После дождя

Я преодолела границы

Мне снились сны,

Ты был в холле,

Я стояла на коленях

Вне своего тела.

(Billie Eilish — Bittersuite)

— А теперь главный вопрос, самый важный в твоей жизни. От меня. Где Тринити Паркер? Как смешно, наверно, Кайли слушать вопросы про Тринити Паркер, будучи припечатанной к стене. Какая ирония. Да еще какой-то ахуительно красивый мужик заступается за маленькую, черную крысу. Еще один повод для зависти. Еще один повод для убийства. Все вокруг выбирают Тринити, а даже если не выбрали (не удочерили), то и тут ей повезло быть счастливее. Потому что когда Кайли удочерили в богатую семью, ей стало только хуже. Она стала хуже. Лучше жить в отсутствии любви, чем в нелюбви. Кайли жила в нелюбви слишком долго, чтобы не начать ее транслировать. Кайли словила пулю, предназначенную для Тринити. Вряд ли Тринити виновата, что уклонялась, но ведь попробуй объяснить человеку с пулей в животе, кто и почему не виноват… Когда тебе больно, хочется обвинить всех. А то, что ты гнида по жизни, и скорее всего, заслуживаешь вернувшегося бумеранга, не приходит в голову. Хотя, кто заслуживает быть обращенным в вампира? Сэму надоедает слушать учащенное дыхание и он сжимает шприц около ее шеи. Склоняется над ней и наклоняет голову, чтобы поймать затуманенный взгляд. — Моя рука может случайно дрогнуть. — Я не знаю, — с разгоряченной злостью шипит и хрипит ее голос. Лицо искренне выражало усталость и разочарованность в проигрыше. Не привыкла. — Всех увозят на базу, я не знаю, где она, — остаточные силы она неравномерно тратит на громкие всхлипывания и яростное дыхание. — Ты ее обратила? — Нет! — пытается отвечать на опережение, чтобы не пропитаться кровью мертвеца. Ручка двери за спиной Сэма щелкает и вынуждает его огорченно закатить глаза. Прежде чем дверь открылась, в руке Сэма нарисовался серебряный пистолет (его лучший друг, брат, напарник, неживой), дулом направленный в дверь. Голову он развернул уже во вторую очередь. Два сиамских близнеца, занимавших один столик, стояли в проеме. Оба лысые, точно как два брата. Самый ближний держал в руке пистолет и целился в Сэма, очевидно. У второго, стоящего на шаг позади, в руке только нож. У Сэма трое врагов, одна из них недееспособная, но что-то вроде пинка в промежность можно ожидать… Сэм глючит несколько секунд, программа перед глазами барахлит, выбирает тело для первой пули. Прицел смещается на миллиметры, с одной головы на другую, но задерживает позицию на том ближайшем, который тоже держал нацеленный пистолет. — Я не знаю, люди вы или нет, но дыра в голове в любом случае будет привлекать внимание. Как думаете? С тех пор, как Сэм потерял душу, он никак не мог вспомнить… Всегда ли люди вокруг него были такими тупыми? Наивными? Уверенными в своей лжи? Почему они думают, что их резкое движение пальца на курке останется незамеченным? Кто им сказал, внушил, наврал, что они успеют выстрелить первыми? Неужели непонятно, что компьютер считал все возможные ваши шаги влево-вправо, и подставил подножку в обе стороны… Парень с пистолетом не успел даже дернуться, как пуля вонзается ему в лоб. Через секунду — второму. Рухнули они чуть ли не синхронно на спины, с черными дырами в головах. Один из задел швабру, мирно стоявшую у стены. Она упала на них двоих, добив. — Господи, они были людьми! — почему-то на эмоциях восклицает Кайли, инстинктивно потянувшись вперед, но ее останавливает холодное дуло пистолета под подбородком. — Я так и не услышал, где блядская Тринити, — говорит сквозь зубы, но сдержанно. Он мог с легкостью прострелить и ей череп, но как ей тогда двигать языком и отвечать на вопросы? Он хотел, но не мог. Больше всего в его бездушности раздражало, что он не мог лишать жизни тогда, когда хотел. Букашки так быстро начинают раздражать и шуршать под ногами… — Я же сказала. На базе. — Где база? — вдавливает дуло сильнее, пока ее затылок больно упирается в плитку. Звонит телефон в кармане джинс. Сэм стиснул челюсть, еще несколько секунд удерживая зрительный контакт. Ну, он удерживал. У Кайли то закатывались, то закрывались глаза от ощущений горящих вен, по которым растекалась кровь мертвеца. — Дин. — Почта развозится не только на территории Денвера, — сходу слышит в трубке. — Почтальоны уехал за город, остановились у заброшенного амбара в лесу. Если только они не привезли корм для белок… Пока Сэм слушает Дина, он внимательно впивается взглядом в глаза Кайли. Не уверен, видел ли он их вообще или использовал как опору для прыжка в красочную картину амбара. Заброшенного. Наверняка большого. Идеально для вампирского жилья. База. Сэм не видит глазами амбар, но он уже там. Водит рукой по стенам из бревен и нюхает кровь, которая остается на кончиках пальцев… вампирская, пахнет жженным сахаром, и человеческая, как железо… — А еще они выносят человека из грузовика. Не очень законная посылка, — уже более напряженным голосом комментирует Дин, пока сцена перед ним продолжает рисоваться. — Дин, это Тринити. Посмотри, — его там нет, но… Сэм уверен. И Дин напрягается еще больше, потому что молчит. Потому что с прищуром он наблюдает за телом, которое несут и заслоняют своими телами двое неизвестных. Но зачем Дину искать черное каре, когда он видит джинсы и черную кожанку издалека. Когда они успели проебаться? И почему так часто начали проебываться? Почему он начал? — Дин? — якобы волнуется Сэм и замечает дрогнувшую улыбку на лице вампирши перед ним. Он вкалывает еще немного яда, чтобы улыбка задрожала и превратилась в яростную сжатую линию. Дин? Дин больно натирает переносицу, обронив взгляд себе в ноги. — Как это произошло, — не знает, спрашивает ли вообще или вопросительной интонации нет… задает ли вопрос Сэму или себе. Задает вопрос про Тринити или вообще, про жизнь. Как мы постоянно оказываемся в идиотских ситуациях. — Мы-мы что, разве не ждали пятнадцать минут? — Они успели за пятнадцать минут. Это вампиры, Дин. Весь бар — вампиры, и Кайли тоже, она у меня. Возвращайся обратно. Поедем к амбару с ней. Не весь бар — вампиры, пара человек только что умерли от пуль, но да ладно… От упоминания амбара и фразы «с ней» Кайли замычала и заерзала. — Дин. Едешь? — настраивает состояние Дина на рабочее, как струны на гитаре, чтобы сбросить его противный звон в голове сейчас бы зайти туда и снести голову каждому уеб… Покрутил, настроил, мотор в трубке заводится. — Жди у бара. Звонок прерывается. Сэм с удовольствием убирает телефон обратно в карман и возвращает все внимание Кайли Морган, которая не валялась на полу только благодаря его руке, поддерживающей за подмышку. А шприц торчал в ее шее самостоятельно, как бутафория. Достает шприц, кидает ее руку себе на плечо и тащит на выход. Перешагивает препятствия в виде ног в коридоре, обходит лужи крови, смотрит на слабые шаги Кайли, туалет за спиной, впереди — столики и барная стойка. Пустота, как будто заведение и не было открытым сегодня. Вы не поверите, но… верный бармен Томми не свинтил. Стоял и караулил входную дверь, ведь стоит одному обычному посетителю зайти и их каннибальскую лавочку прикроют. Трупы не кричат «добро пожаловать». Заметив полудохлую Кайли на плече охотника, трясущийся Томми (кудряшки на голове тоже тряслись) поворачивается лицом к ним и поднимает руки вверх. Пистолета ни у кого нет, ему мерещится или что… Сэм застывает. Все-таки Томми мешает пройти. — Вызвал подмогу? — уточняет Сэм. Томми мотает головой, засматриваясь на шприц с кровью в свободной руке Сэма. — Хочешь помешать нам уйти? И он снова мотает головой, не раздумывая над вопросом ни секунды. Осознает свое местоположение и отпрыгивает от двери, оставляя руки поднятыми у головы. — Отлично. Приятно было познакомиться, Томми, — и шаги их торопливо подводят к освободившемуся проходу. Дверь открывает, почти выходит и оборачивается. — Не расслабляйся, я за тобой вернусь. И уходит, быстро минуя крыльцо. Сэм мог поспорить, что свежий и молодой вампир Томми выпрыгнет в окно и убежит сломя в голову в лес через секунд тридцать. Расслабиться он не сможет, пока не добежит до следующей вампирской базы, что ж, удачи ему пробежать целое Колорадо? Возможно, в Вайоминге ему повезет больше. Импала уносит их за город, в поля, и вместе с трассой скрывается в высоких елках. Кайли плотно связали руки. С кровью мертвеца в организме — ее максимум это завалиться на задние сидения и положить смиренно голову на кресло. Так она и сидела в одиночестве, с приоткрытым ртом, изредка хрипло вдыхая лесной воздух, доносящийся ветром. Молчала, чтобы не растрачивать силы попусту. Сэм хмуро смотрел вперед. В руке крутил заново заряженный шприц. Дин поглядывал в зеркало заднего вида. Дорога прямая, елки все одинаковые, как будто с фабрики, взгляд слегка замылился от скуки. Прокашливается… — Ну, Кайли, — начинает громко и демонстративно, вызывая в первую очередь косой взгляд Сэма с пассажирского, — расскажи мне, всегда ты была такой сукой? — стреляет взглядом в зеркало и не замечает никакой реакции. — Или вампиризм развивает скрытые таланты? Сэм усмехается и продолжает смотреть вперед, на дорогу. Невозможно не согласиться с вопросом. Невозможно его не задать. Хотя, знали бы они, сколько раз задавала его Тринити в стенах Стэнфорда; не прям «сука», но что-то вроде «Кайли, ты тоже приемная, сходи быстрее к психологу» приходилось выслушивать. Трин в ответ прилетало «аналогично», и по итогу никто из них двоих не шел к психологу. Мы никогда не идем к психологу, потому что наши проблемы вдруг начинают звучать очень смешно, когда произносятся вслух. И вот, посмотрите, лучше бы Кайли сходила на сеанс… вряд ли бы она оказалась на заднем сидении у охотников в машине, если бы послушала однокурсницу. Хотя и однокурснице сейчас не лучше, в общем… умных в радиусе нескольких километров не предвидится. — А у тебя с братом всегда был одинаковый вкус на девушек? — заикается и хрипит, но договаривает героически фразу до конца, смеется, стирая легкую улыбку с лица Дина. Не ожидал. Он в замешательстве хватает взглядом зеркало заднего вида. — Типаж «жертва педофила»? А Сэм вообще в чьей команде? Он шумно усмехается еще раз. И как ее поврежденный мозг варил тупорылые шутки, да еще такие, которые заставляли Дина незаметно закивать, но не чтобы оценить дерзость. Дин возвращает взгляд на дорогу. — Понял. Сука от рождения. И жмет педаль газа в пол. Амбар сам себя не выпилит. Одинакового вкуса на девушек у них никогда было, ее замечание явно выплюнуто, чтобы не позволить братьям в край расслабиться и оборзеть, понятно, но… Одинаковый вкус? С чего такие выводы? Нормальный Сэм любил самых тихих. Таких, которые сидят за последней партой и пишут стихи. Он всегда видел в них себя, такого же непонятого человека и… честно говоря, ему больше хотелось жалеть, чем любить. Хотелось спасти, а не переспать. А если уж он им таким нравился, что они за руку вели в постель, он, конечно, исполнял желания… О Сэме, побывшем в аду и говорить нечего. Он трахался каждый раз, когда кто-то строил глазки. Утолял жажду всегда, когда подворачивалась возможность, когда она падала к его ногам. Поэтому Трин не совсем его типаж. Возможно, в лучшие времена, она бы ему понравилась, он бы спас и влюбился, как обычно, но сейчас она просто заноза под ногтем. И вообще… …Кайли вообще видела, какие девки нравятся Дину? Она вообще знает, что она его типаж? Не будь у нее клыков в деснах (две недели назад), она бы понравилась и Дину. Что поделать? Питал слабость к самоуверенным в себе дамам и знающим себе цену. Они всегда пробуждали соревновательный дух, ведь ни одна из них не голодна, все обожательницы своего отражения в зеркале, ждущие блестящий ходячий кошелек… Но Дину никогда не приходилось выдумывать кабриолеты и виллу в Майами. Его голос, его поглаживание стакана, его мягкие взгляды всегда надламывали их потребительские принципы. И вот она уже сидит в красном облегающем платье и слушает одинокого дальнобойщика про его путешествия по штатам и думает… позвать его в номер сейчас или для приличия через пару бокалов? О, ему всегда хотелось немного игры и немного сладкой победы на губах. Ничего не сравнится с контрастом недоступной волчицы за барной стойкой и размякшей в его руках кошки, которая только и могла мурчать в его ухо «Дин…». Поэтому, как вы поняли, Трин не его типаж. Он не замечает таких, а если замечает, то оставляет Сэму, даже если такая ему в кой-то веки и понравится. Потому что… этим девчонкам он не нужен. Если они думают, что нужен, если они будут плакать и умолять его, что «нужен», он усмехнется и скажет «нет, не нужен». Такие влюбятся, и что ему потом делать? К грузу вины не хватало еще проклятие влюбленной за разбитое сердце… Он бы не хотел травмировать молодых и неопытных, потому что он-то точно не влюбится. Точно не останется. Точно о ней не вспомнит, если, конечно, в ее городе не поселится шайка вампиров. Трин не его. Типаж. Он лишь хотел отрубить голову каждому кровососу лично, у кого хватило наглости ее тронуть. Но больше всего он злился на себя, потому что снова она оказалась не под его защитой, а в каком-то заброшенном амбаре. Скулы сводит. Вселенная снова пугает его не спасенным человеком, только с Трин каждый раз будет хуже. Каждое спасение связывает ее с ним на уровне мыслей, потому что он запоминал ее полные ужаса глаза, зажившие укусы и царапины, каждый раз причина — они, и когда ее снова забирают… Спасти два раза и не спасти следующий раз будет смертельно больно. Будет уже невыносимо. Придется выпадать из охоты и неделю молча смотреть телевизор, а это дорого стоит. Да, такое отношение он способен в себе вырастить только к близким людям, но… Да, Тринити он теперь походу считает близким человеком, отъебитесь. Может, он просто давно не рубил головы? Амбар прямо по лесной тропинке и налево. Почтовый грузовик все еще стоял. Около него курили двое или трое, трудно разглядеть. Еще одна курящая рука торчала с водительского места. Сэм рассматривал амбар в бинокль, пока машина была запаркована между деревьями. У лужайки около амбара еще двое с дробовиком и пистолетом. Совсем что ли, ахуели? Внутри амбара точно Тринити и точно кто-то еще. Слишком много для двух охотников, пусть и с оружейным магазином в багажнике. Могут окружить, и уже никакие танцы с мачете не помогут. Оба Винчестера тяжело вздыхают, не комментируя. Вздохи понятны. Озвучка не требуется. Сэм убирает бинокль от глаз и смотрит на Дина в ожидании. Но он уже сидел с телефоном в руках и копался в контактах. Набирает, звонит. Машина слушает громкие гудки. — Надеюсь это не какой-то поумневший монстр, который звонит с твоего номера и просит за тебя выкуп, — бурчат недовольно в трубку. Дин мгновенно улыбается, зная, что его голос поднимет настроение. — Вряд ли мы им нужны живыми, Бобби. — Уже ничему не удивлюсь. Что случилось? — ведь ни один звонок Бобби не начинается с «как дела?» и не заканчивается «и у нас все хорошо, до связи». Его контакт прозванивается в самом темном углу. В самом непроходном тупике. Там, где физическая сила не решает, приходится звонить книжному менеджеру. Дин немного молчит и еще раз прогоняет все варианты в голове, прежде чем говорить. — Есть знакомые охотники в Колорадо? Дэнвер? — Что, настолько большая шишка в городе? — где-то далеко, Бобби потянулся за записной книжкой. Эх, если бы… вряд ли альфа прячется в шкафу заброшенного амбара. Губы Дина кривятся в ухмылке, когда он сам рассматривает довольные лица упырей у грузовика. С головами будут прощаться с таким же безудержным весельем. — Нет, штурмуем вампирский наркопритон.

***

И все как всегда… в лучших традициях триллера. Почему Тринити всегда достается главная роль, если она даже на прослушивание на записывается? По ощущениям — ее привязали к электрическому стулу, а по факту — телу настолько хуево, что казалось — боль бесконечна. Обычный неудобный деревянный стул. Обычные сухие, колючие веревки: и руки привязаны к подлокотникам, и ноги привязаны к ножкам стула. Да эти вампиры ей льстят! Могли бы бросить в сено, потому что встать и уйти у нее все равно бы не получилось. Максимум доползти до входной двери и получить дробовиком по голове. Запах пыли и затхлости. Пол скрипел старыми, прогнившими досками. Кто-то ходил рядом, но Трин не может пока осознать. Почти вся поверхность усыпана сеном. Слева коридор, ведущий в комнату с еще большими посыпками. Каждое строение здесь из дерева, очевидно. Справа, еще одно пространство, отделенное двумя столбами. Впереди, через метров пять — закрытая дверь и пробивающийся сквозь щели вокруг нее солнечный свет. Но это все мечты. До двери еще доползти надо, потому что около Тринити нарисовалась какая-то больничная палата, когда у нее все-таки получилось открыть глаза. Вот почему она бредила электрическим стулом. Руки привязаны тыльной стороной ладони вниз. Оба запястья покалывали острой болью, будто бы в вены воткнули иглы… черт, в них воткнули иглы. Из нее торчали две красные трубки, катетеры, ведущие в небольшие вакуумные пакетики. Готовили вампирский сух паек. В углу за ее спиной стояли уже наполненные пакеты, и от их вида можно было сблевать. И давно из нее выкачивают кровь? Уже неизвестно, что именно действует на слабость. Снотворное в виски или потеря крови. Она надеется, что выкачать из нее хотят не все литры, хотя, как же похуй и хочется спать… — Я думал, ты сдохла. Говорит с ней фигура, стоящая у стены и облокачивающаяся на нее. — Тринити… Немецкое имя что ли? — бормочет себе под нос, риторически, а Тринити отвечает про себя… латинское. — Как живется без крови, нормально? — продолжает кошмарить. — Хочется пить? Живется в принципе не нормально, при чем тут кровь… И сходу издевки, прилетают ей как пощечины, ни за что. Как всегда, она просто груша для битья, как и в Стэнфорде, самая доступная и немного колючая, об кого можно почесать кулаки. Она же в проигрышном положении. Зачем унижать еще больше? Может, он еще хочет пнуть ее стул, чтобы опустить ее максимально и повысить своего эго… Трин приглядывается с мутным зрением и видит молодого, худого пацана, похоже на панка с дурацкой зализанной прической и кругами под глазами. Реально наркоманы. — Я знаю, ты хочешь пить. Могу предложить свою кровь. Хочешь? — и смеется, раздражая слух Тринити, она морщится и дергает головой. Она не вампир, ее не обращали, но как же кружится голова и как же хочется пить… — Сколько вы выкачали? — интересуется ломанным голосом, пытаясь хоть на миллиметр подвигать намертво привязанные руки. — Почти литр. Больше и нельзя, а то босс уволит, — вздыхает и осматривается вокруг от скуки, посвистывая и отталкивая носочком от себя разбросанное сено. До Трин доходит с опозданием, потому что снова она в положении, в котором не может соображать. Она помнила, как попала сюда. Она помнила, что Кайли тоже обращенная. И что самое важное — Винчестеры ищут альфу. Трин его не ищет, по крайней мере это не ее первоначальная цель, но зарубить самого первого вампира в нынешней обстановке звучит очень приятно. Не ей рубить, роль палачей все еще исполняют Винчестеры, но поспособствовать можно. — Какой босс? — додумывается спросить после минуты молчания. Пацан загадочно и весело улыбается. — Такой же, какой и у тебя. Или какой был. Чего? У Трин нет даже времени осознать, про какого босса он говорил и почему он для них общий. Возможно, у пацана должность нести херню и вводить в заблуждение? Что же, план перевыполнен, Трин в полном замешательстве и ей даже не дают спросить. Замок у деревянной двери простреливается с пистолета. За ситуацией, развернувшейся дальше было трудно уследить. Мелькали клыки. Доносилось шипение и крики. Метал переливается на солнечном свету. В комнату врываются неизвестные Трин люди, и они бы рады помочь, но им самим бы не помешала помощь. В амбар залетают другие, нападают, кусают, и непонятно у кого из них слетают головы… Но у кого-то точно слетают. Трин вжимается в стул, сидя и вынуждено наблюдая за месивом в первом ряду. На нее больше не обращают внимания, как на мебель. Как она любит. Одна команда — вампиры, другие — явно обычные люди, которые умели обращаться с оружием. И все пытаются выжить. Даже Трин готова была ускакать на стуле в лес. Пытается, дергается, пока веревки оставляют красные отметины на запястьях, но ее максимум — упасть боком на деревяшки. Катетеры из вен вытыкаются и улетают, остаются приклеенные ватные диски с пластырем на коже, но отлепить себя от стула она не может. Магическим образом развязать веревки, как во всех фильмах, не получается… Поэтому Трин продолжает ерзать. Пока кто-то в переполохе не обращает внимание. Веревки срезают ножом во всех четырех местах. Голова все еще кружится, комната перед глазами плывет красным (кровь брызгала на стены и иногда долетала до зрителя), перед ней все еще дрались, но… неизвестный поднимает ее за плечи и садит на пол, как тряпочную куклу. — Тринити, — щелкает пальцами перед глазами, вынуждая глаза сфокусироваться на возникшем лице. И Трин никогда не рисовала, но вот она думает, что у нее получилось по памяти… Нет ничего, что могло бы приготовить ее к знакомым очертаниям в заброшенном, лесном амбаре. К щетине, которая будто бы остановила свой рост лет семь назад. Все то же замшевое черное пальто (как у крутого детектива), которое Тринити провожала, глядя на него из своей детской комнаты. Все такие же взволнованные голубые глаза, которые всегда напоминали воду, но которой она никогда не боялась. Единственное море, в котором можно было остановиться и не плыть, отдохнуть, позволить себя нести… Можно было когда-то. — Тринити, прости меня, — времени у него нет, чья-то голова и обезглавленное тело падают в проходе. Его рука ложится на черные волосы, крепко проводит по ним и спускается к шее, обнимает. Застывший в пространстве взгляд впитывает каждую черту лица человека перед ней. Запоминает снова, хоть она никогда не забывала. А ему приходится рисовать Тринити заново, потому что… когда он ушел, ей было одиннадцать. — Прости, что ушел. Прости, что ухожу снова, — бормочет, держит себя в руках, как подобает мужчине и отцу, пока у Трин льются слезы из стеклянных глаз и оставляют грязевые разводы на щеках. Текут медленно, незаметно, как из вен. Ее лицо не двигается, ни один мускул, да и вообще, вряд ли она дышала, пока смотрела и слушала свое ожившее воспоминание. Он нежно берет ее руки в свои и кладет что-то. Инородный предмет она чувствует и опускает взгляд к ладоням: визитная карточка с изображением грузовика. — Позвони, когда будешь одна. И он пытается надышаться ею напоследок. Запомнить ее в новом возрасте, чтобы исчезнуть, и чтобы, видимо, вернуться еще через семь лет. Воссоздать травму. Поселить в ней новую. Посмеяться над ее попытками забыть исчезновение единственного кровного родственника. Потому что… проще думать, что твой отец давно мертв, чем знать, что он жив где-то без тебя. Трин не сможет больше оправдывать его. Не сможет помочь себе крепко спать. Потому что папа жив, но вот он призраком исчезает с ненормальной скоростью, потому что не хотел погибать в засаде охотников. Его руки холодные, потому что в теле не циркулирует кровь. Сердце давно не бьется. И у него такая же бледная кожа, как и у всех здесь упырей. Отец таким не был, он таким стал, Трин точно помнит год, когда он перестал появляться дома. А еще, когда Трин остается сидеть у стены и не видеть перед собой всплески крови, она вспоминает Кайли… «Твои родители тебя любят и они тебя нашли, а выпиваю блядский напиток я…» Мысли нехотя выстраиваются в ряд, и ей уже непонятно… она говорила, что все ее родственники мертвы, потому что это факт, или потому что так хотелось ей? Так хочется сейчас, ведь папа-вампир звучит как приговор, даже если вампир не с рождения. Звучит, как очередное проклятие, а его корни пока не найдены. По ощущениям, корни змеями обнимают конечности и утаскивают за собой… И чем больше сопротивление, тем сильнее они сжимают. Визитная карточка сминается в кулаке под давлением мыслей, которые она перестала контролировать. Осознает, отдергивает себя, вспоминает про карточку, искривляется и засовывает ее в задний карман джинс. Падает лепешкой на другой бок, пока кривит спину, но успевает смягчить падение локтем. Голова все еще кружится, литр крови все еще потерян. Взгляд тяжело срывается к венам, из которых медленно продолжала вытекать кровь, но уже мимо, уже зря, уже даже не для вампиров, уже просто, чтобы ты сдохла, наконец и перестала распространять семейное проклятие на других… Так босс амбара — папа? Пытался обратить — папа? Как это осознать? Ее рывком поднимают с пола и пытаются поставить на ноги. Удерживают сильные руки. Смена положения рассфокусирует взгляд, и ей нужно снова прищуриться, чтобы разглядеть. Как же заебал этот фильм ужасов, смените канал. — Эй-эй, нормально? — спрашивает гребанный Сэм Винчестер, от вида которого ей хочется смеяться. — Ну и везет же тебе на вампиров, — шутит и одновременно приклеивает обратно пластыри с ватой на открытых венах. Якобы заботится, чтоб ненавидеть его не оставалось причин. Он поступает, как обычно, по всем крысиным принципам, но Трин сейчас равно, пусть хоть сам Гитлер воскреснет, чтобы перелить свою кровь, хоть кто-нибудь бы помог… Уже кажется, что она бредит. Сэм Винчестер снова спасает ее от атаки вампиров. Судьба или неоконченное проклятие? Какой бы стальной не казалась его кожа — лоб разбит и по нему течет кровь. Ладони — в царапинах. Он тоже живой? Он тоже чувствует свою боль, или сквозь адреналин готов сражаться с оторванными конечностями? Его рука ложится на талию и полностью обнимает ее. Он прислоняет ее к себе, к своему торсу не нарочно, хочет помочь ей устоять на ногах, как мило с его стороны отыгрывать роль… Все-таки, воскресший Гитлер будет лучше, чем постоянно спасающий тебя дьявол. Дьяволу что-то нужно взамен, иначе бы он не приходил за тобой… Его вторая рука нагло скользит по пояснице и лезет в задний карман джинс. Что бы не чувствовала Тринити — это она чувствует, и ее голова больше не пытается увернуться от Сэма. Нет. Она смотрит на него очень вопросительно и хочет спросить, просто сил нихуя нет повернуть язык. Сэм замечает недовольство, когда достает визитку и держит ее между двух пальцев, как сигарету. Трин хочет поднять к ней руку, но Сэм отдергивает свою в сторону, как будто играется с собачкой. — Даже в семье завелись. Ошарашенный взгляд впивается в наглое, непоколебимое лицо. Он знал, зачем брал визитку и знал, чья она. — Ты знал? — о, сколько всего заложено в этот вопрос… Вопрос риторический, ответа можно не ждать. Вопрос с обвинением, потому что «знал». Вопрос отбрасывал Тринити в начало, бил обо асфальт и заставлял ползти до своей комнаты, которую она снимала в Стэнфорде, чтобы посмотреть на двух агентов ФБР еще раз: в этот раз присмотреться внимательнее к двухметровому терминатору и заметить едва уловимую усмешку в глазах. Кажется, он изучил ее семейное древо прежде, чем переступил порог. Трин знала, что ее взяли по причине полезности, и что с ней разрешение дела ускорится, но Сэм ставил не на связь с Кайли… а на вот эту визитную карточку. Сэм не реагирует на вопрос. — Мы здесь благодаря тебе, атакуем вампирскую базу. Ты должна гордиться собой, а это, — показывает визитку в пальцах, но ее взгляд сфокусирован на его губах, которыми он отчаянно и радостно произносил правду. В кой-то веке. И когда Сэм говорит правду, он пугает еще больше, — это взрослые разговоры, Трин, — объясняет бессовестную кражу. — Беги в машину, пока тебе голову не откусили. И, конечно, как обычно, больше всего хотелось подраться с Сэмом Винчестером, а не с какими-то монстрами. Выйти на ринг, ударить его наконец рукой, ногой, выиграть хотя бы раунд, но еще ни разу не получилось даже дотронуться до него, чтобы он об этом не узнал. Ее тело выносят на улицу и оставляют у прохода. Сэм не мог тащить ее до машины, потому что вампиров тут оказалось штук двадцать, не меньше, а поляна перед дорогой усеяна обезглавленными трупами. Каждый в своей луже. Все свежие, кровь хлестает, не останавливаясь. Как жаль, что Тринити стала хорошо видеть при дневном свете. И как хорошо, что она стоит на своих ногах. Качается, как осенний листик на последнем издыхании. Ни оружия, нихуя… Оборачивается и слышит сзади крики, падающие на доски тяжелые предметы, лезвия, осознание: умирали не только вампиры. Поляна свободна, опасности не представляет, только тела переступай и не споткнись об чье-то мясо… Но из стороны машины бежит еще одна знакомая. Дура с завязанными руками за спиной и лохматым, уже не зализанным хвостом. Но как? Трин стреляет взглядом в Импалу и видит разбитое окно задней двери. Переводит взгляд снова к Кайли, хромающей. Понимает, что примерно происходило, и что лучше Кайли не попадаться Дину на глаза. Они застывают в нескольких метрах и смотрят друг на друга, изучая слабости. Вроде, все предельно ясно — вампир и человек, нужно драться, таковы правила в природе, но у одной нет оружия, а у второй завязаны руки. И что вообще Кайли здесь забыла? Хочет убежать, но по лесу без рук далеко не убежишь? Может, где-нибудь через эти елки сейчас бежит Томми, интересно, далеко ли он ушел… Противно рыскать взглядом по поляне с отрубленными головами и застывшими на них глазами, но Трин вынуждено осматривается и находит. Наклоняется и берет в руки скользкий дробовик, который тут же потянул своим весом к сырой (от чего?) земле. Руки пачкаются чьей-то кровью, чужой. У Трин еще и в животе мутит, хочется выкинуть оружие обратно… Покачивающийся младенец с дробовиком вызывает смех у Кайли напротив. И как они докатились до такой жизни после стэнфордских шкафчиков? И почему Кайли все еще смеется над попытками Трин быть сильной? — Ты хоть знаешь, куда нажимать, а? Продолжает смеяться, потому что права. Трин только в фильмах видела работу с дробовиком, а на деле… ей даже страшно нажать на курок, вдруг действительно вылетят патроны и пробьют живому существу череп? Направляет дробовик на цель, как пистолет, еле-еле удерживая его в руках. Смех Кайли прерывается на пару секунд. — Да у тебя духу не хватит выстрелить. Все как обычно. Мэтта ты тоже не смогла прикончить, всю грязную работу сделали за тебя, — начинает лить бесконечный поток накопившихся язвительных мыслей, которые она не успела высказать в баре, потому что есть вампирские протоколы, а теперь… Теперь в ход пошел туз, Мэтт, триггер. Кайли наводит ее на еще одно осознание, вспоминая мертвого Мэтта. Слишком часто она о нем вспоминает, чаще чем Тринити, словно настолько он ее раздражал. Или Трин. Или он вместе с Трин. В любом случае, Мэтт был обращен по вине кое-кого. И Тринити нужно лишь вспомнить. Соединить рисунки в голове. Ноги переминаются с места на места, плечи разминаются. Трин сжимает крепче дробовик и дрожит, готовая сорваться с ветки осенним листком, хотя когда-то была красивая, молодая, растущая к небу… — Наклонись! Неизвестно, кто кричит за спиной, но она на всякий случай наклоняется. Поверила. Кайли стреляют в бок, куда-то в кишки, и лучше этого не видеть, чтобы мозг не предлагал красочные картинки на ночь. Трин видит и отползает подальше от поляны и раненной, ближе к амбару, выбора нет. Стрелял Дин. У него из арсенала мачете и пистолет. Зачем они брали пистолеты? Дин почти сделал шаг к Кайли, как его хватают за шиворот из амбара. Очередной, еще живой, вампир. Руку с мачете бьют об стену, мачете отбрасывают в траву, самого Дина кусают, и начинается обычная мужская драка на кулаках. Похоже на последнюю битву героя и злодея, но каждая битва Винчестеров выглядит, как последняя, а после нее всегда еще и еще.. И Трин бы встала и убежала на полусогнутых, как положено сделать людям ее категории, не охотникам, но у Дина пустые руки. И ее сердце выбивается из груди, перебивая страх. Она ползет на ринг на локтях, на животе, и все, что она может — она делает. Она по-скотски хватает вампира за ногу, а тот неизбежно падает. Смерть настигает его в считанные секунды. Голова отделяется от тела прямо рядом с Тринити. Неизвестно, какая по счету голова слетает благодаря мачете Дина… Неизвестно, какая по счету сегодня или вообще? Некрасиво, отвратительно, травмирующе, но что делать? Нет времени даже посмотреть на Дина, который в крови, с отдышкой, в стиле маньяка, стоял против солнечного света, и спросить его: да как ты живешь с этим? Он бы ответил: я не живу. — Бери дробовик и ползи в машину. Быстро, — злобно шипит ей Дин, смотря сверху вниз на полудохлую ящерицу. Не хватало поле боя совмещать с детским садом. Конечно, его мозг сейчас пульсировал от злости и адреналина, сколько уже голов послетало и сколько еще осталось… а унести Трин будет риском для обоих, для всех живых на амбаре. Нужно уносить себя самой. Кайли убегает с кровоточащим животом за амбар. Дин зашагивает обратно внутрь, чтобы помочь охотникам. Ребенка оставляют за пределами кровавой вечеринки. Это взрослые разговоры, Трин, слышит голос сами знаете кого в своей голове. И голос был прав, но не настолько прав, чтобы отнимать визитную карточку… Трин тянется за дробовиком и бежит за Кайли. Пахнет дождем. Кайли со связанными руками уже никого не интересовала. Она не представляла опасности. Винчестеры хотели оставить ее в машине, чтобы забросить потом в бункер Бобби и пытать. Не упускать же возможность получить информацию по альфе? А если не по альфе, то по другим вампирским змеюшникам. Поэтому, если Кайли и убежит — скатертью дорога. Ближайший год ей все равно будет страшно высовываться наружу, чтобы случайно не получить топором по голове. Но блин, вы не понимаете… Она обратила Мэтта, сбежала, поймала в ловушку Трин, как же раздражало ее везение в крысиных делишках. Трин с пустой головой бежит за ней, потому что если ей сконцентрироваться на своих мыслях — она их испугается и скорее всего вернется в машину по приказу Винчестеров. Она не думает, зачем ей ловить Кайли. Не думает, зачем ноги сами несутся за ней, спотыкаясь иногда сами об себя, а иногда об людей. Ну или не людей: взгляд не рассматривал каждого лежащего на наличие головы. Еще одна дверь в амбар со стороны густого леса открыта. Доски в ней выбиты. Она бежит к проему, внутри видит коридор и бегущих сквозь него людей (второй бежал с мачете), прислоняется к стене рядом. У нее было не больше нескольких секунд, чтобы подумать. Отойти или помочь. Несколько секунд она тратит на то, чтобы отдышаться и не потерять сознание. В последнюю секунду выставляет ногу и делает вампиру подножку, крепко прижимая к груди дробовик, как мягкую успокаивающую игрушку. Вампир падает лицом в траву, Трин направляет на него дробовик, и, снова, в считанные секунды, от монстра отлетает голова. Неизвестный Тринити охотник кивает в знак благодарности, с незаметной улыбкой на губах. Тринити в ужасе задыхается, ее глаза натянуты на лоб, пальцы вокруг дробовика не разжимаются, и, скорее всего, ее так похоронят с дробовиком на груди, но… она коротко кивает в ответ, после чего, охотник исчезает за углом. Вампирская драка сильно отличается от той, что развернулась в раздевалке в Стэнфорде. Там Тринити просто отключилась, победа была достойной, а теперь приходится думать, как выжить. Стоило бы подумать, но Тринити не думает. Вместо этого, она бегло осматривает стену из темно-зеленых елок и понимает, что Кайли бы валялась где-то у их подножья, если бы попыталась сбежать в ту сторону. Именно так и произошло: она упала, споткнулась об ветки, когда побежала в елки, поднялась (взгляд Трин ее подмечает) и начала хромать дальше. Медленно. Бок истекает кровью, руки все еще завязаны. Трин наблюдает за ее исчезающей спиной в елках. Шагает за ней. На траве виднелись следы из капель крови. Кайли оставила дорожку, как будто из конфет, чтобы Трин было проще найти ее. Шагает за ней, как когда-то за ней шагал Сэм Винчестер, а она, задыхаясь, убегала. Она сейчас не думает об этом, иначе, она бы остановилась. Останавливаться не хочется. Она шагает за ней с терминаторским настроем, по дорожке из капель крови. Елки мешаются, но Трин уклоняется или убирает их руками. Не чувствует колкости на коже, потому что ей уже достаточно больно, что какие-то иголки могли вызывать лишь легкую щекотливость. Кайли впереди ускоряется, начиная бежать и опираться не на больную ногу. Молчит и бежит со стиснутыми зубами, потому что иначе — она бы рычала в агонии. Трин молчит также. Старается не думать, но… Раздражает, что ей сошла с рук долголетняя травля. Стольким отбитым затылкам в Стэнфорде виновница — она, но ей ни разу не вернулся бумеранг. Раздражает. И дело даже не в обиженной Тринити, а в куче других беспомощных, за которые хотелось отомстить. Отомстить! Трин бы не назвала себя обиженной, скорее болезненно и внезапно справедливой. Заряжен ли вообще дробовик? Трин останавливается и стреляет в ствол елки, мимо которого пробегает Кайли. В ответ получает молчание и уклон в сторону. Щепки разлетаются в пыли. От звука и отдачи выстрела в первую очередь вздрагивает Тринити, сглатывает, и шагает за ней. Капли дождя смывали с лица грязь, но не очищали. До конца уже не очистишься. Трин закапывает себя дальше: Раздражает, что вселенная простила ей плохие выборы. Тринити не простили ничего. Или может штука в том, что простить надо себя? Потому что Кайли рожденная без совести, изнутри никакие кошки ее не грызли. Что ж, тогда она раздражает еще больше. Нечестность позволила ей выиграть. Вселенная награждает приемной семьей. Плохую девочку выбирают и строят ее жизнь заново по кирпичам. За что? Трин останавливается и стреляет еще раз: на половину цепляет ствол, на половину задевает Кайли. Неизвестно, падает ли та от утомленности или от попадания. Стрельба у амбара слышится за спиной, амбар недалеко: построение из светлых бревен светится сквозь ветви. Издалека выглядит, как алтарь, но ахаха… Трин шагает к ней, лежащей в конвульсиях, поступает нечестно. Поступает как Кайли. Поступает как Сэм Винчестер. Ученик превзошел учителей. Кайли не оценит, но Сэм мог бы и погордиться (он гордится). Отвратительно. Поступает, как настоящая, прирожденная тварь, жаждущая причинить боль. Кто-то ее этому научил, а возможно никто. Возможно годы удерживания слез вызывают кровопролитие. И слава Богу не слезы. Слава богу можно кому-нибудь прострелить бошку, чтобы не заплакать. Лежачих не бьют, но Тринити и не собирается бить. На подходе к ерзающему телу в траве, грязи и иголкам, она замедляет шаг. Смотрит, потому что… отчасти хочется лечь рядом, потому что Тринити устала принимать решения. Каждое до этого момента — неправильное, так зачем снова? Смотрит, потому что… вампир или нет, Кайли была человеком, которая может умереть. Плохим человеком? А кто судья? У Тринити не чистые руки. Кайли умрет и без помощи патронов. Кровь мертвеца все еще бурлила в крови. Через пару шагов и пару откашливаний жертвы, Трин уже сожалеет о содеянном. Сожалеет о Кайли, которую отсутствие души привело умирать в колорадский лес, и сожалеет о себе, у которой дробовик нацеливается Кайли в голову. Как жаль нас, студентов, которые лучше бы продолжали цапаться между универских шкафчиков. Целится, целится, целится, и ствол начинает трястись в холодных руках. — У тебя не хватит духу, — заикается Кайли, лежа на сломанном боку и поворачивая голову к стоящему над ней палачом. Отсутствие кишков не прекратит жизнь, лишь замедлит ее и подведет к обрыву. У обрыва мы стоим за руку и доверяем друг другу. Уже не важно, кто виноват. — Зачем тебе Мэтт? — Тринити плачет сквозь сжатые зубы и прячется за стволом, чтобы ни одна живая душа не видела в ней мстительного убийцу. Придется впредь закрывать зеркала. В голове богиня Правды нашептывала про схожесть богини Нефтиды и Тринити… «Она боялась дневного света, потому что он раскроет, что все смерти лежат на ней. Ведь если нет мертвых — ее жизнь потеряет смысл. А ночь и вода — лучший способ потеряться». Какая-то богиня Правды была права, потому что видела в ей убийцу. — Зачем тебе было?.. — не может договорить и вжимается в дробовик, поправляет прицел, потому что пелена слез замыливает мишень. Но Кайли была некудышным кандидатом для пыток: ей смешно все. Начиная от отрубленных конечностей и заканчивая своей пиздатой жизнью. Настолько пиздатая, что можно истерически захлебываться смехом в мечтах поскорее умереть. Поэтому она смеется, поглядывая на Тринити. Параллельно кашляет. Мечты сбываются. В спинах, сквозь колючие ветки, пробираются Винчестеры. Пришли на звук выстрелов. Вдруг человек в опасности? Банальное замечание. Но Тринити не в опасности, она наконец-то выиграла. Нужно праздновать, что все живы. Почему же тогда Дин смотрит на девушку со стволом так, словно она умирает. — Чтобы он ни тебе, ни мне не достался. Винчестеры не слышат разговор. Только еще один громкий выстрел с нацеленным дробовиком в пол. Оттуда, где захлебывалась смехом и кровью Кайли Морган, не слышно больше ничего. Оглушающее эхо выстрела распространяется. Гудок в ушах вместо тишины, потому что игра окончена. Вампирам нужно рубить голову, но раскрошить череп тоже вариант… Вместо головы теперь — отбивная из фарша. Не остается ни дерзкой ухмылки, ни светящихся глаз, ни одурманивающего голоса… Дин вздрагивает, словно стреляют в него. Хочется пощупать себя по лицу, по животу, и проверить, не хлещет ли из него кровь? Конечно, куртка вся измазана вампирскими останками, кожа на лице — тоже картина современного искусства, но он боится собственных ран. Простреленной груди, ведь, почему так защемило? Вампиры убиты. Кайли мертва. Но смерть не снаружи, она внутри. На закате светит солнце, но над ними — капает дождь. Звуки дождя вместо праздничных фейерверков напоминают похороны. Не отрезвляет. Смерть дышит внутри, когда ты остаешься жив. Каждый вдох норовит стать последним. Один выстрел в небо, и ты уже тянешься к перезарядке. Одно лишение жизни, и следующая жизнь уже не кажется настолько значимой. Кайли мертва, как и хотелось, но теперь на счетчике у Тринити цифра 1, а это слишком много, чтобы оставаться нормальной. Конечно, Дин говорил ей взять дробовик с собой для защиты. Тринити стреляла не для защиты. И это ощущение не выветрить ни ледяным душем, ни хорошим сном, ни крепким алкоголем. Дин пробовал, поверьте. Смерть внутри почувствовал и Дин, потому что лучше бы Трин умерла, чем стреляла из мести. Месть убивает мстителя, каким справедливым бы не казалось намерение. И если это правда — то мы все давно не жильцы. И угадайте кто посоветовал ей захватить с собой дробовик… Дин не может сдвинуться с места. Молится и надеется, что стреляли в него, что умер опять он, потому что он уже сто раз привык. А не она в кого-то! И вроде бы все как обычно, плохие парни мертвы, наши не пострадали, но Дина нужно увозить на скорой в кислородной маске. Кас, отмотай время назад, твою мать, чтобы я дал ей дробовиком по разгоряченной голове! Кас… Кас не откликнется на такую мелочь. Смерть человека — нормальное, ежедневное явление. Смерть внутри — ежеминутное… Мы все погибаем по чуть-чуть каждый день, когда делаем неправильный выбор и отправляемся в другую сюжетную линию. И что теперь? Отматывать каждый раз, пока ты не запутаешься, где правда, а где ложь? Вот именно. Кас не придет, потому что в перспективе небес — важные люди живы. Что бы он сказал Касу? «Помоги, потому что человек сделал то, что не должен был»? Он был ответил, томно заглядываясь на горизонт: «так это человеческая жизнь, Дин». Будет тяжело жить дальше, ну… а когда было легко? Трин пролетает мимо Винчестеров призраком, так кажется Дину, и кладет ему в руки дробовик, типа спасибо, пригодилось, буду знать. Дин неосознанно принимает дробовик (вину), как приглашение на казнь. Они не говорят. Она не говорит. Ее неживое тело пробивается сквозь елки напролом, глаза не видят перед собой дороги. Как только она оказывается на поляне у черного входа амбара — падает на колени и блюет. Увиденные картинки — теперь в траве, смешанны с виски и желудочным соком. Винчестеры выходят за ней и вынуждено смотрят. Стоят. Дину нахер не сдался этот дробовик, он готов сломать его пополам об колено, но вместо этого — бросает разряженный на землю. Как иронично, в дробовике было всего три патрона. Остальные останутся трофеями в бревнах амбара. Из амбара выходят живые, но побитые охотники. Несколько парней и одна девушка. — Новенькая? — шутливо спрашивает один из них у Винчестеров, кивая в сторону самого слабого солдата. Тринити. Ее стошнило один раз, но она продолжала стоять на четвереньках и вдыхать воздух, вдыхать зеленую траву вместо расплющенных мозгов. Для охотников тошнотворно-сладковатый трупный запах — как запах после дождя. Запах «все кончилось». Дин не отвечает, потому что… он бы ответил матом. Нет сил. Он поднимает Тринити за плечи, чувствует, что она позволяет вести себя (еще бы у нее были силы сопротивляться) и уводит к Импале. Охотники идут за ними к своим развалюхам. Пару фордов, пара тойот, один минивэн и Импала. В любой другой день, Дин бы пришел в ярость от вида разбитого окна задней двери, но он смотрит в упор и не замечает. Видит лишь машину, которая способна увезти отсюда. Открывает дверь, усаживает Трин, придерживая за плечи, и садится за руль. Смерть и внутри него, но он уже давно не чувствует себя живым, поэтому еще одна ощущается как иголка под кожей. Неприятно, но бывало и хуже. Они все куда-то едут в тягучем молчании, утаскивающим Дина на дно болота. Корни их общего проклятия стягивают шею. Никто не умер, но лучше бы умер, чтобы была причина молчать. Сэм молчит, но если бы он спросил «куда едем?», Дин бы выбросил его из машины. А ехал Дин за охотниками, которые говорили что-то про дом в Колорадо-Спрингс. Видимо, их ночлег, их перевалочный пункт или постоянное место обитания — ему плевать. Он едет туда, чтобы передохнуть. Хотя уже чувствовал, что видит сны наяву. Машины перед глазами расплывались. В Колорадо-Спрингс их ждал двухэтажный дом. Как когда-то бар у Эллен и Джо, только тут — личный дом одного из охотников. В гостиной накрыли стол с банками пива и горячим. Работающий телевизор. Мягкие диваны, стулья, безопасность, бесконечные осознания. Разговоры об охоте иногда бывали полезными и успокаивающими. Сейчас — они были необходимым отвлечением. Каждый охотник был счастлив посидеть и поговорить с другим охотником, чтобы не чувствовать себя одиноко в больничной палате. С соседом-психом спокойнее… как будто ты уже вовсе и не псих, а непонятый до конца. Все разговаривали за столом переговоров, длиной четыре метра. Двухэтажный дом был похож на охотничий домик. На стенах сувениры из шкур или рогов. Трин не могла смотреть ни на одно мертвое существо, даже на деревянный стол, поэтому смотрела на говорящие лица. Отвлекалась. Словно видела их первый раз и последний раз (а разве увидит еще?). Наблюдала за актерами, за открывающимися ртами, читала по губам, но нихуя не слышала, кроме звона в ушах. За ней пришли. Смерть подходит с колоколом в руках. Пора. Трин цепляется за живых и продолжает читать по губам. Ее даже хвалят, когда обращаются к ней и вспоминают про удачную подножку вампиру. Трин вежливо улыбается, не понимая, почему остальные кивают и поддакивают. На всякий случай улыбается и кивает тоже, пока звон в ушах не прекращается. А голоса продолжают: да, я тоже не думал становиться охотником, но когда в мой дом проник вор, я выстрелил из папиного ружья, и потом просто не мог остановиться… Смелое заявление, подвязанное под ситуацию Тринити, но Тринити его даже не слышит, пока утопает в своей голове. Комментарий слышит Дин и быстро переводит тему. Иногда, сквозь водяную стену, до нее доносилось: Мы недавно накрыли целое здание почты с вампирами… Почему они занимаются почтой? Они развозят в грузовиках литры крови, еду другим кровососам… Хорошо освоились… А вампира-полтергейста не встречали? Та еще охота, мы неделю искали его клык, а потом пытались сжечь… Чей-то рот что-то жует, попутно поговаривая «после той ведьмы в Аризоне я вообще не могу смотреть на пирожные» и откусывает пирожное. Все-таки, все присутствующие в гостиной психи во главе с новеньким — Тринити. Она сидела в начале стола и молчала. Говорящие рты за столом — ее будущее. Когда проглотить очередную смерть (пирожное) будет невозможно, она будет смеяться над ней. Стакан воды у ее локтя выпит наполовину. Она остановилась, когда ее начало тошнить от воды. В голове все еще хлещет чья-то кровь. В голове Дин рубит головы, словно полена для рождественского камина. В голове дробовик стреляет, оставляя на траве мясную кляксу. Дженна, видела бы ты смерть собственными глазами, тут даже красок не надо, все уже нарисовано… Вода не пьется. Голоса смешиваются в один сумасшедший. Кто-то сидит и ест за столом, кто-то на краю с бутылкой стола, еще кто-то на диване у стены чистил оружие, кто-то на спинке дивана — ел. Взгляд Трин проходится по каждому лицу раз в минуту, чтобы не забываться и не закапываться в себе. Она проходится контрольным взглядом еще раз, пока обсуждение велось по поводу альфы перевертышей, и натыкается на Дина. Живого, спокойного, с банкой пива в руке. Буквально натыкается на него, спотыкается и мысленно хватается за стол, потому что никто из присутствующих не смотрел в упор на Тринити (иногда поглядывал из уважения, но смотрел — нет). Дин был тем, кто сидел на краю стола. Активно участвовал в разговоре, усмехался, шутил, заставлял весь стол смеяться, внимательно слушал остальных и комментировал… так вот пока он слушал — он засмотрелся. Потому что он на самом деле нихера их не слушал. Трин не смогла отвести взгляд, когда увидела. И она бы хотела перевести его взгляд на более понятный язык, но она не понимает его молчания. Не знает, что он хочет сказать, потому что, вероятно, ничего. Ему нечего сказать. Ему нужно просто посмотреть, чтобы самому грудь не разорвало. У него в голове на повторе стреляет дробовик, не в защиту, а с желанием. Смотрел на нее и представлял, как отнимает дробовик. Как аккуратно подходит со спины, но Трин слышит хруст веток, оборачивается и стреляет в него со страху. Столько разных сюжетов, но в каждом кто-то умирает, как всегда… Помочь он не может, да и не с чем помогать. Самому себе не изобрел лекарство, так чего ты смотришь так, словно нужно лечиться? Он смотрит с немым признанием: если бы ты умерла, мне было бы плохо. Дин отвечает охотнику про перевертыешй-собак и уходит на кухню. Прошли часы. Винчестеры освоились в новом доме, в котором планировали заночевать. Контрольный взгляд Тринити устраивает обход по гостиной тогда, когда Дин уже не сидел на краю стола. Зачем она только осматривалась? Взгляд не регистрирует его отсутствие. Ей словно хотелось доказывать из минуты в минуту, что она жива и она не бредит. Хотя лучше бы ей проснуться в Стэнфорде и побежать на физру… Смерть шепчет сквозь звон колокола — «Это взрослые разговоры, Трин, убегай в машину, пока тебе не откусили голову». Сэм. Взгляд целенаправленно ищет Сэма Винчестера в лице каждого. Вдруг он прячется? Вдруг он все время смотрел? Вдруг он стоит и держит на прицеле голову Трин, если той вдруг захочется пооткровенничать с друзьями. Он был тем, кто сидел на диване и чистил оружие от кровяной окраски. Над диваном, над ним — висят оленьи рога. Нашел, где сесть. Он комментировал и смеялся точно также, не привлекая внимания, непробиваемый агент ноль-ноль-семь. Рядом с ним на подлокотнике дивана сидела единственная охотница в компании шизанутых. Нашел, где сесть… Уверенная, смеющаяся громче всех брюнетка. На каждый комментарий Сэма — она смеялась и иногда толкала в плечо. Встает с дивана, подходит к столу, наклоняется и тянется через весь стол за двумя бутылками пива, открывает одну для Сэма. Они с ней чокаются в тайне от других, тем самым создавая интимную атмосферу. Понятно. Как он мог разговаривать с людьми, при этом пряча в своей одежде визитную карточку? Взгляд Трин сверлит его хладнокровное лицо, его щека должна уже задымиться, но Сэм ни разу не взглянет на нее за часы нахождения здесь. — Так вы по итогу нашли перевертыша домашних животных? — Дин возвращается в шумный разговор со спины. Рядом с недопитым стаканом кладет тарелку с бутербродом. Трин стреляет взглядом в новый предмет, словно видит в нем тикающую взрывчатку. Спустя несколько топающих шагов Дина обратно в компанию, она привыкает к возникшему бутерброду. Он не кусается. Его же принес Дин вместо лекарства от потери крови. — Это он нашел нас, в обличии хомяка Рика, — охотник смеется и показывает пальцем на Рика, который в ответ пожимает плечами. Стол смеется. Трин давит улыбку, как из тюбика с пастой. Дин больше не смотрел на Тринити, пока ел свой бутерброд и пил свое пиво. Никто за столом и не заметил, что Дин принес с кухни два бутерброда, потому что… а зачем им замечать? Мы же все здесь друзья, заботимся друг о друге, явление — нормальное, но Тринити не может перестать смотреть на бутерброд. И если она не начнет есть через пять минут — Дину придется укоризненно посмотреть… Последствия после выкачивания крови печальные. Головокружение, усталость в ногах, невыносимая жажда, но слава Богу — состояние поправимое. После неизвестно сколько литров воды и двух бутербродов (Трин сделала второй сама) ей стало лучше. Мысли просветлились, и вы не поверите, какая проблема застыла заголовком: Где моя визитная карточка, которую дал мне папа? Несколько раз Трин проверила свои джинсы, проверила кожанку, вытряхнула полностью рюкзак. Визитки нет. В полуобморочном состоянии она могла и не запомнить. Потерять. Может, отец-вампир ей вообще приснился? Может, Сэм Винчестер щелкнул перед ней штуковиной из «Людей в черном»? Профессионально вызывает галлюцинации ядовитыми, пристальными глазами? Вводит в гипноз и нашептывает «я тебя еще не убил, соответственно, ты будешь сходить с ума от ожидания…» На втором этаже четыре комнаты: пожилого охотника, молодого охотника, молодой охотницы и Сэма. Внизу осталась Тринити, потому что только внизу была одиночная кровать (не занимать же ей, по-королевски, двуспальную?), еще два охотника допивали виски в полумраке, а Дин уснул раньше всех в кабинете на раскладном диване. Трин час пролежала бревном на кровати, смотря в потолок. А на потолке рисунки: идет мерзкий дождь, стреляет скользкий дробовик, кровь надвигается волной, а когда Апокалипсис смывает все живое, он стоит с рогами на голове с открытыми объятиями — «это взрослые разговоры, Трин». И вот, посмотрите на нее, она злится на потолок. Раньше она злилась только в Стэнфорде на идиотов, и то, чтобы вывести Трин из себя надо было ударить не только ее, но и еще случайного прохожего… Только тогда Трин давала сдачи с размаху. Сэм Винчестер не мог разозлить Трин, потому что она не могла с ним справиться в любом случае. В чем смысл злиться? В чем смысл не спать и пытаться просверлить дыру в потолке? Трин надеялась, что два ее глаза — лазеры, а комната над ее комнатой — Сэма, которая должна вот-вот рухнуть, чтобы слишком ахуенно ему не жилось. И вы, наверно, думаете: Тринити, неужели ты собираешься драться с Сэмом Винчестером? Конечно нет, у нее еще не настолько самоубийственный настрой. Тем более, умирать от рук Сэма — немного стыдно, лучше бы вампиры откусили голову в амбаре, чем в очередной раз тешить его эго. Злость. Как он мог не обращать внимания на нее? Не помнить, что украл? Как мог беззаботно смеяться сегодня? Как мог управлять чужой жизнью и не чувствовать вину? Он относился к ней, как к пятилетнему ребенку. Отнимал опасные вещи (визитку). Хвалил за хорошее поведение (убийство). И уходил делать свои взрослые дела, без участия детей, ведь «это взрослые разговоры, Трин». Когда же блядский потолок рухнет? Из гостиной доносились тихие разговоры двух охотников. Убаюкивало, но не Трин. Трин не могла спать, прямо как бездушный Сэм, заразная болезнь. Она поднимается на кровати и опускает ноги на холодный паркет. Взгляд впивается в ее закрытую дверь, словно ненавидела она теперь дверь, а не потолок. На Трин надеты пижамные штаны и большая серая футболка, вроде бы, готовилась спать, но где-то лежащая визитная карточка не давала покоя. Вместо того, чтобы считать овец, она начинала считать визитные карточки… Открывает дверь и выходит в коридор первого этажа. Открытые участки кожи обдает сквозняком, а в нос пробивается сигаретный дым. Два охотника курили у открытого окна в гостиной, тихо договаривая остаточные мысли вечера… Глаза Трин сканируют арку в гостиную, закрытую дверь в кабинет Дина и лестницу на второй этаж. Оценивает обстановку как безопасную. Она обратилась в гребанного терминатора. Училась у лучших. Босиком поднимается по лестнице, практически перышком. На каждой ступеньке останавливается и прислушивается ко второму этажу. Тишина. Оценивает обстановку как безопасная, но не очень уверенно… В коридоре — несколько дверей. Каждый сделанный шаг вызывает в Тринити паранойю и заставляет оглянуться, ведь вдруг Сэм уже услышал ее и стоял где-то в темном углу? Сливается с темнотой? Но Сэм не мог ее услышать, потому что Тринити слышит его первой. Опередила наконец-то? Обыграла и уничтожила? Как же она не права, потому что из единственной приоткрытой двери доносятся приглушенные женские постанывания. Настолько ему все равно, что оставил дверь открытой. Обыграл и уничтожил, как обычно. Одной секунды увиденного в комнате достаточно, чтобы врезаться спиной обратно в стену: они занимали горизонтальное положение, он снизу, она сверху. Трин отдергивает себя моментально, ощутив больной удар сердца по грудной клетке. Сбивается дыхание, когда одна секунда начинается проигрываться перед глазами. Открытыми тоже. Противно стоять у двери и представлять. Неувиденные картинки вызывают рвотный рефлекс (снова, сука). От еды? От Сэма в кровати? Или от Сэма с другой? С какой другой, блять, Тринити… Она мышью ускакивает обратно на первый этаж. И если вы думали, что Тринити сдастся и ляжет спать, как же вы ошибались. Она лежит бревном на кровати еще час. Смотрит в потолок, не думая. Или она думала, что не думает, потому что в комнате, которую удалось увидеть, на полу лежала сумка (сумку Сэма она знала). Соответственно, трахались они в его комнате, и по ее непрофесиональным подсчетам, трахаться больше часа он не будет. Выжидает подходящий момент. Закрывающееся веки пружинятся обратно, когда фантазия рисует взволнованные глаза отца и его руки, протягивающие визитную карточку. И снова злость. Теперь уже привычка. Теперь если что — у дробовика есть свойство стрелять. Разговоры в гостиной давно прекратились. Глубокая ночь, и все кто хотел спать, уже спал. Тринити не могла спать, потому что думала о визитной карточке. Сэм не спал, потому что… ну он никогда не спал. И по аккуратным подсчетам Тринити (снова эти подсчеты), он не должен находиться в своей комнате. Должен уехать, уйти на веранду, что-нибудь, как он обычно делает ночью. Поэтому она опускает ноги на пол и выходит в коридор. Окно в гостиной осталось открытым, сквозняк лезет липкими пальцами под футболку. В считанные секунды она оказывается на втором этаже, вновь осматриваясь в мрачном коридоре. Из закрытых комнат у лестницы доносилось сопение. Как вы уже поняли, нормальные люди спят ночью. Осталось двое ненормальных. Приоткрытая дверь Сэма оставалась такой же приоткрытой, а две двери в конце коридора закрытые. Медленные шаги вновь путают ее собственный организм, вынуждая вздрагивать от своих сдержанных вздохов. Одно легкое покачивание от стены в сторону приоткрытой двери, и Тринити замечает: комната полностью пуста, кровать идеально заправлена (замел следы, как обычно), сумка стояла расстегнутой на полу, на стуле висели вещи. Заманчиво. Обстановка оценена как временно безопасная. Достаточно хорошо, чтобы устроить обыск без ордена, в стиле Винчестеров. Тринити проскальзывает внутрь комнаты боком, не сдвигая дверь ни на миллиметр. Сэм бы заметил. Сейчас нельзя даже сдувать пыль с подоконника, потому что он предъявит завтра утром. Где бы Сэм не был — задерживаться в логове врага рискованно. Времени паниковать и настраивать себя нет. Работай не настроенной и на панике. Руки первым делом лезут к вещам на стуле. Общупывают джинсы, сминают карманы куртки, пусто. Находит только фальшивые значки ФБР: все с фотографиями Сэма, но постоянно разные имена. Тринити щурится и разглядывает документы в луче лунного света. Почти фыркает, когда не находит визитку, и опускается рыскать в сумке. Одежда, одежда, пистолеты, ножи. Старается не задевать оружие, чтобы не создавать характерных звуков. Ее одного шумного дыхания уже достаточно. В руки попадаются другие визитные карточки, но ни на одной нет изображение грузовика. Пальцы крепко сминают последнюю осмотренную визитку и с досадой бросают обратно в сумку. Поднимается и поворачивается к кровати, упирая руки в бока. Неужели тупо прячет под матрасом? Дверь сзади скрипит и открывается. Тринити разворачивается, как на иголках, ощутив острую боль в спине. Сквозняк врывается незаметно. Живот сводит снова, язык немеет, а сердце пропускает пару ударов, превращая следующие в удушающие. Он ее даже не тронул, но одного его вида достаточно, чтобы застыть на месте и поверить в Бога (но это не поможет). Конечно, Сэм не спал. Он не переодевался в пижаму даже для вида, хотя… после душа он надел новые, но все те же уличные вещи: джинсы, ремень, клетчатую рубашку. Половина его лица подсвечена лунным светом. Линия скул видна ей издалека. В руках держал телефон с горящим экраном, потому что ночью он мог заниматься работой. Мог уехать на машине. Или мог зайти в свою комнату и случайно попасть в музей восковых фигур, потому что… Тринити так и не двигается. Приоткрытый рот так и не двигается. Руки застыли в положении «я сейчас все объясню», но так ничего и не объясняли… Возможно, надо притвориться мертвой, чтобы хищник прошел мимо. Он смотрит. Хорошо, что застыла без его джинс, повисших на одной руке. Оправдываться было бы сложновато. — Что ты здесь делаешь? — банальный, очевидный вопрос. Без злой и настойчивой интонации, а с слегка заинтересованной. Словно говорил «так и знал, что придешь».

Нет роскоши стоять и думать. Игра не ставится на паузу. Сэм действительно стоял в проходе и смотрел. У Тринити было несколько остроумных вариантов ответа, но все в какой-то мере звучали по-идиотски. Я ошиблась комнатой звучит тупо, ведь каждый уже давно находился в своей комнате. Это оправдание бы подошло, если бы Трин поднялась в комнату Сэма раньше двух часов ночи. Я искала туалет звучит неправдоподобно, потому что туалет есть на каждом этаже, и искать его на втором бессмысленно. Я искала Дина звучит слишком самонадеянно, потому что язвительные приколы по поводу Дина бы преследовали ее до конца жизни. Нет причины искать Дина посреди ночи. Чему Сэм поверит? Ничему. С чем Сэм согласится? Был один вариант, самый остроумный… — Я… Пришла сказать, что ты мне нравишься, — говорит она, готовая подавиться и сблевать свои внутренности (опять?), потому что нравился он ей не то слово. От вида его лица каждый раз хотелось укрыться в одеяло, а после касаний — содрать кожу и вырастить новую, но к сожалению, Трин не ебанная ящерица. Слово нравишься прозвучало вдруг по детсадовски, и Трин быстро исправляется, подбирая другое слово из словаря. Как там говорят взрослые люди? — И я хочу тебя, — начинает убедительно, но потом голос опускается до шепота, скрипит, и срывается вниз на последнем слове, как будто действительно, хочет его до смерти… Так хочет, что буквально трясется, пока стоит напротив. Ей нужна была реакция Сэма. Любая. Лишь бы без ножа под ребром. Сэм, как обычно, смотрит изучающе. И что самое паршивое — без удивления. Без эмоций. Ебанный робот. Или он просто настолько хорошо скрывает мысли, ведь мыслительный процесс тоже отражается в мимике… но его мысли были только его. Он стал собственником. Лунный свет не открывал его натуру, хотя каждый монстр должен проявить себя в ночи… Он смотрит. Он не рад, он не польщен. Все что могла понять Тринити, пока также смотрела на него (как провинившаяся дворняга) — он думал. И решал. Верить или нет. Сложно было оценить его взгляд в полумраке. Как будто бы при дневном свете легче… Непонятно, что страшнее. Видеть его целиком или только очертания? Дорисовывать в голове его потенциальные движения опасно. Тем более, Трин не умела рисовать, дорисовывала она его черты хуево. Его губы всегда искажались в ухмылке. Тень падала так, что напоминала в руке нож вместо телефона. И его взгляд всегда впивался мертвой хваткой. По ощущениям, ее душили, но но он даже не касался. Дверь аккуратно закрывает. Не на ключ, но Трин уже прощается с жизнью. Поворот его головы в сторону заставляет пристально проследить за движением. Он шумно вздыхает, кладет телефон на тумбочку, медленно подходит к краю кровати, садится (матрас проваливается, скрипит под весом), и откидывается слегка назад, упираясь ладонями в кровать. — Хорошо, — спокойно отвечает, соглашаясь. — Давай. И он даже не скажет: я тебя тоже. Потому что не тоже. Тут сердце снова неприятно стукнуло в горле, не в ритме, в котором стучало до этого, как будто бы приведение прошло мимо и толкнуло ее локтем. Пару вздохов пропущены. Сквозняк забирается под футболку все глубже и вот уже хочется укрыться, как обычно, в присутствии Сэма. Примерно такого плана и хотела придерживаться Трин, но посреди игры хочет смахнуть их начатую настольную игру и сбежать… Как по-детски. А игры уже совсем не детские. Он же предупреждал: это взрослые разговоры, Трин. Так что, играем? Она сказала хрень и теперь ее проверяют. Ему не сложно ее выебать. Ему что, бывает сложно откусить яблоко или водить машину? Ему плевать, откусит ли он яблоко, в холодильнике есть и другая еда. Он только что выебал какую-то случайную охотницу, потребность закрыта. Но если Трин такая тупая и безбашенная… То можно съесть еще одно яблоко. Это яблоко вкусное, зеленое, молодое, с раздражающей кислинкой. Если пойти в отказ любыми способами — значит, я соврала; значит, придется придумывать другую ложь, что-то еще. Ладно. Она делает осторожные шаги к нему, считая каждый, слыша каждый, прикинув, что до кровати примерно три маленьких шажочка, у нее есть пять секунд, чтобы успокоиться. Пяти секунд хватает, разве что, чтобы ощутить холод, который тюлью коснулся плеч. Хорошо, что она додумалась не снимать сегодня лифчик. Как бы она не шла, как бы зубы не сжимались — он просто терпеливо наблюдал, словно заказал себе девочку в номер, скотина. Ну, и… Трин не дура. Она понимает, что значит «давай» и его раздвинутые ноги. Она думала, он опять засосет у стены (терпимо, можно пережить) или молча с гордостью примет победу, отпустит… Но он ставит на колени. Наказание. Он ждет даже тогда, когда она подходит, остановившись в миллиметрах от его колен. И не повторяет приказа. Всем понятно, что делать, все взрослые люди (почти все), и она опускается, не прерывая зрительного контакта с хищником. Вдруг эта скотина ждет, когда ее концентрация растеряется, чтобы… чтобы что-то. Она ждала чего угодно от него, но не молчаливое спокойствие. Всегда обыгрывает. И вот обыграл снова, потому что делает то, что она не ожидала. Одна коленка на полу, вторая коленка на полу. Он ждет. Она делает все правильно. И в таком положении, ее вдруг ужаснуло очередное осознание… она чувствует себя такой же униженной, даже когда стоит прямо, на ногах. Все равно, в любом положении, она будто бы стоит перед ним на ебанных коленях в ожидании поводка. Может, из-за роста? Как бы она ни стояла, все равно приходится приподнимать подбородок, чтобы посмотреть. Злило. Чаще всего она смотрела издалека, исподлобья, без рвения встретиться взглядами. Но сейчас лицо Трин такое же ледяное. Отзеркаливает. Смотрит в упор, принимая правила игры. И вообще. Трин же уже другая и она не танцует под чужие дудки. Она же успела выбесить заправляющую компанию Оливера в Стэнфорде. Успела расправиться с Кайли. Как же Сэму удается снова окунать ее в ведро своих склизких травм. Ждать можно сколько угодно. У Сэма была бесконечность, у Трин секунды, чтобы не начать скулить от беспомощности. Она подозревает, что он видит ее распахнутые глаза, полные активного страха и пассивной агрессии, и наверняка усмехается про себя. Она именно так и делала… сдерживалась, пока зубы от давления друг об друга не хрустнут. Вся такая из себя напряженная от попыток держать себя в руках; двигается, будто связанна веревками (опять?), так и хотелось повалить дуру на кровать, выебать двумя пальцами, чтобы она неизбежно расслабилась, и бонусом ощутила вину за полученное наслаждение. Как же заманчиво, думается Сэму, но не в этот раз. Но что дальше? Он вскидывает брови в слегка уже нетерпеливом ожидании, ведь сколько можно уже стоять и сглатывать дыхание, чтобы он не дай бог услышал сквозь него сердцебиение в горле. Точно также не отводя взгляда, она протягивает одну руку к ремню, затем вторую… понимаете, если она так не сделает, тогда он вообще мог не выпустить ее из комнаты. Риск слишком высок. Это единственное достойное оправдание нахождения здесь ночью: я хочу тебя и мы взрослые люди. Вроде бы, уже достаточно оправдалась или еще чуть-чуть надо изваляться в грязи? В Сэме? Обжечься льдом? Сжимать свои колени, чтобы не чувствовать тяги внизу живота. Но, стоило коснуться металлической пряжки ремня, как она чуть ли не отдергивает руку и сама же, послушно возвращает. Ругает себя. Сглатывает уже несколько раз подряд. Лимит превышен. Во рту сухо. Ее локти неизбежно соприкасаются с внутренней частью бедра и запускают ток по позвоночнику. Одно касание, а сколько картин в голове неконтролируемо рисуется… Трин закрывает глаза на секунду, чтобы вытряхнуть из головы лишнюю пыль (он снизу, она сверху, пальцы сжимают не ее бедра), морщится, но процесс запущен, ладони потеют, низ живота вскручивает, как в блэндере. Она продолжает открывать пряжку дрожащими пальцами. Достает заправленный ремень, и, остается расстегнуть его полностью, но… Металическая застежка выскальзывает из неумелых рук и падает обратно. В одной руке остается недорасстегнутый ремень, а в комнате — тишина. — Трин. Я еле сдерживаюсь, чтобы не засмеяться, — говорит холодно, по-учительски, в пустоту. Драматический спектакль быстро переобулся в комедию. У Трин открывается рот в разочарованном удивлении. Она тут же брезгливо отбрасывает ремень и возвращает руки себе, словно у нее было право злиться. Словно вот-вот скажет «ну у меня же почти получилось расстегнуть!», словно это какая-то ебанная игра в кукол и можно сыграть заново… — Визитки у меня нет, если это что-то меняет, — а он все так же сидит на кровати и разговаривает певучим голосом. Трин дарит ему еще один незаслуженный взгляд снизу вверх, исподлобья, и тяжело вздыхает, остается на коленях, опускается к пяткам и бьет себя по коленям. Позорная тишина. Погружается в тупость плохо отыгранной сцены, а теперь еще и без пользы. — Или продолжишь? Ошпаривает кипятком. — Нет, — с отвращением и гордо отрезает она, вспомнив, что все еще сидит на коленях перед Сэмом Винчестером — поспешно поднимается. Для чего-то отряхивает ладони, возможно, чтобы не подцепить бактерию «бездушный ублюдок». — Зачем тебе визитка? — Не хочу, чтобы ты встречалась с вампирами и подвергала себя опасности, — комедия продолжается, главный актер не меняется. Тут даже Трин не может сдержаться и усмехается, но как бы сильно она не пыталась привыкнуть к его безразличию… каждый раз задевает. Каждый раз приходится вспоминать, что ему действительно, от всего сердца и от всей души, которой нет, похуй. Каждое спасение — ничего значит, и это противоречило всем устоявшимся принципам Тринити… Но хоть бы раз прикинулся нормальным, что ли… — А правда? — теперь она смотрела сверху вниз, пока он продолжал рассиживаться на кровати. Но, честно говоря, лихорадочное состояние не отпускало. Пальцы все так же дрожали, словно заразились тремором или сквозняк пробрал до костей. Внутрь. — А правда в том, что ты в любом случае поговоришь с отцом, но под моим присмотром. Хочу, чтобы ты спросила у него кое-что. — Где альфа? — Видишь, сама понимаешь, — легко пожимает плечами и улыбается своей полуулыбкой, полу «ты заебала», продолжая сканировать ее двумя жгущими лазерами. — Зачем скрывать от Дина? О, он скрывает от Дина, и дураку понятно… Если он скажет, что и собственный брат его заебал, то Тринити не особо удивится, но он не говорит. Вместо этого, он обессилено и шумно вздыхает, словно вопрос оказался смертельного уровня сложности. По факту, вопрос ему кажется, наоборот, чересчур смешным, а Тринити ему снова кажется наивной дурой. Он поднимается с кровати, попутно застегивая ремень. Словно только что… ну вы поняли. Хорошо, что их никто не видит. Такую сцену ночью тяжеловато будет объяснять, проще сразу в окно. — Иди, скажи ему, что хочешь пойти на свидание с отцом-вампиром, — говорит сразу все самое очевидное, заставляя Тринити понять. Осознание с пощечиной. Замораживает ее взгляд и погружает в проигрывание потенциальной ситуации. — Я подожду, — складывает руки на груди и стоит напротив, типа ждет, когда все гайки у нее в голове закрутятся. — Только тогда визитку захочет получить и он, но не для разговоров по душам. «По душам», будто бы он знал, каково это. Конечно, попробуй сказать Дину, что отец жив, да еще вампир, и с ним нужно поговорить, не убивать. Почему поговорить? Ну блин, это же отец, пускай и бросил, хочется дать шанс и все такое, вампиризм дело десятое для Трин… Для Дина это дело будет вторым. Первым делом он разукрасит человеку лицо за плохое отцовство, а уже потом голову отрубит за вампиризм. Но сначала обязательно бы ударил голым кулаком, чтобы костяшки приятно заболели от восстановившейся справедливости. Дин не поймет и не даст приблизиться Тринити к монстрам. Поговорить, посмотреть, узнать правду, бла-бла-бла… Отец ушел, правда только одна, и ее достаточно, чтобы заслужить смерть. Сэм давно обдумал все варианты, как обычно, прежде чем выставлять Тринити ультиматум. Тринити необходимо поговорить с отцом, будь он хоть вендиго в заброшенной шахте, так что… — Когда? — когда нужно звонить отцу и устраивать ему допрос?.. — Скоро, — уклончиво и не сводя взгляда. Никто друг другу не доверял. — Значит, работаем вдвоем. Хорошо. Скорее «значит работаем вдвоем. Отвратительно». Сэм готов был кинуть ее, как свежее мясо, на съедение собакам, если собаки обещали разговориться после обеда… Такой подход Тринити, к сожалению, сейчас нужен. Чтоб о ней не беспокоились. Чтобы не усложняли. То есть, чтоб как обычно. У Дина всегда можно попросить прощения, но, интуиция подсказывает Тринити, что Дин не обижается. Он хмуро смотрит. Уходит. Или бьет. То есть, от Трин он просто уйдет и хлопнет дверью. Мысленно, Трин уже извинялась перед Дином, и мысленно, он уже смотрел не на нее, а куда в стену, и с отсутствием понимания кивал на ее попытки объясниться… И снова ей думается — «прости, Дин». Разговор окончен, поэтому Трин разворачивается на пятках к двери. — Так ты приходила искать визитку? — обдает холодом до последнего, поливает льдом из ведра, пока Тринити не заболеет. Пока не сляжет с температурой из-за его обвиняющей в чем-то интонации, залезающий змеей под одежду (ах вот, в чем дело). В чем обвиняющей? Она уже знает, в чем. Невозможно не поязвить ей в уходящую спину, чтобы обеспечить красочные кошмары с Сэмом в главной роли. И без его комментариев кошмаров предостаточно (девушка медленно двигается сверху, а его пальцы больно впиваются ей в бедра). Если бы Трин все еще не подтряхивало от его режущего слух голоса, она бы закатила глаза. Она была бы смелее в параллельной реальности. Но все силы уходят на поддержание спокойствия. — Да, Сэм, за визиткой, — она оборачивается, и отвечает с непрошенной саркастичной интонацией. Говорит правду, но почему же звучит как неправда? В стиле Тринити… Слишком уж самоуверенная и обнаглевшая, словно отряхнуть руки недостаточно, надо сменить тело, голову, кожу, потому что Паркер начинает его зеркалить, примерять его костюм не по размеру. Опасно смело. Ее глаза едва различают очертания его тела от мрака. За чем же еще ей было приходить? — Спокойной ночи, — и продолжает якобы невозмутимо шагать к двери. Нажимает на ручку, молится, приоткрывает дверь. Щепотка свободы и свежего воздуха обрываются перед носом. Молитвы не работают, все святое сожжено. Им. Если где-то в этой комнате и есть крест, то он уже перевернут. Открывшаяся дверь через секунду аккуратно и бесшумно захлопывается, через две Тринити развернута спиной к стене, как юла, а через три, ладонь Сэма накрывает ее чуть выше груди. Сдавливает грудную клетку, замедляет биение сердца, пока кончики пальцев впиваются в плечи. И этому теперь нет никаких оправданий. Ни работа, ни чья-то выгода, ничего. Одно жирное «потому что» в его объяснительной. Засыпать Трин не нужно, кошмар всегда наяву. — Врешь, как дышишь. Ничего нового, — его ровный голос, опустившийся на шепот (все-таки, они рискованно стояли у двери) не меняется. — Только мне не надо заклинание, чтобы услышать «Сэм». Он ненавязчиво пародирует ее девчачий, тоненький голос, произносящий его имя, хоть она и не произносила его имя подобной интонацией. Никогда. В замке богини ее голос был нейтральный, как у робота, потому что ее заставили, но… Как он мог забыть, что в замке богини она ответила «Сэм». О, он сохранил это обвинение для лучших времен. Нет времени лучше, чем сейчас. Вторая рука падает резко вниз, туда, куда нельзя. Сначала скользит по животу кончиками пальцев (как по дорогому хрусталю, блефует), не касаясь ладонью целиком, а потом сразу между ног. Инстинктивно она сжимает бедра и паникует так, как никогда еще не паниковала. Хватает его руку своими двумя, но пальцы еле сжимаются вокруг его стального запястья, пальцы сводит. Дробовик держала уверенно, намертво, а его руку не может. — Перестань, — шепот, шипение, или неразборчивый оборванный хрип — непонятно. В любом случае, просит она его серьезно, строго и беспомощно. Уже не так смело. В мыслях не было ничего. Заразил черной дырой. Хотелось только бежать, и вот бы были силы крикнуть, но эта идея кажется тупой. Кажется, он все равно переиграет. Что ему стоит вырубить двоих? Троих? Сказать, что виновата Тринити? Руки в драке переплетаются, хватаются его, ее запястья (она думает, что дерется, но ему достаточно поймать один раз). Хватает ее руки своими двумя крепко, а потом большим и указательным обхватывает два запястья в кольцо и вжимает в стену над головой. Отменная драка. Достойный проигрыш. Все закончилось распятием. — Сэм, пожалуйста, — все еще злобно, все еще шипяще, но уже практически безнадежно. Пожалуйста, потому что Трин вежливая. Сэм, потому что она его знала… какое-то время они были знакомы и они знают имена друг друга. Он спасал ее не раз, они ездили в одной машине, ели одну еду, разговаривали, как нормальные люди, так почему же имя Сэм стягивает горло? За что, Сэм? Сэм не воспринимает ее звуки и брыкания, как часть разговора. Или как что-то интересное, на что стоит ответить. Тем более, «хватит, нет, пожалуйста, перестань» он уже давно перестал слышать. У всех одна и та же заевшая пластинка: почему вдруг уделять внимание Тринити, которая все такая же дура и все так же пытается обманывать… Сэм терпел, но сколько еще? Пинает ее ступни в сторону. Ставит свое колено между бедер, и снова, дубль два, медленно возвращает свободную руку вниз. Трин на секунду становится смешно, она отворачивает голову, ведь лучше не смотреть в его блядское лицо при лунном свете. Теперь его видно хорошо. И только теперь — он не улыбается, не смеется, но по-прежнему внимательно смотрит и подмечает любое движение. Его сдержанное, горячее дыхание слышно на щеке. Проклятая металлическая пряжка ремня врезается в живот и укалывает жгучим холодом через футболку. Но становится хуже, когда он немного отдаляется телом, чтобы позволить руке проскользить вниз. Сводит живот сильнее, она вжимается в стену, но сердце билось уже в пятках. Весь низ — пульсирует и болезненно реагирует. Можно подумать, ей противно, но Сэм слышит, как сильно она сдерживает скулеж со стиснутой челюстью. Трин сглатывает, не позволяя себе дышать, но по итогу — дышит рывками через нос. Как смотреть ему в глаза? Она смотрит в окно, представляя себя на свободе. Закрывает глаза, он замечает. Как смотреть в глаза утром? Как обычно, избегать, ничего не изменится. Охота истерически смеяться. Смешно же, когда ты не права и тебя заставляют понять. Давайте смеяться? Она продолжает извиваться змеей как может, все силы уходят в движения бедрами, в отчаянное ерзание, лишь бы не позволить понять, лишь бы не чувствовать вину за то, что он уже понял и знает, лишь бы его ладонь не прилегала плотно к тонкой ткани пижамных штанов… но что бы она не делала, она делает хуже. Ее движения рваные и резкие, потому что она хочет освободиться. Его движения пальцами — отвратительно медленные и нежные (потому что он угадал, как ей нравится), потому что лгать мог только он. Кончики пальцев все равно касаются штанов, сквозь них — трусов, и все равно слегка надавливают и поглаживают, чтобы почувствовать. И никому из них не надо удивляться, что его холодным пальцам — горячо. Оба знали за себя. Сэм лишь хотел донести, что и он знает, и вот очередная ложь исчерпала себя. Еще одна ложь — в его руках. И если бы не ткань, она бы растекалась на пальцах. — Не заигрывайся, — дышит в упрямую щеку, покрывая ее шею мурашками. Он видит. Ее голова все еще повернута до упора в сторону окна. Ее взгляд кричал. — Твое вранье легко доказать. Проиграла, ну, а… когда было иначе? Он бы, наверно, спросил только одно: «когда ты успела? Когда говорила, что хотела меня, или когда опускалась на колени?» Потому что и там и там ее зрачки сливались с темнотой. Так сильно себе противоречить вредно, можно и внутренности отравить. Сейчас правда понятна. Он сильнее и выше нее, очевидно. Он может продолжить, очевидно. И он бы продолжил только ради одного — чтобы навязать ей бесконечное чувство вины, что как ни крути, а все мы люди, и ебаться всем хочется одинаково, даже если ты воротишь носом. Закрываешь глаза. Кончать она все равно будет с закрытыми, так какая разница? Нет. Он бы обязательно заставил открыть глаза, чтобы жалобно смотреть в его. Он заставит. Она уже себя ненавидит, только без разрядки. Отлично. Убедившись, что Трин не повернется и не заговорит, он дернул уголком рта. Убрал руку снизу, нагло проскользив по ткани, не отрывая до последнего, к себе. Отпустил запястья, и тут же освободившейся рукой открыл дверь, которая была им закрыта. Открывает нараспашку и наблюдает за медлительной, недоверчивой реакцией Трин, которая готова была умирать, но, как обычно, осталась живой. Сэм стоит у двери, как ебанный дворецкий и неестественно, слегка, улыбается. Встречаются взглядами. Бежать, чтобы он поймал и утащил обратно? Он вежливо указывает рукой на выход. — Спокойной ночи. Несколько секунд она смотрит, ненавидя каждую черту его лица. И нос, и сверкающие глаза, и недрогнувшие губы, и идеально падающую челку на лоб. Точно теперь ненавидела. Несколько секунд ждет, выбирает момент и срывается с места, вылетает. Думает, что нужно убегать, но дверь за спиной закрывается хлопком. Уже не так уважительно. Ничего не было, но внутреннее ощущение шлюхи засело внутри. Он его создал. Он умеет. Он посадил на колени, поговорил о работе, доказал, что очередная дура течет с него, и вышвырнул на улицу. Все-таки, даже к дворнягам отношение лучше. Трин мечтает расцарапать на себе кожу, но ничего не избавит от чувства вины, которое он все-таки в ней вырастил. Как он это сделал и как он же сам в нем обвинил? Сэма Винчестера только убивать или возвращать душу. Калькуляции в его голове не остановить. Он просчитает твои планы и начнет убивать незаметно. Изо дня в день. Внутри.