Турмалиновые скалы

      И Юкхей правда хотел бы рассказать это всë, но выдаëт лишь, что до сих пор помнит душераздирающие вопли и запах жженой плоти тех, кого загубил своими руками, даже если его собственные шрамы исчезли почти полностью. Не упомянул ни имëн, ни лиц, не затронул тему инаковости любимого слуги, умолчал о том, что последовало по возвращении домой. Но этого было достаточно. Они смотрят друг на друга долго, но Минхëн совсем не понимает, как должен поступить и среагировать. Ему тоже внезапно сделалось так печально, что есть совсем не хочется, хотя им обоим стоило бы. И спать желание отпало, хотелось просто сидеть рядом и бесконечно долго думать, представлять произошедшее, пытаться поставить себя на чужое место. А как бы он поступил, если бы все это рассказал Донхëк? Старший размышляет и доски под ним скрипят, когда он придвигается ближе и в неловкости гладит Юкхея по волосам. — Почему ты такой? — а человек все никак не найдет в воздухе причин такого поведения, никак не поймëт мотивов и не додумается, почему же Минхëн сделался вдруг таким мягким, почему смотрит так успокаивающе и как же синяк на его ладони, полученный половину дня назад, уже пожелтел, почти полностью исчезнув. — Я не знаю, — и горько становится от того, что сам он ничегошеньки не знает даже про себя. От того, что мечется от ненависти к людям до сострадания и доверия к Юкхею, и что поделать ничего с этим не может, потому что не должно, чтобы десятки лет неприязни были стëрты одним единственным добрым и открытым Воном. Всё в гарпии сопротивляется невесть откуда взявшейся симпатии, желанию находиться где-то неподалëку и узнавать больше о чужой жизни. И он губы поджимает, опуская голову в пол, чтобы парень лица его не видел, потому что так боится раскрываться, показаться мягким или слабым, потому что сам себя никогда таковым не считал и предавать свою веру не собирался, пусть даже уступил уже так во многом. Им обоим это не нравится. Минхëн снова хочет пострелять из лука, а Юкхею до жути нужно уйти куда подальше, чтобы не слышать все эти крики, будто старая церковь до сих пор полыхает пламенем. И парень чужую руку из своих волос выпутывает осторожно, сам весь отстраняется и смотрит в сторону отчуждëнно, будто не тут вовсе находится. Его попутчик не умеет ободрить, нужных слов не подберëт, чтоб вернуть спокойствие, но этого будто и не надо, и ладонь то его не мешала вовсе, еë просто хотелось к своей щеке смиренно прижать в знак того, что всю эту неловкость Юкхей принимает, даже если хотел бы чего-то более внятного и конкретного. Он перебирает тонкие пальцы в своей руке и мягко по исчезающему синяку проводит, вопросов не задаëт, потому что с самого начала где-то очень глубоко догадывался о происхождении странного знакомого, но подмялся под него, позволил хранить свои секреты и ни в коем случае не хотел ненароком обидеть или, еще хуже, разозлить. Воздух между ними тяжелый и тихий, но напряжения и впомине не было, только молчаливое согласие друг с другом. Минхëн теперь знает, что перед ним не просто улыбчивый дурак, а дурак со своими историей и болью, переживаниями и искренними чувствами. Они ведь так похожи, даже если совершенно разными кажутся, и он немного корит себя за то, что так упорно сдерживается, когда искренне хочет улыбнуться или когда из его груди рвëтся смех. Юкхей большой и сильный, но не боится рядом с ним упасть духом, даже если лесной житель таким его видеть совсем не привык. А сам он только закрывается и ощетинивается, стоит лишь ощутить хоть что-то, отличное от безразличного спокойствия. Это было нечестно. И Минхëн отстраняется, ладонь свою забирает и отворачивается к камину, возвращается на пыльное одеяло и снимает с огня котелок, убирая его на половые доски. — Хочешь уйти прямо сейчас? — тихо спрашивает он, поворачивая голову на поникшего Юкхея. Ну и подумаешь, что они толком не согрелись, а одежда до сих пор мокрая, что лошадь наверняка обиделась и снова не захочет пустить себе на спину, потому что привязали под крышей другого полуразрушенного дома. Важно ведь, что человеку тут действительно очень горестно и невыносимо. И Юкхей хотел бы ответить "да", хотел бы ответить " конечно", но взглянул сначала в чужие глаза, и, разглядев в них усталость, вежливо отказался. Лучше он погрустит недолго, зато никому не придется мокнуть под дождëм. — А кто твои родители? На этом вопросе Минхëн задумался. Такая простая вещь поставила его в неловкое положение, потому что очевидно ведь, что у каждого живого создания они есть, вот только именно сейчас пришло осознание, что и у него они должны быть. — У меня только брат, — и он помнил лишь, что они всегда были вместе, будто однажды проснулись без памяти о своëм прошлом, молодые, едва оперившиеся. И только вдвоем. Помнил, какими были разными, и что Минхëн с самого начала закрепил за собою старшинство, когда оказался сильнее и собранее, думал прежде, чем делать, пока Донхëк чуть не помер ненароком, когда его головëшка застряла меж сухих веток. С таким приходилось рано взрослеть, даже если ребëнком побыть хотелось. — Поэтому ты не говорил? Тебя некому было научить? — и если в этом мире было время для бестактных вопросов, то оно настало. — Наверное, — пожал плечами старший, ничуть не обидевшись, — но мне ваш язык не нравится, — но также это было время для честности. — А чей нравится? — Юкхей не сказать, что повеселел, но даже внезапно оказался поближе и смотрел с заинтересованностью. — Ничей, — и лицо Минхëна в этот момент стало хмурым, но как-то неискренне, будто тот пытался... Шутить? И парень действительно посмеялся, только тихо так, словно что-то держало его чувства крепко, не давая выйти на волю. — Ты такой интересный, — сказал он протяжно и развалился на половине одеяла, подперев голову рукой, — и ведь темнишь, правда? Тот наивно предположил, что у них вечер искренности, вот только Минхëн так не считал. Он не был готов потерять чужое доверие, почему-то все еще думал, будто Юкхей оттолкнëт, как только узнает, что всë это время якшался с лесной тварью, еще и вкусившей человеческую плоть. Должно быть, это станет ударом для человека, что даже зайца подстрелить не мог из жалости к нему. — Как ты понял? — хитро щурится Минхëн, ощущая, как по венам разгоняется жар. Волнуется, но играет с огнëм, потому что это приносит эмоции, которых в родном лесу было в недостатке. Хочется дать парню ниточку, за которую тот мог бы зацепиться, а сам клубок растрепать, завязать в узел и где-то порвать, чтобы до истины не дотянуться. А Юкхей губы в улыбке тянет, смотрит куда-то в сторону и думает недолго. Старшему такая реакция по нраву, и он совсем перестаëт следить за языком своего тела, расслабляясь и даже не замечая, что улыбается тоже. — Зубки твои, — внезапно начинает Юкхей, заставляя опомниться и плотно сжать губы, — не прячь, не прячь, — и парень ладонью отмахивается, чуть испугавшись, что потерял такой вид, открывшийся ему на долю секунды, — они даже милые. Вот только это уже было бесполезно, потому что Минхëн и вовсе отвернул голову, закрыв рот рукой для надëжности. Надо же ему было так оплошать. — Просто ты ведь не человек, — и это не вопрос. Повисла напряженная тишина, в которой быстро билось сердце хтони, конечности которого похолодели. — Человек, — и он отчаянно пытается спасти ситуацию, не осознавая, как же глубоко погряз в неубедительном вранье. — Покажи тогда. Это было вызовом, а Минхëн, как оказалось, был из тех, кто легко ведëтся на эти самые вызовы. Он поворачивается быстро, смотрит решительно, но тут же отодвигается, потому что Юкхей слишком близко, тянет руки и готовится рассматривать. Хотелось бы показать из самого дальнего и тëмного угла, но не вот так же. Парню приходится недолго наблюдать за чужими метаниями, забавно сморщенным носом и бегающими глазами. Его попутчик довольно милый, когда волнуется. И становится ещë забавнее, когда зажмуривается и приоткрывает рот настолько незначительно, что зубов то и не видно. Юкхей глаза закатывает и кладëт ладонь на его щеку, заставляя вздрогнуть, но как же далеко они продвинулись, если знакомый не попытался тут же отпрянуть. Большим пальцем парень касается мягкой верхней губы и чуть сдвигает еë выше, изумляясь. И правда клыки. Крупные и, кажется, довольно острые, но на фоне остальных зубов, чуть скруглëнных, выглядящие нелепо и в какой-то степени даже очаровательно. — И правда человек! — на самом деле, не такое уж это доказательство иного происхождения Минхëна, у людей зубы могут быть и кривые, и разной длины, а ещë их может вообще не быть. Но, на самом деле, Юкхей почти уверен, что перед ним нечто другое, хоть и врëт, чтобы никого не расстроить. У него ещë будет время, чтобы разгадать чужие секреты, а тисками их выковыривать было бы совсем уж не в его характере. И старший в этот момент расслабляется слишком уж резко, полностью выдавая, что был немало озабочен. Что ему было, что скрывать. Но человек молчит, в очередной раз уступает, потому что собирается задавать один и тот же вопрос, пока не получит на него добровольный и искренний ответ, он только улыбается и треплет по чëрным волосам, словно родного, на что Минхëн вжимает голову в плечи, будто ему это настолько омерзительно, хотя на самом деле было очень приятно — ни разу ведь к нему так не относились. Они оба самую малость повеселели и даже нашли в себе силы оттрапезничать, после чего Минхëн даже не понял, когда умудрился уснуть. *** По пробуждении Юкхея рядом не было. Как и его одежды, оружия и сумки. Ничего, что могло бы напомнить о совместно проведëнной в опустевшем селении ночи. И поначалу было так тихо, спокойно, пыль летала в воздухе, а сквозь щель в ставнях пробивался солнечный свет. В нос забился затхлый запах старого одеяла, и Минхëн присел, сонным взглядом шаря по всем углам. А потом заметил, что перестал дышать вовсе, потому что он остался один. В первую очередь пришла мысль о том, что действительно слишком беспечно было показывать человеку свои клыки, наивно полагая, что ничем оно не обернëтся. Но также была вера, что Юкхей бы не бросил вот так, даже если бы узнал обо всëм на свете. Может, тот и был человеком, только вот Минхëн действительно углядел в нëм опору, которую начал бояться потерять. И он тихонько лëг обратно, весь сжался и замер в ожидании, что добрый друг вернëтся с минуты на минуту, с грохотом откроет дверь и скажет что-нибудь громко и несдержанно, а потом погонит в путь и снова заставит сесть на мерзкую Кобылу. Вслушиваясь в тишину и шорох листвы снаружи, парень не заметил, как потерял всю свою сосредоточенность, просто отдавшись без остатка желанию не подниматься, покуда не поднимут. Слушал, как в ушах бьëт кровь, рассматривал свою ладонь, что лежала у лица, перебирал пальцами, замечая, что когти понемногу отрастают. С этим обязательно нужно будет что-то сделать, чтобы продолжать и дальше безопасно передвигаться по селениям. Чтобы не утратить доверие Юкхея. После стольких лживых "я человек" он чувствовал, что, как минимум, должен им стать, даже если предаст самого себя. Хотя бы на время, пока с братом не удастся воссоединиться. Но и в таком виде Донхëку показываться не хотелось, ведь тот, должно быть, ужасно волнуется, а если ещë и увидит, как старшего изуродовал сородич... Минхëн никогда до этого не был в опасности и беспомощности, и даже представить не мог, как отреагирует брат. Расплачется, наверное. Этого не хотелось. А Юкхей всë не возвращался ни когда мысли закончились, ни когда каждая дощечка в доме была детально рассмотрена. За все эти часы снаружи не послышалось ни шага, ни кашля. Ни единого следа человеческого присутствия. Не то, чтобы была хоть какая-то возможность следить за временем, но будто прошло его достаточно, чтобы начать беспокоиться, настороженно подняться со своего места и нехотя подойти к двери. Что-то в нём негодовало, будто там, по серым небом, деревня на самом деле всё ещё жила, и вот, сейчас он выглянет и увидит снующих повсюду работяг, которые непременно обратят своё внимание на нелепо растрёпанное после сна создание. Но на улице никого не было. Только чёрные птицы кружили где-то высоко, будто знали, что смогут поблизости полакомиться падалью. Минхён не разделял любви воронов к человечине, да и не припоминал, чтоб на тех почти идеально чистых костях было, чем поживиться. Прошло так много лет, что даже самые ярые гурманы не рискнули бы брать в рот сие угощение. Он поморщился в отвращении, но упорно направился к пепелищу, будто Юкхей должен быть именно там. Приходилось обходить глубокие грязные лужи, под которыми почти не осталось земли — до того яростный ливень прошёл ночью, что, должно быть, и все погреба затопило. С центра селения чёрная вода текла ручьями, вымывая пепел и разнося его по всем тропам с уставшей и примятой порывами ветра травой. У обгоревших балок никого не было, и полные сапоги Минхён набрал совершенно впустую, озираясь теперь по сторонам в растерянности. Может, он и правда зря так игрался, и ощущение радости от волнительных эмоций на грани опасности не стоило доверия друга, который, кажется, отсутствовал в единственном месте, о котором создание только могло задуматься, когда отправилось на поиски. Не было слышно ни плеска воды от шагов, ни чужого голоса, ни даже шороха одежды. Юкхея тут не было. Минхён не расстроился, вовсе нет. Он разозлился. В первую очередь на себя, потому что потерял бдительность и позволил приблизиться. И в этих чувствах он весь напрягается, сжимает ладони в кулаки и опускает голову, пытаясь понять, как можно было избежать такого исхода, даже если вернуться в прошлое не получится. А под его ногами ни единой облезлой косточки. И не было их ни на тропках, ни даже там, где от времени ещё вчера те были будто вросшие в землю. Словно не сжигали вовсе огромную толпу людей с детьми и стариками, а лишь ненужный сарай сгорел, не причинив никому вреда. Недоумённая мысль "какому дураку понадобится гора костей?" сменилась именем Юкхея, застрявшим в голове. Правда, непонятно, зачем тому понадобилось скрупулёзно собирать все осколки и черепа, а потом пропадать бог знает куда, но это точно было делом его рук, хоть и подтверждением тому было лишь чутьё, которому так привычно доверялось. Быстрым шагом он обошел половину деревни, проведал привязанную лошадь, что нехотя отвлеклась от треснувшего ведёрка с водой, осмотрительно оставленного рядом, и знатно растащенной по округе, насколько дотягивалась шея животного, травы, также накиданной сегодня. Минхёну в корне неприятно, что кобыла вообще посмотрела на него, пусть и ненадолго, будто тоже не была слишком уж рада, но она всё ещё на месте, значит, и человек не мог на своих двоих уйти далеко. Взвесив все "за" и "против", парень по небольшому деревцу забрался на одну из соломенных крыш, а с неё перепрыгнул на ту, что повыше, даже и не подумав, что она может в любой момент обвалиться. Но этого не произошло, что заставило облегчённо выдохнуть. Отсюда округу тоже видно не слишком хорошо, и слышит Минхён хуже, чем до своего "волшебного перевоплощения" в человека, но всяко лучше, чем с земли пытаться сквозь стены углядеть чужой силуэт. Вдалеке, в противоположной от дороги стороне, у самой кромки леса и правда показались знакомые очертания, только дребезжащие и мечущиеся из стороны в сторону, будто второпях исполняющие что-то жизненно важное. Юкхей большой и громкий, но вовсе не суетливый, и видеть его таким было непривычно, поэтому создание бесшумно спрыгнуло на землю и быстро двинулось в сторону человека, обходя редкие дома и даже не заметив, как начало скрываться, старясь держаться поближе к кустарникам. А Вон, слишком занятый и уставший, так и не заснувший и уже несколько часов копающий кривой болтающейся лопатой, не сразу обратил внимание на подошедшего и, кажется, глядевшего уже достаточно долго. Он крупно вздрогнул, когда их взгляды пересеклись и Минхён посмотрел вопросительно на огромную яму, на дне которой были свалены все останки, уже присыпанные землёй. У Юкхея лицо осунувшееся, а глаза такие пустые с синяками под ними, ладони красные от мозолей и болезненно горячие, а мокрые волосы ко лбу прилипли. — Зачем закапываешь? — искренне интересуется старший, найдя наконец в себе силы подойти ближе, даже если сейчас человек казался чужим и враждебным, потому что перестал быть похожим на себя. — Хороню. И он копает дальше, скидывает тяжелую мокрую землю в яму молча, а куча подле него будто не уменьшается, ровно как и ноша, которую он нёс на своих плечах долгие годы. Минхён не понял, только потоптался с ноги на ногу и смотрел ещё дольше, привыкший, что за этим обязательно следует объяснение, но в этот раз Юкхей был не слишком разговорчив. Он заметил, разумеется, чужой порыв, но проигнорировал нарочно — не хотел лишний раз нагружать неведающего своими воззрениями, да и порядком подустал от молчаливых просьб. Давно уже стало понятно, что забавному знакомому совершенно чужды ценности и долг, ему никак не объяснить порыва искупить свою вину перед давно умершими людьми, чьи имена навсегда остались загадкой, как и не донести, чем же это может помочь облегчить метания души. Это были самые долгие и сложые полчаса в их путешествии, потому что впервые Минхён не только не знал, как же ему следует поступить, но и был обеспокоен этим, потому что человек не собирался помогать. Ему было плевать на незнание людских обычаев, все-таки их культура была чужой и ненужной, но теперь, когда их с Юкхеем общее молчание упёрлось в эту проблему, стало будто бы даже немного стыдно, что он относится к человеческому обществу как к должному, будто так уж сильно нужен Вону, а не сам он навсегда потеряется в непроходимы лесах, если вдруг останется один. Этот человек ему ничего не должен. Когда почва вся выровнялась и о недавней яме напоминала лишь разрытая мокрая земля, они пошли обратно в той же тишине. Не стали даже заходить в домишко, потому что все вещи парень предусмотрительно носил с собой. Оставалось лишь снарядить лошадь да отправиться дальше. — Злишься? — спросил Минхён, наблюдая издалека за тем, как Вон чешет Кобылу по морде грязными руками, будто так мог загладить свою вину перед ней за очередную холодную ночь. Парень выглядит, откровенно говоря, плохо: он весь извалялся в грязи, волосы слиплись и даже на лице где-то виднелись следы пальцев, оставшиеся от попыток вытереть пот. Может, именно вечная и беспричинная улыбка заставляла его выглядеть таким живым до этого, даже если Вон не всегда был эталоном опрятности. Сейчас, с нахмуренными бровями и залёгшими под глазами тенями, он стал просто человеком, перестав быть тем, пред которым Минхён хотел раскрываться. — Не злюсь, — Юкхей врёт лишь из осознания, что причин на эту эмоцию у него совсем нет, а безосновательно она существовать не должна. Врёт сам себе, потому что не хочет показаться слабым из-за чувств, которые совсем не может контролировать, — я просто устал. Давай уедем. И старший подходит несмело, прямо в глаза не смотрит, только косится и будто немного боком встаёт перед тем, как потянуться руками к чужому лицу, а парень этому даже не противится, только голову чуть пониже опускает, подставляясь. Он так опустошен непониманием со стороны единственного друга, что даже маленькие жесты поддержки принимает с благодарностью, лишь бы не справляться со всеми тяготами в одиночку. Минхён пальцами старается оттереть грязь со смуглых щëк, но та уже присохла, а второй только смотрит в светлое лицо и большие сияющие глаза, тяжело так вздыхая, потому что тот и правда не заслужил злости или недовольства, успокаивает как только может, даже если всё это так наивно и неумело, неловко, как если бы пёс, ничего не смыслящий в человеческих эмоциях, облизывал ладони рыдающего ребёнка. Юкхей обхватывает его запястья, а сам наклоняется так низко, что лбом упирается в чужое вздрогнувшее плечо, и вздыхает громко, навалившись, пожалуй, слишком сильно, потому что Минхён в этот момент не то кряхтит, не то пищит, но звучит это так забавно, что парень по-глупому смеётся коротко и тихо, но это уже отголоски привычного доброго и милого Юкхея, так что старший, наверное, потерпит первые в своей жизни объятия. *** Примечательно было, что уже к следующему вечеру любителю щеголять босиком и проводить время в статичном сидении где-нибудь повыше на дереве понравилось ездить верхом. Вообще-то Кобыла чуть было не укусила его, когда тот сунул ногу в стремя, но конфликты между ними решались обычно недобрыми взглядами, что сводило синяки к минимуму. Интуитивно Минхён понимал, как работают человеческие вещи, поэтому с седлом разобрался крайне быстро, как и с луком. Но ездить все-таки предпочёл именно позади, ещё и обязательно отвернувшись в сторону уже пройденного пути. На самом деле, Юкхей предлагал поменяться, но выяснилось, что на крупе тот неловко перекатывается и норовит свалиться, поэтому идею отмели почти сразу. Они почти не говорили, однако парень был почти что весел с тех пор, как непозволительно долгую минуту дышал старшему в плечо в опустевшем селении. Конечно, он не сможет забыть произошедшие в его детстве события, но постарается не падать духом, пока остаётся неловкий и до одури странный Минхён, самую малость скрашивающий его печаль своими редкими ворчаниями и едва заметными попытками сблизиться. Оба изрядно изголодались, остановившись лишь на ночь, чтобы передохнуть и не загонять лошадь, но продолжив свой путь с первыми рассветными лучами. Они оба хотели добраться хоть куда-нибудь, но вокруг были лишь леса и поля. Юкхей устал от запаха земли на своей одежде, и мечтал лишь о том, чтобы хоть где-нибудь найти даже самый маленький ручей. Минхён, не проронивший ни слова, но бывший весьма бодрым, кажется, не мечтал ни о чём. — Ты бы сейчас хотел чего-нибудь? — как бы невзначай спросил Юкхей в надежде, что ответ сможет помочь определиться с предстоящей дорогой. — Твой меч, — совершенно не подумав назвал Минхён второе, что пришло в голову. Первой была коза, но лишь от того, что слово понравилось. — Не дам, — так же быстро обрывает надежды потрогать блестяшку Юкхей, вспоминая, наконец, что искать смыслы в красивой голове было бесполезно, — тебе оружие нравится? — Нет, камни. И всё это так бессмысленно и просто, что Вон думает, будто в жизни такой искренности не видел, даже если ему совсем не понятно, что за каша в чужой черепушке. — Что ещё? — Деревья. Удивительно было то, насколько Юкхею было интересно проводить время с тем, кто в строку "нравится" записал бы камни и деревья, если бы только умел. Сам он назвал бы их в последнюю очередь, а вот самого Минхёна, кажется, одним из первых, потому что тот неизменно заставлял улыбаться, даже когда сидел позади, ещё и отвернувшись. — А мягкие кровати или тёплая еда? — парень действительно хотел бы найти какой постоялый двор, чтобы хоть немного времени провести в спокойствии, и не ночь, а пару дней. Он ужасно соскучился по комфорту. — Камни и деревья. И Юкхей уже смеётся от абсурдности ситуации. Так им никогда в жизни не удастся договориться, но он и не пытается, потому что выучил недавно, как можно повлиять на друга. Минхён первым услышал не воду, но лягушек, почувствовал запах тины и тут же развернулся так ловко, что младший даже не почувствовал, отчего крупно вздрогнул, когда его бока коснулась ладонь, привлекая к себе внимание. Юкхей повернул голову и ненарочно мазнул носом по чужой щеке, так же ненарочно оказавшейся очень близко, потому что кому-то понадобилось перевалиться через плечо Вона, чтобы уставиться вперёд. — Там вода, — и темные глаза указали куда-то в сторону, откуда человек ни звука не слышал, но притянул лошадь за поводья и направил ту в нужную сторону. Водой была широкая спокойная река с каменистыми берегами, укрытыми в тени деревьев. Юкхей не стал привязывать лошадь, как в прошлые разы, а позволил ей побродить неподалëку, пока сам присматривал место для привала. Лето едва закончилось, но уже было достаточно холодно, и оба они рисковали заболеть, но странно было, что впервые природа была к парню так жестока. До знакомства с Минхëном ему не приходилось отбиваться от огромных медведей, переживать бурю в чаще леса и совершенно случайно забредать в места, где хотелось оказаться в последнюю очередь. Пришлось взглянуть на старшего, пинающего палки где-то неподалëку, чтобы убедиться, точно ли над ним не висит чëрная туча, следующая по пятам и приносящая неудачи. А Минхëн будто почуял этот взгляд и повернул голову, чуть приподняв округлые брови в вопросительном жесте. Он явно не был похож на личное проклятие Юкхея, которому так внезапно перестало везти. — Ничего, развлекайся, — парень не может не улыбнуться ему, потому что тот становится похож на волшебную лесную зверюшку, когда перестаëт хмуриться. Но старший теперь подходит и Вон ощущает мимолëтное прикосновение сбоку. — Я разведу огонь. Юкхей не уверен, что это хорошая идея, но думает, что ему самому не помешает немного личного времени, чтобы как следует отмыться от запаха смерти, поэтому шарит у себя на поясе в поисках мешочка с кремнем, однако находит его в чужих руках. — Когда стащить успел? — слишком уж удивленно вопрошает парень, не будучи ни разу озлобленным на вороватого знакомого. — Сейчас. Не сказать, что тот сильно гордился собой, он ведь и вовсе не хотел незаметно вытаскивать, и был уверен, что младший сразу обнаружит пропажу, чтобы потом не стоять вот так с руками, упëртыми в бока, и непонимающим взглядом. Раз уж у Минхëна ловкие пальцы, пусть действительно попробует, все-таки навык очень полезный, да и посильная помощь не повредит. — Позовëшь, если не получится, — напоследок бросил Юкхей и направился к берегу, а второй точно знал, что не позовëт, потому что будет стараться, пока не сможет. Вода очень холодная, лезть в неë совсем не хочется, но кожу неприятно стянуло, что заставляло из двух вариантов выбирать тот, в котором не придëтся долго и мучительно умирать от какой-нибудь инфекции. Вон решает не медлить, когда быстро раздевается, оставляя свою одежду на берегу, и заходит по самую шею, тут же об этом жалея, потому что ощущается это настолько мучительно, что дышать становится тяжело. На берегу Минхён смешно суетился, бегал из стороны в сторону, рылся в вещах Юкхея будто бы незаметно, собирал палки, некоторые из которых тут же выкидывал подальше, а остальные сваливал в кучу, над которой в итоге уселся, из-за своего плаща став похожим на большой булыжник. Парень наблюдал за этим из воды, в перерывах между тем, чтобы агрессивно отмывать своё лицо. Когда тот начал выходить, оказалось, что воздух не такой уж холодный, и это было даже комфортно, но только до тех пор, пока старший не обернулся через плечо, смерив его торс оценивающим взглядом, и выдав, как удалось прочесть по губам, своё искреннее "фу". Юкхей имел весьма привлекательное тело, поэтому оказался немало сконфужен такой реакцией, даже скрыться захотел, однако Минхён, кажется, не был так сильно заинтересован в травле, а лишь смутился от того, какие же странные голые люди, будто сам он не выглядел в точности так же после всех лишений. Печально было, что он начал воспринимать себя в новом облике, перестал неловко шататься при ходьбе и даже бегал лучше, чем когда-либо, привык чуть хуже слышать и более явно ощущать воздух своей кожей. Он стал забывать свист ветра и шелест перьев так, будто их никогда не существовало. Но гораздо важнее было высечь искру хотя бы до следующего утра, однако им обоим было не до шуток, поэтому Минхён очень старался, раз за разом ударяя кремень о кресало над наструганными в труху чуть влажными ветками. — Помочь? — раздаëтся позади, заставляя с недовольным лицом обернуться в полной готовности огрызнуться, однако Юкхей мог не только научить новым словам, но и помочь позабыть их вовсе, потому что стоял и обтекал совершенно обнаженный, кажется, специально, так еще и непозволительно близко. Тот, видно, оскорбился недавней реакции, либо же просто интересовался, насколько смешное выражение лица у Минхена вообще может быть. А второй смотрел с пару секунд на подтянутый торс, а потом весь скривился, нос поморщил с немым вопросом «зачем?», спрятанным в глазах, и тут же выбил искру, даже не взглянув на инструменты в своих руках, которые будто бы просто слишком удачно дернулись из-за внезапно накатившего смущения. Юкхей и правда его смутил своим видом, и гарпия даже не понимает, почему, ведь ничьей наготы никогда не стеснялся, разве что сам бы не разделся при подозрительно догадливом в последнее время парне. — Оделся бы, — только и может он выговорить едва разборчиво и очень тихо, отворачиваясь только сейчас, чтобы руками всю труху в одну кучу собрать и позволить ей разгореться. — Я сохну, Минхен, — Юкхей специально преподносит это как что-то само собою разумеющееся, ловко оправдывая очередной свой порыв вывести старшего на эмоции, — тебе бы тоже ополоснуться не помешало. В ответ на это забавный друг фыркает нарочито громко, хотя совсем уж не раздражен и действительно испытывает потребность в водных процедурах. Он встает демонстративно и скидывает с себя плащ, бросая его прямо под ноги и полностью игнорируя безумно довольного своими проделками человека. А потом по самую шею заходит в реку прямо в одежде и сапогах, заставляя того чуть ли не огнем дышать от негодования. Однако Юкхей признает поражение и обещает себе впредь бояться своих желаний. Это будет долгий привал.