Турмалиновые скалы

      В лесу ливень не утихал вторую ночь подряд. Он заслонял стеной окрестности, напитывал собой мёртвую землю и затекал в крысиные норы под корнями чёрных иссушенных деревьев, совершенно обнажённых и неестественно кривых, больных и искалеченных, раскалывающихся от времени и осыпающихся в труху в особо тонких и уязвимых местах. Серп луны стыдливо прятался за тучами, что своим весом придавили небо, пожрали каждую невинную звезду, погрузили мир в кромешную темноту, к которой невозможно привыкнуть ни за минуты, ни за часы. Хлёсткие капли дождя били по грязным лужам, сливаясь в бесконечный гул. Не то именно он заглушал все остальные звуки, не то их вовсе не было — ничто в округе не издавало ни скрежета, ни писка, будто замерло в страхе, стараясь не дышать, не двигаться и не выдавать присутствия какой-либо жизни. Однако жизнь была. Там, где деревья жались друг к другу, переплетались сухими ветвями, образуя собою дырявый и со всех сторон продуваемый купол, под самой кроной, на погнутом стволе виднелась тень, что была чернее этой непроглядной и дождливой ночи. Горбатая и вздрагивающая, она была почти круглой, напоминая собой плотный маленький шатёр, в котором едва ли мог уместиться человек, не изломанный в нескольких местах.       — Я слышу их, — нечто, лицом так сильно напоминающее миловидного юношу, когтистыми руками вытирало своё мокрое отнюдь не от ливня лицо, пыталось закрыть печально повисшие длинные уши, — они снова поют, ты слышишь? — Но никаких более звуков, кроме шуршания ливня, не было, и глушить их ладонями не помогало, ведь тревожные голоса исходили откуда-то изнутри, витали в воздухе без видимого источника, — нам нужно быть с ними.       — Тихо, — второй голос был спокоен и твёрд, едва заметно измотанным ощущался, когда вибрировал, разбавляя собой внешний нескончаемый шум, — «их» нет. Только мы, — этот парень нависал над первым, держа свои подрагивающие от напряжения руки, густо покрытые широкими и плотными перьями, выше головы, накрывая их обоих подобием подкривоватой крыши, которая не пропускал ледяную влагу внутрь.       — Нет, ты послушай только...— но переливчатый голос затих совсем, а создание перестало дышать, раскрыло жёлтые глаза в эмоции, близкой к испугу, но не скатывающейся в панику, пока опасность не была столь явной. Кажется, короткие пуховые перья на его шее встали дыбом, когда снаружи послышались чавкающие звуки шагов множества ног, утопающих в вязкой грязи. Обутых ног. Ещё слишком далеко, чтобы дотянуться, но уже достаточно близко, чтобы насторожиться. Люди не забираются так глубоко в эти леса посреди ночи, если не преследуют своих алчных целей, но те всегда одинаковы. Это не первая группа вооружённых грубиянов, пришедших за диковинкой, но самая нежданная, появившаяся из ниоткуда в погоду совершенно не лëтную. Названные гости своего присутствия не скрывали, стать обнаруженными не боялись, и это напрягало сильнее самого вторжения. Острое ухо второго существа дернулось, уловив приближающуюся угрозу, но само оно осталось недвижимо, даже выражение бледного лица не сменило, не омрачило то страхом, не дрогнуло ни единой мышцей, только чëрные глаза вперивло в сторону.       — Не видят, — его шепот сливался со звуками ливня, превращаясь в монотонный поток шума, — не найдут, — лёгкая полуулыбка стала единственным мелким изменением, и ни пёрышка более не шелохнулось, чтобы не выдать затаившихся лесных жителей, укрытых иссушенными колючими ветвями, тех, кто крылами своими оградился от опасности, слился с самой ночью и беззвучно пережидал момент опасности. Недруги, в свою очередь, шуметь не боялись — они будто специально заявляли о своём присутствии, чертыхаясь и переговариваясь друг с другом в полный голос. Обычные головорезы без капли осведомлëнности и хоть какой подготовки перед охотой на многие годы ускользающих нелюдей. Любое живое существо, не бывшее человеком, знало, как избежать таких невежд — не выдавать себя казалось самым правильным и здравым решением.       — Шавке нельзя доверять. Кого мы отыщем в такую погоду в этой глуши? — первые разборчивые слова доносятся откуда-то снизу, — ни одна тварь тут не поселится.       — Чушь несëшь. Тут не раз видели скотинку одну, — второй голос был на удивление весел, наверное, предчувствуя грядущее богатство, — мелкая зараза воровала у кочующих торгашей. Люди стояли прямо под теми деревьями, меж которых укрылись существа, замершие каждый по своей причине — из-за страха или из соображений безопасности. Желтоглазый юноша был в ужасе, смотрел в чужое спокойное лицо, не моргая, не дрожа, не дыша. Никогда он ещё не выглядел таким напуганным — ни редкие волки, ни даже ютящиеся в щелях стволов пауки, на коих приходилось натыкаться волею судьбы, не вызывали таких эмоций, и старший это видел, но не реагировал. Не хотел поощрять и кормить чужую надвигающуюся панику, не хотел выдавать, что тоже волнуется и дышит через раз, лишь бы не дёрнуть окоченевшими руками, укрывающими их обоих, отделяющими жизнь от смерти в клетках торговцев редкостями.       — Интересно, сколько невинных убила эта тварь в погоне за драгоценностями.       — Никого, — человек начал говорить тише, будто пытаясь нагнать жути, — только спёрла кучу серебряных ложек. Лес залился хохотом, который стал понемногу отдаляться вместе с затихающими шагами. Казалось или даже хотелось верить, что они прошли мимо. Не заметили, опростоволосились, упустили свой шанс, подобравшись непозволительно близко, но не удосужившись просто поднять голову и вглядеться в тень. Больше не было слышно ничего, кроме все столь же беспощадного дождя, что точно затопит местные крысиные норы. Лишь спустя несколько мучительно долгих минут, чтобы точно убедиться в безопасности и не нарваться на засаду, один из них бесшумно выдохнул, не отрывая взгляда от всё ещё напуганного и недвижимого, сжавшегося в маленький клубок перьев, брата. И зашептал раздраженно, чуть рычаще:       — Ложки? Но второе создание сорвалось, зашевелило руками, протягивая их к чужому лицу в попытке рот этот противящийся заткнуть, и едва разборчиво затараторило осипшим от нахлынувшего ужаса голосом:       — Нет, с теми людьми кто-то был... «Там» Грубо раздалось снизу перед тем, как пронёсся свист стрелы, пробившей тёмные перья, задев руку, скрытую под ними. Орудие рассекло кожу, прорвало мышцы предплечья, ощущаясь скорее как кривая надломленная палка, испещрённая зазубринами сучков и мелкими сухими волокнами древесины. Застряла внутри, так и не пройдя насквозь. Инородное ощущение взбудоражило, вырвало из прежнего спокойствия, расплескало удушливую, молчаливую панику по венам и пустило боль до самой глотки, заставив вскрик непрошенный подавить. Почти чëрное в темноте существо, собрав последние крупицы самообладания, спешно и грубо отпихнуло от себя второго, бывшего всё ещё оцепеневшим и холодным от дождя и страха. Здесь, не будучи скрытым от непогоды, тот намок мгновенно — кудрявые волосы опали на лицо, рот приоткрылся в гримасе ужаса, а янтарные глаза светились безысходностью загнанного травоядного, застывшего во времени перед прицелившимся охотником.       — Прочь! — прохрипел низкий голос подбитого юноши, на бледном лице которого не было страха, а только лишь кипящая злоба, спровоцированная пульсирующей острой болью. Если он не будет злиться, впиваться когтями в ветки, сопротивляться огню, охватившему руку, то просто закричит, выдав добычу крайне слабую и от того лëгкую. Вторая стрела пронеслась мимо под раздосадованные оклики людей, вновь оказавшихся прямо у корней деревьев — непозволительно близко. Послышалось копошение, скрип натягивающейся тетивы, но даже это не заставило младшего мальчика сдвинуться с места. Он прижался спиной к стволу дерева и продолжал смотреть на агонизирующего нелюдя перед собой. Ни одна конечность не могла прийти в движение, хотя всё внутри кричало о возможной надвигающейся смерти, бесславной и мучительной, и ничто извне не способно было развеять сей ступор, пока в грудь больно не ударили, заставив растерять весь запас воздуха, засевший внутри и, кажется, мешающий до этого потоку мыслей.       — Вон! — оскалившийся, теряющий последние видимые признаки здравого рассудка из-за разрывающей боли, старший брат смотрел в упор чёрными глазами-впадинами, не имеющими и крупицы блеска внутри, — найду тебя! И другой верит, сдвигается с места сначала несмело, а потом внезапно пропадает где-то сверху, ловко перепрыгивает с ветки на ветку, скрывается из виду совершенно беззвучно на фоне шума дождя, казавшегося перевозбуждённому разуму совсем незначительным, отдалённым и несуществующим. Для некоего, что всю жизнь провел в этом лесу, такой бесшумный побег был сущим пустяком, всего-навсего необходимым для выживания. Он знал каждый сук, каждую неровность каждого ствола, каждое дупло, шëл к спасению интуитивно, не оборачиваясь назад, будто неведомая сила желала для него жизни вне клеток и дворцов влиятельных особ. Но помимо того, кем было создание, оно в довесок было ещё и собой. Тем, кто слышал непрекращающиеся мелодичные голоса где-то далеко настолько, что неясно было, водят это лесные духи свои хороводы, либо же разум с каждой новой луной даёт трещину. Сейчас среди тысяч тихих загробных песен, сливающихся в одну магическую и чарующую, колокольным звоном в бесшумной ночи пробился скорбный высокий вой, болезненный и злобный, где-то совсем близко, будто в затылок дует промозглый колючий ветер. Быстрый испуганный взгляд вниз и темнота будто перестала иметь хоть какое-то влияние. Там, на земле, среди людей стояло нечто, так сильно напоминающее его самого. Нечто, что несло этот вой в себе и посмело приволочь его на чужую территорию — остроухий силуэт с пернатыми руками: недвижимый, спокойный, хладнокровный, провожающий алыми огнями хищных глаз, оскалившийся и беззвучно несущий одну единственную фразу. «Я слышу тебя» Удирающее со всех ног существо разобрало слова, которые даже не были произнесены громче собственного топота. Новый прилив паники уже не выбил из колеи, но привел в чувства, облив потоком незванных вопросов. Что это? Что именно оно слышит и почему не гонится следом? И что за звуки исходят от него самого, почему это так не похоже на призрачные кладбищенские песни, почему это жаждет жертв? Кровь полилась по венам с новой силой, заставила ускориться и теперь уже исчезнуть в темноте ночи, напоследок блеснув золотом перьев, отразившимся от так вовремя пробившегося сквозь тучи лунного света. Он осветил и оставшегося на ветке парня, тяжело дышавшего и неотрывно смотрящего вниз — в лицо опасности, готовой выпустить очередную стрелу, которая на сей раз могла быть смертельной. Резкое движение в сторону в попытке сбежать вслед за братом было пресечено новым свистом, на сей раз остановившемся в районе плеча, заставившем пошатнуться, выпустить сдавленный крик, но удержаться на месте одним лишь упорством и нежеланием проигрывать, продолжая ступать босыми ступнями с одной ветки на другую в попытке уйти, скрыться с глаз, спрятаться и затаиться. Его не свалят так легко, потому что отдаться слабым, жалким и жадным людям, сейчас так уверенным в своëм превосходстве, будет позором на остаток жизни, какой бы короткой те еë ни сделали. Всего четыре фигуры с луками на изготовке, однако стрелял только один, пока остальные переглядывались и посмеивались друг меж другом. Это игра — настоящая полная азарта охота ради удовольствия. Они будто загоняют животное, доводят его до изнеможения и медленно следуют по пятам, идут на запах крови и шорох отказывающих конечностей. Даже в темноте он теперь был лёгкой мишенью, оставаясь быстрым, но уже недостаточно, чтобы оторваться.       А оно всë свистит.       Мимо, но очень близко, будто специально, насмешливо и подло. Они играют на чувстве страха, на подступающей к горлу панике и порывисто смеются, переговариваясь. Но реакцией на то была лишь злоба на охотников и на весь человеческий род заодно — здесь других людей не бывает. Юноша несколько раз яростно бьёт ладонью по одной из толстых, но хлипких гнилых веток на своём пути, и та со скрежетом отламывается, с грохотом падает вниз, почти настигнув одного из преследователей. Это не необходимость, не попытка убить, а молчаливый протест, желание отбиться, отомстить за ранения, за потревоженный покой, неоценимыми усилиями добытый. Это то, как попавший в капкан олень пытается лягнуть подошедшего слишком близко недруга, как змея совершает последний ядовитый бросок вперед, когда её тело уже придавлено к земле тяжелым сапогом. Это чистейшая слепая ненависть, нежелание сдаваться без боя. Дождь утихал, но никто уже не обратил на это внимание. Кто-то был слишком увлечен, а кто-то — слишком взбешен. Не ясно было, сколько продолжалась погоня, сколько веток было сломано по пути и сколько стрел выпущено, но почти человеческое тело существа стало богаче на, как минимум, четыре таких. Слишком мучительно было считать дальше — оставалось лишь ждать, когда ударит последняя. Какие-то застряли в перьях, даже не коснувшись плоти, а другие болезненно впились в напряженные, окаменевшие мышцы спины. Выстрелы из ленно натянутых луков будто издевались, не стремились убить или даже навредить сверх необходимости, но затрудняли движение адской болью от неровных, стëсанных металлических наконечников. Парень больше не был так быстр, тратил все силы на то, чтобы не потерять равновесие, не улететь вниз на грязную мокрую землю, не ступить ненароком на слишком слабую ветку, которая могла не выдержать веса измученного существа. Это знакомый лес — дом, в котором ты знаешь каждый угол и можешь ориентироваться наощупь, но сердце колотилось громче здравого смысла, громче памяти, мешало мыслить здраво, видеть ситуацию с как можно больших сторон. Тут, снизу, была различима лишь небольшая черная тень, теперь уже менее энергично перепрыгивающая с одного дерева на другое, неловко перебирающаяся по особо толстым и крепким, накренённым под неестественными углами стволам. Один из людей, который до этого бездействовал и лишь тихо комментировал происходящее, в момент вознёс лук в воздух, прицелился в лёгкую мишень, и отпустил. Стрела скрылась во мраке, улетела в нужную сторону и всё вокруг затихло. Тень замерла на месте, слившись с окружением, а по лужам звенели последние предрассветные капли. Тишина прервалась лишь спустя несколько долгих мгновений.       — Я попал? — с недоверием спросил наёмник, обратив свой взгляд к небу. Он всматривался в темноту далеко сверху, под кронами голых деревьев.       — Вот же мразь! — ещё двое агрессивно ступили в его сторону, а один и вовсе схватил за грудки, не в силах справиться со своей злостью, — если ты убил его, то сам полезешь за телом! — человек кричал, прогоняя из леса последних птиц, и дождевая вода попадала ему в рот, затекала в полные ярости глаза. К зачинавшейся драке медленно, будто плывя по воздуху, подбрел нелюдь, до этого безмолвно следовавший позади, наблюдавший и анализирующий, готовый в любой момент вмешаться и все-таки этого момента дождавшийся. — Вы глупы, — и люди, наполненные недовольством, обернулись, — это промах, — ни одна лесная тварь не будет указывать на их недостатки, не будет выставлять идиотами и говорить, что делать. Однако никто из них не кинулся на проводника, — не сводите глаз с добычи, на которую охотитесь. Существо подняло руку и указало ладонью на тень, а затем обвело деревья вокруг.       — Куда он теперь? — дальше перелесок редел, ближайшая возвышенность находилась, по меньшей мере, в пятнадцати ярдах. Теперь либо назад, либо вниз. Разве что полетит, — было сказано с отчего-то жалобной, но все-таки издевкой, звучало настоящей насмешкой над тем, кому отныне было некуда деваться. Люди вокруг нехотя успокоились, явно намереваясь повздорить о произошедшем позже, но тень шевельнулась. Посветлевшее небо ознаменовало начало нового дня, всë вокруг понемногу приобретало цвет, но теперь абсолютно точно было серым не из-за темноты, а само по себе. Мёртвое, сухое даже после дождя пристанище чудовищ и призраков, но ныне лишь охотничьи угодья. Юноша, сейчас находившийся слишком высоко над землей, превозмогая боль, пробивающую тело волнами, развёл руки в стороны, расправив перья, покрывающие те от шеи до бледных дрожащих кистей. Это самые настоящие крылья — большие и пугающе массивные, трясшиеся от напряжения и трепещущие, скидывающие с себя невпитавшуюся влагу. Его фигура, до этого бывшая маленькой и скрюченной в агонии, теперь казалась огромной и воинственной, готовой к действию и неповиновенно раскинувшейся, почти монументальной на фоне тонких и ломких серых ветвей. «Готовьтесь» Произнёс нелюдь снизу, и люди, повинуясь ему, подняли свои луки в воздух, прицеливаясь. Но крылатое существо этого уже не услышало. Надежда на выживание больше не извращала разум, ведь выбор стоял лишь между способами принятия смерти. Сдаться и умереть или бороться, стереть свои мышцы и кости в порошок, поломать весь этот лес и проклясть всех свидетелей. Умереть, не будучи впоследствии жертвой. Вдох отдаëтся неестественным хрипом от скопившиеся во рту солëной крови, а за ним смелый шаг вперёд, и на выдохе опора больше не чувствуется. Плотный, влажный воздух подхватывает легкое тело под широкие крылья и несёт вперед. Позади, схватившись на плечи и повиснув на спине, шептало желание расслабить раненные конечности и сорваться вниз, лишь бы прекратить эту боль, но то дело чести. Он держится почти ровно, планируя на ближайшее дерево, но надежд более не питает.       «Сейчас» Одна единственная стрела прилетает точно в цель где-то под грудью, равновесие теряется и парня кренит в сторону, а потом и вовсе закручивает в воздухе, тянет вниз. В глазах темнеет, ветер свистит в ушах, небо путается с землей, и он падает серым камнем неуклюже, уродливо и тяжело. Тупая боль прошибает всё тело, и не ясно даже, на что пришелся удар, однако половина стрел, до этого уродливо торчавших со всех сторон, обломалась. Теперь в холодной луже, освещённое пробившимися сквозь тучи лучами поднимающегося солнца, располагалось нечто, уже не бывшее таким загадочным и неразличимым во тьме. Серокожий юноша с острыми и длинными почти по-эльфийски ушами, чьи израненные руки, покрытые большими черно-серыми перьями, больше напоминали огромные крылья, а в самом низу спины располагался богатый птичий хвост. Неизвестный лежал на боку неподвижно, опрокинув голову на сырую землю, смотрел в пустоту тёмными глазами и, кажется, не дышал вовсе, точно поломанный и искалеченный холодный труп. Охота могла считаться законченной, но, к удивлению, ни единого довольного возгласа не последовало.       — Это не то, — первым подал голос самый настырный, тот, что стрелял чаще других. Мужчина развернулся к нелюдю из своей команды, изуродованный гримасой подступающей злости, — ты обещал нам золотую гарпию, — он приближался быстро, несдержанно топтал чужую землю и скрипел кожаными одеждами, сжимая и разжимая кулаки, готовый в любой момент просто сломать шею недругу, поневоле попавшему в и без того не слишком дружную компанию, — или прикрыл своего, сука?       — Я должен был найти его, и я нашëл, — тот, в свою очередь, оставался спокоен, точно уверенный в своей правоте и безопасности. Его грязно-белые руки-крылья были сложены на груди в жесте превосходства, а бледно-красные глаза смотрели с презрением. Неясно было, что заставило лесного жителя, гарпию, облачиться в человечьи одеяния и примкнуть к людскому роду, так умело уничтожающему всё, что было иным, — а вы подбили не того, так что довольствуйтесь малым.       — Ты, видимо, не понял. Однако мужчину, уже протянувшего ладони к пернатому, прервал второй вооруженный человек, не то попытавшийся разрядить обстановку, не то действительно обрадовавшийся добыче. Он выглядел моложе остальных, совсем зелёным, и это была первая пойманная им гарпия, первая попавшая в цель стрела, первое действительно успешное дело. Именно выстрел этого юноши стал решающим:       — Этого вполне может хватить на неплохую награду, даже если мы желали большего, — пусть и без стеснения, но парень говорил тихо и неуверенно, явно не пользуясь авторитетом в группе, либо не имея попросту желания всем и каждому нагрубить.       — Думаешь? — саркастично выплюнул мужчина, который теперь сменил жертву своей агрессии с сопровождающей их хтони на своего союзника, — смотри-ка сюда. Он подошел к поверженному, лежащему неподвижно существу и, бесцеремонно схватив за спутанные мокрые волосы, приподнял над землёй, демонстрируя «добычу». Израненный парень не среагировал, крылья его безвольно висели, а стеклянные глаза были приоткрыты, однако никуда более не смотрели и, кажется, уже ничего не видели.       «Тебе это лучше не трогать»       Но слова их проводника были бесцеремонно прерваны:       — Как думаешь, какой идиот отвалит нам за это? — он срывался на взбешенный полукрик, разозленный тем, что ещё пару минут назад был точно уверен, что разбогатеет и завяжет с блужданиями по Богом забытым местам, а сейчас находил себя униженным и оскорбленным неудачей.       — За это... — парнишка вторит чужим словам и отступает назад, теряя любую уверенность в своих словах, — неужели за это и впрямь нисколько не выручить? — он смотрит на их проводника с мольбой, ищет ответов и, наверное, поддержки, спасения от явно переволновавшегося напарника.       — Впрямь, — отвечает белое существо, даже не взглянув на «добычу», уже давно сделавший для себя выводы, — серые и черные же от Дьявола все. Их кровь и плоть ядовиты, а песни предвещают скорую смерть, — крылья были сложены на груди в уверенном жесте, а голос спокоен и беспристрастен, когда легкая, но все-таки не слишком доброжелательная улыбка надорвала пересохшие губы, — веришь?       — Нет. — Прозвучало совсем тихо, но вполне твëрдо.       — А люди верят, представляешь? — это была явная насмешка над человеческой глупостью и суеверностью, — ни кости, ни клыки, ни перья подобного существа не толкнуть ни одному торговцу, даже внутренние органы никакой шарлатан не захочет пустить на свои эликсиры, — лес погрузился в тишину, пока надежда поиметь хотя бы медяк после изнурительной охоты медленно улетучивалась, — но это очень выносливая тварь, и ей можно найти не самое прямое применение. Мужчина, державший гарпию за волосы, присел и заглянул в его ничего не выражающее лицо, словно пытаясь сделать для себя какие-то выводы. Обычное человеческое, бледноватое, худое, с очерченными скулами, сейчас мокрое и грязное после времени, проведённом в луже. В слегка приоткрытом рту виднелся ряд нижних зубов и охотник, преследуя цель оценить улов, приблизился, переместил руку с волос на лицо, попытавшись рассмотреть наличие клыков. Не видно. Он приблизился ещё немного, а затем ещё, и в какой-то момент показалось, что гарпия ещё шевелится, приходит в себя, шелестит перьями и вздымает грудь в попытке воздуха прихватить. Но только кажется, — то шумел ветер. Существо мертво, с какой стороны ни глянь. Радужка глаз полностью скрылась за веками, руки болтаются внизу, грудь, в полумраке п оказавшаяся живой, совершенно недвижима, а челюсть безвольно размыкается под напором грубой ладони…       «Это очень выносливая тварь» А затем смыкается на лице самоуверенного браконьера. Получеловек будто пришел в себя и сразу же перешёл в наступление, вцепился когтями в плечи, разрывая тряпичную рубаху и впиваясь в кожу под ней. Люди отвратительные на вкус, влажные и скользкие под своей вонючей шкурой, железистые и на удивление прочные. Хрящи носа раскусываются без особого труда, но приятного в этом крайне мало для обеих сторон. Все вокруг расступились в страхе, а самый молодой из них и вовсе плюхнулся в лужу при попытке отойти назад, попытался отползти на руках, но в итоге просто уставился на развернувшееся противостояние, хотя таковым происходящее можно было назвать с натяжкой: мужчина, пребывающий в шоке до сих пор, повалился на спину, кричал без остановки от боли и ужаса, бил руками наугад, попадая существу по голове и спине, вгоняя обломанные стрелы глубже и причиняя нестерпимую боль, заставляющую ещё более озлобленно и остервенело вгрызаться в лицо. Парень издавал нечеловеческие звуки, давился смрадной плотью, но не отступал, покуда не замер совершенно внезапно. Мужчина под ним уже не двигался, а на месте его лица сейчас находилось кровавое, изуродованное до неузнаваемости мясо: нос отсутствовал вовсе, где-то проступили светлые кости черепа, а из-под откусанных век голые, теперь уже мёртвые глазные яблоки смотрели вверх. Никто не заступился, никто не нашёл в себе сил и смелости вмешаться. Спустя какое-то мгновение нелюдя вывернуло обратно непережеванными кусками. Он кашлял и задыхался от отвращения, но не сводил полных ненависти и отчаяния глаз с неприятелей. Будь в изувеченном теле хотя бы капля былой силы, мог погибнуть кто-то ещё, но пальцы закостенели, плечи жгло болью и руки отказывались двигаться.       — Почему с ними? — наконец юноша подал хриплый голос, заставивший вздрогнуть каждого от неожиданности — человеческая речь не вязалась с чудовищным убийством, даже когда была вибрирующей, глухой, лишённой какой-либо интонации. Вопрос явно был адресован второй гарпии, что предпочёл оставаться в стороне, но теперь заинтересовался, неспешно и будто играючи зашагав навстречу.       — Чтобы не лежать в грязи и крови с пробитыми крыльями, — он улыбнулся почти добродушно, но при близком рассмотрении насмешливо, а затем без страха, будучи теперь совсем близко, склонился, удержав зрительный контакт, и прошептал, — чтобы видеть, как это делаете вы. В глазах лесного жителя сверкнуло непонимание, зрачки тревожно забегали в попытке уловить в чужом лице хоть что-то отдалённо напоминающее весомое обоснование умыслов, но выражение недруга оставалось спокойно-безумным, слишком напоказ удовлетворëнным. Лишь одна мысль крутилась в голове при взгляде в красно-розовые подрагивающие радужки. Это не собрат и не человек. Что-то более первобытное и пугающее, слишком навязчиво желающее крови.       Незнакомец прищурился и глянул куда-то вперед, над чужой макушкой. Серое существо поспешило напрячься, обернулось быстро, столкнувшись с расплывшейся перед глазами темнотой и оглушающей болью в виске, увидев напоследок замахнувшегося охотника с булыжником в руке.