Механицизм

Я одинок. Нет, серьëзно, я правда одинок. Одинок настолько, что чëрная ручка зонта, что его сгибающиеся железные прутья под надрывным воем ветра, что озябшие пальцы и капли, тарабанящие по ткани-асфальту-ботинкам, — кажутся мне глупой, но невозможно нужной романтизацией. Если не романтизировать, то почему-то неизменно хочется сдохнуть. Я много думал о смерти, не думал, думаю. Мне прекрасно известно, что банальный стакан, который, в сути, и не значит оптимистично-пессимистичный взгляд, что он всегда наполовину полон, наполовину пуст. Эта мысль донельзя простая, но сразить еë помогло бы только одно — самоубийство. Сколько бы я не натягивал улыбку, сколько бы не пританцовывал любимой музыке, сколько бы не говорил глупости от балды, я всегда думал о смерти. Может, я глуп и инфантилен, в конце концов, мне всего семнадцать — это нормально сидеть вот так на лавке с промокшей замëрзшей задницей, держаться за зонт, курить вонючую сигарету и бесконечно думать. В ботинки натекла вода, промокли пальцы ног, и это только констатация факта, не более. Я одинок, даже когда люди окружают меня, даже когда отвечают на мои сообщения, я всегда одинок. И само это мерзкое чувство в груди, стягивающее внутренности, выворачивающее наизнанку, — гложет меня изнутри. Терзает. Каюсь, много раз я себя жалел, обнимал за плечи, плакал, пиздострадал, рвал горло в рыданиях. Но секрет в том, что ответа на вопрос «почему я?» не существует. Сегодня я ушëл из дома. У меня не плохие родители, то есть, не самые идеальные, и не самые ужасные. Короче, нормальные. Когда я кричал от переполняющей меня злости, мама плакала, и я не знаю, почему. Что-то вырвалось из меня сегодня, что-то отвратительное, нездоровое, мрачное. Внутри лопнуло, как фурункул вылетев гноем на окружающих меня людей. Я помню, как глаза застилало пеленой злости, как мама аккуратно, но крепко сжимала мои запястья, умоляя не уходить. Помню, как я резко вырвал руку из еë хватки и моя ладонь, отрикошетив, ударила еë по лицу. Я не извинился, мне даже не стало стыдно или хотя бы неловко, я лишь выскочил на улицу, громко хлопая дверью. Меня никто не догонял. Наверное, они с папой решили, что это пройдëт, а Мэйбл, вернувшись домой, громко на них истерила. Но я не вернусь. Меня злило, что мне не давали распоряжаться собственной жизнью, что мою, мою, чëрт возьми, карту, заблокировали. Кто из них вообще может знать, как лично мне будет лучше? Пошли они к чëрту. В кармане мокнет визитка. Я вообще, честно признать, не понимаю этих визиточников. На визитке, явно сделанной саморучно, жëлтой ручкой с блëстками было кривым почерком выведено «Билл Сайфер» с тупорылым смайликом в конце. Выглядела эта визитка как страшный сон Иеронима Босха. Этот Билл Сайфер явно не отличался аккуратностью, визитка была испачкана в пепле и обкромсана ножницами. К лëгкому безумию я давно привык и почему-то только безумцев и привлекал. Билл Сайфер точно был безумцем, как минимум, только потому, что выдал мне именно эту визитку в свои двадцать восемь лет. Данная информация также была указана на визитке. Билл Сайфер своим видом не вызывал доверия и был похож на отпетого наркомана. Впервые он завидел меня на этой злосчастной лавке, тогда сразу же развернулся в мою сторону, градусов эдак на сто двадцать и активно дочапал до меня с заумным: «Сосенка, давно не виделись! Стрельни-ка сигарету старому другу». Не нужно иметь много ума, чтобы понять, что с Биллом Сайфером мы никогда не были знакомы. На его ногах, помимо полосатых штанов была разная обувка, одна хуже другой: блестящая туфля со сбитым до черноты носом, вторая же туфля вообще являлась незастëгнутым сапогом по щиколотку. Остальной вид был более приемлемым: чëрное пальто нараспашку и выглядывающий из-под него болотного цвета дырявый свитер с растянутой горловиной. Билл Сайфер очень удивился моему спокойствию, тому, что я даже не шелохнулся, когда он шлëпнулся рядом. Я меланхолично ответил ему, что он вроде не прокажëнный. Биллу Сайферу тогда стало так смешно, что он согнулся в три погибели и положил руку мне на плечо, своими ненормально цепкими, тонкими, длинными пальцами пытаясь за что-то ухватиться. Билл Сайфер стукнул меня по спине и сигарета выпала из моего рта прямиком на асфальт. Билл Сайфер сиюминутно переменился, перестал хохотать и сунул себе в зубы подобранную сигарету. — Фу! — Тут я скривился и забрал эту сигарету, чуть не обжигая себе ладонь. — Я нормальную тебе дам, не тащи дрянь в рот. — А добру пропадать? Это очень расточительно, Сосенка. — Я порылся в карманах и вместе с налипшей конфетной обëрткой вложил пачку сигарет ему в руку. — Тебе нужнее. — Я повернул голову обратно, засматриваясь на дребезжащие лужи, да, тогда тоже был дождь, но совпадением это точно не было, ведь мы с Биллом Сайфером познакомились три часа назад. Он, к слову, рассматривал пачку как великий артефакт и молчал, тогда я улыбнулся. — И батон возьми, я всë равно не голодный. — Я вытащил из карманов мятую двадцатку, зажигалку и маленький брелок на удачу. Всë это, вместе с батоном, я водрузил ему на колени. — Серьëзно, купи себе сигарет и поесть чего прихвати. И телефон с зонтом забирай, мне не нужно. Билл Сайфер взял двадцатку, брелок и батон, оставив мне сигареты, телефон, зонт и зажигалку. Надкусанный мною ранее батон он начал жевать, вместе с этим больно элегантно покуривая сигарету. Я никогда не встречал Билла Сайфера в городе, никогда ничего о нëм не слышал, а это город на сто тысяч человек и не знать такую броскую фигуру для него достаточно странно. Мне вообще казалось, что я знаю всех местных отличающихся от массы людей: странного вида мужика, выгуливающего в наморднике розового пуделя; деменциозную старушку, что постоянно устраивала спектакли, возвращаясь из дурки; седого бородатого деда, который часто кормил голубей и играл на гитаре психоделический рок. Билл Сайфер кусал батон, чавкал, а потом делал мелкую утончëнную затяжку и повторял действо. Это продолжалось, пока, видимо, он не наелся. Тогда он откинулся назад и повернул ко мне свою лохматую голову. — Ты что удумал, а, Сосенка? — Его голос очень непривычно звучал на статичной ноте. — Что? — Мой же голос охрип, оттого я прозвучал как-то хлюпенько. Меня всегда пугало, когда ко мне лезли в душу. — Вот у меня есть спички, я их никому не отдаю, а ты отдал мне всë, а значит, ты исчез. Это простой капитализм, а знаешь, что популярно в эпоху капитализма, м? Са-мо-у-бий-ства, Сосенка, самоубийства, особенно когда у тебя нет ничего. Зачем тебе самоубиваться, зачем тебе ничего, Сосенка? В этих словах прослеживалась слишком большая логика, и я даже стиснул зубы от такого подхода. — Ладно, раскусил, — я безэмоционально усмехнулся. — Я одинок, понимаешь? Это... Это достаточно сложное чувство… — Я запнулся, и Билл Сайфер тут же меня перебил. — Чувства не бывают сложными, Сосенка, — Билл Сайфер закинул ноги на лавку, подошва его обуви касалась моего пальто. — Люди — это реально тупое говно, что тут может быть сложного? — На слове «реально» он особенно сакцентировал, закатывая глаза и протягивая его, словно был утомлëн только говорить такую тривиальность. — Ну ты же со мной сейчас говоришь, на кой ты говоришь с тупым говном? Да и сам ты тупое говно, между прочим. — Я не был зол, только сохранял свой привычный апатичный тон, оттого и не понял, почему фраза прозвучала так недружелюбно. — Прежде меня никто не называл человеком, Сосенка, чаще я слыл ублюдком, мудаком, извергом, уродом, наркоманом, психом или, конечно, ставшим сердцу родным — Биллом Сайфером. А ты вообще сосна, Сосна, деревья, насколько мне известно, имеют симбиоз с грибами, а не с человеками. — Билл Сайфер выплëвывал слова от балды и наверняка хотел бы говорить задом наперëд или расставляя слова и интонации в хаотичном порядке. — И всë это может быть направлено по отношению к человеку, — фразу про сосну я решил не удостаивать вниманием. — А может и не быть к нему направлено, верно, Сосенка? — Билл поиграл бровками, меж пальцев он вертел сигаретный фильтр, а глазами улыбался мне. На его запястьях я заметил бесконечное множество феничек и пестрящих цветами и картинками браслетиков, на пальцах несколько необычных резных колечек. И одна такая побрякушка привлекла мой взор, тогда я обратился к Биллу напрямую: — Что это? — Спросил его я, указывая пальцем на браслет, в сути своя напоминающий чëтки, но переходящий в итальянский, а потом в самую обычную толстую верëвочку. — Оборег и талисман, я его сам делал, он заряжен на хорошие хапки. — Билл усмехнулся, заглядываясь на своë миловидное детище. — Прикольный. Я улыбнулся и прислонил плечи к лавке, едва ëжась от холода. Билл Сайфер всë рассматривал браслет, что-то решая. Потом он цокнул и быстрым движением расстегнул безделушку. — Дай руку, Сосна. — Я послушно протянул холодную руку. Пальцы Билла Сайфера оказались тëплыми, согревающими. Произошëл щëлчок застежкой, Билл Сайфер убрал руки. Я принялся внимательно рассматривать браслет: на нëм был циферблат, который я не замечал до этого, причëм циферблат очень даже ходячий, правда по каким-то своим правилам. Если поднести часы к уху, то непременно будет слышно тихое потикивание часовых стрелок. Очень, к слову, красивый и изящный механизм. — Он теперь твой, на удачу. Я улыбнулся и посмотрел на Билла. — Спасибо, — в тот момент я ещë не до конца осознавал, что эта безделушка действительно приподняла мой настрой. — Не стоит, Сосенка, — Билл Сайфер потупил взглядом и спохватился, точно мартовский заяц из Алисы. — Часы бьют двенадцать, а это значит, что Билл Сайфер превращается в треугольник, поэтому ему пора бежать. В своëм кармане ты найдëшь визитку, вся важная информация там указана. — Билл Сайфер поднялся и шагнул в сторону, нелепо махнув пальто на прощание. Потом он выровнял шаг и, развернувшись, вприпрыжку ретировался прочь. «В горящем Вавилоне паника, сбежал Билл Сайфер», — отчего-то тогда подумалось мне, этой мысли я усмехнулся. Прежде я не замечал в своей голове настолько точных, двойных аллегорий. Заряд на хорошую хапку и удачу, какая прелесть. С этого мне было как-то по-доброму забавно. Чего в этой жизни ещë желать? Возможно, только отсутствие всепоглощающей дыры одиночества, но это так. Мелочи. Спустя час я всë же решился набрать номер Билла Сайфера, я уже тогда слегка замëрз, потому зажмурился, прикладывая телефон холодным экраном к щеке. — Алло? Билл Сайфер? — Алло! Сосенка? — В ответ раздался голос с помехами, в динамик дул ветер, звонок словно транслировался из прошлого в будущее, вот так сильно он рябил. — Да, эм. Короче, я не люблю долгие вступления. Ну, мне негде жить, вот и вот. — Я как-то констатирующе, в тему шмыгнул носом. В ответ Билл Сайфер сбросил звонок. Перезванивать ему я не стал, сразу начиная просматривать строку контактов, тыкая в экран ледяными пальцами. Мне было куда пойти, но я не хотел ничего объяснять, мне это было не нужно, я лишь понадеялся на... Билла Сайфера. Вот так и началось моë нытьë-эссе на тему одиночества. Господи, какой же я иногда придурок. Домой идти не хочется принципиально, лучше на лавке до окоченения мокнуть. Я не знаю, чего я жду. Чуда? Удачи? Хорошей хапки? Может, свой уехавший поезд или Билла Сайфера? К слову о поездах, да, я непременно собираюсь сегодня лечь на рельсы. Вот собираюсь уже битый час. Мысль эта не похожа на спонтанный психоз, на импульс, нет, она давно обдумана и запланирована. У меня нет каких-то плохих навязчивых мыслей, это не оно. Просто какая-то глупая пустота, заполняющая меня изнутри. И пустота эта не добрая и не хорошая, еë можно охарактеризовать только как всепоглощающая. Она не делает мне больно, она заставляет меня чувствовать себя тоскливо, апатично, дискомфортно. И в этом одиночестве хочется себя приструнить. Я вдруг вспомнил, что у Билла Сайфера одна рука с чëрными, в блëстках, погрызенными ногтями, а вторая под цвет радуги, то есть, каждый ноготь радужный. И погрызенный. Наверное, я эгоистичен и нигилистичен, впрочем, это нормально, но я не думаю о семье. Они никогда не делали мне чего-то сильно плохого, мне просто как-то всë равно на них. Мне интереснее думать о Билле Сайфере, потому как нет и не было в моей жизни кого-то настолько загадочного и открытого одновременно. Меня к нему магнитило, полюса, кажется, сошлись, это же так называется? Да, Билл Сайфер — это всë, что я хочу сказать на прощание. И наверняка бы сказал ещë раз. Но всë это лишь мысленный поток, я резюмирую жизнь в голове по полочкам, чтобы мысли эти распались на атомы и потом, через время, снова составили моë послание. Выпестованным шëпотом. Резьбой по дереву. Малярной кистью на стене. Лазером на сетчатке глаза. Билл Сайфер. — Привет, Сосенка! — Я вздрогнул всем телом, увидев перед собой лицо Билла с огромной лыбой. Выдохнув в сторону, я нервно усмехнулся. — Представляешь, в прошлый раз я надел не те скороходы! — Я глянул на его ноги, и они были облачены в какой-то ботинок, больше походивший на фиолетовый лапоть с массивной подошвой и какую-то туфлю из крокодильей кожи. К тому же, сейчас Билл Сайфер был в шубе и всем своим видом напоминал хренового сутенëра, но сутенëра очень неряшливого, словно обокравшего цыганский табор. Билл Сайфер натурально что-то мурлыкнул, я потëр глаза, пытаясь понять природу всего происходящего. — Почему ты носишь разную обувь? — А надо носить одинаковую? — Билл Сайфер, кажется, всерьëз озадачился этим вопросом, нахмурив брови. — Не смеши мои штаны, Сосенка. — Да я не смешу твои... Штаны. Ты никогда не задумывался о том, что все вокруг тебя носят одинаковую обувь, м? Билл Сайфер привалился на лавку, все побрякушки теперь были поверх кожаных перчаток. Билл Сайфер точно собирался на цыганский бал. — Знаешь, Сосенка, ты никогда не слышал о поговорке, я точно не скажу, перефразирую: девять больных убедили здорового, что он больной? Задумайся над этим, Сосенка, и да, штаны мои не смеши. — Хорошо, Билл Сайфер, спорить с тобой бесполезно, верно? — Для тебя просто Билл, Сосенка. Спорить? Пф-ф, я лишь привожу реально весомые аргументы, — Билл поднялся с лавочки и очень естественно отряхнул шубу. — Пойдëм, Сосенка, корабль уже отчаливает! — Ну-ну, — я поднялся вслед за Биллом, и только после этого понял, насколько замëрз, насколько мокрая моя одежда и ботинки. Всë это ощущается крайне неприятно. Волосня прилипает к лицу, ладони замëрзшие, я весь сам сейчас похожу на мокрую псину в пижонской одежде. Оттого мне вспомнилось, как у нас в городе бушевал мерзостный ветер, мы с Мэйбл даже нос высунуть не посмели, сидели, чаëвничали, в окно глядели. Ну и там, в этом окне, в снегодождь и ужасный ветер, гулял этот мужик с розовым пуделем, разодетым в собачье пальтишко. Порывом ветра пуделя чутка подбрасывало, и двигались они с этим невозмутимым мужиком, как слон и розовая, наполненная гелием тумбочка. И вот образ этого мокрого, розового и охуевшего пуделя в пальтишко я сейчас накладываю на себя. Билл меня не пугает, хотя я и ждал от него какого-нибудь максимально тупого высказывания, а-ля, «стань я президентом, я бы расстрелял всех пидорасов и устроил бы войну с Китаем, потому что гондоны эти пиздоглазые чëт совсем придурели. Так что голосуй за меня, Мейсон Пайнс». Или же ножа в подворотне с фразой: «а я маньяк так-то, не говорил, м?». Но бессмысленных идиотских фраз, от которых сигарета изо рта падает и язык проглатывается, всë не было и не было. Билл Сайфер, как я выяснил за наше недолгое знакомство, — самый нормальный среди самых ненормальных. И такой расклад меня вполне устраивает. — Билл, а ты вот прям квартиру снимаешь? Или у тебя дом свой? — Я зачем-то пожал плечами. — Ну-у, — он почесал затылок и махнул рукой, — что-то типа того. Да, что-то типа того. — Билл закусил нижнюю губу и щëлкнул пальцами, этими действиями заводясь как безумный моторчик, иначе я не могу объяснить то, что после этого он прибавил шагу. Своей активной мимикой и жестикуляцией он ломает мой мозг. Я на эти характеристики всегда скуп, иначе же получается просто нелепо и как-то неотëсанно, совсем ужасно. Билл же двигается и резко и плавно, будто сохраняя вкус, градацию. От этого у меня случился небольшой перегруз, держать лицо стало тяжело, меня кольнуло раздражение. — Зачем мы так быстро идëм? — Я буркнул в свой шарф, не отставая. — Хочешь бегом? Я могу! — Я не об этом. — Мы спешим. — Билл улыбается и тараторит. — Нам некуда спешить. — Меланхолично заметил я. Лично мне спешить было действительно некуда. Я уже бросил школу и уже ушëл из дома. — Если прибавим, то ночь будет долгой, а если будем топтаться на месте, то она пролетит мимо нас, и событие растеряет свою актуальность. Оно уже постепенно еë теряет, поэтому нам необходимо ускориться, чтобы его догнать. Я опять слишком долго собирался! Браслет с моталбрефиц, который я тебе дал, он покажет тебе истинное время, дорогая моя Сосенка. — Билл сказал слово наоборот, даже не задумываясь над этим. Меня немного удивил данный факт, мозг Билла представился мне как маленький персональный компьютер. Наверное, у него и с математикой отлично. — Хорошо, я тебе верю, давай прибавим. — Я решился побежать, побежать вперëд этого паровоза, решиться сделать невинную глупость. Кажется, что сделать глупость — это ничто, пустышка, но для меня, никогда не делавшего ничего подобного, это стало чем-то действительно важным. И мы бежим, спеша к Биллу. Вот так просто. Маленький шаг для меня, не менее маленький для человечества. Но, как говорится, маленький, да удаленький. Бежать нам оказалось недолго, потому что Билл живëт совсем рядом, в минутах четырëх неспешной ходьбы. Это меня немного озадачило. Мне уже давно пора перестать озадачиваться рядом с моим новым знакомым. Билл вставил ключ в замок двери частного дома. Я мнусь с ноги на ногу, пытаясь согреться. Мы проходим внутрь и там... Довольно обжито. На привходной тумбочке стоят фотографии какой-то очень милой семьи, такого прям идеального образца Америки эпохи капитализма. Билла мало интересует интерьер, он просто прошмыгивает в зал, сходу сваливаясь на диван, замусоренный всяким хламом. Я последовал его примеру, потому скинул верхнюю одежду и аккуратно сел рядом с ним, соеденив колени. Он открыл две банки пива, одну протягивая мне. Я, наконец, решился прервать нашу тишину. Я прочистил горло и хлебнул пива. Вообще-то, я почти никогда не пил алкоголь вне дома, только пару раз с Мэйбл. Мне от него кружило голову, но пиво — это очередная мелочь. — А где жильцы этого дома? Я не заметил тебя на фотографиях. — В холодильнике, Сосенка, — Билл повернул ко мне голову и широко улыбнулся, обнажая зубы. Холодок тут же пробежал по моему телу, лицо, наверное, выдало моë беспокойство. Билл смотрел мне в глаза, придвигаясь ближе. Он хлопнул меня по плечу, отчего я разлил немного пива на диван и штаны. — Шучу! — Биллу, видимо, очень понравилось произносить эту фразу, глаза его светились. — Нет, правда, я тут уже неделю живу, а их всë нет. Я надеюсь, что они эмигрировали. Или сдохли. Последнее было бы очень удобно. — Увидев то, что я до сих пор не расслабился, Билл переменился и отставил пиво. — Да нет, правда, пылью же пасëт, а не смертью. И правда. Пасëт пылью и уютом, никакой не смертью. Несмотря на все вводные, мне не кажется, что Билл представляет угрозу, поэтому, повиновавшись внутреннему голосу, я блаженно откинулся на диван. Это было верхом моей деградирующей эмоциональности, но да, я действительно попытался выказать свой комфорт невербальными знаками. Полностью расслабленным я никогда не был, всегда меня что-то напрягало: близость собеседника, которая может идти с намëками на что-то большее, моя поза, наличие подле предметов, необходимых для внутреннего спокойствия, ну и прочая дрянь. Вот и сейчас я отбиваю пальцами определëнный ритм. Билл о чëм-то задумался, потягивая пиво, потом подскочил, пугая меня. — Травки покурим?! — Он улыбнулся во все тридцать два своих маленьких акульих зуба и достал из-за уха плотный косячок. Я никогда не курил марихуану. Тем более, я никогда не мешал травку с алкоголем и не пробовал иные наркотики. — Покурим, — уверенно заявил я. Билл поджёг косяк и прислонил его к губам, он вдохнул дым, выдерживая в лëгких дым, и потом, стиснув зубы, выдохнул клубы едкого дыма. Запах был специфическим, но не неприятным. Я внимательно наблюдал, чтобы сейчас скопировать его действия. Билл передал мне косяк, тогда я сделал крепкую сигаретную затяжку и закашлялся дымом. Билл засмеялся. М-да, я ему неровня. — Сосенка, ты в первый раз? — Я посмотрел на Билла, а он, скотина, улыбается. Я ткнул его ногой в лодыжку и прислонил губы к банке пива. Я затянулся второй раз, только тяжкой поменьше. По телу стремительно начало разливаться тепло. Какой-то зажим внутри отпускает, узелок внутри ослабевает и развязывается. Я смеюсь, Билл забирает косяк и скидывает обувь. Завалившись на диване, он кладëт на меня свои ноги. Вот кто уж точно не заботится о чужом комфорте. Билл тоже смеëтся, подхватывая мои глупые «хи-хи». — Я тоже в первый, Сосенка. — От этого я понимаю значение фразы «по угару», и смеюсь сильнее. Билл передаëт мне косяк и я, как уже бывалый, делаю хорошенькую такую тяжку. Билл забирает косяк и кидает недокурыш в банку из-под консервированных персиков, наполненную окурками. Я ложусь возле Билла, обращая голову ему в шею. Билл лежит в максимально расслабленной позе, закинув одну ногу на спинку дивана и положив руку под голову. Почему-то мне очень хочется, чтобы он приобнял меня и рассказал что-нибудь эдакое про звëзды, древних людей, космический ужас. Я к Биллу липну, и не то для своего удобства, не то просто потому что, закидываю на него ногу. Билл даже не дергаëтся, только похихикивает. — Бога больше нет, Сосенка. Бога больше нет. А значит, нет морали, принципов и устоев. Значит, предыдущие нормы потеряли смысл и только те люди, кто не знает, что Бог умер, придерживаются им. Что некогда больше страшиться и стесняться, потому что тот, вселяющий ужас, уже мëртв. И мне с этого смешно. Билл всë же приобнимает меня и кладëт расслабленную ладонь мне на плечо. Когда я поворачиваю к Биллу голову, то понимаю, что он смотрит на меня. Поддавшись неизвестному порыву, я тыкаюсь своими губами в его. Тихий чмокающий звук раздаëтся в комнате. Целовать кого-то приятно. Губы Билла приятные, мягкие, тëплые. Почему-то мне очень хочется потрогать их пальцем. Наощупь такие же. Билл предупреждающе клацает зубами и поворачивает голову обратно к потолку. — Что ты думаешь о мистическом ужасе? — Спокойно спросил Билл, будто я только что не целовал его. — Неподвластном. — Лавкрафтском типа? — Справедливости ради, заданный вектор полемики мне нравится. — Нет. Да. Не знаю, Сосенка, наверное. — Мне открывается вид на трепещущие ресницы Билла, я внимательно их разглядываю. Ещë мне нравится, что Билл не лезет ко мне, но и не отвергает меня. Это очень приятно. — Ну, мне это нравится. Я сумасшедший араб по имени Абу Альхазард, а ты, Билл, — неописуемая ужасающая тварь. — Он хохочет с моей шутки и молчит, ожидая продолжение диалога. — А вообще, если серьëзно, то мне нравится думать о пугающих вещах, и концепция самих, к примеру, «старцев» мне очень близка. — Тебе близко то, что тебя убьют, если ты превысишь ожидания? — Ну не я, а мы, да и я надеюсь, они поумнее человеков будут. — Я улыбнулся. — Я с ними знаком, они сомнительные личности, Сосенка, не без своих изъянов. Да и сами «Хребты» больше походят на гитлеровские сравнения евреев и арийцев. Я от души рассмеялся. — Ты гонишь, — сквозь хохот выпалил я, смеясь на высокой ноте. — К нам залетела сорока? — С усмешкой поинтересовался Билл, намекая на мой смех. С этого мне сделалось ещë уморительнее. — Да ну тебя блин, Билл Сайфер. — Я прижался к нему, согреваясь. Ужасная усталость слипала глаза. Билл тоже был в околомоей кондиции, в последний мой кинутый на него взгляд он глупо улыбался. Он поглаживал моë плечо большим пальцем. Я и не уловил того, как теряю связь с реальностью. Сон был прекрасный, просто восхитительный. Я проснулся, не сменив позы. Я пытался прийти в себя. Билл читал книгу на вытянутой руке, между его губ была зажата незажëнная сигарета. Перед глазами пронеслись события предыдущего дня, и я немного запереживал за то, что меня могут искать, ведь прежде я не уходил без предупреждения так надолго. Билл выплюнул сигарету изо рта, чтобы начать со мной говорить. — Доброе утро, Сосенка. — Билл заелозил и убрал руку, до этого меня поглаживающую. Я посмотрел на циферблат, теперь стрелки шли в обратную сторону. Какой-то у них, наверное, есть цикл. — Доброе, Билл, — сонно прохрипел я ему в плечо. Он отложил книгу и подобрал выплюнутую сигарету, поджигая еë. — Жрать хочешь, наверное? — Есть такое. Но если ничего нет... Билл меня перебил. — Тебе надо домой, Сосенка. Ты закончишь школу, помиришься с родителями, может, даже поступишь в колледж, заодно и поешь нормально. — Мне это не нужно, — возразил я, приподнимаясь на локтях. Выражение лица Билла, до этого абсолютно харизматичное, раскумаренное вечным весельем, теперь смотрело на меня совершенно осмысленно. И ум в его глазах чем-то затмил мою уверенность в своих действиях. Даже напугал, как пугает что-то совершенно неизвестное. — Хорошо. — Билл улыбнулся на моë решение.

***

Я ушëл, и на пороге дома меня в объятиях встретила вся семья. Я вернулся школу, и я в действительности думаю про поступление. Но это всë неважно, ведь уже который день меня мучал наш последний диалог с Биллом. Билл, прислонившись к дверному косяку, улыбаясь смотрел на меня. Уже чувствуя пальцами холод дверной ручки, я решился заглянуть через плечо. — Мы ещë встретимся? — С надеждой в глазах спросил я. Билл улыбнулся и, оттолкнувшись, вальяжно пошëл навстречу мне. В его руках неизменно дымилось курево. — Время покажет, — он кивнул на мои часы и подмигнул мне. И, разглядывая сейчас этот механизм, я всë никак не мог понять принцип его действия, хоть какую-то закономерность. Сколько бы расчëтов я не вëл, эти часы не имели в себе ничего, кроме исключительного хаоса. Когда мне казалось, что я близок к их разгадке, то каждый раз всë менялось настолько кардинально, что приходилось начинать всë сначала. Спустя n-нную попытку я всë же сдался, осознавая, что мне попросту не хватает знаний. Что же это за механизм такой? Диппер Пайнс. 25.10.2015.