Вилирис

      — Я нахожусь в более уязвимом положении, — с уверенностью заявил Хао, сидя на столе и перемешивая палочками лапшу в коробке. — Ты даже знаешь, где я живу.              Ханбин вылез из-под раковины, держа в руках гаечный ключ и вскинув бровь, чтобы окинуть его выразительным взглядом.       — Действительно. И тем не менее, я стою на коленях в твоей квартире и пытаюсь починить трубы.       Парировал Хао усмешкой.       — Это не повод тебе доверять.       Прошло больше месяца с тех пор, как Вилирис устроили незабываемое представление на аукционе. Незабываемое, да как-то быстро про это забыли, и жизнь в Вэквоне продолжила течь своим чередом, разве что новых мероприятий с продажей людей пока не планировалось. Гуанруй с Рики и его верным телохранителем так и покоряли мир за пределами Вэквона, пока Хао отсиживался дома и не отсвечивал. Насколько мог, по крайней мере.       Так долго в этой квартире Хао еще не жил. Ничего не нарушало привычный порядок вещей; у него появилось подобие рутины, и этот факт радовал настолько, что приходилось по несколько раз в день щипать себя, лишь бы убедиться в реальности происходящего. Хао даже не подозревал, что затворничество и отсутствие общения со всеми членами Вилириса станет практически раем на земле, а его подвальная квартира со всеми возможными недостатками превратится в подобие оазиса посреди безжизненной пустыни.       Порой ему снятся смазанные полувоспоминания с аукциона, от которых Хао просыпается внезапно, весь потный и дрожащий. Он не скучает по высшему обществу, не хочет побыстрее вновь влиться в роль Гуанруя, не может даже думать о возвращении к деятельности Вилириса.       Однако кое-что из пентхаусной, богатой жизни Вэквона Хао притащил за собой в мрачную серость спальных районов. Вернее, кое-кого.       В какой момент встречи с сыном оружейника стали чем-то обычным? Наверное, на этот вопрос не сможет ответить ни один из них. Виделись они только здесь, в квартире Хао; приезжал сюда Ханбин не регулярно и поначалу исключительно по «приглашению». Плавно их встречи вышли за рамки простого секса: должно быть, это произошло в день, когда Хао, измотанный двенадцатичасовой уборкой и близостью, задремал, а Ханбин за каких-то двадцать минут всего лишь пожарил яичницу и разбудил спящего жалобами на качество сковородки. На следующий день оружейник привез новенькую, с антипригарным покрытием и, ничего не говоря, засунул в один из кухонных ящиков.       Еще несколько дней Хао, будучи в квартире один, брал эту сковородку и очень долго рассматривал, как будто именно она должна рассказать всю подноготную, все мотивы Ханбина.       Понимания больше не становилось, даже когда оружейник начал проводить в его квартире ночи. Они не разговаривали о Вилирисе, о ситуации в Вэквоне, о любых общественных событиях города — Хао не рассказывал и не спрашивал, а Ханбин и вовсе не касался таких тем. Все их диалоги имели какой-то слишком абстрактный характер для людей, проводящих столько времени в одной квартире: оружейник открыто рассказывал о своей жизни за пределами Вэквона, об университетских друзьях, о Мэттью (с которым, как оказалось, они знакомы чуть ли не с роддома). Хао слушал внимательно, ничем о себе не делясь, но никакой полезной информации из болтовни оружейника не почерпнул. С другой стороны, каковы критерии полезности? Зачем, а главное кому он будет сливать информацию про Ханбина?       Где-то на второй неделе пребывания Хао в квартире, оружейник приехал к нему с ноутбуком и словами:       — Обсуждать фильмы безопасно.       Хао тогда пальцем у виска покрутил и долго упирался, отказываясь от просмотра кино — глупость полнейшая. Если ему что-то и известно о досуге, так это то, что подобным занимаются парочки, коей он и Ханбин не являются ни в одной из существующих вселенных. Тогда оружейник нагло расположился на диване и включил какой-то фильм про апельсины. Хао был уверен, что эта чушь собачья — такой серьезный Сон Ханбин и смотрит нудное кино про фрукты.       Но стоило Хао услышать фразу про странный напиток «молоко плюс», который готовит к ультранасилию, как следующие два часа его невозможно было оторвать от экрана.       — Охренеть, — пробормотал он на финальных титрах. Его глаза были широко распахнуты, а губы так и остались приоткрыты. Он жалости к главному герою не питал — видал таких и не раз, — но невольно переносил его чувства на себя. С привитым отвращением к классической музыке Хао скорее всего вздернулся бы.       — Честно говоря, книга мне больше понравилась, — сказал Ханбин, наконец привлекая внимание к себе, чего не делал все два часа.       Как давно на его губах расплылась такая умиротворенная и довольная улыбка? Откуда на уголках его глаз — глаз, впитывающих каждую эмоцию на лице Хао — взялись морщинки?       Хао было плевать на эти вопросы, он и не задавал их самому себе тогда, лишь впоследствии задумался. В тот момент единственным важным для него было желание поделиться впечатлениями от просмотра, что Ханбин позволил сделать. Они проболтали несколько часов подряд, и все последующие вечера оружейник включал новый фильм. Каждый раз Хао следил за сюжетом с особым интересом — что-то ему могло не нравиться, но все равно завораживало. Он за свою девятнадцатилетнюю жизнь не успел познакомиться со вселенной кинематографа, чего не сказать о Ханбине, который, казалось, все фильмы мира уже видел и порой даже взгляда не кидал на экран. Глаза его интересовались совсем другим.       Пусть у Хао не было детства для чтения книг про добро и зло, любовь и ненависть, друзей и врагов, жизненный опыт выстроил какие-никакие ориентиры и теперь позволял трактовать поведение Ханбина. Еще несколько недель назад «ничего» между ним и оружейником казалось вполне хорошим вариантом. Теперь в мозг то и дело закрадывалась шальная мысль: что, если Хао удастся привязать к себе Ханбина? Плюсов от такой связи он насчитал не менее пятидесяти, над минусами же ломал голову весь вечер и толкового ничего так и не сформулировал. Сложно? Определенно, потому что такие своеобразные, в определенном смысле эксцентричные, гордые люди, как Сон Ханбин, избегают привязанностей. Однако же, стоит им упасть к чьим-то ногам, и едва ли они поднимут голову без разрешения — Хао был в этом уверен, будучи нередким гостем на сборищах подобных Ханбину богачей. Погрешности есть: оружейник все равно не такой, как кто-либо еще во всем Вэквоне, и что творится в его голове — все также загадка.       Думая об этом, Хао пробует курить сигареты оружейника под его любопытным взглядом, но морщится и отдает никотиновую палочку смеющемуся Ханбину.       Хао нравится запах сигаретного дыма, который оружейник выдыхает, запрокинув голову. Это может быть проблемой.       В его квартире Ханбина много — в ванной откуда-то появились вторая зубная щетка и второе полотенце, в корзине для белья иногда лежат чужие вещи, даже в раковине посуды бывало больше, чем нужно одному человеку. Подмечая все детали, Хао хмурился, но ничего не делал. К чему вело его бездействие? Вряд ли к чему-то хорошему, однако…       Объясниться даже перед самим собой и оправдать собственные поступки — та еще задачка. Хао списывал все на наблюдение за врагом, и его рациональность тускнела с каждым днем все больше. Последние попытки к анализу ситуации закончились сомнительным выводом; в дальнейшем Хао лишь плыл по течению, что так ненавидел делать, хоть и делал регулярно.       Его мысли вились вокруг последнего разговора с Хикару и фигуры Сон Муна. Мало ли, зачем главному оружейнику города понадобились телефоны, которые невозможно прослушать и отследить? Не цветочки и фей такие люди обсуждают, хотя какая-то пыльца может и всплывает в разговоре — вряд ли Сон Мун хочет, чтобы его деловую болтовню услышали посторонние. Мутит воду сам или втянул в семейный бизнес сына — не так уж и важно, если подумать. С другой стороны, если Ханбин причастен к чему-то, то, быть может, не просто так трется в спальном районе, задабривает, преподносит сомнительные подарки? Хао такую версию отбросил почти сразу: ну что Ханбину может быть нужно от него? Дел Вилириса в разговорах они не касаются, как и личностей других членов группировки. А если сын оружейника рассчитывает вытащить из Хао информацию подобного рода посредством построения отношений… что ж, он самый настоящий глупец.       А Хао понимал, что Ханбин не такой идиот, каким его хотелось бы видеть. Он точно знает больше, чем говорит. Насколько больше — вопрос без ответа и даже как будто бы риторический. Достаточно принять этот факт, чтобы понимать: сын оружейника ничего не делает просто так. Однако вряд ли он так заинтересован делами Вилириса. Вспоминая разговор при первой встрече, Хао рискованно причислил Ханбина к разряду элитарных богачей, которых по определению интересуют оппозиционные группировки, а по факту возраста он, возможно, любопытствует, во что подобная деятельность может вылиться в принципе. Молодые и богатые всегда держались рядом с революционно настроенными, хоть и едва ли принимали участие в соответствующих мероприятиях, если только с ума не сходили (до чего, как казалось Хао, Ханбину недалеко).       Путанные размышления не давали заснуть ночами. Порой в такие бессонные часы рядом был Ханбин: иногда тоже не спал и что-то печатал в ноутбуке с серьезным выражением лица, иногда преспокойно видел десятое сновидение. Хао приходили в голову шальные мысли. Он брал в руки подушку, нож, пистолет, так беспечно оставляемый оружейником прямо на кухонном столе, и в последний момент откладывал. Спящий Ханбин и бровью не вел, раздражая.       Хао задумчиво жевал похожую на пластмассу лапшу (и даже приправы здесь не помогали), не сводя глаз со спины Ханбина.       — Планы на день?       — Работа, — лаконичный ответ. — У тебя?       — А что, Мэттью плохо справляется со слежкой, раз ты не в курсе? — тоже уворачиваясь от ответа, но в своем стиле, ответил Хао и тут же засмеялся, когда Ханбин одарил его выразительным взглядом через плечо. — Заедешь вечером?       Оружейник молча повел плечом, и Хао продолжил борьбу со своими вкусовыми рецепторами. Он привык к неожиданным появлениям Ханбина здесь и также привык закатывать глаза на упоминание о необходимости поменять замки. Делать что-либо для обеспечения собственной безопасности — значит тратить деньги, причем немалые, что хочется делать в последнюю очередь и о чем Хао, естественно, никогда не говорит вслух. Не хватало еще чтобы оружейник поставил новые замки по своему усмотрению. Вот и пришлось адаптироваться. Помимо очевидного минуса в виде вторжения в личное пространство, к счастью, были и некоторые плюсы: Ханбин умел неплохо готовить (явно лучше хозяина квартиры), был чистоплотным и…       Хао поморщился. Наверное, ему просто нет оправдания.       — Готово, — оружейник поднялся на ноги и повернул ручку крана, из которого без проблем потекла вода. — Гайки неплотно затянуты были. Из-за этого протекала гофротруба, к тому же резьба перекошенная… Кто вообще устанавливал этот сифон?       — Кто-то, кто понятия не имеет, что такое сифон, — пожал плечами Хао. — Какой-то необразованный дурак. Я таких не знаю.       Оружейник усмехнулся и, качая головой, вытер руки полотенцем.       — Возможно, этот человек просто создан для чего-то большего, чем сантехника.       В дверь постучали, и Хао был рад, ведь Ханбин отвлекся и не видел, как чужие глаза распахнулись, а палочки так и зависли в воздухе у открытого рта, обмотанные пластмассовой лапшой.       Открыв дверь и захлопнув ее всего через пару секунд, ни с кем не переговариваясь, оружейник вернулся и поставил два больших бумажных пакета рядом со все также сидевшим на столе Хао. Тот вскинул бровь.       — Что за повод?       — Настроение хорошее, — Ханбин улыбнулся одним уголком губ, выкладывая на стол продукты — овощи, молоко, копченую индейку, яйца, подсолнечное масло — и тут же убирая некоторые в холодильник. — К тому же вчера ты пытался убить меня своим острым локтем, так что я планирую обезопасить себя.       — Спасибо, — слетело с губ прежде, чем Хао успел бы прикусить язык. Дыхание перехватило, но на лице оружейника и мускул не дрогнул. — Проще было пиццу заказать, раз у тебя руки чешутся деньги тратить, — добавил он громче и более безразлично, чем того требовала ситуация.       — Пицца будет вечером. Она очень хорошо подойдет к… — он выудил из пакета стеклянную бутылку. — «Асмодею».       Глаза Хао мгновенно потускнели, подражая темному стеклу. Слова его сквозили уверенным холодом.       — Я не собираюсь пить. Если ты будешь, не смей прикасаться ко мне сегодня.       Пальцы рефлекторно обхватили рукоять ножа, так привычно лежавшего в кармане толстовки. Он не позволял оружейнику заглянуть в свои глаза, лишь гипнотизировал бутылку, как будто мог таким образом заставить ее взорваться и рассыпаться на тысячи мелких осколков, один из которых точно попал бы под кожу Ханбина. Но это фантазии, в реальности тот вероятнее сам разобьет бутылку и скорее всего об голову Хао — за самоуверенность, за высокое самомнение и, проще говоря, чтобы напомнить, кто диктует правила в зацикленном на деньгах мире.       Пальцы сжимали рукоять ножа, и только это мешало им дрожать. Костяшки белели от напряжения.       — Ладно, — безразлично бросил Ханбин. Под пристальным взглядом он отошел к раковине, возле которой стояла подставка для ножей, с характерным звуком вытащил один и вонзил в корковую пробку. Хао молча стиснул зубы, напрягшись всем телом, но в следующую секунду опешивши склонил голову. Точно так же оружейник склонил бутылку над раковиной, выливая наверняка дорогущее вино в водопровод и беспечно насвистывая под нос. Когда последняя капля упала, он выкинул пустую бутылку и смыл остатки вина. — Проблема решена, — Ханбин вдруг нахмурился. — Хао? Ты в порядке?..       Собственное имя бьет по ушам, и он наконец вновь чувствует биение своего сердца. Должно быть, побледнел он, как смертельно больной.       — Да, — на выдохе произнес Хао, обнаруживая щемящую грудную клетку неспособность наполнить легкие достаточным количеством кислорода. — Да-да, все отлично… Ты…       Оружейник оказался рядом незаметно и бесшумно, уложив ладони на чужие предплечья.       — Дыши, — почти приказал он. Хао, встретившись с ним взглядом, подумал, что так и должна выглядеть его смерть — а в тот момент конец жизни казался не столь далеким. — Хао, дыши. Вместе со мной.       Он вздохнул демонстративно громко и тут же выдохнул. Глаза полнились серьезностью, меж бровей застыла складка. Хао не сразу понял, что от него хочет оружейник, но через три вздоха неуверенно попробовал повторить. Со стороны, должно быть, они выглядели глупо: двое взрослых мужчин учатся дышать. Вернее, учится только один, а второй лишь тянет за собой, и не ясно, куда — то ли к спокойствию, то ли прямиком в пекло.       Но у Хао выбора как будто бы не было. В этом состоянии он плохо соображал и чувствовал себя потерянным, слишком уязвим — опасно уязвимым. Терять себя перед Сон Ханбином, который все еще скорее являлся его врагом, чем кем-либо еще, страшно.       А страх делал его послушным.       — Я расскажу тебе сказку, — сказал наконец оружейник, не отстраняясь, когда дыхание Хао пришло в относительную норму, а на его лбу проступила испарина.       «Какая к черту сказка…» — пронеслось в голове, но вслух он сказал:       — Мне девятнадцать, а не девять.       — От шоколада и мультфильмов ты к своим годам не отказался, — усмехнулся Ханбин, напоминая, как пару дней назад они смотрели что-то про длинноволосую, запертую в башне принцессу. Хао беззлобно закатил глаза.       — Давай уже свою сказку.       Ханбин все-таки отпустил его руки и встал сбоку, облокотившись на стол.       — Жил-был мальчик. У него были мама и папа, которые его очень любили. Только папа жил в другом городе и приезжал редко, зато всегда привозил мальчику подарки и сладости. Мама мальчика заботилась о нем, но почему-то всегда переживала. В ее глазах всегда был страх, по ночам она с десяток раз проверяла, закрыты ли двери и окна в доме. А еще она много плакала, но прятала слезы перед сыном. Мальчик по ночам слышал ее всхлипы сквозь дрему.       За окном послышались приглушенные детские голоса и топот нескольких пар ног. Хао хмурился, разглядывая собственные пальцы. Чесались.       — Но мальчик рос в любви.       — О, это так. Порой ему было жаль, что папы нет рядом в самые важные моменты — первая пятерка, первая драка, первая детская влюбленность. Но мальчик знал, что у папы тяжелая работа, и он очень старается, чтобы сын и любимая были счастливы.       Оружейник замолчал. Хао глянул на него искоса, не решаясь задать вопрос и лишь ожидая.       — Однажды ночью мальчик проснулся от грохота, — продолжил Ханбин, сложив руки на груди. — И крика мамы. Он тут же бросился в ее комнату и увидел, что мама пытается закрыться от ударов незнакомой женщины. В темноте практически ничего нельзя было разглядеть, но в нос мальчику ударил неприятный запах железа. Мама, услышав топот детских ног, строго крикнула: «Беги».       — И мальчик побежал?       — Конечно, — в его голосе слышалась улыбка, но ни капли радости. — Он покинул дом и бежал так долго, как только позволили детские легкие. Он не видел ничего вокруг себя, а, когда воздуха перестало хватать, свалился прямо посреди темной улицы. Проснулся мальчик в незнакомом месте, но рядом был папа, который улыбался и гладил сына по голове. «Где мама?» — первое, что спросил мальчик. «Ее больше нет», — ответил ему отец.       У Хао голова разболелась. Он все не мог найти слова, которые подошли бы в этой ситуации, а такого с ним не было уже очень давно. С мыслями проще не было. Казалось бы, Сон Ханбин поднес ему на блюдце кусочек наверняка важной и ценной истории. Приложи Хао чуть больше усилий, надави хоть на самого оружейника — он узнает все подробности и сможет впоследствии использовать честность против рассказчика.       Он об этом и не думал. А единственное, что хотелось сделать в сложившихся обстоятельствах, казалось неправильным, чертовски глупым и путающим и без того запутанные взаимоотношения. Сон Ханбин не помогал. Как настоящий сказочник, он молчал, не задавая наводящих вопросов и не расписывая выводы по пунктам.       Быть может, в этом и заключался его план медленного истязания. В таком случае, Хао был тем глупцом, что уложил голову на плаху добровольно.       — Я не думал, что ты застанешь это, — он покачал головой, мечась между желанием вырвать собственный язык и чем-то похожим на искренность. Хао знал, что честность в Вэквоне не ценится. Всю жизнь только и делал, что убеждался в этом, принял за норму. Однако на двадцатом году повстречал Сон Ханбина, «ненормального» в первоначальном смысле: ломающего все известные нормы одним своим существованием. — Просто… — он взмахнул рукой. — Не переношу алкоголь.       Ханбин все также молчал. От тишины хотелось выть, и Хао принялся перебивать ее.       — Люди, они… не контролируют себя, когда выпьют. Ты и сам знаешь, раз уж знаком с высшим обществом. Позволяют себе лишнее, улыбаются мерзко, трогают без спроса. Я много историй слышал… — он прикрыл глаза и, разозлившись на самого себя, поморщился. — Сука. Ладно, — стиснул зубы. Хао часто замалчивал и успевал остановиться, когда это нужно, но на полуслове обрывать самого себя не умел: раз посмел пойти против собственных принципов, так имей смелость договорить.       Его пальцы давно не касались рукояти ножа — не за чем. Ханбин же взял со стола пачку сигарет и поджег одну, пододвинув ближе пепельницу, которая появилась в квартире Хао вместе с оружейником.       — Я часто пил, когда был подростком, — продолжил он, позволяя дыму заполнять его легкие, пока Ханбин выпускал облака из собственных. — Там, где я рос, подобное не было редкостью. Каждый старался забыться по разным причинам… У меня были друзья. Хорошие друзья. Они всегда знали, где достать алкоголь и где его можно выпить. Сейчас я и лица их не вспомню. Наверное, это даже хорошо, — он запустил ладонь в волосы, с силой сжимая на виске. — Знаешь, пьяным тебе кажется, что все вокруг — твои друзья. Ну, мне так казалось. Всем было весело — мне было весело.       Горло сдавливало. Весь организм был напряжен не то от желания высказаться, не то в попытке уберечь Хао от глупости.       — Один раз я выпил что-то странное, из-за чего совсем потерялся. Я решил прилечь: мы тогда пили в каком-то полузаброшенном двухэтажном доме, и на втором этаже почти все комнаты были заняты трахающимися малолетками и обдолбанными торчками. Но одна была свободна — там я и уснул. Очнулся… если это можно так назвать: я не мог и пальцем пошевелить. Очнулся я… Блять.       Ханбин затушил окурок и поджег вторую сигарету, как будто специально выдыхая дым в сторону Хао. Ладонь оружейника ненавязчиво раскрылась; он сам молчал, но Хао понял и без слов. Поколебавшись, он все же позволил сжать свои пальцы.       Что за бред…       — Очнулся я от прикосновений, — его голос совсем утратил цвет. — Если можно так сказать. Мне было пятнадцать, я был пьяным. Они тоже были пьяными, но их было трое, и почему-то на них алкоголь подействовал иначе. Я… тогда даже сестре не рассказал. Она до сих пор не знает.       И одними губами произнес, ставя точку:       — Никто не знал.       Пальцы холодели, несмотря на тепло ладони оружейника. Хао сглотнул и выдохнул рвано, но бесшумно.       — Ты не говорил, что у тебя есть сестра, — заметил Ханбин.       — Не то чтобы я в принципе много рассказывал, — нервно засмеялся Хао. Он, наверное, заболел, а иначе объяснить помутнение не мог. Совсем самого себя забыл рядом с этим…       Он за такую реакцию был благодарен Ханбину ровно настолько же, насколько ненавидел себя за это.       — Сестра, да. Она мне неродная, но… Там, где я рос, родственные связи не всегда ценятся, — на губах наметилось подобие улыбки.       — Старшая?       — Да. Ее зовут Сяотин. Она… как солнце. К ней всегда тянулись люди. И она очень любит людей. И меня она любила. Любит.       — Поэтому ты не рассказал ей, — не спрашивал, а подтверждал Ханбин. В его голосе Хао послышалось что-то странное, но разобрать оттенки он не смог. — И тебе не страшно?       Впервые с начала разговора Хао посмотрел прямо ему в глаза, не понимая вопрос.       — Ты и сам упомянул про высшее общество и неконтролируемые порывы его представителей.       Хао фыркнул.       — Может я со всеми из них сплю. Откуда тебе знать?       Оружейник скептично вскинул бровь, качнув головой.       — Я думаю, ты очень избирательный.       — Сочту это за комплимент. Или ты так себя нахваливаешь? — он засмеялся, заметив привычное смущение в чужих глазах. — Не задавай мне глупых вопросов про страх, Сон Ханбин. Скажи еще, что переживаешь.       Ответа не последовало — оружейник все также смотрел на него, но на этот раз глаза отсвечивали чем-то непонятным.       Хао на миг застыл, а в следующую секунду слишком резко отдернул руку и слез со стола. Осознание накрыло с головой, и больше ему чесать языком не хотелось. Ханбин не тот, с кем он может делиться секретами, держаться за ручки, строить что-то, напоминающее взаимопонимание. Впрочем, в Вэквоне, да и в целом мире вряд ли найдется тот, с кем Хао мог бы делать все это. Проблема не в городе и не в человеке напротив, а в том, какой путь он выбрал.       — Мне нужно идти, — он подхватил со стула джинсовку. Пока само его естество не воспротивилось, надо было заканчивать. Иначе — фатальная ошибка.       Ничего не объясняя, Хао выскочил из квартиры, хлопнув дверью.       Глуповатая комедия затянулась, и он был тем, кто оттягивал закономерный финал. К сожалению, беспечность неизбежно приводит к смене жанра — правила игры за свою недолгую жизнь Хао выучить успел, но почему-то решил, что имеет право их нарушать.

***

      Сумерки и не думали сгущаться, когда Хао выстукивал особый код по железной двери. В такое время поблизости никого не бывало за исключением ребятни и местных бродяг, но настоящий сброд должен выползти из темных уголков с закатом солнца. Со скукой Хао осматривал серые муравейники, не отличающиеся друг от друга ровным счетом ничем. Буквально на соседней улице однотонную картину разбавляли хотя бы пестрые вывески продуктовых, дешевых салонов красоты и магазины одежды; здесь же внимание привлекала лишь одна, горящая неоново-красным по ночам:       «БАР». Единственное место, куда Тэрэ позволил приходить в рамках задания «залечь на дно».       Он уже хотел было постучать вновь, как дверь распахнулась, и Хао буквально затянули внутрь.       — Не припирайся так рано. В следующий раз не открою, мистер Исключительный.       — Я тоже рад тебя видеть, милая Даен.       Служебное помещение бара представляло собой комнату со всем подряд: шкафы с алкоголем, ящики с закусками, закрытые коробки с неизвестным содержимым, два маленьких холодильника, раковина, уходящая вверх винтовая лестница, сушилка с одеждой… Порой просто пройти здесь и ничего не уронить — невыполнимая миссия, однако сегодня ситуация была не столь критична.       Даен как будто не замечала Хао, принявшись сортировать упаковки закусок (от чего, очевидно, он отвлек девчонку стуком). К своей работе этот ребенок с подвязанным языком относился со всей серьезностью; Хао мог бы наблюдать за ней часами, если бы не рисковал получить по голове пачкой чипсов за такую наглость.       — Брат в зале? — для приличия поинтересовался Хао, подумывая деликатно стащить пакетик соленого арахиса.       — Прибирается, — кивнула Даен. — Просрочка, — добавила она, заметив взгляд Хао.       — Выкидываете?       — Нет конечно. Продаем в первую очередь. Бери один и проваливай уже.       Дважды повторять не надо. Прихватив желанный пакетик, Хао коротко поблагодарил Даен и принялся поспешно забираться на второй этаж по винтовой лестнице, скрытой в углу за шкафом.       Захлопнув люк, он выпрямился и оглядел коридор, освещенный лишь благодаря солнцу за окном. Второй этаж бара — простая квартира, в которой жила семья Ким. На первом этаже, в непосредственной близости с пьяными вэквонцами и литрами алкоголя, зачастую было, мягко говоря, неуютно, но, поднявшись выше, Хао моментально успокаивался. Слева от него была дверь, ведущая в комнату Даен. Чуть дальше — еще две двери; одна вела в ванную комнату, другая — на кухню. С другой стороны была еще пара комнат. Хао знал: та, что справа от него, принадлежит госпоже Ким, матери семейства. Сейчас ее нет дома, ведь помимо семейного бизнеса у женщины есть и другая работа, однако Хао не знал, какая именно, да и никогда не задумывался об этом. Последняя дверь скрывала за собой комнату управляющего баром, брата Даен и, к сожалению, «коллеги» Хао.       Ким Джиуна.       Первое время после прихода в Вилирис Хао много времени проводил в баре, но так ни разу и не побывал в комнате Джиуна, что, впрочем, неудивительно. Они никогда не были друзьями и даже приятелями, и, если бы не Вилирис, должно быть эти двое никогда бы не смогли существовать в одной комнате. Однако с семнадцатилетней сестрой Джиуна Хао смог найти общий язык. Хоть со стороны и могло показаться, что Даен не слишком благосклонна, именно она была той, кто после изнурительных тренировок заклеивала порезы на коже Хао, приносила ему воды и позволяла таскать закуски из подсобки. Даен могла иронично называть его «мистером Исключительным» за то, что он единственный не Ким, которому открыт доступ на второй этаж бара; могла сказать ему «проваливай» или еще какую-то «грубость»; могла кинуть в него пачкой чипсов. Однако именно она была той, с кем Хао был связан чем-то большим, чем притворная вежливость.       Он без стеснения открыл дверь в комнату девчонки и тут же щелкнул выключателем. Здесь, кажется, всегда были закрыты шторы, зато помимо лампочки на потолке было еще несколько источников света — настольная лампа, гирлянда, восковые свечи. Стены были разрисованы случайными надписями и простыми рисунками, а над кроватью висел дорожный знак «стоп». Мебели не так много: кровать, стол и стул, большой шкаф и тумба, но куча мелкого хлама и раскиданная тут и там одежда не позволяли назвать комнату «пустующей». Напротив, она была живой.       Хао скинул джинсовку прямо на пол и плюхнулся на кровать, схватив первую попавшуюся книгу с яркой обложкой и открыв ее на первой странице.       Чтение захватывало с головой и позволяло не думать о четырех телефонах, о пиджаке и ключах, о странной сказке, о Вилирисе и высшем обществе — словом, ни о чем, кроме захватывающих сюжетных поворотов и изложенных на желтоватых страницах судьбах выдуманных людей.       До знакомства с Вилирисом Хао не читал вовсе. В домашней библиотеке господина Шэнь были собраны исключительно самые заумные и вычурно написанные произведения по психологии, политике, философии… Фрейд, Маслоу, Сун-Цзы, Макиавелли, Гегель, Фромм — все эти фамилии он видел на корешках, но никогда не заходил дальше первой страницы. Его мозг попросту не мог воспринять столь серьезную литературу. Хао злился на самого себя и с завистью наблюдал за Рики, который на долгие часы мог засесть на террасе с кофе и «Диалогами».       Откуда книги у Даен не совсем ясно, но Хао предполагал, что все «хочу» девчонки удовлетворял любящий брат. Между прочим, это не самое простое дело даже с учетом того, что семейный бизнес был прибыльным. Хотя район, в котором жила семья Ким, принадлежит к числу «среднячковых» спальных, здесь достать книги — проблема. Как и везде за пределами центра — простых вэквонцев литература не слишком интересует. А у младшей Ким в комнате стояло две стопки потрепанных, зачитанных до дыр книжек про приключения, любовь и дружбу. На их страницах жизнь казалась до глупого нелепой, но от того особо привлекательной. Хао мог часами читать каких-то десять листов, потому что заметки на полях от Даен рождали новые размышления. Ему нравилось осознавать, понимать написанное и проникаться историями наивных персонажей, пусть он едва ли воспринимал их проблемы, как нечто серьезное.       Однако Хао чувствовал. Он сопереживал потерям героев, радовался их успехам, даже улыбался на глуповатых романтических сценах. Пускай наивно и не по-взрослому. Это то, что делало Хао живым.       Потянувшись, он отложил книгу страницами вниз и обратил внимание на то, что за неплотно задернутыми шторами больше не видно солнечного света. Хао прислушался: с первого этажа приглушенно слышалась музыка и еще тише — голоса. Он совсем не заметил, как прошло время, но, кажется, уже наступила ночь. Желая проверить догадку, Хао достал телефон из заднего кармана джинс и в этот момент на маленьком экране высветилось «Гювин».       — При…       — Ты дома? — голос телохранителя заставил Хао насторожиться.       — В баре Джиуна. Что случилось?       Несколько секунд он слышал шум, как будто Гювин куда-то бежал.       — Хао… мы сделаем все возможное, чтобы исправить ситуацию…       — Ким Гювин, — раздельно проговорил Хао, чувствуя подступающую дрожь, — что, черт возьми, произошло?       — Мне звонили из больницы. Сяотин пропала.       Сердце забилось в ушах, и тело затрясло от ужаса. Весь мир остановился. Хао не мог ни вздохнуть, ни пошевелиться. Его глаза не видели ничего, кроме жутких картинок, любезно нарисованных воображением. Ногти впивались в кожу ладоней до красных полумесяцев. Хао не чувствовал боли, даже когда прокусил губу до крови. Вкус железа не отрезвил, лишь больше сводил с ума. По ушам бил голос Гювина, но Хао не слышал ничего. Только крик. Женский крик, не существующий в реальности.       Блядский Сон Ханбин.       Он не помнит, как сбегает вниз по лестнице; не слышит озадаченных окликов Даен; не чувствует бьющего в лицо ночного ветра; не замечает пьяниц, вопящих у входа в бар, поэтому ненароком сбивает одного из них с ног.       Бег. Шум в ушах. Ярость и страх.       А Ханбин встречает его в квартире, как будто ничего не произошло. Конченный отморозок.       Оружейник и слова сказать не успевает, лишь настороженно хмурится, когда Хао бросается на него прямо так, с голыми руками, беспорядочно бросая удары и, конечно, не попадая по цели. Ханбин перехватывает его запястье с легкостью драки между боксером и младенцем. Хао пытается бить в колени, но оружейник блокирует, хватает его и оказывается позади, сжимая чужие предплечья за спиной одной рукой, другой — фиксируя подбородок.       Обездвиженный, Хао загнанно дышит, стиснув зубы до боли.       — Какого черта? — наконец-то спрашивает Ханбин, должно быть чувствуя себя победителем во всех смыслах. В его голосе ни капли страха, и это выводит Хао из себя настолько, что хватка на подбородке не мешает ему почти рефлекторно ударить затылком в чужой нос с надеждой раздробить кость.       Однако физическое превосходство не на его стороне: Ханбин лишь удивленно охает, но руки не отпускает. Вместо этого он в два шага преодолевает расстояние до стола и опрокидывает на него Хао лицом вниз, словно намеренно избегая слишком сильного удара головой о твердую поверхность.       Так ему удобнее сжимать руки, блокировать ноги и фиксировать голову.       Так ему удобнее не дать Хао отомстить.       — Какого черта? — повторяет Ханбин слишком спокойно. Он почти не удивлен — значит виновен.       — Ты, сука, еще имеешь совесть спрашивать? — повернув голову, спрашивает Хао, не видя перед собой ничего. На губах кровь. Прокусил или разбил о стол? — Блядский выродок с золотой ложкой в заднице! Ты мог прострелить мне бошку во сне, но трогать ее не имел ебаного права!       — Сяотин? — с сомнением переспрашивает Ханбин, чем злит только сильнее.       Хао дергает руками в попытке освободиться, но встречает сопротивление. Почти рычит:       — Не смей произносить ее имя, ублюдок.       — Хао, что случилось с твоей сестрой?       — Это ты мне расскажи, — ядовито смеется Хао, сверкая окровавленными зубами.       — Ты действительно думаешь, что все эти недели я ждал откровения, чтобы использовать его против тебя? — прежнее спокойствие сменяется нарастающим раздражением. — Думаешь, я не придумал бы способ быстрее и менее хитроумный, если бы мне нужно было вывести тебя или собрать компромат? Я действительно мог прострелить тебе бошку, и ты при этом остался бы жив — представь, какая прекрасная пытка. А знаешь, почему не прострелил?       Он не договаривает, а Хао не предполагает. Слова Ханбина действуют отрезвляюще. Не настолько, чтобы поверить. Даже не настолько, чтобы успокоиться, но тем не менее Хао коротко говорит:       — Ее похитили из больницы.       Хватка на руках ослабевает, чем Хао моментально пользуется. Выкручивается, пытаясь ударить ногой в грудную клетку, но Ханбин отстраняется быстрее, оказываясь слишком далеко.       — Ты считаешь, это сделал я?       — Не притворяйся идиотом, — Хао щурится, но в драку больше не ввязывается. — Тебе понадобилось несколько часов, чтобы узнать, где я живу, а твой шестерка следил за мной. Тебе ничего не стоило узнать, где она.       Ханбин молчит, пристально вглядываясь в чужие глаза, полные гнева, после чего вскидывает руки. Поражение. Меньше дня понадобилось, чтобы во взгляде Хао погибло все то, что не успело расцвести за этот месяц.       — Если бы ее хотели убить, то сделали бы это в больнице.       — Ты не можешь знать наверняка, — губы Хао растягиваются в мерзкой улыбке. Он стирается с них кровь рукавом джинсовки, пачкая. — Если только сам не приложил руку к ее исчезновению.       Совсем теряя уверенность, Ханбин вновь собирается что-то сказать, но Хао грубо обрывает его:       — Проваливай. И гори в аду, если имеешь к этому хоть какое-то отношение.       А оружейник молча подчиняется.       Оставшись один, Хао всего секунду спокоен. Его взгляд проясняется и падает на все это время стоявшую на столе пиццу. Та самая, которую…       Коробка летит в стену, ее содержимое вываливается и пачкает пол. Следом летит случайно попавшаяся под руку тарелка, разбиваясь.       Тишина.       Кровь во рту и на губах внезапно бьет по рецепторам так, что Хао тошнит, и через миг он уже держится за раковину, выворачивая желудок наизнанку. В шкафчике наверху — перекись. Она точно не лечит травмированную губу, а только разъедает ее, отчего перед глазами стелется пелена, а из глотки вырывается крик.       Коробка. Куски пиццы. Осколки.       Хао ползает на коленках, беспорядочно прибираясь за собой. Влажная тряпка, оттирающая жирные пятна соуса с пола, в какой-то момент окрашивается красным. Губа онемела от боли, но Хао все равно заливает перекисью и изрезанную руку, предварительно достав осколки.       Думая о сигаретном дыме, он достает из кармана противно вибрирующий телефон.       — Я послал за тобой Джея, — без предисловий говорит Джиун. — Возвращайся в бар.       — Нахуй иди, — неровно говорит Хао.       — Или приеду я и выбью всю дурь из твоей пустой головы.       От Джиуна это не звучит, как угроза. Скорее как план на вечер, которому он последует с удовольствием.       Хао слишком хорошо знает, насколько у него тяжелый удар.       Он сбрасывает звонок, сплевывает кровь в раковину и выходит из квартиры.