Эффект соглашения

Агата

      Понедельники бывают удивительно свежими как на открытия, так и на новые цели в жизни. Не успела начаться неделя, а мы уже получили и то, и другое. Если, разумеется, это можно так назвать.       — Решено, я увольняюсь!       Эшли Янг ворвалась в офис прокуратуры с таким настроением, будто последние несколько лет кабинет принадлежал именно ей и никому другому. Следом на стол Линд, подобно запущенному ряду домино, полетела не слишком толстая кипа бумаг.       В этот момент Рэйчел уже успела потянуться к сумочке, вероятно, предполагая, что подруга пришла забрать её на обед. Заметив же вполне себе очевидный огонь в глазах гостьи, она осела на месте, оставив сумку там, где была.       — А поподробнее? — Может, и не слишком любезно с моей стороны, но на что-то более развёрнутое после бессонной из-за работы ночи не хватает сил.       Не люблю беспричинные взрывы эмоций. Только не в моём кабинете, о нет. И может быть, год или полтора года назад я бы деликатно обратила внимание на Линд как на ответственную за поведение подруг, но сейчас ничего подобного делать не тянет.       И даже не потому, что я успела привыкнуть к чужой традиции выплёскивать всё, что на уме, со скоростью приближенной к возгоранию стога сухих веток от искры. А потому что мне нужна информация. У Эшли она есть. Предсказательницей быть не нужно, чтобы догадаться.       Конечно же, предполагать, что после нахождения очередной «подсказки» мы выйдем на новые следы — значит, подпитывать едва ли не подростковую наивность. Это я поняла ещё там, на поле для гольфа. Так что не сильно удивилась, когда ни обученные собаки, ни вызванное коллегами Сэмюэля подкрепление не сумели продвинуться больше, чем на полмили.       Единственная, пусть и слабая надежда могла оставаться разве что на определение хоть какого-то ДНК в той самой найденной шляпе Виолы. Но и эта перспектива томилась не дольше, чем до десяти часов утра. По крайней мере, примерно во столько Эшли позвонила Рэйч и сказала, что ничего, кроме отпечатков самой баристы и нескольких женских оставшихся волосков, на улике не осталось. Далее Янг мельком упомянула, что попробует договориться о «чём-то ещё», и загадочно пропала.       А теперь вот появилась в нашем кабинете, размахивая листами, словно неудавшийся маркетолог начала тридцатых годов.       — Катрина всё утро проторчала у Марша в кабинете! Оперируя вот этим! — Всё же объяснила криминалист поведение, вновь схватив бумаги. — Написала протокол за моей спиной, а потом вышла, довольная, аж стены замерцали на весь отдел. Стерва буквально по головам идти пытается!       Оставляю ей возможность разойтись накипевшими чувствами, но бумаги всё-таки забираю. Хотя, само собой понятно, что вовлечься в отчёт с первого раза не получится, поскольку шум и суета вокруг превышают допустимую для этого норму.       Ясно одно: сама Эш успокоится не скоро, и никакой стакан воды, любезно протянутый со стороны Рэйчел, тут не поможет.       — Так, дорогая моя, — как никогда кстати подаёт голос Линд, покровительственно усаживая подругу в собственное кресло, — не хочу давить на больное, но Катрина работает на год дольше тебя. Сомневаюсь, будто она намеренно…       — О, ещё как намерено! — Янг-младшая дёргает рукой, из-за чего капли воды попадают прямо на столешницу. — Она ненавидит меня с тех самых пор, как начала подкатывать к брату!       Я уже почти прочитала первый пункт документа, когда последнее сказанное Эшли предложение вновь выбило из колеи, да так что, будь я действительно вылетевшим здесь и сейчас колесом, катилась бы, пожалуй, до самой Юты.       — Стой, чего? Какому брату?       Эш угрюмо выдыхает и залпом вливает в себя воду. Рэйчел благоразумно забирает стакан и повторно разворачивается к кулеру.       — А у меня так много братьев? — огрызается и сразу расставляет руки, сбрасывая собственное давление. Однако от новой порции воды отказывается и оставляет стакан на столе. — Да я серьёзно же говорю. Никогда носа не высовывала из своей каморки, больше времени у кофемашины торчала, чем за бумагами, и здравствуйте: небывалая активность ворвалась в эту жизнь. А теперь Марш считает, что она…       — Эш, стой, стой, погоди, — вскидываю ладони, чтобы хоть как-то усмирить порыв и направить энергию в нужное русло, — ты говорила про Стива. О чём ты?       — О том, что у Катрины совсем крышу снесло, конечно, — она оглядывается на круглые глаза Рэйчел и сама осознает, что ни одна из нас понятия не имеет, о чём речь. — Она в курсах, что по сути мы со Стивом неродные, а потому с какого-то хрена решила, что у меня к брату нездоровая привязанность! У меня-то?! Да я видела, как этот идиот распевает ABBA перед зеркалом в четырнадцать лет!       Линд мягко положила ладонь на плечо подруги. Коротко оглянулась на меня, убеждаясь, что сама я пока не нашла слов, чтобы как нельзя точно прокомментировать услышанное, и по обоюдному между нами решению взяла удар на себя:       — Никто так не подумал бы, — слегка сжала её плечо, — если, конечно, Катрина не могла придумать это, основываясь на каком-нибудь… Недопонимании?       Эшли открыла рот, потом поджала губы, нахмурившись, а после лицо её разгладилось, и она часто замельтешила, качая головой:       — Недопонимание лишь в том, что Стив её игнорирует, — уверенно возразила, — я сама видела, как он почти накричал на неё. А потом эта дура тридцать минут прорыдала в туалете. Так что нет, точно нет. Видимо, она решила, что я что-то там ему нашептала, вот и прёт теперь поперёк моей работы. А я ничего не шептала, мне некогда, блин! Я вчера полночи рапорт строчила, чтобы утром узнать, что какая-то курица притащилась в офис Марша аж в девять утра. Воспользовалась, что меня не было в отделе, и юркнула сама. А знаете, что самое раздражающее? Её отчёт лучше! Чтоб ей на стуле не сиделось!       Последняя фраза моментально выбивает из головы всё услышанное ранее: от межличностных тёрок Эшли и Катрины до явной мании последней по отношению к Стивену.       — В каком смысле, лучше? Тело же только на днях обнаружили.       Эш бессильно махнула рукой в сторону документов.       — Понятия не имею, как она это сделала, — прежде чем ответить, криминалист послушно отпила воды, — опознания пока не проводили. Документов при девушке не было. Ну, там, собственно… Там всё сказано.       — Да, — соглашаюсь, но о том, чтобы прямо сейчас начать шерстить документ, нет и речи. Сделаю это потом. И одна. — Да, это правильно, что ты принесла их сюда, но я хочу узнать от тебя. Эш, что мы могли упустить?       Младшая Янг потёрла лицо ладонями и издала негромкий звук, наподобие воображаемого первого рыка в жизни малыша-дракона.       — Клянусь, если бы мне доводилось видеть её раньше, я бы сразу…       — Эш.       — Да господи, вы не в курсе, кем она была? Независимым, мать его, судмедэкспертом! Ну это те, которые проводят экспертизу, если на то есть требование судебного…       — Спасибо, уж это мы знаем, — беру небольшую паузу, чтобы осадить собственную грубость, но... — Что это значит, конкретно сейчас?       Эшли подскочила на месте, словно злая учительница, объясняющая младшим классам таблицу умножения третий час подряд.       — А то и значит, что Катрина каким-то, мать его, хреном, прознала про это! Я понятия не имею, как она её узнала, в каком деле они до этого встречались, но она умудрилась связаться с ближайшими коллегами погибшей и выбить анализы ещё до утра.       Холодный пот не просто прошёлся по спине. На секунду меня словно парализовало. Потому что, если припомнить недавний спор между ней и Катриной о причине гибели девушки, то поведение Эшли в данном случае может означать лишь одно:       — Так, значит, она была права насчёт наркотиков?       Эшли обняла себя руками и отвернулась в сторону окна. Один в один ребёнок, до победного отказывающийся верить, что краска, пролитая на лист бумаги, обратно во флакон уже не вернётся.       — Права, — сурово буркнула. — Да, она была права, и что с того? Долго она протянет со своей правотой? Бьюсь об заклад, разве что пока Марш занимает своё кресло.       Пока я смутно пыталась сложить в голове картину из всего услышанного, в кабинете повисла тишина, прерываемая короткими глотками Рэйчел, которая вовсю успела схватиться за оставленный ранее на столе стакан воды.       — Господи боже, порой ты меня удивляешь, — необычайно напористо обратила Линд на себя внимание под глухой удар стакана о столешницу, — а Марш-то каким образом в твою теорию заговора вписался?       Эшли обернулась к ней с не просто хитрой, а воистину ядовитой улыбкой:       — А ты сюда посмотри! — схватила лист со стола и покрутила им перед носом у Рэйчел. — Обрати внимание на имя и фамилию! Я же говорила, что память у меня феноменальная. Может, я бедняжку в лицо и не видела, но персональные данные узнаю точно. А их я видела. Точно говорю, что видела. Когда Алекс запросил документы по этому… — Она щёлкнула пальцами, — Господь, надели меня красноречием! Ну по тому бедолаге, у которого сын только остался. Вы его ещё, как застрявший джип, до сих пор тянете, бедного.       Богом клянусь, сегодня я покину стены офиса, седая до корней.       — Уилсоны?!       На лету выхватываю лист из ладоней младшей Янг, поскольку она слишком резко мельтешила им перед глазами у Рэйчел, и та бы всё равно ничего не прочитала.       — Точно, — Эшли сложила пальцы в указательном жесте, — вот по ним. Разве ты сама не видела подпись? Когда запрашивали проверку?       — И это она подтвердила в крови детей дозу транквилизатора, предполагаю?       Говорю, скорее, в воздух. Документы я получила постфактум и имени эксперта не видела. Либо не заметила.       А стоило, прокурор Харрис! Еще как стоило!       Хотя бы по той причине, что если имя для меня незнакомо, то фамилия отдаёт фантомной болью на зубах. И если бы в тот момент я проверила, кто именно подготавливает экспертизу, то, скорее всего, Рэйчел тоже не вела бы своё первое самостоятельное дело по гибели того врача-невролога — Марии Ривьеры. Я бы просто не смогла поручить его ей.       Потому что в тот самый момент, когда мы отвоёвывали из окружной прокуратуры данные по самой Марии, где-то в другом конце города составлялся отчёт делу Уилсонов рукой её однофамилицы, Эмильды Ривьера. И это очевидно совпадением не выглядит.       Верю, что все эти размышления Эш тут же прочитала на моём лице:       — И что вы скажете теперь? Кому ещё кажется, что всё это простая случайность? Я сразу сказала, что она не сама. Кто-то отправил бедняжку на тот свет насильно, никак иначе. Я пока, конечно, не знаю, почему, но…       Уже почти продолжаю её мысль, подкрепляя тем самым и собственные догадки, что погибшая Эмильда вполне могла перейти кому-то дорогу, но, к счастью, вовремя останавливаюсь.       Если она продолжит в том же духе, Александр точно не обрадуется.       Стащить у Янгов фамильный поезд уверенности с рельс не получится, но пробую хотя бы слегка Эшли отвлечь:       — Ладно, ладно, мы всё проверим, но при чем тут этот ваш… Как там его?       — Марш, — оперативно вовлеклась Рэйчел, после чего раздался призывной звук её живота. — Боже, Эшли, клянусь, я готова убить за хороший сэндвич! Мы можем обсудить это попозже?       Поздно. Криминалист уже была на волне.       — Да, да, просто я расскажу, ладно? Я быстро. — Её хвост так и метался туда-сюда, так быстро она двигала головой. — Эта зараза лебезит перед ним последние недели три, может, больше, не знаю. Кто, как не Марш, подсказал Катрине, где именно она может найти бывших коллег Эмильды и провести анализы? Он-то наверняка мог её лично видеть, я уверена. В противном случае, почему ещё на том грёбаном поле для гольфа Катрина долго о чём-то перешептывалась с самим Маршем в стороне? Говорю же: он узнал эту девушку.       Чем больше Эшли распалялась, тем быстрее кончалось терпение Рэйчел. Под конец, не выдержав, она полноценно ухватила подругу за руку, потянув за собой на выход.       — Эшли, ещё немного, и у них расхватают все сэндвичи с тунцом, — настаивала Линд, пока Янг, хоть и почти смирившись, продолжала тянуться в мою сторону, — двигай ногами, давай же.       Преисполнившись моментом, Эшли на секунду ухватилась за дверной косяк, чтобы бросить напоследок:       — Я их всех выведу на чистую воду, вот увидишь, Агата! Я-а-а ай, ай, ай, — видимо, выдержка Рэйч отслужила свои последние секунды, и где-то в коридоре она дёрнула криминалиста за руку, — иду я, иду!       Потребовалось не меньше минуты, чтобы в кабинет вернулась победившая тишина, а иллюзионные звуки полностью утихли в голове.       Как хорошо, что я работаю не прямо в их отделе.       Понятия не имею, как все они умудряются сосредоточиться в подобном хаосе. В любом случае, теперь у меня есть хотя бы отправная точка.       Притягиваю документы ближе, вчитываясь в каждую строку. Эшли считает, что наличие в крови девушки наркотиков — это плохой знак, но как бы ужасно это ни звучало, на самом деле он отличный. Кроме одного: это не просто препарат. Это чёртов фентанил.       Почему именно фентанил?       Когда-то я уже говорила о том, что это не то вещество, с которым станет играться «опытный» наркоман. Аккурат в деле Шерил Митчелл. В начале нашего с адвокатцем «совместного пути».       И хоть в тот раз, к моей по-прежнему не остывшей за это злости, Александр умудрился убедить всех, что человек с головой на плечах может загнать препарат под кожу самостоятельно — правдой это не становится. Не говоря уже о том, что, если бы девушка приняла наркотик сама, его действие вывело бы её из строя ещё до того, как та добралась до шоссе. Нет и речи, будто она могла перебрать с дозой и спокойно прогуляться до середины поля.       Итак, Эмильда Ривьера. Двадцать пять лет. Достаточно юная. Внушаемая? Вероятно. И как подарочная упаковка: дело Уилсона, в котором она фигурировала.       Что-то подсказывает, что и с Марией они всё же не просто однофамилицы. И если бы я вела дело второй самостоятельно, могла бы убедиться в этом здесь и сейчас. Теперь же вся информация на компьютере Рэйчел.       Могу представить, что она подумает, когда запрошу данные по тому делу.       Линд, конечно, до безумия этична, но нельзя отрицать того факта, что это будет выглядеть, будто «эгоцентричная прокурор Харрис опять перетягивает канат на себя». Не лучшее начало совместной работы, однако.       Пытаюсь сложить мысли в голове и слишком сильно прикусываю костяшку большого пальца, когда со стороны, к слову, открытой двери раздаётся негромкий и очевидно формальный стук.       Когда же поднимаю глаза, лишь чудо удерживает от снисходительной и, возможно, пока лишь возможно, довольной улыбки.       Удерживая крафтовый пакет в руках, проход занимает величественная персона его превосходительства адвоката Александра Нильсена. Как обычно не вовремя и при этом в самый нужный для этого момент.       Выжидал он, что ли, пока я тут одна останусь?       Объяснить иначе, почему адвокатец заявился меньше, чем через пять минут, после того как Эшли с Рэйчел покинули кабинет, не представляется возможным.       — Кофейный перерыв, госпожа прокурор, — не спрашивает, а скорее, ставит перед фактом.       Этот человек буквально вынуждает меня оторваться от компьютера. Лёгкая передышка действительно не помешает, иначе, клянусь, я попросту сойду с ума. Понятное дело, что Нильсену об этом знать необязательно.       — Не припомню, чтобы выделяла под него слот в рабочем календаре.       Перелистываю для видимости документ и как-то резко, буквально до непрошеных мыслей ловлю себя на странном факте: стоило мерзавцу оказаться в кабинете, о расследовании я почти не думаю. Куда больше стало интересно, что подлец выкинет в очередной раз.       Пресвятой дух и всё такое, Агата, соберись давай!       Нильсен реагирует на ответ моментально. Разумеется, никакого «хорошо, я просто оставлю это здесь и уйду» не следует. Словно вместо высказанного, услышав: «О, какое счастье, что ты пришёл, заходи скорее», он следует к рабочему столу и достаёт из пакета ещё горячий стаканчик.       — Рад, что пришёл вовремя.       Кто-нибудь, уберите эту улыбку с его лица. Она мне думать мешает. Нет, серьёзно. Очень мешает думать.       — Раз явился, заодно поможешь, — принимаю напиток и отставляю, чтобы слегка остыл, — но для начала присядь, потому что, обещаю, информации будет мно... Нильсен, ты что творишь?       В разгаре пылкой речи, упускаю ту самую секунду, когда ладонь Александра оказывается на моей, и вот уже недавно удерживаемые документы почему-то лежат отдельно. Меня же саму настойчиво пытаются утянуть подальше от офисного кресла и заставляются подняться.       Когда-то очень давно, предполагаю, в прошлой жизни я бы не смогла вообразить, будто адвокат вообще способен удостоиться чести делать то, что ему вздумается.       Но сейчас он как-то особенно неуместно и нагло пользуется моментом, заставляя сменить локацию, из-за чего не успеваю моргнуть, как осознаю, что вот уже сижу на рабочем столе, а спокойный и твёрдый взгляд Александра напротив пробивается в самую душу.       — Что, если я соскучился, прокурор Харрис?       Заготовленная один раз и на всю жизнь фраза «то и значит, что это твои проблемы» подавляется и гаснет под вспыхнувшим внутри необъяснимым ощущением какой-то нереальной лёгкости свободного полёта, словно я не сижу, а действительно падаю с крыши высокого небоскрёба.       Мы всегда всё делаем не вовремя. Не в тот момент, особенно по логичным и нравственным убеждениям. И всё, натурально всё, что между нами творится — сплошной этический беспредел.       Но я касаюсь пальцами его плеча, шеи, щеки. Увожу ладонь к затылку и покорнее, чем когда-либо, позволяю себе устало обнять его, как никогда ощущая это самое обоюдное для нас двоих чувство бесконечной усталости. Что-то пошло не так, но теперь не знаю, в какой момент. Он просто приходит и делает это каждый раз. Рушит тщательно построенный образ, не оставляя ничего, даже слабого фундамента.       Простые объятья. Ничего больше. Но такая странная и необъяснимо интимная вещь.       «‎Я тоже»‎.       Это убивает. Это чертовски медленно убивает меня. Но я знаю, что скучала. И мне тесно от этого. Так тесно, что невозможно выразить словами. В том числе сейчас, когда он рядом, когда, казалось бы, сам воздух закончился над нами, мне всё ещё тесно. Внутри самой души. Внутри забытого мира.       Меняю положение и, поверхностно проведя своей щекой по его, замираю у самых губ. Что-то есть в этой дьявольской неприкосновенности... Срывающее крышу.       Потому что Александр умудряется принять это правило. Потому что он остаётся в этом положении ровно столько, сколько мне потребуется. Необходимую для жизни бесконечность.       — Кажется, после столь непотребной выходки я обязан сделать тебе предложение.       Не глядя хватаю на столе бумаги и, с трудом контролируя границы собственной улыбки, пихаю документы адвокату прямо в грудь.       Хорошего понемногу.       — Ознакомься, — слегка отодвигаюсь, чтобы поставить окончательную точку, и для удобства закидываю ногу на ногу, — уверена, ты найдёшь тут что-то интересное.       Нильсен окидывает весь мой теперь уже грозный внешний вид сверху вниз и смиренно выдыхает из лёгких воздух.       — Интереснее чем то, что перед моими глазами? Сомневаюсь, прокурор.       Показательно поднимаю брови и легко пинаю его стопой в бок.       — Угомони свои фантазии, ты на работе, — настоятельно прищуриваюсь, чтобы выгнать все игривые мысли из чужой головы, — посмотри, говорю.       Бесцеремонно плюхнувшись в чужое кресло, Александр всё же заглядывает в отчёт. Пытливо жду, пока он полностью прочитает, и бессовестно радуюсь каждый раз, когда лицо его хмурится больше и больше. Всё-таки я первая нашла эту информацию.       Нет, по факту, её, конечно, Эшли принесла. Но предоставила к нам с Линд, а не в его адвокатскую конторку. Приятно быть первой, пусть, может, и условно.       — Ну? — не выдержав, допрашиваю меньше, чем через десять минут. — Что скажешь? Нет, погоди. Прежде чем ответишь... Эта самая девушка была независимым экспертом по одному знакомому нам обоим делу. Угадаешь?       Нильсен с минуту думает, раскачиваясь в кресле, а после сужает взгляд в ответ.       — Дело закрыто или открыто?              Знала, что не ошибаюсь в нём.       — Открыто.       Он всё понимает. В тот же самый момент. Адвокат вскакивает с кресла и принимается расхаживать по кабинету, сминая бумаги в руках. Пару раз останавливается, чтобы что-то сказать, но сразу делает несколько новых шагов. И под конец встаёт посреди кабинета, направляя документы, будто указкой.       — Не спроста это, прокурор. Ты же понимаешь?       Медленно отпиваю лишь окрепший кофе и качаю головой.       — Знаю, что неспроста, — подтверждаю чужие догадки, — другой вопрос…       — Что именно она знала, — заканчивает фразу.       Я буквально вижу, как в возникшей тишине забегали мысли в голове адвоката. По глазам вижу.       Интересно, выглядит ли это так, будто мы два ребёнка, которые наконец-то нашли весомую подсказку в изрядно затянувшемся квесте? Видится, что да.       И я бы могла выбрать тысячу фраз после совместно приобретённых выводов, однако, глядя на взбудораженный вид адвоката, напрашивается лишь одна:       — Нильсен, умоляю, прекрати так улыбаться, — сама уже едва держусь, чтобы не заразиться чужим настроением, — прохожие на улице решат, что ты сошел с ума.       — Чёрт с ними. Время не ждёт, надо всё проверить, — он подходит обратно, чтобы вернуть документы. А сразу после этого в глазах адвоката зажигается не предвещающая добра искра, — Скажи-ка, если я уговорю твоего пушистого друга составить мне компанию, у него найдётся бумажка, помахав которой, мы получим пару доступов?       — Что ты собираешься делать?       Александр разводит руками, будто это самая очевидная часть:       — Покопаюсь в её работе, разумеется. Должна же была эта ваша Эмильда вести какие-то личные заметки.       Делаю слишком большой глоток кофе и слегка морщусь. Ну, не только из-за этого, правда.       А потому что мне тоже хочется покопаться в её работе. И тоже хочется пойти и помахать «нужной бумажкой». Но если Нильсен в чём-то и прав, так это в том, что время не ждет. Я не смогу быть одновременно в двух местах, а мне ещё здесь нужно проверить целую вселенную документооборота.       — Найдётся, — силюсь, чтобы скрыть разочарование в голосе, — я предупрежу Сэма. Благодаря твоей сумасбродной выходке с обвинением Зака Уилсона дело ещё ведётся, так что…       Улыбка Нильсена становится ещё более невыносимой.       — Так что выходка не такая уж и идиотская, это ты хочешь сказать, госпожа прокурор?       Хмыкаю. Ловок, чёрт.       — Этого я не утверждала, — оставляю стакан и складываю руки, — если волшебная бумажка вам не поможет, сам понимаешь, что…       Моргнув, упускаю момент, когда адвокат вновь оказывается слишком близко. Обрывает речь своим невыносимо-пристальным взглядом. Или тем, что удерживает ладонь на моей щеке? Кто ж его, проходимца, теперь знает?       — Поможет, — нагло подмигивает, — ты, главное, оформи её с любовью.       Аж прокашливаюсь от того, что уж что-то, а это точно не ожидала услышать.       — Это как? — кладу ладонь на ключицу, чтобы вернуть нормальное дыхание. — Поставить в подписи электронный поцелуйчик? Нильсен, ты не охере…       Закрываю глаза, когда он обрывает фразу самым, вероятно, действенным способом. Коротко, но крепко приживается к губам. Зараза.       — Если всё получится, я точно сделаю тебе предложение!       Его слова не сразу доходят до моих ушей. Наверное, окончательно уже тогда, когда со скоростью, близкой к хорошему экспрессу, Нильсен покидает кабинет, будто получение ордера — это что-то само собой разумеющееся, и составить его я умудрюсь ещё до того, как он, непонятно какими ухищрениями, вытащит Сэмюэля Макото из отделения полиции.       Еще порядка двух минут провожу пальцами по повидавшим жизнь и смятым листам бумаги. Витаю ровно посередине между мыслями о работе и непониманием, что вообще сейчас произошло.       Буквально заставляю себя чертить на бумаге ручкой план и список вопросов. Вопросов к Рэйчел, разумеется. Потому что, когда она вернётся, мне потребуется вся, вот вся-вся документация по расследованию дела Марии Ривьера. Раз я предположила, что две обладательницы одной и той же фамилии — Мария и Эмильда — не могут появиться на слуху в короткий промежуток просто так, то самое время теорию проверить. А уж если они действительно связаны друг с другом... Об этом мы поговорим потом.       Постепенно предложения на бумаге формируются всё проще. И я почти выбила из головы мысли о присутствии в этом кабинете адвокатца. Почти. Но, кажется, не окончательно.       Потому что, в конце концов, ручка застыла над другим, абсолютно лишнем в этом списке вопросе.       Какие между нами отношения?

***

      Отец всегда говорил, что нет ничего опаснее сочетания трех «у»: уверенность, упорство, убеждение. Абсолютная вера в правду намного разрушительнее, чем кажется на первый взгляд, а переоценка собственных способностей рано или поздно похоронит их обладателя в пустых приоритетах.       И боже упаси, если такой человек врёт. Но нет, не врёт. Недоговаривает.       Ох уж эта недосказанность. На первый взгляд, штука безобидная. Только вот человек, который лжёт — обманывает других, а тот, что недоговаривает, — дурит себя самого. И чем больше тянется молчание, тем больше он будет уверен, что всё сделал правильно.       Когда я принимала Рэйчел на работу, когда представлялась адвокату Александру Нильсену и когда вела безобидные, казалось бы, беседы со Стивом, с Эшли, с тем же Сэмом, которого знаю уже не первый год, — я недоговаривала.       Ничего криминального. Ничего такого, что они не смогли бы выяснить сами. Но то, что по какой-то едва ли не смехотворной причине сразу понял наш дорогой Джексон.       Правда в том, что я никогда не занимала место прокурора штата по призванию.       Чтобы это понять, нужно просто сопоставить даты: человек, который занимал это кресло ранее и являлся моим прямым руководителем, не так давно покинул свой служебный пост. Всего-то года два назад. Скоро будет три. И подведи его здоровье чуть пораньше, примерно на год, лучшее, что светило бы мне по опыту проведённой практики: дышать в затылок кандидатам на место заместительницы окружной прокуратуры.       Потому что такое кресло не передаётся по наследству. На него претендуют. Его заслуживают. Выбивают в жестокой и бесчестной гонке с прочими конкурентами, подготовившими более замечательную предвыборную речь, чем кто-либо другой.       Потому что за последние два с половиной года никто из близ находящихся рядом со мной людей не уронил в случайном диалоге фразу, что прокурор не назначается, а выбирается. Голосованием граждан. Никак иначе.       И лишь в случае, если прокурор покинет должность до наступления предвыборной кампании, губернатор может назначить нового. Временного, понятное дело. Пока не закончится четвёртый год от прошлых выборов.       А когда я была на месте Рэйчел в такой же роли помощницы и заместительницы, я прекрасно знала, что мой прямой руководитель с губернатором штата в ужасно близких отношениях, и если мне не изменяет память, ещё со школьной скамьи.       Нет никаких ошибок. Нет сомнений. Единственный талант, который мне требовалось развивать всё это время: безошибочно пускать в глаза пыль. Без жалости. Без переменных.       И каждый раз, каждый, когда я обвиняла того же адвоката Нильсена в покровительстве преступникам, совесть молчала о том, что благодаря мне самой более, чем несколько десятков человек, получили когда-то более строгие наказания, чем могли бы.       Так я обратила на себя внимание.       Так я получила желаемое.       Кресло прокурора штата.       Одно замолвленное губернатору словечко от прежнего руководителя, и вот на мне «чужие туфли». А с ними — головная боль. И осевшая камнем усталость на плечах.       За все последующие расследования я цеплялась, будто голодный пёс за свежую кость. «Ещё один день, и станет проще» — так я говорила себе. «Еще одно дело, и имена на бумаге окончательно станут обычными именами». «Еще одно громкое расследование, и победа на приближающихся выборах будет обеспечена».       Вот почему меня злило видимое легкомыслие Нильсена. Почему было невыносимо говорить хоть с кем-то о работе. Вот почему людское окружение всё больше и больше превращалось в навязчивый белый шум.       Я должна была быть первой. Быть главной. Быть авторитетом. Дело Шерил Митчелл должно было стать моим, потому что она была преступницей — она убила человека осознанно. Уолтер Голдман был преступником — он выпустил пулю в лоб однокласснику, не думая, что вместе с металлом из головы вылетают ещё и мозги.       Всё ведь было так просто. Есть причина и есть следствие. Есть правда и есть доказательства, её подтверждающие.       А потом у имён на бумаге начали появляться чувства. Имена стали обретать образы.       Орехового цвета шляпа на кудрях Виолы, пока та, улыбаясь, заправляет кофейный аппарат свежими зёрнами и отпускает в перерывах между работой шутку-другую. Кольцо на руке Марии Ривьера, замеченное совершенно случайно, но подтверждающее, что в один из дней кто-то очень близкий так и не дождался её дома. Преданность Мэг, которая поддержала любимого человека, несмотря на все его ошибки. Невысказанное страдание Томпсонов, которые потеряли единственного и горячо-любимого ребёнка.       И никогда не осуществлённые мечты Келли Сандерс, похороненные с новой фамилией «Уилсон».       Когда имена на бумаге приобрели образы, правила уверенности, упорства и убеждения принялись трескаться, будто подвергнувшийся землетрясению фундамент столетнего здания.       А потом были совпадения.       Они просочились ненавязчиво, словно между строк, поначалу витая лишь в воздухе и не вызывая вопросов. Но чем дальше, тем больше, будто вся та информация, которую мы выжимали по крупицам, на самом деле никогда не была разбросанными хлебными крошками. Будто кто-то вёл нас за руку, а мы, словно малые дети, смотрели совершенно не в ту сторону, считая, скорее, голубей, чем слушая, как правильно ориентироваться по тени деревьев.       Совпадение первое: имя найденной на поле гольфа вечером девушки Эмильда Ривьера. И именно она вела недавнее дело Келли Уилсон, а точнее, проводила вскрытие её отравленных дочерей.       Совпадение второе: Эмильда — судебно медицинский эксперт, и Мария — врач-невролог, на чей приём мне удалось когда-то попасть не просто однофамильцы. Они сёстры. Вот прям настоящие, родственные и всего-то с парой лет разницы друг между другом.       Совпадение третье: из всех врачей в огромном Нью-Йорке я умудрилась найти именно ту специалистку, которая по совместительству с основной работой перевозила через границу запрещённые вещества. А ещё часть препаратов таскала уже напрямую из клиники, где работала. Без всяких на то подозрений. Гениальное и коллективное упущение, как с моей стороны, так и с позиции её же бывших работодателей.       И если этих совпадений покажется слишком мало, то вот финальное, так сказать, четвёртое: в контактах Марии оказался телефон той самой Шерил Митчелл. Шерил, мать вашу, Митчелл.       Той, что была нашим первым совместным с адвокатишкой расследованием. Той, что убила мужа фентанилом. И которая каким-то образом умудрилась достать его через «знакомых» в медицинском университете. Стоит ли отныне сомневаться, кто на самом деле ей помог?       — Рэйчел, понятия не имею, хочу я тебя расцеловать или осудить за то, что ты скрывала это от меня, но просто скажу, что ты проделала невероятную работу.       Говорю довольно быстро, ибо в таких обстоятельствах и передумать можно, но слов назад не возьму. Работа действительно того стоит. А что самое невообразимое: Рэйч даже успела с Эмильдой связаться как с родственницей погибшей Марии, и ведь совершенно незадолго до того, как неудача постигла уже вторую из сестёр.       К слову, новая ирония от вселенной: если бы на выходных Рэйчел поехала с нами, она бы наверняка узнала девушку по внешнему виду, и тогда, вместо четвертования рабочего места, Эшли бы сейчас вволю насмехалась над своей нерадивой коллегой Катриной, потому что Янг первая бы получила необходимые данные. Боюсь, если сама Эш это узнает, моей бедной ассистентке вдруг придётся сопровождать её каждое новое дело. Понадеемся, что не узнает.       Линд безобидно поджала губы и развела руками:       — Сказала же, я планировала устроить сюрприз, — спокойно парировала она, — кто ж знал, что ты именно к ней на приём ходила? Ты сказала: проведи расследование. Вот я и провела.       Сюрприз однозначно удался. Да такой, что за все годы работы в этом кабинете я, клянусь, ещё ни разу не чувствовала большего воодушевления, чем сейчас. Потому что почти все недостающие пазлы, наконец-то, выложили мне на стол и осталось их соединить.       — Знаешь, что самое потрясающее?       Рэйчел любопытствующе приподнимается и показывает нос буквально над монитором, как хорёк, выискивающий зёрна в высокой траве.       — Что?       Чтобы подать информацию более-менее сдержанно, приходится сложить ладони.       Набираю воздуха для собственного успокоения, где-то довольно глубоко в душе опасаясь, что эмоции напрочь загубят всю логику, и без того едва-едва выстроенную на новом и пока хрупком плоту.       — Она изменила показания, помнишь? — пролистываю на экране данные, цепляясь за те, которые показались особенно интересными.       Линд задумывается и почёсывает затылок кончиком ручки, а после активно кивает, указывая той же самой ручкой на меня:       — Точно, ведь. Меня тоже это смутило. В первых показания, это тех, которые мы отвоевали у окружной прокуратуры, значилось, что Эмильда сама подавала заявление о пропаже сестры. И тогда она настаивала, что в жизни Марии появился какой-то странноватый новый знакомый. А вот когда с ней связалась я — где-то через недельку, если верно помню — Эмильда всё отрицала. Она сказала, что о смерти сестры узнала уже по факту, а сотрудники правопорядка вообще всё выдумали. Или не так её поняли... В общем... Эм, Агата?       Переключаюсь, понимая, что несколько секунд настойчиво двигаю курсором мыши по экрану. Потому что есть одна деталь, которая очень сильно меня напрягает.       Пятое совпадение.       — Знаешь, Рэйчел, мы не можем судить наверняка, но…       Осекаюсь, потому что вещь, которую я хочу сказать, выглядит слишком «правильной». Слишком «уверенной».       — Но?       Сжимаю ладони и закрываю глаза, чтобы собраться с мыслями. Была ни была.       — Эмильда работала над делом детей Уилсонов, помнишь? — Ловлю согласие в глазах ассистентки и осторожно продолжаю. — Если верить датам, которые значатся в документах по делу Марии, то заявление о её пропаже Эмильда подала как раз за пару дней до того, как случился инцидент в доме Уилсонов. И в этот же день саму Марию нашли, если помнишь. А потом, как ты говоришь, она изменила показания. Когда именно, мы, конечно не знаем, но... Знаешь, всё это так выглядит, как будто... Как будто что-то произошло именно тогда, когда эти два дела наложились друг на друга, то есть...       Зачёркиваю данные, которые только-только набросала на бумаге. Бред ведь.       Да, очень неслабая ахинея. Сначала Мария, причём в тот же день, как мы нашли детей Уилсонов. А теперь убита Эмильда. И почти сразу после того как мы возобновили это дело.       Поднимаюсь со стула, замечая не то удивлённый, не то недоверчивый оттенок в глазах Линд.       — Забудь, — качаю головой, — мне просто на какую-то секунду подумалось, что всё это может быть связано. Что будь у них какая-то общая тайна, что-то вроде знания на двоих, по какой-то идиотской причине смежная с делом Уилсонов: это всё приобрело бы хоть какой-то смысл.       — Всё возможно в этом мире, — пожимает Рэйчел плечами, — нужно лишь выяснить, что бы это могло быть. Разве нет?       Усмехаюсь. Если бы всё было так просто, мы бы уже давно закрыли это дело.       — Да, только вот других ближайших родственников в США, как погляжу, у них не осталось, а жених Марии, по твоим же заметкам, мало того что не знал, чем промышляет невеста, так ещё и последний год путешествовал по Китаю, — почти язвительно замечаю, после чего одёргиваю себя же, — и теперь уже мы ни в чём не можем быть уверенными. Разве что грандиозный ответ по чудесному стечению обстоятельств не упадёт нам на голову.       И вот уж за что я люблю Линд, так это за её умение в любой ситуации держаться образцом позитивного мышления. Коротко взглянув на часы и заметив, что рабочий день действительно закончился, она потерла глаза, выключила экран монитора и подхватила сумочку со стула. После же, накинув её на плечо, подняла руки вверх и порядка нескольких секунд выжидательно смотрела в потолок.       — Ты что делаешь?       — Прошу Бога удачи подкинуть нам ответ, — совершенно спокойно, будто это само собой разумеющееся, ответила она.       Вид устремлённой к потолку ассистентки окончательно убивает дурные мысли в голове. В конце концов, это действительно выглядит забавно.       — Не думаю, что у бога удачи есть время на то, чтобы оказывать нам подобного рода помощь, — не без расслабленного удовольствия способствую её игре. — Если только зарядивший на улице дождь не является ответом на те самые вопросы.       Киваю головой на окно, за которым действительно понемногу начинал моросить уже не первый, но как будто начинающий старт весны, крупный и наверняка холодный ливень.       И похоже, что подобный погодный ультиматум не входил в список запросов у Бога удачи от моей ассистентки.       — Ну нет, я же специально сегодня надела меховую накидку! — жалобно пискнула Линд, однако возвращаться с просьбами к воображаемой удаче больше не рискнула. Возможно, испугалась, что к дождю добавится ещё и град.       — Идем, я подкину тебя до дома, — полюбовавшись как следует метаниями помощницы, великодушно предлагаю вариант решения.       Сменив гнев в сторону богов фортуны на милость, Линд не преминула высказаться, что я лучшая начальница из всех, кого она когда-либо знала, а я, в свою очередь, поспешила напомнить, что я, в целом, пока что её первая начальница.        Далее она добавила, что я в любом исходе останусь победительницей в номинации «человек года и века». На том спор был вполне себе урегулирован, и соглашение сторон обоюдно достигнуто.

***

      Дождь продолжал лить почти до самой ночи. Он стирал с улиц города остатки снега вместе с воспоминанием о том, что когда-то они вообще здесь были. С одной стороны неравномерно прогретый до каких-то пятидесяти градусов воздух уже обещал скорейшее возвращение марту звания весеннего месяца. А с другой — ещё не отхлынувший со стороны океана холодный циклон не позволял пока мечтать о полном возвращении к лёгкой верхней одежде. Люди на улицах окончательно разделились на тех, кто успел достать из шкафа тканевое пальто, и тех, кто по-прежнему кутался в как никогда модные в этом сезоне полиэстеровые куртки.       Из-за рыхлых, едва формирующихся, но бесконечно-серых туч вечер на город опускался как никогда скоро и поспешно. Уже ближе к восьми можно было бы предположить, что за окном настоящая ночь. К десяти же часам темнота обрела свой максимум, либо поглощая жителей в пелене тумана, либо заставляя их спрятаться по домам.       Раньше мне доставляло странное удовольствие наблюдать за этим. Наблюдать как постепенно, один за другим, в окнах напротив зажигается желтый свет, после чего, в тех из них, что не отгорожены от мира плотными занавесками и жалюзи, появляются фигуры самых разных людей.       Холодная пустота квартиры за спиной внушала уверенность в безопасности, в то время как там, где-то на достаточном для спокойствия расстоянии люди грели вечерний ужин, читали книги или позволяли себе уснуть за просмотром семейного фильма.       Насыщенный привкус белого вина в бокале успокаивал, а почти ожидаемый, хоть и спонтанный звонок матери приносил усталое успокоение, что в мире ничего не меняется. И не изменится. Что мир под моим контролем.       Но сегодня определённо что-то произошло. Горло сводит от привкуса алкоголя. Пустота за плечами давит. Слова и линии разбегаются на листе бумаги: мне не достаёт всего нескольких элементов.       Александр был прав: что бы ни делал человек, которого мы ищем, он явно пытается выстроить определённую схему. И пока что у него отлично получается.       Он провёл иглу почти сквозь все ключевые расследования, которые мы вели вместе за последние полгода, и теперь аккуратно, едва ли не с материнской нежностью тянет нить, зажимая узел всё крепче и крепче.       Только вот что именно он пытается сказать?       В третий раз за вечер оглядываюсь на телефон, чтобы вновь перебороть желание позвонить адвокатцу. Мне катастрофически нужно, чтобы он выслушал эти мысли, но я не могу. Просто не могу.       Александр не появлялся в поле зрения, с того самого момента как покинул мой кабинет. В наших кругах это означает одно: никакой информации ему получить не удалось.       Сейчас не тот момент, когда я должна узнать об этом. Уж лучше представить, что где-то там, всего за стеной нескольких проведённых под куполом ночи часов я получу очередную разгадку, которая подтвердит мысли.       — Первое дело — Шерил Митчелл, — обвожу имя, уже не пытаясь оценить, насколько это странно, когда кто-то говорит сам с собой в неосвещённой мрачной квартире. — Оно значимо двумя вещами: в это дело вписался твой бесящий нос, и с него всё началось. По крайней мере, мы можем быть уверенными в этом хотя бы сейчас.       — А что, собственно, не так с моим носом, госпожа прокурор? Он исправно дышит и исполняет все необходимые функции.       Представленная в одних только мыслях ухмылка адвокатца вышла настолько раздражающей, что я едва не запустила в воздух собственную ручку. Но думать стало попроще.       — Во время расследования дела Митчелл мы не смогли выйти на того, кто продал ей фентанил, но теперь…       Воображаемая фигура Александра приподняла в точности такой же воображаемый бокал вина. И почти детально точно нахмурилась.       — Не пойму твою страсть к белому полусухому, — очередная выходка моего же мозга.       — Господи, да оно даже ненастоящее! — развожу ладонями, понимая, что для споров с проекцией момент абсолютно не подходящий.       Но в представлении мозга адвокатец уже вовсю расселся на полу и облокотился спиной о стену, поднимая бокал повыше, чтобы рассмотреть блики на фоне скудного света, кое-как пробивающегося в широкое окно.       — Зато теперь мы знаем, что её поставщиком могла быть Мария Ривьера, — ответил он, — так что есть вероятность, что, услышав конкретику, наша Шерри о чём-нибудь да и проговорится.       — Нет, в этом нет смысла, — качаю головой, зачёркивая кривую линию ведущую от одного имени к другому, — Шерил едва не угодила за решётку, так что…       — Твоими, к слову, стараниями едва не угодила, — нагло лыбится несуществующий здесь и сейчас Александр.       — Да, а твоими стараниям она же избежала наказания за реальное преступление, — слегка морщусь, — но мы вообще не об этом. Как бы то ни было, сомневаюсь, что бывшая миссис Митчелл согласится дать подтверждающие показания, прекрасно понимая, что за это её Дамоклов срок превратится в реальный. Но в любом случае, ситуация говорит сама за себя: Ривьера точно поставляла какие-то — пусть мы пока не знаем, какие именно — запрещённые препараты. Отчасти умудрилась сделать это легально в силу своей профессии. Вот почему её вовремя не пресекли. Это могло быть что угодно, но мы-то знаем, каким конкретно чаем Шерил мужа напоила.       — Допустим, а дальше что? Как наркотик вообще связан с последующими жертвами?       — Никак, — соглашаюсь, а остальные имена ложатся легко, — никак, но в этом-то и суть. Дальше новое отдельное дело. Линдси и Виола. Именно в этот момент появился он. Уверена, какое-то время он действовал по чёткому плану: обе девушки были знакомы с… Не обижайся, но тут я отмечу тебя, — тыкаю ручкой в стену, где на секунду редеет вымышленный образ адвоката, — так вот, обе девушки были знакомы именно с тобой. Это буквально, как первый знак. Что-то вроде…       — Ребёнка, пытающегося обратить на себя внимание, — в свойственной привычке адвокат закатил глаза, — мы и раньше это знали, прокурор.       — Ты знал, — не собираюсь принимать поражение до последнего.       — Я здесь, только потому что твоему неуёмному прокурорскому мозгу скучно думать в одиночестве, хватит навешивать ярлыки, госпожа Харрис.       Чтобы принять истину и не развеять образ адвоката обратно, туда, откуда он взялся, приходится приложить усилие. Никогда бы не подумала, что одна лишь мысль об этом человеке может хорошенько надо мной поиздеваться.       — Ладно, — яро выдыхаю и поправляю чёлку, — мы знали, что он пытается себя показать. После чего этот говнюк затихает и пропадает с радаров на какое-то время. Почему?       В квартире становится совсем тихо. Представленный одной лишь силой воображения адвокат не торопится оспаривать или подтверждать идею, которая толком-то и не сформировалась. Но мы оба знаем, что мы придём к ней рано или поздно.       Вино обжигает губы, но всё равно делаю глоток ещё до того, как и без того понятная вещь прозвучит голосом Нильсена где-то сразу в голове:       — Ты скажешь или мне?       Качаю головой.       — Мы торопимся. Мы очень торопимся. Рано делать выводы.       — А какие выводы, а? Просвети нас обоих, прокурор Харрис.       Ну почему даже в чисто формальном виде адвокат не может вести себя… Нормально.       — Он сменил тактику, вот что случилось, — делаю новый глоток и опустошаю бокал полностью, — он просто сменил тактику. Воспользовался ситуацией. Понятия не имею, как именно он прознал про деятельность Марии Ривьера, либо просто плыл по течению, но после моего появления в её кабинете…       Осекаюсь, вспоминая тот день. Фигуру «спящего человека» где-то рядом с остальными посетителями, которая ещё в тот момент показалась мне ужасно странной.       Честности ради, я была готова к подобному выводу. Тот, кто играет с нами в эту игру, был там в тот день.       — А почему он сменил тактику? Об этом ты не хочешь поговорить?       — Да просто потому что случай подвернулся, вот и всё! — оглядываюсь на винный шкаф и выдыхаю вновь. Кажется, что если я сейчас встану с места, картинка с Нильсеном пропадёт, и тогда я уже точно не сделаю никаких выводов. — Кто бы это ни был, представляю, как он посмеивался, увидев, к кому именно я пришла на консультацию. Великий прокурор штата пришла лечиться у наркодилерши, вот же анекдот! И не надо смотреть на меня этим умным, понимающим взглядом. Всё ведь сходится, разве нет? Именно в этот момент он залег на дно. Конечно, я пока не знаю, чего именно он ожидал, но… Но ведь он чего-то ждал, разве нет? Связь с делом Митчелл — это просто удобно. Это как насмешка прямо в лицо, понимаешь? Мы сами упустили эту связь, а он нашёл или что-то вроде этого... Я не знаю. Я не знаю, Нильсен, слышишь? Но после того случая поведение того ублюдка изменилось, сам ведь видел: все эти знаки, подсказки, всё это… Всё, что он делал… Словно…       — Словно он переключился на тебя.       Холод в тоне Нильсена выглядит отчуждённым. И я знаю, что, вероятнее всего, Александр бы так не поступил: не высказал что-то с подобной жесткостью. Но сейчас это моё воображение. И мне решать, как он будет говорить.       — Смотрел, как ты ведёшь это дело, как быстро заметишь тот или иной знак, любезно подкинутый с его стороны. Возможно, пытался подойти ближе.       В голову силком врывается эпизод, о котором я почти забыла. Когда это было? В начале зимы? Когда мы вели дело той женщины — Элеоноры Палмер. Помню, потому что Эшли сказала про какую-то отсылку к фильму или сериалу... Это неважно. А потом мы поехали к бывшему мужу погибшей. Нильсен увязался за мной и что-то долго твердил про инвестиции и прочую чепуху...       Но главное, что я помню слова того мужчины, до того как он покончил с собой. До того как появился Александр и закрыл мне глаза, едва открыла дверь в ванную комнату.       «Он сказал, что это будете именно вы. Он знал, что вы захотите расспросить о нём».       А ещё та самая встреча с Джексоном в кафе. Его пристальный взгляд в мою сторону. Его слова о принципах, приоритетах, чужих туфлях и друзьях.       Человек, который уже когда-то разочаровался в правосудии. И которому предстояло увидеть это вновь. С каждым моим поступком и промедлением.       Ослабевшие пальцы уже едва удерживают ручку над бумагой. Желание открыть бутылку вина столь же нестерпимо, сколь и отвращение от мысли хотя бы об одном глотке.       — Нет, прокурор, — строго осаживает Нильсен, — мы не можем останавливаться на середине пути. Ты должна сказать, что было дальше.       Закрываю глаза и качаю головой. Я не хочу.       — Ну же. Ты обязана, Харрис.       Набираю в грудь побольше воздуха, но слова выходят до того тихими и обрывочными, что я едва слышу их сама:       — Что бы он ни увидел в проделанной работе, ему это не понравилось, — соглашаюсь и закрываю почти ненавистный блокнот. — Он явно решил больше не ждать.       Вот почему именно с началом весны стали появляться новые жертвы, а более того, они как будто случайные — он высказал всё, что думает о моих действиях. Или наших действиях. Имеет ли значение?       Именно это читалось в той дрянной записке.       Но всё-таки есть одна деталь, которая никак не сходится. Она буквально перед моим носом, но я её не вижу. Но понимаю, что есть.       Что-то выделяется в том самом последнем инциденте.       — У тебя тоже появилось ощущение, что обе сестры Ривьера знали больше, чем положено?       Нет, это действительно уже ни в какие ворота.       Поднимаюсь с пола, чувствуя лёгкую неприятную дрожь в ногах, когда кровь прилила к затёкшим конечностям.       — Какого хрена? — развожу руками. — Я даже вслух ничего не говорила!       Адвокат запрокидывает голову и снисходительно усмехается. И только после этого я вновь вспоминаю очевидный факт: ему и не нужно залезать в мою голову. В эту минуту он и есть мои мысли.       — И это его ошибка, госпожа прокурор, — беззлобно улыбается видение, — а самое главное, что он уже её совершил. Осталось дождаться.       Отхожу подальше, чтобы идиотское видение не залезло повторно туда, куда не следует. Открываю дверцу винного шкафа, но, в итоге, захлопываю её обратно. Настроения пить больше не осталось, а вид из окон не привлекает никакого внимания.       — Дождаться, спрашивается, чего?!       Оглядываюсь на эмоциях, но выдуманный образ адвоката исчезает, как будто его никогда и не было. Даже сейчас свалил в тот самый момент, когда…       Прикусываю губу, мешая созреть пусть и короткой, но мысли. Это не то, о чём я должна сейчас думать.       — Я ведь не могу последовать примеру Рэйчел и просто пялиться в потолок, пока небеса надо мной не смилостивятся.       Ответ, если его вообще можно назвать ответом, выходит тихим и размазанным. Для профилактики я всё же на этот самый потолок взглянула.       Господи, Харрис, ты уже с ума сошла! Говоришь со стенами и просишь помощи у штукатурки!       Встряхиваюсь, чтобы прийти в себя и окончательно закрыть эту тему. И уже когда я точно приняла решение, что нечего попросту сидеть и размышлять об абстрактных вещах, на диване требовательно заиграл мелодией мобильный.       Едва не задерживаю дыхание, увидев высветившееся «Адвокатец».       Принципиально забираю себе несколько секунд, прежде чем ответить: во-первых, чтобы убедиться, что это не очередной трюк от утомившегося мозга, во-вторых…       Во-вторых, потому что мне банально страшно, что если я сейчас отвечу на звонок, могу услышать что-то, что в пух и прах разобьёт только что намертво приколоченную ко лбу теорию.       — Не буду извиняться, если ты спишь, потому что это действительно важно, — сходу заявляет его голос в телефоне, и я слегка успокаиваюсь. Была бы новость плохой, Нильсен бы точно приберёг её напоследок. Уж если что-то я про адвокатца и поняла, так это то, что при необходимости стать гонцом, приносящим дурную весть, он вначале тщательно обезопасит свою шею.       — Не сплю.       На заднем фоне отчётливо слышится шум дороги.       Он в автомобиле?       И почему-то так хочется добавить, что не сплю я ровно по той причине, что вот уже около получаса веду беседы с его виртуальной копией, но вовремя останавливаю себя. И не только потому, что это прозвучит до ужаса глупо, но ещё и от того, что затянувшееся молчание после моего ответа, откровенно говоря, напрягает.       — Ты…       — Только освободился, — теперь уже охотно подхватывает Нильсен диалог, из-за чего я понимаю, что он тоже не очень понимал, как стоит начать, — пришлось подкинуть твоего пушистого друга из отдела полиции, так что позвонил лишь сейчас.       Подкинуть? В каком это смысле?       Глупая.       — Ты что, всё это время торчал… — Из-за усталости не очень понимаю как точно обозначить медицинский центр, так что обхожусь коротким: — там?       Не слышу, чтобы Нильсен ответил на вопрос, но как будто чувствую, что он кивнул перед собой.       — У них не было вопросов к ордеру, — ответил он, — мы просто долго восстанавливали данные.       Пальцы рук резко похолодели. Как-то само собой взгляд упал на потолок.       Это что ещё за помощь высших сил?       — Есть одна хорошая новость для нас и одна плохая для нашего приятеля Уилсона. Поэтому сразу скажу, что буду очень благодарен, если мы попозже решим, как я его выдерну из этой ситуации, ладно?       — Нильсен, не томи, иначе я…       — Эмильда Ривьера подделала экспертизу.       Последующая за его словами пауза ударила по голове пространным звоном в ушах. Сильным, аж перед глазами потемнело.       Едва понимаю, как оказываюсь на диване, потому что ноги странным образом онемели.       — Повтори.       Звуковой фон на той стороне линии выравнивается. Вероятно, Александр встал на светофоре.       — Осмотр дочерей семьи Уилсонов и анализ крови, — спокойно разъяснил, — она всё подделала. Данные, которые мы получили изначально, оказались фальшивкой: дети погибли не от передозировки лекарств.       Я едва слышу, о чём говорит Нильсен. Пытаюсь выловить каждое слово за стремительно набирающим оборот гулом сердца.       — Это был фентанил?       О том, что задала вопрос, понимаю уже по факту. Ожидание ответа становится невыносимым. Сам факт, что подобная формулировка первой пришла в голову — ненормально.       — Нильсен, ответь на вопрос! — требую, с трудом контролируя силу, с которой сжимаю телефон. — Это был наркотик?              — Был, — выдыхает он.       С приглушённым щелчком на положенное место встаёт новый пазл. И даже не пазл, а стеклянная, хрупкая часть огромного витража.       Нет. Не одна часть. Два огромных стеклянных пазла.       — Значит, был и другой отчёт?       Не вижу Нильсена, но ощущаю его улыбку.       — Хороший вопрос, прокурор, — соглашается он, — всё так. И зуб даю, опытный специалист, взглянув на первоначальную версию, нашёл бы во второй целый ряд логических ошибок. Нас обдурили, как слепых котят. А знаешь, что самое интересное? Это даже наш пушистый офицер подметил, к слову.       — Что?       — Она изменила данные спустя всего один день.       Третий пазл.       Уверена, мне не стоит задавать Александру и без того очевидный вопрос: зачем она это сделала?       Затем, что кто-то приказал ей это сделать. Кто-то, кого она могла бояться. До такой степени, что пошла буквально на уголовное преступление. И не тот ли это человек, что причастен к смерти её же сестры?       — Ты можешь приехать? — Спрашиваю быстрее, чем даю себе на то разрешение. — Сейчас.       Разумеется, чтобы просто всё подробно обсудить. Или нет.       Или просто потому, что если я сегодня останусь одна, то моя голова попросту взорвётся от количества информации.       Но молчание Александра не остаётся незамеченным. И почему-то мне вновь кажется, что я умудрилась поднять ему настроение.       — Чего молчишь? Ждёшь, пока передумаю?       — У тебя есть минут пятнадцать, чтобы утихомирить свой гнев после моего ответа, госпожа прокурор, — к голосу явно вернулась прежняя бесцеремонность, — но я уже еду к тебе. Ты же не думала, что я позволю тебе думать об этом всём в одиночку?       Горы останутся вершинами, а адвокат — нахалом.       — Жду тебя, обнаглевший придурок.       И чтобы не позволить Нильсену оставить последнее слово за собой, резко обрываю связь.       Беру короткую паузу для восстановления дыхания. До приезда Александра у меня ещё есть некоторое время, чтобы окончательно подбить некоторые данные.       Меньше, чем через минуту, я уже копошусь в любимой чёрной сумке, чтобы достать то, что ждёт своего часа уже некоторое время: два совершенно идентичных пузырька таблеток: один мой, тот, что купила по рецепту после консультации Марии Ривьера, и второй, чуть более потёртый, но практически полный — тот, который я незаметно стащила из ванной комнаты Келли Уилсон.       Почти дрожащими руками раскрываю бутылочки. Перепутать их невозможно: разная доза на упаковке. Судя по рецепту самой Келли, ей выписали все сто пятьдесят миллиграмм препарата. Эти чёртовы таблетки изначально не выходили у меня из головы. Я была уверена, что в самом бутыле какая-то проблема, но никак не могла понять какая.       В крови выжившего малыша Марка был подтверждён обнаруженный гидроксизин. Такие же препараты указаны как причина гибели обеих девочек постарше. Сейчас-то мы знаем, что проверка была фальсификацией, но на тот момент это действительно выглядело железным аргументом. Только вот деталь: в шкафчике Келли я нашла именно сертралин, судя по упаковке. А сертралин транквилизатором не является. Никаких же следов других рецептурных препаратов в квартире не было. Я проверила.       Я так и не вернула злосчастный пузырёк и к делу не приобщила. В первую очередь, потому что злилась на себя же: с такой гордостью размахивала ими перед носом адвоката, а на деле пришли данные, что детей отравили совершенно другим препаратом. Теперь же как никогда чувствую, что всё сделала верно.       Откуда нам знать, что их не подкинули специально? Или... Что на самом деле в этой коробке?       Достаю одинаковые белые пилюли и долго вглядываюсь. На вид абсолютно идентичны.       А если проблема и впрямь не в таблетках?       Проверим. Мы всё проверим. Надо было сразу это сделать, зря только засомневалась. Келли была умной девушкой, так что сомнительно, что она могла покупать лекарство в нелегальных точках.       Почти разочаровано закрываю обе крышки обратно и уже хочу было подняться на ноги, когда в квартире раздаётся новый звонок. На этот раз однозначно дверной.       Разве пятнадцать минут успели пройти?       На автомате прячу обе бутылочки обратно и кидаю сумку в шкаф, прежде чем отправиться к двери. Александр и так должен помнить, что таблетки всё ещё у меня, так что нет смысла встречать его в дверях, как умалишённый детектив, решивший провести в комнатной обстановке подпольную экспертизу содержимого.       Однако когда я заглянула в дверной глазок, то поняла, что в широком холле стоит никакой не Александр.       — Стив?       Вид его напоминал пса, которого гнали через поле порядка нескольких миль. Промокшие под дождём волосы мужчины падали на глаза, а в подобной темноте угадывались лопнувшие капилляры. Мужчину трясло, он едва стоял на ногах.       Может, не стоило открывать? Откуда у него мой адрес?       Приходится дать себе моральную пощёчину, чтобы отогнать мысль. Это мы потом выясним.       — Стивен, что случилось? — вопрос приходится повторить, потому что Янг всё ещё не спешил ни внутрь заходить, ни хоть как-то оправдаться.              Вероятно, услышав лишь последний вопрос, он дёрнулся на месте и спешно оглянулся по сторонам. Открыл рот, будто для ответа, но сразу наклонился чуть ниже, едва не шепча, словно параноик.       — Я… Я должен… Агата, я должен что-то тебе рассказать. Я не могу. Я просто больше не могу… Но это единственное, что я знаю. Я просто хочу помочь.       — Что рассказать? И почему ты…       На этот раз Янг выпрямился и мельком утёр лицо дрожащей ладонью. А после силой напряг и руки, чтобы унять волнение окончательно.       — Те девочки четырнадцать лет назад. Я знаю, где одна из них, Агата. Я видел, где он её похоронил.