Турмалиновые скалы

       Юкхей не до конца понял, как они оба к этому пришли, но вот уже несколько часов он подпирал спиной камень, рассматривал потемневшее звëздное небо сквозь небольшое пространство меж тесно обступивших крон деревьев и время от времени вздыхал со скуки, стараясь думать хоть о чем-нибудь помимо настоящего момента. Началось всë с того, что Минхëн вылез и действительно пытался спать, просто накинув на себя нижнюю рубаху, чтобы хоть как-то прикрыться, но не доставить себе боли. Однако вне воды она непременно возвращалась и занимала собою всë, будто став ещë сильнее, не позволяя ни лечь, ни сесть, а стоя спать не получалось. Кончилось всë тем, что старший снова залез в воду, оставив рубашку неподалёку. Он несколько минут стоял, комично положив подбородок на один из камней, с которого то и дело соскальзывал, каждый раз набирая полный нос воды, и пары раз было достаточно, чтобы глаза у него покраснели от злости на невозможность хоть как-нибудь устроиться. Вовсе не было ощущения, что ещë одну бессонную ночь пережить не получится, но ведь с каждым разом будет всë тяжелее, и неизвестно, сколько продлится. Было гораздо лучше, когда Минхëн жил, почти не помня того, кем был. Вон в итоге предложил помощь, протянул обе руки и подставил горячую грудь, на которую старший с тенью сомнения и далеко не сразу опëрся лопатками. Поначалу им обоим было неловко, но в какой-то момент на смуглое плечо чужой затылок упал обессиленно, Минхëн недолго смотрел куда-то вверх и медленно моргал, пока не закрыл глаза. Соприкосновение с тëплой кожей человека доставляло лишь тихое приглушенное удовольствие, даже если должно было ощущаться осколками ракушек, впившихся в спину. И если вода была единственным спасением от боли, а затопленная пещера — единственным местом, где можно хоть ненадолго задремать, Юкхей будет держать друга на плаву, позволяя отдыхать до тех пор, пока тот сам не решит, что достаточно. Ему совсем не сложно: Минхëн и на суше был таким неестественно лëгким, а тут и вовсе ничего не весил, только тепло бледного тела ещë напоминало, что тот доверился настолько, чтобы вот так заснуть, прижавшись спиной к груди, и позволив держать себя и свою жизнь пред возможностью пойти ко дну, которого видно не было. Юкхей вздыхает тяжело, но делает это так часто, что и сам не замечает. У него кровь остановилась совсем недавно, конечности замерзли даже несмотря на теплую воду, а голова немного кружилась, явно повествуя о том, что отсутствие боли не гарантирует безопасность. Должно быть, за небольшой заплыв потерять пришлось немало, но все это казалось таким незначительным, пока маленькие ладони идеально помещались в его собственных. Старший всегда крепко держался лишь первое мгновение, будто боясь упустить, но неизбежно ослаблял хватку, больше не цепляясь, оставляя пальцы расслабленными и безучастными, лишь позволяя себя поддерживать, но навряд ли действительно нуждаясь в поддержке. И вот так всегда — сначала вопьëтся, но тут же делается таким безвольным и мягким, будто жизни лишëнным. У него родинка на левой щеке чуть пониже, чем на правой, совсем незаметная под нижней губой и несколько таких же вокруг глаз. Вон уже все пересчитал, потому что взгляда не мог отвести, хоть и не старался. Наблюдать украдкой, готовясь в любой момент отвернуться и сделать вид, что тоже ненароком уснул, было особенно приятно, что-то неправильное в этом имелось, будто без чужого согласия. Синие просвечивающие венки на закрытых веках, чуть дрожащие ресницы, привычка время от времени сжимать губы, хмуриться из-за чего-то, словно вредная натура бессознательно умудрялась вырываться наружу — всë это было знакомым, становилось близким, уже было родным. Для Юкхея чужой жизни до их знакомства не существует — он не знает, кем Минхëн был, чему посвящал свободное время, как справлялся со всем сам и через сколько невзгод прошëл. Не знает, что заставило быть таким строгим к себе, и почему его взгляд где-то в глубине сквозит горечью и недоверием каждый раз, когда Вон не может удержать в себе самые зажатые из всех красочных и восхищенных "красивый". Друг, наверное, сам себя воспринять не хочет, потому что "не может" было не про него. А человеку надо, чтобы хотел, чтобы знал и принимал, не отворачивался в отвращении каждый раз, когда после дождя в луже его лицо становилось размытым чуть менее, чем полностью. Вон знал лишь того, кто был рядом каждый день, и проникся сильнее необходимого, совсем не думая о тех почти тридцати годах до этого, проведëнных за, возможно, не самыми праведными занятиями. — Юкхей, — тихо раздалось совсем близко, на что человек ближе голову наклонил, ощущая щекою тëплое дыхание. Но чужие губы оставались недвижимы, а голос принадлежал кому-то стороннему. — Я здесь. И он поворачивается медленно, совершенно не желая знать, кто мог звать по имени средь густого леса подле загадочной пещеры. Сердце замирает, кровь шумит в ушах, а перед глазами юная девица с кожей цвета луны и запутавшимися в белых волосах сияющими звëздами. Чарующая и таинственная, совершенно обнажённая, она сидит совсем близко, свесив ноги в воду, и бледно-голубыми глазами в самое нутро всматривается с томной улыбкой, будто завлечь пытается. — Прости, — только и может выдавить Юкхей задушенно перед тем, как вязкую от нервов слюну сглотнуть и продолжить ещë тише, — мы по случайности сюда попали и зла не замышляем. А незнакомка тонкий палец к его пухлым губам приставляет и наклоняется ближе — такая холодная, что ощущается даже без прикосновений. — Ты здесь не случайно, — у девы голос мистический, будто надвое распадающийся и эхом отдающийся от самого воздуха, — попал бы ты сюда, не позволь я войти? Но Юкхей только смотрит и моргнуть даже не может, охваченный тревогой, лишь неосознанно крепче Ммнхëновы ладони держит, пока тот никак не просыпается. — А вот он, — взгляд еë сменился на недовольный, отчасти даже капризный, — тут быть не должен. Какой смелостью нужно обладать, чтобы притащить во владения дочери вод дитя бури? И эти слова уже несколько столетий как из людского обихода ушли — Вон даже книг не помнит, в которых толковалось бы, кем приходились дети стихийных бедствий. — Я много знаю, — незнакомка улыбается хитро и с удовлеторением, а пальцы еë гладят окаменевшее смуглое лицо, — и про тебя, и про него. Знаю, что не одно лишь западное королевство жаждет смертей. Знаю, почему твоя зверушка предала тебя долгие годы назад, знаю, какими словами о тебе вспоминает отец каждый раз, как ты ему на ум приходишь. Я ведь не интересуюсь деревенскими сплетнями, а вот благородные семьи — совсем другой разговор, из каждого ручья что-то полезное да услышишь. Всë ждала, когда же ты приблизишься к моим водам, позволишь показаться. — И ты пришла знанием покрасоваться? — с недоверием спрашивает Юкхей, стараясь выглядеть как можно менее враждебным, хотя настроился уже на неприятности. Вот только девушка могла похвастаться чем-то гораздо бóльшим — речная нимфа до одури красива, мудра глазами и юна телом, которого нисколько не прячет, будто специально усаживаясь так, чтобы каждую мягкую линию в себе подчеркнуть, в выгодном свете представить, а светилась она вся, отбрасывая мертвецки-голубые блики на камни. — Прогоню ведь, — тихо посмеялась она и перекинула длинные волосы в воду, а те сразу потянулись ко дну, освещая стены затопленной пещеры. Такие длинные, что и за столетие не отрастить, сияющие и снежно-белые, расплывающиеся тонкими прядями, словно морские змеи, закончившие трапезу и удаляющиеся теперь по своим делам, — у меня к тебе лишь просьба, а я на любой твой вопрос отвечу, любую тайну раскрою, какую только могу знать. Я ведь не случайно за тобою так долго наблюдала, пустила к себе отдохнуть и от боли избавила. Времена сейчас неспокойные, а ты никак не берëшь на себя ответственность, хотя твой год уже подходит и медлить дальше сродни убийству. А ты ведь боишься убивать? Юкхей молчит, смотрит только в насмешливо улыбающиеся лицо и негодует внутри, потому что опять кто-то носом тычет в необходимость жить всегда ради других, но никогда ради себя. — Ходят тут всякие, вынюхивают что-то, ищут. С запада все больше чужаков приходит, местные совсем озлобились и уже не знают, на кого свой гнев выпустить, — тонкими пальцами ундина зарывается в свои влажные волосы, вычëсывает из них магический свет, который тут же на поверхности воды оседает россыпью сияющей пыли, — наших близ городов насилуют и убивают, остригают наголо, а из кос полотна ткут на гвардейские плащи. В лесных заводях все попрятались, даже если трусливыми никогда не были, шепчутся, что длань королевы потеряла свою силу, и ничто больше мира не удержит между людьми и лесными детьми. Все ненавидят друг друга, потому что никто вне стен столицы не живëт как раньше. Уже десятилетие прошло, как верхушке общества не до хтони стало, как регулировать отношения с ними перестали совсем, как глаза начали закрывать на процветающую работорговлю, лишь бы казна полнилась омытым кровью золотом. Юкхею скоро восемнадцать, но он едва вернул себе право на жизнь, данное ему с рождения, и проводит время в вере, что ничего изменить не сможет, руки не поднимет, чтобы остановить беспредел. Он не пользуется уважением, пред ним не трепещут со страху, но каждый человек в королевстве почему-то рассчитывает, что именно ему удастся вернуть всë в привычное мирное русло. Вот только его не готовили к миру. Учили сражаться, завоëвывать, властвовать, но не заботиться о других. Все, что было в нëм хоть сколько-нибудь хорошего, взращивалось самостоятельно из посеянного матерью и гувернëром в первые годы жизни, а Юкхей лишь хранил это в себе, не давая увянуть. Парень молчит, ему не нравится быть тем, от которого только требуют ради чьего-то там блага. — Я страшусь смерти, Юкхей, — говорит нимфа чуть громче, наклоняется незначительно и смотрит проницательно, — все мы куда-то попадаем, но я просто исчезну, встреться на моëм пути действительно умелый охотник. Юкхей в этот момент взгляд на Минхёна опускает, который всё так же безмятежно и бесшумно спал, даже зрачками под веками не двигая. Парень беспокоился, что знакомство друга с речной жительницей может плачевно закончиться, потому что та, кажется, была к нему не так дружелюбно настроена.       — Я хочу стать чем-то, когда моё тело обернётся прахом, — девушка не терпит, что собеседник на неё совсем не смотрит, поэтому за подбородок холодной рукой хватает и разворачивает на себя, находясь катастрофически близко к чужому лицу, заглядывая в глаза с нетерпеливой просьбой и сжимая челюсть Вона сильнее каждый раз, когда тот пытался свой взгляд к старшему вернуть.       — Хочешь обрести бессмертную душу, верно? — в недоверии парень хмурит брови и голову назад отклоняет в попытке уйти от неприятных прикосновений, на что ундина улыбается хитро и только ближе пододвигается, то и дело недовольно глазами в Минхёна стреляя, будто тот мешался сильно, — тебе ведь не нужно ничьё согласие на это, так почему не сделаешь то, что веками твои сёстры делали?       — Посадить в своё чрево семя случайно забредшего пропоицы, которого потом утопишь, лишь бы забыть грязные руки и вонь дряблого тела? Подкинуть дитя под дом такого же отброса, избивающего свою жену, обречь невинную жизнь на страдания? У меня тоже есть гордость, — парень в ответ на это невольно улыбается, потому как всё это слишком правдиво, распространено повсеместно и ощущается беспросветным кошмаром, — я ведь тоже женщина, и хочу хотя бы ночь провести с молодым и красивым юношей, особенно если его потомки будут носить такую ценную кровь. Нимфа на локти опирается и опускает руку на чужое плечо, избегая раны, ведёт по очерченным ключицам и гладит по сильной груди, старясь Минхёна не трогать, будто мерзко ей от одной мысли от этого было. Но Вону всë это было противно не меньше, даже если он виду не подал, чтобы лесное существо не разозлить — он ведь знает, с какими бедами столкнуться придется. А девушка волосы за ухо заправляет и лёгкий поцелуй на скуле оставляет, смотрит внимательно на реакцию, но не отступает, когда еë не следует. Всë это лишнее, ведь парень воспитан слишком строго, чтобы на первую попавшуюся красавицу позариться, ответить ей взаимностью и хотя бы раз по-настоящему расслабиться. — Извини, мы тут не одни, — он не может отказать напрямую, силится избежать неприятностей, демонстративно зарываясь носом в волосы Минхëна, чуть дëрнувшегося от такого покушения, но так и не проснувшегося. Опасность достаточно явная, чтобы тот пришëл в себя, но Вону думается, будто дело в том, что перед ними не человек. — Хочешь, утоплю его? — спрашивает она с насмешкой, хоть и видно по лицу, что ответ уже знает. Юкхей даже взгляда на это не поднимает, только крепче к себе прижимает старшего, молчаливо протестуя, — ты трус и дурак. Возможно, не взять прекрасную деву, добровольно себя предложившую, было и правда глупостью, ровно как и мысль о том, что Минхëн, наверное, будет мало рад такому исходу. Парень не знает, почему так думает, но не хочет мирских удовольствий, пока тот находится рядом, боится, что косо смотреть будет, не поймëт, отдалится, сам не захочет больше прикасаться, а ведь они так долго к этому шли. — Мне жаль, — извиняется он тихо, — я не гожусь ни на что, и не смогу тебя порадовать, как и никого не смогу спасти. Мне не хватит духу. Мы уйдем, как только Минхëн проснëтся. А хтонь лишь смотрит презрительно, но злость в еë глазах медленно угасает, потому что видит та перед собой лишь ребëнка, разочаровывающего всех вокруг столь долго, что и сам себе стал в итоге ненавистным, перестал совсем верить в собственные силы и погряз в беспомощности, ища поддержки у гарпии, спящей на его груди. Сияющая ладонь тянется к каштановым волосам, а Юкхей дергается, чтобы прикосновений избежать, но нимфа лишь успокаивающе по голове его гладит и ложится рядом, почти свисая с края камня в воду. Этот мальчишка ей нравится, хоть и от предложения отказался, что было невиданной наглостью. Просто она ведь знает, что он нечто большее, чем разочарование для своей семьи, и что для кого-то из здесь присутствующих даже дороже, чем друг. Знает, что Юкхей старается, даже если выходит из рук вон плохо. — Рыцари золотарника разрушили скалу, отделяющую южные земли, несколько месяцев назад, — шепчет она, — вы ведь уже встречались с одним из тамошних обитателей... А у парня глаза испуганные, полностью осознающие, какой, на самом деле, ужас творится в королевстве. Южные земли — опасное место, населëнное такими тварями, что и в кошмаре присниться не могут. Недруги умело пользуются бездействием правителя и хотят разрушить королевство изнутри, выпустив в местные леса и поля кровожадных зверей, после которых останется только косточки собрать. — А как они гнать чудовищ с земель будут? — неверяще спрашивает Юкхей слишком громко, так, что Минхëн глаза открывает на секунду, но совершенно ничего не видит, не поднимается, заставляя затихнуть всë вокруг. Человек предпринимает рискованную попытку исправить положение, накрывает ладонью чужие веки и гладит пальцами по виску осторожно, — всë хорошо. А тот лишь ерзает немного, чтобы удобнее устроиться, никак не сопротивляется Юкхеевой руке, разве что продолжает искать еë где-то в воде, чтобы ухватиться, но не находит, а потом замирает и снова дышит через раз медленно и спокойно, потерявшись в собственном сознании. Он слишком уязвим после сна, и Вон думает, что теперь выживать одному в лесу для него будет куда сложнее, когда чувство защищенности, которое человек дарил, вошло в привычку. Они оба совершили друг с другом непоправимое, но это не ощущалось ошибкой. Парень не может теперь как прежде на друга смотреть, потому что каждый раз улыбается не так, как обычно, как остальным, даже сам это понимает и не пытается бороться с собой. — Я даже не знаю, — игриво протягивает девушка, напоминая таки, что она все еще здесь, чем возвращает Юкхея с небес на землю и заставляет обратить на себя внимания. От еë взгляда тому неловко сразу делается, потому что она точно все поняла, так ещë и добить решила, будто издевалась, — твоей матери тоже нравились выходцы из свободолюбивых народов. Вон хмурится на это заявление, потому что не верит совсем слухам о том, что матушка была ближе к одному из нечеловеческих слуг, чем казалось не совсем понимающему в этих темах ребëнку. Однако и перечить не собирается, чтобы не узнать случайно чего-то, о чём будет потом вспоминать перед сном каждый день, потому что всё ведь так хорошо и понятно сладывается, но вызывает сомнения лишь оттого, что некому было подтвердить. — С бессмертной душой мы повременим, — Юкхею мало понравилось, что его причастность из планов речной нимфы никуда не делась, хоть и явно отсрочилась, — а крови ты в моих водах потерял достаточно, чтобы оплатить отдых для себя и той пакости, которую называешь другом. В следующий раз приходи один. Несмотря на окончившийся диалог, двое продолжали смотреть друг на друга, кто-то надеялся на перемену в чужой позиции, а кто-то хотел остаться один и обдумать услышанное. Буквально всё склоняло парня к тому, чтобы вмешаться в дела королевства и хоть как-нибудь на исход повлиять, не позволить ситуации усугубиться, но он лишь человек без каких-либо связей, без поддержки и даже простых хороших знакомых, сведующих в происходящем и способных повлиять на конечное решение, которое Юкхей принимать отказывался, тянул. Он будто точно решил, что найдёт свою судьбу где-то вдали от дома, однако всегда был готов оказаться поневоле там же, где и начал. Готов был сдаться в момент, когда не сможет больше сопротивляться. Ундина тяжело вздохнула и наклонилась к воде, будто бы желая занырнуть, но замерла, обратила на Юкхея последний раз взгляд своих холодных голубых глаз. — Ты так привык к вранью, что добровольно окружил себя лжецами и оттолкнул единственного, кто был с тобой честен. Ты ведь всё равно не сможешь в стороне остаться, но на кого полагаться тогда будешь? — и снова она просто ледяной свет среди лесной чащи, лишь очертаниями напоминающий человека. Нимфа вливается в воду, белой змеёй уплывает в самую глубь, волоча длинные волосы следом и вымывая из них последние крупицы искрящихся частиц, всплывающих на поверхность. Юкхей думает, что он совсем один, даже если если грудью чувствует рельефную спину спящего Минхёна и его тепло. Всё вокруг вверх дном переворачивается слишком стремительно. Конечно, он знал о проблемах, но игнорировал незачительные предпосылки, чтобы сейчас с головой окнуться в тот омут бедствий, ставших, наконец, известными. От нервов травмированная рука чуть подёргивается, и парень всем телом напрягается, чтобы это остановить, смотрит вниз и старшего почти не видит, потому что на фоне мерцающей воды тот кажется чёрной тенью. Вон начинает понемногу понимать чужую проблему — Минхён так долго был не в том месте, что сам начал думать, будто его и в других не заметят. Полотно воды ярче звёзд горит бесчисленными песчинками, насыщенными магическим светом лесной жительницы. Последние круги разбиваются о каменные берега, лес снова обретает звуки ночных зверей и насекомых, а всё вокруг не имеет ни единого оттенка, кроме голубого. Неизвестно, как долго ещё вода будет хранить в себе следы речной нимфы, но навряд ли ещё хоть раз удастся подобное явление увидеть. Вон пальцами мягко чужую щёку поглаживает, убирает со лба волосы и сам осторожно виском к скуле притирается, стараясь как можно ненавязчивее разбудить. Минхён в этот момент глаза лениво приоткрывает с недовольством и голову на нарушителя спокойствия поворачивает, оказываясь настолько близко, что они почти носами соприкасаются. Моргает медленно, рассматривает Юкхеево лицо, будто что-то увидеть пытается, а сам человек дышать перестаёт, потому что у старшего взгляд чуть влажный, затуманенный сном, и сияет ослепительнее голубого свечения воды. — Что случилось? — хрипловато спрашивает он, совсем немного отклоняясь. Минхён сразу заметил перемеу в настроении, нахмуренные совсем немного брови, да и лежать ему стало немногим неудобнее и твёрже, потому что у Вона каждая мышца была напряжена, — что было? — Ничего, — Юкхей врёт, потому что изначально хотел скрыть. Такой благодатный день просто нельзя было портить плохими новостями, — хотел показать кое-что. И он метнул быстрый взгляд на воду, заставив старшего отвлечься от расспросов и обратить, наконец, своё внимание на что-то более важное. Тот вглядывался в почему-то упавшее на землю небо долго и молчаливо, отвернулся полностью и даже за Вона больше не держался, крепко стоя на ногах. Водил рукам по поверхности, собирая весь свет между пальцев, а потом отпускал и наблюдал, как он вновь расплывается в разные стороны. — Врёшь, что ничего, — предъявил Минхён, так и не обернувшись. Со спины не видно, но человек по голосу слышит, что восхищение перед чудом природы сильнее злости, обращённой на ложь. — Ты тоже мне врёшь, — легко парирует парень, взмахнув кистью и пустив небольшое полчище брызг к светлой шее. Капли не перестали светиться, лишь скатились вниз и исчезли, оставив после себя яркие следы. Юкхей сам невольно становился счастливее, когда видел малейшую скрытую радость, исходящую от друга в моменты встречи с чем-то до этого невиданным. Минхён вздрогнул и тут же взбодрился от такого обращения, на что человек двинулся в сторону в попытке скрыться с глаз на случай, если разозлил нечаянно, но тут же попал под куда более сильный поток летящей воды, что было совершенно нечестно, ведь волосы теперь насквозь мокрые, а обернувшийся старший так доволен своей проделкой, что улыбается во все зубы, будто не стесняясь этого совсем, либо просто спросонья позабыв. — У тебя всё лицо теперь светится, — Вону кажется, что он на мгновение слышал чужой смех в шуме брызг. Теперь парень думает, что всё по-честному, и он даже в выгрыше, потому что на такую искренность не смел и рассчитывать, чтобы прямо смех уловить, даже если на секунду и едва-едва за него зацепиться. Вон не может широкой улыбки сдержать, а второй в ответ на это что-то недоброе чувствует и делает шаг назад, остерегаясь жестокой мести, но человек в момент оказывается рядом, заставляя поскользнуться и потерять опору под ногами. Минхён готовится уже захлёбываться, зажмуривается, но ко дну не уходит, потому что Юкхей мокрыми ладонями его щёки обхватывает, тут же приникая своими горячим губами к его собственным, размазывая по ним влажный звёздный свет. Это на вкус как тёплая вода, и теперь у обоих опоры нет. Громадные ладони никуда не исчезают, но лицо у Юкхея тут же делается каким-то будто осознавшим ошибку, отчасти напуганным и... Сожалеющим? Именно такую картину видит старший, когда глаза открывает. Он стоит на самом краешке камня, чуть отклонившись назад так, что точно наглотается, если парень отпустит, но думает о том, что же мог сделать не так, чтобы такой взгляд заслужить. — Я теперь, — неуверенно начинает он, опуская взгляд, потому что лишь предположить может, чем же так разочаровал секундой ранее улыбающегося человека, — тоже свечусь, да? — Да, — звучит в ответ тихо. Вон ведь поддался порыву, посчитал, что момент хороший, даже о чужих чувствах не подумав, и это стыдно, потому что так долго они шли к пониманию друг меж другом, что разрушить это одним движением было бы самым глупым поступком в жизни и без того глупца. Но приходит осознание, что Минхён совсем не воспринял этот жест, посчитал, будто и правда всё это только ради медленно угасающего света на коже. Только в чёрных глазах блеск не гас ни на секунду, затмевая собой такого же цвета ночное небо со всеми его незначительными на фоне старшего звёздами. Ему самому себе неловко признаваться в этом, но ни сияющие воды, ни другие красоты его не интересовали, — всегда светишься. Они ведь очень разные, и если Юкхей жутко смутился от собственных действий, то Минхëн просто не понял. Он ведь среди людей никогда не жил, тепло на своих губах не ощущал и не знает, что такое поцелуи и их значение, о чувствах ни единой мысли тоже не имеет — одно лишь осознание, что они устои пошатывают и заставляют выбирать между мировоззрением и возможностью быть счастливым и принятым. Но если старший ничего не понял, то почему с таким трепетом смуглую шею обнимает неуверенно дрожащими руками? Почему смотрит волшебными сияющими глазами прямо в чужие и ближе жмëтся? И почему так неловко, словно всего лишь подражающе, пухлых губ касается своими, пальцами в мокрые волосы зарываясь? — Как называется? — он тихо спрашивает, отстраняясь и с мягкостью в глаза глядя, потому что Юкхей и слова сказать не может, только вздрагивает весь и остатки мужества теряет, растворяя их в воде. У него есть силы только на то, чтобы волнистые волосы со лба Минхëна убрать невесомым жестом да пальцами его лицо огладить в неверии и желании убедиться, что все взаправду. Должно быть, те часы назад он просто утонул и вынужден теперь находиться во сне, повторяющимся по кругу до тех пор, пока не будет принято верное решение. — Поцелуй, — и он готов пробовать бесчисленное множество раз, каждый из них ошибаясь, лишь бы оставаться здесь. Минхëн перед ним такой мягкий и тëплый, его маленькое лицо в руках умещается так правильно, а взгляд такой блестящий и понимающий, влекущий нераскрытыми секретами и создающий чувство вседозволенности, что человек вздыхает обескураженно и совершенно очарованно. Он соблазняется и наклоняется ниже, а старший привстает на носочки и тянется навстречу, заставляя на секунду помедлить в неверии, остановиться и взглянуть последний раз в спокойные глаза, не выражающие и малейшего желания хоть как-то происходящее предотвратить. И Юкхей целует его снова поверхностно, мягко и целомудренно, едва прикасаясь, чувствует, как чужое дыхание замирает, а пальцы сжимают волосы на затылке, пока сам он ладонями по груди старшего ниже спускается, заставляя вздрогнуть и втянуть живот. Наощупь ориентироваться неловко просто, потому что парню никак не хочется в неудобное положение попасть, либо же друга поставить, и он отстраняется, смотрит в расслабленное лицо с благоговением, носом к щеке притирается и обхватывает за талию, вовсе не опечаленный тем фактом, что в двух ладонях она все-таки не помещается. Минхëн не понимает, почему спросить больше ни о чëм не хочет, только стоит, неудобно запрокинув голову, и сам, кажется, в этой воде растворяется без остатка, прижимается грудью к Юкхеевой, а у него она такая широкая и горячая, что хочется ещë ближе, даже если ближе уже некуда. Младший смотрит сверху-вниз совсем без улыбки, но так нежно и трепетно, что хочется взгляд отвести. Он сам загнал себя в ловушку, находясь буквально на краю затопленной пропасти и цепляясь только за человека, о котором знает лишь, что тот не даст пропасть, будет держать осторожно и крепко, но недостаточно, чтобы к себе привязать и воли лишить. Всë это странно, ведь он прожил так много, ни разу не испытав ничего, кроме ответственности за младшего брата, злости на него же и опасений за эту маленькую жизнь, а сейчас его окружает изумрудная листва, чистые водоëмы, куча новых эмоций, которые с трудом удаëтся принять как часть обычно незаинтересованного и озабоченного монотонным выживанием себя. Парень теперь окончательно своë "я" потерял, не видит в жизни больше никаких сухих деревьев и мëртвой земли, а только Юкхея, которому хочет стать родным и перед кем не чувствует себя обязанным разбиться, лишь бы в собою выдуманные рамки помещаться. И он думает, что сейчас его очередь, поэтому глаза закрывает и тянется наверх, но слышит плеск воды и в пространстве теряется, когда оказывается поднят повыше и прижат спиной к одному из валунов, выдыхает резко от испуга и смотрит с недоумением. Они теперь на одном уровне, так близко, что носами соприкасаются. Минхëн давно хотел это сделать, даже если держался, но теперь чувствует, что дозволено вообще что угодно, поэтому пальцами чужих щëк касается несмело, а Юкхей следует за этими прикосновениями так, будто давно искал, клонится к теплу и глаза прикрывает. Этот человек так редко затыкался, что нечасто старший мог разглядеть, насколько тот был по-юношески красив со своими большими глазами, тëплым оттенком кожи и выразительными чувственными губами. Печально было, что оба они повзрослели так быстро, будто никогда и не были молодыми и дикими. Возможно, даже для него самого ещë не слишком поздно, сколько бы прожитых лун не светило за плечами? Мягкая подушечки касается пухлой верхней губы, тянет немного вверх, а потом Минхëн неспешно наклоняется и языком собирает угасающие остатки света. Они на вкус тоже никакие совершенно, но почему-то происходящее ощущается очень правильно и приятно, немного волнительно, когда ладони Вона скользят выше и оглаживают немного ноющие плечи, надавливают и притягивают ближе, чтобы поцеловать глубже. Они оба такие неуверенные и поглощённые друг другом, что светящаяся вода, будто осознав, насколько никому до неё нет дела, понемногу угасала. Минхён в объятиях младшего кажется ещё меньше, ещё ласковее и человечнее, гладит чужое лицо с нежностью и с содроганием губ касается его языка своим, позволяет надавить и проникнуть в рот, изучить мягко клыки, которые младшего так интересовали. Юкхей часто отстраняется, смотрит, он давно уже сам себе признался, что влюблённо, и полностью принимает, что безнадёжно, ищет глазами хоть одну нотку, кричащую о том, что пора остановиться, но видит лишь принятие и доверие, заставляющее из раза в раз вновь припадать к неуверенно отвечающим губам, становящимся с каждым поцелуем всё податливее и заинтересованнее.       Вон тяжело дышит, возбуждён до предела, но почтительно держится на расстоянии, не позволяет себе прижиматься ниже пояса, когда носом вдыхает запах у ключиц. Старший пахнет самой природой, гневными ветрами и проливным дождём, запертыми в маленькой пыльной комнате — настолько это наваждение неуловимо. Парень хочет, чтобы его жизнь пахла этой свободой, не может насытиться ею, собирает языком по всей длине бледной шеи, останавливаясь под самым ухом и вырывая из чужой груди высокий короткий стон, тут же насильно прервавшийся.       Подняв взгляд, он видит испуганного Минхёна, закрывшего в порыве свой рот ладонью и глядящего так влажно и сияюще, совершенно не осознающего происходящее. Юкхей секундно мнëтся, но тут же чувствует такой прилив нежности, что не может сдержать тихого смеха, в ответ на который слышит точно такой же. Минхён нечеловечески красив, когда искренне смеётся от осознания, что происходящее с ним — правильное и нормальное. Пленителен, когда снова обхватывает шею Вона и льнёт ближе, будто только и ждал одобрительной улыбки.       — Что это значит? — тихо спрашивает старший, благополучно проглотив половину звуков, чем вновь вызвал у Вона тихое беззлобное веселье. А потом снова коротко целует, тут же взглянув в довольное лицо, — поцелуй.       Сказать о своей любви слишком просто и слишком сложно одновременно, потому что это так коротко и понятно, но совершенно не отражает глубины Юкхеевых чувств, не даёт полной картины того обожания, которое он испытывает, не может рассказать о том, почему так улыбаться каждый раз хочется, находиться рядом и во всём поддерживать, стать куда большим, чем просто попутчиком, и разделить годы странствий, даже если едва ли они оба это планировали. Даже если их время вместе полно странностей и неурядиц, нежелательных знакомств и болезненных воспоминаний, а королевство находится на грани разрушения. Парень думает, не может взгляда отвести от выжидающего Минхёна, прокручивает в голове все свои "люблю", осевшие на кончике языка, заезженные и надоевшие, не имеющие смысла перед всем шквалом испытываемых эмоций, и выдаёт искреннее:       — Значит, что я пойду за тобой, куда бы ты ни направился. И смотрит так открыто и чисто, что старший даже не думает о том, как же всё это удобно, ведь ему как раз куда-то надо было. Юкхей наблюдает, как отчего-то влажные блики в чужих глазах мечутся от его собственных глаз к губам, а потом обратно, и так по кругу, словно на чём-то одном остановиться невозможно. Тёплые маленькие ладони снова на щеках, а сам Минхён даже не знает, почему ему внезапно так приятно и снаружи, там, где касаются губы парня, и внутри, куда доходят его слова. В этом было что-то всепоглощающее, подобно панике от преследования со всеми присущими ей бедствиями: учащённым громким сердцебиением, загнанным дыханием и похолодевшими, почти ничего не ощущающими пальцами. Не было лишь страха, зато спокойствие с головой накрывает, но разве оно может вызывать такое волнение?       Вон тихо смеётся, не выдержав столь упорного взгляда, и свой собственный тут же отводит в смущении, да только старший его лицо обратно возвращает, так и не насытившись щедро подаренными ему эмоциями. Минхён чуть подрагивающие губы размыкает, вдыхает тёплый ночной воздух, выдаёт парочку бессвязных гласных, каждый раз останавливая себя, будто всё это совсем не то, что действительно хотелось бы сказать.       — Ты не обязан, — но человек улыбается успокаивающе, нисколько не пытаясь надавить, чтобы услышать хотя бы словечко ответной симпатии, ведь ему это не нужно после стольких молчаливых дней, проведённых в неизвестно откуда взявшемся понимании.       И снова эти сияющие глаза смотрят так, будто беззлобно желают заткнуть, а ладонь ложится на пухлые губы предусмотрительно, даже если Юкхею больше и так сказать было нечего — он просто наслаждается тем, сколь родным казался этот совершенно точно нелюдь, поначалу вызвавший лишь интерес, потом жалость, и в конце концов оказавшийся настолько близким, восполнившим все потраченные впустую одинокие годы до этого, даже если настоящее медленно крошилось. Ладонь сменяется несмелыми губами, и Вон прижимает к себе охотно следующее движениям изящное тело, сминает талию, будто всё ещё надеясь полностью обхватить, напирает своими габаритами, из раза в раз заставляя старшего терять дыхание и замирать от каждого нового наплыва тяжести в груди, опускающегося всё ниже.       — Я тоже, — только и может выпалить Минхён, понимая, насколько же бессилен этот чёртов человеческий язык перед ранее неизученными эмоциями, сейчас кажущимися столь правильными и закономерными, совершенно уместными меж двумя странствующими, но больше не одинокими душами.       Юкхей в этот очередной поцелуй улыбается так искренне, что забывает, о чём они вообще говорят, однако же всё равно безмерно счастлив, получив взаимность, на которую даже рассчитывать не мог после всех недомолвок со своей стороны и откровенного вранья от лесного жителя. Какая разница, кто из них что утаил, пока оба они так щедры на нежности и невысказанные чувства, скопившиеся за какую-то пару месяцев, осевшие прикосновениями к обнажённой коже и растворяющиеся голубым светом на дне затопленной пещеры?       В этом сокрытом от людей месте под покровительством водной девы, в двух больших шагах от неминуемой судьбы для Юкхея и в трëх поменьше от разрушенных убеждений Минхëна, они безмерно доверяют друг другу свои разные души, но такие похожие чувства, даже не будучи честными.