Вилирис

      — Рики, мне…              Хао осекся: ему по сути и нечего сказать. Кем надо быть, чтобы глядя в чужие стеклянные глаза говорить банальное «мне жаль»? Ведь оба они знают, кто виновен, а смысла в сожалениях виновного нет.              — Не смей со мной заговаривать, — стиснув зубы, почти прорычал Рики. — Я с самого начала был против твоих идиотских затей и согласился лишь потому, что за тебя просил он. И все для чего? Чтобы теперь он умирал, пока ты тут мнёшься с грустными глазками?              Рики развернулся, чтобы пройти к палате, но в последний момент замер.              — Знаешь, что? Я не собираюсь подтирать тебе сопли — у тебя есть человек, который может это сделать вместо меня. А у него нет никого, кроме меня. Понимаешь? Все это не из-за тебя, все это для тебя. Оглянись вокруг, идиот. Все вокруг страдают не по твоей вине, а во благо тебе. Ты буквально ломаешь жизнь людям.              Дверь в палату хлопнула.       

***

      Больница всегда пахнет приближением смерти. Каждый квадратный метр светлой кафельной плитки пропитан слезами и последними словами, впитавшимися в пол, потолок и стены. Каждая медсестра хранит в своем взгляде осколки воспоминаний о проткнутых капельницами венах и не помогших лекарствах. Каждый доктор похож на другого тремором рук.              Но эта больница не такая. Она стерильна чиста — совсем не то, что больницы, в которых Хао бывал до знакомства с Вилирисом; здесь тепло в меру, и в глазах врачей какая-то проникновенная серьезность, будто им действительно важно выполнить свою работу качественно, будто это и не работа для них, а нечто большее.              Хао страшно.              Он боится, что серьезность в глазах врачей значит не готовность спасать жизни, а осознание безрезультатности любых действий. Он боится стерильности, которая кажется почти бутафорной.              Он боится, потому что не научился еще ценить собственную жизнь. Потому что чужая своей важнее и кажется более значимой. Потому что на месте Гювина должен быть Хао — это было бы правильно. Кто лезет на рожон, тот и с последствиями обязан разбираться.              Но стоит Ханбину возникнуть в конце коридора, как тут же Хао до безобразия эгоистично бросается в его объятия, задыхаясь. Без совести и без разума: только такой человек может позволить себе искать утешения в руках того, кого отталкивал, кому не верил, кого хотел использовать.              Хао готов быть самой последней мразью, если так он сможет получить тепло Ханбина. До знакомства с оружейником безопасность и спокойствие — пусть мнимые и в какой-то степени такие же бутафорные, как стерильность больницы — казались излишком, непозволительной роскошью.              Ханбин показал Хао, что значит быть оберегаемым. Теперь уже плевать, зачем оружейник это сделал, ведь повернуть время вспять не выйдет.              Но если и сдаваться в плен привязанности, то с пониманием простой истины — Хао сам повинен в том, что позволил оружейнику поселиться в своем сердце.              — Ангел, — шепчет Ханбин на ухо, позволяя стискивать себя в объятиях. — Дыши со мной. Все будет хорошо.              Затуманенным взглядом Хао смотрит в его глаза, делает неуверенный вдох и верит.       

***

      По серому непроглядному небу, вид на который открывался с крыши двухэтажной больницы, легко можно было подумать, что Солнце покинуло Вэквон с концами. Близилось мрачное утро. Хао не спал всю ночь, но сна не было ни в одном глазу. «В гробу выспимся», — так часто говорили в трущобах, где на отдых нельзя было выделять необходимое количество времени. Сейчас от этой присказки все нутро Хао горело до озноба; он кутался в казавшуюся бесполезной толстовку, пока на плечи не легла чужая кожаная куртка.              Чиркнула зажигалка. Дым сигареты Ханбина заполнил легкие — на это Хао издал что-то между смешком и всхлипом, направившись к перилам, ограждающим крышу, однако был остановлен на полпути.              — Нет, — глухо выдал оружейник, свободной рукой сжимая его предплечье. Хао не понял причины такой резкой реакции, но перечить не стал и вернулся ко входу на крышу, съехав по стене у двери прямо на холодный бетон.              Ханбин опустился рядом, плечом к плечу.              — Ты злишься, — не спрашивал, утверждал Хао. — Ты должен быть зол.              Вместе с дымом с чужих губ слетел тяжелый вздох.              — Точно не на тебя.              По взгляду читалось: не врет. Хао хотелось почти истерично спрашивать о причинах, но он сдержал столь глупый порыв — не то место, не то время, не те обстоятельства. Если уж оружейник настолько сумасшедший, что не злится на него, то нет смысла выводить его из себя.              — Ты не мог поступить иначе, — удивив, Ханбин повел плечом. — Конечно, у тебя было много вариантов, но я понимаю, почему ты выбрал именно этот.              — Ты все знаешь, — с прежней уверенностью утверждал Хао.              Шелестел ветер. Оружейник почему-то улыбался.              — Не стоит так недооценивать себя. Твоими усилиями и с помощью Рики я понятия не имел о том, что вы замышляете. Иначе мы бы встретились в казино на игре Филда. Не самое лучшее место для свидания, согласись.              Хао фыркнул и тут же до боли закусил щеку. Как бы Ханбин ни пытался успокоить его улыбкой и легкомысленными фразочками, у него не было права смеяться. Не в тот момент, когда этажом ниже врачи боролись за жизнь Гювина.              Затушив сигарету о холодный бетон, оружейник убрал окурок в пачку и заставил посмотреть на себя, осторожно обхватив подбородок Хао.              — Послушай, ангел. Он выживет. Ранение не такое серьезное, чтобы человек вроде Гювина умер. Да и разве сможет он оставить Рики одного?              Имя младшего Шэнь подействовало как спусковой крючок. Хао качнул головой, сбрасывая пальцы со своего подбородка.              — На его месте должен быть я, — пробормотал на грани с шепотом. Ханбин сощурился.              — Откуда ты взял эту глупость?              Хао подскочил на ноги, однако его тут же усадили обратно уже знакомой хваткой на предплечье и тяжелым взглядом.              — Откуда ты взял эту глупость? — повторил Ханбин со сталью в голосе.              — Потому что я втянул его! И его, и Рики — они оба не хотели, чтобы я шел к Филду, но все равно помогли мне, — стиснув челюсти, он втянул воздух через нос и продолжил: — Если бы не я, этого не произошло бы, и…              — Достаточно, — осек оружейник, вынуждая замолкнуть. — Ты сильно ошибаешься, ангел. Я понимаю, почему ты стремишься взять всю вину на себя, но это абсолютно бессмысленно. Целью покушения был не Гювин, а Рики — вернее, не столько сам Рики, сколько сын господина Шэнь, прокурора Вэквона. На таких людей не наводят прицел снайперской винтовки просто так.              — То есть, — Хао сглотнул, — Рики хотели убить из-за его отца?              — Скорее всего. А Гювин… — оружейник перевел взгляд в сторону, но затем вновь посмотрел на Хао. — Не думаю, что имею право размышлять о его глубинных мотивах, однако мне, как стороннему наблюдателю, знакомому с ним не так долго, все кажется прозаически простым, — он усмехнулся, видя замешательство в глазах напротив. — Знаешь, однажды в университете преподаватель по философии сказал на лекции такую фразу: «Чем больше ты делаешь для человека, тем больше ты его любишь».              Перед глазами пронеслись дни, которые они провели вдвоем в скромной квартире Хао. Теперь то время казалось недостижимым и беззаботным, хотя все происходило после вылазки Вилириса на аукцион с последующими взрывом и легким сотрясением мозга.              — Ты, кажется, рассказывал, что пересдавал философию несколько раз, потому что постоянно спорил с преподавателем. А сейчас цитируешь его, — Хао вскинул бровь.              На это Ханбин рассмеялся, запрокинув голову.              — Твоя правда. Это был единственный раз, когда я согласился с ним. Но разве не странно? Кажется, что полюбить должен тот, ради кого многое делают, а выходит наоборот.              На лицо Хао легла тень. Он опустил взгляд.              — Не тому человеку ты говоришь об этом.              Ханбин ничего не ответил, но через долгие несколько секунд осторожно притянул Хао ближе, укладывая его голову на свое плечо. Вновь чиркнула зажигалка.              — Помнишь, как однажды я сказал, что у тебя красивые и лживые глаза? — чуть сдавленно от дыма в легких спросил оружейник. — Они все так же красивы, однако теперь полны непролитых слез. Твоя печаль ведь не только о Гювине, я прав?              Прижавшись щекой к чужому плечу, Хао поджал губы.              — Его звали Мин, — начал он, глядя перед собой. — Я знал этого парня часа два: с той секунды, как нас затащили в одну комнату еще с десятком товаров, и до момента, пока Гонук не вывел меня оттуда. Меня и еще пятерых. Мин не был в их числе, хотя он единственный из нас верил в некое спасение. Он до последнего убеждал нас, потерянных и смирившихся, в победе. Бог знает, откуда в нем были силы не сдаваться самому и не позволять сдаваться другим. Но за ним и некоторыми другими Гонук не смог вернуться. Пятеро спасенных объединились в группу под его командованием, меня завербовал сам лидер Вилириса, а Мина… его купили — я даже не знал, кто. Все это время он боролся за жизнь, и я даже не представляю, с чем ему пришлось столкнуться. Он… он умер на моих руках и заслужил скорби, а я мог только радоваться тому, что личность Гуанруя, которая и так трещит по швам, не была раскрыта. Все заслужили хотя бы пары хороших слов после своей смерти…              — Если позволишь, — затянувшись, сказал Ханбин, — мне кажется, после смерти не все заслуживают хороших слов. Некоторые даже смерти не заслуживают, ангел.              Шмыгнув носом, Хао перехватил сигарету из его пальцев и затянулся самостоятельно, выпуская дым через нос.              — Но Мин, похоже, был достойным человеком, и ты уже произнес в его память хорошие слова. По мертвым не плачут, ангел, особенно когда сам едва жив. Трупам не нужны наши слезы. Только живые нуждаются в собственной скорби.              Воздух в Вэквоне не чист, и легкие будто медленно зарастали тиной.              Самым чистым кислородом в этом городе казался дым Сон Ханбина. В каждой скуренной сигарете оставался его осколок.              В тайне Хао мечтал собрать их все и бережно сложить в свое сердце, как в настоящий четырехкамерный шкаф. Он знает: так делают коллекционеры, помещая дорогущие предметы своих коллекций в серванты, альбомы или просто расставляя их по всей квартире. У него больше нет места, которое с уверенностью можно назвать «своим», потому по-детски жадно хотелось хранить все при себе.              Для Рики личная библиотека всегда была местом спокойствия, где можно ничего не бояться. Проживая в доме прокурора, Хао завидовал младшему Шэню. Глуп тот, кто отрицает в себе желание обзавестись местом, в котором можно быть самим собой. Для Хао такое место пахло бы дымом от сигарет Сон Ханбина.              Вот только Рики из своей библиотеки регулярно спускается в подвал и играет на рояле. При наличии места спокойствия, он все равно раз за разом погружается в скорбь о той, кто больше никогда не услышит его плач.              Зачем?              — Мне интересно, — Ханбин поднес сигарету, зажатую меж пальцев Хао, к своим губам и затянулся, — как бы ты рассказал Сяотин о том, что произошло этой ночью?              Плечи напряглись, и, если бы не рука оружейника, обнимавшая их, Хао бы отстранился.              — Я бы не рассказывал. Зачем спрашиваешь?              — Пытаюсь убедить тебя не совершать необдуманные поступки.              Поморщившись, Хао затянулся в последний раз. Окурок из его пальцев Ханбин забрал и проделал все то же, что с первым.              — Не стоит. Я знаю, что должен и не должен делать. Только скажи мне… — он все же вывернулся из подобия объятия, заглядывая в чужие глаза. — Ты сможешь позаботиться о ней, несмотря ни на что?              Взгляд Ханбина изменился лишь на миг, но не заметить этого было невозможно. Судя по прищуру, оружейник мысленно боролся с собой, пока наконец не проговорил размеренно:              — Хао… помнишь день взрыва на аукционе?              Собственное имя резануло ухо, смена темы сбила с толку. Склонив голову, Хао медленно кивнул.              — Забудешь такое.              — Ночью я пришел к тебе и ответил на три вопроса, — продолжал оружейник, и каждое его слово отзывалось дрожью по телу. — Ты помнишь, о чем спрашивал?              Хао нахмурился.              — Что-то о том, как ты узнал про Вилирис, кажется.              — Все еще хочешь получить ответ на этот вопрос?              Ветер ударил по ушам, оглушая. Хао замер, с сомнением глядя на Ханбина. Та самая правда, которую он не стремился, но хотел знать, наконец оказалась перед ним на расстоянии вытянутой руки. Если при их последнем разговоре он отступил, отложив вопрос о связи оружейника и Вилириса на призрачное «когда-нибудь потом», то теперь, после всего случившегося, он ставил под сомнение тот факт, что это «потом» однажды наступит для него.              Для них всех.              — Да, — слетело с губ, но продолжил Хао увереннее: — Я хочу знать.              Прикрыв глаза, Ханбин кивнул сам себе, точно добровольно сдавался в плен или укладывал голову под топор палача.              — Мне рассказал отец.              — Что? — Хао скривил губы. — Ты издеваешься? Это было очевидно, кто еще мог…              — Дослушай, — осек его Ханбин, поправив свою куртку на чужих плечах. — Он рассказал мне про группировку, которая выступает против местной власти Вэквона, аукционов и деления людей на достойных и товар. Не сказать, что он посвятил меня во все детали, однако я и не расспрашивал. Мне не было важно то, о чем он меня просит — я бы сделал все ради семьи.              Догадки скреблись где-то на подкорке сознания.              — О чем он просил тебя, Ханбин?..              Оружейник поджал губы, невесело улыбаясь.              — Защищать тебя всеми способами.              Пиджак и ключи. Взрыв на аукционе и первый секс. История с ангаром Хикару. Месяц совместной жизни. Скрытые камеры, вскрытые раны из детства, Хюнины, Сяотин, чертовы звездочки, сожженный завод…              Хао подскочил на ноги быстрее, чем Ханбин успел бы схватить его за руку, однако в следующий миг все же был остановлен им.              — Посмотри на меня, — не требовал, просил оружейник, и Хао подчинился, не видя смысла сопротивляться.              — То есть все это время ты…              — Нет. Поначалу мной двигал только приказ отца — отрицать не буду. Однако скажи мне сам, — его холодные ладони легли на щеки Хао, вынуждая сохранять зрительный контакт. — Следуя указанию отца, есть ли смысл спасать Сяотин, обеспечивать ей безопасность и лечение за пределами Вэквона, добиваться личных встреч с тобой?              Что-то казалось странным — конечно, само по себе признание Ханбина уже выбивалось из привычной нормальной картины мира, но было и нечто, не позволяющее Хао просто развернуться и выйти с крыши, сбежав от разговора.              Он скинул с себя руки оружейника и только тогда понял: чужие пальцы едва дрожали.              Скрыв лицо в собственных ладонях, Хао затем запрокинул голову, вглядываясь в серое небо, заволоченное тучами, и не придумал ничего лучше, кроме как вновь опуститься на холодный бетон у входа на крышу.              — Почему? — бесцветно спросил он, глядя на Ханбина снизу-вверх. — Зачем Сон Муну посылать своего сына мне в защитники?              — Я не знаю, — качнул головой оружейник, и пусть в его глазах читалась искренность, Хао не мог принять все за чистую монету. — Мне самому было интересно. В один день я все-таки спросил отца об этом, но он ясно дал понять, что мне знать не нужно.              После минутного молчания, когда Ханбин вновь оказался рядом на бетоне, а меж его пальцев опять дымилась сигарета, Хао рвано хихикнул. Его глаза заволокла пелена: все это время он не моргая смотрел в пустоту перед собой.              — Ты же понимаешь… что это не может не удивлять. Мягко сказано, — голос полнился нотками сдерживаемой истерики. — С чего бы главному оружейнику города охранять кого-то вроде меня? Подожди… — он медленно повернулся, встречаясь взглядами с чужими внимательными глазами. — Все это время Сон Мун знал о Вилирисе? Не просто о существовании Вилириса, но и о его участниках?              Короткий кивок вместо ответа.              — Сон Мун? Главный оружейник города? Самый приближенный к мэру человек? — проглатывая слоги, переспрашивал Хао, и с каждым его словом беспокойство в глазах напротив крепло. — Все это время такой человек знал… и ведь Тэрэ, Джиун и Господин Шэнь с ним сотрудничали, да? — сквозь стиснутые зубы добавил: — Не смей мне врать сейчас. Ты поэтому вечно ошивался дома у прокурора?              — Я не стану врать, — заверил Ханбин, хотя веры в глазах Хао не прибавилось совсем. — Да. Перед уездом из города отец дал мне телефон, который невозможно отследить. Предполагаю, что такой же телефон есть у вашего лидера и Господина Шэнь. Предупрежу твой вопрос: я не общался ни с Тэрэ, ни с Джиуном, хотя со вторым знаком Мэттью с тех времен, когда ты захаживал в «БАР». Познакомиться с ним была его личная инициатива.              Скрытые камеры. Вскрытые раны. Хюнины. Сяотин.       Бар, истерика, правая рука лидера Вилириса.              Хао точно вновь переживал каждую секунду того ужасного дня.              — Когда Сяотин похитили… — слова давались тяжело, язык все лип к нёбу. — Джиун странно говорил о тебе. Тогда мне было не до этого, но сейчас я понял… Ханбин, ответь честно: как на самом деле умерла твоя мама?              Глаза напротив потемнели, как если бы Хао разрезал недавно зашитую рану. Возможно, именно так и было.              — Я, конечно, понимал, что ты мне не доверяешь, но чтобы в таком вопросе…              С губ сорвался смешок.              — Не делай вид, что разочарован.              — Ни в коем случае, — оружейник вздохнул, прикрыв глаза. — Моя мама была в статусе любовницы. Как это часто бывает здесь, в Вэквоне, отец вступил в брак совсем не из соображений любви. В одной из рабочих поездок он познакомился с мамой. Из-за частых командировок жена быстро прознала о любовнице и решила закончить эту интрижку. Своими руками.              — А потом съехала в машине с моста по удачному стечению обстоятельств? — продолжал резать Хао, почти нездорово впитывая каждое изменение на лице Ханбина.              Внезапно он расплылся в улыбке, гася садистическое наслаждение и возвращая в реальность.              — Конечно нет. Отец убил ее. За смерть любви всей своей жизни.              Извинения не ложились на язык. Они звучали бы глупо, хотя на Хао и постепенно накатывало чувство вины за пренебрежение чужой болью.              Ему врали все вокруг. Правильнее, наверное, сказать «не договаривали», но такое условное деление казалось неуместным. Как не назови, факт оставался фактом: вокруг Хао все знали то, что, по-хорошему, должен был знать и он. Более того, он так и не взглянул на картину целиком, ведь сидящий перед ним Ханбин или сам не был в курсе всего, или приберег оставшуюся часть правды на призрачное «потом».              Какого было Джиуну говорить в лицо Хао, что Вилирис копал под Сон Муна, но это не дало никаких результатов? Какого было Тэрэ, который разыграл целый спектакль, только чтобы отправить на воровство ключей от оружейного склада, хотя и он, и Джиун прекрасно знали, что и к ключам, и к складу им может быть обеспечен свободный доступ?              Все это представление было поставлено лишь для одного зрителя. Хао был уверен: ни Рики, ни Гювин, ни Гонук — никто, кроме лидера и его правой руки, не был в курсе сотрудничества Вилириса с Сон Муном и его сыном. Скрывали ли они правду от Хао из-за непредсказуемости его поведения? Или…              — Хао, послушай меня, — затушив бычок о стол, Джиун поймал его взгляд. — И постарайся не делать наоборот, пожалуйста. Держись от сына оружейника подальше. Ни ты, ни я не знаем, что у него на уме и зачем ему сближаться с тобой.              Меж бровей пролегла складка.              Они скрывали не из-за непредсказуемости Хао, а из-за непредсказуемости Сонов. Ни Тэрэ, ни Джиун не были уверены, что им можно доверять на все сто, особенно Ханбину, которого в глаза не видели. Правой руке лидера казалось странным, что сын Сон Муна решил сблизиться с Хао настолько, чтобы проводить с ним ночи. Из этого вытекал один простой вывод.              Никто, кроме Сон Муна не знал и не знает, зачем оружейники помогают Вилирису на самом деле. Потому разумным теперь казалось скрывать сотрудничество от других участников группировки — чем меньше людей в деле, тем лучше. Вполне вероятно, что при таком раскладе никто, кроме Сон Муна не знал и не знает, зачем он приказал сыну защищать Хао: в противном случае, Гуанруя не отправляли бы на аукцион и вряд ли в принципе упускали бы из поля зрения.              От всех этих мыслей, бессонной ночи, туч на небе и недавних событий у Хао разболелась голова. Ханбин глядел на него с сочувствием и сожалением.              — Ты…              — Звучит жестоко, — моментально прервал Хао, отобрав пачку сигарет и поджигая одну из них. — То, что сделал твой отец. Она была его женой, в конце концов.              Возвращение к теме заставило Ханбина нахмуриться. Тем не менее, он смиренно вздохнул и приблизился, чтобы Хао прижал сигаретный фильтр к его губам, позволяя затянуться.              — Я бы поступил так же на его месте, — медленно проговорил он, запустив пальцы в свои волосы. — Кто бы ни навредил моей любви, был бы мертв. Все просто.              Передав сигарету, Хао обнял сам себя и прижался щекой к своему плечу.              — А если бы ты сам навредил своей любви? Что тогда?              — Ты чувствуешь от меня угрозу?              — Что?              — Ты меня слышал, ангел, — затягиваясь, оружейник поймал его взгляд. — Я не боюсь смерти, тем более приму ее, если стану причиной страданий моей любви, но просто так умирать, бесцельно и беспричинно, не вижу смысла. Теперь и ты ответь на мой вопрос: ты чувствуешь от меня угрозу?              Четвертый окурок был отправлен в пачку. Хао заламывал пальцы, чувствуя, как затягивается петля на его шее, затягивается им же, добровольно и осознанно. В Вэквоне нельзя привязываться, если только тобой не двигают мазохистские мотивы, а он никогда не наслаждался ни своими, ни чужими страданиями.              Однако, поднимая глаза, Хао медленно качнул головой и чувствовал себя последним дураком.              Ханбин поджал губы и протянул ему раскрытую ладонь.              — Я позабочусь о Сяотин, несмотря ни на что. В этом и заключалась моя клятва, данная тебе. Даже если со мной что-то случится, ей будет обеспечена безопасность. Однако, — переплетя их пальцы, оружейник чуть сжал ладонь Хао, — прости, но все же главный мой приоритет не она.              Стиснув зубы, Хао поморщился.              — Неужели приказ отца настолько важен, что ты готов пожертвовать собственной жизнью, чтобы сохранить мою?              — Ты так видишь ситуацию? — с чужих губ сорвался смешок. — Пусть будет по-твоему, ангел, мне нет смысла тебя переубеждать. Не после всего, что случилось; не после всего сказанного на этой крыше; не после того, о чем ты просил на кухне в доме Шэней, — пальцами свободной ладони Ханбин обхватил звездочку на шее Хао, разглядывая ее. — Тебе очень идет кулон. Сделаешь мне небольшое одолжение? Не снимай его, пока все не успокоится. Пусть это будет напоминание тебе о приказе моего отца.              Кажется, Хао видел в чужих глазах боль или же просто перекладывал собственные эмоции на оружейника. Мысль о том, что они никогда больше не поговорят наедине, без масок и притворства, живые, скручивала внутренности в мертвый узел. Пока он маялся, не находя места своим чувствам, этажом ниже врачи боролись за жизнь Гювина — вполне возможно, что бессмысленно.              И стоило ему подумать об этом, как стало мерзко от собственной нерешительности и желания сбежать.              — Поцелуй меня, — прошептал Хао едва слышно, не сводя глаз с Ханбина.              Тот опешил, скрываясь за ехидством.              — По-дружески?              — Поражаюсь твоей способности иронизировать в подобной ситуации, — пытался соответствовать Хао, хотя его ладонь, которую держал оружейник, дрожала.              — Просто не хочу позволять тебе играть собой, — с легкой и совсем не веселой улыбкой произнес Ханбин всего в нескольких сантиметрах от его губ. — Даже в подобной ситуации.              Хао нашел в себе силы качнуть головой.              — Я не играю тобой. Не после всего, что произошло, — его ладони сами собой переместились на шею оружейника, отрезая пути к отступлению. — Пожалуйста, Ханбин. Впервые я чувствую, что поступаю правильно. Неужели ты не хочешь?..              Оружейник колебался еще каких-то несколько секунд, прежде чем сдаться в плен мольбе в глазах напротив. Его губы легли на губы Хао осторожно, почти неуверенно, словно до последнего Ханбин сомневался в том, насколько серьезны его намерения.              Однако Хао сам углубил поцелуй, поглаживая большими пальцами чужую шею, и тянулся к рукам, одна из которых обвила талию, пока другая собственнически сжимала бедро. Ни холодный воздух, ни тучи на небе — ничего не перебивало то тепло, которое рождали касания Ханбина. Хао знал, что должен думать о другом, что не имеет права чувствовать себя нужным, что не должен ставить себя на первое место, когда так провинился, а Ханбин точно чувствовал его мысленные метания и сминал его губы настойчивее, заставляя забыться, прогоняя все тревоги из головы и оставляя там только свой образ, окруженный сигаретным дымом.              Отстраняясь на миг, он снова оказывался втянут в поцелуй до головокружения, до нехватки кислорода, но даже не думал отталкивать Ханбина. Происходящее действительно казалось ему правильным, но было и то, в чем он все равно боялся и стыдился признаться даже самому себе.              Хао хотелось, чтобы Ханбин целовал его; он по-настоящему скучал по его рукам и проклинал себя за те глупые слова о дружбе, сказанные в доме прокурора, когда он так старательно стремился оттолкнуть оружейника. Теперь все это казалось самой настоящей глупостью, ведь нигде, кроме как в руках Ханбина, он не чувствовал себя спокойнее и свободнее.              Пусть связь с оружейником и была похожа на удавку, обвивающую шею, по крайней мере, Хао знал, что пошел на это добровольно.              Дверь на крышу распахнулась, когда Ханбин провел дорожку поцелуев от губ к шее.              — Мэттью, — мрачно констатировал оружейник, не отстраняясь. — Как обстановка?              Тот обвел развернувшуюся перед ним картину взглядом и ничего не сказал, однако едва заметно закатил глаза. На это Хао хотелось лишь скривиться.              — Прокурор был здесь. Убедился, что сын в порядке, и уехал опять, черт его знает куда. Операция закончилась. Гювин пока без сознания. Младший Шэнь с ним в палате. Не уверен, но вроде даже не рыдает, — доложил Мэттью, облокотившись на дверь.              Хао хотел было огрызнуться на такие пренебрежительные слова, но сдержался.              — Еще что-то? — спросил Ханбин, взглянув на друга через плечо.              — Твой отец звонил. Что-то срочное. Нужно уехать ненадолго, — расплывчато пояснил Мэттью, очевидно не желая вдаваться в подробности в присутствии Хао.              — С чего бы…              — Ханбин, — перебил его Хао, заставляя взглянуть на себя. — Все в порядке. Я останусь здесь и буду… буду ждать, пока Гювин очнется.              В глазах оружейника читалось яркое сомнение, однако до последней секунды Хао был честен: он действительно собирался остаться в больнице. В конце концов, куда еще ему податься сейчас?              — Хорошо, — Ханбин поднялся сам и помог подняться ему. — Я вернусь, как только смогу. Если что — звони.              Хао кивнул и оставил невинный поцелуй на его скуле, внезапно напомнивший о первых днях знакомства. Похоже, не только он вспомнил об этом, ведь губы Ханбина растянулись в легкой улыбке.              — За что мне это? — прошептал Мэттью, глядя на небо. — Заканчивайте уже, не навсегда прощаетесь же. Чем быстрее уедем, тем быстрее вернемся.              Будто игнорируя друга, Ханбина притянул Хао за талию, целуя по-настоящему, как если бы они действительно прощались навсегда.              Однако все трое все же покинули крышу; Хао вернул куртку Ханбину, и оружейник с недовольным другом вышли из больницы, которая теперь казалась холоднее, чем воздух на крыше. Хао опустился на одну из лавочек в больничном коридоре, запрокинул голову и прикрыл глаза. Бессонная ночь и эмоционально изматывающий разговор сказались, и он почти проваливался в бессознательное состояние, пока телефон в заднем кармане джинс не завибрировал. Хао достал его, даже не думая о том, кто бы мог написать в сложившихся обстоятельствах.              

От: Брайан

«Любишь догонялки?»

«Выходи из больницы»

«Не думаю, что ты хочешь играть со мной»

             Глаза остекленели.              Он прекрасно знал, что бывает с теми, кто не идет на поводу у Брайана Филда, и все равно уехал, загнав самого себя в угол.              Больничные стены давили, приглушенные голоса врачей и медсестер перебивало ускорявшееся тиканье несуществующих часов. Здесь безопасно, но это иллюзорное чувство, готовое рассыпаться на мелкие частицы в любой момент; ему некуда бежать, и никто не поможет, ведь виноват в своем положении только Хао.              За все приходится платить.              Он действовал по инерции: натянул дежурную легкомысленную улыбку на губы и, проходя мимо палаты, в которой ранее заперся Рики, даже не взглянул на дверь; встречавшимся по дороге сотрудникам больницы он вежливо кивал, надеясь не увидеть знакомые лица.              Будь здесь Ханбин, он, конечно, остановил бы Хао, но, должно быть, совсем не просто так сообщения пришли спустя какое-то время после ухода оружейника. Когда ступаешь на минное поле, стоит понимать, что каждый твой шаг может быть последним.              Достигнув выхода и распахнув дверь, он думал, что все будет хорошо: неважно, с ним или без. Гювин пережил операцию, а когда проснется, рядом с ним будет Рики — этих двоих, как и остальных из Вилириса, скрепит на долгие года неприязнь и даже отвращение к неразумному Чжан Хао. О Сяотин позаботятся, она вылечится и проживет счастливую и спокойную жизнь, о которой так мечтала. Ханбин…              Ханбин не выполнит приказ отца, но так ли ценна жизнь Хао, чтобы наказывать сына за ее потерю?              При этой мысли сердце сдавливало.              По крайней мере, он верил, что Ханбин единственный, кто сможет по-настоящему понять и простить его.              В сером утреннем Вэквоне Хао улыбался, напряженный, как заржавевшая пружина. Недалеко от выхода из больницы была припаркована машина, возле которой стоял мужчина — тот самый старший сотрудник казино Хюнинов. В его глазах читалось что-то похожее на сожаление, когда Хао подошел ближе, но мужчина быстро переменился в лице, прежде чем надеть на его голову мешок и достаточно грубо затолкнуть на заднее сидение машины.              Лево. Право. Право и долго по прямой. Лево. Разворот. Долго по прямой. Право.              Ощущение пространства не подводило Хао — машина точно сделала несколько кругов, и остановилась не слишком далеко от больницы. Если назначение мешка на голове было в сокрытии пункта назначения от Хао, то этим людям следовало вырубить его.              Пара секунд тишины, и дверь открылась; его резко вытянули на улицу, почти волоча за собой, хотя в этом не было никакой необходимости, ведь Хао абсолютно не сопротивлялся. Он был готов к казни за свои ошибки с момента вступления в Вилирис или даже с того момента, когда продал самого себя в качестве товара на аукцион. Оставалось лишь принять наказание за свои преступления. В нем не было сожалений, за исключением одного. Все же его смерть принесет слишком много слез, которые ему самому уже не будут нужны. Но тем не менее…              Длинный коридор. Долгая поездка на лифте. Путь знакомый.              Только заведя в кабинет, с него наконец сняли мешок. По глазам ударил свет из раздвижного окна с двумя створками во всю стену. Понадобилось несколько секунд, чтобы Хао смог увидеть двух людей в кабинете.              На массивном офисном стуле свободно расположился Брайан Филд собственной персоной. У левой стены на черном кожаном диване Честерфилд, скучающе подпирая голову рукой, сидела Леа Хюнин.              — Так вот какой ты, Хао, — протянула девушка с легкой ухмылкой. — Брайан не врал, ты действительно красивый. Жаль, что предпочел связаться с террористами. Из тебя бы вышла неплохая секс-кукла.              Что?              — Леа, дорогая, не забегай вперед, — вклинился Брайан, пробегая взглядом по телу Хао. — Для начала стоит оказать нашему гостю теплый прием. Присаживайся, — рукой он указал на стул, стоящий слева от стола.              Его слова разозлили девушку; та подскочила с дивана и толкнула застывшего Хао в спину, вынуждая последовать приглашению Филда.              — Вот и отлично, — она улыбнулась, брезгливо отряхивая ладони. — Теперь мы можем перейти к тому, что ты мне обещал?              — Рано.              Мужчина поднялся и прошел к вендинговому аппарату с напитками, закинул в него пару монет и через несколько секунд вновь сел за стол, шумно открыв банку с газировкой.              — Тебе не хочется насладиться этим моментом? — обратился он к Леа, не притронувшись к напитку. — Посмотри на него. Весь такой напуганный, как подстреленная лань. Разве не прекрасно? Не этого ли ты хотела?              Цокая каблуками по паркету, Леа обошла стол и встала позади Филда, разглядывая лицо Хао с игривой улыбкой на губах.              — В этом что-то есть, — она пожала плечами. — Но не слишком вдохновляет. Загнанные в угол мужчины меня не привлекают.              — Вспомни о Кае и Хи.              Выражение лица девушки мгновенно изменилось, и она отвернулась к окну. Хао будто ударили под дых.              — Ты уже начал дрожать? — с интересом спросил Филд, склонившись над столом. — Боишься за свою жалкую жизнь? Или вспомнил, как чудесен запах горелой плоти?              — Заткнись, — оборвала Леа, и голос ее глухим эхом разнесся по комнате. Повисшую тишину разрезал смех Брайана.              — Приношу свои извинения, дорогая. Заигрался. Вернемся к теме, — он взглянул на банку газировки и подвинул ее ближе к Хао. — Молчишь… В горле пересохло? Угощайся.              Он пытался держаться, но пальцы все равно дрожали, прежде чем обхватить банку. Сладость на языке не перебила подкатывающую к горлу тошноту.              — Так и будешь молчать? Хорошо, — Филд откинулся на стуле, закинув руки за голову. Леа так и осталась у окна, не обращая на них никакого внимания. — У тебя еще будет время поболтать, а пока поговорим мы. Видишь ли, Хао, когда стало известно о трагичной смерти Кая и Хи, Господин Хюнин поручил выяснить обстоятельства Леа. Она очень скорбела по брату и сестре, поэтому начала свое расследование. Представь, какого было ее удивление, когда она выяснила, что ее брат испытывал не самые теплые чувства к ее бывшему жениху… О, ты не знал?              Леа повернулась и, подойдя к столу, оперлась на него руками.              — Кай ненавидел сына Сон Муна, — говорила она, глядя прямо в немигающие глаза Хао. — Отец предложил Сон Ханбину жениться на мне, чтобы укрепить влияние в городе, но тот отказался, неся какую-то чушь, мол, брак без любви его не интересует. Его свободолюбие отвратительно в своей глупости. В Вэквоне есть ряд негласных правил, которым должны следовать все. Если, конечно, хотят жить. Кай хотел показать ему эту правду.              Она вновь прошла к окну.              — С этой информацией Леа пришла ко мне. Неудивительно, — Филд усмехнулся, ни на секунду не сводя глаз с Хао, который все бесцельно смотрел перед собой. — Я лишь немного помог ей, но так мы узнали, что Сон Ханбин на протяжении месяца до трагедии почти каждый день заезжал в спальный район по одному и тому же адресу. Арендодатель — крепкий орешек, но за один сломанный палец выдал нам и имя, и приблизительное описание внешности съемщика. Странно, но он крайне напоминал тебя.              Протянув руку, Филд коснулся головы Хао и разразился хохотом, когда тот вздрогнул.              — По его описанию ты был с темными волосами, а я знал тебя только блондином, поэтому не до конца верил в такие совпадения. Еще и имя выдумал себе другое — умница, хорошо прятался. Но знаешь, кто тебя выдал? Человек по имени Мин тебе известен?              Плечи напряглись.              — Конечно известен, — самодовольно кивнув, Филд продолжил: — Должен признать, для нашего дела это была удача. Пока ты — точнее, Гуанруй — прятался в доме прокурора — точнее, навещал матушку, — Мин, будучи приобретенным семьей Хюнин товаром, удостоился чести испробовать новейший препарат и в состоянии полубреда несколько раз забывался. В такие моменты он мысленно возвращался в прошлое и рассказывал интересные истории. Из них мало что можно было понять, но стоило ему прийти в сознание, как он тут же все объяснил. Не без сломанных пальцев, конечно. Понимаешь, Мина крайне удивил тот факт, что некий Хао, который был когда-то таким же товаром, но сбежал с аукциона, теперь стал Гуанруем, другом сына прокурора. Сожалею, но с твоей стороны было глупо надеяться, что на светских вечерах никто не узнает в тебе дрянь из трущоб.              Голова кипела. Хао старался не дышать лишний раз, иначе, казалось, сосуды в мозге лопнут — настолько сильным было напряжение. Сердце колотилось в ушах, глаза заволакивало цветными пятнами; он не мог зацепиться ни за одну мысль, кроме одной.              Им всем конец.              — Проследить твою связь с Сон Ханбином было несложно, найти доказательства его причастности к смерти Кая и Хи — еще проще. Казалось бы, все улики имеются, можно обратиться к прокурору Шэнь, но… — Филд наигранно всплеснул руками. — Какая жалость. Прокурор Шэнь сам грешен. И представь, как легко было собрать по кусочкам всю деятельность вашей вшивой группировки и сложить одно с другим! Первое похищение товара на аукционе, прокурор бессилен. Через месяц появляется некий Гуанруй, друг сына прокурора. Еще через несколько месяцев в город приезжает сын Сон Муна, заигрывает с Гуанруем на светском вечере, а через две недели происходит взрыв на аукционе. Это не все, ведь до взрыва сын прокурора и его друг якобы уезжали в другой город, и…              — Хватит, — вновь оборвала его Леа; у Филда от болтовни на виске надулась вена, глаза безумно округлились, будто результаты их расследования приводили его в экстаз. — Достаточно. Сколько можно с ним возиться?              — Ты права, — он прокашлялся, поправил воротник рубашки и наигранно вежливо улыбнулся. — Просто подумал, что нашему гостю может быть любопытно, почему он здесь оказался. Стоит ли нам говорить, почему на его месте не сам Сон Ханбин?              — Поймет, если не совсем дурак, — раздраженно бросила Леа, продолжая глядеть в окно.              А Хао понимал: если правда смерти сиблингов Хюнин стала известна их сестре и отцу, ни Ханбину, ни Рики не выйти сухими из воды. Но за обоими стоят влиятельные отцы, что значит с ними нужно действовать осторожно, чтобы не проиграть.              В глазах Брайана и Леа Хао — предупреждение об объявлении войны, легкая мишень, за чью жизнь не будут бороться, на ком можно отыграться. Дальше будет хуже, а смерть Хао в этой истории не имеет цены. Получив приглашение на игру в покер, он был уверен, что сможет отвести взгляды от Ханбина и Рики, даже если придется отдать тело и жизнь; садясь в машину, он надеялся, что сможет обезопасить их, подставившись, хотя уже тогда должен был догадаться, кто виновен в покушении на Рики и в ранении Гювина.              Все, что он делал, не имело смысла.       Ничтожество.              — Ну-ну, не расстраивайся так, — Филд ободряюще улыбнулся. — Попей газировку, сахар повышает уровень серотонина и дофамина. Хотя, погоди секунду… — он перехватил банку со стола и поднес ее Леа, которая выудила из кармана пиджака пакетик и, разорвав его, высыпала содержимое в газировку. Филд покачал банку в руке и поставил на стол перед Хао. — Так вкуснее будет.              Кончики пальцев онемели от холода. Что бы это ни было, Хао не стоило пить газировку, но иного выбора перед ним не было. Ему больше не сбежать, он уже мертв — так плевать, что хотят провернуть Филд и Хюнин. Единственный смысл его смерти теперь — это стать сигналом для Ханбина и Рики к действию. Пусть этот порошок сломает все его кости, превратит мозг в кашу или разъест кожу — он заслужил за свою глупость и наивность.              Сделав пару глотков, Хао наконец чувствует сладость на языке, который едва заметно немеет.              — Леа, дорогая, оставишь нас? — предложил Филд, с улыбкой глядя на лицо Хао. — Сделаю все в соответствии с планом. Возможно, немного импровизации добавлю…              — Делай, что хочешь, — бросила девушка и, будто только этого и ждала, прошла от окна до двери; цоканье каблуков о паркет казалось Хао невыносимо громким. — Неприятно было познакомиться. Насладись последними минутами жизни.              Дверь за ней закрылась, и Филд, поджав губы, покачал головой.              — Очень жаль. Ты сильно ее расстроил. Впрочем, меня тоже. Зачем было столь драматично сбегать с игры? Ты мог бы сказать, что спешишь спасти жизнь своему другу… или ты думал, что спасаешь жизнь своему любовнику? Меня это ранило: я думал, у нас взаимная симпатия. Но я хороший человек, Хао, и не стану грубо судить тебя, даже если ты разбил мне сердце. Так что выбирай: ты, Сон Ханбин или Шэнь Рики.              — Что?.. — слетело с губ, прежде чем Хао успел прикусить язык. В голове мутнело, мысли сбивались в кучу.              — Выбирай, кто умрет. Я повторяю: ты, Сон Ханбин или Шэнь Рики.              Из горла вырвался нервный смех, похожий на хрип.              — Ты все равно убьешь всех.              — Я? Зачем мне это? — Филд почти искренне удивился. — Мне нет дела ни до сына оружейника, ни до сына прокурора. Это касается только Леа. Мне же интересен ты. Вернее… — он сощурил глаза, расплывшись в улыбке. — Мне интересно услышать твой последний вздох. Ты очень сильный человек, Хао, хотя изначально казался мне пустоголовой шлюхой, как многие золотые детки. Таких ни трахать, ни убивать не хочется. А вот кого-то с сильной волей…              — Так убей меня, — уверенно выдал Хао, впервые глядя в глаза Филда.              А у того зрачки расширились.              — Знаешь, ты просто очарователен. Дрянь из трущоб, одаренная завораживающей внешностью. Но ты не должен использовать свои пухлые губки и острый язычок никак иначе, кроме как для ублажения члена.              Осознание окатило Хао ледяной водой. Отчего-то дрожь ударила по телу настолько, что он перестал чувствовать ноги.              И почему ему казалось, что смерть — худший вариант?              — Убей меня, — он дергано покачал головой; брови съехали к переносице, а челюсть свело. — Убей меня, прошу…              Улыбка на губах Брайана растянулась до ушей.              — Обязательно убью, но чуть позже. Играть с трупом не так интересно. Трупы не плачут и не кричат. Так вот, Хао, — мужчина поднялся, обошел стол и остановился за спиной, уложив руки на его плечи. — Расскажи, как много мужчин побывали в тебе? Нет, стой, — пальцы коснулись шеи, надавливая. — Я угадаю. Точно больше тридцати, да? Хотя, тебе нет и двадцати, ты так юн, — он обхватил подбородок Хао, заглядывая в стеклянные глаза. — Когда же был твой первый раз? Ты вырос в трущобах, значит варианта два: отец или помогли друзья на какой-нибудь грязной вечеринке. О, ты вздрогнул. Я прав? Получается, тебе не привыкать. Пей.              Подавляя рвотный позыв, Хао поднес банку к губам и сделал глоток. Газировка, проливаясь по глотке, сжигала чувствительную слизистую; губы начинали неметь.              — Ты уже плачешь? — жалобно надув губы, Брайан стер каплю, оставившую на щеке Хао влажный след. — Еще рано. Ну, ничего страшного. Препарат подействует, станет легче. Тебе и подготовка не нужна будет. Даже если порву тебя, ты и не заметишь.              Вздох застрял в горле.              — Умоляю… — одними губами. — Убей меня, — он снова дергано качал головой, дрожа каждой клеточкой тела. — Пожалуйста, Брайан, просто убей меня.              — Попроси получше.              Мужчина взял его ладонь и недвусмысленно уложил на свой пах.              — Поработай над этим, и я подумаю над твоей слезной просьбой.              В чужих глазах читались насмешка и превосходство — ни одного признака жалости. Сдерживая всхлип, Хао зажмурился.              Скрежет расстегнутой ширинки.              Грубая хватка на запястье.              Хао не думал ни о чем, размеренно двигая рукой. До его ушей не долетали тошнотворные комментарии Брайана, растворявшиеся где-то в воздухе между ними.              Хао мечтал умереть, чувствуя напряжение плоти в своей руке.       Хао мечтал умереть, чувствуя вязкие капли на своих пальцах.       Хао мечтал умереть, чувствуя снисходительные поглаживания на своих щеках.       Он мечтал умереть, чтобы не чувствовать вовсе.              — Раздевайся, — приказал Брайан, застегнув ширинку. Он вновь обошел стол, плюхнувшись в свое кресло. — Ты оглох? Раздевайся.              — Ты сказал, что убьешь меня, если я сделаю это, — бормотал Хао. Искусанные губы дрожали, боль в них не ощущалась, хоть на языке и оседал металлический привкус крови. Он не мог не смотреть на белесые пятна на своих пальцах.              Брайан хохотнул.              — Я говорил, что подумаю над твоей просьбой. Скажу прямо, твои навыки крайне посредственны. Одной работой рукой ты не заслужишь смерть. Выбирай: либо раздеваешься, либо я трахаю твой рот.              Тело двигалось на автопилоте, когда Хао поднялся на негнущиеся ноги, шатаясь. «Из двух зол выбирай меньшее», — говорила Сяотин, когда они оба были детьми и выбирали место работы с условиями чуть лучше, чем убийственные. Он вспоминал работу посудомойщиком в кафе, выпутываясь из худи. Меньшего зла больше нет. Есть лишь мнимое оттягивание неизбежного.              Бросало то в жар, то в ледяной озноб.              — Что ты мне подсыпал? — еле шевеля языком, спросил Хао.              Брайан наблюдал за ним, поглаживая пах через ткань брюк.              — Ничего особенного. Всего лишь интересный препарат, который сделает тебя послушным и расслабленным. Правда, если переборщить с дозировкой, можно захлебнуться в собственной крови и скрючиться на грязном полу туалета. Не слышал о подобных случаях?              Перед глазами плыло.              Мин.              — Не переживай, — усмехнулся Брайан. — Тебе нет смысла думать о последствиях. Ты же все равно умрешь, так какая разница, сколько крови из тебя выйдет?              Прядки челки липли ко лбу.              Брайан потянулся к телефону. На долю секунды показалось, что он собирается заснять на камеру позорный процесс, но мужчина набрал чей-то номер.              — Не останавливайся. Снимай футболку.              Пальцы казались сломанными. Цепляться за края одежды выходило почти так же погано, как цепляться за вертлявую надежду.              — Филд, — раздалось по ту сторону телефонного звонка.              — Здравствуй, Ханбин, — Брайан вновь расплылся в самодовольной улыбке, хищно пожирая глазами замершего перед ним.              Зубы стучали.              — Знаешь, я не жадный человек. Но делиться своими куколками не люблю, — он водил пальцем по столу, театрально хмурясь. — Тем более не люблю, когда моих куколок перевоспитывают.              — Ты говоришь о людях, Филд. О живых людях.              Комнату заполнил смех.              — Забавный ты, Ханбин. Весь в отца. Запомни: людей не покупают на аукционах. Покупают товар, с которым делают все, что душе угодно. Быть моей куколкой — не самая ужасная участь. Хао, расскажи своему благоверному, как хорошо мы проводим время.              С мокрых от соленой влаги губ не слетело и вздоха.              Кто такой Хао?              — Ну же, не молчи, — секундная темнота, и мужчина оказался рядом. — Или тебе помочь?              Толчок. Ватные ноги не удержали тело; полетел вперед, впечатавшись животом в край стола.       Вскрик.       Кислорода не хватало.              — Говори, — хватка на волосах. К лицу приставили телефон. — Забыл наш уговор?              Втянув воздух через неестественно стиснутые зубы, просипел:              — Ханбин… не ищи меня. Это конец. Они идут.              — Вот и молодец, — Брайан прижался губами к чужому виску, после отпустив волосы. Голова марионетки с обрезанными нитями упала на стол мертвым грузом. Телефон полетел в стену и разбился, а звон ударил по ушам, будто разрушился целый город.              Легким движением обмякающее тело перевернули на спину.              — Зачем? — проговорил одними губами.              Брайан сдавил чужую шею на пару секунд. Не для того, чтобы убить — лишь чтобы лишний раз вспомнить о собственном превосходстве, насладившись сдавленным хрипом и закатывающимися глазами.              — Потому что могу. Потому что имею право. И Ханбин поймет меня, если не идиот. Не станет рисковать, не вступит в открытый конфликт и уж точно не разрушит репутацию своей семьи ради такого отброса, как ты, — его улыбка осталась на чужой шее влажным отпечатком. — Прости, куколка, но только я понимаю, в чем твоя ценность. Твоя смерть, твои страдания, твои слезы — это будет венцом моей коллекции.              Трахея заполнилась желе. Прикосновения не существуют. Все, к чему прикасаются пальцы Брайана, перестает существовать — это единственный способ добыть жизненно необходимый кислород, но будучи закатанным в бетон, ты уже не сможешь выбраться. Смерть страшна и неизбежна.              Каждый драгоценный осколок воспоминаний — а таких много, и все они разные по размеру и яркости — окрашивается алым. Телу не больно. Тело не существует.              Не существует и Хао. Он умер еще в пятнадцать лет, когда по дурости напился в компании малознакомых людей и был использован, как одноразовая салфетка.              В полузаброшенном старом доме, где через закрытую дверь слышалась приглушенная музыка, по ушам ударил взрыв, от которого, вероятно, должны были лопнуть окна, если бы все не казались таким нереальным. Перед собой пятнадцатилетний Хао слишком четко видит черты лица своего убийцы. Пальцы бессознательно шарятся по сторонам, и в руках наконец оказывается что-то холодное и похожее по форме на цилиндр.              Рывок.       Зрение прояснилось.              Он все еще в кабинете с черным кожаным Честерфилдом, вендинговым аппаратом и раздвижным окном с двумя створками; он все так же лежал на столе, а оголенный торс не чувствовал холода.              Пальцы его правой руки сжимали металлическую подставку под ручки. С нее кровь капала прямо на грудь. На полу, подобно мешку с овощами, лежал мужчина по имени Брайан Филд. Волосы на его виске слиплись и потемнели.              Прояснившееся на несколько секунд сознание вновь становилось туманным. Пока не забылся совсем, Хао слез со стола; ног он до сих пор не чувствовал, потому осмотрел всего себя, и заметил две тонкие, но длинные полосы, проходящие по ткани его джинс разрезами, а по бедрам под ними — двумя красными ранами.              Глаза на миг прикрылись, так что Хао отвесил себе звучную пощечину и рухнул на колени перед телом Брайана. Ладонь легла на шею мужчины — пульс не прослеживался. Грудь не вздымалась.              Он убил человека.              Не сознавая случившееся как произошедшее с ним, Хао скривился: пронзительный писк разрезал тишину в голове. По ладоням забегали десятки мелких жуков, стремительно продвигающиеся вверх, к лицу. Хао подскочил на ноги, принялся трясти руками, сбрасывая их, пока не ощутил внезапный покой — на его оголенной коже не было ни одного насекомого.              Он убил Брайана Филда.              Взгляд упал на толстовку, лежавшую на полу. Резким движением Хао нацепил ее на себя, запутавшись в рукавах; из ткани выпало нечто и звонко упало на паркет, но он не обратил внимания. Нужно сваливать. Нужно найти свой телефон и позвонить Ханбину. Нужно все исправить. Нужно убить себя.              Убить?              Хао замер посреди комнаты. Тело Брайана Филда оставалось неподвижным.              — Убей себя.              В ушах шелестел знакомый голос. Оглядываясь по сторонам, Хао не мог понять, откуда он исходит.              — Убей себя. Убей себя. Убей себя.              На лице ладони, на ладонях — соленая влага, смешанная с бордовыми каплями. Из носа текла кровь.              — Я не хочу… я не хочу умирать.              — Но ты должен, — настаивал голос. От его громкости Хао скривился, сжался, обхватив себя за плечи. — Ты виноват. Ты должен умереть. Всем будет лучше без тебя. Убей себя. Убей себя. Убей. Убей. Убей.              Из горла вырвался хрипящий крик, заглушая голос.              Все верно.              Шаги вперед давались непросто; каждый из них — как по ярко красным уголькам, но Хао шел. Шел мимо кожаного дивана, мимо тела Брайана Филда, мимо стола.              Остановился он только у раздвижного окна с двумя створками.              По лицу струились слезы, из носа лилась кровь. Вид с высоты двадцать шестого этажа завораживал, манил. В спину будто кто-то подталкивал.              — Давай, — почти кокетливо шептал голос на ухо. — Убей себя. Это наказание за все твои ошибки, — ладонь легла на одну из створок, медленно сдвигая ее в сторону. — За то, что подвергал опасности сестру, — воздух ударил в лицо, обдавая холодом по мокрой коже. — За то, что наивно и глупо поверил в любовь сына оружейника к тебе, — подняв ногу, Хао сделал шаг и оказался на небольшом подоконнике. — За то, что не оказался на месте Гювина, — тело шаталось от каждого дуновения ветра. — За то, что воспользовался моим доверием. Умри, Хао. Искупи свои грехи.              Он заносит ногу над пустотой, делает шаг и в ту же секунду летит вниз.              Спиной назад.              Затылок болезненно ударяется о паркет, сознание почти отключается.              — …с ним? …пульс.              — …на меня!.. здесь…              Последнее, что чувствует Хао — невесомое прикосновение к своей щеке.