Токийская история

      В большом помещении, где хранились декорации, Чимин направился к дальней стене, и Чон увидел, что в том конце оборудовано что-то вроде мастерской. На нескольких столах и прямо на полу лежали рулоны ткани и бумаги, многочисленные полки у стены были завалены различным инструментом, мотками бечёвки, кистями, шпателями, скляночками и баночками с красками и клеями. Заметно было, что несмотря на некоторое разгильдяйство, Сэйко-кун относится к своей работе с увлечением и отдачей. А ещё здесь был верстак, что весьма обрадовало Чона. Порывшись на полках, он быстро нашёл всё необходимое – рубанки, несколько пилок, стамески, рашпили и наждачную бумагу. В углу была даже вязанка высушенного хвоща – Чон знал от отца, что это хороший материал для тонкой шлифовки дерева, и его особенно любят в Японии.       Через окна под потолком сюда проникало достаточно дневного света, но поскольку уже вечерело, Чимин показал, где включается электрическое освещение. Внимательно осмотрев доверенную ему доску и прикинув, что к чему, Чон закрепил её в тисках на верстаке и взялся за дело. Когда он работал, то полностью отдавался процессу, не обращая ни на что внимания. Через какое-то время Чон уже насвистывал что-то себе под нос, а стружки вовсю летели на пол. Но оторвавшись на мгновение, чтобы изменить положение доски, вдруг осознал, что Чимин всё ещё тут. Тихонько стоит чуть поодаль и заворожённо смотрит – примерно так, как в ночь знакомства, когда Чон готовился лезть в колодец. Чимин поймал его взгляд и смущённо улыбнулся.       – Прости… Я пойду, чтобы тебе не мешать.       – Ты не мешаешь! – тут же ответил Чон, и это была правда.       – Нет, я правда пойду, мне уже готовиться к выступлению надо.       Он бесшумно выскользнул из помещения. А Чон вновь с энтузиазмом принялся за дело. Вскоре доска была аккуратно скруглена, чуть заужена к концам и приобрела форму, похожую на вишнёвый листок.       Чон вышел в коридор, направился к комнате артистов и, уверенно постучав, сказал:       – Чимин, это я!       Дверь почти сразу открылась, но за ней оказался Пу-и, как всегда красивый и эффектный, уже готовый к выступлению.       – Это не Чимин, это Тэхён! – сказал он, глядя прямо на Чона, будто тот сам не догадался, кто перед ним.       – Привет, Тэхён-хён! Пусть Чимин подойдёт в мастерскую, когда сможет.       – Хорошо, я ему передам, – спокойно кивнул Тэхён.       – Тэхён, я же здесь, я всё слышу! – Чимин появился из глубины комнаты, тоже одетый для выступления. – Идём, Чон.       В помещении для декораций, где теперь витал лёгкий приятный запах свежеструганной древесины, стояли найденные Чоном среди прочего реквизита два стула, а между ними, опираясь на сиденья, лежала доска для качелей.       – Присядь, пожалуйста. Скажи, удобно ли?       Чимин послушно сел на доску-листок.       – Всё хорошо. Ты сделал очень красиво!       Но Чон придирчиво обходил своё творение кругом, изучая Чимина на нём, и покачал головой.       – Нет, тебе не очень удобно. Доска такая плоская сверху. Надо сделать небольшое углубление под… под тебя, короче.       – Чон! – Чимин вскочил с доски.       – Ну правда, так будет лучше, – искренне сказал Чон, забирая доску.       В помещение заглянул Чин-хён.       – Ребятушки, надо уже декорацию выносить! Чон, тебе сегодня Таки-кун поможет.       – Хорошо, Чин-хён, – тут же отозвался Чон. И обменялся поклонами и улыбками с Таки, который возник рядом.       – Ты не пойдёшь сегодня в зал? – спросил Чимин.       – Пока нет, лучше завершу работу.       – Ладно, – Чимин понимающе улыбнулся и исчез.       Декорацию установили быстро, и Чон тут же вернулся к своему делу. Доска, плавно углубленная посередине, стала ещё больше напоминать листок дерева. Чон остался доволен результатом. Снова выловил Чимина, на этот раз в коридоре после выступления, и позвал повторно опробовать будущие качели.       – Теперь очень удобно! – заверил Чимин.       Чон тоже удовлетворённо кивнул.       – Ещё немного подшлифовать, и всё, – и он отправился на сцену убрать декорацию.       Затем спокойно завершил работу и оставил готовую доску на верстаке. А сам, разыскав в углу веник и совок, старательно подмёл все стружки с опилками и выбросил их в стоявшую для этих целей большую корзину, где уже покоились обрывки бумаг и прочий мусор, оставленный Сэйко-куном.       Сполоснув во дворе руки, Чон наконец отправился в зал. То, что он пожертвовал частью вечера для работы, с лихвой компенсировалось внутренним удовлетворением. Зато приобщился к будущему выступлению Чимина!       Столик, за которым Чон привык сидеть, снова был занят. Поэтому пришлось выбрать место в середине зала, оказавшись как раз рядом с Наму-сэнсэем. Удивительно, но сегодня хён не зарылся в очередное чтиво. Он оживлённо разговаривал, смеялся и выпивал – потому что был не один. Вместе с ним сидел обаятельный и ладно сложённый молодой человек. Мон-хён называл его западным именем – Джексон, разговаривали они на английском, но иногда запросто переходили на корейский или кантонский диалект китайского. По общению сразу было понятно, что это близкие друзья и ровесники, вроде Чона с Гёмом.       Отвлекать хёна не хотелось, но тот сам заметил пусанца и поздоровался первым. Так что Чон тут же подошёл и поклонился, а симпатичный Джексон, хоть и не был с ним знаком, ответил на поклон и сразу же первым протянул руку для приветствия на западный манер. Ощутив крепкое и уверенное пожатие, Чон подумал, что Джексон хороший человек – и только такой друг и может быть у Наму-сэнсэя.       Однако великое единство двух начал работает повсюду. Там, где есть белое, будет и чёрное, и наоборот. Увы, помимо симпатичных ему людей, Чон тут же заметил в зале и давешнего напомаженного китайца. Не заметить этого человека и его компанию было трудно – особенно потому, что сегодня с ними была девица в ослепительно-алом вечернем платье и с такими же яркими губами и ногтями. От большинства знакомых Чону женщин её отличала ещё и короткая современная стрижка с завивкой. А также то, что она без малейшей тени смущения курила тонкую сигарету в мундштуке. Таких дамочек моряк видел в основном на ярких западных картинках и плакатах. Вся компания во главе с напомаженным вновь расположилась за большим столом, но не у самой сцены, а в центре зала, недалеко от Чона. Пусанец решил стойко игнорировать их присутствие, чтобы не портить себе настроение. Сделать это, однако, было непросто. На протяжении всего вечера к их столику то и дело присоединялись новые люди, а поговорив о чём-то, вскоре уходили. Несколько раз вместе с ними поднимался и выходил кто-нибудь из окружения китайца, но потом вновь возвращался. Это хаотичное движение изрядно надоело Чону, и вскоре он уже почти ненавидел сборище, которое мешало ему по-настоящему расслабиться и получать удовольствие. Помимо всего прочего алая дамочка имела манеру вдруг разражаться пронзительным смехом, а лощёный китаец иногда прилюдно обнимал её прямо за талию. «Ну и похабная компашка… – думал Чон. – Бедный Чин-хён – как он их терпит? Хотя что он может поделать – он хозяин, всех должен привечать. Зато теперь понятно, почему обозвал этого типа свиньёй…»       Как раз когда Чимин начинал своё очередное выступление, подружка напомаженного довольно громко заговорила с ним, привлекая к себе внимание. Тем не менее тот вдруг резко, даже раздражённо, оборвал её. Обиженная девица фыркнула и демонстративно вышла из-за стола, прихватив сумочку и направившись к выходу. Её действия, похоже, никого особо не волновали. Зато все за столом почтительно притихли, пока выступал Ширатори, а их главный смотрел на сцену, откинувшись на стуле и медленно выпуская струйки табачного дыма. Чон решил, что девушка в красном больше не вернётся, однако она вскоре как ни в чём не бывало появилась в зале и уселась за столик. Буйная компания просидела до самого конца вечера, теперь, правда, на всякий случай напряжённо замолкая во время всех выступлений. Когда они удалялись, подвыпившая девица уже вновь громко хихикала и буквально висела на своём дружке, крепко схватив его под руку.       На этот раз Чон даже обрадовался, что заведение Чин-хёна уже закрывается. Когда все собрались за ужином в дальней комнате, он наконец почувствовал себя комфортно. Работники «Цветов и птиц» теперь были ему знакомы и воспринимались как родные, близкие люди. И можно было с удовольствием принимать участие в общей беседе.       – Чимин сказал, что твой корабль задерживается и ты остаёшься с нами ещё на недельку, правда? – спросил между делом Чин. Чон подтвердил, что это так.       За столом заговорили о друге Наму, заглянувшем сегодня в «Цветы и птицы». Оказалось, что он родом из обеспеченной гонконгской семьи, вместе с Наму учился в университете за границей, где они и подружились. Ещё студентом Джексон проявил себя как отличный спортсмен, принимая участие в состязаниях по гимнастике и фехтованию.       – Так он фехтует – так же, как ты! – сказал Чон Чимину, который, как обычно, сидел рядом. – Я сразу понял, что этот хён сильный и ловкий.       – Я не ровня ему, – возразил Чимин. – И я на бамбуковых мечах фехтую, а он – на шпагах. Это такое европейское металлическое оружие – знаешь, вроде меча, только тонкое.       Чон знал – видел в кино. А Джексона многие из собравшихся знали потому, что год назад он выступал на Олимпийских играх в Европе за Великобританию. И выиграл там медаль.       – Что такое Олимпийские игры? – поинтересовался Чон.       Ему дружно объяснили, что это самое большое и главное спортивное состязание во всём мире. Проводится лишь один раз в четыре года. Принять в нём участие и уж тем более стать одним из лучших – очень почётно.       – А что значит «олимпийские»? – вновь спросил любознательный Чон.       Тут местное сообщество немного смешалось и запуталось в объяснениях.       – Проходят на главной европейской горе Олимп! – коротко и ясно выдал Тэхён.       – Нет, что ты, – возразил Тама-сан. – На этой горе европейские боги живут, это священная гора, вроде Фудзи, кто туда пустит соревнования проводить?       На удивление, лучше всех объяснил Су. Рассказал, что ещё в далёкой древности в Европе были очень важные священные спортивные игры, которые проходили в местности, называвшейся Олимпия. В Олимпии был храм самого главного бога – Зевса. А сам Зевс действительно обитал на горе Олимп вместе с другими богами – так считали люди. Теперь же, спустя много веков, игры возродили и снова проводят, только в разных местах.       Чуть позже Чон спросил потихоньку у Чимина:       – Слушай, вот Джексон мне сразу понравился. А что это за китайский напомаженный хмырь, который сегодня с девушкой в красном был? Торговец что ли какой?       – Типа того… Торговец из Шанхая, – нехотя ответил Чимин.       – Мутный он какой-то.       – Да, неприятный… – тут же согласился Чимин. – Так зачем о нём говорить?       И Чон послушно замолчал.       Домой все снова отправились шумной гурьбой, которая постепенно редела, растекаясь по разным улицам и проулочкам. Наконец Чон с Чимином остались вдвоём, и Чон тут же слегка прикоснулся пальцами к руке Чимина. Тот словно ждал этого и его маленькая ручка мгновенно нырнула в крепкую ладонь моряка. «Мой Чимин…» – любовно думал Чон, с нежностью глядя на своего спутника.       Гинкго за знакомой калиткой было уже полностью золотым и потихоньку роняло листья, которые мягко и беззвучно приземлялись на землю. Чимин вошёл в садик и собирался прикрыть калитку, прощаясь.       – Чимин, – тихо сказал Чон. – Можно, я тоже зайду ненадолго?       – А если скажу, что нельзя – тебя это остановит? Я же видел, как легко ты через забор перелезаешь! – улыбнулся Чимин.       – Нет, если ты против, конечно, я не стану… – Чон и правда покорно оставался по ту сторону заборчика, не сделав ни шага больше.       – Да заходи уже скорей! – Чимин схватил его за руку и быстро втащил в калитку.       Чон даже не понял толком, как это произошло. Просто вдруг осознал, что они с Чимином горячо целуются под огромным деревом, закрывающим их от улицы, что он прижимает Чимина к шершавому стволу, а тот запустил пальцы в его густые волосы и ерошит их. И сверху медленно летят золотые листья.