Задержаться в Москве

3.

Ещё в юности Дофламинго осознал, что вся его жизнь завязана ниспадающей спиралью: если случилось прозрение, то сразу за ним будет падение под землю, в самое сердце горячей преисподней, где сомалийцы раскручивали помещение своим уродливым похоронным танцем. Рядом с Борисом он всегда опасно приближался к человеческому, понятиям причины и следствия, его внутренней метафизической дыре, немилосердной, но оттого не более доступной, словно за закрытой дверью спадал весь их чёрный криминальный шарм. Отчасти, так и было, потому что человека человеком делала лишь принадлежность к homo sapiens и ничто другое, как бы ни вещали в медиа. Все эти размышления о добре и зле не имели никакого смысла; миром правят не женщины, а мафия. И даже мафии не чуждо человеческое, впечатанное на подкорку эволюцией. Эмоции. Дофламинго дотянулся до бардачка и, раскидав лежащее там барахло, вытащил из справочника по ремонту пакетик в синей изоленте, ехидно думая об одном: их не поймают с весом, если вес будет в ком-то из них. Он снюхал прямо с большого пальца, пока Бориса не было рядом, закашлялся и отряхнулся. Откинув козырёк, посмотрел на себя в небольшое зеркальце: заспанные красноватые белки и забившаяся в уголках глаз слизь. Им обоим требовалось время, чтобы расправить плечи, возвращаясь в начало спирали. У Дофламинго краеугольным камнем всех проблем была наркота — и в бизнесе, и в жизни — из малолетнего торчка он вырос во взрослого… Кого? Ах, да, «Берёзки-2» под Наро-Фоминском, его лаборатория. Но святое правило не нарушалось, дилер не жрал продаваемый товар. Покупал у конкурентов, подначивая под это дело кого-нибудь из своих. И Дофламинго бился о камень своей беды, снова и снова. Размеренно. Чётко в лоб. Ментальный сопливый придурок с восемьдесят третьим годом рождения в паспорте. Хотя, конечно, возраст откусывал от него кусок — отходняки были жестокими. Протаскивали через девять кругов по Данте, либо дыру с танцующими неграми, возвращая в хмурое утро, день или вечер — или вообще; неважно, куда. И кто из них двоих откатился в период малолетства? С рассуждениями в ключе «чёрное-белое», абсолютно необдуманными поступками? Если Борис стабильность, то Дофламинго — импульс. Дофламинго фыркнул и убрал козырёк. Оно работало до тех пор, пока помогало справиться. Борис сел вперёд. От него пахло тяжёлым «Чёрным фантомом», на правой руке любимые часы «Патек Филипп» с бриллиантами, на левой — протез — чёрная кожаная перчатка. Он стал узнаваемым русским гангстером, в которого юный торчок Дофламинго (тогда ещё просто Серхио) втрескался по уши в две тысячи первом — на Лубянке, у главного здания ФСБ. Борис носил длинные волосы до лопаток, криво ему ухмылялся и скалился простым русским «отъебись», понятным любому человеку в мире. — Ты уверен, что мне это надо? — твёрдо произнёс он. С ехидной интонацией. Голос звучал словно из-под толщи воды. Дофламинго ткнул на кнопку запуска, заводя мотор. Как же он ненавидел современные машины. И совсем чуть-чуть — нового Бориса. — Тебе что, совсем не интересно? — обескураженно выпалил Дофламинго, сжимая руль крепко и обманчиво уверенно, на нервяке. Он сдал назад, быстро выруливая с парковочного места, и поехал к выезду, ведя за собой тачку с охраной. До Наро-Фоминска, в среднем, ехать полтора часа; если лихачить — час. Если заехать в One&Double на Новом Арбате за стаканом кофе, потеряют минут десять. Дофламинго отклонился от маршрута на навигаторе, поехав сначала за кофе и чем-нибудь, что можно уронить в желудок — его неприятно подкручивало голодом, наркотой и выкуренной спросонья сигаретой. — Ты как ребёнок, который понтуется фигуркой Старскрима перед бедными одноклассниками. — Борис закинул ногу на ногу и разгладил стрелку на атласных белых брюках. — Смотри, Боря, что у меня есть. Дофламинго нервно дёрнул губой, сворачивая на Воздвиженку. Может, меф уже схватил за яйца (вещи стали очевидными), потому что Борис всегда вёл себя по-мудачески, стоило Дофламинго чем-нибудь обдолбаться. Какая-то из борисовых травм определённо завязана ещё и на наркоманах; возможно, на провале «данс паудер». — Порадовался бы за мои успехи. — Я рад. Ты правда умный. Но вообще-то, оно звучало как «тупые мне и не нужны». — Изворотливый, — поправил Дофламинго. — Нет, если бы у меня было две руки, я бы носил чехол-книжку и тыкал в телефон указательным пальцем, — жирно ухмыльнулся Борис. — Я имею в виду интернет. — А, интернет. Платить малолеткам, чтобы те продвигали наркоту в бложиках — не свежий метод. Просто удачное время. Дофламинго заехал на Новый Арбат и остановился, втискивая неповоротливый Майбах в карман между двумя машинами. Моне прижала его тачку сбоку, встав на аварийку. В кофейне собралась утренняя очередь из студентов и клерков, заметная даже с улицы. — Будешь кофе? — спросил Дофламинго у Бориса. Почти любезно. — Американо, средний. Он тоже не завтракал. Расставленные на витрине тортики выглядели аппетитно, но Дофламинго купил себе круассан с липкой обмазкой из миндаля, большой стакан американо себе, средний Борису, горячий шоколад для Моне и ничего для Баффало — не оценит. А сорить деньгами всегда приятно. Вернувшись к машине, он открыл пассажирскую дверь, вручая стакан Борису. — Спасибо. Сознание стремительно плыло. Слегка трещала чугунная, полая внутри голова. События стали обрубленными: сесть за руль, вернуться на маршрут, слушать уебанский голос Яндекс-навигатора. Через триста метров поверните налево и езжайте к собачьим хуям. Выпейте кофе. Сожрите этот ебучий круассан. Дофламинго обжёг язык, но даже не заметил этого — только сейчас, прожёвывая откушенное, понял, что свербело на самом кончике. Дорога длинная, скучная и совсем не то, о чём хотелось подумать; Дофламинго собирал какой-то пазл внутри себя, отключаясь от эфира. Он думал про девчонок из тиктока — похожих на тех, что танцевали под Лиду на Красной площади в первый день освобождения Бориса — с лохматыми стрижками и обесцвеченными волосами, которые рассказывали про опыт употребления «смайла» в своих телеграм-каналах, ставя к слогу «нар» смайлик котика. Первая массовая партия будет отгружена лишь сегодня. Верго с командой рассылали тестовые образцы. Он думал про голубую рубашку Бориса, расстёгнутую до середины груди, запутавшуюся в тонких редких волосках золотую цепочку, принадлежащую на самом деле Дофламинго: застегни, Серхио. Про перстень с изумрудом на мизинце, затёртый и старый. Про борисовы охуительные холодные глаза, немного раскосые, трагично изогнутые веки. Про золотой клык справа — выбили по молодости в драке. Про то, как он агрессивно целовался, когда было настроение, когда он забывал, что целовался никак. Какой удивительно горячий Борис в постели, на контрасте с истинно русской холодностью. — Ох, блядь, я думаю об этом прямо сейчас. Борис лениво повёл бровями, отрывая взгляд от телефона: — Чего? Дофламинго проморгался, осознав, что высказался вслух. Они вырвались из Москвы и ехали между городами: поля, склады ритейлов, редкие частные дома и надземные переходы около автобусных остановок. На «Русском радио» поставили «Еву» в хуй пойми какой раз. Обогнав плетущуюся впереди маршрутку, Дофламинго собрался и ответил: — О тебе думаю. — Лестно. Положив руку на бедро, Дофламинго погладил свободно лежащий в брюках член, ожидаемо твёрдый, но Борис или не заметил, или ему было безразлично. — Ты либо дрочи, либо смотри на дорогу, — будничным тоном подразнил Борис, — могу сесть вместо тебя. Заметил. Не безразлично. — Ёбаный ты мудак. — Дофламинго вернул руку на руль, но только для того, чтобы другой вытянуть из открытой пачки в подстаканнике сигарету, отдающий соломой российский «Парламент». — Дай зажигалку. Борис подкурил ему своей рукой и закурил сам. С пульта под локтем Дофламинго открыл им окна. Кайф грубо затягивал в бурлящий водоворот; нисходящая спираль, ад, черти — образы расходились, плыли абстрактными картинками калейдоскопа, и Дофламинго ещё силился понять, в какой точке Вселенной он находился. Внутри какой точки события, что за сингулярность, взорвавшаяся в нечто, сотворившее жизнь на Земле. Он ощущал себя так, словно где-то рядом копошился туго свёрнутый клубок ядовитых змей, а он перед ними — открытый до чистосердечного признания, призывно обнажённый. Бери и кусай меня. Оторви кусок плоти. Отомсти за всё. Воздух был вязким. Дофламинго проглотил кислую жидкую слюну, потёр верхние дёсны рукой с зажатой меж пальцев сигаретой. Затянулся. Выпустил дым через нос. Пытался понять, сколько лет отделяло его от сидящего рядом Бориса, и стоило ли измерять в астрономических единицах. Все дороги тянулись к Великому аттрактору — трасса «М3», три указателя: Брянск, Первомайское, Крёкшино. Соблюдайте скоростной режим. Они пронеслись мимо очередной остановки, где ждала автобус женщина, — и Дофламинго привиделось нечто змеиное в размазанном на скорости силуэте. То же, что сейчас сидело внутри Бориса. Чёрная-чёрная дыра его души. Дофламинго пискляво хихикнул, прежде чем заговорил, прожив отмеренную астрономическую единицу: — Ты знал, что у тебя охуенная фамилия, Боря? Такая… Подходящая. Мегера — это же из мифологии что-то, да? Такая, блядь, сволочь. Богиня мщения? Точно про тебя. У тебя даже методы не меняются. Фирменный почерк — это классно. Пиздел он много, торопливо, сбивчиво — развязало язык и понесло по полной. Касательно методов Дофламинго знал точно: Кобру закопали где-то в лесу под Тверью, оставив снаружи только голову и кнопочный мобильник рядом (заведомо нерабочий). Мол, если сможешь спастись — твоё счастье. Этому Борис научился у братков в девяностых, он сам выходец из мрачных, золотых времён, и тащил за собой всю ту спесь и блестящие цацки на пальцах. Дофламинго не был таким. Если ему надо было кого-то убить — убивал сразу. Может, устраивал шоу; коррида — это зрелищно. Но кайфа от чьих-то медленных мучений не ловил, потому что в движении жизнь. — Распизделся ты, Серхио, — покачал головой Борис. — Мне хорошо. Мне бы пошла твоя фамилия. — Серхио Матео Мегера, — попробовал он на вкус. — Слишком много «м». Хоминг же тоже Фернандез? — Да. Был. — Ты мог и так сменить фамилию. Фигура отца перестала волновать Дофламинго с тех пор, как он дорубил мясницким тесаком последние жилы на его шее. Со смертью всегда уходили все претензии. — Роси не менял. — Если Роси скажет тебе бросить весь бизнес, бросишь? Дофламинго криво, злобно усмехнулся. — Дохуя захочет. Борис вторил его улыбке, расстёгивая рубашку до конца — до заправленной в брюки части — и распахнул, демонстрируя тянущуюся книзу грудь с твёрдыми сосками. Настоящая, блядь, мегера. Сигареты в его пальцах уже не было. Кинув быстрый взгляд на свою, Дофламинго понял, что она уже истлела до фильтра. Он подумал, что в среднем бардачке лежал новенький заряженный Ярыгин, и Борис знал об этом, и мог вышибить его разъёбанные наркотой птичьи мозги с истинным хладнокровием — но вместо этого терпеливо держался. Любил, должно быть. — Спокойнее, птичка. Окурок полетел в окно.

***

«Берёзки-2» не были обычным дачным посёлком, только носили это слащавое, типично русское название, скрывая в себе разрозненные куски земли, отданные под коттеджи с глухими трёхметровыми заборами. Если где и было сосредоточение всего криминала — то в подобных местах с милыми обозначениями на картах. Хмурый охранник на шлагбауме ничего не спросил, просто молча открыл въезд, едва всмотрелся в номера — свои. Дофламинго поехал по ухабистой, развезённой дождями дороге между деревьев; Борис неспешно застёгивал рубашку и смотрел на себя в зеркальце на козырьке, поправляя зализанную гелем причёску. За красным забором небольшой особняк, построенный ради маскировки, но оттого не менее функциональный — ключевые люди, работающие на Верго с Дофламинго, жили там, не отходя от кассы. Дофламинго моргнул дальним перед воротами. Его заметили на камерах и открыли въезд. Встречал, как ни странно, Верго собственной персоной. К этому моменту Дофламинго уже нормально отпустило — так, что он был способен вести адекватный диалог, не ударяясь в бессвязную белиберду. Припарковавшись у ворот гаража, он вышел. — Какой хороший день, Серхио. — Верго улыбнулся и крепко пожал руку, затем переметнулся на подошедшего вразвалочку Бориса: — Рад вас видеть, Борис. Он вовремя придержал язык, чтобы не добавить: Иванович. Борис был не в настроении шутить, подавая для рукопожатия левую руку с отстёгнутым протезом. Однажды он так пошутил над Бентамом, который с визгом отбросил оказавшуюся в его руке пластмассовую кисть, и всем было смешно, и Дофламинго правда скучал по этой искорке в душе Бориса. — Сразу к делу, Верго, — сухо распорядился Борис. — Лаборатория у нас спрятана под землёй. — Верго раскрыл ворота, демонстрируя ничем не примечательный гараж. — Пол опускается на гидравлике, вниз заезжает машина на загрузку, всё конфиденциально и облав не боится. Пульт управления спрятан в доме, так что Верго провёл внутрь, где в прихожей, в гардеробе за зимними куртками пряталась неприметная дверка. Он открыл её и нажал на кнопку, попутно разжёвывая для Бориса то, что Дофламинго знал сам. Загудел слабым утробным гулом механизм, поднимающий и опускающий плиту. Вход в потайной мир приоткрылся. Они вновь вернулись к гаражу. Спускаясь вниз по некрутому склону, Борис безразлично осматривал чистые бетонные стены, но Дофламинго верил, что ещё удивит его. Хотя удивить его в нынешнем состоянии сможет только, пожалуй, фигурка Старскрима. В подполе уже стояла на загрузке новенькая белая Газель, куда водитель кидал неприметные картонные коробки — по документам это были свечи ручной работы. — Собственно, живой пример перед вами. — Верго обвёл рукой окружение. Немного нервный Верго снова не заметил очевидного, что заставило тихо посмеяться. — Верго. — Дофламинго послюнявил палец и стёр с его щеки след от кетчупа. — Вот так. — О, дерьмо, — тихо выругался Верго, впрочем, быстро собравшись, вновь переключаясь на дело: — В общем, подземелье. Вышло в три миллиона — чисто на постройку, подключение коммуникаций. У нас своя электроподстанция, отделённая от общей. Верго неплохо говорил по-русски — не так хорошо, как сам Дофламинго, но слушать его ровную неживую речь было утомительно. Борис молча кивал и по-прежнему ничем не интересовался. А вообще, Дофламинго вполне мог называть своё маленькое тёмное дело гениальным (в плане маскировки), горделиво и некрасиво. Под плитой, за дополнительными воротами с окном для передачи, скрывался обычный бетонный подвал, разделённый на две зоны, погрузка и непосредственно лаборатория, заставленная на входе белыми канистрами без маркировок. У стен стояли стеллажи с оборудованием для фасовки и варочными цистернами. В дальнем углу, за ширмой, раскиданы матрасы и растянуты над потолком бельевые верёвки с одеждой. В стене дверь — спрятан душ с туалетом. Здесь было грязно, здесь было жарко, здесь удушливо воняло — вентиляция попросту не тянула — и туда-сюда сновали зомбированные вороватые люди, одетые в одноразовые халаты и перчатки, они не обратили никакого внимания на двух боссов и гостя, занятые собачьей работой, отсалютовали лишь вооружённые охранники. Борис осмотрел помещение, покачиваясь с пятки на носок, руки заведены за спину. Он задал всего один вопрос: — Рабочие выходят отсюда живыми? Дофламинго мог ответить сам, но предоставил шанс Верго; он выгнул брови и просто покачал головой, чтобы никто не услышал. Борис усмехнулся: — Понятно. Значит, где-то есть утилизатор. — О, пойдёмте, — махнул рукой Верго и почти мечтательно проговорил: — Баня. Под лицом бани скрывался крематорий. Сначала рылся котлован, заливался бетоном, ставилась печь для кремации — а сверху просто скинули купленную готовую баню, вырезав в полу люк. Тела спускались вертикально, башкой или ногами вниз. Сама баня забита мешками с углём, здесь никто и никогда не парился. — Баню углём не топят, — вкрадчиво прокомментировал Борис, рассмотрев эту тёмную деревянную коробку. — У вас какие-то бесконечные человеческие ресурсы? — Мигранты, — ответил Дофламинго. — Но «рабочие дома» на столбах — не про нас. Верго почесал свою вычурную бороду, выводя их наружу: — Проживание, питание и оплата каждый день, только без оплаты и пути наверх. Что-то вроде того. — А с запахом что делаете? — напомнил Борис о специфике кремации. — Никто не жалуется. Расстояние между домами достаточное, чтобы не вызывать подозрений, плюс, на трубе стоит фильтр, — продолжил Верго. Пожалуй, Борис остался под впечатлением после всего услышанного и увиденного, — промелькнул яркий светлый всполох в его холодных глазах. Дофламинго мало волновало, хотел Борис оставаться в криминале или нет, сам он хотел хвастаться, хотел делиться — как с партнёром, как с другом, как с любовником. Как любой другой высокомерный мудак. Был уверен, что никого и никак не беспокоили выходящие через трубу работники, потому что в некоторых делах Борис оставался Борисом. Циничным, расчётливым ублюдком, и Дофламинго любил его за это — просто до звона в яйцах. Верго отвёл их в по-цыгански украшенный позолотой дом, сообщая о предстоящем вечером фуршете. К наполнению дома приложил руку какой-то лишённый всякого вкуса человек, возможно, сам Верго — напихал абсолютно неуместной, броской, однако дорогой мебели. Резные узоры, лепнина под потолком, золотая отделка и прочее дерьмо. Моне с Баффало сидели за огромным обеденным столом в зале, чесали языками со здешней охраной. Над ними копия картины Брайтона Ривьера, Даниил в львином рву; Дофламинго не помнил точное название. Это — повесил он. Довольно простой, очень прямолинейный сюжет: Даниил изображён со спины, со сложенными руками, твёрдый и спокойный. На него таращились испуганные, не в своей роли львы, хищники — замершие, будто бы пристыженные, совершенно беспомощные перед человеком. Перед ветхозаветным персонажем, что тоже довольно очевидная и говорящая вещь, но Дофламинго находил в этом какое-то очарование, хотя и оставался крайне равнодушным к теме. Во рву жестоко. И ров под их ногами. И львы там тоже были, сломленные и заранее смытые кучкой пепла в канализацию. Жаркое местечко. По витой лестнице Дофламинго провёл Бориса в свой кабинет на втором этаже. Раздвинул бряцнувшие пластиком блестящие бусы, закрывающие проход в коридор. Открыл толстую стальную дверь с сейфовым замком. — Это чтобы менты заебались её вырезать, да? — посмеялся Борис. — Ага. Маски-шоу на свою вечеринку он не заказывал. Если заказывать — то только под «Happy Nation». В кабинете практически ничего нет. Рабочее место, за ним занавешенное пожелтевшими жалюзи окно. Из мебели — большой диван у стенки, обшитый натуральной кожей, и шкаф, где хранилось пару рубашек на всякий случай. В углу кадка с искусственной пальмой, чтобы было не так пусто; полная безвкусица, на которую едва обращаешь внимание во время работы. Дофламинго швырнул ключи на стол, в сторону, где уже давно стояла бутылка колы. Там же ваза с конфетами и таблетками вперемешку. Борис задумчиво посмотрел на это всё. Выдал лишь: — Где у вас тут сральник? — За дверью. — Дофламинго кивнул на дверь слева от шкафа. Вообще, по планировке это спальня, но Дофламинго понравилась идея иметь в кабинете ванную комнату — полезно, когда бухаешь или нюхаешь как не в себя. Ещё в унитаз можно смыть всю наркоту и пепел от… уничтоженных документов. И использовать по назначению, да. Дофламинго сел за стол, отодвинул клавиатуру, раскидал образцы бумаг, служившие подложкой под еду. Открыл ключом ящик и достал припрятанный пакетик, удивляясь своей предусмотрительности. Он позаботился о себе, рассовав наркоту во все посещаемые места, однако не мог нормально позаботиться о Борисе. В этом было что-то жалкое. До невозможности человечное. Выцепив из бумажника сторублёвку, Дофламинго скрутил её в трубочку и вдохнул порошок, ощущая тяжесть в прокуренных лёгких. Раздражённая носоглотка отозвалась жжением. Он смахнул остатки на пол, откинулся в кресле и машинально прижал руку к носу, пропуская сквозь волну жара. В ванной смыли воду. Включили кран. Дофламинго дотянулся до стационарного телефона и немного поколебался, задержав палец над кнопкой быстрого набора. Потом всё-таки клацнул по ней и попросил домработницу принести с кухни бутылку и закуску. Борис вышел из ванной, обтирая слегка влажную руку о брюки. — Как тебе, Боря? — Дофламинго сложил руки замком и положил на них подбородок, очаровательно улыбаясь. Возможно, любимый жест. — Моя маленькая фабрика радостей. — Нормально. Впечатляет, — скупо ответил Борис, подходя к столу. Он порылся в сложенных на углу бумагах, вытягивая товарно-транспортную накладную. Сощурился и прочитал: — Свечи ручной работы? Что за ёбань, Серхио? — Вес заливается воском, свечки в стаканчиках, — Дофламинго говорил мягко и размеренно, как если бы слова текли по спокойной реке. — Таких стеклянных, знаешь. Они ещё пахнут хорошо, ванилью. Ни один мусор не станет ковыряться в воске на обочине, если остановит тачку. Открыв все ящики сбоку в поисках образца, Дофламинго выставил свечу. Просто свечу, без подвоха — и поджёг фитиль найденной в заднем кармане зажигалкой. Запахло не самой натуральной, дешёвой ванилью. Попутно он вспоминал Галдино, у которого было такое же дебильное хобби, лепить свечки — почти заржал в голос, подумав, что в каком-то роде украл идею у прихвостня Бориса. — Воск мешками по двадцать килограмм, это где-то по десятке за мешок, — продолжал Дофламинго, — ароматизатор в канистрах, его много не нужно, хватает надолго. Я, блядь, реально видосы на ютубе смотрел, как эти свечки делать. Сам всё рассчитывал. Но это потом на фасовку едет в другую точку, конечно, нихера не сподручно фасовать здесь же. С крупным оптом — другая история. — Пахнет отвратительно, — зацепился Борис. Он сидел на краю стола, и Дофламинго подумал, какой Борис умопомрачительно красивый: немного вспотевший, пот серебрился на его груди (хотелось неуместно сравнить с мерцанием океана под луной), лицо с кривоватой усмешкой, в мыслях наверняка нечто такое же язвительное. Словно не проебался в истории год, наполненный чем-то куда более сомнительным, чем продажа свечей с наркотиками. Любимый Борис с крокодильей усмешкой. Дофламинго склонил голову к плечу: — Думаешь, кто-то будет их жечь? — Одна такая горит прямо сейчас. В дверь аккуратно постучались. Дофламинго крикнул работнице, чтобы та вошла. Она принесла бутылку «Хаски» со вдавленной в стекло собачьей лапой, нарезку колбасы: сервелат, краковская, салями или что-то типа. Рядом немного овощей и тонкие ломтики чёрного хлеба с салом. Стопки хранились в нижнем ящике, слегка пыльные, наверняка немытые, хотя это легко решалось, если протереть рубашкой. Спирт очищал всё остальное. Борис дотянулся до бутылки, с интересом покрутил: — «Хаски», серьёзно? — Но открыл и разлил он сам. — Ты, блядь, к помойке без своих цацек не выходишь, но гасишься дешёвой водкой. — Её пью не я. Борь, тебе ли не похуй? У Дофламинго часы за пять миллионов (Audemars Piguet из свежей коллекции, с камнями, понты белых людей; он вспомнил) и пошитая на заказ шёлковая рубашка, но это не имело значения, когда ты обдолбан, сидел в кабинете над свечной тюрьмой и бухал с русским любовником. Они чокнулись, не произнося тост; Борис закусил хлебом с салом, не слишком изящно утирая рот рукой. — Почему «смайл»? — поинтересовался наконец он. Дофламинго встал, подошёл к вазе и нашёл шоколадную конфету. Прикусил завёрнутый хвостик зубами, потянул противоположный — обёртка разъехалась, и он взял подтаявший брусочек, отправляя в рот. Приторно, но не более — вкусы стали едва различимы. — Потому, что я улыбаюсь каждый раз, когда вижу на столбах кьюар-коды с шопами, которые распространяют эту бадягу. — Он раскинул руки в стороны, ярко ухмыляясь. — Что за жизнь без улыбки, Боря? Борис, надо же, улыбнулся. Отнюдь, совсем не доброй улыбкой — такой, со злым подтекстом, какую умел давить любой знакомый русский — едва приподнятые уголки губ и едкий прищур. Нечто неописуемое — лишь увидеть самому. — Ты угашенный? — Опьянённый счастьем. — Твоя улыбка может рухнуть в один момент, друг мой. — Тогда будь причиной, которая заставит меня улыбаться. Борис встал, но только для того, чтобы положить ладонь на щёку Дофламинго и, подлезая пальцами под очки, раскрыть веко, всматриваясь в зрачок. Бывших наркоманов не бывает, это правда. Борис утёр ему слизь с глаз и, хмыкнув под нос, собирался отойти к дивану, но Дофламинго поймал его за руку. Погладил жёсткие волоски на фалангах пальцев. Посмотрел в глаза, уловил твёрдый, прямой и красноречивый взгляд. Наклонился поцеловать, слизывая вкус с его губ. Спирт, сало. Сало, жирное сало. Чеснок. Противно не было. Борис хотел что-то ответить. Не успел. Зазвонил телефон. Дофламинго лениво поднял трубку, прижавшись задницей к столу. Говорил Баффало: «К нам гости. Гостья». — Кто? — нахмурившись, поинтересовался Дофламинго, хотя очевидно не испытывал какого-либо беспокойства. Баффало на том конце трубки повозился, переговариваясь с Моне, затем ответил, выдавая дословно: «Виолетта Заславская, свободная журналистка, автор блога в-рыло-не-ебу-что-за-издание». — Приведи её ко мне вместе с Моне. «Босс?» — Веди. Давай, слушайся меня. Борис повёл бровями в знакомой манере, однако ничего не стал говорить, сел обратно на стол. Журналисты докопались до их осиного улья, значит. Виолетта докопалась, Дофламинго поправил себя мысленно. Какое-то время она работала информатором, пока внезапно не всплыла шпионкой; он следил за ней, но опосредованно, сквозь лежащие на глазах пальцы. Почему-то благородно давать женщинам шанс, ведь те совались в криминал вовсе не из хорошей жизни — и пока она ковырялась в жопах у политиков, строча нацеленные на либеральную школоту статейки, всё было замечательно. Но Виолетта Заславская решила прыгать выше головы. Что же, где начинался потолок — с обратной стороны был чей-то пол. — Заславская? — внезапно спросил Борис, словно содержание диалога дошло до него только что. — Чего ей от тебя надо? — Не ебу. Дофламинго сел в кресло и ткнул пальцем в кнопку на системнике. Выследил путь Виолетты по камерам, она пришла со стороны леса; видимо, в заборе была дыра или место, где его можно перелезть. У входа на участок её скрутили охранники, уводя в дом — в доме уже передали охране Дофламинго. Он был зол. Хуже, он был под кайфом, и разбираться со свалившейся на голову журналисткой — совсем не то, чего хотел. Может, ещё раз выпить с Борисом, немного с ним пососаться, поторчать под какой-нибудь фильм внизу, в гостиной. Напрячь поваров, нормально пожрать. Дождаться Кайдо, послушать его мерзкий смех, про духовные практики. Всё, что угодно, куда не входило имя Виолетты Заславской. Виолетту зашвырнули в кабинет, предупредив, что досмотрели все её вещи. Дофламинго приказал Моне остаться, отпустив Баффало. — Фернандез, — прохрипела Виолетта, обводя взглядом всех собравшихся, словно не могла решить, на ком ей сфокусировать внимание. — Мегера. — Джекпот, да? — цокнул Дофламинго, провернувшись на кресле, и всплеснул руками. — На что надеялась, подруга? — Что в твоём доме будет не так много охраны. — Извини, я сегодня же сокращу штат до двух человек. Виолетта поднялась с пола, оставаясь стоять неприкаянной; что-то в испуганном выражении её лица выдавало понимание — сегодня живой она отсюда не уйдёт. — У меня есть информация, что ты проводил все сделки по производству Мегеры, — отчеканила она несмелым дрожащим голосом, пытаясь добавить уверенности. — И все слухи, что ты заходишь на рынок с новым наркотиком. Я понимаю, шантажировать тебя не вариант, но в твоих интересах будет попробовать со мной договориться. Дофламинго поперхнулся смешком и затем громко, истерически рассмеялся. Кайф расплывался по коже мелкими иголочками, кровь в венах показалась холодной, и воздух стал почти ощутим физически — со стойким запахом химической ванили. Дофламинго взял накладную, которую недавно рассматривал Борис и, подойдя, ткнул в лицо Виолетте: — Видишь, чё написано? Свечи ручной работы, аромат ваниль. Какое производство? Какие наркотики? Я леплю пахучие свечки. — Он резво подскочил к столу, взял свечу и пихнул Виолетте под нос: — На, понюхай. Она с отвращением отодвинула его руку: — Ты идиот? Дофламинго зачем-то понюхал свечу — сладко, приторно, щекотало рецепторы и давило на виски; как дешёвый освежитель в машину — вернулся за стол. — Меня шантажируют только самоубийцы. Виола, это не твоё. — Я предлагаю вам сотрудничество, — собрав в голос остаток силы, выдавила она. — Мне не интересно раскручивать это, пока я получаю деньги, а имя Бориса Мегеры — первое в топах. — Хочешь денег? — Дофламинго растянул улыбку, помахал соткой, свернувшейся в трубочку: — Вот, забирай. Или тебе нужны технические карты на свечи? Хочешь сама варить это дерьмо? — Заславская, — подал голос Борис, немного хриплый от долгого молчания. Он пересел на диван, закуривая. — По-хорошему, тебя надо было мочкануть ещё в пятнадцатом, но мы оба немного милосердные. Так дела не делаются, знаешь? Ты не можешь просто прийти сюда и ставить условия. Если тебе нужны деньги — попробуй, блядь, на работе работать, а не рассчитывать на чьё-то чужое снисхождение. — Да, но в моих руках лежит не только ваше грязное бельё, — переключилась Виолетта на Бориса. — Если захотите выслушать — не пожалеете. Мне стоило попробовать, Борис Иванович. — Это плохой тон, — отрезал Борис, уверенно цепляясь за собственное отчество. — Смотрела «Триста спартанцев», Виола? — вмешался Дофламинго, окрылённый внезапной идеей. — Любишь гладиаторские бои? Потных сильных мужиков в броне. Борис быстро посмотрел на него, словно пытался уловить нечто в наверняка пьяном расфокусированном взгляде, но Дофламинго просто знал — в его глазах собралась вся ненависть мира, направленная сейчас на наглую самоуверенную Виолетту. Он не удивится, если она была засланным агентом, всё-таки, Заславская — так же подходяще, как Мегера. На пассаж про потных мужиков Виолетта не ответила. — Я дам тебе слово, если ты победишь Моне, — надавил Дофламинго, складывая руки в замок. В конце концов, условия ставили они, а не напыщенная соплячка. — Ты же хорошо дралась, Виола. Виолетта посмотрела на сидящую Моне. Моне кивнула, повернувшись к Дофламинго, и сняла с себя рубашку, обнажая крепкое накачанное тело. Борис молча докурил, затушив жопку о переполненную бычками пепельницу в подлокотнике. Пригласил Дофламинго присесть, похлопав по месту рядом с собой — он в два счёта оказался около, прильнул всем своим горячим телом, с наслаждением вдыхая оставшийся на коже табачный запах. Облизал шею, задержав кончик языка на бьющейся жилке, покатал по рту горьковатый привкус парфюма. — Прямо здесь? — скосил взгляд Борис. — Перед ними? Пока бабы бьют друг другу морды? — Одна из них унесёт тайну в гроб. Другой нет никакого дела. Улыбайся, Боря. Виолетта замахнулась на пробу (конечно, у неё не осталось иного выбора, Дофламинго не распылялся на пустые угрозы), но Моне легко увернулась, нанося удар справа, в висок, отчего Виолетту повело, как расхлябанную пьяницу. Это не похоже на знакомую корриду, взбешённый бык и гордый тореро; не похоже даже на женские бои UFC, в которых и участвовала Моне, и Дофламинго просто смотрел, пока мерзкое, иррациональное, неописуемое нечто захлёстывало его, увлекая в поток ярких образов. Борис не улыбался, но внимательно смотрел, почёсывая подбородок — это выверенный план вскрыть его. Вытащить наружу запрятанные в кокон составные сложной борисовой личности: жестокость, твёрдость и отсутствие жалости, заигрывающие на контрасте с холодностью, сменяемой в момент страстью. Собственные мысли прыгали, лица плыли, а драка всё же немного походила на корриду. Быка забивали так же жестоко и бессмысленно. Дофламинго засмеялся, подлезая за спину Бориса, вжимаясь в него, расстегнул его рубашку и облапал грудь, поглаживая вставшие от нехитрых ласк соски; положил подбородок на плечо, повернул голову, цепляя зубами бриллиант в мочке. — У тебя стоит, — расслабленно прохрипел Борис. Разогнанная гневом и синтетикой кровь действительно приливала ко всем частям тела. Член лежал в правой штанине, натягивая цветастую оранжевую ткань. Сегодня надеть бельё не захотелось, это лёгкие летние брюки из льна, которые не нравились Борису — аляпистые. Попугайские. Виолетта упала на пол с глухим стуком. Её лицо рассечено в трёх местах: бровь, скула и нижняя губа, залито густой вязкой кровью. Моне сбила себе все костяшки, белый лифчик запачкан кровью, кровь же и на её больших, тяжело покачивающихся при движении грудях, но красивое лицо не тронуто. Конечно, у Виолетты не было никаких шансов победить профессионального бойца, и это веселило — таким грязным, мерзким весельем. — Ты же моя чемпионка, — похвалил Моне Дофламинго, вставая и подтягиваясь к столу, чтобы зажать кнопку на селекторе: — Баффало, познакомь нашу гостью с Верго. Борис явно не рад состоянию Дофламинго, но тот поднял на лоб очки, чтобы протереть глаза — или не видеть кислое выражение на (совсем не) чужом лице; вот так, все проблемы легко решались, когда твоё зрение неумолимо падало на единицу каждые несколько лет. Моне обтёрла руки своей же рубашкой, Баффало появился в кабинете мгновение спустя, рассматривая лежащую в отключке, окровавленную Виолетту. — Ух, ебать, — проговорил он под нос. — Тащите её вниз, — отдавал распоряжения Дофламинго. — Я предупрежу Верго, будьте готовы. Все свободны. Когда тело Виолетты оттащили за дверь, Борис скупо похлопал в ладоши, однако всё равно спросил: — Зачем? — В смысле — зачем? Дофламинго ответил с опозданием. Он писал сообщение Верго, оборачивая ситуацию в нечто, за что невозможно зацепиться органам. — Шоу. Тогда Дофламинго легкомысленно пожал плечами и отложил телефон: — Неудачники не выбирают, как им умереть. — Тебе пятнадцать? — хмыкнул Борис. — Когда-то было. У меня проблемы с женщинами. — Отнюдь, в бизнесе все люди бесполые. Джолла учила чему-то такому, когда подбирала им с Роси, малолетним идиотам, одежду: броская, нелепая — ни женская, ни мужская. Когда натаскивала на понятие, что самовыражение доступно в любой форме, если ты при деньгах. Дофламинго нёс это с собой, выращенный экстравагантными людьми и, да, иногда ему было пятнадцать ментально. Улыбайтесь, черти. Он поднялся освежить им стопки; бутылка наполовину опустела, ум захватывал замешанный с мефедроном алкоголь — опасно, блядь, очень опасно — но Дофламинго решил, что больше пить не будет. Наверное. Возможно. Неточно. А если прожить момент малолетним долбоёбом — то прогнать его до конца. Борис неотрывно следил за его резковатыми движениями, пока Дофламинго не согнулся над ним, подсовывая под руку стопку. — Блядь, ты как все эти малолетки. — Он поморщился, отодвигая от себя вспотевшего Дофламинго. — Осознанное употребление, смайлики с котиками — и не дай бог нарика нариком назвать. Наркопотребитель. — Ну-ну, я вполне признаю, что у меня жизнь по пизде катится. Попутно Дофламинго взял со стола аналог колы, открытый и давно выдохшийся, налил в стакан с водкой. Выпил залпом, чувствуя, как по пищеводу пронеслась тёплая жгучая жижа. Следом долил себе ещё водки, не разбавляя. Борис так и сидел с полной стопкой. — Но где она катится в пизду, там же из неё и выходит, — продолжал Дофламинго и поднял стопку: — За новые горизонты. Борис вторил, вскидывая руку. Приятно, по-кошачьи зажмурившись, сглотнул и прошёл к столу, за нарезкой сервелата. Съев кусочек колбасы, выцепил из вазы с конфетами капсулу «смайла», зажал зубами попку и открыл, высыпая содержимое на стол. Облизал палец, собрал на слюну порошок, втёр в десну. — Если сдохну, прах рассей где-нибудь на юге, — флегматично выдал он. — Когда снимут арест с дома в Геленджике? — Дофламинго сел в угол дивана. — Я, блядь, так соскучился по вашему югу. Конец августа, начало сентября — бархатный сезон, когда море ещё по-летнему тёплое, но солнце уже по-осеннему ласковое, и пляжи освобождались от наплыва туристов. — Постановление на днях вышло. — Борис сел в противоположном углу. Расслабленно откинулся на спинку, заметно захмелевший. — Дня два-три ещё. Хуй знает. Я не хочу об этом думать. — А чего ты хочешь? — Сделай что-нибудь приятное. — Он перекатил голову набок, смотря глазами с широкими зрачками; такими широкими, что бледно-серую радужку почти не видно. — Завали ебало. Дофламинго откровенно проржался, опрокидываясь назад. Он снял лоферы, наступая на пятки, и закинул голые ноги Борису на бёдра. Борис сжал лодыжку холодными пальцами, цепляясь взглядом за натягивающий штанину стояк Дофламинго — мерзкая вещь, на которую нельзя не смотреть, которая сама по себе, естественно притягивала внимание. Около головки расплывалось тёмное влажное пятно. — Ты отвратителен. — А что ты? — Дофламинго выпутал ногу из лапы Бориса, согнул в колене, пальцами надавил на жёсткую ширинку и лежащий под ней член. — Ох, блядь, сукин ты сын, Борис Иванович. — И акцент у тебя отвратительный. Раздевайся. Убрав ногу, Дофламинго снял рубашку, не забыв аккуратно повесить её на подлокотник. Негнущимися пальцами расстегнул ремень, ширинку, стянул узкие брюки, освобождая вспотевший пах. Борис раздевался нарочито медленно, сохраняя вид; без прелюдий, без лобызаний снова схватил за лодыжку и потянул на себя, вынуждая подползти, усаживаясь на колени. Одну руку Дофламинго положил на плечо, вторую завёл назад, упираясь ладонью в волосатое бедро. Поцеловал Бориса, оценивая — всё так же невкусно и совсем не противно. Спустился к шее, прикусывая под челюстью. Гулко билась кровь в артерии. Образы нелепо сократились «до здесь и сейчас»: потный Борис, потный он, скрип дивана, липкость между ягодиц. Немилосердно жаркое лето. — Где? — обрывисто спросил Борис, стискивая задницу. — Если ты захотел ебаться, где-то должны быть резинки. — Не помню. Он нашёл презервативы в одном из ящиков. И ничего больше. Может, в некотором роде будет честно отодрать Дофламинго так, используя лишь смазку на презервативе, уравновесить чаши весов. Грубость за грубость. Сил воспротивиться не нашлось, пусть Борис проживёт свой негатив, раз уж Дофламинго свалился в подростковую инфантильность. Делать больно Борису — нельзя. Себя — не жалко. Говорить словами через рот? Не в подобной ситуации. Для всего хорошего найдётся время после. Секс — это тоже эмоции. А ещё Дофламинго достаточно часто занимался сексом или мастурбацией, чтобы быть готовым к неожиданным поворотам. А ещё… Да много «ещё». Невозможно всегда думать холодно и трезво. Он встал на четвереньки, оттопыривая зад, открытый и возбуждённый, охочий до взыгравшей в Борисе жестокости — вот он, его Борис. Сердце, голова и эмоциональный секс. Борис пристроился сзади, облизал свои пальцы, вставил в растянутый анус сразу два, не церемонясь, и прижался губами к ягодице, начав двигать рукой. Лениво, почти расслабленно, хихикал чему-то своему. — У тебя не болит зад после вчерашнего? — Дофламинго повернулся назад, насаживаясь на пальцы; это не было больно, просто слегка саднило. — Каждому воздастся по справедливости, ведь так? — Борис подвёл пальцы к выходу и сплюнул ещё, размазывая, снова ввёл внутрь и провернул кисть. Он соскочил с темы. Он по-прежнему обходил стороной боль. — Я удивлён, что ты расправился с Заславской так поздно. — Цени моменты, когда я милосердный ублюдок. — Непременно. — Когда мы грубо трахаемся после казни, и я позволяю это делать, потому что у меня стоит, и я ещё и отвратительный ублюдок. Дофламинго упустил момент, когда Борис снял протез — и сейчас члена коснулась гладкая тёплая культя. Что-то очень неприличное, жгучее, пристыженное. Настолько, что кожа зашлась мелкой дрожью. — Много говоришь, — прохрипел Борис, грубо поджимая пальцы книзу. Руки — рука — у него сильные. Зубы острые. Пасть — крокодилья. Он остановился, оторвался от Дофламинго, явно хотел надеть презерватив. Справился за доли секунды, не измеряемые в космических единицах, и вошёл плавно, почти бережно, придерживая влажными пальцами за бедро. Наркотики вскрывали в них животные сущности, но Дофламинго практически ничего не знал про фламинго и, скорее всего, сейчас он просто Серхио, идущий на дно своих пространных рассуждений, абсолютно ненужных и нелепых. Борис тяжело двигался в нём, шлёпаясь мокрыми яйцами о задницу, и постанывал, срываясь на вздохи. Жарко. Даже липко. Вот всё, о чём думал Дофламинго, поддерживая неспешный ритм. Может, о скрипучей коже дивана. О том, как голова ощущалась набитым ватой мешком, абсолютно бесполезным, существующим лишь для того, чтобы отпинать его. Это так, на самом деле, обнажало, грубо долбиться в задницу. Как обдолбаться. Однокоренное слово. Русский язык. Второй класс в российской школе. Дофламинго знал три языка, но сейчас думал на русском. Знал Бориса на русском. Он не очень хорошо говорил по-английски, с выраженным славянским акцентом. Чуть лучше — по-немецки. На испанском знал не больше пары слов. И, блядь. Наркоту вообще не стоит принимать, а смешивать её с алкоголем — и подавно. Обильный пот скатывался вниз по шее, капал на диван; капало с члена, скручивало в паху, желание горело сильнее, чем вспотевшее тело, и Дофламинго почти не заметил, как Борис подхватил его левой рукой под грудь, наклоняя на себя. Вдалбливался жёстко. Как мог, по не самой обильной смазке. Им руководило что-то, что Дофламинго хорошо знал, видел и принимал, и сейчас — вот такой, обнажённый, как вытянутый наружу нерв — не улавливал, как оно работало в травмированной ватной голове. Борис был разным. И Борис запутался в собственных состояниях, просидев полгода на ебучих нарах. Спасение утопающих — это в принципе неблагодарная затея. Но тонул ли Борис? Или всё это время, весь отрезок от СИЗО до настоящего времени — тонул Дофламинго? — Блядь, — прошипел Дофламинго, когда Борис задел членом его ноющую простату, — какое же ты животное, когда немного разогреешь кровь кислотой. — Нравится? Дофламинго выдавил усмешку: — Мне просто воздаётся по справедливости. Раскачанный кислотой Борис нашёл в себе силы поднять Дофламинго, грубо бросая на стол; поясницу прострелило слабой пришибленной болью, головой он ударился о телефон, очки свалились на нос — и он больше не мог разглядеть эмоции на лице Бориса. Борис вбивался в зад резкими влажными толчками, прижимаясь ёбаной потной крокодильей тушей, и задней мыслью было: лучше с ним не торчать больше никогда. — Ненавижу тебя такого, — прорычал Борис, ничуть не скрывая своей злости. — Какого? — Объёбанного в сопли. — О. Совсем херово голову кроет? Дофламинго продолжал трепыхаться и усмехаться, как розовый фламинго, наверное, они хорошо играли рядом со значением «трепыхаться». Но голову крыло лишь ему. Но Борис закрыл его рот потной ладонью, продолжая втрахивать в стол. — Мне больше интересно, что произошло с тобой. Отлетел от мефа? Кивни. Дофламинго неохотно кивнул. Ему надо… Ему надо понять Бориса. Протащить свою шкуру по его дороге, ощутить на себе давление тюремной камеры — не физически, но ментально. Он знал. Был один способ. Пока его грубо драли и свербело в заднице, он думал, как хотел достать одну вещь — что она существовала в принципе — потому что вспоминал все прецеденты в СМИ, тянущиеся с девяностых. Да, это отличная идея. Реальность, нарисованная грубыми мазками, расплывалась. Пахло сексом; воняло потной задницей, и волосы у Бориса растрепались — жёсткие от геля, склеенные пряди болтались над мордой. Он убрал руку, позволив говорить. — Что тебя так смущает в моём состоянии? — Дофламинго сразу воспользовался возможностью. — Что это всё не взаправду. — Отчего же? — Завтра мы будем говорить, что всё было зря. — Борис остановился, чтобы выпрямиться и подхватить согнутую в колене ногу Дофламинго, прижимая её к боку. — Что я был с тобой груб и мне жаль. Что тебе жаль не меньше. Из пустого в порожнее. — Резонно. Борис пыхтел загнанной лошадью, вбиваясь в зад крепче, но по ощущениям похоже на то, что он тупо не мог кончить: вышел и трахал одной головкой, стимулируя её короткими резкими толчками. — Так может, нахуй все твои разговорчики про комфорт? Дофламинго снял очки, откладывая их подальше, и прохрипел: — Тогда сделай что-нибудь приятное: завали ебало и воспользуйся моим телом до конца. В ответ ему рассмеялись, тепло и, надо же, приятно. Борис снова зажал рот, ускоряясь, уставший и злой: нахмуренные брови, блестящее лицо, явное желание поскорее закончить — в жестах, в движениях, в мимике. Он кончил, когда сдавил Дофламинго горло, нажимая большим пальцем на кадык; всмотрелся в глаза, блаженно выдыхая. Достал член из задницы и скинул гондон прямо на пол, а затем зализал назад волосы и скрылся в ванной. Без передышки. Без слов. Без ничего. Шумела вода. Было как-то… совершенно никак. Сам Дофламинго не кончил, он оставался до сих пор твёрдым. Он дотянулся до лежащего на краю телефона и набрал Верго, не с первого раза найдя его в списке контактов: — Верго, есть ли какие-нибудь побочные эффекты, о которых я не знаю? Возможно, он даже не понял, на каком языке говорил, потому что Борис уже вернулся из ванной и склонился над ним, опасно расслабленный, пока Верго надиктовывал список. Сказал, обнажая крокодильи зубы в оскале: — И почему ты думаешь, что я ни слова не понимаю по-испански? Не мешать с алкоголем, говорил Верго. Нервной системе — пиздец. Отлетаешь снихуя. Это определённо был испанский, хотя думал Дофламинго на русском, тогда, отныне и навсегда. — Не было шанса это проверить, — сглотнул Дофламинго. — Что, расшибёшь мне голову? Он посмеялся, но нервно. Вода с мокрых волос Бориса падала на лицо. Верго спрашивал, всё ли в порядке, раздражая своим голосом; ох, блядь, он же слышал — он слушал прямо сейчас, как Борис наклонился и поцеловал Дофламинго с причмокиванием. — En otro momento. На живот выплеснулась жидкая полупрозрачная сперма.