Ненависть по расписанию

      — Знаешь, хён, — перебирая висящие на плечиках комплекты одежды на «выход в свет», никак не угомонится Чимин, всё продолжая и продолжая ворчать на старшего, — ты мог бы просто вежливо отказать ему на эту просьбу, — доносится недовольный голос из недр гардероба.       Хосок в недоумении вскидывает брови. Расположившись в мягком кресле, он скучающе скроллит новостную ленту, коротая время в ожидании, пока его друг наконец-то соизволит найти подходящий для клуба, в который они собираются отправиться этим пятничным вечером, образ.       — Чимин-а, — в своей привычной манере растягивает слова, перекатывая на языке каждую буковку, — что-то я упустил тот момент, когда ты, совсем обнаглевшая задница, стал ворчать на морозилку, до отказа забитую твоим любимым мороженым! — блокируя телефон, упрекает в шуточной форме. — В таком-то количестве! Ещё и бесплатно! — тараторит Хосок, наблюдая за тем, как блондин выныривает из глубины шкафа, держа в руках два комплекта. — Если тебя что-то не устраивает, то я с радостью обчищу содержимое твоей морозильной камеры, ты только скажи, — едва успевает договорить, как с противоположной стороны раздаётся довольно красноречивое:       — Только посмей!       Чон заливается звонким хохотом, абсолютно не удивлённый реакцией своей персональной королевы драмы в лице Пак Чимина. Нарочито недовольное бурчание блондина моментально сходит на нет, стоит Хоби только заикнуться о том, как долго его допытывал Чонгук, чтобы разузнать, что такого особенного из еды нравится его другу и по какому адресу он проживает, чтобы тайно от Чимина оформить доставку. Как итог: морозилка, до отказа забитая мороженым, которого хватит омеге на три течки вперёд.       — Так говоришь, будто мы первый день знакомы, — приходит время ворчать Хосоку. — Раз десять ему отказал! Он непробиваемый, Чимин-а! — рассказывает одно и то же по которому кругу. — Хотя, знаешь, я даже рад, — ловя на себе презрительный взгляд одних карамельных глаз, омега хитро прищуривается и продолжает: — что Чонгук-и откормит тебя. Хоть кто-то! Наконец-то! — Хоби недвусмысленно играет бровями, едва уворачиваясь от летящей в его сторону декоративной подушки.       Со дня происшествия на льду прошло уже больше недели, и за всё это время Чимин так и не придумал, как справиться с той катастрофой, которую воссоздал альфа, бесцеремонно ворвавшись в его тихую мирную жизнь.       Чонгука, кажется, произошедшее и вовсе не поколебало. Потому что лживые слова омеги о том, что он якобы ничего не почувствовал, покромсала на куски та злосчастная фотография, которую Чимин необдуманно скинул в чат.       Расценивать этот жест в ином контексте не то чтобы не получается — это в принципе невозможно. Каждый альфа знает, в какие моменты омеги нуждаются в их личной одежде, являющейся первостепенным скоплением феромонов. Абсолютно такой же эффект произвела бы фотография гнезда, в котором по канону присутствуют личные вещи объекта воздыханий.       И тем не менее со стороны хоккеиста не последовало каких-то напористых, вызывающих поступков и действий. Даже в той же переписке, которая по большей части основывается на вопросах о самочувствии фигуриста, Чонгук не выходит за рамки приличия. Вообще за какие-либо рамки, несмотря на увиденную фотографию, которая даже самому глупому и несмышлёному человеку дала бы понять, в чём кроется загвоздка в сложившейся ситуации.       Мороженое стало наивысшей планкой. Рассказ Хосока о том, как настойчиво Чонгук выманивал у него информацию, добил окончательно. С одной стороны, мило и невинно, с другой… альфа явно что-то замышляет. Его обходительность и галантность нисколько не отменяют того факта, что он знает всю подноготную омеги.       Он знает, что Чимин солгал ему. Это определённо должно волновать. Это и волнует, но только в совершенно иной направленности. Будто Чимин — маленькая глупая зверушка, а Чонгук — оголодавший хищник, вышедший на охоту. Вот как это ощущается сейчас. Забавной игрой. Невинной шалостью. Только вот у этой невинной шалости, по предчувствиям омеги, будет далеко не самый забавный и невинный исход.       Чем Чимин руководствуется, собираясь на вечеринку, на которой будет присутствовать тот самый оголодавший хищник, вышедший на охоту, не совсем понятно. Будто все стадии принятия неизбежного пройдены. Вопрос заключается в другом: по-прежнему ли альфе нужна эта игра в кошки-мышки? Потому что Чимин до сих пор не уверен в правильности своего решения, зная, насколько прискорбным станет окончание этой незатейливой игры (преимущественно для его извечных установок, воссозданных в голове).       Хоби будто читает мысли, наблюдая за тем, как блондин беззастенчиво раздевается перед ним, примеряя выбранные вещи:       — Чимин-а, а ты вообще уверен, что это хорошая идея? Ну, идти, зная, что там будет твоя персональная катастрофа? — чуть приглушает голос, обращая больше внимания на человека перед собой, нежели на те брюки, в которых он сейчас крутится перед зеркалом, спрашивая мнение, как они смотрятся на его отменной заднице. Как будто Чимин сам не знает, что, что бы он ни надел, всё на нём будет смотреться великолепно.       — Я уже ни в чём не уверен, Хоб-а, — отлынивает от поставленного вопроса, потому что, сколько бы ни пытался разобраться сам, не может дать на него однозначный ответ.       Неделя больничного прошла... дерьмово. Да, фигурист отдыхает и восстанавливается, идя на поправку. Да, теперь он может не беспокоиться о том, что из-за грядущей течки свалится в обморок в общественном месте. Потому что Чимин отдаёт предпочтение нахождению в своей милой уютной обители. Но изо дня в день единственный, о ком может думать омега — Чонгук. Альфа, которого Чимин уже давно нарёк своим, несмотря на глупый, необдуманный поступок с отказом.       Вещи хоккеиста хватило буквально на три дня, ведь блондин носил её не снимая. Жадный омега поглотил восхитительные феромоны с каждого возможного участка ткани. Что не могло не усугубить ситуацию. Особенно сейчас, когда до течки осталось буквально два дня и мыслить здраво, не руководствуясь бурлящими гормонами, стало в принципе невозможно.       — Я, знаешь, просто беспокоюсь о том, как бы ты не пожалел об этом, — уклончиво говорит Хосок, одобрительно покачивая головой на образ, который блондин спустя полчаса ворошения полок в гардеробе, наконец, подобрал для себя.       Пак недоуменно вскидывает брови, встречаясь с тёплым взглядом друга в отражении зеркала. Оборачиваясь и упирая руки в боки, Чимин с лукавым прищуром спрашивает:       — Хосоки-хён, не ты ли две недели назад читал персонально для меня лекцию про чёртову физиологию? Про то, что, куда бы я ни сбежал от альфы, меня всё равно будет притягивать к нему, как магнитом? — парирует фигурист. — К тому же я ещё ничего не решил. Может, просто верну ему вещь, и на этом мы разойдёмся, — говорит таким тоном, будто пытается уверить в этом до смешного глупом предположении самого себя, а не лучшего друга.       Лучшего друга, у которого, впрочем, не находится никаких цензурных слов, чтобы прокомментировать реплику. Ибо если Хосок начнёт говорить о том, что Чимин в очередной раз пытается обдурить своего внутреннего волка, то вряд ли у него получится снова увернуться от летящей в его сторону подушки. Ему вполне хватило одной.       — В любом случае не пей много, ладно? — спрашивает и выдыхает то ли удручённо, то ли устало. — И держись рядом со мной. Там будет вся хоккейная команда. А у тебя течка через два дня. Как мне не волноваться за тебя, Чимин-а?       Зная друга, он всё равно сделает так, как хочет. И вопрос тут касается не только альфы-катастрофы. Чонгук никогда не казался Хоби плохим, несмотря на все высказывания омеги. Несмотря на все их перепалки и ругань, которые по большей части провоцировал сам Чимин. Просто потому, что команду хоккеистов перевели на некоторое время на их ледовую арену. И им пришлось уживаться под одной крышей. Сам факт нахождения, как он всегда выражается, «потных вонючих щенков» претит фигуристу. Чимин всегда хаотичен и склочен, когда дело касается альф и отношений с ними. Конечно Хосок будет переживать.       — Мне кажется, ты принимаешь меня за кого-то другого, — ворчит Пак, усаживаясь за туалетный столик, чтобы привести лицо и волосы в порядок. — Со мной не случится ничего из того, чего ты опасаешься. Обещаю, — лаконично отвечает Чимин, желая как можно скорее закончить разговор на эту тему.       Игнорируя задумчивый взгляд, обращённый в его сторону, Чимин, намеренный сгладить всевозможные углы и состроив ангельское выражение лица, говорит:       — Прости за долгое ожидание, хён-и. Можешь скоротать время за поеданием мороженого, — звонко хохочет, глядя на то, как Хосок закатывает глаза.       — Как будто я ждал разрешения, заносчивая ты задница! — бормочет Хоби, поднимаясь с кресла. — Я бы так и так обчистил твою морозилку, Чимин-а, — растягивая каждое слово на языке, уведомляет старший, расхаживая по квартире друга, как по своей собственной.       Благо, мороженое действительно сглаживает углы, позволяя Чимину собраться в относительной тишине. Ведь голову по-прежнему занимают мысли об одном конкретном человеке.       За всю неделю больничного не прошло ни одного дня, когда бы омега не думал о хоккеисте. Та злополучная переписка так вообще неоднократно становилась причиной его горячечного наваждения, особенно перед сном. Не то чтобы омега как-то пытался бороться с тем маленьким хаосом в своей голове, эпицентром которого с недавних пор стал ненавистный альфа. Либо потому, что у него не осталось никаких сил бороться со своей животной сущностью, либо потому, что Чонгук не так уж и ненавистен блондину, как тот пытается себе внушить. Хотя, очевидно, совокупность обоих вариантов является причиной его головной боли и бесконтрольного стремления увидеться с альфой снова.       Стал бы он в здравом рассудке собираться на вечеринку, где помимо остальных фигуристов будет присутствовать злосчастная хоккейная команда?       Ни за что.       Ладно. Может быть. Но это не точно.       Чимин не хочет загадывать, чем закончится сегодняшний вечер. Как минимум, им нужно поговорить. Как максимум, омега хочет воплотить все свои фантазии касательно альфы в реальную жизнь. Но это только в том случае, если вдруг звёзды совпадут. Или, например, если Чонгук откинет свою внезапно организовавшуюся натуру джентльмена и проявит привычную для него нахальность и грубость. Из своей инициативы Чимин ничего не станет делать. Разве что только чуть подразнит. Как будто ему было мало случая с Ыну, чтобы удостовериться, что Чон, в общем-то, действительно ревнует.       Если уж звёзды этим вечером соблаговолят, блондин не станет снова упускать шанс.       Правда ведь?

❦

      Правда.       Хвала небесам! В этот раз слова Чимина оказываются правдой.       Хотя бы те слова обещания, которые были даны Хосоки-хёну о том, что он не будет злоупотреблять алкоголем и отходить от старшего слишком далеко. До поры до времени.       Слова касательно альфы, к превеликому сожалению блондина, не потребовалось ни то что не использовать — лишний раз обмозговывать их суть. Потому что капитана хоккейной команды на вечеринке просто-напросто… не оказывается? Это реально вообще?       Неудовлетворение и досада заполоняют собой слегка помутнённый от коктейля рассудок, поэтому Чимин не придумывает ничего лучше, чем заказать им с хёном ещё по одному. Раз терять ему сегодня нечего, блондин абсолютно необдуманно решает сгладить своё неудовлетворённое из-за неслучившейся встречи с ненавистным альфой состояние алкоголем и безудержными танцами с драгоценным хёном.       Пренебрегая просьбой доктора и Чонгука ограничить физическую нагрузку как минимум на две недели, Чимин пробирается сквозь шумную разгорячённую толпу к бару, чтобы сделать новый заказ и отправиться на танцпол.       Миленько улыбаясь бармену, Пак делает заказ. Присаживается на высокий стул. Вынимает из кармана телефон, чтобы скоротать время за просмотром новостной ленты. Пальцы непроизвольно набирают в поисковике первые буквы никнейма одного конкретного человека. Последний раз Чонгук был в сети вчера вечером.       Чимин довольно ощутимо закусывает нижнюю губу, перечитывая их диалог за прошедшую неделю.       «Как твоё самочувствие?», «Не забывай прикладывать компресс», «Сладких снов, принцесса».       По большей части разговор строился на основании произошедшего падения и его последствий. Ни разу с того вечера, когда фигурист отправил свою недвусмысленную фотографию, от Чона не приходило сообщений с подобным контекстом. Вообще какое-либо упоминание, даже вскользь, про толстовку, которую Пак выманил совершенно нечестным путём.       «Тебе идут мои вещи».       Эти слова навсегда отпечатались на подкорке сознания. Всякий раз, когда омега удовлетворял себя игрушками или пальцами — неважно, — прокручивание в голове этой фразы доводило его до сладострастного пика. Даже сейчас низ живота обдаёт пламенным жаром, в то время как к коже приливает кровь, из-за чего она покрывается спелым румянцем. Крайне сложно контролировать себя, свою животную сущность, которая и без того находится в крайне уязвимом состоянии из-за скорой течки. Поэтому блондин благоразумно блокирует телефон. Во избежание непредвиденных обмороков, так сказать.       — Пожалуйста, Ваш заказ, — хрипловатым, вкрадчивым голосом произносит альфа-бармен, игриво подмигивая.       Чимин вежливо благодарит, но флиртовать не спешит: ему неинтересно это. Неинтересны другие альфы в принципе.       Захватывая губами трубочку именитого коктейля, блондин неспешно потягивает алкоголь. Сделав пару глотков и отпустив из плена своего рта коктейльную трубочку, уже было собирается спуститься с высокого барного стула, возвращаясь к хёну, но ему не позволяет этого сделать пара ладоней, опускающихся на наполированную поверхность стола по обе стороны от омеги.       Затаивая дыхание, Чимин чуть поворачивает голову вбок. Несмотря на то, что прекрасно знает, кто является владельцем этих рук, всё равно решает удостовериться. Мало ли, его воспалённый мозг решил воссоздать желанный образ в донельзя правдоподобной галлюцинации.       Длинные узловатые пальцы с парой колец-печаток, бронзовая кожа, под которой бегают змейками иссиня-изумрудные вены. Но, конечно, самое главное — феромоны. Это точно Чонгук.       Ощущая затылком тёплое дыхание и превосходный аромат, исходящий от его альфы, омега блаженно прикрывает веки, жадно втягивая восхитительные феромоны носом, как будто до этого у него и вовсе был ограничен доступ к кислороду.       — «Секс на пляже», — усмехается, обдавая порозовевшее ухо блондина хриплым шёпотом. — Как тривиально, — бархатный смех оседает на разгорячённой коже колкими мурашками, пробирающими до самых костей.       Фигурист даже не шелохнётся. Всё внутри стягивается в тугой узел, напрягается в ожидании дальнейших действий со стороны хоккеиста. Хотя на самом деле одного его присутствия уже достаточно. Достаточно для того, чтобы Чимину крышу безжалостно сорвало с петель.       Чонгук, отнимая одну из ладоней от барного стола, укладывает её на спинку стула, на котором сидит фигурист, прокручивая сидение на сто восемьдесят градусов. Оказываясь лицом к лицу с милым маленьким омегой, хоккеист склоняет голову чуть вбок, хищническим взглядом блуждая от белокурой макушки до полных губ, покрытых полупрозрачным декоративным блеском.       Прямо-таки ангел. Если, конечно, не углубляться в подноготную этого ангела. Иначе тут же станет ясно, что от ангельского в омеге разве что внешность. Благо, Чонгук уже разобрался, что кроется за невинным образом.       — Настолько же тривиально, как не предупредив подходить со спины, — парирует Чимин, профессионально надевая на лицо беспристрастную маску.       Будто внутри него не взрываются чёртовы фейерверки из-за внезапного появления ненавистного обожаемого альфы.       — Я, может, испугался, — вскидывая точёную бровь, нарочито укоризненным тоном говорит блондин, беззастенчиво разглядывая красивое лицо перед собой. Как ни в чём не бывало, цепляет губами трубочку, неспешно всасывая новую порцию алкогольного напитка.       На что губы альфы расплываются в самодовольной ухмылке. Ох, кажется, сегодня Чон Чонгук забыл прихватить с собой амплуа джентльмена, представая перед фигуристом в своём привычном образе нагловатого сорванца.       — Не думаю, что тебя, принцесса, так просто можно испугать. Во всяком случае, пока я не приобрету вид крови, вряд ли ты станешь меня страшиться, — чуть отклоняет голову в сторону и произносит слова в аккурат над небольшим ушком.       Не то чтобы музыка играет настолько громко, что сказанного в обычном формате было бы не различить, но Чона, кажется, это не шибко-то и волнует.       Чимина, в общем-то, это тоже не волнует. Непроизвольно склоняя шею немного вбок, фигурист подставляется под каждое его движение. Не может устоять. Не хочет, если уж говорить более откровенно.       Алкоголь, гуляющий в крови, наступающая на пятки течка и поглощающее чувство тоски за альфой вынуждают Чимина как никогда остро чувствовать себя уязвимым. Уязвимым и маленьким. Особенно в той позиции, в которой он находится сейчас: под навесом громоздкого тела, в клетке из сильных рук, под прицелом беспросветно чёрных глаз, затягивающих на свою глубину, словно завораживающий своей красотой и неизвестностью космос.       — Смотрю, ты сегодня решил побыть плохой принцессой, м? Разве доктор не предупредил тебя, что нужно снизить нагрузку для полного восстановления? — всё сыпет и сыпет вопросами, безо всякого смущения разглядывая раскрасневшееся личико фигуриста.       Взгляд Чонгука сегодня совершенно иной. Знающий. Ещё бы он не был таким после того, что Чимин натворил.       Омеге вдруг становится интересно, как альфа отреагировал на ту селку. Был ли он шокирован или это нисколько не удивило его? Потому что Паку отчего-то кажется, что Чонгук прознал о его лжи в тот же самый момент, когда Чимин нагло солгал, глядя ему в глаза.       Что было дальше? Что он сделал с этой фотографией? Успел ли он её сохранить? Если да, то разглядывал ли он её для того, чтобы, например, возбудить себя? Ублажал ли он себя так же, как ублажал себя Чимин, рассматривая его фотографии в открытом доступе?       Пак отчаянно хочет знать ответы. Но куда больше он хочет, чтобы те оказались положительными. До чего эгоцентричный малый.       — Я был хорошей принцессой всю неделю, прилежно соблюдая все рекомендации врача. Нахождение здесь и это, — салютует бокалом с коктейлем, — мой маленький утешительный приз, — невинно пожимает плечами и забавно морщит миниатюрный нос, чем вызывает улыбку на лице хоккеиста.       Между их лицами безбожно малое расстояние, позволяющее Чимину с лёгкостью разглядеть в глубоких чёрных безднах собственное отражение. Смоляные кудри, красиво опадающие на лоб и веки, мягко колышутся, перетягивая всё внимание на себя.       — Ты закрасил чёлку, — щебечет фигурист, безбоязненно протягивая ладонь к одному из локонов, чтобы в невинном жесте накрутить прядь на палец. Это происходит самой собой, необдуманно. Желание касаться с каждой минутой, проведённой рядом с альфой, возрастает в геометрической прогрессии. И не то чтобы Чимин пытается сопротивляться ему.       Чонгук, толкаясь языком во внутреннюю сторону щеки, потяжелевшим взглядом прослеживает за каждым движением омеги. Позволяет ему эту маленькую шалость. Будто они старые добрые друзья, а не заклятые неприятели.       — Нравится? — спрашивает забавы ради. Совсем не ожидает, что фигурист задумается над ответом.       — Да, выглядит симпатично, — отпуская смоляную спиральку, беззастенчиво говорит Чимин. Цепляя губами коктейльную трубочку, вскидывает точёные брови, глядя прямиком в чуть округлившиеся от удивления глаза. — Ты спросил, я ответил. Почему удивляешься? — алкоголь развязывает язык, что позволяет омеге откровенно флиртовать и кокетничать.       Альфа неоднозначно пожимает плечами, задаваясь вопросами:       — Может, потому, что я ненавистен тебе? Странно получать комплименты от тех, кто питает к тебе неприязнь, не так ли? — растягивает губы в своей привычной самодовольной усмешке.       Чонгук знает, что поймал его с поличным. Как знает и тот факт, что совсем не ненавистен омеге.       Пак впервые за их недолгое нахождение вместе отводит взгляд в сторону. Потому что парировать нечем. Осознание того факта, что альфа при первой же возможности сожрёт его с потрохами, отпечатывается на щеке звонкой пощёчиной. Увы, она не отрезвляет.       — Ответь мне честно, принцесса, — просит хоккеист, непозволительно низко склоняясь к порозовевшему ушку омеги. Ощущая, как замирает дыхание блондина, что в очередной раз подтверждает его догадки, Чонгук, едва ли не касаясь губами белокурого виска, задаётся единственным волнующим в данную минуту вопросом: — Сколько в тебе коктейлей?       Предельно близко. Расположение их тел и лиц буквально кричит о том, что они куда больше, чем неприятели.       Чимин через слои одежды может ощущать исходящее тепло от крепкого тела. Восхитительные феромоны окутывают рассредоточенное сознание, словно невесомая шёлковая вуаль. Нарастающий жар в самом низу живота посылает короткие импульсы прямиком в постепенно превращающийся в желейную субстанцию мозг, не позволяя ясно мыслить.       Собственные феромоны, смешиваясь с феромонами альфы, раскрываются каким-то невероятным букетом ароматов, увековечиваясь в памяти как нечто запредельное. Именно в этот момент до Чимина доходит вся суть махинаций хоккеиста: он поглощает его феромоны, пробует их, смакует, с каждым наклоном головы сокращая расстояние до минимума.       Потому что омега не принял таблетки. Потому что от него в преддверии течки этими феромонами буквально разит.       — Это второй, — честно отвечает блондин. Голос его подрагивает, когда он замечает, как радужная оболочка чёрных глаз напротив вспыхивает огненно-золотистым.       Альфа почувствовал его. Спустя столько времени Чимин, наконец, позволил этому случиться, намеренно не приняв подавители. Что в конце концов позволило доказать, что Вселенная не совершала никаких ошибок, столкнув между собой их жизни.       — Я не пьян. Если ты вдруг подумал об этом, — уточняет, отчаянно пытаясь сохранять непринуждённый вид. В его случае шанс захмелеть от дурманящей концентрации феромонов выше примерно в миллион раз, нежели от смеси водки с персиково-цитрусовыми добавками.       Абсолютно понятно, что атмосфера постепенно накаляется, ведь животные сущности поймали между собой ту особенную связь. Сколько времени потребуется человеческим сущностям, чтобы прийти к разрешению этой маленькой «катастрофы» — уже совсем другой вопрос. Притирки по большей части лишь игра.       — Хорошо, — лаконично отвечает Чонгук. — Хочу покурить. Составишь мне компанию? — предлагает, снуя марким цепким взглядом по заалевшему личику.       Радужная оболочка глаза совсем скоро приобретает свой привычный цвет, что немного успокаивает омегу.       Тот, в свою очередь, покачивает головой в знак подтверждения. Даже не раздумывает над ответом. Что приводит альфу в полнейший восторг. Прелестный, нуждающийся омега. Чонгук ждёт не дождётся момента, когда сделает его своим. Что в конечном итоге является лишь вопросом времени.       — Хосоки-хёну нужно отнести коктейль, — щебечет Чимин, уводя плечо в сторону барного стола, на котором нетронутым стоит второй заказанный омегой алкогольный напиток.       — Никаких проблем, — коротко соглашается альфа.       Щёлкая пальцами, обращает внимание бармена на себя. Вынимая бумажник из заднего кармана, расплачивается за оба коктейля, чем вызывает на губах омеги озорную ухмылку. Большой самодовольный альфа платит за Пака, словно он тут старший. Чимин теперь может называть его оппой, хах?       Подхватывая изящный стеклянный бокал со стола одной ладонью, свободную ладонь протягивает в сторону маленькой ладошки омеги. Нежно переплетая их пальцы в замок, Чон, снова склоняясь над белокурой макушкой, лаконично говорит:       — Веди.       Вот так просто и легко. Будто всё уже давным-давно предрешено. Будто всем давно понятен сегодняшний исход событий.       Помогая блондину спуститься с высокого стула, Чонгук следует позади, как сторожевой пёс, охраняющий своего хозяина. На них смотрят. Нет-нет. На них пялятся. Пялятся на их переплетённые в замок пальцы, наверняка недоумевая, почему такой горячий парень возится со склочной сукой по имени Пак Чимин. Альфе нет никакого дела до косых взглядов и гнусных перешёптываний, обращённых в их сторону. Сверкает своими чёрными глазами, осаждая всех, кто как-то пытается задеть своими нелицеприятными высказываниями в их адрес.       Салютуя старшему в окружении других фигуристов и хоккеистов коктейлем, Чонгук вручает тот Хосоку, обмениваясь с ним любезностями. В то время как Чимин едва заметно пожимает плечами, отвечая тем самым на недвусмысленный взгляд лучшего друга, читающийся как «где угодно, но только не здесь, пожалуйста». За кого Хоби его принимает? Совсем дурной, что ли?       Закончив вести «светскую» беседу, они меняются местами: теперь альфа ведёт за собой омегу. Прямиком на открытую террасу на крыше клуба. На которой так кстати не оказывается ни души.       Толкнув рукой тяжёлую железную дверь, Чонгук неспешно следует к ограждению, где открывается живописный вид на ночной мегаполис. Только тогда альфа отпускает маленькую ладошку из своей.       Чимин не показывает этого. Но разрыв тактильного контакта удручает его.       Однако в следующий же момент блондин чуть ли не урчит от удовольствия, потому что хоккеист, даже не спросив, холодно ли ему, стягивает с себя джинсовую куртку, закутывая в неё омегу. Тонкий стан, одетый в лёгкую белую кофточку от Chanel и великолепно обтягивающие бёдра скинни, пропадает во вкусно пахнущей вещичке альфы, которая оказывается велика ему раза в два как минимум.       На Чонгуке же остаётся чёрная водолазка, идеально подчёркивающая каждый дюйм его восхитительно сложенного тела, и тёмно-серые джинсы.       Паку приходится больно закусить нижнюю губу, чтобы ненароком не пискнуть от восторга. Перед глазами без устали маячат широкие плечи и массивные грудные мышцы, в которые хочется вцепиться пальцами, почувствовать всю мощь спортивной фигуры, перебрать каждый дюйм, потоптаться на них, как котёнок лапками по подушке.       Свежий осенний воздух чуть отрезвляет помутнённое сознание. Впрочем, ненадолго. Яркие огни и неоновые вывески размываются в единое пятно, когда альфа вынимает из кармана пачку сигарет и зажигалку. Фигуристу он закурить не предлагает. Снова. Прямо-таки джентльмен, рьяно заботящийся о здоровье одного склочного омеги.       Это раззадоривает.       — Ты следил за мной? — Пак первым прерывает молчание, облокачиваясь локтями на железную балку позади. — Появился будто из ниоткуда, — подмечает блондин, с неподдельным восторгом наблюдая за тем, как хоккеист крепко затягивается никотином.       Выдувая сизый дым в сторону, Чонгук ухмыляется своей фирменной усмешкой в один уголок рта.       В ночном сумраке, в рассеянном свете огней большого города чёрные глаза альфы сверкают, словно единственный источник света, словно путеводная звезда. Россыпь смоляных кудрей, ниспадающих на лоб и веки, делают его образ до сладко тянущего чувства внизу живота загадочным, горячим и сексуальным.       Словно расчётливый хищник, мягкой поступью брюнет надвигается на свою ничего не подозревающую жертву, которая совсем скоро станет для оголодавшего зверя званым ужином.       Бесцеремонно сокращая расстояние между телами, Чонгук становится прямиком между вытянутых ног блондина, упираясь одной ладонью в ограждение позади его спины.       Огромный и сильный, ему ничего не стоит, чтобы заключить маленькую глупую пташку в клетку. И не то чтобы маленькая глупая пташка стремится вырваться из заточения. Какое забавное стечение обстоятельств.       Склоняясь над белокурой макушкой, Чон, едва ли не касаясь кончиком носа прядей у его виска, хрипит:       — Я не сталкер, чтобы следить за тобой, принцесса, — отстраняясь от хрупкого изящного тела, порывается снова затянуться сигаретой, поднося ладонь к губам, но фигурист опережает его, окольцовывая широкое запястье своими крошечными пальцами, которые даже не сходятся вокруг диаметра кости.       Мило. Так мило, что у Чонгука моментально тяжелеет в паху.       Притягивая широкую увесистую ладонь хоккеиста к своим полным губам, Чимин захватывает фильтр сигареты. Затягивается, не уводя карамельных глаз с плескающимся на их глубине влажным блеском от потемневшего до самой крайней отметки чёрного взгляда Чона, жадно и голодно наблюдающего за развернувшимся представлением.       Даже не давится дымом, как предполагал альфа, выдувая тот в сторону.       Маленький, милый омега умеет курить. Очаровательно.       — И всё же, — канючит блондин, подцепляя пальцами висящую на шее хоккеиста серебряную цепочку с подвеской в виде кольца. Крутит и вертит украшение, невинно хлопая длинными ресницами. — Ты будто только и ждал, пока я останусь один, — пожимает покатыми плечами, щебеча под нос своё предположение.       До чего прелестный, когда не бунтует. До чего развязный, когда принимает реальность такой, какая она есть.       Предположение Чимина, в общем-то, недалеко уходит от правды. Но знать ему об этом совсем необязательно.       Чон толкается языком в щёку, блуждая по заалевшему личику ненасытным взглядом. Каждая деталь без исключения вызывает в нём неописуемый восторг: начиная от блёклых веснушек, хаотично рассыпанных по кнопке-носу, заканчивая плюшевыми губами, которые оставили на фильтре его сигареты едва заметный, но тем не менее хорошо ощущающийся обонянием след от блеска с персиковой отдушкой.       Стряхнув серый пепел, альфа снова затягивается никотином. Склоняясь над ангельским созданием, внутри которого определённо заточен маленький дьяволёнок, едва ощутимо мажет кончиком носа по румяной щеке, чтобы, добравшись до соблазнительных губ, приоткрытых исключительно для него, выдуть сизый дым прямиком в омежий болтливый рот.       — М-м… — мычит, блаженно прикрывая веки. Совершенно не торопится отвечать на заданный вопрос.       Уходя чуть ниже, под острую линию челюсти, жадно втягивает восхитительные феромоны, насыщая лёгкие. Ведь его просьбу игнорировали так долго. Поэтому сейчас, когда Чонгук может в полной мере прочувствовать все ноты естественного запаха омеги, голова едва ли не идёт кругом от перенасыщения.       Сладкий, но в то же время свежий аромат луговых цветков, проникая в дыхательные пути, впрыскивается прямиком в бурлящую от нарастающего возбуждения кровь, безжалостно рассредоточивая до этого момента ясное сознание. Лишь кончиком носа едва ощутимо касается участка на кукольной шее, в том местечке, где под фарфоровой кожей соблазнительно пульсирует жилка.       — Может быть и следил, — намеренно уклоняется от однозначного ответа, желая довести ледяную принцессу до точки кипения. — Ты бы хотел, чтобы это оказалось правдой, не так ли? Хотел бы, чтобы я наблюдал за тобой, м? — ощущая, как милые пальчики цепляются за ткань его водолазки, чтобы ненароком не завалиться в сторону из-за накаляющейся атмосферы, Чонгук, затянувшись в последний раз, выбрасывает окурок за ограждение, укладывая освободившуюся ладонь на балку позади спины омеги, тем самым заключая его тонкий стан в клетку из своих рук.       Боднув носом точёный подбородок, как бы намекая приоткрыть губы, что блондин беспрекословно делает, откидывая потяжелевшую голову чуть назад, альфа вновь выдувает сигаретный дым во влажный, блестящий от скопившейся слюны рот, специально не касаясь своими губами пленительных губ.       У омеги славный рот. Чонгук бы многое хотел с ним провернуть. И снова его желание — лишь вопрос времени. Когда настанет нужный момент, Чимин сам попросит об этом.       — Чимин-а, — растягивает имя своего персонального искусителя на языке, словно сливочную карамельку, задаётся вполне логичным вопросом: — Зачем ты здесь? — с озорством наблюдает, как подрагивают длинные пушистые ресницы на полуприкрытых веках собеседника.       Реакция Чимина на то, что альфа в который раз поймал его с поличным, настолько ясная и очевидная, что второму приходится силой сдержать хриплый утробный рык, так и намеревающийся вырваться из груди. Чонгук даже не подозревал, что быть участником этой незатейливой игры настолько забавно и горячо, особенно в такие моменты, как сейчас, когда безоговорочные власть и контроль находятся в его руках.       — Ч-чтобы, — гулко сглатывая скопившуюся слюну, силится ответить что-то внятное, но голос не слушается, звуча надсадно и хрипло, — в-вернуть т-твою в-вещь, — сам того не осознавая, ведёт вспотевшими ладошками выше, окольцовывая крепкую шею альфы.       Лихорадочный жар пробирает всё тело, в конечном итоге концентрируясь в самом опасном участке — внизу живота. Волк внутри стенает и скулит, пребывая в томительном ожидании того, когда Чимин соблаговолит примкнуть к нависающему над ним телу, чтобы жадно прижаться носом к ароматической железе, источающей восхитительные феромоны, из-за которых у омеги предательски подгибаются ноги, а вытекающая из трепещущего входа смазка бесцеремонно пачкает бельё и джинсы.       Грудной бархатный смех прошибает блондина до костей. С этого момента Чимину уже не удаётся скрыть судорожную дрожь своего тела, жаждущего заполучить львиную долю удовольствия и наслаждения, в которых нуждается любой течный омега. Да, течка наступила раньше времени.       Впрочем, Пак даже не пытается делать удивлённый вид, прекрасно осознавая, что ничем другим их милая беседа и не закончилась бы. Это было его добровольным решением ввязаться в игру, заблаговременно зная, каким будет исход.       Перехватывая тонкие кисти своими ладонями, Чонгук заводит руки омеги ему за спину, тем самым обездвиживая. Заглядывая в слезливые карамельные глазки, альфа едва может сдержать гаденькую победоносную ухмылку.       Наглый ублюдок!       — Какую вещь, принцесса? — вскидывает брови и забавы ради задаётся вопросом, на который и так прекрасно знает ответ. — Мою? Мою вещь, что на фотографии, которую ты мне отправил? — снова склоняется к шее омеги, кукольный вид и исходящий запах от которой вынуждают его чуть проступившие клыки зудеть от жажды плоти. — Ответь мне, прелесть, — то ли просьба, то ли приказ срывается с губ хоккеиста.       У Чимина под полуприкрытыми веками взрываются чёртовы звёзды, превращаясь в мелкодисперсную пыль.       Слишком.       Всего слишком много. Альфа, доминирующий над ним, подавляющий его, его изнеженного волка, своими восхитительными феромонами и тяжёлой аурой застилает здравый рассудок, что вынуждает омегу идти на поводу у животных инстинктов и низменных плотских желаний.       Отныне для него существует только он. Только Чонгук. Его альфа. Впредь другая формулировка для человека, стоящего перед ним, просто-напросто неприемлема.       После минуты истошного молчания брюнет, сильнее стиснув тоненькие запястья фигуриста и плотнее протиснувшись между его расставленных на ширине плеч ног, прижимает дрожащее тело к изгороди, едва не наваливаясь своей тяжёлой огромной фигурой сверху.       — У принцессы нет языка? — хрипит, утыкаясь носом в белокурый висок.       — Есть, — жадно хватая воздух ртом, коротко отвечает омега, не желая испытывать терпение своего альфы. Терпение, от которого у Чонгука, очевидно, и без того остались лишь жалкие крохи из-за всего того, что натворил Чимин.       — Тогда используй грёбаные слова, когда я прошу ответить, — едва не рычит, давая понять дурашливому омеге, что игнорировать его просьбы — значит делать только хуже себе.       — Да-ах, — мяучит Чимин, окончательно теряя всякий ориентир.       Горячечное наваждение болезненно лупит по восприятию, вытряхивая из черепной коробки последние остатки здравомыслия. Целительное тепло, исходящее от массивного тела хоккеиста, его одурманивающие феромоны и совокупность нежности с грубостью превращают омегу в желейную субстанцию. Он в прямом смысле этого слова течёт.       — Что «да», принцесса? — всё не унимается Чонгук. Измываться над нуждающимся омегой одновременно и забавляет, и распаляет его.       Удивительно наблюдать за тем, каким бывает Чимин на самом деле. Стоило лишь выбить из него всю напускную спесь, как перед альфой вместо склочной суки предстаёт послушный, покладистый котёнок, мурчащий от одного лишь невесомого прикосновения. Что же будет, когда Чонгук доберётся до его притягательного тела? Бедная крошка, небось, снова в обморок упадёт?       — Чем ты занимался в ней, м? Хотя, знаешь, вполне догадываюсь, — проводя носом из стороны в сторону, мажет от порозовевшего ушка до миниатюрного носа. С озорством наблюдая за подрагивающими ресницами блондина, продолжает, как ни в чём не бывало: — Та фотография, — едва успевает упомянуть о ней, как с губ фигуриста срывается плаксивый всхлип.       Малышка смущается говорить об этом, хах? Какая прелесть.       — Думал меня обхитрить, м? Чимин-и, неужели ты взаправду подумал, что я не понял, по какой причине ты попросил мою вещь? — гулко сглатывая скопившуюся слюну, сипит хоккеист.       По правде говоря, его возможности сейчас на пределе. Крайне трудно сдерживать себя, своего оголодавшего зверя, когда перед ним находится столь лакомый кусок. Не просто течный омега. Его течный, истинный омега. Неописуемая благодать.       — И каково это было, принцесса? Приятно было трахать себя, находясь в вещи своего, — делает довольно ясный акцент на этом слове, будто то посредственная данность, — альфы, хах?       Не вопросы — сплошная провокация.       — И как часто ты занимался этим, м? Наверняка до тех пор, пока не выветрились все феромоны, а? Я прав? — цепляясь взглядом за то, как подрагивают плюшевые губы, Чонгук смягчает тон и ослабляет хватку на запястьях. — Мы не сдвинемся с мёртвой точки, пока Чимин-и будет молчать, — предупреждает.       — Я-я… — едва умудряясь приоткрыть налитые свинцом веки, тут же ощущает, как скопившаяся в уголках глаз жгучая влага растекается тоненькими дорожками по вискам.       Приоткрыть глаза и посмотреть в лицо причине своей схлопнувшейся Вселенной было не самым обдуманным решением. Потому что его альфа сейчас выглядит как чёртово божество: под навесом иссиня-чёрного неба с россыпью на нём блёклых звёзд, в сумраке ночи, над тускло рассеянными огнями мегаполиса его и без того непроглядно тёмные глаза выглядят как космические чёрные дыры без единого проблеска света на их глубине. Смоляные кудри, ниспадающие на лоб и веки, красиво окантовывают точёные скулы, на которых без устали бегают желваки, приковывая к себе всё внимание. На губах с отчётливым купидоновым луком нет привычной усмешки, что удивляет омегу. В этот момент Чонгук серьёзен, как никогда.       Чимину ничего так не хочется, как прикоснуться к нему. Но куда больше Чимину хочется, чтобы это сделал Чонгук, его альфа. И не только прикоснулся — довёл до безрассудства и, наконец, присвоил себе. Как какой-то чёртов трофей. Пусть. Ни о свободолюбии, ни о самодостаточности никакой речи не может идти. Омега сейчас не в том положении, чтобы показывать свой скверный характер.       — Каждый день. Каждую ночь. Удовлетворял себя до тех пор, пока на толстовке не осталось даже флёра твоих феромонов, альфа, — кое-как умудрившись собрать склизкие сгустки, именуемыми извилинами, в одну единую субстанцию, блондин соглашается, подтверждая сказанные Чоном слова.       У него нет выбора. Ему не хочется стоять на одной мёртвой точке. На чисто физическом уровне это уже не представляется возможным, потому что он, чёрт возьми, нуждается. Поэтому Чимину ничего не остаётся, как послушным, покладистым омегой отвечать на все вопросы, заданные его дотошным альфой.       — Умница, — хвалит тут же, отчего фигурист чуть ли мурчит, как обласканный котёнок. — Не так уж и сложно, да? — вопрошает Чонгук, любовным взглядом наблюдая за тем, как блондин в согласном жесте покачивает головой, словно глупый болванчик. — Твоя фотография, принцесса, — снова заводит разговор о ней, восторгаясь реакцией внезапно смущённого омеги.       Пунцовые щёки, кажется, алеют пуще прежнего, в то время как расставленные ноги Чимин отчаянно пытается стиснуть между собой, чтобы создать хоть какое-то давление на наверняка уже насквозь промокшую промежность. Но Чонгук, конечно, не позволяет ему провернуть этот незатейливый трюк. Рановато переходить к действиям. Мальчишка ещё не наигрался.       — Спасибо, что подумал обо мне, Чимин-и. Так мило и благородно было с твоей стороны дать мне возможность развлекаться с самим собой, смотря на твоё прелестное заплаканное личико, — склоняясь над дрожащим телом настолько низко, что кончики их носов соприкасаются между собой, брюнет проговаривает своё признание прямиком в обмякшие и приоткрытые для него губы. — Не припомню случаев, когда кончал настолько сладко и обильно. Только лишь смотря на фотографию. Представляешь, крошка? — продолжает сыпать вопросами, испытывая неподдельный восторг от лицезрения плачущего омеги.       Такой милый. Такой послушный. И весь для Чонгука. Без остатка.       Тугие узлы, плотно опоясывающие напряжённый низ живота и пах, с каждой секундой, проведённой с фигуристом наедине, затягиваются всё крепче и крепче. Хотя, казалось бы, куда ещё. Возбуждённая плоть, затвердевшая донельзя и налитая кровью, бессовестно пачкает брендовое бельё. Мыслить здраво действительно становится проблематично. А ещё феромоны омеги, они буквально порабощают сознание.       Нежный, но в то же время свежий ароматов луговых цветков, колокольчиков, кажется, оседает на коже короткими импульсами, непременно отзывающимися в изнывающем члене. Феромоны липнут к слизистой носоглотки, всасываются в кровь, пробуждая в альфе всё то животное, что вполне ожидаемо уже не получается скрывать и контролировать.       Однако осознание того факта, что Чимин позволил другим альфам почувствовать его сегодня, наверняка намеренно не приняв таблетки, оседает на щеке звонкой пощёчиной. Нарастающая ярость намеревается выплеснуться наружу, но Чонгук, приложив всевозможные усилия, сдерживает этот порыв, смягчаясь в тот же момент, когда замечает, как покатые плечики сотрясаются в тихих плаксивых всхлипах.       — Ты солгал мне, принцесса, — ласковый тон в совокупности с теми уличительными словами, которые произносит Чон, создают в белокурой голове полнейший диссонанс. — Солгал мне тогда, смотря прямо в глаза, да? — альфе даже нет надобности напоминать омеге отвечать, ведь тот уже волочет потяжелевшей головой, подтверждая его слова. — Я был так зол из-за этого, куколка, — откровенничает, проводя носом по разгорячённой коже на щеке, невесомыми прикосновениями губ собирая солёную влагу. — Как зол и сейчас, — всё же не сдерживается и затрагивает эту тему, несмотря на то, что изначально планировал воздержаться от укоризненных комментариев. — Твои феромоны, принцесса, — хрипит, уходя по точёной линии челюсти к раскрасневшемуся ушку, голодно поглощая восхитительный аромат. — Ты позволил другим альфам почувствовать тебя раньше меня, — доходя до пульсирующей жилки на тонкой шее, чуть приоткрывает рот, невесомо проводя резцами по сладкому местечку. Ощущая, как замирает дыхание фигуриста, добавляет: — Раньше своего альфы.       Чимин прекрасно понимает, что за этот поступок Чонгук его по голове не погладит. В какой-то степени принятое им решение не принимать таблетки этим вечером является провокацией, на которую альфа, безусловно, повёлся. Все они такие, когда дело доходит до собственнических замашек. Кто ещё у кого на крючке — вопрос.       — П-пожалуйста, — икает.       Чонгук не может сдержаться, чтобы не рассмеяться. Но по-доброму.       — Такая нуждающаяся куколка, да? — играется.       Забавно, как все три месяца знакомства Чимин сетовал и дулся на такие обращения со стороны альфы, но сейчас мало того, что принимает их как данность, так ещё и недвусмысленно мурчит на каждое.       — О чём ты просишь, принцесса? — уточняет Чонгук забавы ради. По правде же, он прекрасно понимает, что подразумевается под просьбой омеги.       Проводя носом поперёк кукольной шеи, переходит на вторую, не облюбованную сторону, едва ощутимо касаясь губами фарфоровой кожи. Сдерживается, дожидаясь нужного момента. Уж тогда-то Чонгук постарается на славу: расставит свои собственнические засосы-метки на каждом дюйме соблазнительной кожи. Под раздачу попадёт не только тонкая шея, но и хрупкая грудная клетка, и соблазнительные изгибы точёной талии, и упругие бёдра. На десерт, конечно, останется самая сочная часть — превосходная задница, вид и объёмы которой волновали сознание хоккеиста с самой первой встречи с омегой. Про узкую и текущую дырочку и говорить нечего. Чонгук сожрёт свою ледяную принцессу с потрохами, возводя к самым небесам от сладострастного удовольствия.       — Альфа, — канючит блондин, смаргивая очередную порцию горьких (читать как притворных) слёз. Снова икает, выпячивая губы в нарочито обиженном жесте. — Мой альфа, мой альфа, мой альфа, — причитает как обезумевший, подаваясь вперёд в надежде на то, что Чонгук сжалится и, наконец, поцелует его.       Но вот так неудача, Чонгук не целует.       — Мне нужна конкретика, крошка, — снова усиливает хватку на тонких запястьях, пропадающих под манжетами собственной джинсовой куртки.       Притираясь к дрожащему телу плотнее, даёт прочувствовать омеге в полной мере весь тот хаос, сокрытый под слоями одежды. Каменная плоть пульсирует под тугой резинкой белья, создавая болезненные ощущения. Чонгук будто сам пребывает в стадии гона, настолько Чимин, его феромоны и слёзные мольбы распалили внутреннего зверя. Как бы не растерзать маленькую прелестную пташку во время соития. Потому что, по правде говоря, это то, чего отчаянно желает его озлобленный и оголодавший хищник: растерзать, присвоить, заклеймить. Повязать, забив славный животик своим горячим вязким семенем — это уже как само собой разумеющееся.       Блондин выдыхает то ли удручённо, то ли устало. Черепную коробку будто нагрузили свинцом — настолько голова ощущается громоздкой. Жалостливо шмыгая носиком, Чимин устремляет затянутый поволокой взгляд на причину своего персонального апогея. Тот пожирает его, словно бушующее необъятное пламя. Что самое трагичное, Чонгуку нравится это. Он упивается нуждающимся омегой, его мольбами и причитаниями. Не то чтобы это удивляет фигуриста. Никакой галантности и джентльменства. Наигрался альфа в хорошего парня. Пришло время играть по-грязному.       Расставляя ноги чуть пошире, плотно облепляя своими бёдрами чужие, блондин что есть силы вжимает наглого хоккеиста в себя.       Парень, опешив, едва успевает разомкнуть кольцо из пальцев на тонких запястьях, чтобы опереться на железную балку ограждения и не вывалиться вместе с омегой с террасы.       Чимин, воспользовавшись моментом и освободившимися от оков руками, окольцовывает крепкую шею, удерживая своего альфу в одном неподвижном положении. Самовольно проскальзывая по задней стороне шеи, сокрытой приятной тканью водолазки, омега вплетает пальцы в смоляные кудри на его загривке, притягивая опешившее лицо к своему. Часто и жарко дыша в приоткрытые губы, Чимин отвечает на вопрос конкретнее, прямо-таки как Чонгук и просил:       — Твой член. Твой узел. Твои пальцы. Твой болтливый язык. Мне нужен весь ты, Гук. Прямо сейчас.       Воцаряется долгое истошное молчание. Только гулкий стук сердца под толщей массивной грудной клетки хоккеиста даёт понять Чимину, что он, в общем-то, переборщил со своим энтузиазмом.       Осоловело промаргиваясь, Чонгук, отняв ладонь от ограждения и довольно грубо подцепив пальцами точёный подбородок омеги, хрипит:       — Больше никогда так не делай, понятно? — взгляд тёмных глаз твёрд и непреклонен, как никогда прежде.       — Большой грозный альфа боится высоты, хах? — теперь приходит очередь фигуриста забавляться над ситуацией.       Но Чонгук по-прежнему серьёзен. Это же просто шалость. Омега и не подумал бы ставить под угрозу их жизни. Не имея никакого желания раскручивать конфликт и убеждать альфу в том, что его действие не несло в себе никакого злобного умысла, послушно соглашается:       — Хорошо, — бурчит себе под нос. — Прости, — сам не ожидая от себя, просит прощение за содеянное.       Откуда ему было знать, что Чонгук боится высоты? Чимину казалось, что таким альфам, как Чон Чонгук, в принципе-то чуждо чувство страха. Промашка, ничего не скажешь.       Брюнет будто читает мысли, говоря:       — Я не небожитель, чтобы быть бесстрашным, как, возможно, ты мог подумать, — мягко отпустив подбородок омеги, из-за чего тот удручённо выдыхает, альфа продолжает: — Отвезу тебя домой, принцесса, — склоняясь над скуксившимся личиком, самовольно проскальзывает ладонями под собственную джинсовую куртку на кукольном теле, оплетая узкую талию и прижимая теснее к своему. — Нельзя терять времени. У нас ведь так много дел, да? — недвусмысленно вскидывая бровь, альфа тычется носом в румяную щёку, по-прежнему не позволяя жаждущему омеге поцеловать себя.       Чимин ластится котёнком, умильно поднимаясь на носочках, чтобы в ответном жесте вжаться своим прелестным носиком в точёную линию челюсти хоккеиста. Чонгук позволяет. Позволяет нуждающемуся омеге оставить россыпь влажных тягучих поцелуев на своей щеке. Позволяет особенно близко подобраться к своим губам, ощущая на них от выпитого омегой коктейля персиково-цитрусовую дымку.       — Торопишься, — осаждает Чонгук, расплываясь в насмешливой ухмылке.       В очередной раз увернувшись от пленительных губ, подставляется второй щекой под нетерпеливый поцелуй блондина. Тот капризно хмыкает, из-за чего альфе приходится сильнее стиснуть между пальцев кукольную талию. Чтобы не расслаблялся.       — А ты дразнишься, — нарочито обиженный тон уже не срабатывает. Чимин нисколько не удивится, если Чонгук уже раскусил его притворно-слезливую постановку. — Разве наглый, самодовольный альфа не знает, как нужно обращаться с омегой в течку? — недовольно бурчит себе под нос.       Выпуская из захвата смоляные кудри, цепляет горловину бадлона, бесцеремонно оттягивая тот вниз, чтобы открыть для себя больше пространства. Соскальзывает губами на широкую крепкую шею, где под бронзовой кожей соблазнительно пульсирует жилка, источая восхитительный аромат. Пак бесстыдно присасывается к сладкому местечку, проводя по солоноватой от испарины коже кончиком языка.       Чонгук едва ли не рычит на развязное действие, проскальзывая ладонями с талии на упругую задницу, восхитительно обтянутую узкими джинсами.       — О, поверь, принцесса, наглый, самодовольный альфа, как ты говоришь, прекрасно знает, как обращаться с такими склочными, течными омегами, как ты, прелесть, — больно стискивает сладкие половинки, что вынуждает блондина плаксиво пискнуть и оторваться от своего увлекательного занятия. Чем и пользуется Чонгук.       Боднув носом раскрасневшуюся щёку, заставляет изнеженного омегу посмотреть на себя. До одури красивые карамельные глаза вновь застелены слезливым блеском. Плюшевые губы подрагивают от переполняющих его эмоций и ощущений. Чимин, кажется, становится ещё прелестнее, когда злится.       — Альфа только мой! — скрежещет зубами на брошенную глупым хоккеистом фразу.       Ни одна чёртова сука не имеет права получать член и узел его альфы! Тем более в течный период!       Чонгук спешит уладить оплошность, едва сдерживая умильную ухмылку:       — Да, малышка, только твой, — причитает брюнет, оставляя на лбу омеги, в том местечке, где из-за нахмуренных бровей образовалась маленькая морщинка, целомудренное прикосновение губ. — Пойми, принцесса, если я позволю нашему поцелую случиться здесь и сейчас, то не смогу остановиться. Придётся трахнуть твою сладкую текущую задницу прямо на крыше. Хочешь этого, м? — спокойным, тихим, вкрадчивым тоном поясняет Чонгук, проговаривая каждое слово прямиком в приоткрытый омежий рот.       Чимин блаженно прикрывает веки, наслаждаясь тесным контактом и жарким дыханием альфы, опаляющим его подрагивающие губы. По правде говоря, у него рот уже переполнен слюной — так сильно ему хочется, чтобы Чонгук поцеловал его.       Перебарывая желание ответить положительно на поставленный вопрос, потому что, честно говоря, ему уже всё равно, в каком месте — на крыше ли, в машине ли, в постели ли — его задницу будет трахать желанный альфа, блондин всё же соглашается, легонько покачивая потяжелевшей головой.       — В кроватке. В моём гнезде, — выдавливает из себя, чтобы не показаться уж совсем неуправляемым.       — Именно, куколка, — мягкий тон голоса нависающего над ним альфы заставляет омегу умиротворённо урчать. — Гнёздышко наверняка такое же прелестное, как и его обладатель, м? — спрашивает Чонгук, нежно проводя носом по заалевшей щеке.       Дожидаясь, пока Чимин ответит, в очередной раз мотнув головой, задаётся последними вопросами:       — Покажешь мне его, м? Покажешь гнёздышко своему альфе, Чимин-и?       Времени действительно терять не стоит, поэтому фигурист не пребывает в долгих размышлениях, перехватывая широкую ладонь в свою, чтобы, переплетая пальцы в замок, потянуть своего альфу в сторону выхода.

❦

      Ночные огни города расплываются в одно единое пятно, за которым Чимин даже уследить не поспевает, концентрируясь исключительно на тактильном контакте.       Широкая ладонь, покоящаяся на его бедре, перетягивает всё внимание блондина на себя: длинные узловатые пальцы с парой колец-печаток на них едва ощутимо стискивают и перебирают плоть, сокрытую под чёрной тканью джинсов. Омеге приходится больно закусить нижнюю губу, чтобы не пискнуть, когда он переводит замыленный взгляд с чужой руки, на самого обладателя этой руки.       Чонгук, кажется, вовсе беспристрастен. Вальяжно удерживая и выкручивая руль одной ладонью, он смотрит исключительно на дорогу, не обращая никакого внимания на мурчащего под боком омегу.       Тот, в свою очередь, чтобы скоротать время поездки, перехватывает обеими ладошками ладонь альфы, играючи перебирая его пальцы и кольца. Едва проскользнувшая мысль о том, как наверняка хорошо было бы чувствовать красивые пальцы хоккеиста в себе, как те за счёт длины могли бы затронуть все чувствительные точки, вынуждает Чимина нетерпеливо заёрзать на месте, ощущая, как вход пульсирует и сжимается на игрушке — анальной пробке, которой ему буквально пришлось себя запечатать перед вечеринкой, чтобы избежать насквозь промокшего белья и джинсов. Чонгук наверняка даже не подозревает об этом. Омеге не терпится узнать его реакцию. Он нисколько не увидится, если альфа приревнует его даже к злосчастной анальной пробке, как это было с чёртовыми феромонами. Пак никогда бы не подумал, что это взаправду сможет вывести Чона на негативные эмоции.       — М-м, о чём думаешь, принцесса? — играющую на тихой громкости музыку и беспрерывный поток мыслей в голове омеги внезапно прерывает пронизанный хрипотцой голос. — Твой чудесный запах стал ещё слаще, — поясняет, не уводя взора от дороги.       Чимин, затаивая дыхание, наученный тем, что альфе не нравится, когда тот игнорирует или медлит с ответом, поспешно объясняет:       — О тебе.       Не то чтобы лукавит. Недоговаривает.       — М-м… — мычит хоккеист, кажется, что безучастно, но проскальзывающие выше по бедру омеги пальцы говорят об обратном.       Пак, впиваясь взмокшими ладошками в обивку сидения, откидывается затылком на подголовник из-под подрагивающих ресниц, наблюдая за тем, как ладонь альфы странствует по его бедру. Движение нарочито медленное, а касание едва ощутимое. Чон делает это намеренно, дразнится и испытывает терпение, которое у омеги уже ни к чёрту.       Едва сдерживая порыв перехватить широкое запястье хоккеиста, чтобы направить его руку туда, где он действительно нуждается, Чимин уточняет:       — О твоих пальцах.       Чонгук удовлетворённо хмыкает. Такими темпами он быстро научит свою строптивую конфетку отвечать так, как положено.       — Где принцесса хочет мои пальцы, м? — тон его голоса настолько ровен, будто они болтают о какой-то ерунде по типу прогноза погоды.       Выдержка Чонгука поражает сознание. Чимин не знает, то ли восхищаться его способностями, то ли удручённо стонать из-за того, что он намеренно отсрочивает их близость, в которой омега нуждается как никогда прежде.       Вырисовывая на упругом бедре незатейливые узоры одними подушечками пальцев, альфа проскальзывает в узкое пространство между, чтобы провести по внутренней, куда более чувствительной стороне.       Блондин едва ли не пищит от долгожданной стимуляции в тот момент, когда ладонь хоккеиста, планомерно подбираясь к промежности, накрывает маленькую выпуклость.       — Здесь? — чуть приглушая голос, спрашивает альфа. Чуть надавливает, массируя круговыми движениями. — Везде такой крошечный, хах?       Альфа забавляется в своей привычной манере, в то время как у Чимина от перевозбуждения из глаз чуть ли искры не сыплются. Вкупе с восхитительным давлением игрушки внутри, омега плаксиво всхлипывает, едва сдерживаясь, чтобы ненароком не кончить, хоть и хочется до безумия. Чонгук не давал ему согласия. К тому же у блондина где-то внутри клокочет наитие: его альфа явно из тех, кто держит оргазм партнёра под своим вездесущим контролем. Стоит ли игра свеч?       — Гук, — канючит. — Пожалуйста, — просит.       — Уже? — это настолько удивляет хоккеиста, что он впервые за всё время поездки оборачивается в сторону омеги.       И снова на дне его красивых карамельных глаз плещется слезливый блеск, так и кричащий о нужде. Белокурые пряди, ниспадая на лоб и веки, придают заволочённому пеленой взгляду настолько острую пикантность, что член в штанах непроизвольно дёргается от одного лишь лицезрения этого небесного создания наяву. Уперев затылок в подголовник, тем самым выставив на обозрение самый лакомый участок — кукольную шею, — фигурист прямо-таки вынуждает альфу обратить на него внимание.       Они, чёрт возьми, несутся по трассе, а омега так нагло провоцирует его. Чонгук ведь тоже не железный. Знал бы Чимин, что творится в его голове лишь при виде склочного омеги, не был бы таким смелым. Альфа всерьёз задумывается над тем, как бы не навредить Чимину во время всех их непотребных действ — настолько велико его желание и возбуждение.       — Да-ах, — подтверждает несмело.       Выгибаясь в пояснице и подстраиваясь под неспешные круговые движения широкой ладони поверх своего маленького члена, Чимин отрывает одну из ладошек от обивки сидения, накрывая ею длинные пальцы альфы. Знал бы Чонгук, как из-за совокупности стимуляции и спереди, и сзади ему сейчас и хорошо, и плохо одновременно: тело лихорадит, а концентрация жгучего возбуждения, оплетающая низ живота до невозможного тугими узлами, вот-вот настигнет грёбаного апогея.       — Даже не знаю, малышка, — гаденько посмеиваясь, отвечает брюнет. В разрез своим словам продолжает стимулировать возбуждённую плоть, сокрытую под тканью. — Мне нужно хорошенько обмозговать твою просьбу, — издевается.       — Принцессе очень-очень хочется, — едва ли не захлёбываясь надсадными стонами, хриплым голосом отвечает на поддразнивание альфы. Давит на жалость, как и все разы до этого.       — Я понимаю, — парирует Чонгук. Мастерски делает вид, что действительно входит в положение нуждающегося омеги, пока не произносит следующее: — Но принцессе нужно попросить получше, как считаешь, м?       Покатые плечи ходят ходуном. В уголках глаз предательски жжётся. Течка всегда делает омегу таким, буквально превращая его в капризный беспорядок. Малые дети и то не такие разбалованные, как Чимин в этот период.       Чонгук и не думает останавливаться. Даже прерываться. Продолжая ласковыми движениями стимулировать маленькую выпуклость, альфа ведёт автомобиль второй рукой, как ни в чём не бывало.       Тактильные ощущения настолько обострены, что даже соприкосновение других элементов одежды с разгорячённой кожей отдаются колкими разрядами тока по всему телу. Высокая концентрация двух смешавшихся между собой феромонов застилает и без того рассредоточенное сознание дымной пеленой. Чимину действительно необходимо прямо сейчас, иначе от горячечного перевозбуждения его просто-напросто в клочья разорвёт.       Глубоко вдыхая и выдыхая, омега щебечет, пробуя снова:       — Альфа, — впивается жадным голодным взглядом в точёный профиль, представляя, как приятно было бы усесться на красивое лицо, чтобы Чонгук хорошенько вылизал его нуждающуюся дырочку. От этих мыслей бушующий пожар внутри разгорается только сильнее. Проглатывая очередной мяукающий стон, продолжает свою пламенную речь: — Альфа, пожалуйста, позволь своей принцессе кончить, — больно закусывая нижнюю губу, всё же пересиливает себя, проговаривая эти грязные словечки, которые тайно от Чонгука прокручивал в своей голове ночь за ночью, трахая себя пальчиками или игрушкой, представляя, как альфа наблюдает за ним со стороны.       Губы хоккеиста растягиваются в самодовольной ухмылке. Чимин думает о том, как хочет стереть её, набросившись на него с нетерпеливым остервенелым поцелуем. Блондин мысленно обещает себе прикусить альфе язык, несмотря на то, что ненавидит привкус крови. За все издевательства и поддразнивания. Будет знать, как терроризировать свою склочную принцессу.       — М-м, умница… — недвусмысленно мычит, в согласном жесте покачивая головой. — Давай, малышка, сделай это, — бросая короткий взгляд потемневших глаз на раскрасневшееся личико, всё же даёт разрешение, — кончи для своего альфы.       По ощущениям внутри взрывается целый склад с фейерверками. Самовольно обхватывая запястье Чонгука, блондин крутит и вертит его рукой, как тряпичной куклой, толкаясь в широкую ладонь под тем углом, под каким только захочет. Игрушка в заднем проходе уже не справляется с количеством вырабатываемой смазки, впитываясь не то что в бельё с джинсами — в обивку сидения.       Перед тем как посадить омегу на пассажирское, зная о его маленькой проблемке, Чонгук даже не стал ничего выдумывать, сказав, что совсем не против, если Чимин пометит его автомобиль своими феромонами. Как мило. Поэтому запачканное сидение чужой машины — последнее, что волнует блондина в данную минуту. Маячащий на периферии оргазм — вот что действительно важно сейчас.       Так и не отводя глаз от точёного профиля, омега просит умоляющим тоном:       — Альфа, пожалуйста… — ресницы трепещут, губы, поджимаясь, дрожат. — Пожалуйста, посмотри на меня, — обрывистые слова больше походят на жалобное мяуканье. Чимину всё равно. Омеге до болезненного важно и нужно, чтобы Чонгук посмотрел на него. В эту самую конкретную секунду. Всего один зрительный контакт позволит блондину перейти черту и оказаться в чёртовом Раю.       И как Чонгук может отказать своей ледяной принцессе? Да никогда в жизни.       Альфа смотрит. Альфа позволяет. Чимину большего и не нужно: затеряться на глубине бескрайне чёрных глаз; запропаститься в симфонии двух ароматов, которые, кажется, на веки вечные въелись в подкорку сознания; погрязнуть в словах похвалы, которые Чонгук произносит так ласково и нежно, что всё внутри сжимается до атомов и глухо падает куда-то вниз.       Оргазменные судороги прошибают измождённое тело насквозь, буквально припечатывая омегу к сидению. До хруста в позвонках выгибаясь в пояснице, Чимин, наконец, отпускает себя, кульминируя так ярко и обильно, что под створками век пляшут разноцветные звёзды.       Так хорошо. Так приятно. Так грязно. И в конце концов так правильно. Всё это безумство ощущается донельзя правильным.       Конечности наливаются свинцом, в то время как опаляющий низ живота жар потихоньку угасает. Ведь долгожданный оргазм, наконец, обрушился на его нуждающееся тело. Что самое воодушевляющее, далеко не самый последний за грядущую ночь.       Трепещущие ресницы всё намереваются сомкнуться под тяжестью внезапно обуявшей фигуриста сонливости. Переводя рассеянный взор перед собой, Чимин, испытывая неподдельное удовлетворение, наблюдает за смазанными огнями фонарей, отсчитывая про себя, сколько поворотов им осталось преодолеть, прежде чем дорога приведёт их в его уютную обитель. Совсем немного. Это не может не радовать.       — Лучше? — короткий вопрос альфы вспарывает убаюкивающую тишину, вырывая блондина из круговорота бесконечных мыслей.       — Намного, — щебечет Чимин, с неподдельно благодарной улыбкой посматривая на причину своего персонального хаоса. — Спасибо, — бормочет следом.       Недолго копошится в своей сумочке, вынимая из её недр упаковку влажных салфеток, чтобы очистить чуть испачканную в пахучей смазке, которую у ткани джинсов не получилось впитать в себя, ладонь альфы.       Закончив, Пак нежно переплетает их пальцы в замок. Упираясь затылком в подголовник, Чимин наблюдает за хоккеистом некоторое время, пока оргазменная нега всё же полностью не одолевает его, завлекая в сладкую дрёму, которая в общем итоге не длится более двадцати минут.       Следуя точно по навигатору, Чонгук доставляет их к жилому комплексу за максимально возможное короткое время. Припарковавшись на крытой парковке, альфа глушит автомобиль. Тихо захлопнув дверь со своей стороны, обходит машину, чтобы помочь Чимину. Не произнося ни слова, он подхватывает омегу на руки в стиле невесты. Одной кнопкой заблокировав двери с помощью ключа зажигания, неспешно бредёт к лифту. Будто в его руках и нет никакой ноши. Блондин едва ли пищит от восторга и восхищения, окольцовывая крепкую шею хоккеиста и утыкаясь носиком над воротом водолазки.       — Нажимай, принцесса, — откидывая голову чуть в сторону из-за приятной стимуляции, которую Чимин создаёт, покусывая и посасывая бронзовую кожу в местечке, где пульсирует жилка, источая восхитительный аромат, хрипит Чонгук.       Пак, даже не удосужившись прерваться хоть на секундочку от своего увлекательного занятия, протягивает руку в сторону панели, чтобы послушно нажать на кнопку своего этажа. Бросая затянутый дымной пеленой взгляд на огромное зеркало, расположенное напротив, омега жадно облизывает их с Чонгуком отражение. Затаивает дыхание, натыкаясь на чёрные глаза, пристально наблюдающие за ним.       — Только посмей мне отказать сейчас, — шепчет фигурист, тычась в смоляные кудри у виска.       Вплетая пальцы в волосы на загривке, Чимин оттягивает голову альфы чуть в сторону, чтобы было удобнее припасть к его губам. Чонгук стискивает челюсть так сильно, что на выразительных скулах в остервенении бегают желваки.       Грозному, сильному альфе не нравится, когда над ним берут контроль. Забавно. Омега обязательно проработает этот момент. Чона, видимо, не смущает, что его нахождение здесь по большей части исполнение прихоти Чимина, который, словно умелый кукловод, крутит и вертит своей марионеткой, как заблагорассудится.       Из-за того, что хоккеист отказывается размыкать рот, блондин цепляет его нижнюю губу, сначала невинно посасывая, а после прикусывая, как и планировал ранее. До крови. Из груди альфы вырывается утробный рык, в то время как окантовка радужной оболочки глаза снова вспыхивает огненно-золотистым цветом. Это должно пугать, но раззадоривает только сильнее.       — За всё хорошее, Гук-а, — мурчит Чимин, поясняя своё взбалмошное действие.       Нервы Чонгука явно на исходе. Вот и славно. Пак намеревается довести наглого альфу до полнейшего безрассудства.       — От тебя живого места не останется, — хрипит брюнет, проговаривая слова прямиком в приоткрытый омежий рот, притягательно истекающий слюной. — Учти это, прелесть, — вскидывает бровь, наблюдая за тем, как Чимин закатывает глаза на реплику.       Напрашивается. Напрашивается и всё тут.       Альфа никак не реагирует, потому что понимает, что, если начнёт прямо сейчас, до кровати они просто не доберутся. Поэтому, пытаясь сохранить максимально беспристрастное выражение лица, брюнет вышагивает из как раз вовремя распахнувшихся дверей лифта, послушно следуя по тихому холлу туда, куда велит его несносная ноша в руках.       Когда они оказываются у двери в апартаменты, блондин вынимает из сумочки ключ-карту, прикладывая ту к цифровой панели. Тихий писк открывшегося замка, кажется, становится отправной точкой.       Чонгук, как истинный джентльмен, помогает омеге разуться и снять куртку. После чего разувается сам. Едва он успевает уместить кроссовки на полочку, как фигурист нетерпеливо тянет его в сторону ванной комнаты.       Беззастенчиво толкая высокую фигуру к выложенной кафелем стене, окольцовывает крепкую шею и приподнимается на носочках, чтобы поцеловать.       Хвала небесам! Чонгук позволяет. Податливо размыкает губы, гаденько посмеиваясь от нетерпеливого напора прямиком в приоткрытый омежий рот.       Чимин, нисколько не смущаясь, надсадно стонет, наконец ощущая влажный жар рта желанного альфы. Тщательно зализывая место укуса, как бы принося извинения, омега зарывается пальчиками в смоляные кудри на загривке и теснее притирается к потрясающе сильному телу.       Непередаваемые ощущения. Лица бывших, да и вообще каких-либо альф, существующих или существовавших в его жизни, смазываются в единое серое пятно. Отныне только Чонгук. Исключительно его тело, исключительно его запах. Внутренний зверь, довольный донельзя, радостно поскуливает, ластясь к своему альфе, признавая в нём своего единственного. Своего истинного.       Чонгук целуется именно так, как омега предполагал и представлял: мокро, развязно, собственнически. С небывалой жадностью и голодом вылизывая омежий болтливый рот, брюнет в одно проворное движение меняет их местами, пригвождая хрупкую фигурку к стене и нависая над подрагивающим от нетерпения телом громоздкой скалой.       Перехватывая тонкие запястья одной ладонью, Чон заносит их над белокурой макушкой, в очередной раз обездвиживая омегу. Тот недовольно стонет, ведь ему так важен сейчас тактильный контакт. Чонгука хочется трогать и касаться. Везде. Хочется пометить своими феромонами каждый дюйм его привлекательной бронзовой кожи. О чём Чимин неустанно бормочет, пытаясь воззвать если не к здравомыслию, так к жалости, кажется, вовсе непоколебимого альфы.       — Хочу, хочу, хочу, — капризничает, как избалованный ребёнок, выпрашивающий новую игрушку.       Альфа будто не слышит. Опуская свободную ладонь на кукольную талию, беззастенчиво странствует по оголённому от задравшегося подола кофты участку белоснежной кожи: мягкой, упругой, податливой. Проглатывая очередной мяукающий стон, Чонгук отрывается от распухших заалевших губ омеги с влажным звонким звуком. Пребывая в попытке отдышаться от долгого развязного поцелуя, утыкается носом в милую румяную щёку.       По правде говоря, Чону трудно даётся воспринимать то, что происходит сейчас, за реальность, а не за очередное наваждение, которым он страдает третий месяц подряд. С появлением в его жизни склочного омеги всё будто перевернулось вверх дном. Все мысли были заняты исключительно Чимином. Даже до того случая двухнедельной давности, который показал, что хоккеиста изначально тянуло к нему совершенно не просто так.       Скверный характер и постоянные перебранки из раза в раз увлекали альфу на дно необъяснимого шарма и обаяния, коими обладает Чимин, несмотря на всю его дьявольскую сторону. Про ангельскую внешность и говорить нечего. У Чонгука от каждой их, даже самой мимолётной встречи и взаимодействия рот наполнялся слюной, а низ живота ошпаривало кипятком.       Отправленная фигуристом фотография стала последней каплей. У него приключилась самая что ни на есть фиксация на этой злосчастной селке. Стоило закрыть глаза, как под створками век возникал образ характерного омеги: его раскрасневшееся изнеженное личико, заплаканные и затянутые дымной поволокой карамельные глазки и, что самое главное, вещь, принадлежащая хоккеисту, на его обнажённом теле. Безо всякого преувеличения, самая развратная картина, которую Чонгук мог лицезреть. Когда внутри черепной коробки присутствует осознание факта, что это его омега, предначертанный исключительно для него, воспринимается всё куда острее. Сдерживаться после случившегося было до невозможного трудно. Всё, чего ему хотелось — сесть в машину и примчать в апартаменты Чимина, который лишь одним своим снимком умудрился подорвать его, кажется, стальную выдержку, а Вселенную так и вовсе неумолимо разлететься в мелкодисперсную пыль.       Сейчас, имея возможность воспроизвести все свои влажные фантазии и мокрые сны в реальность, крышу, кажется, безудержно срывает с петель.       — Ты же понимаешь, — замыленным взглядом пробегаясь по скуксившемуся личику, хрипит Чонгук.       Блаженно проводя кончиком носа по румяной щеке, собирая хаотично рассыпанные по ней блёклые веснушки, при этом не смея разорвать пристального зрительного контакта, продолжает:       — Что теперь, — плавно и неспешно подбираясь к плюшевым губам, произносит каждое слово тихим вкрадчивым тоном, — с этого момента я больше не отпущу тебя, принцесса, — нежно прикусывает нижнюю губу, оттягивая чуть на себя. — Никогда и никому не отдам тебя, Чимин-и, — утверждает.       Пак послушно приоткрывает рот шире, позволяя своему альфе всё, что тому только взбредёт в голову. Брюнет, упиваясь безоговорочной покорностью своей строптивой конфетки, едва ли сдерживает животное рычание, так и рвущееся наружу. Чимин умопомрачительно красив и настолько же развязен и сексуален. У хоккеиста член в штанах дёргается всякий раз, стоит омеге внедриться в амплуа образцового послушника, коим он на самом деле не является. Разве что только для своего альфы.       — Отныне ты только мой, — отнимая прикованные к стене запястья и медленно заводя руки омеги за свою шею, проскальзывая головой в образовавшееся кольцо, ставит перед фактом Чонгук. — Только мой омега, — отпуская миниатюрные ладошки и сразу же чувствуя, как милые пальчики забираются в его волосы на загривке, альфа оплетает узкую талию обеими руками, задирая подол лёгкой кофточки и впиваясь ладонями в восхитительно мягкую кожу. — Только моя принцесса, — проговаривает в разомкнутые губы, к которым уже не терпится снова припасть с остервенелым поцелуем. — Повтори, — командует альфа, чувствуя, как с каждой секундой омега становится всё более нуждающимся и нетерпеливым.       Чимин, гулко сглатывая скопившуюся вязкую слюну, проводит носиком по точёному подбородку хоккеиста, не смея оторвать взгляда от бескрайне чёрных глаз, в которых, кажется, всё-таки умудрился пропасть без вести. Самый лучший провал за всю его недолгую жизнь.       Сетовать на Вселенную уже никакого резона нет. Выбор сделан. Решение принято.       — Только твой омега, — повторяет, как и велел его альфа. — Только твоя принцесса.       Эти слова будто становятся тем самым рычагом, за который Чонгук всё никак не решался потянуть, отсрочивая неизбежное. И вот, кажется, настал час выкрутить этот рычаг до упора.       Альфа целует первым. Теснее прижимая изящную фигурку к своему пышущему жаром телу одной рукой, второй скользит по обнажённой коже, по ходящей ходуном грудной клетке, чтобы, вынырнув с изнаночной стороны горловины, мягко и осторожно сжать тонкую шейку скулящего омеги. С помощью хватки на горле Чонгук склоняет белокурую голову в таком направлении, чтобы вылизывать омежий рот, переполненный слюной и мяукающими всхлипами, было удобнее.       У Чимина под полуприкрытыми веками взрываются звёзды. Взрываются, крошатся, обращаются в сверхновые. Он мало знает о космосе, но ощущается всё это примерно так.       Альфа везде и всюду: поглощает его с небывалой жадностью, голодом и остервенением, которые присущи разве что дикому хищнику. Волка Чонгука будто держали в заточении многие годы, терзали неподъёмными кандалами и морили голодом. Настолько его аура, возбуждение и желание ощущаются поистине зверскими.       Жгучий жар, опаляющий внутренности, переходит на мышцы, кости и кожу, вынуждая те болезненно гореть. Чимина лихорадит так, будто у него приключается белая горячка. Дышать с каждым новым опьяняющим поцелуем становится всё труднее. Ноги и вовсе подгибаются, ведь даже элементарно стоять уже кажется невыносимым. Течка с каждой минутой их прелюдии набирает свои мощные обороты, поэтому контролировать себя ни то что сложно — кажется, что невозможно совсем.       Омега даже слова вымолвить не в силах. Всё, что он продолжает делать — послушно держать рот для своего альфы открытым, чтобы тот вытворял с его губами и языком грязные, непотребные вещи, о которых Чимин грезил две битые недели. Хотя кого он обманывает? Все три месяца знакомства.       Благо Чонгук вовремя замечает его рассеянное, изнеможённое состояние и неспособность самостоятельно устоять на ногах.       — Ты горишь, — нехотя отстраняясь от вожделенных губ, хриплым голосом проговаривает своё наблюдение. Дыша часто и глубоко, брюнет продолжает: — Примем душ, да? Нужно тебя немного остудить, — подцепив пальцами подбородок омеги, оставляет на румяной щеке нежный поцелуй. — И после дам всё, что захочешь, всё, что попросишь, куколка, — обещает.       Чимин, ластясь к ладони альфы, как маленький непоседливый котёнок, соглашается. Наблюдая за действиями брюнета из-под полуопущенных ресниц, совсем абстрагируется, беспрепятственно позволяя Чону раздевать себя.       Хоккеист внезапно нежен и осторожен. От былой грубости и остервенения, кажется, не осталось ни следа. Причитая на ушко какие-то ласковые словечки, Чонгук постепенно освобождает омегу от одежды, складывая ту в корзину для грязного белья.       Когда на блондине остаются только молочного цвета шёлковые трусики с красивой оборкой по бокам, альфа стопорится. Осоловело промаргиваясь, он устремляет потемневший взор на причину своего персонального Апокалипсиса. Чонгук предполагал, конечно, что омега весь из себя изящный, миниатюрный и кукольный. Но этот эффект, кажется, усиливается вдвойне, когда Чимин предстаёт перед ним практически нагим.       Точёные плавные изгибы сводят с ума. Фарфоровая кожа с отливом спелого румянца на хрупкой груди, тонкой шее и чуть округлившихся в преддверии течки щеках отпечатываются под створками век яркими вспышками. Белокурые, чуть взмокшие пряди ниспадают на лоб и полуприкрытые веки с трепещущими на них кисточками длинных ресниц.       Перед Чонгуком будто предстаёт сам ангел. Идеальное, непорочное создание. Но альфа знает, что этот невинный образ — лишь обманка. Оттого желание к омеге становится всё глубже и горячее. Чон приложит максимум усилий, чтобы свою нуждающуюся малышку вознести к самым небесам.       — Принцесса само совершенство, — утверждает.       Мягким шагом подступается ближе, осторожно укладывая ладонь на поджавшийся животик. Он такой чудесный. Альфе много времени не надо, чтобы представить, как бы выглядел Чимин, нося под сердцем их щенка. Их прелестного малыша. Его тайное желание откормить омегу. А беременность бы только поспособствовала этому. Тогда бы маленький милый омега стал ещё вкуснее, ещё слаще.       — Знаешь, о чём думаю? — склоняясь над белокурой макушкой, шепчет на порозовевшее ушко.       Чимин льнёт к нему, следует за каждым, даже самым невесомым касанием. Очаровательно.       Проводя одними подушечками пальцев над кромкой белья, Чонгук, не дожидаясь ответа, отвечает сам:       — О наших щенках, Мини, — такие простые в своём звучании слова вынуждают крошку перед ним задушенно промяукать. Ну до чего прелестный омега. — Дай-ка угадаю, принцесса: ты уже представлял это, хах? — оставляя россыпь нежнейших поцелуев от белокурого виска до плюшевых губ, забавляется альфа, засыпая нуждающуюся куколку глупыми вопросами.       Самозабвенно наглаживает упругую мягкую кожу на боку и пояснице, перебирая ту между пальцев: она просачивается сквозь них, словно бархатистый песок.       — Представлял, как альфа набивает славный животик Чимин-и своим густым семенем, м? — попеременно с лёгкими, почти невесомыми касаниями губ на румяной щеке проскальзывает ладонями под резинку белья со стороны спины.       Отчего изнеженные стеночки омеги начинают хаотично сжиматься вокруг заполняющей его весь вечер игрушки. Вытекающая смазка пачкает промежность и бёдра, напрочь отказываясь впитываться в и без того промокшее бельё.       Чимин весь подбирается, вжимаясь в нависающее над ним скалой тело и цепляясь за крепкую шею альфы, будто за спасательный круг. Утыкаясь раскрасневшимся от смущения и наваждения личиком в широкую массивную грудь, восхитительно обтянутую чёрной тканью водолазки, жалобно шмыгает носиком, никак не находя в себе сил собрать воедино все те, давно превратившиеся в склизкие сгустки извилины в единую субстанцию, чтобы внятно ответить на заданные вопросы.       — Моя милая принцесса снова проглотила язык, хах? — заданный следом вопрос быстро отрезвляет помутнённое сознание.       — Нет-нет… — поспешно лепечет Чимин.       Ощущая, как ладони альфы соскальзывают ниже, сжимая и оттягивая чуть в стороны обе ягодицы, омега захлёбывается в очередном мяукающем стоне. Выпуклая часть анальной пробки создаёт настолько превосходное давление на чувствительный комочек нервов, что блондин едва сдерживается, чтобы не кончить прямо сейчас. Хотя терять ему уже особо-то и нечего. Чонгук так близок к разгадке причины его донельзя чувствительного состояния, что благоразумнее уже самостоятельно открыть завесу тайны.       — Я представлял, Чонгук-и… — спешит ответить, чтобы не испытывать лишний раз терпение своего альфы. — Много-много раз представлял… — не лукавит, говорит как есть.       Губы брюнета расплываются в довольной ухмылке. Его принцесса такая умница. О чём Чонгук, конечно, спешит сообщить, шепча слова похвалы на порозовевшее ушко.       — Когда собирался на сегодняшнюю вечеринку, вставляя её в себя, тоже меня представлял, а? — едва пробравшись пальцами к расселине, вопрошает Чонгук.       Всё. Занавес.       Удивляется ли Чимин, когда понимает, что альфа заведомо знал о игрушке в его текущей заднице? Да не то чтобы. А ещё сказал, что не небожитель. Как минимум всезнающий и всевидящий.       Совсем чуть-чуть надавливая на очаровательный кристаллик анальной пробки, углубляя тем самым игрушку внутрь, что пуще прежнего стимулирует изнеженную точку, Чонгук продолжает, кажется, вовсе беспристрастным тоном:       — Чимин-и, знаешь, я понял, что ты закупоренный ещё в тот момент, когда заприметил, как нетерпеливо ты ёрзаешь на барном стуле. И всё это время ты продолжал невинно флиртовать со мной и болтать о всякой ерунде. Как ни в чём не бывало, куколка.       Бархатный смех расходится колкими разрядами тока по разгорячённой коже. У Чимина голова идёт кругом. Уличительные слова хоккеиста вгоняют в смущение и стыд. Пак и сам не из робкого десятка. Но конкретно в этой ситуации всё, что делает и говорит Чонгук, для него является настолько пикантным и острым, что крышу и безоговорочно срывает с петель.       — Надеюсь, что с этого момента принцесса перестанет принимать своего альфу за несмышлёного дурачка, — проводя носом вдоль кукольной шеи, говорит брюнет.       Чтобы отныне омега знал, что, что бы он ни задумал, альфа всегда будет на два шага впереди.       — Пожалуйста-пожалуйста… — причитает полушёпотом.       До белых костяшек впиваясь пальчиками в приятную ткань бадлона на широких плечах, подаётся чуть назад, чтобы возобновить стимуляцию за счёт игрушки, созданную с помощью Чонгука. Но тот полностью убирает руки с его ягодиц, цепляясь по бокам за резинку белья, чтобы полностью оголить омегу. Чимин удручённо стонет. Из глаз вот-вот брызнут слёзы.       — Чонгук-и… — канючит в своей привычной манере разбалованного дитя.       — Пусть пока побудет в тебе, принцесса, — как ни в чём не бывало проговаривает хоккеист, помогая едва стоящему на ногах омеге перешагнуть через сползшие по бёдрам трусики. Беззастенчиво подхватывая те с пола, отправляет в корзину с грязным бельём, подавляя желание прибрать их себе. — В любом случае, первым, с чего мы начнём, будет твой славный рот, — щёлкая языком, выправляет из-под пояса джинсов подол водолазки, стягивая вещь в пару проворных движений.       Чимин не знает, на что реагировать в первую очередь: на сказанные альфой слова или на его ладное тело, которое Чонгук поспешно оголяет для совместного похода в душ.       Пак при виде хоккеиста в одном лишь полотенце тогда, при столкновении в раздевалке, чуть ли с ума не сошёл. То, что происходит в его голове сейчас, вообще едва ли можно как-то реорганизовать в одно связное нечто.       Тело Чонгука безо всякого преувеличения восхитительно. Кожа, бронзовая и гладкая, так красиво переливается в мягком свете ванной комнаты. Мышцы, литые и упругие, волшебно перекатываются при каждом движении. У Чимина зудит внутренняя сторона ладоней, так сильно ему хочется прикоснуться к своему альфе, прочувствовать всю его мощь и силу.       Чон, нисколько не смущаясь, стягивает с себя последние оставшиеся элементы одежды: боксеры и носки. Закончив, оплетает узкую талию омеги, утягивая его в сторону просторной душевой кабинки.       В то время как Пак отчаянно уговаривает себя не пялиться на внушительный член, уже давно готовый и твёрдый для плотских утех, Чонгук самостоятельно настраивает необходимый напор и комфортную температуру, после чего переводит всё внимание на Чимина. Система тропического душа планомерно покрывает их тела чуть более прохладной, чем привык омега, водой. Но так даже лучше: это помогает остудить лихорадочный жар, присущий течке.       Альфа не выжидает долго, сразу же примыкая к вожделенным губам с мокрым тягучим поцелуем. Вновь возвышаясь над миниатюрной фигуркой, припечатывает блондина к стене, жадно вкушая мягкость и сладость омежьего рта.       Блондину не требуется много времени, чтобы, окольцевав крепкую шею, послушно и покорно ответить на собственнический поцелуй.       Одновременно и сладко, и терпко, и нежно, и грубо. Всё, как хотел Чимин. Всего Чонгука целиком, с обеими его сторонами.       Влажные ладошки скользят по крепким упругим мышцам плеч, легонько царапая ноготками бронзовую кожу, покрытую мелкими каплями воды. Альфе ничего не стоит своим огромным сильным телом сломать омегу, который раза в два меньше него. Но тем не менее Чонгук донельзя мягок и осторожен, будто он прекрасно осведомлён, насколько хрупок и изящен находящийся в его руках сосуд. Его касания, несмотря на уверенность и твёрдость в каждом действии, по-прежнему бережливы и нежны. Это не может не восхищать и не распалять пуще прежнего ведомого животными инстинктами омегу. Ведь внутреннему зверю так важно, чтобы его пара была обходительна с ним.       Ластясь к возвышающемуся над ним крепкому телу теснее, Чимин едва успевает переводить дыхание, настолько поцелуи альфы кружат голову и изматывают лёгкие. Высокая концентрация своих феромонов и феромонов альфы, тактильный контакт и нарастающее наваждение вынуждают картинку перед глазами предательски плыть. До зуда под кожей хочется большего.       Чонгук странным образом чувствует его желание. Оторвавшись от истерзанных омежьих губ, брюнет соскальзывает на кукольную шею, жадно поглощая цветочный аромат с разгорячённой кожи. Как и обещал себе и склочному фигуристу, нисколько не стесняясь, метит ту своими яркими засосами, втягивая тонкую кожицу в рот, покусывая и зализывая в утешительном жесте.       Резцы соблазнительно царапают сладкое местечко около пульсирующей жилки. Но клеймить омегу Чонгук не спешит. Даже если Чимин сам попросит об этом под воздействием горячечного наваждения, альфа не выполнит просьбу. Просто потому, что он хочет, чтобы его омега был в здравом рассудке во время этого действа. Только после завершения течки. И если Чимин сам попросит об этом. Для альфы важно, чтобы это решение, этот шаг в их только-только зарождающихся чувствах и отношениях был обоюдным.       Блондин, откидывая голову чуть назад и подставляясь под каждое касание губ хоккеиста, умещает ладони на ходящую ходуном мощную грудь, перебирая пленительную плоть между пальцев. Для Чонгука этот жест ощущается топчущимся по подушке котёнком. Ровно до того момента, пока одна из ладоней юрко не проскальзывает вниз, к куда более чувствительному местечку у низа живота.       Чимин, упиваясь упругостью рельефных кубиков пресса и косых мышц, плавно ведёт ладонью к центру, чтобы, наткнувшись на побагровевшую головку, окольцевать её пальцами. На что альфа шипит, особенно сильно прикусывая изнеженную кожу под раскрасневшимся ушком омеги.       Диаметр возбуждённой плоти и её вес ощущаются в миниатюрной ладошке блондина донельзя правильными. Едва Чимин успевает представить, насколько приятно и хорошо этот крупный венистый ствол будет распирать его узкую маленькую дырочку, под полуприкрытыми веками тут же начинают плясать разноцветные звёздочки, а смазка из пульсирующего на игрушке входа выделяться обильнее.       Любовно проводя вверх-вниз по всей длине, рот у омеги невольно наполняется слюной. Доходя до потяжелевших от скопившего в них семени яичек, Чимин беззастенчиво перекатывает те в ладони, что вынуждает альфу хрипло рыкнуть и прижать хрупкое тело к себе теснее.       В голове у Чонгука совсем дурнеет, когда он, не без труда сконцентрировав поплывший взгляд на одной точке, опускает глаза ниже, на уровень своего паха, где принцесса проворачивает с его каменным членом непотребные, но оттого не менее сладкие действа. Милые пальчики омеги даже не сходятся вокруг диаметра ствола, что будоражит воспалённый мозг альфы и доводит до точки кипения его внутреннего зверя.       — Хочу попробовать тебя, Гук-а, — раздаётся над ухом плаксивый голос.       Это то, что пробирает Чона до костей. Низ живота ошпаривает жгучей лавой, а член в миниатюрной ладошке призывно дёргается на сказанную его принцессой фразу. Альфа ещё тогда, на крыше, предугадал, что Чимин сам попросит об этом: о его члене. И вот они здесь.       Просить Чонгука дважды не приходится. В одно движение он меняет позиции, прижимаясь спиной к выложенной кафелем стене. Впиваясь пальцами в упругие ягодицы блондина, альфа снова припадает к заалевшим искусанным губам, поглощая омегу с необъятным аппетитом. Такой сладкий, такой сочный, будто спелый фрукт. Чонгуку Чимина хочется сожрать всего целиком.       Омега попискивает от напора брюнета, упиваясь сладострастным чувством скольжения языков друг по другу: тягучих, почти ленивых и оттого восхитительных. Ладони альфы оплетают его стан с такой нежностью и осторожностью, что белокурую голову разрывает от абсолютного диссонанса.       В такие моменты, как сейчас, когда Чонгук молчалив, когда не использует все свои грязные приёмчики, вызывая у Чимина стыд и смущение, омеге кажется, что тот — идеальный любовник: страстный, но в то же время обходительный и ласковый. Однако Пак не может отрицать того факта, что вторая сторона альфы, скверная и разнузданная, вызывает в нём больший отклик. Либо это всё воздействие течки. Чимин никогда не был приверженцем ванильного секса. Оттого хочется растормошить хоккеиста, чтобы тот вновь играл по грязному.       Вернуть альфе этот настрой не составляет особого труда. Во время поцелуя Пак просто прикусывает ему язык. Не то чтобы больно, но вполне ощутимо. Бурная реакция Чонгука, конечно, не заставляет себя долго ждать.       — Какова причина на этот раз? — хрипит брюнет, до красноватых отметин стискивая сладкую задницу своей так и напрашивающейся на порку строптивой конфетки.       Утыкаясь носом во взмокший белокурый висок, Чонгук проскальзывает пальцами к расселине, чтобы, подцепив камушек анальной пробки, ненавязчиво покрутить игрушку, создавая давление на наверняка гиперчувствительные стеночки. Жалобное мяуканье и напиленные ноготки, которыми Чимин не стесняясь проводит по выпуклым грудным мышцам альфы, вынуждают Чонгука гаденько ухмыльнуться. Не услышав ответа, альфа отнимает одну из ладоней от упругой половинки, чтобы тут же обрушить на неё шлепок, громким эхом отскакивающий от полупустых стен.       — Принцесса, видимо, не усвоила, что отвечать на поставленные своим альфой вопросы нужно не медля, — тихим вкрадчивым голосом объясняет своё действие.       — Хотел тебя разозлить, — Чимин говорит, как есть.       А чего ему, собственно, стесняться?       Нежными касаниями растирая ушибленное местечко, Чонгук спрашивает:       — Так, значит, малышке нравится, когда её альфа груб с ней, м-м? — мягко прикусывает мочку порозовевшего ушка.       — Чуть-чуть, — тут же отвечает.       Саднящая боль от шлепка расходится восхитительно сладкими импульсами по всему низу живота, истекающему естественной смазкой маленькому члену и изнеженным стеночкам, вынуждая те хаотично пульсировать на игрушке.       — М-м… — мычит брюнет делая про себя выводы. — Значит, буду шлёпать прелестную попку всякий раз, когда тебе взбредёт в голову игнорировать или обмозговывать ответы на мои вопросы слишком долго, Мини, — очередное предупреждение летит в копилку.       Блондин ликует про себя. Чимину до помутнения рассудка нравится выводить Чонгука из себя и прикидываться невинной овечкой. Это и забавно, и горячо в равной степени.       — Для альфы ты слишком болтлив, Чонгук-а, — присасываясь к лакомому местечку у пульсирующей жилки, бормочет фигурист.       Дразнит. Нет-нет. Провоцирует.       Брюнет, не проронив ни слова, перехватывает тонкие запястья, заводя склочному омеге за спину. Обездвижив свою строптивую конфетку, заглядывает в его расфокусированные, затянутые дымной пеленой глаза. Сливочная карамель радужной оболочки приобрела куда более глубокий тёмный цвет, а слезливый блеск делает взгляд Чимина уж совсем порочным и истомным. Он как его излюбленный виски со льдом: такой деликатный и статный с виду, но обжигающий и терпкий на вкус.       Стискивая челюсть до бегающих желваков, хоккеист голодно облизывает и остальные детали прелестного личика: мягкие румяные щёки, глядя на которые появляется какое-то маниакальное желание их покусать; слипшиеся кисточки длинных ресниц, на кончиках которых оседают крошечные капли то ли от воды, то ли от слёз; заалевшие и распухшие от поцелуев губы, которые Чон уже давно возвёл в категорию «олицетворение греха».       Альфа не имеет ни малейшего понятия, как нечто настолько ангельское, как внешность омеги, может сочетаться с его дьявольским нравом. Чего лукавить, Чонгук до одури обожает это. Дуальность Чимина настолько сексуальна и горяча, что у альфы порой голова идёт кругом, несмотря на то, что он всегда старается делать непринуждённый вид. Ох, знал бы Пак, что творится в его голове на самом деле, когда омега показывает свой характер и выпускает острые коготки…       — Но в конечном итоге, — оставляет нежный поцелуй в уголке рта блондина, вводя тем самым в заблуждение, — не я оказываюсь тем, кому приходится опускаться на колени и затыкать кое-чем рот, не так ли, принцесса? — едва сдерживая лукавую усмешку, тянет зажатые в тисках запястья омеги вниз, вынуждая сесть перед ним.       Чимин послушно выполняет. И чуть ли не давится слюной из-за представшей перед ним картины. Истомно закусывая нижнюю губу, омега поднимает плутоватый взгляд на своего альфу, вводя того в какое-то забытьё. Пак прекрасно знает, как выглядит со стороны. И это знание является его главным козырем. Потому что Чонгук, каким бы он ни пытался показаться величественным и могущественным альфой, в такие моменты, как сейчас, становится маленьким глупым щенком.       С озорством и лестью наблюдая, как крупный, крепкий, увитый венками член призывно дёргается на все его незатейливые манипуляции, Чимин просто не может сдержать победоносной ухмылки.       Укладывая ладошки на литые бёдра, блондин проводит по ним от коленей до паха. Короткие ноготки оставляют на бронзовой коже белеющие полосы, что вынуждает Чона нетерпеливо толкнуться языком в щёку. Приникая ближе, Чимин утыкается носиком в поджарый низ живота, голодно и жадно насыщая лёгкие яркой концентрацией феромонов своего обожаемого альфы.       Короткие аккуратные волоски щекочут подбородок, когда омега прокладывает дорожку влажных поцелуев вплоть до налитого кровью возбуждения. Осторожно окольцовывая пальчиками член у основания, омега, глядя на брюнета самым невинным взглядом из-под полуопущенных ресниц, примыкает губами к побагровевшей головке, оставляя на ней нежный поцелуй.       Из груди Чонгука вырывается глухое рычание.       Невозможный, невыносимый, развратный донельзя. Чёртово совершенство.       Альфе уже не терпится скользнуть в тугой жар славного ротика, но, несмотря на своё затмевающее рассудок желание, он протягивает ладонь к белокурым прядям, ласково убирая их со лба. Самый нежный жест среди всей этой похоти, от которого Чимин млеет бесповоротно.       Однако Чонгук был не Чонгуком, если бы в следующее мгновение не сделал абсолютно противоположное этой нежности. Перехватив член, альфа проводит истекающей предсеменем головкой по румяной щеке и приоткрытым плюшевым губам. Картина настолько греховна и непотребна, что у Чона начинают от жажды плоти зудеть клыки.       — Шире, принцесса, — пронизанный вяжущей хрипотцой голос вспарывает наэлектризованную тишину, оседая на коже омеги колкими мурашками.       Что не остаётся альфой незамеченным. Приказной тон взаправду возбуждает его текущую малышку? До чего забавно.       — Моя умница, — хвалит, с озорством наблюдая, как у крошки глаза закатываются от удовольствия, а нуждающаяся задница ёрзает на пятках, очевидно, пытаясь воссоздать стимуляцию за счёт игрушки внутри. — Высунь язычок, Мини, — продолжая придерживаться своей траектории, командует брюнет.       Вес упругой головки восхитительно ощущается на языке. Пресно-солоноватый вкус естественной смазки конкретно сейчас кажется самым вкусным угощением на свете. Чимин, не разрывая зрительного контакта, позволяет альфе шлёпать членом по его языку, обволакивать слизистую рта своим превосходным вкусом.       Страдальчески надламывая брови, как бы показывая своему альфе, что ему хочется большего, вновь окольцовывает ствол у основания, заменяя своей ладонью ладонь хоккеиста. Чонгук в приглашающем жесте вздёргивает подбородок, откидываясь затылком на стену позади.       Чимин сосёт член так, будто тот чёртов леденец. Это поражает сознание альфы. Тихие всхлипы и мяуканья смешиваются с чавкающим звуком, оседая на задворках сознания неповторимой мелодией. Тугой влажный жар рта не оставляет альфе никаких шансов не желать кончить в ту же самую секунду. Узкие ребристые стенки горла омеги безо всякого преувеличения возвышают Чона до небес.       — Альфа, — сипит блондин, переводя дыхание и уходя чуть в сторону, чтобы провести губами и носиком по стыку паха с бедром. — Возьми меня за волосы, — мяучит свою просьбу-приказ, прихватывая губами донельзя тяжёлые яички, чтобы простимулировать и это чувствительное местечко, беззастенчиво всасывая в рот.       Чонгук не знает, на что из этого реагировать быстрее. Потому что и то, и то является наивысшей степенью нечто настолько грязного и грешного, что голова просто-напросто идёт кругом. Альфа делает, как повелевает его милая принцесса: нежно вплетает пальцы в белокурые пряди, направляя его голову обратно к члену.       Чимин послушно заглатывает плоть, буквально высасывая из наглого хоккеиста всё напускное. Ему и самому приходится трудно: превосходные феромоны затмевают сознание, как и надсадное рычание, вырывающееся из недр грудной клетки его альфы, получающего удовольствие, как и восхитительное давление анальной пробки на гиперчувствительную точку. Поза максимально удобная, чтобы можно было кончить безо всякой дополнительной стимуляции.       Что и замечает Чонгук. Рассеянный взгляд концентрируется на миленьком члене омеги, твёрдом и истекающем, а также на его безудержных движениях бёдрами. Очаровательный. Милый. И весь только его и для него. Как Чону не сжалиться над своей нуждающейся крошкой? К тому же набухающий узел не заставляет себя долго ждать, ведь его принцесса трудится так упорно, так хорошо.       — Малышка может кончить, если проглотит семя альфы до последней капли, — ставит ультиматум, продолжая толкаться в тугой жар развязного ротика.       На что Чимин покачивает головой, как болванчик. Обхватывая пальцами набухающее уплотнение — формирующийся узел, — блондин невольно скулит, представляя, насколько умопомрачительно он будет ощущаться внутри. Тугие стеночки с радостью поглотят член вместе с узлом по самое основание, будут принимать в себя густое вязкое семя до тех пор, пока животик не припухнет от его обилия. Как хорошо, что омега на таблетках, и вязки с альфой можно не бояться. Шквал развратных мыслей в его маленькой голове вынуждает щекочущее чувство внизу живота разрастаться до необъятных масштабов.       Создавая во рту плотный вакуум, попеременно с этим стимулируя узел, Чимин вынуждает альфу закатывать глаза от получаемого удовольствия. Обращая взор на его раскрасневшееся лицо, омега замечает неглубокую морщинку, пролёгшую между нахмуренных бровей. И эта крошечная деталь, на которой он был зациклен всякий раз во время самоудовлетворения, представляя, как его трахает Чонгук, кажется, становится последней ступенью, перешагнув которую, Чимин непременно окажется в чёртовом Раю.       В момент, когда стимуляция восхитительных стенок горла омеги становится невыносимой для изнывающего от желания излиться члена, альфа оттягивает от своего паха белокурую голову. Паку даже нет надобности говорить что-либо, ведь он уже послушно распахивает опухшие губы, высовывая розовый язычок, прекрасно зная, как альфы падки на это зрелище и действо.       Обильно изливаясь на румяное личико, покрывая вязким семенем грешные губы и очаровательный язык омеги, Чонгук вновь притягивает крошку за волосы к себе, врываясь в пленительный жар рта, чтобы выдоить пульсирующий член досуха.       Чимин, цепляясь пальцами за литые бёдра и не забывая царапать бронзовую кожу ноготками, оставляя на той собственнические следы, максимально старается расслабить горло, в то время как по его стенкам стекает тёплое пресно-солоноватое семя. Семя его альфы, которое омега послушно проглатывает до последней капли, не испытывая никакой брезгливости или отвращения.       У Чонгука под створками век взрываются чёртовы звёзды. Потому что то, что с ним делает Чимин, невозможно описать другими словами. Один лишь взгляд вниз, на причину своего персонального Апокалипсиса, вытряхивает из него всё здравомыслие. Осознание того факта, что отныне это безупречное создание принадлежит только ему и никому кроме, становится спусковым крючком.       — Давай, крошка, — бормочет Чонгук, нежно перебирая между пальцев белокурые пряди. — Твой альфа разрешает, — голос предательски хрипит от накатившего бессилия и сладкой оргазменной неги. Потрясающее чувство.       Широкая грудная клетка, вздымающаяся и опускающая так грузно, будто альфа только что закончил бежать чёртов кросс, и затянутый поволокой взгляд беспросветно чёрных глаз доводят фигуриста до точки кипения. Его альфа до безумия красив.       Очистив языком горячий, по-прежнему пульсирующий член дочиста, Чимин вжимается носиком в стык бедра с пахом, жадно поглощая восхитительные феромоны, попеременно с этим ёрзая бёдрами, что позволяет игрушке внутри безостановочно стимулировать донельзя чувствительную точку.       Омегу прошибает так, что глаза непроизвольно закатываются от получаемого удовольствия. Хрупкое тело трясётся, словно осиновый лист, и Чимин никак не может это контролировать, отдаваясь сладострастному наслаждению целиком и полностью.       У Чона рот невольно наполняется слюной от лицезрения этой разнузданной картины. Ствол, не успевший даже опасть после только что полученной разрядки, вновь наливается кровью, желая как можно скорее заменить анальную пробку внутри своей ледяной принцессы.       Плаксивые мяукающие стоны и вовсе отправляют Чонгука куда-то в поднебесье. Чимин есть грех. К такому выводу приходит альфа, ласково перебирая между пальцев влажные пряди и наблюдая за тем, как миленький член между крепко стиснутых бёдер дергается в последний раз, изливаясь на румяную кожу. Покатые плечи ходят ходуном, а длинные кисточки ресниц трепещут настолько умильно, что альфе насильно приходится сдерживать порыв взять омегу прямо здесь и сейчас, не давая никакой передышки.       Осыпая изнеженного блондина словами похвалы, Чонгук позволяет омеге прийти в чувство, ладонями нежно наглаживая его волосы и заплаканное личико. Даёт Чимину столько времени, сколько ему нужно, чтобы хоть немного восстановить силы.       — Гук, — мяукает спустя несколько минут затишья.       Только тогда альфа поднимает его на ноги, прижимая по-прежнему дрожащее тело к своему. Вспенивает мочалку, проходится ей по каждому участку, растирая светлую кожу до привлекательного красноватого оттенка. Чимин нисколько не возражает, в неге прикрывая глаза и тычась в крепкую грудь, пока Чонгук обходительно делает всё за него.       — Я аккуратно, ладно? — шепчет на порозовевшее ушко, имея в виду анальную пробку, камушек которой и подцепляет пальцами, чтобы изъять из трепещущего омежьего нутра.       Чимин едва волочет головой в согласном жесте, утыкаясь в сладкое местечко на шее альфы и сильнее вцепляясь пальчиками в его широкие плечи. Хоккеист взаправду действует осторожно, вынимая из омеги игрушку, медленно и плавно, лишний раз не воздействуя на невероятно чувствительные стенки. Пробка выходит с влажным чавкающим звуком, а скопившаяся смазка тут же начинает стекать по бёдрам.       — Уже жду не дождусь, чтобы вылизать твою текущую дырочку, принцесса, — нашёптывает Чонгук и попеременно с этим проходится вспененной мочалкой по сладким ягодицам. — Твой запах сводит меня с ума, Мини, — причитает альфа, осыпая румяную щёку невесомыми поцелуями.       Омега, кажется, уже вовсе не различает слов. Тело, пылающее жаром и будто налитое свинцом, воспринимает только тактильный контакт, ластясь к своему альфе ближе, покорно подставляясь под каждое касание.       — Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, — только и в силах лепетать Чимин.       Чонгук, на удивление не возится долго. Заканчивая с блондином, он быстро ополаскивает и себя, после чего помогает Чимину обтереться полотенцем и обтирается сам. Не заморачиваясь с халатом и чистой одеждой, подхватывает омегу под бёдрами, следуя прямиком в спальную комнату.       Первое, на что альфа обращает внимание — большая кровать, на которой умещено множество декоративных подушек и мягких игрушек. На краю постели Чонгук замечает свою чистую и аккуратно сложенную толстовку, которую Чимин выманил, чтобы сдать в химчистку, а после вернуть.       В этот момент хоккеист понимает, что в любом случае оказался бы здесь. Ведь хитрый омега даже не удосужился взять вещь с собой на вечеринку. Пак подстроил всё это. Какое бы решение ни принял Чонгук, в конечном итоге он оказался бы в постели течного омеги. И как после такого манёвра верить в то, что все власть и контроль находятся в его руках? Кажется, всё это время альфа был лишь марионеткой, которой Чимин вертел и крутил с отточенным мастерством опытного кукловода. Поразительно.       Не то чтобы Чонгук возмущён. И не то чтобы его не устраивает сложившийся расклад событий. Просто в который раз он приходит к выводу, что Чимин, в общем-то, не так прост и шаблонен, как может показаться на первый взгляд. Альфе ли об этом не знать. Три месяца перебранок должны были вбить в его голову этот бултыхающийся на поверхности факт. Очевидно, хоккеист не усвоил урок. Пришло время пожинать плоды своих оплошностей.       — Такое чудесное гнёздышко, — воркует альфа нарочито ласковым тоном.       Подходя к изножью постели, останавливается в аккурат перед выложенными полукольцом подушками и игрушками.       — Впустишь альфу в него, м-м? — утыкаясь носом в мягкую щёку, Чонгук спрашивает разрешение войти в личное пространство омеги.       — Да, пожалуйста, альфа, — щебечет блондин, ероша пальчиками смоляные кудри на загривке хоккеиста, одновременно покрывая его крепкую шею влажными поцелуями.       Чимин в течку — сама вежливость. Альфе вдруг становится интересно, долго ли им придётся притираться после её окончания? Взрывной характер фигуриста вряд ли получится обуздать или присмирить полностью. Одна сплошная нервотрёпка, как может показаться на первый взгляд. Но ведь именно это и привлекает Чонгука в Чимине: его язвительность, его неприступность, его самодостаточность. Без этих черт нрава омега вряд ли бы его зацепил. Потому что таких пресных и безвкусных, у которых в арсенале только красивая обёртка, пруд пруди.       Аккуратно укладывая свою раззадоренную ношу в центр кровати, брюнет нависает над изящным и без устали ластящимся к нему телом, прямиком между разведённых ног омеги. Тот жалобно мяукает от каждого прикосновения обнажённой кожи с кожей.       Чимин, вороша смоляные волосы от макушки до загривка, притягивает альфу к себе, чтобы поцеловать: нежно и нерасторопно, так, будто они перекатывают между языков фруктовый леденец.       Чонгук, перебирая между пальцев сочные ляжки, отвечает в таком же темпе, наслаждаясь той недолгой приторностью, которая в скором времени сменится на пылкую страсть и необузданность.       Когда губы начинают саднить, а в лёгких исчерпываются последние остатки воздуха, брюнет отстраняется от пленительного рта, прослеживая взглядом тоненькую ниточку слюны, которая совсем скоро обрывается. Блуждая по изнеженному личику омеги расфокусированным взглядом, Чону приходится больно прикусить язык, ведь представшая перед ним картина настолько сексуальна, что хочется, как маленький нелепый щенок, скулить от восторга и восхищения.       — Мечтал об этом со дня нашей встречи, принцесса, — внезапно даже для самого себя признаётся Чонгук, не имея никаких сил оторваться от лицезрения ангельской красоты, так удачливо оказавшейся в его руках. — О твоём восхитительном теле, лежащем подо мной, — откровенничает уже, кажется, не отдавая своим словам никакого отчёта.       Склоняясь к кукольной шее, брюнет принимается осыпать её поцелуями, чередуя нежность и грубость между собой, оставляя багровеющие метки и тут же в извиняющемся жесте зализывая те языком.       — Чонгук-и, так ты… — мяукает, когда губы альфы прихватывают чувствительную кожицу около запаховой железы. — Просто пытался привлечь моё внимание? — спрашивает так тихо, что едва можно расслышать.       Альфа, планомерно соскальзывающий на точёный разлёт ключичных косточек, осыпая их влажными поцелуями, отвечает:       — М-м, именно, принцесса.       Чимин хочет возразить, спросив, не мог ли глупый альфа придумать менее травмирующих его психику способов привлечь внимание, но забывает об этом в тот же момент, когда умелые губы Чонгука доходят до его грудной клетки, вбирая в рот один из сосков. Грудь, чуть налитая и припухшая, настолько чувствительна даже к малейшей стимуляции, что блондин выгибается в пояснице до хруста позвонков.       Легонько покусывая и перекатывая на языке горошину соска, Чон обхватывает второй пальцами, пощипывая и упиваясь мелодичными звуками, которые безостановочно срываются с плюшевых губ его хорошенькой принцессы.       — Во время беременности и после, когда твоя крошечная грудь будет полна молока, буду терзать тебя до помутнения рассудка, Мини, — говорит так уверенно и твёрдо, будто всё уже давно решено: что Чимин понесёт от него, что они станут родителями. В перспективе, конечно. Не сейчас. И не в ближайшие пять лет точно.       Слова альфы одновременно умильны и горячи. Они распаляют ведомого омегу пуще прежнего, вынуждая откидывать голову назад и нетерпеливо извиваться под мускулистым телом, отчаянно ища стимуляцию в других нуждающихся местах.       — Щенки? — спрашивает едва различимо.       Одна мысль о беременности и их малышах уже доводит Чимина до точки кипения.       — Да, крошка, — отрываясь от истерзанного соска с чавкающим звуком, припадает ко второму, чтобы обласкать и его. — Наши щеночки, — бормочет Чонгук, сам дурея от одной лишь проскользнувшей в голове мысли об этом событии. — Ты ведь хочешь этого, да? Хочешь, чтобы твой альфа повязал тебя, Мини? — не вопросы — сплошная провокация: приторно-сладкая и безвозвратно срывающая крышу с петель.       Чимин уже не знает, чего хочет. Ощущения настолько обострены, что единственное, чего ему действительно хочется, так это рыдать навзрыд.       Перебирая между пальцев смоляные пряди, ворочая головой альфы только так, как ему вздумается, направляя его болтливый рот к самым изнеженным точкам, блондин бормочет:       — Мини х-хочет… — снова заикается, теряя всякое самообладание из-за разрывающих его эмоций. — Мини х-хочет а-альфу. Мини х-хочет у-узел. Мини х-хочет щ-щенков.       Чонгук едва сдерживает умилительную ухмылку. Ну до чего его омега очарователен в своей нужде и беспомощности. Хочется его сожрать целиком и полностью.       Вдоволь наигравшись с сосками, оставив парочку заметных следов на груди и чудесном животе, Чонгук, упираясь коленями в матрас и нависая сверху, перехватывает тонкие запястья, в пару проворных движений переворачивая блондина на живот. Самостоятельно ставит свою растёкшуюся лужицей принцессу в коленно-локтевую, упиваясь открывшимся видом.       Пак, недолго думая, шлёпается грудью на кровать, укладываясь щекой на предплечье и обращая взор на возвышающегося позади него хоккеиста. Выглядит он донельзя развратно, особенно сейчас, в приглушённом тёплом свете, с взъерошенными кудрями, ниспадающими на лоб и веки, с покрытой испариной кожей и крепко-крепко стоящим членом.       Чимин, голодно облизывая парня, ощущает, как текущая дырочка начинает сжиматься вокруг пустоты, жаждая заполучить его первоклассный член.       У Чона же со рта чуть ли слюна не капает. Так, наверное, и выглядит грех в своей первозданности, естественности.       Гулко сглатывая, альфа скользит почерневшим взглядом по точёным изгибам талии, покатым плечикам, выпирающим в форме крылышек лопаткам и впалой линии позвоночника. Самое главное лакомство оставляет напоследок, для начала переводя взор на румяное личико. Чимин никогда не смотрел на него так, как смотрит сейчас: всепоглощающе. И этот взгляд становится для альфы уничижающим. Внутренний зверь рычит и скалится, желая присвоить омегу себе в эту же чёртову секунду. Эту картину отныне никто не сможет лицезреть, кроме него. Чонгук не позволит.       Небывалая жадность обуревает изголодавшегося хищника, вынуждая оборвать зрительный контакт и устремить глаза на изысканный десерт, которым он будет лакомиться ни многим ни малым до конца своих дней. Чимин лучше не делает, мягко раскачивая тазом из стороны в сторону, будто приманкой перед бестолковым зверьком.       Круглая, упругая, текущая. Самая восхитительная задница, которую ему когда-либо удавалось лицезреть. В мягкую плоть хочется вцепиться зубами, перебирать между пальцев, пороть и трахать до обморочных пятен перед глазами. Настолько она идеальна для всех этих непотребных действ.       — А-альфа, — заикающийся, задушенный голос срывает последние установки.       Не смея больше медлить и уж тем более игнорировать мольбы своей милой принцессы, Чонгук укладывает подрагивающие от нетерпения ладони на сладкие половинки, оттягивая те в стороны. Все внутренности тут же стягиваются в тугой болезненный узел. Низ живота ошпаривает бурлящей лавой, ствол призывно дёргается, выделяя свежую капельку предсемени.       Чуть приоткрытая из-за хорошей растяжки и обилия естественной смазки, розовая дырочка пульсирует вокруг пустоты, уже давно заждавшаяся хорошего крепкого члена. Ох, Чонгук обязательно обеспечит свою текущую малышку им. Чуть позже. Сейчас ему хочется попробовать омегу на вкус.       Чон не успевает даже склониться, чуть сползая по постели вниз, как с губ блондина срываются плаксивые всхлипы. Крошке уже не терпится.       Начиная с поясницы, осыпая ту влажными тягучими поцелуями, альфа мнёт и сжимает упругие полушария, словно те податливое тесто. Оставляя собственнические метки-засосы на лощёной коже, облюбовав каждую из половинок, Чонгук неспешно подбирается к расселине, жадно вдыхая восхитительные феромоны. Смазка, вязкая и тягучая, пачкает промежность и бёдра омеги, вынуждая брюнета хищнически облизываться и безостановочно сглатывать густую слюну.       — Чонгук-и, пожалуйста, не дразнись, — вредничает.       Его глаза, наполненные слезами от острой нужды и перевозбуждения, побуждают брюнета к действию.       Впиваясь пальцами в мягкое одеяло, омега застывает в одном неподвижном положении с приоткрытым в беззвучном стоне ртом и крепко зажмуренными глазами. Ведь то, что он испытывает сейчас, когда губы и язык альфы наконец, наконец оказываются там, где им и действительно положено быть, вынуждает потерять всякую связь с реальностью.       Чонгук, стискивая половинки в ладонях, довольно ощутимо оттягивает их в стороны, чтобы открыть для себя максимально возможное пространство. Присасываясь к жемчужно-розовому входу, альфа лакает выделяющую смазку, как измученный жаждой пёс. Тонкий цветочный аромат окутывает помутнённое сознание, словно невесомая шёлковая вуаль. Посасывая и прикусывая сладковатую из-за смазки чувствительную кожицу вокруг входа, альфа упивается совокупностью аромата и вкуса его идеальной во всём истинной пары.       Мяукающие стоны, рассекающие тишину комнаты, и миниатюрные пальчики, которыми Чимин, проводя по прядям, направляет голову Чонгука теснее, буквально впечатывая его лицо в свою превосходную попку, выдворяют из черепной коробки последние остатки здравомыслия. Хоккеист даже не сопротивляется, желая вознести свою принцессу до небес, доставляя нуждающейся крошке оргазм за оргазмом, пока милые коленки не начнут дрожать, а медовый голос сипеть из-за сорванного горла.       Вылизав успевшую вытечь за время их недолгой прелюдии восхитительную смазку дочиста, альфа проникает в раскрытый, но по-прежнему тугой вход языком.       Чимин чуть ли не взвизгивает от этого действия, подаваясь бёдрами навстречу. Колени его разъезжаются в стороны, поэтому Чон, перехватив одной ладонью оба запястья, заводит их омеге за спину, удерживая на уровне поясницы и фиксируя устойчивую позицию.       Член безбожно пульсирует, влажный и скользкий от предсемени, но альфа не обращает на него никакого внимания, сосредоточенный исключительно на доставляемом своей паре удовольствии. Чавкающие звуки, отскакивающие эхом от стен, распаляют только сильнее.       В этот момент, поедая тугую задницу своей ледяной принцессы, Чонгук готов поклясться, что ничего вкуснее, ничего слаще он за всю свою жизнь не пробовал. Лица бывших смазываются в грязные кляксы. Ни имён, ни запахов он больше никогда не вспомнит. Отныне только Чимин. Его персональный идол, которому он готов преклоняться ото дня в день.       По пунцовым щекам фигуриста текут слёзы — слёзы освобождения, — смешиваясь с тоненькой ниточкой слюны у подбородка, впитываются в ткань постельного белья. Чимину настолько хорошо, что по ощущениям его тело будто парит в невесомости. Губы и язык альфы приносят непомерное наслаждение, самозабвенно ублажая его истекающую задницу.       Когда лёгкие начинает печь от недостатка кислорода, Чонгук отрывается от изысканного лакомства, чтобы хоть немного отдышаться. Голодно облизывая сотрясающиеся в причитаниях покатые плечики, альфа отпускает наверняка затёкшие запястья.       — Иди ко мне, куколка, — бормочет хоккеист, укладываясь на спину и утягивая подрагивающего омегу на себя.       Нисколько не медля и не церемонясь, подтягивает сладкую задницу к своему лицу. Удерживая омегу за талию, больно впиваясь пальцами в точёные изгибы, припадает к расселине, чтобы продолжить начатое.       Чимин, опешив, едва успевает ухватиться за изголовье кровати, чтобы ненароком не завалиться в сторону. У альфы будто стираются все дозволенные границы, потому что он сажает омегу к себе на лицо с такой прытью и уверенностью, будто это самая правильная вещь на свете. Как у Чонгука ещё лёгкие не отказали, тоже не совсем понятно.       Пока умелый рот возносит его куда-то в поднебесье, трущийся о его промежность нос Чона стимулирует чувствительное местечко под поджавшимися яичками. Миленький член влажно шлёпается о низ живота, пока Чимин буквально объезжает лицо своего альфы.       Омегу и вовсе настигает предобморочное состояние, когда Чонгук подключает к языку и губам свои пальцы, которые, как Чимин и предполагал, проникая внутрь, за счёт длины затрагивают все чувствительные точки.       — Н-не м-могу, — стенает блондин, надламывая брови. — Чонгук-и, не могу больше, — предупреждает альфу о своём желании кончить. — Р-разреши, — всхлипывает Чимин, чувствуя, как дырочка хаотично сокращается на языке и пальцах хоккеиста, с минуту на минуту намереваясь перейти черту.       Эта игра с разрешением кончить становится негласным правилом. Чонгуку определённо нравится это.       — Моя малышка такая вежливая, — бормочет альфа, отстраняясь от сладкой задницы, чтобы перевести дыхание. Продолжая стимулировать пульсирующую дырочку пальцами, Чонгук говорит: — Альфа разрешает, — снова присасывается к припухшему раскрасневшемуся входу, — Мини может.       Чимину дважды повторять не приходится. Ведь маячащий на периферии сознания оргазм обрушивается на его изнеможённое тело, как только альфа даёт добро.       Крышесносное удовольствие прошибает насквозь: до трясущихся поджилок, до цветастых пятен под полуприкрытыми веками, до потери дара речи. Восхитительное чувство. Настолько долгожданное и оттого до невозможности сладкое.       Чонгук чуть ли сам не изливается себе на живот, потому что собственный член уже не выдерживает всего этого непотребства. Одна только мысль о том, как ему будет хорошо внутри омеги, о том, как альфа закупорит его своим узлом и повяжет, вынуждает каменный ствол призывно дёрнуться.       Альфа любовно проводит ладонями по напряжённой талии и пояснице, давая Чимину столько времени, сколько ему требуется, чтобы прийти в себя и пережить очередной оргазм безо всякой спешки. Единственное, что он делает, так это осторожно передвигает Чимина на уровень своего торса, потому что нормально дышать зажатым потрясающими ляжками и не менее потрясающей задницей, к его прискорбию, становится немного проблематично. Тот, к слову, будто тряпичная кукла, поддаётся на каждую манипуляцию альфы с удивительной простотой и покорностью.       Сгибая ноги в коленях и упираясь пятками в постель, чтобы Чимин мог откинуться на его бёдра спиной и немного передохнуть, брюнет медитативно водит по голеням, бёдрам и животу омеги, мягко массируя затёкшие мышцы. Пак, как-никак, здесь принцесса, поэтому альфа обходительно ухаживает за ним, упиваясь довольным урчанием от настигнувшего его тело удовольствия, подаренного Чонгуком.       Блондин, уткнувшись затылком в колени альфы, смотрит на все его манипуляции из-под полуопущенных век. Перед ним снова предстаёт галантный джентльмен. И это, по правде говоря, льстит. Мало того, что Чонгук его не торопит, так он ещё и делает всё возможное, чтобы Чимин чувствовал себя комфортно.       В какой-то момент хоккеист ловит его заволоченный дымной пеленой взгляд, растягивая губы в своей фирменной улыбке на один уголок рта. Чимин, сам не зная почему, смущается.       Смущается так сильно, что дыхание перехватывает, а гулкий стук крови отдаётся звонким эхом в ушах. Без того румяное личико покрывается очередным слоем краски, которая, помимо прочего, растекается по шее, грудной клетке и кончикам ушей.       — Что? — вдруг спрашивает Чонгук, улавливая смену настроения омеги.       Вот ведь незадача: от всевидящего альфы, кажется, ничего не скроешь. Сколько бы Чимин ни пытался увиливать и лукавить, хоккеист всегда оказывается на два шага впереди.       Блондин, легонько пожимая плечами, ворочает головой из стороны в сторону в отрицательном жесте. На самом же деле ему вспоминается тот момент после падения на льду, когда они стояли с Чонгуком на улице, и Чимин, затаив дыхание, наблюдал за тем, как альфа закуривает. Тогда хоккеист поймал такой же взгляд омеги, как сейчас: заворожённый, пропащий, влюблённый.       Пак готов поставить всё, что есть: уже в тот момент Чонгук знал, что Чимин в него по уши. Вот ведь засранец!       Вскидывая точёные брови, альфа отрывает верхнюю часть туловища от постели, попеременно с этим выпрямляя ноги. Окольцовывая узкую талию, Чонгук примыкает к сидящему на нём фигуристу, обдавая своим вкусным запахом: терпкой смесью из феромонов, пота и секса. Чимину хочется вдыхать и вдыхать его, пока лёгкие не скуёт болезненным спазмом.       Широкие ладони собственнически блуждают по изысканным изгибам восхитительного тела, в то время как беспросветно чёрные глаза блуждают по изнеженному, разрумянившемуся личику перед собой.       Долгий, непрерывный зрительный контакт приобретает совершенно иное звучание: таким взглядом не смотрят друг на друга ни враги, ни неприятели, ни мимолётные любовники. Нечто глубинное, интимное, сокровенное. Вот что читается в их взгляде, сопровождающемся красноречивым молчанием, которое внезапно не становится смущающим или удручающим. Впервые за долгое время.       Чимин, оплетая крепкую шею альфы, безбоязненно сокращает оставшееся между их лицами расстояние до тех пор, пока кончики носов не соприкасаются между собой. Бережно проводя ладошками по задней стороне шеи и затылку, омега вплетает пальчики во влажные смоляные кудри, неспешно пробираясь к макушке. Играючи накручивая на палец спиральку, блондин, спустя, кажется, целую вечность, всё-таки решает дать правдивый ответ:       — Всегда хотел стереть эту улыбку с твоих губ, — блаженно прикрывая налитые свинцом веки, Чимин медленно водит носиком из стороны в сторону, соскальзывая на точёную скулу, опаляя ту влажным фруктовым дыханием. — Всякий раз, когда ты одаривал ей кого-то, кроме меня, я так злился на тебя, Гук, — заправляя выбившиеся кудри альфе за ухо, откровенничает Пак. — Потому что прекрасно знаю, как легко в твою улыбку можно влюбиться, как легко можно пропасть в ней и никогда больше не найтись, — вовсе переходит на шёпот, будто стены могут подслушивать их разговор.       У альфы всё туго сжимается внутри и глухо падает куда-то вниз. Признание Чимина поспешно возвращает ясный ум. Даже в самой изощрённой фантазии Чонгук представить себе не мог, что фигурист ревнует его к другим омегам из-за чёртовой улыбки. Как оказалось, не только он один здесь собственник.       Трепетно проводя ладонями выше, лаская лощёную кожу на спине, затрагивая выпирающие лопатки и впалую линию позвоночника, брюнет смотрит на нависающего над ним омегу снизу-вверх с таким упоением и исступлением, словно Чимин — божество. Его персональное божество, ради которого Чонгук самоотверженно готов пойти на любые жертвы.       — Теперь тебе незачем переживать об этом, принцесса, — проговаривая слова прямиком в приоткрытые, искусанные и припухшие от горячечных поцелуев губы, альфа ловит из-под полуопущенных ресниц омеги затянутый поволокой взгляд до одури красивых карамельных глаз. Чимин, кажется, внимает его словам с небывалым благоговением. — Потому что отныне моя улыбка будет адресована только тебе, Мини, — аналогично понижая голос до шёпота, даёт своё маленькое обещание Чонгук.       Прозвучавшее Чимином признание и данное Чонгуком обещание — самые невинные жесты среди всей этой бушующей страсти и полыхающей похоти. Невероятный контраст, вызывающий в голове диссонанс.       Альфа притягивает хрупкий стан теснее к своему телу, приникая к губам омеги нежным, почти невесомым поцелуем. Так сладко, что хочется ещё и ещё. Как бы у Чонгука не выработалась зависимость. Хотя, кажется, она уже.       Рой бабочек, заточенный между рёберных костей, разлетается по всей грудной клетке, щекоча крылышками изнанку. Это то, что испытывает Чимин всякий раз во время проката, во время соревнований и победы в них. И теперь это то, что вызывает в нём Чонгук.       Ладошки, выскальзывая из волос на смоляном загривке, сползают ниже, на мощные плечи, чтобы потискать упругие мышцы. Кожа Чонгука буквально горит в тех местах, где Чимин касается её. Ощущая ягодицами твёрдую выпуклость позади, омега чуть сдвигается, изнемогая от желания наконец почувствовать горячую плоть в себе. Что, собственно говоря, не остаётся незамеченным альфой.       — Уже не терпится прокатиться на моём члене, м? — дразнится Чонгук, соскальзывая губами на кукольную шею, усыпанную собственническими метками.       Мягко покусывая и посасывая иссиня-фарфоровую кожу, стискивает в ладонях сладкие половинки, чуть оттягивая те в стороны. Безостановочно вытекающая смазка омеги пачкает пресс и пах хоккеиста. Восхитительные феромоны буквально впитываются в кожу, помечая альфу с ног до головы.       — Т-только альфа должен стараться, — мяучит Чимин, продолжая нетерпеливо ёрзать на литых бёдрах. — П-потому что у Мини течка, — прижимая голову брюнета ближе к своей груди, бормочет омега себе под нос.       Ощущая, как Чон в отместку на сказанное примыкает к его истерзанным соскам, ахает от в какой-то степени болезненной стимуляции, но всё же договаривает мысль:       — П-потому что Мини нуждается.       Альфе хочется рассмеяться в голос. Вот чего не отнять у его строптивой конфетки, так это знание себе цены.       Выпуская из плена своего рта припухший и раскрасневшийся сосок с чавкающим звуком, Чонгук закидывает голову кверху, устремляя голодный взгляд на изнеженное личико. Прикусывая сладкую кожу на точёном подбородке, альфа проскальзывает пальцами в расселину, кружа самыми кончиками у влажного трепещущего входа.       Укусив хнычущего блондина разок-другой, хоккеист говорит:       — Мне, может, называть тебя принцессой подушек, хах? — играясь, проникает внутрь указательным и средним пальцами лишь на уровень ногтевой пластины.       — Пожалуйста-пожалуйста… — канючит Чимин, пытаясь насадиться на длинные пальцы альфы глубже.       Наблюдая за тем, как омега страдальчески надламывает брови, как откидывает голову назад, покорно открывая для своего альфы лакомую шейку, Чонгук, не сдерживая хриплого стона, заваливает хрупкое тело на кровать.       — Значит, буду трахать свою принцессу подушек столько, сколько захочу того сам, — нависая сверху, сипит в искусанный омежий рот.       На что Чимин согласно покачивает головой, словно глупенький болванчик.       Перехватывая стройные ножки под коленями, альфа закидывает те на своё плечо. Нижняя часть туловища омеги буквально висит в воздухе, что позволяет Чону беспрепятственно пристроить каменный ствол к изнывающей от желания попке. Упругая, истекающая предсеменем головка упирается прямиком в сжимающийся вокруг пустоты вход. И эта картина до того совершенна в своей порочности, что у Чонгука от её лицезрения непременно голова идёт кругом.       Чимин, затаивая дыхание, вплетает пальчики в свои разметавшиеся божественным нимбом по простыни белокурые волосы. Разглядывая восхитительно крепкое и сильное тело хоккеиста из-под полуопущенных ресниц, невинно намеренно закусывает нижнюю губу, раззадоривая своего до одури голодного альфу только сильнее.       — Чонгук-и… — нарочито плаксивый тон вынуждает альфу насмешливо усмехнуться.       — Маленький провокатор, — бросает в ответ.       Толкаясь языком в щёку, хоккеист перехватывает ствол у основания, чтобы провести кончиком по всей промежности омеги. Пачкая головку в вязкой смазке, Чонгук шлёпает членом по поджавшимся яичкам, шовчику и пульсирующей дырочке. Комната тут же заполняется надсадными стонами и мольбами. Альфа обожает эти мелодичные звуки.       Как бы ему ни хотелось вогнать член по самое основание, Чонгук делает абсолютно противоположное. Медленно и плавно надавливает головкой на чуть приоткрытый вход, следя за каждым своим движением с неописуемым восторгом. Он ещё толком ничего не сделал, а Чимин уже закатывает глаза, извиваясь под ним как уж на сковородке.       — Такая чувствительная крошка, м? — вопрошает, продолжая нерасторопно погружать член внутрь. — Чёрт, Мини, ты такой невыносимо узкий, — утыкаясь лбом в гладкую голень, покоящуюся на его плече, стенает Чонгук.       Влажные упругие стенки сжимают его не до конца вошедший ствол так туго, что под полуприкрытыми веками искрят звёзды. Альфа сам по себе обладает довольно высокой выносливостью и выдержкой, но, кажется, в случае с его принцессой этот трюк не сработает. Потому что его задница, чёрт возьми, превосходна. Тугая и узкая, будто ножны для холодного оружия.       В какой-то момент Чимину кажется, что он вот-вот окончательно потеряет связь с реальностью. Потому что то, что с ним делает Чонгук, едва ли можно вынести, находясь в сознании. Крупный венистый ствол распирает его так хорошо, так приятно, так правильно. Затрагивая все изнеженные точки за счёт длины и диаметра, член альфы буквально возносит его к самым небесам. Кажется, коробка с игрушками совсем скоро отправится в мусорку.       Проникнув настолько глубоко, насколько это представляется возможным при имеющейся растяжке, Чонгук, впиваясь пальцами в восхитительные бёдра омеги, принимается потихоньку двигаться. Шлепки влажной кожи о кожу заполняют всё пространство комнаты, оседают на створках помутнённого рассудка развратной мелодией.       Небрежно сдувая лезущую в глаза чёлку, альфа обращает внимание на зеркальное отражение гардеробного шкафа. Такого опыта у него ещё не было: наблюдать за собой и партнёром во время секса. Это оказывается безбожно горячо.       В очередной раз толкаясь в узкий жар, брюнет, сильнее стиснув между пальцев мясистые бёдра омеги, хрипит приказным тоном:       — Поверни голову, принцесса.       Чимин, всхлипнув, размыкает увлажнившиеся из-за подступающих слёз ресницы и безоговорочно делает так, как ему было велено. Он и до этого наблюдал за ними в отражении зеркала, но, кажется, это осталось незамеченным альфой, что удивительно, ведь тот всегда бдителен на подобного рода детали.       Теперь, когда у омеги появилась возможность делать это, то есть подсматривать за ними, открыто, Пак вообще не собирается уводить взгляда от грёбаного зеркала. Ведь его тайная фантазия наконец воплотилась в реальную жизнь: наблюдать за тем, как альфа трахает его задницу. А самое главное, как Чонгук это делает: мягко и грубо одновременно, собственнически, не забывая использовать грязные словечки. Так, как и воображал себе Чимин во время сладострастного самоудовлетворения.       Относительно спокойная реакция фигуриста вынуждает Чона замедлиться и нахмурить брови.       — Нет-нет, пожалуйста, не останавливайся… — жалобно мяучит блондин, чувствуя, как хоккеист прерывает толчки.       Альфа, игнорируя просьбу, осторожно выходит из изнеженного нутра, с лёгкостью переворачивая омегу на живот. Довольно грубо подтягивая капризную задницу к себе, загоняет каменный член обратно, с упоением наблюдая, как коленки Чимина чуть ли не разъезжаются в стороны от неожиданности и глубины проникновения. Стискивая узкую талию, нависает над выгнутой дугой спиной, чтобы, приблизившись к порозовевшему ушку, прикусить хрящик и прошептать:       — Этим развязная малышка занималась в тот вечер, хах?       Жаркое влажное дыхание опаляет раковину уха и белокурый загривок. У Чимина как оголтелое колотящееся сердце, кажется, замирает вовсе. Вопрос альфы ставит его в тупик. Как он мог догадаться об этом? Неужели омега, чёрт возьми, настолько очевиден и примитивен в своих фантазиях и желаниях?       Их взгляды, пересекаясь в отражении, едва ли не воспламеняют воздух. Хмельная усмешка на красивых губах его альфы вынуждает блондина сдавленно пискнуть. Он как маленький глупый зверёк, угодивший в силки опытного браконьера.       — Трахал себя своими миленькими маленькими пальчиками, находясь в моей толстовке и наблюдая за собой в отражении зеркала? — озвучивая вслух свои догадки, спрашивает Чонгук.       Чимин надсадно стонет. Тягучие неспешные толчки, идеально распирающий его нуждающуюся дырочку член и провокационные вопросы альфы не оставляют ему ни шанса, ни выбора. До надоедливо мельтешащих под веками мушек хочется кончить. Прямо сейчас!       — Отвечай, — прикусывая кожицу на задней стороне тонкой шеи, командует Чонгук. — Уже успел позабыть, что бывает, когда принцесса игнорирует вопросы своего альфы, а? Так я могу напомнить в любой момент, Мини, — выпрямляясь, спокойным вкрадчивым голосом говорит альфа.       Не дожидаясь, пока склочный омега соизволит дать грёбаный ответ, Чонгук заносит ладонь над влажной румяной ягодицей, обрушивая на ту сильный шлепок, из-за которого Чимин плюхается грудью на развороченную постель. Даже не думая нежничать, впивается пальцами в мягкие половинки, перебирая между пальцев лощёную кожу. Оттягивая те в стороны, увеличивает амплитуду толчков, трахая восхитительную задницу в своём ритме. Вытекающая безостановочно смазка пенится и чавкает из-за обилия и интенсивности действий. И звучит, и выглядит донельзя красиво.       Горячие слёзы, исполосовав пунцовые щёки, смешиваются с ниточкой слюны у подбородка, создавая на заплаканном личике полнейший беспорядок. Упираясь щекой в ткань постельного белья, Чимин наблюдает замыленным взглядом за собой и альфой в злосчастном отражении зеркала. Вид того, как крупный член пропадает внутри его круглой, содрогающейся от каждого толчка задницы, заставляет пальцами стиснуть несчастные простыни. Было бы славно не разодрать их в клочья.       Слишком.       Слишком хорошо. Слишком грязно. Слишком вызывающе. Всего слишком много, чтобы быть чёртовой реальностью. После этого омега вряд ли сможет воспринимать какую-либо реальность, кроме той, в которой его альфа проворачивает всё то, что проворачивает сейчас.       — Да-ах… — губы саднят, язык опух. Говорить внятно невероятно трудно.       — Кто бы сомневался, прелесть, — ехидничает Чонгук, толкаясь в тугой жгучий жар с небывалым остервенением. — О чём думал в этот момент, м? Трахая себя перед зеркалом, о чём думала моя грязная развязная малышка? — не вопросы — форменное издевательство.       Закатывая глаза на особенно сильном и глубоком толчке, Чимин взаправду начинает беспокоиться о том, как бы ему не потерять сознание. Концентрация возбуждения настолько высока и горяча, что время от времени рассудок затмевают устрашающе тёмные пятна. Соображать не то что сложно — кажется, что невозможно совсем.       Снова медлит с ответом. Но не потому что не может придумать что сказать, а потому что неповоротливый язык просто-напросто не слушается. Не то чтобы это волнует альфу, конечно.       Чонгуку только за милую душу пороть свою непослушную принцессу. Поэтому, не услышав ответа в первые несколько секунд, шлёпает омегу снова: по тому же месту, куда прилетел первый шлепок. Чимин едва ли не скользит вверх по простыни от силы удара, но хватка альфы на кукольной талии крепка и надёжна как никогда. Нежная кожа на ягодице пухнет и рдеет на глазах. Прелестная картина.       — О тебе, — проглатывая болезненный стон, наконец даёт ответную реакцию. — Я думал только о тебе, альфа, — до белеющих костяшек впиваясь в ткань постельного белья, бормочет едва связно. — Представлял, как ты наблюдаешь за мной со стороны, — шмыгая носиком, рассказывает свои тайные фантазии. — Представлял, как перед зеркалом меня трахаешь ты, а не я сам себя, — лепечет и лепечет, как заведённый.       Что вот альфе делать с ним? Что делать с тем шквалом эмоций, которые в нём вызывает Чимин? Что бы он ни сказал или ни сделал, это практически всегда оказывается тем, из-за у Чонгука в голове предательски стопорятся шестерёнки, что отключает возможность здраво мыслить.       Даже не пытаясь сдерживать победоносной ухмылки, альфа, скользя ладонями по точёным изгибам талии и выгнутой красивой дугой пояснице, достигая влажного белокурого загривка, вплетает пальцы в волосы, отрывая голову омеги от постели. Не разрывая зрительного контакта, за которым они оба наблюдают в отражении зеркала, Чонгук, проводя носом в раскрасневшемуся ушку, понижая голос до хриплого шёпота, говорит:       — Тогда смотри, Мини, — жаркое дыхание оседает на разгорячённой коже фигуриста зябкими мурашками. Сползая чуть ниже, Чонгук мягко прикусывает местечко под мочкой, после чего продолжает: — Смотри, как альфа воплощает в реальность фантазии своей развратной принцессы, — запрокидывая голову, сильнее оттянув омегу за волосы, впивается в плюшевые губы мокрым тягучим поцелуем.       Чимин словно шарнирная кукла: как его ни крути, покладисто будет принимать любую форму и позицию. Что вызывает в альфе неописуемый восторг. Ему подчиняются, ему повинуются. Внутренний волк порыкивает от гордости за самого себя. Ведь ему удалось приструнить одного из самых строптивых омег на свете.       — Только попробуй увести взгляд, — отрываясь от заалевшего рта блондина с чавкающим из-за обилия слюны звуком, ласково укладывает голову Чимина обратно на кровать. — Если замечу, от твоей задницы и мокрого места не останется, крошка, — предупреждает Чонгук, прикусывая кожицу на выпирающей лопатке.       Сознание омеги настолько помутнено, что всё происходящее кажется очередным влажным сном, с недавнего времени ставшие завсегдатаями в его черепной коробке. Картинка перед глазами безбожно плывёт, сфокусироваться на одной конкретной точке проблематично до жути. И тем не менее Пак прикладывает непомерные усилия, чтобы, не дай Бог, не ослушаться указания альфы. Омеге вполне хватило тех поучительных шлепков, чтобы прочувствовать всю силу и мощь увесистой ладони хоккеиста. По ощущениям, нормально сидеть Чимин не сможет как минимум несколько дней. Не то чтобы Пак возмущён, ведь это одна из многих фантазий, которую Чонгук услужливо воплотил в жизнь.       В этот раз альфа бдителен, как никогда. Принимая исходную позицию, Чонгук возобновляет толчки, любовно наглаживая истерзанные ягодицы. Смотрит, наблюдает, выжидает, когда Чимин облажается. Толкается так глубоко, насколько это вообще представляется возможным: блондин готов поклясться, что если он уложит ладонь на низ своего живота, то с лёгкостью нащупает очертания распирающего его нутро члена.       Не закатывать глаза от получаемого удовольствия невыносимо сложно. Течка делает Чимина таким слабым, таким уязвимым. Поэтому омега даже не пытается сдерживать обрушивающиеся на него оглушительной волной эмоции, без зазрения совести давая волю слезам. Икая и плача, смотрит на их отражение, ни на секунду не уводя взгляда, как и велел Чонгук.       Тот, к слову, упивается этим зрелищем. Нахмуривая брови, трахает плаксивую принцессу в своём тягучем размеренном темпе, что не позволяет омеге, наконец, поймать этот чёртов снитч под названием долгожданный оргазм.       Всё, что ему остаётся — послушно подмахивать подрагивающими бёдрами навстречу глубоким толчкам. До тех пор, пока Чимин не начинает ощущать набухающий узел: тот, задевая края припухшего входа, создаёт дополнительную стимуляцию на гиперчувствительные стенки, что вынуждает блондина стенать всё громче и громче.       Никаких слов не хватит, чтобы описать то, что омега испытывает сейчас. Стойкий, концентрированный букет ароматов феромонов буквально въедается в кожу, проникает в кровь, из-за чего внутренний волк надсадно скулит, выпрашивая метку. Тело альфы, член альфы, запах альфы: весь Чонгук буквально окутывает собой изнеженное омежье тело, заполоняет собой каждую клетку, каждую мысль. Чимин никогда не испытывал подобного желания прежде: принадлежать кому-то, быть заклеймённым кем-то.       И вот он здесь. Жаждущий, чтобы Чон Чонгук присвоил его себе.       — Узел-узел-узел… — шепчет, словно умалишённый.       Ни о какой вменяемости и речи идти не может: на данном этапе мозгом омеги руководят исключительно животные инстинкты. Быть повязанным своим любимым альфой и понести от него потомство — всё, что маячит на задворках помутнённого сознания.       Чонгук реагирует быстрее некуда. Аккуратно выходит из натруженной дырочки, плюхается спиной на кровать, утягивая хныкающего омегу на себя.       — Тише, принцесса, — любовно оплетая одной ладонью кукольную талию, второй придерживая собственный член, вот-вот готовый к сцепке, помогает икающей крошке насадиться обратно. — Малышка, потерпи чуть-чуть, — бормочет Чонгук, сам уже находясь на грани.       Вынести такого Чимина, покорного и умоляющего, выше его сил. Насадив омегу на свой член до основания, отрывает спину от постели, чтобы, стиснув хрупкое тело в своих объятиях, притянуть его ближе к себе. Тот, не медля ни секунды, окольцовывает шею брюнета, утыкаясь носиком ему в скулу. Успокаивающе проводя по рукам, плечам и спине, Чонгук позволяет омеге привыкнуть к растяжению. У них есть ещё немного времени, пока узел не сформируется окончательно, и альфа не хочет потратить его зазря.       — Скоро альфа тебя повяжет и набьёт твой чудесный животик щенками, Мини, — нашёптывает хоккеист, осыпая пунцовые щёки омеги невесомыми поцелуями. — Но до этого я хочу, чтобы моя хорошенькая принцесса немного попрыгала на моём члене, — боднув носом миниатюрный нос Чимина, проговаривает своё маленькое желание вслух.       Заглядывая в заплаканные карамельные глазки, Чонгук спрашивает:       — Постараешься для своего альфы, м-м?       Блондин, всхлипывая, в согласном жесте покачивает головой. Тёплая улыбка, в которой растягиваются губы альфы, его до одури тёмные глаза, в которых Чимин давно сыскал свою погибель, его нежные касания и ласковые слова вынуждают омегу довольно урчать, ластиться к сильному телу ближе. Чонгук нисколько не скупится на нежности, целуя его тягуче и неспешно.       Напирая сверху, Чимин укладывает альфу обратно на кровать. Отрываясь от истерзанных губ, соскальзывает на точёную линию челюсти, периодически прикусывая бронзовую кожу. Замедляется, когда доходит до вкусно пахнущего местечка на шее, посасывая феромоновую железу, аналогично Чону, оставляя на той свои собственнические засосы-метки. Не одному ему же ходить с разукрашенной шеей. Небольшая плата за отшлёпанную задницу, так сказать.       Альфа, кажется, и не против. Отклоняя голову чуть в сторону, позволяет своей принцессе всё, что только заблагорассудится.       Вдоволь наследив за собой, Чимин неспешно выпрямляется. Вцепляясь пальцами в стальной торс, с силой проводит ноготками по выпуклым мышцам пресса, оставляя после себя красные полосы. Чонгук болезненно шипит на действие, больно стискивая в ладонях упругие ляжки омеги. На что блондин лишь растягивает губы в хмельной усмешке, неотрывно глядя в глубокие чёрные бездны.       Истомно закусывая нижнюю губу и страдальчески надламывая брови, Пак чуть приподнимается и тут же опускается на восхитительно распирающем его члене, отчего оба громко стонут в унисон.       Чон, стискивая челюсть до бегающих желваков, проскальзывает к узкой талии, чтобы, обхватив фигуриста по бокам, помогать объезжать себя. Картина просто невероятная. Про ощущения и говорить нечего. Чимин создан исключительно для его члена, для его узла.       Красиво выгибаясь в пояснице, опираясь ладошками на пресс хоккеиста, омега самозабвенно обхаживает своего альфу, сам получая при этом не меньше удовольствия.       Глухие задушенные стоны и влажные шлепки взмокшей кожи о кожу заполняют пространство ни то что комнаты — кажется, что целого дома. Примечательно, что никто из них даже и не думает сдерживать себя. Слишком долгожданной была эта близость, слишком много эмоций приходилось скрывать под нарочитой ненавистью.       Напрочь позабыв о не так давно накрывшем Чимина смущении, он, наблюдая за альфой из-под полуопущенных ресниц, в очередной раз проезжаясь по его пульсирующему возбуждению, самым невинным ангельским тоном вопрошает:       — Мини хорошо справляется? — на дне карамельных глаз плескаются озорные смешинки, в то время как плюшевые губы трогает плутоватая улыбка.       Боже правый. Он, видно, издевается. Потому что выглядит всё это до того горячо и развратно, что альфа, не сдерживая утробного рыка, буквально заставляет себя не кончить прямо сейчас. Член безбожно пульсирует, стискиваемый донельзя тугими стеночками. Из-за практически до конца набухшего узла нутро Чимина, кажется, становится куда более узким.       Подключая собственные бёдра, толкаясь навстречу движениям омеги, что позволяет узлу, сильнее растягивая изнеженные стенки, врываться так глубоко, насколько это представляется возможным, Чонгук, нисколько не лукавя, отвечает:       — Мини справляется потрясающе, — любовно проводя ладонями выше, тиская между пальцев чуть припухшую грудь омеги, на что тот надсадно мяукает, продолжает осыпать свою принцессу похвалой: — Так красиво смотришься на моём члене, куколка, — щипая истерзанные соски, усиливает амплитуду толчков, вот-вот готовый закупорить узлом свою милую малышку.       С этого момента счёт идёт на секунды. Полностью набухший узел уже входит с трудом, поэтому Чонгук, обхватив мясистые ляжки, осторожно насаживает омегу до конца, пока уплотнение полностью не оказывается стиснутым восхитительно туго сжимающими его стеночками.       — Большой-большой-большой… — стенает Чимин, едва не теряя сознание от силы растяжения.       Его никогда не вязали ранее. Поэтому это необычное чувство чуть болезненного распирания молниеносно доводит его измождённое тело до точки кипения. Вкупе с упругой головкой члена, которая безостановочно стимулирует чувствительный комочек нервов внутри, омега просто-напросто уже не в силах контролировать своё возбуждение.       — П-пожалуйста, — единственное слово, которое получается вымолвить, прежде чем густое вязкое семя начнёт заполнять его.       Становится не до игр. Разрешать или не разрешать уже некогда. Потому что под створками век у обоих взрываются звёзды, а дар речи пропадает вовсе.       Чонгук только и успевает оторвать корпус от постели, оплести содрогающееся в оргазменных судорогах изящное тело, прижав ближе к своему. Зарываясь лицом в кукольную шею, изливается внутрь так сладко, так обильно, что, по ощущениям, альфа будто парит в невесомости. Давление на истекающий член и плотный узел невероятное. Ни одна омежья задница прежде не приносила ему столько удовольствия, как это делает сейчас Чимин.       Блондин едва ли не отключается в крепких объятиях альфы. Ухватившись пальцами за смоляные пряди на загривке, прижимает его голову к своей ходящей ходуном груди, в недрах которой загнанно бьётся сердце, словно то маленькая пташка, по глупости угодившая в тесную клетку.       Миленький член, тесно зажатый между телами, пачкает животы, в то время как вытекающая смазка, смешиваясь с семенем альфы, остаётся внутри. Чимин буквально может ощущать, как из-за обилия жидкостей его распирает изнутри. Чонгук будто думает о том же в этот момент, укладывая широкую ладонь на низ живота омеги, чуть надавливая и массируя круговыми движениями.       Омега, задушено мяукая на это действо, сползает ладошками на крепкую шею альфы, царапая ту ноготками. Каждое движение, даже самое медленное и осторожное, посылает сладкие импульсы прямиком в изнеженную точку, что вынуждает омегу кончать снова и снова.       Чонгук, время от времени изливаясь внутрь, что, в общем-то, типично для процесса сцепки, нашёптывает ласковые словечки, не забывая осыпать свою принцессу похвалой. Ведь Чимин справляется так хорошо, делает члену альфы невероятно приятно. Блондин поскуливает и ластится под нежные касания, позволяя своему альфе накачивать его живот тёплым семенем.       Это так сладостно. Так правильно. Чимин отчаянно хочет остаться в этом месте, в этом моменте навечно. Кажется, что больше ничто не имеет смысла. Для полного счастья ему нужен только его альфа. Его тёплая улыбка и нежные объятия. Его восхитительный запах и ласковые слова поддержки.       — Больно? — тихо спрашивает брюнет, замечая, как из глаз омеги струятся слёзы.       Запрокидывая голову кверху, Чонгук тычется губами в точёный подбородок, осыпая кожу лёгкими касаниями, бережно сцеловывая солёные дорожки. Лаская кончиками пальцев напряжённую поясницу, обеспокоенно зовёт омегу по имени:       — Мини.       Есть в произношении альфы этой формы имени Чимина что-то такое, из-за чего последние установки, воссозданные в белокурой голове, срывает к чёртовой матери.       — Н-нет… — икая, отвечает на вопрос.       Укладывая ладошки на щёки хоккеиста, судорожно заправляя тёмные прядки за уши, смотрит в глубокие чёрные бездны, добивая себя окончательно.       — М-мне х-хорошо… — прижимаясь губами к губам альфы, щебечет блондин. — Очень-очень хорошо… — зарываясь пальцами альфе в волосы, продолжает нашёптывать в смазанный поцелуй.       Чонгук податливо размыкает рот, отвечая на касание губ таким же тягучим, неспешным темпом. Сентиментальность Чимина вынуждает его грудную клетку залиться нечто таким тёплым, солнечным, согревающим. Его ледяная принцесса наконец оттаяла. Мечтать о большем альфа и не мог.       Спустя несколько минут молчания, сопровождающегося неторопливым поцелуем, Чонгук, утыкаясь в румяную щёку, признаётся:       — Мне тоже очень-очень хорошо с тобой, принцесса.       И всё будто встаёт на свои места. С самой первой встречи и до этого момента их отношения, наконец, обретают тот формат, который изначально был самым верным из всех, но оба по каким-то причинам отсрочивали неизбежное. Оттого принятие своей истинной пары ощущается как нечто благоговейное. Это как вернуться в родной дом после долгих лет мученических скитаний.       Объятия альфы убаюкивают. Как и ощущение наполненности. Размыкая налитые свинцом веки, Чимин опускает взгляд вниз, чтобы посмотреть на свой припухший животик. Высвобождая пальчики из волос альфы, осторожно укладывает ладошку поверх ладони хоккеиста, которой тот продолжает массировать припухлость из-за обилия семени и распирающего его нутро узла внизу живота. Бушующие гормоны и животные инстинкты затмевают поплывший рассудок. Одна лишь мысль о щенках обостряет и без того перевозбуждённое состояние.       Чонгук ласково улыбается на прикосновения ладони омеги поверх своей. Нежно перехватывая миниатюрные пальцы, меняет их руки местами, накрывая маленькую ладонь своей.       — Мини будет самым хорошеньким папочкой, когда мы созреем, чтобы завести щенков, — говорит Чон, будто сама концепция их как семьи, как родителей — элементарная истина. — Правда ведь? — спрашивает, замечая, как щёки омеги рдеют от смущения. Ну до чего очаровательный.       — Да, — не раздумывая отвечает Чимин.       По правде говоря, ему уже не терпится. Жаль, они слишком молоды для этого. Да и спортивной карьерой никто не станет жертвовать как минимум в ближайшие пять лет.       — Да, — отзеркаливает Чонгук, зацеловывая налитую спелым румянцем щёку. Любовно оглаживая кукольную талию, спрашивает: — Хочешь вздремнуть немного? Пока не спадёт узел?       Обходительность альфы взрывает сознание. Сложно поверить, как всего четверть часа назад Чонгук обрушивал на его задницу болезненные шлепки, трахая до обморочных пятен под веками. Округлые щенячьи глаза, наполненные обожанием и восхищением, так и вовсе делают из Чимина растёкшуюся лужицу. Сочетание нежности и грубости и то, с каким отточенным мастерством альфа балансирует между двумя этими гранями, вынуждают блондина сдавленно пискнуть. А что самое главное, теперь вся эта благодать принадлежит только Чимину. Он, чёрт возьми, самый счастливый человек на Земле.       Легонько покачивая головой в знак подтверждения, Пак ощущает, как в тут же минуту брюнет утягивает его на себя, ложась на спину и подкладывая декоративную подушку под голову. Чимин думал, что лучше уж быть не может, но, как оказалось, нет. Лежать верхом на сильном теле, слышать размеренный стук сердца и чувствовать, с каким трепетом широкие ладони альфы проводят по его телу, массируя мышцы — просто умопомрачительно.       Жар постепенно сходит. Сладкая нега окутывает изнеможённого омегу невесомой вуалью. Шёпот альфы словно колыбельная песня, а его объятия — воздушное облачко, оказавшись в котором невозможно не провалиться в блаженную дрёму. Что Чимин и делает, засыпая со счастливой улыбкой на губах.

❦

      Чувство пустоты и отсутствие тепла. Это первое, что ощущает омега, с трудом размыкая налитые свинцом веки. Паника молниеносно заполоняет грудную клетку, из-за чего сердце ускоряет свой до этого стабильный ритм. Гулкий стук крови в ушах вынуждает Чимина с силой зажмуриться и встряхнуть головой.       Он один. Эта мысль лупит по восприятию с таким размахом, что тугой ком, застрявший в горле, не позволяет сглотнуть слюну.       Судорожно проводя ладонями по чистой постели, блондин понимает, что не ошибся. В кровати Чонгука нет. Поспешно подрываясь с постели, Чимин оглядывает комнату, пытаясь отыскать то единственное, в чём он нуждается как никогда прежде — своего альфу.       Глаза невольно наполняются слезами. Потому что в комнате Чонгука тоже не оказывается. Разного рода мысли начинают просачиваться в голову, пока омега не обращает внимание на вещь на своём теле. Та сама толстовка, которую Пак уже забрал из химчистки и собирался вернуть. Шмыгая носиком, переводит внимание и на само ощущение своего тела в вещи альфы: оно чистое. Никаких следов семени и смазки, которыми он буквально был перепачкан от макушки до пят, когда засыпал на хоккеисте.       Ну не мог Чонгук уйти. Не мог его бросить. Правда?       Чимин на негнущихся ногах бредёт в гостиную, отказываясь думать, что он, возможно, остался один. Обыскав каждый уголок апартаментов, едва сдерживая нарастающую с каждой секундой панику, проходит к небольшому крытому балкончику, дверь которого оказывается чуть приоткрыта.       Боже. Глубоко выдыхая из-за обрушившегося на него облегчения, проходит внутрь, поспешно примыкая к высокой фигуре. Чонгук, очевидно, не ожидавший появления гостя, вздрагивает от касания прохладных ладоней к своему оголённому торсу.       Сигарета, находящаяся между пальцев, едва ли не оказывается на полу, в то время как дым во рту застревает в горле. Прокашлявшись и закусив не скуренную до конца сигарету в зубах, Чон, опустив ладони поверх ладоней омеги, утягивает его к себе подмышку, вынуждая повернуться лицом. Где-то подобное уже было. Не так давно, к слову.       — Мини, — замечая на сонном личике мокрые от слёз дорожки, выдувает сизый дым в сторону, впечатывая окурок в по счастливой случайности найденную пепельницу. После чего обеспокоенно приподнимает пальцами точёный подбородок омеги, заставляя посмотреть себе в глаза. — Принцесса, что случилось? Ты плохо себя чувствуешь? Что-то болит? — окольцовывая узкую талию, притягивает маленький хнычущий беспорядок ближе к своему телу.       Чимин, нисколько не сопротивляясь, льнёт к хоккеисту, обнимая его поперёк торса и утыкаясь носиком во вкусно пахнущее местечко на шее. Жадно насыщая лёгкие восхитительными феромонами, проводит ладошками по спине альфы вверх-вниз, не понимая, как собрать воедино снующие в голове мысли в одну связную, чтобы всё-таки ответить на вопрос.       — Тише, я здесь, с тобой, — успокаивает Чонгук, оставляя россыпь поцелуев от белокурого виска до мочки небольшого ушка. — Расскажешь своему альфе, что случилось, м? — вырисовывая поверх своей толстовки на теле фигуриста незамысловатые узоры, ласковым тоном спрашивает брюнет.       Омега не спешит давать ответ, но не потому что не хочет говорить, а просто потому что не знает, как выразить свою мысль. Благо Чонгук не торопит, продолжая любовно наглаживать его спину и шептать слова поддержки.       — Я-я… — бормочет, отстраняясь от высокой фигуры всего лишь на мгновение, чтобы в следующее снова прильнуть, окольцевав шею альфы. — П-просто подумал, что ты ушёл… — едва слышно произносит Чимин, что заставляет Чонгука остановить движение ладоней на его спине. — Это испугало меня, потому что… — эмоции вновь захлёстывают омегу, поэтому он тараторит так, что альфа едва может разобрать его слова. — Потому что я не хочу, чтобы ты уходил, — зарываясь пальчиками в смоляные кудри на загривке, буквально вжимает своё раскрасневшееся личико в крепкую шею хоккеиста, ведь его феромоны так хорошо успокаивают взбудораженного зверя внутри. — И сегодня, и в целом из моей жизни, — наконец признаётся Чимин.       Признаётся Чонгуку и, что самое главное, самому себе.       До чего забавно. Ведь всего две недели назад Пак отказывался примиряться с этой мыслью: что Чонгук не ненавистен ему, что Чонгук нужен ему. А сейчас говорит о своём желании так открыто, так откровенно.       Всё туго сжимается внутри, когда омега чувствует, как брюнет замирает в его объятиях. Что, если альфа не хочет оставаться в его жизни? Что, если все сказанные им ранее слова были фальшью? Тем, что Чимин так рьяно желал услышать под влиянием течки?       Тело трясёт, в уголках глаз предательски жжётся. Чимин ненавидит это: то, как течка превращает его в капризного плаксу. Но сделать что-либо, взять под контроль свои бушующие чувства, обострённые до предела, не представляется возможным. Этот этап нужно пережить. А чтобы его пережить, нужно некоторое время.       Брюнет, предчувствуя, как в хорошенькой белокурой голове происходит неладное, чуть отстраняется от хрупкого тела. Чимин выглядит ещё миниатюрнее в его толстовке, в которой едва ли не утопает. Мягко перехватывая маленькие ладони, укладывает те на свою обнажённую грудь. Заглядывая в заплаканные карамельные глазки, альфа говорит:       — Думаешь, так просто сможешь от меня отделаться, принцесса? — намеренно переводит разговор в шутливую форму.       Он не имеет ни малейшего понятия, что омега успел вообразить за столь короткое время, но Чонгук твёрдо решает обрубить все его навязчивые мысли на корню. Удерживая тонкие запястья в своих ладонях, ведёт ладонями блондина по своей груди вверх, планомерно подтягивая те к лицу, чтобы уткнуться губами и носом в их внутреннюю часть. Возвышаясь над изящной фигуркой, смотрит на Чимина сквозь его милые пальцы таким ласковым взглядом, что трудно представить, как в принципе между ними раньше могла быть вражда.       По правде говоря, слова Чимина его немного задели. Конечно, у него есть причины не доверять альфе, потому что Чонгук по глупости или из чувства азарта позволил себе в прошлый раз уйти. Прекрасно осознавая тот факт, что фигурист солгал ему, сказав, что ничего не почувствовал в ответ, альфа всё равно позволил омеге сделать так, как тот привык: преломляя себя и свои настоящие чувства во имя здравого смысла, отказаться от того истинного, что буквально лежит на поверхности — только руку протяни и возьми.       — Я никуда не уйду, Мини, — тычась в его ладошки, как своему хозяину щенок, тихо проговаривает Чонгук. — Потому что это то, чего я искренне хочу: быть с тобой, — оставляя на костяшках пальцев нежный поцелуй, уводит руки омеги в сторону, продолжая удерживать те за запястья одной ладонью.       Загнанное, словно пташка в клетку, сердце, кажется, замирает вовсе. Сантименты делают Чимина таким слабым, таким уязвимым. То, от чего он так тщательно пытался убегать, изо всех сил стараясь держать ум холодным, избегая глупой привязанности к людям, аукается ему со стократным размахом. Омеге как никогда трудно принимать свои эмоции, особенно когда эти эмоции вызывает в нём другой человек. Человек, в которого он, кажется, был влюблён с самой первой встречи, но в полной мере осознал это только сейчас.       Подходя вплотную, буквально вынуждая блондина опереться спиной на подоконник, Чонгук долгим тягучим взглядом сканирует прелестное личико. В сумраке ночи, в тёплом рассеянном свете одинокой лампы, Чимин видится ему испуганным оленёнком, ослеплённым фарами.       Уводя миниатюрные ладони за свою шею и проскальзывая головой в образовавшееся кольцо, склоняется так низко, чтобы можно было уткнуться в кукольную шею лицом. Оставляя на иссиня-фарфоровой коже невесомые поцелуи, шепчет:       — Только мой омега. Только моя принцесса. Помнишь? — оплетает узкую талию, переходя губами выше, чтобы поцеловать в висок и щёку.       Чимин млеет от нежности и сказанных альфой слов. На душе наконец-то становится спокойно. Подставляясь под невесомые касания губ, отвечает:       — Только твой омега. Только твоя принцесса. Я помню, — выдыхает с таким облегчением, будто только что выиграл золотую медаль, не меньше.       — Умница, — хвалит Чонгук, подбираясь к губам омеги, чтобы поцеловать.       И поцелуй этот до того трепетный, до того чувственный, что у Чимина всё съёживается внутри. Всё естество буквально стремится к альфе, ставшему для него единственным источником света, путеводной звездой. Это как после долгих лет неустанной борьбы увидеть маленький просвет надежды. Надежды на простое счастье, которое, как ни крути, зиждется на элементарной истине, где каждому человеку нужен свой человек.       — Пойдём в постель, м? — отрываясь от плюшевых губ и упираясь лбом в лоб омеги, спрашивает Чонгук. Ласково убирая белокурую прядь за ушко, не сдерживая улыбки бормочет: — У меня, по правде говоря, уже задница отмёрзла стоять здесь.       Пак заливается мягким хохотом. Ещё бы у его альфы не отмёрзла задница, ведь тот стоит в одном полотенце, обёрнутом на бёдрах.       Прежде чем ответить, блондин задумчиво закусывает нижнюю губу, с лёгкостью высвобождаясь из ослабшей хватки хоккеиста. В излюбленном жесте зарываясь пальцами в смоляные пряди, не уводя лукавого взгляда от беспросветно чёрных глаз, с доскональной точностью сканирующих каждое его действие, говорит:       — Кто бы жаловался, Чонгук-и, — буквально мурлычет, проводя пальчиками от загривка до макушки и обратно. — Я вот, например, не смогу сидеть на своей как минимум несколько дней, — с озорством наблюдая за тем, как Чон недоуменно вскидывает брови, уточняет: — Из-за отменной порки кое-чьей тяжёлой руки, — закусывая насмешливую ухмылку, ощущает, как широкие ладони юрко проскальзывают под подол толстовки, с силой сжимая его бёдра.       Фигурист только и успевает пискнуть от неожиданности, как альфа уже поднимает его тело в воздух с такой лёгкостью, будто Чимин и вовсе ничего не весит.       Выскальзывая с балкона, Чонгук по пути в спальную комнату, отвечает:       — Разве я виноват в том, что у моей принцессы такая прелестная задница, м? — утыкаясь лицом в кукольную шею, бредёт по апартаментам буквально по памяти. — Идеальная для порки, засосов, укусов, моих пальцев, губ, языка и члена с узлом, она просто не оставила мне выбора, знаешь, Мини, — признаётся брюнет, попутно стискивая сладкие половинки в ладонях.       Чимин чуть ли не извивается от касания, ведь течка никуда не делась. У него в ассортименте есть ещё несколько блаженных дней, которые он намеревается потратить с пользой. В чём альфа ему безусловно поможет.       — Говоришь так, будто преклоняешься ей, — звонко хохоча, отвечает блондин.       Чонгук, проходя в спальню и укладывая свою раззадоренную ношу на постель, нависая сверху и неотрывно глядя в до одури красивые карамельные глазки с плескающимися на их глубине озорными смешинками, говорит:       — И не только ей, — опаляя чуть приоткрытые губы Чимина влажным горячим дыханием, едва сдерживаясь от соблазна поцеловать строптивую конфетку в эту же чёртову секунду, уточняет: — Преклоняюсь всему тебе, Мини.       Омега, затаивая дыхание, неотрывно глядит в глубокие чёрные бездны, в которых легко читается непритворное восхищение. Потрясающее чувство: видеть в глазах человека, в которого влюблён, ответный спектр чувств.       Закусывая смущённую улыбку, омега нежно обхватывает лицо хоккеиста ладонями. Ласково убирает локоны ему за уши, беззастенчиво рассматривая мелкие детали по типу родинок и шрама на скуле.       Какие-либо слова излишни. Для них двоих понятно, что они, наконец, оказались в том моменте, в котором и должны были быть изначально. Рядом друг с другом.       Медленно сокращая оставшееся между лицами расстояние, бережно проводя губами по щеке своего альфы, в том местечке, где красуется маленький шрам, Чимин говорит:       — Если я божество, которому ты преклоняешься, — прокладывая дорожку из поцелуев к пленительным губам, шепчет едва слышно, будто ведает Чонгуку заветную тайну, — тогда эта спальня — наш алтарь.       Чон, жадно глотая каждое сказанное омегой слово, растягивается в игривой усмешке. Даже если бы Вселенная по правде совершила ошибку, нечаянно столкнув их жизни между собой, альфа бы пошёл ей наперекор, сделав Чимина своим божеством. Слишком влюблён. Слишком погряз в нём.       Альфа, не сдерживая порыва, целует первым, голодно припадая к вожделенным губам. Подминает великолепное тело под себя, распалённый брошенной Чимином фразой, которая как никогда правдоподобно описала то, что происходит сейчас.       Чонгук никогда не был приобщён к какой-либо религии. И вот, кажется, этот вопрос раз и навсегда решён. Отныне Пак Чимин — его религия. Его персональное божество.       И каково это — целовать своё божество, ублажать своё божество, охотливо исполнять все его капризы и прихоти?       Чонгук, нисколько не лукавя, ответит: самое восхитительное чувство в мире, которое он не променяет никогда и ни на что.