один случайный человек, проходивший мимо, заметил его во время очередного приступа.       Сота точно не промолчит. Его нельзя запугать или переубедить. Этот парень всегда был правильным, слишком дотошным. Каждый раз, когда над Микаге издевались, он вступался за него, давал обидчикам отпор. Говорить про Проклятье и прочую чушь тоже бесполезно, — Сота прагматик, он не из тех, кто купится на подобную чушь. А если вдруг и поверит, всё равно не спустит это Микаге с рук. Точно не простит. Весь такой правильный, он скажет Микаге сдаться полиции, чтобы дать добровольно себя изолировать себя от общества, больше никому не навредив.       — Что именно ты видел? — между тем, с небольшой заминкой выспросил Рейдзи, хотя его приятный тенор слегка соскользнул, слышался непривычно неуверенно и вяло.       — То, как ты выходил из переулка, видел кровь на твоей одежде… и... труп. Твоих рук дело, Микаге?       Микаге задохнулся. Всё, что он хотел было сказать в своё оправдание, застряло в горле вместе со смятением. Машинально скрестив руки на груди, писатель хмуро наблюдал за настороженным выражением, зависшим на лице Соты, выискивая в нём хоть намёк на ужас или презрение. Но между тем товарищ был удивительно спокойным, и это было так ни кстати, потому как Рейдзи был не мог понять, что крутилось у него на уме.       Часы ритмично отдавали ход времени. Одна секунда за другой, они медленно шли прямо к тому моменту, когда зависшая гильотина вот-вот бы отсекла голову от шеи. Липкая тревога опутала кончики пальцев. В горле пересохло, и Микаге сглотнул сухой ком, смочив горло слюной. Затем он внезапно рассмеялся, прикрыв лицо рукой.       — С ума сошёл что ли? Я просто проходил мимо, — попытавшись обратить всё в шутку, Микаге пристально вглядывался в реакцию Соты. Ни один мускул не дрогнул на лице бывшего одноклассника, который горько вздохнул в ответ.       — Ты был там, Микаге. Я все видел. Ты вышел из того переулка, весь напуганный, но на помощь не позвал, — отрезал Сота, словно какой-то детектив из дешевого романа на один вечер.       — Я просто испугался…! И ты тоже там был! Следил за мной вместо того, чтобы самому позвать на помощь, — закатив глаза, подметил Рейдзи, поддавшись вперед. Прищурившись, Микаге сцепил руки в замок, опираясь локтём о колени.       — Я пошёл за тобой, потому что ты никак не отреагировал! Почему ты был там в первую очередь?! Что такой Затворник как ты делал в глухом переулке ранним утром? Почему ты снял пальто? Почему твои брюки запачканы кровью? Почему, Микаге? Объяснись, если всё это не твоих рук дело!       «Почему я должен тебе что-то объяснять?!» — раздражённо подумав так, Микаге поменял позу. Откинувшись обратно на софу, он не так и не отрывал взгляда от Соты, который заметно нервничал. Европейский интерьер сейчас казался иронично мрачным, словно бы подчёркивая загадочную натуру Рейдзи. Что толку что-то говорить в своё оправдание? Даже скажи он правду, ничего бы не изменилось. Ему всё равно придётся…       — Микаге! Ответь уже мне! — Сота привстал, грохнув ладонями по столу, отчего аж зазвенели чашки. Раздражённый молчанием, он не выдержал, сейчас повысив голос.       — Если скажу, что это я убийца, что сделаешь? Пойдёшь и расскажешь об этом полиции как хороший мальчик, да, Сота? — ядовито прошипел Микаге, больше не выдержав этого бессмысленного противоборства с товарищем. Отрицать не было ни сил, ни желания; он и правда выглядел подозрительно, но весомых доказательств на руках у Соты не было. Хотя нет, возможно, полиция сможет обнаружить его ДНК на трупе. Кроме того, он не сможет подтвердить своё алиби в случае доноса.       Что ж, Микаге и правда был загнан в ловушку этим пронырливым заразой, которому почему-то вдруг захотелось выйти на пробежку ранним утром (Микаге был очень внимательным и с самого начала приметил, что на Соте красовался спортивный костюм под его брендовой курткой). Если таков должен быть его конец, то так тому и быть. Микаге так устал от борьбы и вечных пряток. Быть может, за решеткой или в психбольнице он сможет дожить свои безумные дни, больше никому не навредив. Наверное, так нужно было поступить с самого начала.       — В таком случае — сдайся. Прошу тебя, сдайся полиции, Микаге, — выговорил Сота. Его зелёные глаза искрились уверенностью, а на лице не было и проблеска отвращения. Он не осуждал Рейдзи, не пытался понять его. Он руководствовался буквой закона, понимая, что его товарищ совершил преступление, и побуждал того ответить за свершённый грех. В этом был весь Сота. Такой правильный, добрый и в то же время до жути альтруистичный.

***

      В школе нельзя было залазить на крышу. Это знали все, но многие побуждались нарушить школьные правила, особенно когда открывался явный соблазн это сделать. Вместо того, чтобы закрывать дверь на крышу ключом, преподаватели додумались заставить её старым хламом из подсобки. Будучи худым, Рейдзи легко протискивался через груду мусора, который когда-то был школьным инвентарём, и без труда пролазил внутрь. Здесь его никто не мог побеспокоить; такое излюбленное тихое место, откуда простирался красивый пейзаж, открывающий с такой высоты вид на все прелести камакурского ландшафта.       Микаге медленно прошёл дальше. Колючий забор, ограждающий крышу, мешал обзору, словно тюремная клетка, рябившая железом в глазах. Мальчик провёл пальцем по жесткому покрытию. Холод прошёлся по коже, играл на нервах стылым смычком.       Тяжело вздохнув, Рейдзи отошёл дальше. Приземлившись в углу, он развернул коробку с бенто, которая, слава богу, ещё уцелела. Мама наложила всяких вкусностей, смешала любимый рис с курицей, рядом поместила вкуснейший яичный рулет, который всегда таял на языке. Развернув деревянные палочки, мальчик принялся уплетать обед за обе щеки. Вот так, в одиночку, сидя на крыше, куда никому не было ходу, Микаге искал уединения от дотошных одноклассников, чьи сучные взгляды до омерзения раздражали его.       Тяжёлый вздох растворился в тишине. Под слегка завывающий весенний ветерок Рейдзи подумал о том, как устал каждый день получать нагоняй от мамы. К сожалению, он был очень вспыльчивым подростком, поэтому часто вымещал агрессию на других людях. Они до жути раздражали его, когда лезли, куда не нужно, а Микаге не привык с кем-то церемониться. Давая им взашей, он часто огребал тумаков и сам. Хулиганы только так наслаждались возможностью хорошенько избить его, особенно когда жертва буквально сама провоцировала на это. Поэтому, к сожалению, в кабинете директора мальчик в последнее время практически прописался с тех пор, как к нему пристала одна компания недалёких отщепенцев. Отродья только и делали, что прогуливали уроки и задирали других, так ещё и королями школы себя возомнили. Мудаки проклятые.       Кстати, говоря о проклятьях... Мира умерла в тот день, когда Рейдзи видел то чудовище на школьном дворе. Говорят, девочка пропала без вести. Взрослые весь район перерыли, но ни следа не нашли, однако не поверили ни единому слову Микаге. Конечно, одноклассники лишь посмеялись над ним. Одни держали за умалишённого, другие чурались, будто бы это он её проклял. Но в тот день Рейдзи определённо видел, как за несчастной девочкой след по следу шло то страшное существо. Но, быть может, это и правда была игра воображения. Подростковая шизофрения в её острой фазе.       Микаге закончил обедать. Аккуратно обтерев пальцы салфетками, мальчик отложил коробку с бэнто в сторону. Посмотрев на голубое безоблачное небо над головой, он на какое-то время сосредоточился на пейзаже, лишь затем по инерции вытащил из кармана брюк припрятанную там сигарету и, чиркнув зажигалкой, закурил.       «Главный нарушитель школьных правил», — таким громким именем назвал его классный руководитель. Это было сказано сильно, с таким гонором в голосе, но прозвучало жалко, потому что взрослый человек был способен лишь на то, чтобы причитать.       Воспитание не конёк их учителя, хотя и одна из функций педагогов. Образование включало в себя базовые функции: обучение, развитие и воспитание. Они должны быть инклюзированы в процесс обучения, но по итогу так только на словах. На воспитание нового поколения в своей основе забивают, концентрируясь на зубрежке и кошмаря молодежь выпускными экзаменами, от которых зависит их «светлое будущее». Не стоило упоминать о том, что учителя и вовсе не хотят марать свои белые ручонки об «подростковые разборки», коими они называют самый настоящий буллинг.       Подумав об этом, Микаге сделал очередную затяжку и выдохнул облако табачного дыма в воздух. Расслабленно прислонившись к стене, мальчик протянул руку, рассматривая аккуратно подстриженные ногти, выкрашенные чёрным лаком. Он любил добавлять декоративные элементы к своему образу, ведь они делали его стильным; иногда украшал себя серьгами, иногда носил чокеры или цепочки.       Рейдзи до глубины души раздражали глупые стереотипы, которыми руководствовались некоторые взрослые и даже подростки. Мужчины не красятся, им ни к чему выглядеть импазантно и привлекательно, — кто придумал всю эту чушь и почему пытались пропихнуть эту «истину» всем и каждому? В кричащем внешнем виде не было ничего плохого, лишь внутренний призыв к тому, чтобы быть хоть кем-то услышанным, или же выражение собственной индивидуальности через нестандартный, неподходящий под общественные стереотипы образ.       Однако из-за подобного «женоподобного» образа и эстетически утончённой внешности все его ровесники принимали Микаге за богему, маленького слабенького мальчишку с соответствующими наклонностями. Хотя это были всего лишь стереотипы, их личные предубеждения, никак не описывающие его личность.       Рейдзи был белой вороной, что не мог вписаться ни в одну нормальную компанию. Агрессия в нем парадоксально сочеталась с внешней хрупкостью, пренебрежение к общественным нормам так противоречило испорченному моральному компасу, по которому он оценивал людей. Такой странный и противоречивый мальчишка, создающий вихрь проблем вокруг себя.       Тяжёлый вздох утонул в насвистывающем тихую арию ветерке. Микаге стряхнул остатки пепла с сигареты, сделал ещё одну глубокую затяжку, после чего затушил окурок о бетон.       Послышался шорох. Кто-то странно копошился у лестницы, прямо возле входа на крышу. Рейдзи прислушался, настороженно встав, и попятился к двери. Возможно, учителя просекли, что здесь кто-то есть. Если это вдруг так, то у него точно будут проблемы. Снова вызовут мать «на ковёр», а дома придётся выслушивать унылые нотации, которые снова выведут Микаге из себя.       Только подумал так, он тут же раздражённо цокнул языком. Сколько можно… Его будущее — это только его будущее, и ему самому решать, прозябать в нищете или же стремиться к высотам. Гонку за несбыточными мечтами люди считали глупостью, но вот эту тупую круговерть под названием «карьерная лестница» поощряли, считая, что все должны как послушные хомячки крутиться в этом колесе, перемалывающем их индивидуальность во имя так называемого "социального статуса". По итогу каждый или идёт по головам, или сидит на своём месте, несмотря на то, нравится ему работа или нет. Какой смысл добиваться чего-то, если цель исходит не от души, а от желания пробиться в так называемые «люди». Человечество, такое человечество. Понапридумывало себе правил, по которым все должны жить, и проповедуют это рутинное болото тем, кто, так называемо, отличается от них. Какой же позор.       Шум не прекратился. За быстрой мыслью, промелькнувшей в голове, пришло и осознание: сейчас точно получит взашей. Микаге спрятался за боковой стенкой, надеясь, что тот, кто нарушил его спокойствие, поскорее уйдёт. Но вторженец совсем не торопился этого делать; напротив, прошёл дальше. Его тихие шаги нарушались лишь тихим завыванием ветра и собственным пульсом, который ощущался даже в горле.       Спустя секунд пять Рейдзи увидел не слишком высокую фигуру, одетую в школьную форму. Это был ещё один нарушитель, совсем не учитель. С пониманием этого пришло облегчение. Мальчик вышел из скромного укрытия и обратился к незнакомцу, держа руки в карманах брюк:       — Ты чего здесь делаешь? Знаешь же, что лазить на крышу запрещено?       Незнакомец обернулся. Микаге тотчас признал в нем одноклассника, с которым не сильно-то и часто коммуницировал. Это был их лучший ученик и вселюбимый староста, Кигучи Сота, пленивший своей красотой и харизмой лучших девчонок их школы. Общий любимчик с роскошными словно изумруд слегка раскосыми глазами и светлыми едва вьющимися на концах русыми волосами.       — Опа, староста, не ожидал, что ты тоже нарушаешь школьные правила!       Рейдзи оскалился, весело ухмыльнувшись и провокативно нагнувшись навстречу однокласснику. Тот же и бровью не повёл, смотрел на него всё с той же расслабленной миной вместо лица. От скуки, не получив должной реакции, Микаге скорчил гримасу и отмахнулся от него.       — Ну и ладно, нарушай сколько влезет.       — Я увидел, что ты опять не пошёл в столовую, Микаге. Проверил внутренний двор и класс, но тебя и там не было. Почему ты не обедаешь вместе со всеми? Тебя опять кто-то достаёт?       Словесный поток обрушился на Рейдзи, которого от взволнованного голоса старосты чуть не стошнило. Такой весь правильный, идеальный, что аж светился изнутри. Ещё бы нимб над головой прицепил, и уже сразу было бы ясно, что на землю снизошёл ангел. Тупой раздражающий кусок дерьма, строящий из себя невесть что.       — Я обязан докладывать тебе? Отчитываться, а, староста? Где хочу — там и обедаю. Иди и доложи учителям, если захочешь. Мне насрать.       Микаге хотел было уйти с крыши, пройдя мимо него, но был остановлен, когда Сота схватил его за рукав пиджака. Смерив того ледяным взглядом, Рейдзи сорвался, угрожающе прорычав:       — Сейчас же отпустил.       Но вместо ответа Сота смотрел на него этими раздражающими зелёными глазами, в которых вместе с неподдельным волнением был ещё и стальной огонёк самоуверенности.       — Ты не должен прятаться от них, Микаге. Я могу помочь тебе. Давай вместе доложим учителям и разберёмся с этим. Если закроем глаза на их выходки сейчас, тогда завтра на твоём месте окажется кто-нибудь другой!       Микаге до сих пор не забыл тот взгляд. Взгляд Соты, который всегда был излишне правильным и идеалистичным. Он пронёс эту черту с собой через года, ни разу не подводил Рейдзи и других ребят, всегда как какой-то пустоголовый дурачок отзываясь на любые просьбы. Такой глупый и добрый парень, которого не ценили в этом жестоком, полном конкуренции мире. Соту ни раз и ни два обманывали, но он так и остался наивным простаком.       Однако был в нём стальной огонь, который нельзя было погасить. И этот огонек назывался борьбой за равенство. В мире не было таких понятий как равенство или справедливость. Люди изначально рождены неравными между собой: разные социальные статусы, другая психика и совсем неодинаковый жизненный путь. Коммунизм — понятие утопическое, стоило бы признать, что богатые формируют тенденции, а более успешные отплясывают на могилах убогих. Такой вот он, естественный отбор человечества.

***

      — В таком случае — сдайся. Прошу тебя, сдайся полиции, Микаге, — выговорил Сота. Нетронутый чай, стоящий на столе, испускал благоухающий аромат по гостиной. Лёгкий парок витал над кружкой, растворяясь в воздухе. Произнесённые слова звенели в ушах, отдаваясь в них набатом. Стылая кровь проливалась в жилах, разносилась по венам медленно вместе с сердцем, которое в миг превратилось в гранитный камень.       Сота поднялся на ноги, издал глубокий вздох, после чего развернулся, чтобы уйти прочь.       Все произошло в долю секунды, не успел Микаге даже этого осознать. Паническая мысль зазвенела в голове, оглушая писателя будто церковный колокол. Гильотина, занесённая над головой, мысленно рухнула вниз, отсекла голову с плеч, оставила его в десяти секундах от осознания собственной смерти.       «Это конец», — сухое циничное предречение должно было мотивировать сдаться, опустить плечи, перестать бороться, ведь это именно то облегчение, которое Микаге так жаждал в последние несколько месяцев. Однако нечто животное, такое чуждое и отвратительное, кричало в нём, вопило, изнемогало, дёргалось, срываясь с цепи и пуская в ход клыки. Оно брызгало слюной, защищаясь и нападая, вновь и вновь рычало одно и то же навязчивое:       «Убей, убей, убей, убей…»       «Убей, чтобы выжить».       «Вонзи клыки в его шею, откуси кусок мяса, пронзи грудную клетку когтями…»       «Выпотроши кишки, изничтожь грязь, раздави эту гниду».       «Убей его. Убей, убей, убей, убей… Убей сейчас же!»       Микаге машинально схватился за голову, прохрипев нечленораздельные звуки. Его горло забулькало, когда зубы сжались до хруста, а собственные когти, выпущенные наружу, больно впились в плоть. Сота, услышав хрипы, резко обернулся и встал как вкопанный, не в силах понять, что происходит. В один миг его товарищ, выглядевший нормально, обратился в сумасшедшего, бессильно сдерживающего приступ очередного «бешенства».       — Ч-что с тобой, М-мика…?       Голос соскользнул, дрогнул между словами. Сота не успел даже договорить. С небывалой скоростью, незаметной человеческому взгляду, Рейдзи очутился возле него. В золотых омутах плескалось безумие. Оно уносило Соту в глубокие бескрайние воды отчаяния. Разверзнувшая бездна, в которой не было и следа жизни, поглощала, пугала и вместе с тем завораживала смотрящего.       Внезапная волна дикой боли пронзила грудь незаметно. Сота в ужасе опустил взгляд вниз, закашлявшись и не до конца понимая, что произошло. Его изумрудные глаза расширились, когда он разглядел, ЧТО проткнуло его насквозь, нанизав грудную клетку словно мясо на шампур. То были длинные уродливые отростки когтей, тянущиеся от некогда красивых тонких пальцев Микаге.       Прошив его живот насквозь тонкими, но прочными когтями, Рейдзи с отсутствующим взглядом и бледным лицом углублял ранение, разрывая кожу, мышцы, нервы и проникая ими сквозь ребра. Слыша чавкающий звук, когда извлёк когти из пробитой груди товарища, Микаге медленно отошёл прочь, дав Соте рухнуть на колени. Держась за живот, товарищ трясущимся и хриплым голосом задал простой вопрос:       — П-п-почему…?       Прохрипевшее горло Соты больше не могло издать ни звука. Одним взмахом длинных когтей Микаге аккуратным росчерком вскрыл артерию на его шее, из которой брызнула кровь. Ещё с несколько секунд Сота барахтался, заваливаясь на бок, пока огонь жизни в его зелёных глазах постепенно угасал. Затем и вовсе перестал двигаться. Вместе с тем исчезло рваное дыхание, которым он ловил последние крупицы воздуха. Его тело истлело, а вместе с ним исчезла душа.       Отстранённый взгляд Микаге сменился целой гаммой эмоций, когда осознание совершенного постепенно доходило до его сознания. Монстр, кипящий от страха и голода, отступал в подсознание, давая здоровой части психики разбираться с последствиями совершенного кошмара. Когти, прежде пронзившее тело товарища, приняли прежний облик длинных и изящных пальцев.       Весь перепачканный свежей кровью, Микаге механически сделал несколько шагов назад, касаясь подушечками пальцев собственного лица. Холодные капли орошали лицо, леденили душу и заставляли кипящую от адреналина кровь стынуть в жилах. Губы подрагивали, фокус сбивался, сердце забилось как бешеное. Словно раненный зверь, Микаге вжался к стенке, теснясь к ней поближе и не отрывая взгляда от мёртвого лица Соты, искажённого агонией. В голове кружили хороводы мыслей, от проклятий в адрес сволочи, сидящей внутри, что сотворила весь этот кошмар, до дикого отчаянья и самозабвенческой ненависти к себе.       «Тварь! Мразь! Ублюдок! Сволочь!»       «Что же наделал…? Что же я такое наделал, черт побери?!»       «Пожалуйста, помогите… Помогите мне! Я больше не хочу… Не хочу никого убивать!»       Противоречия били в самое сердце. Медленно и постепенно истерика прошла, а слёзы высохли. Микаге встал, вновь отрешённо глядя на мёртвое тело того, кто называл его своим «другом».       «Уже слишком поздно», — иронично пронеслось в голове, и горькая усмешка исказила губы в искусственной гримасе понимания.— «Нет пути назад. Я больше не человек, и нет мне спасения».

***

      Для начала нужно было избавиться от улик, убрать труп так, чтобы его никто не нашёл. Это затрудняло положение Микаге, так как он убил Соту у себя дома, не в каком-то глухом переулке или незнакомом месте, как бывало обычно.       Пораздумав над планом недолго, писатель решил воплотить его в реальность. Остатки этики, кричащие в нём, говорили сдаться полиции, но животный страх и желание пожить на свободе ещё хоть денёк возобладали над разумом. Рейдзи психологически настроил себя на то, что труп Соты — всего лишь кусок плоти, а не тело бывшего товарища. Так отступали моральные преграды и, словно хирург, он решил приступить к «заметанию следов».       Он затащил тело Соты в ванную, опустил его туда. После чего налил ведро воды, добавив хлорку, и тщательно отмыл всю кровь, которой была запачкана гостиная. Микаге не забыл позвонить домработнице, сказав, чтобы она не приходила на работу около трёх дней. Откупился от её распросов тем, что поедет в Токио на обследование и задержится там у родственников.       Затем писатель снял с себя грязную одежду и переоделся в невзрачный спортивный костюм и, натянув кепку пониже, поздним вечером пошёл в магазин хозтоваров, где купил необходимое подручное средство — топор, которым собрался разделывать тело на части. Позаимствовав пакеты для мусора и длинные садовые перчатки в гараже, Микаге вернулся домой.       Рейдзи накинул на себя то окровавленное пальто, которое было бы не жалко выбросить в последствии, вновь надел на себя те же запачканные кровью чёрные брюки, после чего направился в ванную с тяжёлым орудием наперевес.       Тяжёлый вздох эхом отразился по тонким стенам ванной. Микаге щёлкнул выключателем, освещая её и медленно привыкая к свету, хлынувшему в глаза. Противный запах крови пропитал воздух, отвратительное зрелище подогревало в нём тошноту.       Переборов брезгливость, он занёс топор в воздух, направив его на правую руку. Удар был точным, последовательным, но, к сожалению, топор застрял в кости, прорубив лишь толщу кожи и мышц. Микаге удручённо вздохнул, обтерев лоб рукой и чувствуя, как от одного замаха в его груди противно сворачивается липкое пренебрежение к тому, что делал. Второй удар, занесённый в воздух, прошёлся по его телу отдачей. На этот раз Рейдзи сумел отсечь руку Соты, оставляя на её месте рубцовую культю.       Голова была как в тумане. Словно мясник, безо всякой жалости разделывающий тушу свиньи, Рейдзи методично рубил конечности, отделяя их от трупа. Глухой стук топора, чавкающий звук плоти, — всё смешалось в этом грязном танце. Каждое движение оставляло росчерки крови на белой накрахмаленой поверхности ванной. Алые капли усеивали ее словно чернила, рисуя причудливую абстракцию. Запах меди бил прямо в ноздри.       С каждым глухим ударом топора он чувствовал прилив призрачной гордости, не понимая, чем заслужил это ощущение. Наверное, как художник, внутренне Рейдзи наслажался собственным шедевром, возделанным из мёртвого тела Соты. Орудие в его руках казалось продолжением собственного тела — словно меч, которым самурай вспарывал брюхо недруга — он вновь и вновь заносил орудие в воздух, нанося точные и быстрые удары.       Не было никакой разницы между тем, что он делал сейчас, будучи серийным убийцей, и теми «подвигами» прошлого, когда он вновь и вновь разил воинов Тайра, иногда даже принося в дар будущему камакурскому сёгуну головы недругов. О, нет, в обществе сказали бы, что разница была. Сейчас он убивал невинных людей, губил жизни тех, кто не сделал никому плохо, тогда же убивал во имя идеологии, за будущее страны. Какое же это лицемерие и чванство. Убийство есть убийство, как бы его кто не называл.       Закончив с разделыванием тела, Микаге устало вздохнул. Не было сделано и половины работы, а его пронизывала усталость, глубокая и изматывающая, не физическая, а ментальная. Сизая мгла дымкой стояла перед глазами, размывала контуры кафеля перед глазами. От тошнотворного запаха плоти и крови, пропитавшего воздух, с каждой секундой становилось всё невыносимее.       Зашуршали мусорные пакеты. Развернув полиэтилен, Рейдзи аккуратно, будто помещая туда гипсовые муляжи будущей скульптуры, клал части тела в них. Он заворачивал их тщательно, стараясь не допустить ни малейшего недочета.       Закончив с утрамбовыванием тела в мешки. После чего снял с себя окровавленную одежду, захватив и пальто. Он решил, что избавится от одежды по пути в Токио вместе с орудием убийства и трупом.

***

      В гостиной было немного прохладно, но в целом сносно. Микаге подошёл к камину, тихонько сел на корточки, заглядывая внутрь. Внутри ещё тлели угли от того, как он разжигал огонь этой ночью.       Писатель подбросил сухие поленья в камин, чиркнул зажигалкой, с удовольствием наблюдая, как пламя медленно сжирало их, начиная с щепок, затем разгараясь высоким костром. Настенные часы тикали на периферии.       Заворожённо глядя в камин, Микаге позволил себе испустить вздох и устало осесть на пол. Это было не облегчение, а обычная физиологическая реакция. Тепло проникало в лёгкие через гортань, разносилось по крови и согревало кожу. Позволив себе отдохнуть так ещё какое-то время, в уме писатель планировал, как будет избавляться от трупа дальше.       Время шло неумолимо долго. Читая книгу, писатель всё никак не мог расслабиться. Ему то и дело было волнительно, отчего сбивалось дыхание, а тело бросало то в жар, то в холод. По итогу строчки размывались перед глазами. В голове не укладывалось, что он сейчас как настоящий серийный убийца тщетно размышлял над тем, как получше избавиться от улик, не оставив за собой ни следа.       Когда время перевалило за полночь, Микаге переоделся в чёрный спортивный костюм, в котором ходил в супермаркет этим вечером. Накинув на плечи толстую чёрную куртку и натянув кепку, он вышел на улицу, оглядываясь по сторонам, чтобы не пропустить случайных свидетелей. Камакурские улочки опустели, в соседних домах уже не горел свет.       Температура ближе к ночи опустилась ниже нуля. Промозглая зима была в самом разгаре, правда снег уж не валил так, как раньше. Микаге отпер гараж, не включая свет, прошёл к машине и, открыв дверцу, уселся в салон.       Затем, ощущая неприятный холод металла на кончиках пальцев, провернул ключ, включив зажигание с привычным щелчком. Двигатель заурчал, тихонько заработав, из глушителя вырвался клубок белого пара. Микаге сделал глубокий вздох, коснувшись руля, и устало опёрся на него двумя руками. Дикая усталость волной накатила к мышцам. Дряблые и вялые, они отказывались работать, так же как и голова, напрочь забитая самобичеванием и паранойей.       «Что я творю…?» — пронеслось в голове, но Рейдзи упрямо покачал головой, отгоняя наваждение. Дело не сделано до конца, сейчас нельзя было раскисать. Он ещё не избавился от улик даже на половину. Если вдруг опустит руки, значит все труды были пущены зазря. Ну уж нет, уже слишком поздно отступать назад. Другого пути нет, нужно идти до самого конца.       Он медленно выехал из гаража, припарковав её во дворе, методично стал вытаскивать мусорные мешки, загружая их в багажник. Противный холод леденил ладони даже через надетые поверх садовые перчатки. Закончив с погрузкой трупа, Микаге закинул туда ещё и собственную грязную одежду вместе с орудием убийства, захлопнув за собою багажник. Теперь осталось только избавиться от трупа по пути в Токио. Самое сложное было позади.       Рейдзи выехал на дорогу. Он нервничал, кусая нижнюю губу, всё время боясь попасться патрулю, который мог бы дежурить на улицах из-за участившихся убийств и пропаж людей. Он сам не знал, зачем так заморачивался, ведь мог бы выкинуть труп где-нибудь в Камакуре. Никто бы не удивился, если вдруг обнаружил очередную жертву, учитывая, сколько таких умерло за последнее время.       Но почему-то он не хотел, чтобы Соту нашли. Может, из-за того, что дико боялся, как бы из-за его трупа тупые маги не уверились в его причастности окончательно. А может потому, что это было немного весело; адреналин от того, что его вот-вот поймают, леденил кровь, как будто он вновь стал тем самым подростком, которому нравилось совершать правонарушения направо и налево.       «Я ненормальный», — сухая усмешка слетела с губ, когда Микаге скривился. Глянув в лобовое стекло, он параноидально смотрел на дорогу. Дважды или трижды ему встретились попутки, но вот он оказался на междугородней трассе из Камакуры в Токио.       Ночная тишь разбавлялась лишь глухим шумом мотора. Тёмная дорога, освещённая лишь тусклым светом фар, была гладкой пустошью. Никого не видать. Ровная трасса перед глазами, редкие поселенья в отдалении, встречающиеся по пути, и вот здесь — удобный участок дороги, ведущий к холмистой местности примерно в тридцати километров от города. Он преодолел полпути. Пора распрощаться с «дорогим» Сотой.       Просёлочная дорога петляла зигзагами, поднимаясь все выше и выше, медленно, но верно оставляя редкие дома и заснеженные поля за спиной. Тёмное небо, омрачённое полной луной, отбрасывало мрачный свет на белую пустошь. Кривые ветви деревьев, отнесённые тяжестью снега, рисовали причудливый сюрреалистичный пейзаж на синем полотне. Будучи эстетом от природы, Микаге хотел бы запечатлеть эту картину на холсте, залить её багряной кровью, усладив сахарную пудру сладким джемом.       Наконец, Рейдзи нашёл подходящее его взгляду место. Остановив машину возле него, он внимательно осмотрелся. Там было небольшое понижение в холмистой местности, скрытое от невнимательного глаза густым лесом. Здесь тропинка поворачивала в другую сторону. Внимательно прощупав почву, Микаге взялся за лопату и вогнал черенок в землю. Снег покрывал землю небольшим слоем, а под ним почва была рыхлой и неожиданно лёгкой, несмотря на заморозок.       Сначала Рейдзи счистил неплотный слой снега с земли, затем принялся методично копать. На удивление процесс не вызывал особого труда, пусть писатель и не был особо физически подкован. Иногда неудобная штыковая лопата всё-таки подводила, неприятно застревая в почве.       Каждый новый взмах вызывал у Микаге неприятную ноющую боль в затёкших мышцах. Видать, так на нём сказались годы изоляции; дыхание спирало, а относительно тяжёлая земля всё никак не убывала. Было немного холодно. Руки намозолило даже через перчатки, каждый раз приходилось низко нагибаться, перетруждая спину.       Микаге приостановился, глядя на плоды собственных трудов, когда приличная яма была вырыта. Лицо горело от мороза, щёки наверняка запунцовели, лёгкий пар растворялся в воздухе при каждом глубоком выдохе.       Сняв кепку, Рейдзи раздражённо хмыкнул. Пряди чёрных волос растрепались, щекотали лицо. Он стянул с волос резинку, повязал ту на запястье и, зафиксировав волосы в тугой пучок, завязал их поплотнее. Вернув кепку на место, он поправил козырёк и продолжил работу. Нужно ещё сгрузить туда мешки с расчлененным телом и закопать его посильнее, выровняв землю.       Мысленно Микаге проклинал Соту, проклинал себя, проклинал холодную зиму, проклинал дурацкую лопату, проклинал тупых магов, которых занесло в Камакуру, а особенно клял того самурая, из-за которого был вынужден проходить через весь этот кошмар!!!       Рейдзи стаскал тяжёлые мешки к выкопанной яме, выбросив их туда, устало вздохнул, подоткнув один застрявший концом лопаты.       «Теперь осталось только закопать».       Облегчение пришло ненадолго. Параноидально обернувшись, писатель пару раз осмотрелся. Никого не было. Раздражение заставило его зачесать шею. Зуд был невыносимым, и он снял перчатки, позволяя ногтям выцарапывать кожу до крови. Черви, ползающие под кожей, ожили, подстёгиваемые выбросом адреналина. Эти паразиты питались негативной энергией, впитывали эти эмоции, а взамен высвобождали проклятие, позволяющее манипулировать разумом других существ. Всего одной капли заражённой крови достаточно для распространения проклятия. Чужеродная инфекция, быстро размножаясь в теле жертвы, поглощала здоровые клетки, подменяла их своими копиями и интегрировалась в ДНК носителя через кровь.       «Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу…! Я ненавижу тебя, Минамото Ёритомо!!!!!»       Микаге расчёсывал шею в кровь. Пропитавшаяся негативом кровь жерлом бурлила внутри. Имя, слетевшее с губ, было таким чужеродным, но в то же время родным. Для Рейдзи оно не значило ничего, но вот для самурая, спящего в нём, — Ёритомо Минамото был всем. Его сёгун, брат, предатель, искуситель и божество в одном лице. Ненавистный, проклятый глава клана, которому не должно быть прощения ни на небе, ни на земле. Во веки веков Рейдзи будет помнить его грехи, и весь его род должен сгинуть в геенне огненной…!!!       Один из ногтей сломался, вызвал у Рейдзи громкий крик, когда животная боль пронизала повреждённый нерв словно спицей. Писатель болезненно схватился за оторванную часть и, вырвав его с мясом, проскулил. Обработать было нечем, поэтому он достал одну из запачканных вещей, которую хотел выкинуть на свалку, оторвал ткань и перевязал ей палец. Лишь бы сепсис не начался, а на боль плевать. Микаге к ней слишком привык.       Рейдзи вновь надел на замёрзшие руки перчатки и взялся за лопату. Из-за повреждённой правой руки закапывать яму было тяжелее, но где-то через час он справился, тяжело дыша от усталости. На этом всё, острая фаза его плана была завершена. Оставалось уехать отсюда поскорее, чтобы не привлечь чьего-то внимания ненароком, избавиться от остальных улик и нарисовать себе какое-никакое алиби.       Соту не должны найти, — вот такой сценарий распланировал Рейдзи для своего «идеального» убийства. Его убитый товарищ будет считаться одним из пропавших без вести, и его будут «искать», как и тех камакурских бедняг. А если вдруг найдут… что ж, никто не спишет это убийство на камакурское чудовище. Всё-таки почерк совсем другой, да и распланировано не по-животному. Плюс, никого не смутят глубокие раны, сделанные когтями. Труп банально изувечен. Над туловищем писатель поработал особенно кропотливо, криминалистам придётся хорошенько постараться, чтобы разобрать, чем же его так хорошо обработали.       Микаге уселся на водительское место. Двигатель вновь завёлся, и машина тронулась с места. Проехав холмистую местность и маленькое поселение подле, писатель по памяти разбирал дорогу, поглядывая на навигатор. Вот уж показалась центральная трасса, ведущая в Токио.       Резко провернув руль, Микаге выехал на неё и, не видя вокруг машин, немного прибавил скорость. Спустя минут пятнадцать указатели оповещали, что до Токио оставалось километров десять. Пересекая дорогу в пригород, Рейдзи решил немного немного осмотреться. На окраине нашлась большая свалка, так удобно подвернувшаяся под руку. Намётанный глаз выцепил высокие контейнеры с мусором прямо возле заправки и кафешки рядом. Видать, токийские используют это место как перевалочный пункт между двумя городами.       Натянув кепку пониже и завернув грязную одежду в свёрток, скрывая под ней ещё и орудие убийства, Микаге прошёл к мусорке и, открыв крышку, небрежно бросил содержимое в переполненный контейнер, надеясь, что улики затеряются среди груды хлама, а потом рабочие, вывозящие мусор, избавятся от него.       Как только последний штрих был закончен, Рейдзи невольно расслабился. Вернувшись в машину, он небрежно провёл пальцем по шее, чувствуя, как противная липкая масса слегка пропитала кожу и наверняка запачкала куртку. Процарапал горло он, скорее всего, глубоко, раз так закровило. Как же раздражало, что не всегда получалось её остановить. Даже собственные силы и те подводили в самый нужный момент.       Цыкнув, он вновь поехал дальше. За окном уже стоял рассвет, а холод, пропитавший воздух, немножко смягчился под лучами вышедшего из-за горизонта солнца, которое ключом било в глаза. Слегка зажмурившись, Микаге упрямо продолжал вести машину, пристально глядя на дорогу. Теперь, когда он уже избавился от улик, на душе стало намного легче, будто освободился от невидимого груза, сдавливающего плечи.

***

      Приехав к тётушке Соре, Микаге удивился, когда она так крепко обняла его словно любящая мать. Они не виделись уже больше пяти лет с тех самых пор, как она переехала в Токио из Камакуры.       Рейдзи не особо хотел встречаться с кем-то из знакомых, ещё меньше — с родными, которыми могли бы напомнить ему о матери. Удивительно, но тетюшка никогда не презирала его, как другие. Она никогда не поучала Микаге, как родная мать в её самые лучшие годы. Она была единственным человеком, что вызвался взять Микаге под опеку после того, как его мама заболела деменцией. Точнее, не единственной, но самой честной из них. В отличие от родственников, которые хотели прибрать к рукам наследство. Узнав, что этими накоплениями мог распоряжаться только Микаге, они сразу же испарились. Только тетушка не претендовала ни на одну йену из скопленного мамой бюджета, за что ей нужно было сказать: «Большое спасибо».       — Рейдзи, дорогой, как ты там? — от её мягкого голоса сердце неприятно затрепетало. Наполнившись непривычным теплом, писатель мягко похлопал её по спине, а его губ коснулась хрупкая улыбка.       — Всё хорошо. Недавно прошла презентация новой книги. Скоро сможешь купить её и прочесть, — с иронией в голосе выговорил Микаге, отстраняясь от женщины. Она же, нахмурившись, рассердилась на него, в уголках рта проявились возрастные морщинки.       — Всё ты о своих книгах галдишь…! Тьфу, ничуть не изменился, — пока она ворчала, провожая его на кухню, Рейдзи рассмеялся, думая о том, что будто бы вновь очутился в далеком детстве. Это было приятное чувство. — Лично я хочу знать, как у тебя с личной жизнью. Тебе тридцать, Микаге, и тебе пора завести семью.       Загремела посуда. Тётушка наливала чай, пока он уселся за стол, поёрзав на месте. Тема личной жизни была для Микаге неприятной, и улыбка сползла с его губ, тут же делая лицо писателя хмурее тучи.       — Никак у меня с личной жизнью. Не нашлась ещё женщина, которая бы затронула струны моей души, — отшутился он, когда перед ним поставили кружку с горячим чаем и сладкое печенье в корзинке.       — Так ты и помрёшь холостяком, — поучающе выговорила тетя Сора, усаживаясь рядом. Микаге грустно улыбнулся; знала бы она, насколько была права. — Ты красивый и умный мальчик. Неужели в Камакуре не нашлось ни одной хорошей девочки? Перебирайся в Токио, здесь у нас столько молодёжи!       — Тётушка! Перестань ворчать как престарелая старуха, — выругался Рейдзи, хмуро отпив глоток чая. Тепло напитка слегка тронуло горло, затем приятно разнеслось по пищеводу. Микаге с неприятием смотрел на то, как тётя Сора и не собиралась униматься. Вот почему он не любил ездить к родне…       — Нет, серьезно! Скоро у тебя день рождения. Юбилей! Тебе уже стукнет ровно тридцать, а у тебя ни ребёнка, ни котёнка.       Какие же стандартные фразы. Клишеванные, словно списанные с тысячи таких же NPC, как и она. Раздражение жгло нервы. С трудом сдерживаясь, Микаге забарабанил пальцем по поверхности столика, пытаясь не повышать голос на женщину.       — А ты не думала, что у людей бывают совсем другие причины не заводить семью? — выспросил у нее Рейдзи, с удовольствием наблюдая, как на этом вопросе тётушка изумленно поморгала, тупо посмотрев на него. — Другие причины, тётя. Не только карьера, некрасивая внешность или отсутствие ума могут мешать создать нормальную семью. Я просто… просто знаю, что не создан быть хорошим мужем или отцом. Просто знаю и всё.       Настала небольшая пауза. Микаге внезапно присмирел, притих на последней фразе, не желая продолжать этот разговор. Грустные мысли лавиной душили. Мысли о том, что он так и умрёт в одиночестве, ничуть не грели и вызывали новую волну самобичевания. И для чего нужно было заводить эту чёртову пластинку о семье?! Зачем Рейдзи вообще сюда приехал?!       — Есть одна девушка… — неуверенно начал Рейдзи, почесав нос. Его щёки покраснели против воли. Он совсем не понимал, почему рассказывал тётушке об этом. У него не могло быть нормальных отношений, об этом можно было только молчать, но почему-то впервые в жизни писателю захотелось быть откровенным с кем-то, — …она напоминает мне кое-кого. Она очень… очень напоминает мне кое-кого. Я знаю, что, скорее всего, это глупая проекция, тётя, но мне кажется, будто я вновь очутился в далеком прошлом.       Видимо, подумав о том, что Рейдзи говорил о школьных или студенческих годах, тётушка сразу аж воспряла, подхватив разговор с ним.       — Ну и? Кто она? Сколько ей лет? Как выглядит? Кто её родители? Когда познакомишь?       Град вопросов осыпал его сверху донизу. С энтузиазмом, который горел в её глазах, тётушка Сора хотела больше и больше узнать о потенциальной избраннице любимого племяшки. Только Рейдзи знал, что у них бы ничего не получилось, даже если бы он сильно этого хотел. Он серийный убийца, Проклятый дух, псих, который умрет раньше или чуть позже тридцати.       — Неважно. Давай нормально попьём чаю. А потом мне нужно ехать в больницу. Я записался на прием, так что вернусь поздно вечером.

***

      — Ёритомо…н-ни-сама, пожалуйста, выслушай меня…       Дрожащий голос был непривычным слуху, таким слабым для столь самоуверенного воина как он. Никогда в жизни Ёсицунэ не позволял своему голосу дрожать, перед каким бы врагом он не оказался. Лишь рядом со старшим братом вся его спесь терялась, меркла перед гордыней, с которой сейчас сверху вниз смотрел на него его единственный господин.       Жаркое пекло жгло спину, когда стражники держали его за голову, заставляя припасть лбом к земле в поклоне. Невольно Ёсицунэ уловил взглядом сидящих перед ним Ёритомо и императора, облачённого в белые одежды. Красные глаза воина проследили за тем, как позади них на ухо его старшему брату что-то нашёптывал советник. Этот коварный взгляд был направлен на Куро, и по лукавой улыбке, едва спрятанной под длинным рукавом кимоно, Ёсицунэ легко смог понять, что это был заговор. Заговор против него, верой и правдой служившего своему единственному сёгуну.       — Мне больше ничего не нужно слышать, Минамото-но Ёсицунэ. Ты, грязнокровка, был милосердно принят в верные воины сёгуната, и это жалкое предательство — всё, чем ты смог ответить на мою доброту!              Жестокие слова Ёритомо вырывались изо рта, полные желчи. Старший брат поднялся, встав с места, обнажил меч, вытащив его из ножен. С холодным расчётливый взглядом и полным бездушием на каменном лице он спустился к веранде, и, ступив на землю, направил поблескивающее лезвие прямо в шею Куро, уперев острие в кожу.       Лицо Ёсицунэ дрогнуло, отчаянье проявилось в красивых точёных чертах воина. Упрямо стиснув руки в кулаки и поджав губы, он поднял голову, несмотря на удерживающих его воинов Ёритомо, и искал в брате хотя бы намёк на эмоцию. Вопреки его надеждам, Ёритомо был глух и холоден; не было ни скорби, ни жалости. Ничего. Лишь каменная глыба вместо чувств.       — Я никогда бы не предал тебя, ни-сама. Кто, как не ты, знаешь о том, как я предан нашей семье и… тебе...       Ёсицунэ взмолился, пытаясь достучаться до Ёритомо. Он всё ещё тешил самолюбие, жаждал понимания и веры в себя. Однако, каково же было разочарование, когда в ответ на его отчаянные слова последовала лишь сухая усмешка.       — Ты такое же разочарование, как и Токива Годзэн, — холод пропечатался в ледяном тоне Ёритомо, который так и издевался над ним в насмешливой, непривычной манере. — Твоя мать продала своё тело выродку из клана Тайра, убившему нашего отца. Ты такой же как она. Жалкий предатель, в котором течёт грязная кровь этой женщины. Хотя бы умри с честью. Не позорь нашу гордую фамилию своими жалкими мольбами, Минамото-но Ёсицунэ!       Замах клинком был остановлен резким движением руки императора, что разрушил напряжение между ними. Тихий голос, льющийся из резиденции, заставил Ёритомо опустить клинок.       — Достаточно, Минамото-но Ёритомо. Нам не нужно кровопролитие на императорском дворе.       Красные глаза Куро переметнулись с императорской фигуры, скрытой охраной, на старшего брата, который, медленно вздохнув, убрал клинок на место.       — Понял, Ваше высочество, — отчеканив формальность, Ёритомо вновь повернулся к младшему брату, словно бы думая, что теперь с ним делать. — Отныне ты больше не воин клана Минамото. Сложи своё оружие и уходи прочь из столицы. Если ты ещё раз покажешься здесь, непременно будешь убит. А теперь пошёл прочь с глаз моих, грязный предатель.       С этими словами, повернувшись к нему спиной, Ёритомо скрылся где-то в недрах резиденции.       Предательские слёзы скопились в уголках глаз. Ёсицунэ положил свой меч, что стал словно продолжением его руки. Проведя пальцем по столь знакомой гравировке, он опечаленно посмотрел вслед своему любимому брату. Жизнь будто окончилась в тот самый момент, когда от него отрёкся тот, ради кого Ёсицунэ жил, ради кого воевал. Его светоч в конце туннеля, его божество, что возвело клан Минамото на Олимп, отрёкся от него так, словно Куро и правда был жалким предателем. Но он им не был. Никогда даже и в помыслах не было пойти против того, кого так сильно любил.       В тот самый печальный летний день, как и было сказано, Минамото-но Ёсицунэ сложил свой меч, между тем перестав быть верным воином сёгуната. Будучи роннином, отступником, которому больше нигде не были рады, он совсем не думал, что весь кошмар в тот день только начался.