Турмалиновые скалы

      Никто не осмелился перебить долгую тираду Ренджуна, овациями которой служили разве что свистящие порывы ветра и треск бьющего по деревьям снега. Нелюдь, бывший некогда птицей высокого полёта, терял авторитет с каждым произнесённым словом, но не оттого, что с людьми якшался и искренне тех в какой-то момент любил, а потому что гарпий, кажется, совсем не жаловал, раз уж десятилетие не только утаивал важные подробности своей жизни, но и нагло врал ради собственного блага.       Теперь неизвестно, стоило ли считать того главным в здешних лесах, просто шаманом или даже хоть чьим-то другом, если все эти звания добыты были исключительно ложью.       Причастность к божественому была умело созданной иллюзией, выросшей из знаний о мире, предсказания погоды оказались оплотом науки, а загадочность и миролюбие предстали созданным образом, за годы служения вызубренным и заменившим истинное лицо.       Ренджун был резок, нетерпим к критике и остёр на язык, но также выглядел мягким и смиренным пред судьбой, по-настоящему способным поддержать и решить любую возникшую проблему.       И Донхёк не знал больше, какой Ренджун был настоящим, а главное — какому из них можно доверять.       Никому зла Хуан не сделал, никак не наведил своими выходками, зато лесным жителям принёс удобства, дома и веру, в которой те нуждались, мирное устройство жизни и безопасность от бывших ранее частыми похищений, убийств и людских козней. Но факт вранья всё-равно отрезвлял, звал отвернуться и закрыться, никогда больше не верить из страха, что Ренджун вновь за дурака держать будет, не научившись на ошибках. Ему всё сходило с рук до сих пор.       Донхëк, пусть и не имел крыльев таких же громадных, что у своего брата, поднял руки вверх, соединив ладони, чтобы укрыть друзей от непогоды на время долгого рассказа, а все равно метель просачивалась под золотой купол, щекотала бëдра и больно била покрасневшую от холода кожу всех четверых. На него порой косились с недоумением, в основном Тэн, ведь в гарпиевом селении дома были почти полноценные, а такой замысловатый способ не использовался, кажется, и до убежищ, однако, как сам юноша чувствовал онемевшими кистями, их уже присыпало довольно толстым и тяжëлым слоем снега, что точно похоронил бы, не возьми нелюдь на себя роль живой крыши. Руки болели с непривычки — ему до этого не приходилось ни разу кого-то собственным телом защищать, ведь Минхëн, как и подобает старшему, всегда без раздумий брал это дело на себя, а оказалось, что оно нелегко даëтся.       Лишь позже Ëнхо развëл руки в стороны и прикрыл снизу, куда длина Донхёковых перьев не доставала. Повисла неожиданная темнота, глухо стало и тоскливо, а боль дошла до плеч, но так и не заставила юношу отринуть затею обогреть и защитить других от непогоды. В какой-то степени ему было интересно, сколько удастся выдержать, но важнее — получится ли оказаться хоть в половину таким же сильным, как старший брат. Донхёк слишком ко многому относился как к должному, не помыслив ни разу, что бремя заботы о ближних не было сладким.       Сколь интересным бы ни казался людской уклад, о котором Ренджун без утайки поведал, Донхёк часто ловил себя на мысли, что совсем не слушает, находил себя в разных по настроению и смыслу обрывках повествования, не мог сосредоточиться и сложить общую картину, подмечал несостыковки и думал о неозвученных бесчеловечных поступках, которые списывал на собственный затуманенный разум, слишком занятый мыслями о том, как беспощадно сдавило ощущение собственной бесполезности. Донхёк ведь до последнего ничего не предпринял, зато болтал громче всех, рвался помогать и точно был уверен, что сможет защитить, а в итоге с места сдвинуться не смог, до смерти перепугавшись. Всегда у него такое, но лишь дважды оно навредило, и, если в первый раз Минхён смог вовремя привести в чувства, то сегодня ничто не подтолкнуло к действиям.       Жалость к себе перемежалась с непониманием Ренджуновых мотивов. Спустя часы монолога Донхёк понял, что не разобрался ни в том, ни в этом, но обзавёлся вопросами, которые не смог задать при Ёнхо и Тэне, чтобы ещё сильнее не унизить Хуана перед друзьями и не доломать ставшее шатким положение. Даже сейчас, потеряв стабильность и разбежавшись по лесу, разочаровавшись в своём верховном шамане, гарпии всё равно рассчитывали на него.       Ренджун сидел смирно, лишь изредка поправляя и без того правильно лежащие волосы и перья, во время тирады своей едва открывал рот, а всё равно звучал уверенно, не запнулся ни разу и чувств не показал, говорил монотонно, словно с листа читал или даже заучил наизусть. Эта тайна слишком долго ждала момента, чтобы всплыть на поверхность.       Всё казалось нереальным. Внезапное нападение, лесной пожар в первый снежный день, потеря двоих соплеменников и рассказ, словно из другого мира принесённый. Вынужденный и вымученный, совершенно не пришедшийся к месту, но отвлекающий от остро вставших проблем и первостепенных задач. Им нельзя сидеть, укрывшись от метели и позабыв о тяготах, нельзя заслушиваться историями о людских пороках и королевских детях, об открытиях и предательствах, а оторваться — никак.       Тэн во все глаза смотрел, хмурился часто от слов, которые не понимал, но по понятным причинам не переспрашивал, а Ёнхо, ни разу не пожаловавшись на неудобное положение, вперился взглядом в снег на земле, и распознать выражение его лица Донхёк никак не мог. Тот, лишь дослушав до конца, вздохнул так громко, что сам дёрнулся, и спросил одно единственное:       — Королева мертва?       А Ренджун кивнул и больше не раскрыл рта, пока солнце не взошло и буря не прекратилась. Ёнхо эту самую «королеву» почему-то знал и наполнился досадным осознанием, будто понял, почему последние годы так тяжело жить стало. Он, на первый взгляд, воспринял всё легко, а вот Донхёку, неосведомлённому о делах королевства, было сложно связать всё озвученное со сложившейся ситуацией. Раз лесные гарпии знали о благодетельнице, то женщина и впрямь была видная, а Хёк ни сном, ни духом — как сказку послушал и морали не вынес.       По утру все четверо нашли себя ни мгновения не поспавшими и замёрзшими. Одеты те были легко, если то можно было так назвать — тряпки кое-как замотанные вокруг тел, да и не тепла ради, а для красоты разве что, оттого бледен и бескровен был даже весьма смуглый для этих мест Донхёк.       Ренджун, по обыкновению своему бывший мертвецки бледным даже на фоне собственных белых перьев, теперь казался почти синюшным, невиданно измученным и пострадавшим. Им пришлось откапываться из сугроба, когда все готовы стали продолжать действовать, но один Хуан шатался, когда поднялся на покрасневшие от холода ноги и отряхнул пернатые плечи. Донхëк ловил себя на неправильной и неразумной мысли, что старший был тем роскошнее и пленительнее, чем хуже себя чувствовал. Казался мистично-влекущим, когда невзначай бросал усталый взгляд чëрных глаз из-под пушистых ресниц, когда подрагивающими костлявыми пальцами поправлял растрепавшиеся волосы и когда оттягивал в сторону полотно своих одеяний, чтобы скрыть болезненно тонкое бедро. Если бы Хуан Ренджун, каким тот был глубоко внутри, мог выйти наружу, то непременно принял бы именно это обличие — нездоровое и пугающее, кажущееся неспособным держаться, но делающее всë возможное из последних сил, чтобы в грязь лицом не ударить. На фоне белизны заснеженного леса парень казался ещë чище, даже запятнав себя целиком.       Они не обсуждали произошедшее. Для гарпий терять народ не ново, а оплакивать каждого — пустая трата времени и сил, лишнее падение в уныние, и без того на головы свалившееся.       Но Донхëк не терял никого, кроме брата, в благополучии которого ни на миг не сомневался. Не может ведь Минхëн просто взять и сгинуть, куда бы ни попал, как сильно бы ни пострадал, сколько невзгод бы ни встретил — идеализированный образ, сложившийся за долгие годы совместного существования, выстроился в нечто неуязвимое и всемогущее, сильное и вëрткое, несгибаемое, подобно многовековому дубу.       А Юта сгинул, даже если тоже казался смелым и бесшабашным. По-настоящему, взаправду, на виду у всех треснул надколотым льдом и затих. Звука страшнее не придумать, если значил он обязательно смерть кого-то из сородичей, да не просто кого-то, а одного из близких друзей, насколько хоть один из нелюдей мог оказаться близким. Этот парень козней не строил, сам правду искал и наперекор Ренджуну идти не чурался, пусть уважения лишëн не был — искренний и открытый, дружелюбный из побуждений вполне прозрачных, без злого умысла и вложения в будущее, а просто так — по знакомству. Погиб бесславно в сжатой челюсти горящего пса, угодившего под корни дерева и разбившего Ренджунову кладезь дурманящих ядов, по праздникам шедших из рук в руки.       Они ждали костров, огня ждали и возвращения жизни в прежнее русло с первым снегом, принёсшим по несчастью ещё большее бедствие. Никто не сумел подобного предугадать, но вот Ренжун отчего-то выглядел не слишком удивлённым, пусть оттого менее опечаленным и загнанным в угол не становился. Не оплакивать смерти и не обсуждать случившее — не значит не скорбеть по утерянному в тишине собственного разума.       — Будем собирать остальных? — негромко спросил Донхёк, сделав шаг к верховному шаману, что отряхивался от последнего налипшего на одежды снега. Парень просто чувствовал, что ничего полезного не узнает, если лично не поинтересуется. У этих троих связь была особая, укреплённая годами и, судя по отсутствию явных обид между ними, нерушимая, а Донхёк просто прибился, оказался в нужное время в нужном месте, оставшись именно с ними, а не в другой отделившейся группе или одиночестве.       — Мы с Ёнхо, — коротко отвечает Ренжун, полное раздумий лицо опуская.       Юноша тогда на вышеупомянутого смотрит, на хмурого и явно не лишённого вопросов, но всё-таки молчаливого. Опять у них секреты, знать о которых Донхёк почему-то не заслужил, пусть и хотел того страшно. Но не была лишней и мысль, что эти двое отойдут подальше, чтобы ругаться без ненужных свидетелей, способных в конфликт вмешаться. Ёнхо Ренджуну больше всех доверял, с самого начала на его сторону встал, потому что в благоприятный исход верил, а сейчас выглядел преданным и разочарованным, на старого друга даже взгляда не поднимал.       Их всех держало рядом с Ренджуном осознание, что без него они бы погибли куда раньше.       — Оставляешь меня с молчуном, чтобы я защищал его? — ему скорее верить хочется, что всё так, и пользу принести всё-таки получится, но Ренджун отрезвляет мгновенно.       — Чтобы он защищал тебя.       Старший больше не церемонился. Не пытался успокоить и наполнить осознанием собственной важности, а говорил неудобную правду в лоб без злости или назидания, но с лёгкостью и простотой, как обыденный безобидный факт, выглядящий на деле весьма обидно. Размениваться на глупые поступки, лишь бы Донхёк продолжал верить, что может пользу принести, в сложившихся обстоятельствах подобно смерти. Никто к нему всерьёз не относился, ведь парню не повезло прибиться именно к этим ребятам, среди которых Ренджун обладал знанием и хитростью, Ёнхо силой, а Тэн просто безусловной симпатией их обоих. Донхёку не выиграть у них ни в чём.       — Заберитесь на дерево повыше и ждите, наблюдайте за окружением, ищите безопасные места, — глухо пробормотал Ёнхо, выдав одну крайне показательную деталь, не то вошедшую в привычку, не то выдающую, что отношение к Хуану едва ли поменялось. Он на Ренджуна смотрел, следил за реакцией и ждал одобрения своей идеи, которое непременно получил.       Донхёку от всего этого тошно. ***       Звуки гарпий становились всё дальше, и речь шла вовсе не об ушедших на поиски сородичах. Ещё ночью, когда Ренджун свою историю рассказывал, пернатых по ощущениям было куда больше в окрестностях, а сейчас будто все они отдалялись, стремясь не воссоединиться в большую общину, а как можно дальше друг от друга уйти.       Тэн был неспокоен. Он покинул территории впервые после ужасных событий прошлого, но сделал это из страха смерти и желания жить, а теперь, когда опасность отступила, но по-прежнему была где-то поблизости, метался из стороны в сторону, не находя укромных мест. Целую поляну вытоптал босыми ногами, под каждый куст заглянул, оглядел все ближайшие деревья, но ни на одно не забрался.       Донхёк тоже не стал, оставшись со стороны наблюдать за чужими попытками в спокойствие. Уши у друга подёргивались, даже если ничего не слышали, а движения были в большинстве своём неосознанными и слишком резкими, избыточными и ненужными, спровоциованными исключительно внешними раздражителями. Юноша мог думать лишь о том, как же тяжело, наверное, жить в неспособности узнать, не стоит ли за спиной нечто кровожадное и готовое убить, и сколь трудно покидать привычное безопасное место, оказавшись наедине с кем-то, не подающим надежд. Как больно было лишаться чувств и прекратилась ли вообще эта боль.       Проклятие Тэна заключалось не в его недуге, а в желании каждого встречного поговорить без возможности получить ответ.       — И ты всё ещё будешь идти за Ренджуном? После всего?       Сам Донхёк пойдёт, ведь история про людей и дворцы не сделала старшего хуже, а лишь факт вранья разоблачила, однако парню нужно было знать, считают ли все остальные так же. Ему нельзя сравнивать себя, едва пришедшего на всё готовое, с теми, кто искренне в Ренджуна всё это время верил, кто всерьёз на его крючок попался и не знал даже, что тот их едва ли друзьями считал.       Их лидер старался ради личного блага, искусственно себя возвысив ложью, но отрицать принесённое от этого затяжного безумия гарпиям благо было глупо, как и утверждать, что Ренджуну совсем уж до ближних дела нет.       Только спустя время, когда реакции не следовало слишком долго, до Донхёка дошло, что вопрос он несторожно задал в чужую спину. Оставалось только вздохнуть и костяшками пальцев постучать по ближайшему дереву, вызвав у Тэна новый прилив тревоги и метаний, окончившийся взглядом глаза в глаза.       — Я стучал, — успокивает юноша, вновь повторяя действие и делая для себя открытие весьма забавное — Тэновы перья на плечах от каждого стука чуть приподнимаются, словно и впрямь всё его тело слышать может, — ты останешься с Ренджуном?       И тот застыл, нахмурился недовольно и взглянул, как на умалишённого. Донхёк не знал, что гарпиево отсутствие веры в собственные возможности обладает такой сокрушительной силой, что каждый из них думает, будто в одиночку не справится и нуждается в ком-то, способном решать проблемы. Сама природа запретила им быть самим по себе, заставила искать опоры у подобных, но кто может стать опорой, если своею историей Ренджун лишь подтвердил, что ни на что в мире они повлиять не способны? Если и сам Ренджун провалился в желании спасти одного единственного человека? Гарпии образовали замкнутый круг, в котором никто не был достаточно силён, чтобы близких защитить, но каждый из них эту силу друг в друге слепо искал.       Вид, неспособный выжить самостоятельно, должен был умереть, если не найдёт способа перекроить себя, переделать под жестокий изменчивый мир и существовать в согласии с его порядками. Донхёк тоже не видит выхода, кроме как на знающего Ренджуна полагаться, и от этого испытывает поглощающую безысходность.       Тэн не делал ничего полезного, чем Донхëка малость нервировал. Не потому, что должен был, а из-за Ренджуновых слов о «защите», ставших ещë более уничижительными при более близком рассмотрении черной гарпии. Так и получается, что здоровый Донхëк, действительно старающийся во благо других, пусть и безуспешно, был менее внушающим доверие, чем парнишка, с глуповато-настороженным видом вышагивающий сотый круг около одного из деревьев, словно того привязали. Все больше вопросов вызывало это постоянное «особенный», потому что не давало конкретики. «Особенный» вроде дурачок? Или все-таки «особенный», как одна единственная нужная вещь среди горы хлама? Утверждать что-либо наверняка было бы злодеянием, ведь Тэн не заслуживал порицания за свою травму.       Тяжелейшие вздохнув, Донхëк принялся копаться в снегу в поисках чего съесного. В этом лесу богатств полно, а парень все равно ничего сразу найти не может. Иначе как-то, крысы в корнях не копошатся, растений ещë кое-где зелëных под снегом слишком много, и поди разбери, какие из них горькие, а горькие то есть не хочется — ему и в родном лесу всякой отвратной пищи хватило на жизнь вперëд. Теперь и поспорить можно, кто из них глупее выглядит, когда Донхëк, сидя на корточках, роется в снегу с раздосадованным мычанием, а Тэн все больше на него смотрит, пусть хождения свои и не прекратил.       Получилось выудить из земли немного корешков и помятых пучков травы разного вида, а потом выложить все добытое ровным рядочком, готовясь определять, что из этого менее отвратительно. Тут Донхëк уже уселся в снег основательно, пусть зад и начал подмерзать, а Тэн, как назло, подошëл сзади и внимательно через плечо начал смотреть, чем действовал на нервы, но не оставлял возможности за это предъявить, ведь дотрагиваться или говорить что-либо под руку не стал по причинам вполне объяснимым.       Спустя время смехотворно короткое каждый кусок предполагаемой «еды» был надкушен, а Донхëково лицо как никогда искривлено в отвращении. Ничего из этого не было хоть сколько-нибудь приятным, а резные листы одного из растений, судя по онемевшему языку, оказались и вовсе ядовитыми. И это в нормальном лесу, полном всякой всячины и множества полезной травы. Парень своего брата ещë сильнее уважать начал, раз тот умудрялся находить пропитание, пусть и наимерзейшее, но также и огорчëн был, что Минхëн жизни не научил, оставив младшего несамостоятельным и нежизнеспособным.       Сзади раздались прерывистые хрипы, и Донхëк, тут же всполошившись, обернулся в надежде не увидеть, как со знакомым происходят страшные вещи, которые парень никак своими силами прекратить не сможет, но натыкается лишь на полное злорадного веселья лицо. Теперь то Тэн хлопает его глухо по плечу, вроде говоря, что один из них явно лопух необразованный, и отворачивается, продолжая потрясываться от смеха. Видел же сразу, что ничего полезного золотой юноша не откопал, а все равно наблюдал и ждал какой-нибудь комедии, оставшись исходом полностью удовлетворëнным. Донхëку бы это его умение радоваться мелочам после смерти сородичей и сожжения дома, да небеса отказали в столь чудном даре.       Так юноша и смотрел полными печального скепсиса глазами на чёрные приподнявшиеся перья над выпирающими лопатками понемногу приходящего в себя сородича, пока тот не выдохнул облегчённо, не повернулся коротко и не поманил ладонью за собой, качнув головой в ту же сторону.       Тогда лёгкое негодование сменилось удивлением, а затем и едва зачинающейся радостью. Они обошли с десяток деревьев, обогнув каждое по кругу, что больше напоминало глупую бесцельную игру. Тэн лениво высматривал что-то, а Донхёк уже пристальнее наблюдал, пытливо разглядывал неровную потрескавшуюся кору и посиневший от изморози мох в попытке разобрать, что же такое они ищут, но среди многообразия местной флоры полезного на неумелый юношеский взгляд не было, если в планы не входило пожирание веток.       Оказалось, что искали они отнюдь не призрака или нечто, за чем другу взбрело в голову сопроводить, а странный потемневший нарост на дереве, напоминающий собой скорее болезнь, чем что-то полезное и хоть сколько-нибудь нужное. Тэн попытался его когтями соскрести, а Донхёк, сразу подметив нудобство такого способа, медленно отломил одну из ближайших ветвей, чтобы получилась длинная и острая щепа, тут же ушедшая в чужие руки. Этот неизвестный нарост оказался грибом, коих в лесу даже с наступлением зимы оставалось много.       Время за поиском пропитания пролетело незаметно, и Донхёк теперь знал, что на пнях, погребённых под снегом, можно найти более привычные юбочки грибов, как и на редких поваленных деревьях. Простая рутина отвлекала от раздумий и позволяла прийти немного в себя, даже обретя немного сил, чтобы двигаться дальше и не падать духом хотя бы до тех пор, пока явно имеющийся план не будет озвучен.       Ренджун с Ëнхо вернулись, когда небо окрасилось оранжевым, опустив на лес синие тени. Одни. Казалось, никто не был ни опечален, ни раздосадован поворотом событий — одно лишь напряжение, ушедшее вместе с ними, вернулось обратно. Недосказанность никуда не исчезла, и Донхëк был уверен, что никто ни о чем и не пытался объясниться, что вкупе с отсутствием хоть пары приведëнных гарпий означало одно — эти двое сходили куда-то совершенно зазря.       Донхëк промолчал, тут же взгляд от них отведя в землю, с насиженного места, занятого совсем недавно, не поднялся и ждал, пока с ним первыми заговорят, чтобы доказать, что парень хотя бы существует и ставить того в известность было бы правильно. Но Ренджун только остановился поблизости и вздохнул, пока Ëнхо со всех сторон обходил Тэна, чтобы проверить, не поранился ли тот где, в каком настроении пребывал, и не нуждался ли в чем-то.       Так они до самой ночи молчали даже за скудной и, откровенно говоря, невкусной трапезой, а ночами вне изгороди страшно.       Очертания деревьев плывут, принимают причудливые, но вместе с тем зловещие формы, иногда кажется, что движутся, и обязательно в их сторону, а может, и не деревья вовсе, а волки огромные, на след напавшие и нагнавшие беглецов, чтобы месть свершить и животы набить. Но округа была спокойна.       На деревьях безопасно, пусть Донхëк и понял, что отвык совершенно — с толстой ветки, на которой в одиночестве уселся, попросту соскальзывал, из-за чего порой на мгновение злился, но все равно устраивался поудобнее. В нëм вообще злости скопилось прилично, и несчастное дерево в этом не виновато. Ему не нравится ничего не значить. Не после того, как Ренджун к нему относился, как вся община улыбалась и каждый готов был на словах помочь. Хотелось думать, что дело в обстоятельствах, так неудачно переменивших каждого, но парень не мог перестать мнить, будто дело всегда было в нëм самом. Всего-то в Донхëке недостаточно, а если кто особенности и подмечал, то это всегда был только цвет перьев необычайно прекрасный. Золото в темноте видно хорошо — Донхëка съедят первым, и зачем тогда красота, когда на кону жизнь?       Из-под опущенных бровей он наблюдал за двумя давними друзьями, умостившимися на другом дереве. Вернее, умостился только Ëнхо, а Тэн просто сверху на него сел, навалившись головой на плечо, но не заснув ещë, а моргая медленно и сцепленными пальцами перебирая. Тот всë ещë следил за отбившимися сородичами, даже если Донхëк тех больше не слышал. В Тэне ведь тоже ничего нет, а его любят. Пустую оболочку обнимают с трепетом, позволяют не беспокоиться ни о чëм, по голове гладят, пока глаза бездушно в пустоту смотрят. Донхëку, наверное, завидно.       Не только нежности завидует, но и что раньше не удалось к гарпиям прибиться, не довелось с ними жизнь провести и через горести пройти, чтобы радоваться безоблачному небу. У парня трудности впервые, а никого рядом нет, чтобы защитить, и Донхëк с трудом проходит через неведение и страх, потому что мир тягот ему знаком поверхностно и отвлечённо, а теперь приходится самому справляться, даже если хочется на других положиться.       Соседнее дерево едва слышно скрипит, и Донхëк оборачивается, видя, как Ренджун ловко переступает с ветки на ветку, а потом кривовато из-за не отросших до конца перьев планирует на, между прочим, уже занятое место, заставляя младшего невольно вздохнуть и снова вернуться к разглядыванию тех, кто не так явно его опускал.       — Помнишь, что за спрос денег не берут?       Ренджун не скатывался. Лес не любил теперь уже по причинам объяснимым, а все равно влился в дикую природу как родной, и это Донхëка поражало. Хуан, конечно, отличался от остальных — чуть целомудреннее выглядел, потому что в тряпки закутывался по самый подбородок, говорил о возвышенном часто сложно, был собраннее и умудрëннее опытом, но и не выбивался из народа. Жил с людьми, с гарпиями жил, и везде оказал добрую службу, даже если все это время для себя старался. Умение этого парня адаптироваться к любой ситуации удивляло и заставляло потрясываться кончики пальцев, но Донхëк все ещë не был уверен, замешано ли в дрожи это оголëнное бедро, выглядывающее из разреза одежд.       В его симпатии было что-то нездоровое, не терпящее логики и отвергающие вполне обоснованные и уместные сомнения.       — У меня и нет денег, — юноша попытался перевести взгляд на чужое лицо, а то снова необыкновенно мягкое выражение принимает, словно они не лишились дома и не раскрыли карты.       — Я и говорю, что не берут, — и Ренджун улыбнулся.       Эта улыбка больше не была прежней, но почему-то чувства вызывала те же самые, что и всегда. Если чары существовали, то верховный шаман ими точно обладал, знал, как использовать, и не гнушался откровенно нечестных приëмов.       А Донхëк неизбежно поддавался.       Каждый раз думал, что Ренджун так к нему относится, потому что сам не в порядке, сам в помощи нуждается и обдумывает решение проблемы, свалившейся, если уж откровенно, на него одного из-за статуса. Но парень устал пренебрегать собственными чувствами ради чужих, был сыт по горло отношением, словно он какой-то неразумный ребëнок, поэтому ничего не ответил.       — Дай об тебя руки погреть.       Вот, к чему вело это показное добродушие, только на улице холодно не было. Да, снежно и мерзко, но по большей степени мокро — отлично, чтобы слепить какую-нибудь чепуху из липкого снега. Они бы, наверное, этим и занялись, если б только не бежали из дома со всех ног, чтобы не сгореть заживо и не угодить в пасть чудовища.       Молча Донхëк чуть повернулся и раздвинул руки в стороны, расправив подкрученные золотые перья, однако Ренджун только ладони на его груди устроил и застыл, так и не растеряв улыбки. А глаза все равно тусклые.       Хуан больше не был тем, кого Донхëк знал, но и точно не был собой из прошлого, о котором рассказывал, словно о ком-то другом, незнакомом и далëком. В нëм читалось напряжение и недовольство, море скорби и злостного неприятия, отторжение всего на свете, включая и ребят, которые волею случаю застряли в чаще с ним. Тех, кто Ренджуна больше всего любил и уважал.       — Что Ёнхо думает? — всё-таки не выдерживает младший, глядя куда-то в сторону, чтобы не дать на себя пагубно влиять.       — По поводу?       — Тебя.       А Ренджун вдохнул измученно и немного недовольно, однако в мягком голосе негодования не выдал.       — Что он может думать? Никто лучше меня этот мир не знает, да и не перечеркнуть так легко ту декаду, что мы провели вместе. Пару дней недовольный походит и угомонится, — парень осторожно когтями поскоблил чужую смуглую грудь, отчего Донхёку стало невыносимо щекотно, но тот терпел изо всех сил, чтобы не отпрянуть, — да и сам он не знает, но я то вижу, что к религии он тоже относится скорее прагматично и не сможет отрицать её положительного влияния на настроение общины.       — И где теперь твоя община? — всё-таки юноша дёрнулся, чуть отстранившись, и почесал рядом с ключицей, однако после придвинулся поближе, чтобы Хуан смог вернуть свои ладони на место. Это вызвало лёгкий смех, в котором помимо едва заметной весёлости имелось и раздосадованное грубо брошенными словами волнение.       — Пока только вы трое, — невозмутимо ответил Ренджун и столкнулся с Донхёком взглядами, прищурился чуть видно и голову в сторону наклонил, — подумай, у кого больше шансов выжить, когда очевидных укрытий нет, а опасность не отступила. У меня не было умысла собрать всех в одном месте снова, но важно было найти и успокоить, чтобы они не чувствовали себя покинутыми. Большая группа гарпий в лесу будет обречена, а в нынешней ситуации… Кто-нибудь обязательно поссорится, ведь даже тебе этого иногда хочется, — парень говорил тихо и без упрёка, но Донхëк всё равно чуть пристыдился, опустив голову, потому что желание и впрямь было, но не начать спор, а всего лишь донести, что происходящее неправильно, что, вероятно, привело бы к конфликту в любом случае, — толпа беснующих гарпий, не способных себя защитить, будет для недругов как на ладони, поэтому мы не будем воссоединяться с другими, пока не уверимся в безопасности.       А Донхëк уж было подумал, будто Ренджун имел какой гадкий план, способный испортить настроение пуще прежнего. И незаметно обрадовался, когда оказался неправ, но вида не подал, даже поближе не подсев. Был так напряжëн, что перестал скатываться с ветки. ***       Самому мешающему, лишнему и не вызывающему всеобщего доверия тоже перепало обязанностей, и не абы каких — на следующий день Ëнхо остался с Тэном, а Донхëка Ренджун взял с собой, даже если выражение лица имел при том крайне скептичное. Юноша понимал, что в действительности мало чем мог помочь, а всë равно в глубине души реагировал на этот взгляд весьма резко, что мешалось в непонятную кашу с неоспоримым счастьем от мысли, будто получится пользу принести.       Они выдвинулись с рассветными лучами, шли мимо уже знакомых мест, порой встречая следы, так похожие на человеческие, огибали по большому кругу собственные бывшие территории, чтобы не нарваться на зверей, тратили огромное количество ценного времени, чтобы настичь хоть одну из удаляющихся гарпиевых групп, но о разговорах речи не шло.       Во многом из-за того, что стремительно передвигающегося от дерева к дереву Ренджуна приходилось догонять, утопая в снегу по колено, а Донхёк не привык проходить целые мили без остановки — между усталыми вдохами-выдохами момента для даже коротенького вопроса просто не возникало, а у парня этих вопросов было немерено.       Солнце стояло в зените, когда удалось настичь троих отбившихся, шедших навстречу в надежде получить совет и защиту, и Донхёку было почти физически тяжело наблюдать, как верховый шаман с понимающей улыбкой доходчиво и терпеливо объясняет, почему прямо сейчас сбиваться в кучу попросту глупо, а у этих бедолаг радость от встречи сменяется сперва недоумением, недоверием, выраженным в боязливых переглядываниях друг с другом, а потом оканчивается смирением. Глядя, как легко другие соглашались на призрачную надежду, что удастся сойтись когда-нибудь в обозримом будущем, когда всё уляжется и найдётся новое для безопасной жизни место, наводило на мысли, что влияние Ренжуна было куда масштабнее, чем показалось на первый взгляд. Ведомые гарпии, привыкшие к его покровительству, мало думали о деталях плана, в который их и не пытались посвятить, зато согласились почти сразу, беспрекословно доверяя. Это была отличная почва для негласного правления, и Хуан умело ею пользовался в собственных целях.       Это были простейшие советы о том, как защитить себя, где лучше укрыться, а куда ни при каких обстоятельствах не ходить, и группке так на третьей Донхёк понял, что речь для каждого сородича у Ренджуна была заготовлена идентичная.       Не покидало ощущение, будто занимались они делом мало полезным, если не лишённым пользы вообще.       Ещё через день пришлось снова остаться с Тэном, но не покидать пределов дюжины деревьев, куда с утра осмотрительно отошли, чтобы не задерживаться на одном месте и не стать добычей слишком уж лёгкой.       Тэн по понятным причинам никуда не ходил, и дело было не только в том, что он в целом территории покидать не любил, впервые за долгое время вынужденный непойми где оказаться, но и в полном отсутствии навыков переговорщика. Донхёк мало хотел оставаться с Ёнхо наедине, ведь он стал серьёзнее некуда, как Ренджунов секрет узнал, а Тэн его хотя бы временами веселил, учил находить полезные вещи под толщей снега и маленькими жестами показывал, где ещё остались ненайденные сборища сородичей, становящиеся всё дальше — Донхёк почти перестал слышать большую их часть.       Это продолжалось несколько дней: ранним утром они отступали от прошлого ночлега, делились на пары и, пока кто-то караулил пухнущего со скуки Тэна, остальные двое шли на поиски гарпий, чтобы по возвращении снова переместиться подальше от опасности.       Все четверо стремительно уставали не только физически, но и духовно — всё чаще между ними царила давящая на уши звенящая тишина, прерываемая тяжелыми вздохами. Обсуждать повседневные вещи больше не хотелось, ведь самой повседневности не стало в момент, когда роща сгорела. Они даже не возвращались и не могли знать, насколько тамошний мирок непригоден для жизни, но заговаривать о том никто не решался. Обстановка в их группе стала напряжённой, но друг на друга злости они не таили, оставаясь озабоченными исключительно незавидным положением. Остаться без дома, без костров и уверенности в грядущем было сродни ожиданию смерти. Непреднамеренному и нежелательному, но во всякий момент спокойствия появлявшемуся из ниоткуда, чтобы отобрать силы и лишить желания идти вперёд.       Донхёк уже не знал, почему они продолжают искать, для чего так важно найти каждого и успокоить, если помогать никому они не планируют, но не упирался и не думал даже ставить под сомнение Ренджуново решение, чтобы не нарваться на немилость, по кромке которой ходил ещё с разговора в яме под корнями.       Она не была явной, не бросалась в глаза и вполне могла быть выдумкой Донхёка, замечающего все вымученные взгляды и принимающего их как неприязнь. Ренджун продолжал улыбаться, но делал это лишь когда на него смотрят. Почти всегда, если бы юноша всего пару раз не обратил на чужое лицо внимание совершенно неожиданно, когда сам Ренджун не замечал. Тот не казался злым, даже если был хмур и сжимал губы, глаза опускал в побелевшую землю. Скорее выглядел глубоко задумавшимся и, что важнее, запутавшимся, совершенно растерянным и ослабшим, идущим не из соображений разума и совести, а потому что ноги сами несут.       Никакие объяснения не дадут Донхёку понять, что именно Хуан чувствовал, а только отвратят того сильнее, но кое-что юноше покоя не давало с самой ночи пожара и было большим злом, чем всё, в чём Ренджуна можно было уличить.       — Я тут подумал, — негромко произносит он, притаптывая снег где-то сзади, ступая точно по Ренджуновым следам, выглядящим жалко-мелкими.       Старший тут же голову повернул, но плечами даже не дрогнул, не остановившись, только покосился вполне дружелюбно, ожидая продолжения.       — Ты, получается, читать умел и писать?       — Получается, — звучит в ответ так же тихо, — лучше многих, если тебе интересно.       Хвастовством прошлый Ренджун тоже не отличался, но парню казалось, что эта черта была вполне искренней и настоящей, скрытой до этого и теперь вырвавшейся на свободу, раз секретов между ними становилось всё меньше.       — Я тоже немного читать умею, — с напускным задором продолжает Донхёк, не без труда верховного шамана нагоняя, чтобы теперь идти нога в ногу.       — Значит, к чему-то у тебя предрасположенность есть, пусть я и мало верю, будто кто-то мог научиться этому без посторонней помощи, — и в миг мягкий голос превратил долг в спокойную прогулку, если бы не необходимость босиком по снегу ходить, — чем ты ради этого пожертвовал?       — Видимо, мужеством.       Вопрос расплывчатый, непонятный, но Донхёк сам удивляется, когда выдаёт без всяких промедений, точно уверенный в ответе.       — Если боги есть, то они точно нас уравнивают, отдавая благословения в обмен на жертву, — Ренджун даже хохотнул едва слышно, точно не доверяя собственным словам, и Донхёк не смог сдержать улыбки, потому что по-доброму саркастичный Хуан был созданием неизведанным, — либо это какой-то мудрёный способ приспособиться к «новой» жизни, если чтение как-то помогает выжить, когда у тебя нет мужества.       А в этом было уже что-то неприятное, но оттого, сколь глупым оно на поверку оказалось, юноша не смог разозлиться. В чужих словах было много правды — ситуация абсурдная. Потерявший слух Тэн получил неповторимое чутьё, паршиво летающий Ёнхо оказался сильным, если опускать его чудовищные для гарпии размеры, а Донхёк, получается, замирает от страха, чем собсвенную смерть приближает, зато читать сам научился. Как тут от гордости не лопнуть?       — Как-то оно несправедливо, — с досадой отпустил младший, не сдержав неуверенной улыбки, потому что вроде и смешно, а вроде и действительно обидно.       — А кто решает, что справедливо?       — Тебе волю дай, так и сам решать будешь, — язвительно, но всё-таки не всерьёз кольнул Донхёк, натолкнувшись на нежеланый, но явно справедливый согласный кивок. Больно много у этого парня было амбиций. — И всё-таки, — он ненарочно стал тише, подготовив себя к вопросу, который хотел задать так давно, что и последствий перестал бояться, — почему ты, умея читать и писать, не научил этому Тэна?       — Невыгодно было, — но, к удивлению, Ренджун не почувствовал себя неловко оттого, что поступал неправедно, а только плечами пожал, мол «да, было», — первое время он рвал и метал, норовил покалечить каждого, кто подойдёт, — в самом начале рассказа походка его изменилась, стала легче и размашистее, почти игривой, что явно разнилось с нарративом, — потом был слишком пассивен и измождён, долго учился читать по губам, но никого к себе особо не подпускал, да и казался… Безумнее, чем ты его знаешь. Совсем себя не осознавал и часто не узнавал нас, уходил от разговоров чаще, предпочитая цветы собирать. Даже зимой их под снегом находил, лишь бы не с нами, — Донхёк пытался разобрать, что же такое Хуан на самом деле чувствовал, но натыкался только на монотонное гудение, едва различимое в шуме лёгкого ветра, что было необъяснимо. Слишком тихо, — да и представь, как трудно научить новому кого-то взрослого и полностью сформированного?       — Разве трудно? — с искренним интересом спросил младший, чуть наклоняясь вперёд, чтобы заглянуть в безмятежное лицо.       — Тебе и не снилось.       Стало тихо. Не только из-за того, что оба парня замолчали, терзаемые каждый своими мыслями, но и присутствовала тишина совсем иная — непривычная и скрепущая, неприятная и несвойственная гарпиевому обществу. Ренджун никогда не был особо щедр на звуки, но и правда был непривычно тих с тех пор, как пришлось покинуть дом. Настолько, что наводило Донхёка на мысли, будто старший уже чем-то пожертвовал и теперь ждал благословения, готового вот-вот свалиться с неба.       Была ли его харизма или, быть может, необъятные просторы разума, способные так много знаний впитать, даром? И чем являлась его непохожесть на людей, ярко выраженная в больших загнутых когтях и устрашающих клыках, скытыми под тонкими обескровленными губами — проклятием или одним из способов существовать? Ренджун весь был создан для того, чтобы держаться крепко за всё, что попадётся, иначе для чего все эти красноречивые хищные формы при явно напускном миролюбии и мягких чертах лица. Донхёк был уверен, если тот зубами вопьётся, то не разожмёт челюстей, пока не раскрошит их — так он цеплялся за прошлое и свою общину. Бессознательно, из чувства долга и стремления осесть, стать частью чего-то и не потерять однажды ушедшее снова.       — Я думаю, что это подло, — только шёпотом выдаёт юноша, — оставлять кого-то беспомощным и неспособным переживаниями поделиться, потому что тебе это выгодно.       — Он догадался, что я лгу, — без капли вины ответил Хуан, по-доброму ухмыльнувшись и остановившись как раз за несколько десятков шагов от места, где должны дожидаться двое оставленных, — пользоваться вынужденным молчанием одного, чтобы защитить многих, не такое уж большое зло, как тебе кажется. Я многое выдумал, но вреда не причинил. И их обида, и твоя — не моя проблема. Учись мыслить шире, раз способен учиться.       Донхёку всё равно не понятно, даже если Ренджун его игриво по аккуратному носу щёлкает, чтобы сбить с лица это недоверчиво-угрюмое выражение.       А затем продолжает путь, выбиваясь вперёд и снова демонстрируя бледную обнажённую поясницу и основание пёстрого хвоста. Тот либо знал, что делает, либо Донхёк не знал, что он делает с ним. Всякий раз наваждение было слишком сильным, выбивающим из колеи и путающим мысли.       За бесстыдными, но оттого совестливыми разглядываниями, парень не заметил, что потерял нечто важное, преследующее их с тех пор, как солнце начало садиться. Он не слышал своих друзей уже давно, несмотря на то, что двигались они на сближение, желая поскорее день закончить на месте временного ночлега.       Ни на деревьях, ни под большими укрытыми снегом кустами, ни меж сугробов не было ни Тэна, ни Ёнхо.       Тэн плохо переживал необходимость постоянно сменять места, а второй это лучше всех понимал, отчего не потащил бы вне группы куда-то совершенно внезапно, но факт налицо — они оба исчезли.       Дыхание спёрло и сделать ещё хотя бы шаг не представлялось возможным. В голову лезли варианты самые паршивые и жестокие, самые нежелательные, но именно поэтому и возникшие. Их догнали, нашли, загрызли и разметали останки по всему лесу, еслих хоть что-то оставили.       А вокруг ни капли крови, ни следа борьбы.       Но Донхёк всё равно не может думать, что те просто ушли, а начинает склоняться к не менее пугающей догадки — те спешно бежали от чего-то, что осталось здесь и терпеливо дожидалось, когда кто-нибудь достаточно пугливый, чтобы застыть на месте, так и поступит.       Сердце билось в висках, привести себя в порядок не получалось, а со стороны парень всё равно выглядел недвижимым и почти спокойным, если не прислушиваться к судорожным вдохам, неспособных уняться даже холодным воздухом, порывами проникающим в лёгкие.       — Расслабься, — вполголоса донеслось из-за спины, а затем по лопаткам легко шлёпнула ледяная ладонь, заставив подскочить и оглядываться, но не натыкаться ни на что, кроме вполне собранного Ренджуна, готового, судя по выставленной руке, ударить снова, чтобы в чувства привести, — они просто ушли.       И показал пальцем на заметные следы, уводящие куда-то в лес. Здесь для них неизведанных территорий нет — в своё время все окрестности изучили и, судя по сведённым к переносице Ренджуновым бровям, ему крайне не нравилось это направлеие.       — Куда? — неожиданно, но у Донхёка получилось внятно задать вопрос, а кровь от головы отхлынула, позволив здраво оценить ситуацию.       — Там человеческое селение.       И, несмотря на полное нежелание сталкиваться с людьми, исходящее от них обоих, двинулись по следам, даже если не принято у гарпий было так бросаться на выручку в место заведомо опасное.       — Зачем им это понадобилось?       Донхёк внимательно рассматривал отпечатки ног. Те, что поменьше, были немного смазаны и будто шаркали, а большие, принадлежащие Ёнхо, казались глубже и ровнее, увереннее. Бежал только один из них.       — Тэн ушёл первым. Может, заметил что-то или хотел просто понервировать Ёнхо нелепой выходкой. С ними случается, — и это могло показаться обыденностью, произойди в поселении, а не среди леса, где явно не было места для дурачества и глупых игр, — я лишь надеюсь, что до деревни они не дошли.       Небывалым везением было отстуствие снегопада. До самой ночи удалось идти по следам, ни разу те не потеряв, но голову не покидала мысть о том, насколько опрометчиво и опасно передвигаться, не пытаясь себя скрыть. Вместе с перманентной усталостью, накрывшей плечи обоих, тревога становилась невыносимой.       Затем показались дома, заставив остановиться, затаившись у толстого ствола дерева. Маленькие, укрытые снегом они почти не выделялись на фоне белизны пейзажа, но Донхёк сразу внимание обратил, потому что людские жилища впервые видел. Под ногами больше не хрустело и, обратив взгляд вниз, парень внезапно осознал, что на этом самом месте было немало натоптано, хорошенько утрамбовано и от этого даже немного скользко, словно знакомые здесь с несколько часов назад мялись перед тем, как неведомо зачем ступить на чужую землю, но страшнее, что появились новые следы. Незнакомые. Один до странного маленький, ведущий от леса к деревне вместе с уже известными босыми, а второй большой, но шедший противоположно, словно Ёнхо и Тэн кого-то встретили, остановившись под навесом ветвей, а потом им навстречу направился кто-то ещё, и точно человек, если лесные жители не начали носить обувь.       — Незавидно, — прошептал Ренджун, с большого расстояния вглядываясь в щели закрытых ставней именного того дома, на который грешил. Ближайшего к лесу. Донхёк разобрал в одном единственном слове более глубокое и сильное негодование, чем показанное. Будто вообще не это произнести хотели, но подбирали старательно, чтобы не прозвучало излишне грубо, пусть и было бы не лишним.       — И как быть? — так же тихо спросил Донхёк, нервно вздохнув и вцепившись в кору ближайшего дерева. Он любил новое, глаз не мог отвести от бревенчатых халуп, из половины которых шёл дым, однако никакого пожара не видел, и оно влекло. Хотелось знать, что там внутри, есть ли у них вещи, назначение которых парень попросту не сможет объяснить, но всё равно восхитится, когда узнает? Люди находчивые и изобретательные, но важнее, что имеют ресурсы и ремёсла в куда большем количестве, нежели гарпии, довольствующиеся малым. Так многое возможно было увидеть, но страх обуял. Может, год назад он без раздумий рванул бы туда, забрался в один из домов незаметно, разглядел что-нибудь красивенькое или просто кажущееся нужным и утащил, но утаскивать было некуда. Некому больше Донхёка отчитать, некому забрать краденые вещи, зато был рядом тот, кого можно было подстрелить, как случилось с братом. Потерялись причины похищать безделушки, а возможность наказания стала более явной, и с недовольным взглядом Минхёна она бы не сравнилась. Сильнее был страх, что по вине юноши пропадёт кто-нибудь ещё, и обязательно так, чтобы теряться в сомнениях, не зная, а жив ли вообще этот кто-то. В брате он был уверен, потому что смотрел на него сквозь пальцы, видел лишь одну сторону и не думал, что тот может сломаться, но Ренджун — другое дело. Слишком опрометчиво было утвержать, что тот не был сломан уже давно, что не собирал себя каждое утро и не пытался держать целым, когда приглаживал волосы и перья, словно удерживал острые куски себя на месте, не давая осыпаться.       — Подойду ближе и загляну в окно, — пожал плечами Хуан, видно, нисколько о своей безопасности не думающий, и, не дождавшись реакции, бесшумно двинулся вперёд, быстро пересекая по темноте открытое пространство небольшой равнины, где был уязвимее некуда.       Донхёк зашипел от негодования, напрасно протянув руку, чтобы чужой хвост хотя бы схватить, но, промахнувшись, помялся на месте, не будучи уверенным в своих решениях, и, что уж греха таить, испытывая наростающий страх, не поглощающий, но давящий и затрудняющий дыхание.       И всё-таки, не отбросив переживания, но сделав те движущей силой, ринулся за Ренджуном, находя себя совсем не таким скрытным и тихим, слишком заметным и отражающим свет поднявшейся луны золотыми перьями, отбрасывая на и без того сияющий мелкими крупицами снег яркие блики. Донхёк почти ощущал себя чёртовым светлячком и ещё пару недель назад посмеялся бы над этим, но теперь радости не было никакой.       Они осторожно, как могли, подобрались к деревянной стене косого дома и расположились у закрытого окна. На улице было спокойно и почти безветренно, ниоткуда не слышались ни шаги, ни людские голоса, но спокойнее от этого не становилось. Донхёк едва дышал, ведь думал, будто делает это слишком громко, но Ренджун не ругался на этот явный испуг, не смотрел злобно и вообще не реагировал на чужое присутствие, внушая контроль над ситуацией. Он людей знает, говорит хорошо и, в случае чего, надеется избежать конфликта, а Донхёк… Навряд ли сможет усугубить положение — безобидный и весьма очаровательный. Разве только его не захотят присвоить.       Напрягшись и преисполнившись недоверием, Ренджун схватился пальцами за створку деревянных ставней, отодвинув одну совсем незначительно и заглянув внутрь.       И замер. Не моргал и не двигался, уставившись внутрь дома, даже когда, кажется, ничего уже не видел. У Донхёка в голове сердце стукнуло особенно громко — нехорошие мысли вновь напали, заполнив собою нутро и приближая подступающую панику, но старший медленно отмер и повернулся, не сменив выражения лица, вытер совершенно сухой лоб ладонью и поправил волосы, а затем и пригладил поднявшиеся перья на плечах. Явно волновался, но отчего-то старался этого не показывать.       — Я откручу им головы, — только и смог несдержанно и грубо выпалить он, смело направившись к другой стороне дома и, обойдя его, встал напротив двери и тяжело вздохнул, вытягиваясь и выпрямляясь, — а ты не суйся.       Донхёк не смог не подчиниться, особенно когда Ренджун сделался вдруг таким серьёзным и, к неожиданности, нескрываемо обозлённым. Однако не смог удержаться и высунул голову из-за угла, не в силах бороться с собственным интересом. Он боязливо, но вместе с тем почти восхищённо наблюдал за тем, как верховный шаман поднял ладонь и, развернув ту костяшками от себя, негромко постучал.       Послышалось копошение и быстрые плохо скрываемые шаги, звон упавшей посуды и тихие неразборчивые шепотки — кто-то внутри явно тянул время до того, как дверь едва-едва приоткрылась, пуская на улицу длинную полосу желтого света от зажжённой лучины или даже чего поярче.       Ренджун не шелохнулся, не отпрянул и, кажется, вовсе не испугался. А потом полоса превратилась в полотно, залив снег на пару ярдов и самого Ренджуна, в этом свете оказавшегося нисколько не взбешённым ситуацией. Его маска была безупречной, выверенной и слепленной за долгие годы и только тень гарпии, отброшенная на белую землю, была столь же колючей, какой Донхёк запомнил.       Повисла тишина — Ренджун явно переглядывался с кем-то, открывшим дверь, а потом раздалось низкое и обречённое, выдавленное сквозь зубы:       — Я не выдержу троих полуголых мужчин в своём доме.       Незнакомец говорил тихо, но всё ещё оставался внутри, вне зоны видимости, и Донхёк не смог разглядеть, с кем они имеют дело, пусть и извернулся, чтобы выглянуть ещё дальше. Но это привело лишь к тому, что он переступил с ноги на ногу, скрипнув снегом, и тут же из проёма появилась чья-то удивлённая голова, среагировавшая на внезапный звук.       — Их четверо, — изумлённо проговорил довольно молодой мужчина, выглядящий отчего-то измученным, — четверо гарпий, Альма, слышишь? Четверо! Это не слишком? — полушепотом крикнул он куда-то вглубь дома, и копошение повторилось, а человек, опасливо заозиравшись, быстро помахал рукой, призывая зайти.       Ренджун, ни секунды не раздумывая, так и поступил, выжидающе глянув на Донхёка, не уверенного в разумности этого поступка. Зайти? К людям? К тем самым, с которыми они так старались не пересекаться? Глупость и безрассудство — всё равно, что намеренно идти в пасть к одному из варгов.       Но Ренджун кажется уверенным, а самому ему так интересно. Безумно хочется осмотреть внутреннее убранство, узнать, как эти существа живут и где спят, как обогреваются и сколько ценного хранят в домах. И ничего с собою юноша поделать не может, когда вслед за Хуаном вваливается внутрь.       Дверь позади тут же захлопывается, тепло становится от расположившегся среди небольшой комнатушки обложенного костра, тянущегося к отверстию в потолке, и пред взором картина открывается наистраннейшая, неуместная и абсурдная.       В самом углу, куда свет практически не доставал, Ёнхо и Тэн сидели на длинной деревянной скамье и, кажется, ничему уже не удивлялись, поразвишись лишь внезапно нагрянувшим друзьям и будто бы пристыдившись от пребывания в столь неловкой ситуации. А рядом взъерошенный пучеглазый мальчишка лет так четырёх, в бедную одежонку которого Тэн вцепился мертвой хваткой, но ребёнок, кажется, против не был, так ещё и воссиял при виде ещё двух нелюдей. Из соседнего помещения тут же выпорхнула девушка, но, внимательно рассмотрев вошедших, замерла и неаккуратно выронила из ослабевших рук пустой котелок, упавший на пол с глухим стуком.       Но смотрела шокированно та лишь на одного. Вглядывалась, силясь вспомнить, щурилсь и боязливо подходила ближе, чуть ли ладони не протягивая, будто прикоснуться пыталась, наклоняя голову, чтобы лучше рассмотреть, пока рот восхищённо не открыла.       — Вы нисколько не постарели с тех пор, как я видела Вас последний раз, — шепнула та, разбавив, наконец, неприятную тишину. Донхёку было тяжеловато здесь находиться ещё и оттого, что в этих неприглядных внутренностях человеческого жилища смотреть было не на что, кроме самих обитателей.       — Я всё ещё молод, — проговорил Ренджун с улыбкой, чуть кивнув в знак приветствия. Как-то неловко было признаваться, что столичные дрязги застали его подростком.       — Вы меня помните? — прозвучало с толикой надежды, — я видела Вас на площади лет так двенадцать назад, — та замялась перед тем, как всё-таки неловко поднять котелок и отряхнуть от несуществующей пыли, а потом обратила взгляд к хлипкому потолку, вспоминая что-то особенное, — мы тогда с отцом привозили в город колбасы и вяленое мясо, а ещё свежее молоко и… Много чего раньше было.       А Ренджун не помнил. Он, в отличие от людей, был заметным, что в совокупности со статусом становилось почти незабываемым. По всему Королевству наверняка ещё куча таких же незнакомцев, что смогут разглядеть в Хуане знакомого. Путешествия с Ёе Величеством и частые походы в город не могли пройти бесследно, и неизвестно, было ли это к лучшему.       Донхёк напряжённо молчал, уперевшись спиной в дверь, и не мог ответи глаз от потерявшейся парочки, явно запутавшейся в чужом разговоре. В основном Ёнхо был крайне хмур и ошарашен, а Тэн только строил смешные гримасы ребёнку, отвечающему тем же, и был полностью поглощён этим невербальным общением, словно брата по духу нашёл.       Кажется, только у Донхёка и Ёнхо вопросов было столько, что они вот-вот начнут через край литься, а держатся внутри только из-за близости людей. Здесь творилась какая-то чертовщина.       Незнакомый человек стоял рядом, не отходя от двери, чем юношу страшно нервировал. Неужели нельзя в собственном доме отойти подальше, а лучше куда-нибудь скрыться? Но неосторожное движение затёкшей рукой со стороны мужчины внесло ясность — Тэн тут же встрепенулся и недобро так зыркнул, требуя остаться на месте. Вёл себя так, будто он здесь хозяин, однако на девушку почти никак не реагировал, а к ребёнку и вовсе относился с необъяснимой теплотой. В этом жесте не было злости, пусть парень старался её показать, а только страх и осторожность, колоссальное недоверие. Если оно не было связано с болезненным прошлым, то обоснований такому поведению Донхёк найти не мог.       — Припоминаю, — соврал Хуан, потому что знал, как приятно не быть забытым, — спасибо, что не навредили моим друзьям.       — Это я благодарить должна! — тут же чуть повысила голос Альма, будто вспомнив, что забыла нечто важное поведать, — они же, представляете, сына нашего привели, ведь у него, сами этих детей знаете, мозгов то совсем немного! Попросила снег с троп убрать, а сама осталась в доме прибраться да в окно за ним поглядывала. Наклонилась, чтобы тряпку поднять, потом выпрямляюсь, а этого и след простыл! А в лесу-то кошмар какой — Бог знает, какие там ещё твари водятся, так что как же я гарпиям рада была, когда у леса увидела со своим дураком!       А маленькие мальчики, кажется, с годами совсем не менялись, как и это нечто, сидящее на скамье рядом с Тэном и усиленно делающее вид, что речь не о нём. Видно, при гостях тот ещё не получил нагоняй, но это вопрос времени. Ренджуна аж передёрнуло от такой картины, ведь знакомое всё до боли.       — В общем, спасибо огромное, хоть и потчевать мне Вас нечем. Последнюю корову загрызли вот… На днях, а помимо неё у нас кормилиц нет. Самим бы зиму пережить на заготовленном за осень.       — Наш дом тоже волки пожрали, — говорит Ренджун, чем привлекает внимание всех, но в основном своих друзей, совсем не осознающих, к чему такие подробности говорить людям, с которыми они, между прочим, не ладят.       Ёнхо вообще будет крайне тяжело объяснить, как неизвестной паре удалось уговорить их зайти в дом погреться, но дело скорее было в мальчишке, отдалённый рёв которого он поначалу спутал с волчьим. Понадеялся, что Тэн не заметит ничего странного, но улетевшие большой стаей из леса птицы и кое-где упавший с веток деревьев снег были аргументами достаточно весомыми для глухого парня, внезапно решившего, что необходимо оказаться в центре какой-нибудь заварушки с человечскими детьми. Так они оказались с маленьким гадёнышем под боком у самой деревни, где добродушная женщина, явно безумно обрадованная, что её отпрыск жив, предложила зайти под недовольное ворчание своего мужа, вроде «только этого не хватало». Местные, должно быть, знали, что гарпии где-то поблизости селились, но люди среднего возраста, чьё взросление пришлось на правление Королевы Вон, относились к ним терпимее.       — Теперь мы вынуждены скитаться в поисках безопасности, а наши сородичи потеряны в лесах, — Хуан тяжело вздохнул и потупил взгляд, опустив тот в пол. Это была недурно сыгранная печаль, приправленная напускной скорбью, однако игра для Донхёка читалась вполне ясно, — я благодарен за лишние минуты покоя.       Отдалённо понятно, почему парень лгал своим же, но вот людям, как казалось, врать было без надобности, если оно не могло спасти жизнь. Какая разница, действительно ли они потерялись, либо в том был замысел? Со стороны Ренджуна крайне легкомысленным показалось отпустить фразу про остальных, но и в том был поиск явной выгоды.       — Мне жаль, просто ужасно жаль, — девушка тут же забеспокоилась, услышав короткую, но не лишённую безысходности историю, и обернулась за спину на пустой стол, оглядела пыльные полки и, в общем-то, всё. Мебели здесь почти не было, а убранство выглядело страшно скудным, и Альма, видно, постыдилась, что такому важному Господину, как Хуан Ренджун, что тёрся всегда возле Королевы, а теперь внезапно оказался на пороге её дома, даже угодить нечем, — и предложить ночлег то я Вам совсем не могу… Понимаете ведь, какие слухи поползут, если хоть пёрышко кто увидит. А времена нынче тяжелые.       А Ренджун всё это слушает и почти напоказ получает удовольствие от давно забытого уважительного обращения, от лепетания и несвойственной для сельской местности уступчивости и кроткости. Он будто не целую декаду как лесной и «дикий», обмотанный простой неприглядной тканью на манер одежды, а действительно с иголочки одетый, статный и чистенький, привлекающий внимание и сказочно богатый, даже если деньги оказались просто красивыми, но ни в коем разе не полезными.       Однако парень чуть дрожит губами, когда ему весьма мягко и нехотя отказывают в помощи, но вида растроенного не подаёт — попытаться стоило, если это поможет им хоть ночь провести в безопасности и отвлечься от навалившихся напастей.       — Но Вы ведь приближённый короны, — заговорил мужчина, до этого никак себя не проявлявший, чем вновь заслужил недобрый взгляд вжавшегося в стену за собой Тэна, — почему не ищете у неё защиты?       — Ценю Ваше благоразумие, — вполне искренне отвесил похвалу Хуан, незначительно повернувшись, — но я много лет назад добровольно покинул пост, потому что имел на то право, — он сцепил ладони перед собой, чтобы скрыть чуть различимую дрожь в пальцах. Слишком давно не приходилось держать себя таким прямым и выдавать за кого-то более важного, чем связанный с Богами верховный шаман гарпиевой общины. Где-то очень отдалённо проступал лёгкий страх провала и раскрытия, — Вы, должно быть, наслышаны о добродушии Королевы. Она никого не держала насильно.       — И Вы не знаете, как она там? — неуверенно спросила Альма, с надеждой глянув на нелюдя, который только головой помотал и впервые искренне опечалился, нахмурившись.       — К сожалению.       Но этот вопрос лишь означал, что смерть Госпожи Вон хорошо скрывают — Мёнсо крепко держался за своё место регента и не желал в одночасье стать никем, ещё и обзаведясь подозрениями большими, чем и без того ходили в народе.       — Мне бы хотелось верить, что она всё-таки придёт в себя или хоть покажется ненадолго, — с ностальгическй улыбкой пожала плечами девушка, — совсем уже невыносимо так жить, — а эти слова с трудом смогла произнести и тут же глаза спрятала.       Все присутствующие её поняли и в знак солидарности промолчали. Никому сейчас не было легко, но Ренджуну особенно тяжко стало от осознания, что и люди нынче едва могут существовать. Далёкие от столицы и её проблем, выживающие самостоятельно за счёт полей и скотоводства, но подставленные правителями. Слишком многое изменилось со смерти Королевы, и парень невольно винил за происходящее себя, ведь не смог худшее предотвратить. Может, и варги не нагрянули бы, но их появление в обычно спокойных землях и вовсе оставалось неразрешимой загадкой.       — И всё-таки спасибо за гостеприимство, — начал Хуан, но был внезапно прерван будто в раз озарённой Альмой, тут же подскочившей ближе, отчего Донхёк, стоящий за Ренджуном, вздрогнул.       — Погодите, точно ведь, — она бегло заглядывает гарпии за спину, на своего мужа, будто советуясь, но тот, кажется, мало понимает, отчего вопросительно поднимает брови, — тут неподалёку есть старая деревня, брошенная почти… Там три старика всего осталось, — девушка продолжала глядеть туда же, но, кажется, на этот раз заметила осматривающего комнату Донхёка, потирающего наконец согревшиеся ладони, — дед немного сумасшедший и родители мои там, но они подслеповатые из-за возраста. Предложите им помощь и попросите ночлега, скажите, что я послала. Они немощные совсем, а я с дитём не могу часто заходить, пусть там работы, конечно… И воды натаскать с речки, и дров нарубить, бельё постирать! Зато никто Вас там не увидит, а старики мои не шибко разговорчивые. Да и отец мой тоже знает Вас, Господин. Они не откажут.       — Альма, не стоит…       — Нет, пусть пойдут!       Негромкая перепалка началась совершенно внезапно. Мужчина явно не был так дружелюбно настроен, пусть и изначально допустил щекотливую ситуацию, позволив своей жене пустить домой лесных жителей. Он не тронулся с места, но выглядел явно недовольным идеей, то и дело кидая взгляды на Тэна, будто имел претензии именно к нему.       — Гарпии в гостях у немощных стариков? Подумай головой, я прошу тебя, — и всё-таки он говорил с нежностью, старался изо всех сил не ругаться, а просто образумить, вернуть с небес на землю и указать на довольно явную опасность.       — Благодаря им наш сын мало, что живой, так ещё и невредимый, — так же добродушно пыталась убедить его жена, — разве можно оставить их на произвол судьбы после всего, что они для нас сделали?       А неизвестный только зубы сжимает и потирает обессиленно лицо, мнёт собственныё щёки и опускает глаза, будто не уверен, стоит ли вообще заикаться о подобном при гостях, кеми бы те ни были.       — Чёрная гарпия, Альма, — вкадчиво звучит в последнй попытке привести в чувства и наставить на правильные мысли, — тебя это тоже пугает.       — Но это точно не та гарпия, неужели ты не видишь? — она указала ладонью на упомянутого и даже как-то погрустнела. Разумеется, ей всё было ясно, ведь тот не говорил и на речь не реагировал, пусть и доверился первым, без страха зайдя в дом, пока второй, явно способный на общение, оставался недоверчивым и опасливым, нагрянув исключительно чтобы первого защитить в случае чего, — взгляни на него.       А Тэн, наверное, никогда столь безобидным не выглядел, даже если к незнакомому мужчине явно был настроен неважно. И ведь от ребёнка, во все глаза уставившегося на родительские склоки, так и не отцепился, однако не пытался навредить, а просто держал рядом с собой. Возможно, когда Ёнхо, сейчас явно к малому равнодушный, в первую ночь у костра сказал, что дети довольно милые, имел в виду, что Тэн считает тех милыми, раз сразу бросился на помощь и до сих пор не отпускал.       Но теперь зашевелился Донхёк, до этого лишь слушающий и немало наслаждающийся новыми знакомствами, кажущимися весьма удачными. Его что словно в голову ударило резко и бескомпромиссно, заставив шагнуть вперёд и, наверное, слишком громко спросить нечто, так сразу заинтересовавшее.       — Что чёрная гарпия? — странно, но при разговоре с людьми его голос казался выше, не добавляя ни мужества, ни внушения, отчего захотелось прокашляться, — и где?       А пара переглянулась так многозначительно, пока девушка не попросила сына закрыть уши как-нибудь покрепче, чтобы не сломать у того внутри нечто хрупкое и пока не до конца сформированное.       — Кто-то из ихних… — её сельский говор внезапно вырвался наружу, словно до этого она не говорила довольно грамотно и подчтительно, — там…       И слова, видно, давались очень тяжело, ведь в какой-то момент Альма опустила взгляд в пол и прикрыла рот рукой, так и не найдя сил продолжить.       — Чёрная гарпия в лесу ближе к югу убила охотника и обглодала его лицо до самой черепушки, — с лёгкость отпустил мужчина, взяв эту ношу на себя, — говорят, так и не поймали, а она где-то прячется, ещё и человеком прикидывается… Всё Королевство на ушах, будто у нас и без этого проблем мало. Какие-то чужаки ходят, гарпии беснуются, волки огромные даже на людей теперь нападают, а их тут быть вообще не должно!       У Донхёка сердце пропустило удар, жарко стало, пусть даже в доме было едва тепло. Лес на юге, вроде, его, а вот гарпия, о которой говорили — не факт, а всё равно волнение непонятное окутало.       — Когда? — и парень даже не думал, что сейчас говорил с одним из тех, к которым когда-то тянулся, но со временем обзавёлся не неприязнью, но опасениями, настигшими слишком поздно.       — Да летом где-то или, может, позже. Слухи, знаешь ли, тоже не сразу доходят.       И юноша больше не смог ни ответить, ни спросить ещё что-то, навалившись обратно. Мало ли, сколько чёрных гарпий существует, помимо Тэна и Минхёна, однако все, кого Донхёк встречал, навряд ли были способны на подобное. Это даже не звучит, как попытка самообороны, а варварство чистой воды, да и брат старший, даже если убил, человеком уж точно не стал бы прикидываться из ненависти к их роду.       Ренджун оказался внимателен к перемене настроения и тут же обернулся, но беспокойства напоказ не выдал, лишь рассмотрев друга повнимательнее.       — Думаю, нам пора, — тихо произнёс он вглубь всё ещё бесшумной комнаты, — ещё раз спасибо за Вашу доброту. Могу Вас заверить, что ни я, ни кто-либо из моих знакомых не имеет отношения к беспределу.       Ёнхо тут же подорвался, будто рад был уйти, и сразу подёргал находящегося в прострации Тэна, не уловившего суть состоявшегося разговора. Тот будто был слишком поглощён своими мыслями или даже мальчишкой, которого потянул с собой, когда поднялся на ноги.       Девушка быстрым шагом преодолела расстоянии до двери и, явно нарочно задев золотые перья Донхёка, открыла ту, впуская внутрь морозный воздух.       — Вам нужно в ту сторону, — и указала рукой меж виднеющихся в темноте деревьев.       — Благодарю, я лично обещаю помочь Вашим родителям в быту, — а Ренджун ненавидел это больше всего, тяжелый труд вообще не переносил, однако имел, на кого бы это спихнуть. Донхёку в его подвешенном состоянии какое-нибудь болезненное занятие на чистом воздухе не повредит.       Вдвоём они вышли первыми, но не успели и шагу сделать, как начались проблемы. Двое других гарпий дом не покинули — Тэн упёрся, а Ёнхо перед ним зачем-то на корточки присел, перекрывая вид и не позволяя рассмотреть, из-за чего очередная путаница.       Человеческий мужчина стоял позади них, но лишь оттого, что жена его крепко за руку держала, не позволяя вмешаться. У Альмы, видно, к гарпиям доверия было больше положенного как раз из-за Ренджуна, бывшего когда-то на стороне людей, даже если ничью сторону он напоказ до сих пор не занял. Везде находил как ублюдков, так и вполне порядочных созданий, а сам посередине встал.       — Это не твоё, — тихо, но довольно чётко выдал Ёнхо, чтобы точно можно было по губам прочесть, — и нам это не нужно.       Лишь чуть подойдя и наклонившись, Ренджун углядел, как здоровяк осторожно пытался разжать Тэновы пальцы, обвивающие запястье ребёнка, который, кажется, не был против уйти с первыми попавшимися пернатыми незнакомцами.       — Мы детей не воруем и в лес за собой не утаскиваем, а у мальчика есть родители, которые наверняка поднимут шум и объявят на нас охоту, — Ёнхо был бесстрашным и, кажется, просто подшучивал, а потом и вовсе потряс сцепленные руки, но так ничего и не добился.       — Да-да, мы обязательно объявим, — попыталась беззлобно поддержать девушка эту нелепую попытку отвоевать сына, но в глубине души малость испугалась, пусть изначально и не имела это в виду.       Парень то этот явно какой-то не такой, неразумный будто, и Альма старалась быть как можно мягче, однако Тэн разглядел в этом унижение. Ёнхо относился к нему так, потому что они близки, а девушка эта недалёкая из-за того, что сочла его недоразвитым. Разница была колоссальная, и видно было, что нелюдь держался, чтобы не выйти из себя.       Только сменив желание забрать маленькую безобидную зверушку злостью, Тэн отступился. Нехотя, очень недовольно, но всё-таки отпустил мелкую ручонку, точно уверенный, что эти двое родителей своё чадо, так легко сбегающее в лес и путающееся в колючих кустах, не защитят, а он бы точно смог. Могли уж и вовсе не возвращать ребёнка, чтобы разногласий избежать.       Всё-таки дети были ведомыми, и этим они чем-то напоминали Ренджуну взрослых гарпий. Ты им руку протяни, а они схватятся и последуют, и сила не важна — только внушение играет роль.       Все терпеливо ждут, когда Тэн, опечаленно опустив голову, выйдет из дома вновь на обжигающе-холодный снег. Не ровня нагретым доскам человеческого жилища, но, даже если поначалу было хорошо, покинули они помещение понурыми и обескураженными.       Дверь за ними закрылась, прервав поток благодарностей, напутствий и пожеланий всего наилучшего, а парни молча двинулись вперëд, даже если обсудить многое хотели. Донхëка шатало страшно, клонило к земле, и Ренджун подставил плечо, на которое тот не сразу опëрся.       Лишь оказавшись в лесу, все ещë близко к поселению, но скрывшись от нежелательных глаз, нелюди выдохнули почти все. Хуан тогда на секунду упëрся лбом в дерево, словно желал в самом деле об него хорошенько приложиться — слишком нервно было общаться вновь с почти забытым народом, держаться возвышенно, будто он статус давным-давно не утратил бесславно от собственного бессилия. Гадко осознавать, что смерть Ильран всë ещë скрывали, когда та была человеком, достойным почтения хотя бы посмертно. Ни похорон, ни траура, ни завывающей от горя столицы, а только народные надежды на возвращение Королевы. Ренджун сам сделал еë смерть такой незначительной и жалкой.       Кое-как собравшись с мыслями, он наклонился, чтобы набрать полную ладонь колючего снега, и тут же приложил еë к щеке чуть ли не трясшегося Донхëка, чтобы и того в чувства привести, охладить и отвлечь от чего бы он там себе ни надумал. Сейчас не время падать духом из-за вещей, которые их даже не касались, которые остались в прошлом и лишь косвенно влияли на ставшее жестоким настоящее.       — Давай, приходи в себя, — а тот будто призрака увидел, не среагировал никак, стоя твëрдо на ногах, однако Хуан знал, что юношу снова парализовало. И впрямь проклятие, которому все они в разной степени подвержены были, — приходи-приходи, — вторит старший, размазывая оттаявшую ледяную воду по лбу и побледневшим щекам, — нам ещë долго идти до укрытия, но теперь оно у нас есть, — и улыбается натянуто, всерьëз обеспокоенный причиной такого состояния. Донхëк, вроде, сопереживал всем, но не настолько ведь, чтобы из-за смерти какого-то охотника так переволноваться? Или все-таки в сказку эту глупую верит, будто у некой неизвестной гарпии удалось скальп с бедолаги снять, — мы отдохнëм и всë обсудим. Может, даже костерок маленький разожжем?       Ренджун, наверное, и правда добрый, когда вкрадчиво говорит что-то незначительно, что младший едва улавливает сквозь шумы леса, ставшие особенно навязчивыми из-за болезненно обострившихся чувств.       Но они едва покинули несущих бред людей, чтобы двинуться к новым. В этом был неоправданный риск, которому до этого подвергать себя не то, чтобы не приходилось — по Ренджуновым же наставлениям очень не рекомендовалось, а тут Хуан берëт и на равных с недругами общается, на жалость незаметно давит и место выбивает, чтобы переждать опасность, пока остальная община разрозненно по зимнему лесу шатается, наверняка находясь в близком к панике состоянии.       Ренджун, поведав о связи с враждебным к ним народом, теперь не скрывал своих навыков, а использовал без страха быть разоблачëнным. И Донхëк метался, потому что тот определëнно был одним из них, но больше таковым не казался.       — Надо продолжать путь, — не оставляет нелюдь попыток достучаться до друга. Ему бы хотелось надавить, упрекнуть, что Донхëк их задерживает или подводит, хотелось снега ещë куда-нибудь для большего эффекта напихать, но парень держится, видя чужое незавидное состояние. Знает, что Донхëк старается, и помнит, как легко пасть духом, когда за этими стараниями следуют лишь укоры, даже если себя Ренджун корил сам.       Уходит несколько долгих минут, чтобы привести ближнего в чувства хоть частично, добиться сознательности и взгляда глаза в глаза, но Донхëк свои виновато отводит.       — Извини.       — Передо мной не надо, — отмахивается старший и смотрит себе за спину, чтобы понять, а нужно ли перед кем-то вообще, — и этим не до тебя сейчас. Ругаются.       Тогда юноша глаза руками трëт и пытается ледяную влагу с лица убрать, чтобы не обжигало так сильно, а потом и сам на Ëнхо с Тэном смотрит, а те лишь переглядываются, стоя друг напротив друга, и оба как воды во рты набрали, однако видно, что и впрямь спорят.       Донхëку от этой картины смешно делается, но смеха из себя выдавить не получается, а после первой неудачной попытки оно будто и не к месту вовсе. ***       Они шли молча до самого рассвета. Задерживали не темнота и холод, не сбивающие с толку одинаковые деревья и даже не усталость, стремящаяся подкосить каждого, а отсутствие троп, хоть каких-нибудь чистых от снега пространств — повсюду бело и глубоко по самые колени, а одежды от всего этого мокнут, кажутся тяжелее обычного.       Им бы остановиться на передышку, но Ренджун не замедлялся, шагая впереди всех, преисполнившись желанием оказаться в хоть какой-нибудь безопасности. Спать в снегу и на продрогших деревьях — неблагодарное дело, неспособное ни силы восстановить, ни тревогу унять. По ночам вне защищённых стенами жилищ любая тень кажется таящей опасность, прячущей нож за несуществующей спиной и клыки в незримой пасти. Не за отдыхом они гонятся, а за мнимым спокойствием.       Но никто и не просил привала. Не то были слишком загнанными, чтобы говорить, не то просто солидарны с решением, которое, в самом деле, не до конца понимали. Им всем следовало обсудить слишком многое, но в час невзгод молчание дорого ценилось.       Лишь когда звёзды с неба испарились, а деревья поредели, из земли проросли дома. Низкие, погребённые под снегом и оттого почти незаметные, в количестве до слёз жалком — восемь, если считать тот до странного большой сугроб, явно накрывший ещё какую постройку. Даже с поплывшим от бесконечной ходьбы зрением Донхёк всё это видит и действительно недоумевает:       — У них привычка какая-то, — начал он негромко и хрипловато, — на равнинах селиться? В лесу хоть как безопаснее будет.       — Мы опасаемся разных вещей и прячемся от разных недругов, — тихо хохотнул Ренджун, несмотря на общее потухшее настроение, и привалился к дереву, убирая назад упавшие на лоб белые пряди волос, — люди ещё землю возделывают, выбирают места с самой плодородной, чтобы овощные культуры и крупы выращивать, да и не в обиходе у них на верхушки деревьев забираться, чтобы видеть лучше. На открытой местности живётся проще, если нет высоких точек обзора. Хотя крестьяне, конечно, мало озабочены возможными нападениями…       И кажется, будто парень ни о чём на свете не говорил с таким же энтузиазмом, как о человечьем быте. Всё-таки уклад их жизни — его стихия, область, в которой знаний больше всего, неотъемлемая часть прошлого и дорогие сердцу воспоминания. А для Донхёка это просто интересно, и он обещает себе, что спросит позже обо всём, что накопилось.       — Вам лучше остаться здесь, пока я не договорюсь, — и, когда короткий рассказ был окончен, приподнятое настроение Хуана никуда не улетучилось, — есть у них в природе одна особенность, которой вы, ребята, не играете на руку.       Крайне занятная черта, не позволяющая отказать, если они уже единожды согласились. Со стороны направившегося к домам Ренджуна это было нечестно, но парень честностью не отличался и в лучшие времена, поэтому совесть его совсем не тревожила, если вообще где-то имелась.       Он один, некрупный и неопасный, для многих людей знакомый, сможет выторговать местечко прежде, чем местные старики увидят остальных и захотят отказать. Огромного и сильного Ёнхо те вполне могли опасаться, Тэн, будучи чёрной гарпией, имел репутацию наидурнейшую, а Донхёк и вовсе мог стать причиной нападения — запросто пошёл бы за огромные деньги на любом базаре, и, скорее всего, живьём. Сколько золота можно выторговать, если ощипывать того всякий раз, как перья отрастают? Ренджун думает, что целые поколения одной семьи можно обеспечить и жильём достойным и явствами самыми роскошными, обширным хозяйством и лучшей землёй.       Эти трое — худшие попутчики для любого путешествия, и даже по-звериному выглядящий Ренджун на их фоне кажется чудным созданием, не заслуживающим подозрений и нареканий.       Но вместе с такими глобальными мыслями в голове кружились и более приземлённые. Не слишком ли грубо будет заявиться ранним утром к беднякам, которые наверняка гостей не ждали?       Вздохнув, парень вгляделся в сугробы под ногами. Искал хоть какие-то следы, чтобы не долбиться во все двери в поисках одной единственной удачной. А ведь тут еще кто-то жил, помимо родственников Альмы, и лучше бы каждому встречному не знать, что неподалёку гарпии обосновались.       Обнаружив пару чуть расплывчатых из-за ветров отпечатков сапог, Ренджун за ними проследовал, оказавшись около хлипкой посвистывающей двери, за которой царила гробовая тишина. И всё-таки некрасиво будить честных людей в такую рань.       А у леса тем временем оставленная троица внимательно наблюдала, как их верховный шаман опасливо стучит кулаком о двинувшуюся древесину.       Донхёк вздрогнул, разглядев издалека показавшееся из проёма человеческое орудие, но недвижимое спокойствие Ренджуна не позволило испугаться.       — Что там у них?       — Лопата, — шикнул Ёнхо, задвигая младшего за ближайший куст, — спрячься, ты слишком заметный.       И юноше почти обидно, что Тэн имеет право глазеть на странное столкновение Хуана с людьми, потому что в темноте невидим практически, а ему самому надо спрятаться. Тоже страшно хотелось знать, что такого там происходит, и Донхёк от этого одним только глазком меж ветвей поглядывает, как их лидер кивает головой в не слишком уважительном поклоне. А этих «стариков» так и не видать — одна лишь торчащая из входа в человечье жилище лопата.       — Это оружие?       — Ну, в умелых руках и... Сам понимаешь, — Ёнхо наблюдал внимательно, готовый в любой момент вступиться, пусть навряд ли собирался это всерьёз делать. Ренджун не пошёл бы на нечто сомнительное, не будь уверен в исходе.       В ответ на такую решимость Донхёк и сам не заметил, как приготовился действовать, даже если в мгновение снова застынет. Ему просто хотелось верить, что в самой отчаянной ситуации, в решающий момент это удастся перебороть, как герои из сказок перебарывали, когда казалось, что всё кончено.       Однако странный предмет внезапно перекочевал в руки Ренджуна, отвесившего очередной поклон и дождавшегося, пока дверь снова закроется. Тот двинулся к остальным, опираясь на орудие, словно на трость.       Ёнхо сначала шаг сделал навстречу, но застыл, продолжив путь лишь когда Ренджун отдал жестом «добро». В этом было не столько подчинения и преданости, сколько доверия и здравого смысла.       Напрягло всех, что Хуан отчего-то стал ещё хмурее и задумчивее, двигаться начал резче и злость явно сдерживал, словно ни дорога, ни голод и ни падение дома не смогли измотать и разочаровать столь же сильно, как общение с людьми. Ренджун ведь обычно чем недовольнее был, тем шире улыбку неестественную натягивал, а тут внезапно настолько недобрым выглядел, что Донхёк по пути к деревне споткнулся о собственые ноги и даже до старшего не дошёл. Так и остановились они: Ёнхо с Ренджуном почти сприкоснулись, Донхёк на середине пути застыл, а Тэн даже из леса не вышел, поглядывая из-за дерева.       — И что делать будем? — серьёзно спросил Ёнхо, готовый к любому исходу и каждой возможной новости, включая и те, в которых им отказали в ночлеге, даже если ради крыши пришлось переступить через себя, наведаться к людям и отдалиться от сородичей, ещё не всех найденных.       — Что-что, — буркнул Ренджун, всадив лопату, состоящую из двух связанных дереянных частей, в промёрзший и затвердевший сугроб, — снег чистить.       Его впервые в жизни заставили работать. Не просто быть привлекательным, величаво расхаживать и советы раздавать, а выдали дрянную полуживую лопату, обработанную до того паршиво, что занозы уже впились в ладонь. И ведь не Королева приказ отдала, а поручение отпустил дряхлый дед с сорванными связками. Не простолюдин даже, а бедняк, если уж совсем откровенно и неуважительно.       Преисполнившись злостью, Ренджун свободной рукою задрал свои длинные одежды выше колен и, попытавшись настроиться на активную деятельность, широкими для своего невысокого роста шагами направился в сторону огромной снежной насыпи, подбирая место, где бы начать эти мучительные пытки. Оказавшись на месте, тот потопал немного ногой, выпуская лишнее негодование, а затем со всей силы всадил орудие в заледеневший сугроб, навалился всем телом на черенок и едва-едва пустил трещину по белой махине. Никто бы не признался вслух, но всем это жалкое зрелище казалось облегчающим своею несерьёзностью. Ренджун нашёл способ справиться с огромным волком, но простецкая сельская лопата оказалась непобедимым противником. Теперь-то появились вопросы, как этот бедолага пережил все свалившиеся на него напасти.       Донхёк, пусть от зрелища получал удовольствие, в стороне остаться не мог, и тут же кинулся на помощь, но Ёнхо оказался быстрее, подоспев как раз вовремя и не позволив их единственную лопату пополам сломать. Юноша тогда решил, что будет полезнее, если сходит за Тэном — им лишнаяя пара рук не повредит, даже если те последние годы ничего тяжелее связки цветов не держали.       А друг скрёб когтями кору дерева с недоумевающим лицом, оглядывался себе за спину часто, будто не одним себя ощущал либо видел что-то странное, но беспокойства в этом не было. Однако, несмотря на довольно ощутимое спокойствие, почему-то сразу на равнину не вышел. От этого хотелось поскорее узнать, как же этих двоих при всей нелюдимости удалось прямо в дом затащить той молодой семье, но от разговоров по душам их, кажется, отделяет неизмеримое количество работы.       — Пошли нашим помогать.       Странно, но Тэн либо приглашения и ждал, либо настолько восхитился идеей убирать снег возле огромной кучи, что сразу же кивнул и пошёл следом, чтобы оба они оказались около все силы вкладывающего в работу Ёнхо, распушившего кремовые перья над лопатками от напряжения, и Ренджуна. Очень униженного Ренджуна.       Ёнхо был хорош в ручном труде, пусть занимался именно этим человеческим занятием впервые в жизни. Понемногу, очень медленно и оттого почти мучительно, но тот откалывал большие смерзшиеся глыбы снега и откидывал в сторону, чтобы расчистить путь. Лопата была почти ему к лицу, особенно когда ею приходилось замахиваться и со всей силы всаживать в землю. Ренджун бы сказал, что с этого можно писать батальные сцены для картин королевского дворца, если только вместо дрына этого представить сияющее копьё, а вместо гарпии бравого война, разящего поваленного на спину противника. Ёнхо бы отлично сошёл за настоящего бойца, если б только знал, для чего людям нужна армия.       — И для чего вообще этим заниматься? — без лишнего интереса спросил подошедший Донхёк и поднял один из отколотых кусков спресованного снега, чтобы отнести подальше. По весу тот больше напоминал камень, что немало удивляло, ведь, помнится, в родном мрачном лесу никогда так снежно не было, чтобы иметь опыт таскания подобного.       — Старый хрен сказал, что…       Ренджун начал слишком громко и неосторожно, но тут же рот ладонью прикрыл и глаза чуть расширил от неожданности, а затем прокашлялся, чтобы продолжить:       — Этот многоуважаемый пожилой человек разрешил нам обосноваться ненадолго в сарае с условием, что окромя крова мы ничего не попросим и ночами будем помогать по хозяйству так, чтобы никто нас не видел. Южнее находится река, в которой можно постирать бельё и набрать воды, инвентарь сарая используем на своё усмотрение. Если найдём там хоть какое-нибудь ведро, то заживём.       Раздался приглушённый короткий смех, что прервался почти тут же. От нечаянно рассмеявшегося Ёнхо чуть ли пар не шёл из-за того, сколько тепла тот отдавал на холодный воздух.       — И где ж этот твой сарай?       — Мы его откапываем.       Никто больше не смеялся, глядя на тот фронт работы, что предстояло выполнить перед и без того долгожданным отдыхом.       Чтобы освободить хотя бы дверь, сделать до неё узкую тропку и расчистить немного места на крыше, ушёл целый день. Тяжелый, полный тревоги и проведённый на дрожащих ногах. С восходом солнца стало хуже — они все были настороже, оглядывались часто с мыслями, что где-то люди могут наблюдать, даже если знали, что всего три немощных человека тут живут. Они на чужой территории, проход на которую Ренджун почти вымолил, и терять бдительность никто не хотел. Работали все четверо: Ёнхо раскалывал залежавшиеся сугробы заметно потрепавшейся и кое-где сколотой лопатой, откидывал самые большие и тяжелые куски, Донхёк тоже хватался за подобные, но не был столь расторопен, а Тэн с Ренджуном на правах слабаков притаптывали тропинки и помогали с некрупными комьями. В одном они были солидарны — мягкий свежий снег убирать было бы проще, чем это скреплённое чередующимися с теплом заморозками монолитное твёрдое полотнище.       Лишь к вечеру сарай действительно стал напоминать строение, оголив тёмные деревянные стены, кое-где пропускающие ветер в щели, и небольшое бесполезное оконце под самой крышей. Ворота, вмёрзшие в землю, не без труда отворились, открывая неприглядный и даже немного удручающий вид: синяя темнота, поломанные доски на полу, покрытые тонким слоем почти коричневого от времени сена, пара худоватых стогов по углам, кое-где дырявая крыша. На вбитых в стены ржавых гвоздях висели такие же неухоженные цепи, поеденные насекомыми гнилые верёвки и поломанные иструменты. Повсюду оставшаяся ещё с лета паутина, но в ней лишь мёртвые насекомые, кажется, по виду много лун назад застывшие в одной позе. Невооруженным глазом видно, что помещением этим давным-давно не пользовались и животных не держали.       Ренджун от этого вида весь поморщился и всё-таки недалеко отпнул попавшееся под ноги деревянное ведро. Очень хорошо, что хоть ведро у них есть, но так жить нельзя.       — Подумать только, ради чего я старикану кланялся, — обречённо прошептал Хуан, пройдя в помещение первым и как следует прикинув, насколько сделка оправдана, — простолюдину…       И, повернувшись на ещё менее уверенных друзей, наткнулся взглядом на открывшего рот от изумления Донхёка. Это дитя мёртвого леса вообще ничего хорошего будто не видело, а тут пара дряхлых человечьих штук — и всё. Невиданные чудеса прячет под снегом этот временами агрессивный к инаковым народец.       — А это всё можно брать? — тихо спросил юноша, уже протянув руки к цепям на стене, словно одобрения, в самом деле, не ждал.       — Да, попробуй облизать что-нибудь металлическое, — с улыбкой вступил в разговор Ёнхо, заведя за собою опасливо глядящего на хлипкий потолок Тэна, — поверь, это лучшее, что придумало человечество.       И он такой искренний, улыбается мягко и измученно после многих часов работы, что ему верится. Ёнхо вообще очень здравый и не ставит чувства выше пользы, а значит, плохого точно не посоветует.       — Не смей лизать металл, — строго, но всё-таки по-доброму пресекает Ренджун Донхёкову попытку последовать злодейскому наставлению друга, — а ты, — он тут же смотрит на тихо хихикающую парочку, даже не пытавшуюся скрыть отчего-то игривого настроения, — направь свой душевный подъём в иное русло.       Но Хуану наконец-то было хорошо. Пусть положение их бедственно, а желудки пусты, пусть общину раскидало по разным уголкам леса, а работа ещё не окончена, они снова могли смеяться. Уставшие, с покрасневшими от уборки снега ладонями и взъёрошенными перьями, с неспадающим камнем на душе из-за пережитых потерь, они вновь испытывали простую радость из-за достижения хотя бы малого успеха. Ренджун не может сказать, что всё хорошо будет, не заверит в безопасности и обоснованности всего, что они делают прямо сейчас и будут творить в будущем, но в моменте каждый из них может поймать свободу, ощутить облегчение из-за того малого, что удалось сохранить.       Эту ночь они могут спать, не переживая, что не проснутся, а всё равно не ложатся. Ёнхо целую вечность разводил костёр, перетирая палку в углублении одной из досок, Тэн что-то мычал про себя, заделывая самые большие щели соломой, вмешанной в липкий снег, Донхёк отлынивал, продолжая рассматривать человечьи орудия труда, но осуждения не получил.       Ренджун отлынивал даже больше. Он только запереться наглухо помог, а потом собрал всё сено в одну большую кучу и улёгся сверху, уставившись в потолок и сцепив пальцы, отдающие режущей болью, на груди. Он не чувствовал рук, даже пёрышком пешевелить не мог, тратил кучу сил на одно лишь дыхание и удержание себя в сознании. Останавливаться нельзя — с рассветом он отправится искать остальных, чтобы никто не оставался брошенным, а ведь у них ещё дела по хозяйству.       — И каким это образом вы оказались у тех крестьян? — слабо и глухо спросил парень, отчего Ёнхо, сидящий к костру ближе всех, дёрнулся.       — Всё просто, — со вздохом начал он, — встретили ребёнка, а Тэн настоял, чтобы мы дом его нашли и вернули родителям. Я предлагал сопляка бросить там же, где и нашли, но ты ведь и сам знаешь, что я не могу отказать, если хотя бы дважды попросить, а этому взбрело, будто я готов головой рисковать ради его хотелок, а я ведь и правда готов. Пришли, а там эта женщина давай рукоплескать и зазывать домой к себе, а муж её упирается, говорит, что опасно всё это и благодарности будет достаточно. Я был согласен, но Тэн решил, что нам надо, и даже не поинтересовался, что я на этот счëт думаю. Посидели молча в углу, послушали о нелëгкой жизни, погрелись, а там и вы пришли.       — Повезло же, — вполне искренне прошептал Ренджун уже в полусне, — я чуть дух не испустил, как вас в доме увидел.       — Я испускал дух всë то время, что провëл в их жилище.       Они недолго молчали под размеренный шорох соломы, которую Тэн, сидя рядом с Ренджуном, закручивал в отдалëнно напоминающее венок нечто. Они почти чувствуют себя как дома, окружëнные долгожданным теплом и светом небольшого костерка, но скучают безумно по недалëкому прошлому. По действительно большому огню, по песням и танцам, по забытию в веселье и игнорированию проблем.       — Спасибо, что помог с этим снегом.       — Не хотел замëрзнуть насмерть, пока ты ругаешься с природой, — и Ëнхо повернул голову, чтобы заглянуть себе за спину на нахмурившего Хуана, недовольно поджавшего губы.       — Вернëм общину и я выдам тебе самую неинтересную работу.       — Зачем вообще работа, если Богов не существует и никто не наградит нас за труды? — тихо посмеялся здоровяк, уже развернувшись полноценно, и полулëг, подперев голову рукой, отчего перья его крыльев извалялись в пыли и некрасиво примялись.       — Чтобы вы с ума не сходили и не тратили время на дрязги и сплетни, — искренне ответил шаман, чуть приподнявшись, — оно же так и должно быть. Людей веками заставляли жить по-особенному, отказываться от удовольствий и делать многое, что им совсем не по-нраву, чтобы получить возможный покой где-то после смерти. В итоге ты живëшь как собака, а после смерти разлагаешься как та же собака, — слова, вроде, безрадостные, но эти двое все равно друг другу мягко улыбаются, — а я сделал всë лучше. От вас маленькое несложное дело, которое пойдëт на благо общины, а от Богов хорошая погода, которую я, конечно, могу предвидеть. Плохая погода? Ну, вы недостаточно старались, получается, и Боги передумали. Я просил о малом, но значимом, чтобы никто из вас не жил как побирушка, но и старался во благо нашего народа из собственного желания. Чтобы они чувствовали себя важными и нужными, прилагая минимум усилий и незаметно для себя делая жизнь всех ближних лучше.       — Да ты поэт, — посмеялся второй беззлобно и почти развалился на полу, что заставило Хуана подвинуться и похлопать на освободившееся мягкое место рядом с собой.       Ëнхо поднялся и, пройдя несколько шагов, плюхнулся в мягкий, чуть пахнущий гнилью ворох сена. Обступивший сарай со всех сторон снег не позволял теплу выходить на улицу, и здесь было действительно хорошо, несмотря на изначально скептичный настрой. Парень откинул голову в попытке убрать длинные волнистые пряди с лица, но сбоку скользнула чужая когтистая ладонь, быстро с этой проблемой расправившись. Тэн оказался рядом очень кстати, оказав эту маленькую услугу, и осторожно надел на светлую голову весьма умело сплетëнный венок. Это было почти удивительно, ведь состоял тот из практически мусора, а все равно выглядел симпатично и целостно, пусть цветом своим и сливался с волосами Ëнхо.       В повисшей тишине прозвучало лишь тихое «спасибо», и Ренджун ощутил себя лишним, но не горестно от этого было, а тепло только. Если кто и мог поддерживать их дух, то только Тэн, внешне нисколько не переменившийся. Страшащийся переездов, явно чурающийся людей из-за несчастного прошлого, больше всех привязанный к дому из-за своих особенностей, но всë равно последовавший, ни разу не показавший, что тоже устал и напуган. Всë ещë плетущий венки и совершающий глупые, одному ему понятные поступки, невинно задирающий окружающих и неосознанно приносящий маленькие проблемы. В нëм было напускное постоянство, которое ни одно лишение не смогло отнять и, если существовал кто-то, способный помочь им всем остаться прежними, Ренджун бы знал, чьë имя назвать в первую очередь.       — Ты спать не собираешься? — остались только треск догорающего костра, шелест перьев и тихое дыхание. Донхёк отказывался ложиться, проводя время у стены, около которой свалили всё ненужное. Даже взяв во внимание любовь юноши к неизвестным вещам, Ренджун не мог откинуть мысль, что во всём этом был умысел.       — Думаю, — ответ прозвучал шёпотом. Он тоже заметил, что двое других уснули.       — Много думаешь, — почти не было произнесено вслух перед тем, как Хуан поднялся на ноги, совершенно того не желая. Он устал страшно и, пока лежал, почти того не чувствовал, разве что забыться скорее хотел. Сейчас же и дрожь в ногах дала о себе знать, и боль в спине, которую разгибать пришлось через силу.       Ренджун неровной, но всё ещё бесшумной походкой пересёк разделяющее их небольшое расстояние, остановившись позади, и окончательно убедился, что младший уже ничего не рассматривал, просто оставаясь в стороне от остальных.       — Ждёшь? — поинтересовался Ренджун.       — Жду.       — Пока все уснут? Тебе претит наше общество?       — Мне кажется, они будут смеяться.       — Если будешь шутить.       Донхёк тогда вздохнул и всё-таки обернулся, чтобы увидеть, как Ренджун улыбается чуть заметно. Так же, как делал то обычно до разрушения дома и потери собратьев. Уже неизвестно, где именно была искренность: во злости ли, что всё чаще проливалась, в неуместных ли улыбках. Или, может, той больше вовсе не было.       — Почему мы не скорбим?       И глядит золотыми глазами не мигая, ждёт не столько ответа, сколько самой скорби, чтобы знать — для них ещё не всё потеряно. В его картине мира не скорбеть — всё равно что животным жить.       — Не принято, — а Ренджун плечами пожимает, будто ничего такого в этом нет, — ты с ними не жил никогда, но для гарпий бросить одного, чтобы спаслись многие — необходимость. Жизнь в таких условиях на всех свой отпечаток накладывает, и со временем ты лишь будешь радоваться, что убили не тебя, — он замолчал ненадолго, руку дрожащую поднял, чтобы поправить перья на плече, и подошёл поближе, остановившись напротив ржавых цепей, — мне тоже понадобилось время.       А ведь Ренджун тоже не отсюда. Это всегда в глаза бросалось, пусть и выглядело причастностью к божественному, но Донхёку не приходилось думать об этом так глубоко. Ему и в голову не приходило, что друг мог столкнуться с таким же непониманием, но, в отличие от него, не имел возможности сомнениями поделиться, обсудить и успокоиться, не знал рядом никого, способного поддержать. Ренджун со всем сам справлялся.       — И ты привык?       А тот глаза прикрыл и головою помотал.       — Там, где я жил, к смерти относились иначе. У богатых особ роскошные похороны, толпы рыдающих людей, а у бедняков яма на окраине среди таких же безвестных, но потеря близкого — это всегда трагедия, а смерть недруга всё равно, что великий праздник и повод выпить. Люди теряют друг друга не чтобы выжить, а по велению судьбы, и здесь нет для них выгоды, как и я выгоду получать от смертей совсем не привык. После ухода из дворца и моего присоединения к общине я жил в страхе. До сих пор, признаться честно, боюсь, что кто-то из придворных гарпий, которых я оставил на произвол судьбы, заявится и раскроет ещё что-нибудь грязное. Бросить одного ради всех — залог выживания, но бросить всех ради себя одного — скотский поступок, какими бы помыслами я его ни напитал.       И цепи эти, когда Хуан их касается, всё равно холодные настолько, что кончики пальцев к ним незначительно прилипают.       — Никто не пришёл. Ни одно лицо из прошлого я так и не увидел, остыл и успокоился, и знаешь, — негромко продолжает парень, оглядываясь назад и убеждаясь, что Ёнхо с Тэном действительно спят, наслаждаясь долгожданнм отдыхом после тяжелого путешествия, — я до этого не танцевал и не развлекался, думал, что не моё это всё, глупое и бесполезное. Мне тут хорошо. Мне хорошо везде, куда бы я ни попал, но также я и скучаю по каждому месту, где мне довелось побывать.       — А я не скучаю по своему старому лесу, — чуть помолчав сказал Донхёк, рассматривая забитые снегом щели, — только по Минхёну скучаю. Я думаю, это он убил человека. Не до конца в это верю, но внутри… Хоть и не верю, но сомнений почти нет. Такое странное чувство.       — Я могу понять, — поспешил старший развеять эти сомнения, — когда чутьё говорит, будто правда в том, что никто ещё не доказал.       Ренджун ведь жил долгие годы в этом чувстве, так до правды и не докопавшись, но будучи уверенным, что движется в правильном направлении. Бездоказательно и слепо, но с доверием к самому себе. Он до сих пор думает, что был прав во всём.       Последний раз взглянув в чужие глаза, парень направляется к простецкому наполовину занятому соломенному ложе, за последние недели оказавшимся самым удобным местом, и рукою манит за собой.       — Давай приляжем. У нас может больше не быть такой возможности.       Осторожно, чтобы никого не разбудить, Ренджун улёгся поближе к Ёнхо, оставив место с краю. Он решил, что так будет лучше, раз уж Донхёк не столько тем двоим не доверяет, сколько волнуется, не считают ли те его обузой.       Им бы не спать. Хоть одному находиться в сознании, чтобы следить за окружением и предупреждать об опасности, но Хуан последнего бодрствующего не заставит страдать ещё сильнее, как и сам не возьмётся за такую ответственную работу. С рассветом он вновь отправится на поиски, и должен быть бодрым, чтобы по дороге не умереть. Это будет неоправданная потеря.       Донхёк устраивается рядом и ворочается, укладываясь на бок, смотрит внимательно, почти прожигает взглядом уставившегося в потолок Хуана, расположившегося на спине. Ему самому на боку не слишком удобно будет — легко помять перья и неудачно лечь на одно из длинных ушей, но голову тот всё-таки поворачивает.       И, когда их взгляды сталкиваются, Донхёк глаза опускает, чуть шевелясь и подкладывая ладонь под щёку. Перья на одной из его рук от этого жеста раскрываются, размётываются по соломе и щекотно касаются Ренджунового бока.       — Я запутался, — выдаёт младший так тихо, что его обычно высокие нотки голоса еле пробиваются через тишину почти душных внутренностей погребённого под снегами сарая, — я давно запутался, но никогда ещё у меня не было столько времени, чтобы это обдумать.       — И чем больше думаешь, тем сильнее путаешься, — это не звучало вопросом или даже чем-то отдалённо похожим. Ренджун точно знал, о чём говорил, когда протянул когтистую ладонь, запустил в золотые кучерявые волосы и почесал чужую макушку.       — Каждый раз удивляюсь, как это приятно, — а тот только улыбается, глаза прикрывая, словно заснуть в любой момент собирается.       Ветер посвистывает и порой через щели в крыше пробивается прохладный воздух. Их, должно быть, видно с улицы. Не четверых лесных существ, ютящихся в прогнившей деревянной постройке, а полупрозрачный дым, вытекающий из прорех, мягкий оранжевый свет, полосами ложащийся на снег, и тихие разговоры наверняка слышно.       А они всё равно себя в безопасности впервые за долгое время чувствуют. Ренджун, пусть и действует смело, не знает, что делать дальше. Обойдёт каждого, заверит в благодатности будущего, а сам ждать дальше будет, пока существование не сдвинется с места, на котором непременно погибнет. Если он правильно посчитал, то мир и впрямь вот-вот придёт в движение.       — И всё-таки я его люблю, — прерывает молчание Донхёк, так и не разлепив век, — не как тебя, а по-другому, — юноша что-то мычит негромко, морщится, но так и не смотрит, придвигаясь чуть ближе. Он не знает, как описать это иначе, ведь в той книге со сказками не было любви иной, чем та, которую можно испытывать к вожделенной плоти и глубоким глазам, — люблю так сильно, но боюсь, что он меня нисколько не любит. Понимаешь?       А Ренджун молчит, только треплет младшего по голове и рассматривает дрожащие светлые ресницы.       — Боюсь, он меня не найдёт, если вообще ищет. Я только и ждал, когда он нагонит, в один день появится и оправдает ожидания, но Минхён не слышит никого из нас. Да и зачем ему меня искать, если не любит? Разве из-за того, что сказал, будто найдёт. Потому что всегда делает, даже если не хочет.       И ответить ему нечего, ведь юноша очень вряд ли нуждается в поддержке или наставлениях, когда и сам, кажется, во всём разобрался.       — Он не замечал или не желал замечать мои чувства, отказывался слушать и говорить со мой, даже если знал, что для меня это важно. Минхён жестокий, а я всё равно отчего-то привязан. Но не со зла жестокий, а потому что за меня беспокоится, пока сам я везде лезу и беду привлекаю. Нас ведь из-за меня нашли, потому что воровал у всякого мимо проходящего человека. Меня видели, меня преследовали, пришли за мной, а вынудили убить и ранили его. Я видел, как прилетела стрела, слышал ещё выстрелы, пока позорно убегал, и я знаю, что они разные… Когда стрела прилетает в дерево, она ведь совсем иначе звучит, а когда в плоть…       Монолог его слился в единый звук, лишился пауз, оставивших вместо себя лишь редкие вздохи, когда продолжать становилось тяжело. Несмотря на умиротворённую позу, на почти спящее лицо, Донхёк не был расслаблен, и Ренджун мог ощутить ускоренное болезненное сердцебиение каждый раз, как пальцами невзначай висков касался.       — Но я ведь тоже за него боюсь. Меня всю жизнь защищают, а за него заступиться некому. Пусть кажется, что он сам справится, и я тоже уверен, что так оно и есть, я всё-таки думаю, ему нужен кто-то, способный помочь. Кто-то, но не я. Кто-то, кто поймёт, что он тоже боится, потому что я этого вовремя понять не смог. Он был лучше во всём, и я полагал, что так и должно быть, ведь в этом его суть.       Теперь и Хуан догадываться начинает, в чём проблема младшего. Донхёк слишком мягкий и сознательный для жизни среди тех, кто его нискольно не понимает. Всё, чего он не смог получить рядом с братом, ему не дают и после расставания, а ведь принятие и доверительное отношение — смехотворно малое желание.       — Глядя на тебя, Ренджун, я понимаю, что был неправ. Нельзя всегда оставаться сильным.       — И я каждый раз гадаю, не пытаешься ли ты меня пристыдить, — Хуан только над всем этим негромко посмеивается, отчего младший глаза приоткрывает, чтобы это точно видеть.       — Ни в коем случае. ***       Проснулся Донхёк один. Совсем. От ночного костра даже дыма не шло, как и хоть какого-нибудь тепла, солома давно остыла, а ворота не были до конца закрыты, оставляя тонкую щель, которой раньше не было. Ни Ёнхо, ни тем более Ренджун, так опрометчиво в жизни бы не поступили, а Тэн должен был находиться рядом, ведь того никогда с собой не брали.       Несмотря на головную боль и словно возросшую усталость, парень подорвался безо всяких раздумий, вмиг оказался около выхода и выглянул для начала на улицу. Стоял спокойный снежный день, ослепляющий своей белизной. Донхёк старался смотреть в синее небо, чтобы глаза не слезились так сильно с непривычки, но оно не давало ответов.       Сверху доносится короткий скрип досок, и сердце вновь ненадолго замирает, а затем глухой негромкий удар — с крыши сошёл пласт снега. Юноша так и стоял на месте, даже голову не в силах поднять. У него, как и всегда, объяснения были самые мрачные и неутешительные.       Но в чувства привёл повторившийся трижды стук, последовавшее за которым скобление окончательно охладило.       — Нам же нельзя выходить днём, — громким шепотом прошептал Донхёк, всё-таки рывком отворивший ворота и вышедший на яркий свет, чтобы запрокинуть голову и обратиться к безмятежно сидящему на крыше Тэну, — эти ушли?       А тот только кивает, глядя прямо в лицо, но двигаться с места отказывается, даже отмахиваясь от друга, словно от надоевшей мошки.       — Тебя на белом видно, а я драться не умею, — как можно более отчетливо проиносит юноша, вынужденный шагать из стороны в сторону, чтобы у норовящего взгляд отвести сородича выбора не осталось, кроме как «выслушать», — даже двух стариков отвадить не смогу, если ты им зачем-то понадобишься!       А тот отмахивается вновь и демонстративно отворачивается, всматриваясь вдаль. Не то, чтобы и самому Донхёку так уж хотелось сидеть взаперти, пока ответственные взрослые не вернутся с кислыми лицами и какими-нибудь нехорошими вестями, но сказали же не выходить…       И становится всё равно, когда чернопёрый друг активно своё несогласие показывает. Донхёк тоже секретно для остальных планировал по-тихому сходить куда-нибудь, на человеческие дома поближе посмотреть, пройтись до ближайшей реки, но рассчитывал, что сможет удержаться от опрометчивых действий. А теперь его будто ничто не держит, раз уж зачинщиком бунта становиться не пришлось.       — Если нас поймают, я свалю вину на тебя, — специально высказывает в спину глухому существу, чтобы наверняка сопротивления не встретить, и вглядывается в следы под ногами. Судя по тому, как далеко они вместе ушли с прошлой стоянки, будет хорошо, если Ёнхо с Ренджуном смогут вернутся хотя бы к вечеру. А ведь ночью им всем предстояло ещё работать, да и еды в чистом поле посреди зимы просто не сыскать.       Донхёк не понимал, как можно сидеть сложа руки, когда дел так много, да и сваливать всё на и без того замученных двоих хотелось мало.       Не сводя глаз с Тэна, на всякий случай, ведь юноша считал себя смотрящим за неполноценными, он как мог бесшумно направился к ближайшему дому, не позабыв, но смирившись с тем, что осторожность бесполезна, когда на фоне снега перья выделяются огнём сигнальной башни.       Троп здесь нет ни у одного дома, словно деревня и вовсе заброшена давным давно, да и Донхёк не видел людей ни разу, пусть и говорили, будто их тут должно быть как минимум трое. Это не загадка, но интересно страшно, и, нагнувшись под одним из хлипких окон утопленного в сугробе дома, парень застенчиво заглянул внутрь, наткнувшись на темноту и пустоту. Там ни мебели, пусть даже бедной, ни полок, ни всякой мелочи. Оболочка дома без наполнения. Неинтересно, не весело, почти печально, если соотнести с ожиданиями.       Ему даже кажется, что старики эти вполне могли бы предложить им целый дом, а не унижать долгим разгребанием ледяных глыб и пребыванием в полуразрушенном хлеву. Но даже там казалось куда уютнее, чем в пустых четырёх стенах.       Донхёк добрую половину дня потратил на перебежки от одного пустого дома к другому. Смотрел в окна сначала ненавязчиво, а как понял, что угрозы нет, уже таращился вовсе глаза, выискивая по углам хоть что-нибудь полезное. А потом начал открывать двери и вламываться внутрь, извалялся в пыли, намотал на золотые волосы и перья клубы паутины, отыскал-таки немного треснутой посуды и настоящую деревянную скамейку. Весь хлам по округе собрал и стащил в одну кучу, не заметив даже, что некоторые вещи были тяжелыми. Желание всё это изучить и рассмотреть оказалось сильнее телесного.       Но перед каждым заходом юноша неизменно поглядывал на не сменившего своей позы Тэна, уставившегося в лес, раскинувшийся на недалёком горизонте. И то была не сторона, куда ушли их собратья, а почти противоположная. Не по себе было от мысли, что именно этот парень никогда не делал ничего просто так, тонко чувствовал окружение и, более того, был насторожне, что выдавалось подёргиванием ушей. Он либо разработал самую обидную и страшную шутку, чтобы довести Донхёка, либо действительно о чём-то глубоко задумался.       Все найденные вещи, плотные и кое-где дырявые занавески, снятые с каждого окна, бесхозно лежащие палки и сухие доски юноша занёс прямо в сарай, чтобы никто лишний не увидел этот грабёж среди бела дня. Он был почти горд собой и немало рад, что смог развеяться самым привычным для себя способом. Минхён бы пришёл в ужас, увидев, во что превратился его младший брат.       А потом нашёл всё-таки стариков. Один из них, живущий на самой окраине, был явно не в своём уме. Держался за длинную палку, сидя в своей покосившейся на одну ножку кровати, едва заметную сквозь пыльную оконную раму, покрытую рисунком изморози. Глядел в стену и словно готов был в любой момент броситься в бой, покрытый шрамами и лишённый одного глаза. Видно, поэтому и не заметил настырное существо, заглядывающее в жилище — не той стороной сидел. Донхёк подумал, что и палка эта ему непременно нужна, но воздержался от вторжения.       Родители Альмы были в доме поблизости. На них юноша глядел уже с осторожностью, и понял, наконец, почему те ничего не делают и даже на улицу не выходят. У старика, сидящего за полупустым столом, одна штанина была завязана ниже колена и болталась где-то внизу, а поблизости лежала весьма неплохо сделанная и отшлифованная трость. Наверное, единственная стоящая вещь в этом селе.       Появилось стойкое ощущение, что девушка та не навещала родных вовсе не из-за ребёнка. От немощных стариков пользы никакой не было, а той семье и без того жилось несладко. Донхёк не удивился бы, узнай, что эта пожилая пара специально была послана сюда, чтобы не приходилось кормить лишние рты.       Донхёку этих людей искренне жаль. Не только брошенных, но и тех, кому пришлось бросать ближних, чтобы спастись. В этом было что-то до боли знакомое.       — Как думаешь, мне удастся с ними познакомиться? — спросил юноша, взгромоздившись на крыше рядом со всё ещё внимательно наблюдающим Тэном.       Он так и не привык, что для диалога с ним нужен зрительный контакт.       — Я хочу познакомиться с местными людьми, — пришлось повторить после того, как юноша похлопал по чужому плечу, взъерошив короткие пуховые перья.       А Тэн только недоумённо скривился и покрутил пальцем у виска.       — А сам то к незнакомым людям в дом зашёл.       И тот только голову чуть набок склоняет, словно совсем не видит в этом проблемы. Но надолго его не хватает — вновь отворачивается и глядит на недвижимые деревья.       — Волки? — теперь Донхёк не допускает ошибок и сам наклоняется, чтобы в Тэново лицо посмотреть.       Это качание головой определённое означало «нет».       — Кто-то из наших?       Но ответа не последовало. Разве что тонкие губы чуть сильнее сжались, а брови нахмурились. В лесу явно что-то было, но объяснить этого парень никак не мог. Что-то неизведанное и выжидающее, не сдвинувшееся с места, не пытавшееся ни приблизиться, ни отдалиться.       Донхёк не знает, как именно Тэн чувствует, но полагает, что это слух куда более чуткий, чем в целом имели гарпии. Другой, тонкий и нежный, не способный уловить ни голос, ни грохот, но что-то более незначительное и неосязаемое, недоступное никому.       — Покажешь мне свой шрам?       Отчего-то кажется, что это может дать ответы на вопросы, но важнее личный интерес. Тэн на эту просьбу уши к голове прижимает недобро и голову в плечи спрятать пытается, глазами черными мечет по сторонам, будто предлог какой ищет, способ разговор в другое русло увести.       А потом хватается грубо за Донхёкову ладонь и тянет к своему лицу, разгибает его пальцы и прикладывает подушечками прямо к виску. И впрямь дыра, затянутая кожей, которую прятали под длинной челкой. Ощущаются края черепа, кончающиеся уязвимой мягкостью. Одно неосторожное движение — и можно пронзить когтями, без труда проникнуть в голову. Тэн много лет находился в одном неосторожном ударе от смерти, но вёл себя порой слишком беспечно.       Либо старательно делал вид.       — Оно болит? — Донхёку хочется отнять руку, потому что всё это страшно, слишком откровенно, но он также не желает показать, будто испытывает отвращение.       И всё-таки одёргивает, когда друг вновь мотает головой. Слишком большой риск и правда оказаться к содержимому этого разума вплотную.       Странно, но Тэн из-за этого жеста беззвучно посмеивается и словно спокойнее становится, пусть и продолжает украдкой поглядывать в привычном направлении.       — Я рад, что не болит, — у Донхёка замёрз зад от сидения на покрытой не до конца убранным снегом крыше, — поищем чего съесного? ***       Когда тьма опустилась на округу, они уже были плотно закрыты в сарае, словно и не уходили. Гора краденного человеческого мусора, перенесённая в угол, конечно, картину портила, как и из ниоткуда взявшаяся куча мёрзлых гроздей чёрных ягод. Они вяжут во рту и вообще на вкус отвратительны, но Тэн от тех оторваться не может — уже и губы посинели.       Оказалось, что Донхёк более бесполезный, чем полагал до этого — развести костёр, имея только палки, у него не получилось. Ёнхо тоже тратил кучу времени, и это наводило на мысль, что дело нелёгкое, но юноше оно показалось и вовсе невыполнимым.       А у Тэна получилось, даже если видеть его за этим занятием никогда раньше не приходилось. Пусть и отлучённый от труда из-за травмы, он полноценный член общины, наверняка умеет то же, что и самые способные из них. Он выживал ещё до того, как гарпии соединились в одно большое поселение — разумеется, без определённых способностей это не было бы возможным.       Его так о многом хотелось расспросить, но все понятные жесты, которыми парень располагал, ограничивались односложными ответами, в правдивости которых никто не мог быть уверен. С Тэном никто уже много лет осмысленные диалоги не вёл.       — Как думаешь, Ренджун будет рад всему, что я принёс? — а от разговоров всё равно удержаться сложно, — или ругаться будет?       Второй в ответ только взглянул так, будто всё было весьма просто и очевидно. Собеседник из него никудышный, и Донхёк прилагает все усилия, чтобы не продолжать бесполезный одностороний разговор и не расстраиваться лишний раз.       Но сколько бы палок ни было подкинуто в костёр, каким бы делом юноша ни старался себя занять, Ренджун не возвращался. Донхёк рассортировал всю поломанную мебель и посуду по степени полезности, даже не понимая до конца, что и куда можно использовать. Совсем непригодные вещи разломал для костра, перевесил цепи и верёвки на стенах по-другому, чтобы уюта создать, но это всё-таки не цветы, чтобы слишком уж помочь. Собрал с пола всё, вплоть до единой соломинки, и поместил в отдельное место, накрыв старым занавесками, чтобы получить как можно более удобное подобие постели достаточно большой, чтобы вместить всех четверых. Неизвестно, как надолго они здесь задержатся, но Донхёк не ленился, чтобы хоть пару дней прожить в комфорте, по которому все так истосковались.       Казалось, ребята должны были вернуться, но с улицы ни единого шума не доносилось, кроме завывания порывистого ветра.       Везло лишь, что скуку и наростающую тревогу от длительного ожидания скрашивал Тэн.       Тот внезапно поднялся со своего нагретого местечка у костра, чтобы пройтись и размять ноги после долгого сидения, стал нахаживать круги по всему помещению, озираясь по сторонам и подёргивая неспокойными ушами, заглядывал под каждую неровно лежащую тряпку, захотел даже разворошить самодельное ложе. Донхëк возмутился страшно — он ведь так старался, а друзья в любую минуту придут, и будет неловко, если вместо подготовленного тëплого укрытия они обнаружат разруху ещë большую, чем оставили с утра.       Но Тэн юношу оттолкнул, когда тот выставил крыло в сторону, преградив дорогу. Не шутливо и не по-дружески, а грубо и не сдерживая сил, так, что Донхëк пошатнулся, переступая с ноги на ногу.       — Эй! — нелюдь тут же вскрикнул, почти всерьëз разозлившись. Его собрат странный и особенный, отчего позволено ему очень многое, но это было явно лишним, — зачем ты так?       И лишь сейчас видно, что у Тэна глаза такие же, что и у брата — чёрные и глубокие, безумные, предвещающие беду, и в какой-то момент Донхëк даже пугается, осознавая, что возразить не может, застывая в смирении перед этим знакомым взглядом.       Может, переживал, что и Ёнхо давно нет, а ягоды оттаяли и стали ещё менее вкусными, чем были изначально, но эта явная настороженность напоминала скорее его дневное помешательство на полосе леса, но ярче, стихийнее и ещё недоверчивее.       Что-то в этом лесу точно было и сейчас намеревалось показаться.       Донхёк не знал, куда себя деть. Не сразу, но страх его всё-таки окутал и обездвижил, заставив остановиться посреди помещения и приглушить собственные звуки, чтобы услышать окружение. Если нечто, повлиявшее на чужое состояние, находилось снаружи, то у стен не безопасно, а шумов никаких не было, кроме оглушающего биения сердца и топота Тэна, нисколько не пытавшегося скрыться или защититься.       Волки, пусть и умели таиться, приходили шумно. Они грызли и ревели, когда прорывались, рычали, когда настигали жертву, топтали землю, на которую пришли незванными нарушителями. Они были голодны и не любили ждать. Донхёк всё это в мельчайших подробностях запомнил и знал — это не звери.       Кто-то разумный, кому выгодно отсутствие старших, кто был достаточно сыт, чтобы прятаться в лесах и, Донхёк почти уверен, наблюдать. Нечто, ждущее захода солнца и желающее большего, чем удовлетворения потребностей, способное действовать обдуманно и осторожно, подбирающее момент наиболее подходящий для своего явления.       Юноша таких не знает. Даже вспомнить чудовищ из книг не может, когда дыхание задерживает. Он не слышит ничего инородного, ничего опасного, но ощущает кончиками пальцев, как воздух тяжелеет и темнеет словно, пока Тэн не останавливается так же внезапно, как начал движение, и не глядит в одну точку, будто сквозь стены видит, что было, разумеется, глупостью несусветной. Тогда замирает и всё остальное: сердце, дыхание, даже костёр не трещит и доски от ветра не скрипят. Тишина накрывает голову, закладывает уши и наполняет конечности непрошенной дрожью. Донхёк ненавидит себя каждый миг слабости, действительно хочет вступиться, но чувствует себя туго связанным по рукам и ногам. Ему нужен толчок, но сейчас ждать оного попросту не от кого, и тело избавляется от власти разума.       Кровь бъётся слишком громко, когда друг голову медленно поворачивает, не сходя со своего места. Следит, глаз с чего-то незримого не спускает, а то медленно обходит их убежище, бесшумно ступая по снегу.       Пока не останаваливается за дверьми, плотно закрытыми, но всё-таки не запертыми, не способными защитить от вторжения и разве что холоду не дающими внутрь проникнуть.       Донхёк не знает, чего ожидать, но думает, что здесь им конец. Они едва завалили одного волка, но всё равно убить того не смогли, а он ведь животное неразумное, нападающее в лоб и бегущее напрямик, требующее от противника лишь сил.       А здесь всё не так. Они заперты вдвоём в сарае с ничтожно маленьким окном на недосягаемо большой высоте, и юноша думает, будто пошевелиться вовсе не сможет, что бы ни случилось. И бесполезно это, раз выход всего один, а за ним неизвестная опасность стоит недвижимо и ждёт чего-то, довести хочет, замучить ещё до своего появления, заставить гадать и представлять образы самые ужасные, чтобы эффектнее ворваться внутрь.       Костёр шипит, когда из щелей в крыше на него падает снег, свет становится на мгновение более тусклым, мигает, заставляя тени на стенах плясать, и ветер вновь воет хищным зверем. Донхёку становится внезапно холодно, а взгляд привлекает возобновившееся движение.       Его сородич, до этого взбудораженный и неустанно следящий за опасностью, со вставшими дыбом трепещущими перьями, вдруг сделал шаг к воротам, наклонившись вперёд и преисполнившись… Заинтересованностью. Резко и без предпосылок, словно по-волшебству переменившись от готовности защищаться к желанию выглянуть на улицу.       Звуки возвратились, огонь, пусть ослабел, продолжил греть, а у Донхёка от сердца отлегло. Он слышит Ренджуна где-то неподалёку, ощутив облегчение и немалую радость.       Ему думалось, что кошмар длился весь вечер, но теперь, когда конечности снова кажутся своими, приходит облегчающее понимание — всего на несколько мгновений их обоих окутало чувство стороннего присутствия.       Всё было хорошо. Они оба бредили из-за усталости и, может, эти вяжущие ягоды имели эффект, как и волнение за скитающихся Ёнхо с Реджуном. Слишком явны и близки всё ещё воспоминания о случившемся в поселении. Их разумы извратились, наполнились преследующим страхом смерти, следующей по пятам и любой шорох превращающей в грозящую покалечить и убить опасность.       Но здесь точно угрозы нет. Искать гарпий в человеческом поселении никто не станет, потому что нечего делать лесным жителям среди людей, даже если жизнью именно эта деревня не пахнет. Безопасно, потому что неочевидно. Лучше места не найти.       Донхёк шумно выдыхает, делая шаг вперёд, чтобы убедиться, может ли вообще двинуться, и успех приносит с собою отраду. Совсем скоро он окончательно окрепнет и, быть может, станет сильнее.       Ворота скрипят, и от неожиданности оба вздрагивают, но больше не столбенеют, не озираются в ужасе и не желают по углам забиться, ведь ждут возвращения собратьев и возможности рассказать о творящейся здесь по ночам чертовщине, если та не привиделась.       Деревянные створки незначительно вмерзли в землю — открыть их не так просто. Снаружи, вплотную ко входу, звучат тихие неторопливые шаги, будто кто мнётся там в неуверенности, а затем новый бесполезный толчок, но уже сильнее.       Донхёк сам не замечает, что идёт помогать прибывшим наконец друзьям, тянет обе руки, чтобы как следует надавить и всё-таки пустить в помещение холодный воздух.       Но его собственная тень, брошенная на ворота, вздрагивает от на мгновение пришедших в движение языков пламени. Там, снаружи, что-то скребётся. Мерзко, быстро и дрожаще, точно оставляя следы на потемневших от времени досках, как если бы крыса грызла древесину где-то на уровне Донхёковых глаз.       Тело снова предаёт, но в этот раз иначе — мурашки холодят загривок, золотые перья над лопатками приподнимаются, и в горле что-то дрожит и сотрясается с недобрым звуком. С непривычки Донхёк закашливается, тут же отнимая ладони и прижимая те к груди, чтобы ненароком не помочь нечту забраться внутрь.       А то снова притихает будто бы застенчиво, шуршит и скоблет теперь не так нарочито, в рыхлом скрипучем снегу роется, но среди всего этого юноша точно слышит Ренджуна. Он где-то в пути, недалеко совсем и, наверное, даже не в лесу уже, а на равнине, и им бы продержаться ещё немного, ведь у старшего всегда имеется решение.       Ворота скрипят последний раз и образуется щель достаточно большая, чтобы просунуть в неё пальцы или выглянуть, но парень не может заставить себя пересечься взглядом с неизвестностью, только смотрит в этот тёмный зазор недвижимо, желая глаза закрыть, чтобы предстоящего не видеть, но что-то держит, не дозволяет отстраниться и отойти даже на шаг.       Снаружи ночь темнейшая и беззвёздая, снег падает большими хлопьями, крутится, заметая оставленные кем-то следы у самого порога, и дальше пары ярдов ничего не видно, как ни напрягайся.       Но дальше и не надо, когда из тьмы выплывает их верховный шаман, поддерживаемый Ёнхо и отчего-то слабый, бледный, шокированный и хуже прошлого замученный. Он смотрит прямо в лицо напротив, в золотые всё ещё напуганные глаза, а в руках дрожащих держит нечто, что оба они не рассчитывали никогда более отыскать — знакомое, посреди холода и упадка неуместное, выбивающееся среди белизны снега и Ренджуновых перьев.       Им достаточно столкнувшихся взглядов, чтобы осознать — лëд тронулся.