Звонок — для учителей

… На следующий же день выясняется, что он не справляется. Критически. Потому что Лев не приходит на работу. Его классы сидят на заменах у других учителей и смотрят вместо уроков новогодние фильмы, а Митяй через десятые руки узнаёт, что он в срочном порядке взял отгулы и, по слухам, собирается уезжать в Москву, чтобы праздновать Новый год с семьёй, — мол, кто-то краем уха слышал, как он говорил директрисе что-то о том, что должен успеть купить билеты. Митяй не хочет верить, что всё настолько легко сломать. Но кажется, что всё это именно так. Где-то в этот момент Митяй болезненно осознаёт, что на самом деле он не знает никакой особо полезной информации о Льве. Адрес проживания здесь, в Сочи? Нет, это Лев знает, где живёт Митяй, потому что провожал в тот самый первый раз, под дождём. У Митяя даже нет его номера телефона — просто не нужно это было, когда они каждый день и без того пересекались в школе. А теперь он не имеет ни малейшего представления, где его искать. Совершенно немудрено, что весь день — последний перед праздниками — он проводит, погружённый в свою тревогу и страхи, а после завершения рабочего дня сразу звонит на свою личную линию спасения, как только выходит с территории школы. — Что мне делать?! — почти панически спрашивает он после пересказа событий и мысленно молится на уже проверенную мудрость голоса в трубке. — В смысле, «что тебе делать?!» — таким же повышенным тоном передразнивает его Кеша, а потом переключается на сосредоточенное бормотание, будто отвлекается на что-то. — Ладно, так, слушай, не забудь потом прислать мне открытку на Новый год в благодарность за это, и всё такое, но я уже… — он шуршит чем-то в своей Калуге, а потом раздаётся его облегчённый выдох. — Да, вот, буквально только что забронировал тебе билет на поезд до Москвы. Отправляется через три часа, в дороге целый день, зато по сути завтра под вечер ты уже там и можешь искать своего ненаглядного… Львёнка, верно же? А, плевать, познакомишь нас ещё. Митяй на самом деле думает, что мог бы заплакать, если бы не настолько был полон нервозности и хаотичной энергии от одного только звучания этой возможности. — Кеш… — растроганно выдыхает он. — Обязательно лично познакомишь! Это даже не обсуждается! — убеждающим тоном повторяет Кеша и пытается слегка ненатурально усмехнуться для утешения. — Просто беги за своим мужиком и верни его! Даже мне из Калуги видно, как отвратительно сильно вы друг в друга влюблены. Аж блевать тянет от сладости. Давай, не упусти свой единственный чёртов шанс стать счастливым, соломенная башка! — Знаешь, я всё ещё люблю тебя. — Ему это в лицо скажешь! — уже легче снова смеётся друг. — Всё, вали собирать вещи, билет уже у тебя на почте. Захочешь вернуться обратно, особенно не один — просто позвони мне, и считай всё это огромным и о-о-очень щедрым подарком к празднику. Будешь должен. И что бы ты только делал без меня… Через два часа чтоб был на вокзале! — прикрикивает он под конец наигранно приказным тоном. — Я буду! — И, эм… — вдруг заминается Кеша и, кажется, впервые за долгое время пытается подобрать обходительные слова. — Ну, Митяй, у тебя же есть его московский адрес, да? Просто уточняю. Ты же знаешь, куда тебе там идти, верно? У Митяя всё внутри обрывается. Второй раз за день кажется, что мир вокруг рушится, и безнадёжность его положения снова обрушивается на него со всех сторон, утягивая на дно. — …Чёрт. Кеша в телефоне вздыхает, но не издевается, не смеётся. Наверное, понимает, насколько хрупким Митяй сейчас чувствует себя — будто его может сдуть резкий порыв ветра, настолько в шаткой ситуации он находится. — Поезд уходит через три часа и двенадцать минут… а, нет, уже одиннадцать. Удачи, Мить. Ты со всем справишься, — искренне желает ему друг, снова серьёзнее, чем от него можно ожидать. — Звони, если что, я всегда на связи для тебя. Вызов отменяется, и Митяй остаётся в полном одиночестве на полпути к дому. Всего несколько секунд он тратит на то, чтобы пожалеть себя. А потом — с силой сжимает заскрипевший корпус телефона и почти бегом устремляется дальше. Если Кеша сделал всё это для него, Митяй просто обязан постараться в ответ и в свою очередь сделать всё возможное, чтобы не подвести его доверие. И в итоге вернуть доверие ещё одного очень важного для себя человека. … Вещи ему почти никакие собирать не надо, и около часа у него уходит просто на то, чтобы не вырвать волосы на своей голове в попытке собрать хоть какой-то последовательный план. Митяй не настолько отчаялся, чтобы тревожить всем хаосом своей жизни несовершеннолетнего Димона, зависающего за какой-то компьютерной игрой в честь начала праздничных каникул, и поэтому вместо этого он надоедает Кате, которая только-только вернулась из своего зоомагазина. Она звучит голосом здравомыслия и одновременно сострадания посреди хаоса. Как спасительный маяк для его шторма. Митяй просто не устаёт убеждаться, насколько же решение стать с ней одной семьёй было правильным и остаётся таким по сей день. В итоге примерная схема действий в его голове всё же выстраивается, и спустя час сборов он уже вылетает из дома, чтобы везде успеть. Катя целует его в лоб на прощание и желает удачи, справляясь с этим даже лучше, чем Кеша, а потом остаётся объяснять Димону всё происходящее. В то же самое время Митяй почти бегом добирается до школы и направляется там прямиком в кабинет директрисы, потому что это единственное, что пришло ему в голову, и он просто надеется, что она ещё не ушла. — Нина Анатольевна! — выуживает он из памяти имя, хотя для всей школы она уже много лет просто «директриса». Если задуматься, это странно, но Митяю сейчас не до раздумий. — Дело жизни и смерти! На него поднимается скептичный, укоряющий, кажется, за само его существование тяжёлый взгляд. — Вы уверены, Федотиков? Прямо смерти? — интонирует голосом директриса, и Митяй попёрхивается всеми своими заготовленными фразами. — Ну, на самом деле… Почти. — Он мотает головой в попытках собраться. — Пожалуйста, просто скажите, что у вас есть московский адрес проживания Льва… Льва Владимировича Держинского! Глаза директрисы удивлённо приоткрываются шире — однако далеко не так широко, как Митяй себе представлял, когда хотел угадать её реакцию. Если она и изумлена, то не настолько сильно, чтобы его выгонять, определённо. Однако свои предыдущие дела всё же заметно отступают для неё на второй план, а внимание сосредотачивается на дрожащем от тревоги Митяе. — Да я поняла, — медленно кивает она. — А вы с какой целью таким, собственно, интересуетесь? — Это очень личное, — озвучивает самый приличный вариант допустимого ответа Митяй. — Я просто очень сильно провинился перед ним и обязан теперь попросить прощения, лично, и я знаю, что он уехал в Москву на праздники, поэтому я должен догнать его и… — Так, выдохните. Водички хотите? — кажется, с искренней заботой перебивает его директриса, когда видит, как он начинает буквально задыхаться. — Нет, спасибо! — отмахивается от неё Митяй и вместо этого смотрит на большие часы на стене кабинета. — Мне нужен только адрес. Прошу вас, если у вас это есть, умоляю, у меня поезд через два часа! — Поезд… в Москву? — полным недоверчивого удивления уточняет директриса, вкидывая бровь. — Да! Говорю же, я обязан извиниться перед ним лично, и это дело не терпит отлагательств! Чувствуя себя как на страшном суде, Митяй нервничает под её пристальным взглядом и не знает, куда себя деть. Его пальцы беспорядочно сжимают друг друга, а язык то и дело пробегается по губам… …которые всё ещё хранят остатки будто бы фантомного привкуса воспоминаний о том, каково это, — касаться губ Льва, что горячо атакуют его… — Что ж… — тянет в реальности директриса своим оценивающим тоном. Чёрт! Сейчас Митяю нельзя отвлекаться. Особенно на такое! В порыве отчаяния он взывает снова, хотя и знает, что наверняка выглядит при этом максимально жалко: — Я хоть раз заставлял вас сомневаться во мне, Нина Анатольевна? Клянусь, я не сделаю с этой информацией ничего плохого. Удостоенный ещё одного неподъёмного взгляда, он чуть не лишается чувств от накала обстановки и осознания того, насколько он близко подобрался к своей цели. А потом его сердце сбивается с ритма, когда его собеседница наконец медленно кивает. — Ладно, так и быть. Есть у меня адрес, в официальных бумагах мелькал. Повезёт вам, если он живёт по прописке. Но если хоть что-то случится… — Не случится! — не может удержаться от отрицания Митяй, ослеплённый своим счастьем. — По крайней мере, ничего плохого, я сделаю для этого всё! — Хм. Ну что ж, ладно. Горящими глазами фанатика Митяй наблюдает за тем, как на крошечном листе для заметок под руками директрисы появляется самый ценный для него сейчас в мире текст — адрес, где он найдёт Льва в Москве, объяснит ему всё и потом… Он не знает, что потом, но на самом деле просто боится себе признаться в том, насколько сильно на самом деле ему хочется просто схватить Льва при первой же встрече, закинуть на плечо и вернуть домой, в Сочи, в… собственную старую квартиру Митяя, которую он бросил после переезда к Кате, может быть? Но это слишком далёкие и нереалистичные пока планы. Пока же — всё, что у Митяя есть, это листик с адресом, билет на поезд на его электронной почте и огромная вера его родных в то, что он со всем справиться. А ещё бешеное желание сделать так, чтобы Лев никогда больше в нём не разочаровывался. Не успевает Митяй на крыльях своей спешки и надежды вылететь прочь из кабинета со скоростью пули, как его останавливает голос ему в спину. — И да, Дмитрий Александрович? — снова обращает на себя его внимание Митяй, и он не знает, чего от этого ожидать, поэтому напрягается и поворачивается лишь наполовину. — Привет своей жене передавайте. И привезите мне магнитик из столицы! Митяй уверен, что впервые за все свои годы тут видит улыбку обычно сварливой директрисы их школы. … Он не успевает сесть в поезд, как уже заваливает Катю сотней тревожных сообщений, из который та успевает ответить примерно на половину. Она сразу же смеётся над рассказом о странном поведении директрисы, а потом, отсмеявшись, через полминуты сообщает, что вероятно это потому, что Катя лично несколько раз помогала с советами по уходу за длинной шерстью её породистого кота. Директриса была, наверное, единственной в школе, кто вообще знал, что Митяй женат, и единственная она общалась при этом с Катей лично, причём с чётким циклом примерно раз в неделю ради полезных советов для её кота. Митяй не знает, мило это, странно, невероятно или всё сразу. Он просто продолжает строчить сообщения на всё более и более отстранённые темы, до глубокой ночи и даже дальше, когда Катя уже давно перестаёт отвечать и даже читать — она засыпает. Сам Митяй отключается только под утро, с телефоном в руках. Ехать и правда без малого сутки, и в итоге Катя страдает от его спама полдня, пока не ругается несдержанно в сообщениях (что раньше не делала буквально никогда) и не присылает Митяю ссылку на какой-то новый бессмысленно-забавный сериал, только бы отвлечь его на что-нибудь ещё. Митяй принимает ссылку с мысленной благодарностью, но всё равно шутит про то, что у Кати очень, очень плохие навыки родителя, раз вместо проведения времени с ребёнком она пытается усадить его за экран. Он знает, что по возвращении получит как минимум один дружески-семейный подзатыльник её ласковой рукой, но это почему-то заставляет его улыбаться только шире. За просмотром сериала близится вечер, и всё сильнее становится покалывание под кожей, которое Митяй чувствует бессознательно, — это предтеча гудения, которое разливается по его телу, когда он оказывается ближе ко Льву. Разумеется, он знает, что это психосоматика и самоубеждение. Откажется ли он от этого чувства? Да ни за что на свете. А потом мир окунается в полный шума, абсолютно назойливый хаос любого московского вокзала, и Митяй наконец вдыхает воздух того самого города, которым Лев дышал всё своё детство и юношество. … Ладно, Митяй отвратительно разбирается в незнакомых местах и новых городах (возможно, потому никогда особо не покидал Сочи), но навигатор помогает неплохо. И спустя примерно час и по-настоящему драконью цену, которую сдирает с него таксист, он с замирающим сердцем пытается не задохнуться, стоя посреди одного из многочисленных спальных районов столицы, замерев прямо перед входом во внутренний двор, где в одном из подъездов, на одном из этажей, в одной из квартир… Даже думать об этом сложно, но Митяй уже отложил в сторону переписку с Катей и пообещал вернуться к ней только тогда, когда всё это закончится. Поэтому пока — соло его тревожного мозга, который отрывается на полную. С чего он вообще взял, что Лев захочет его выслушать? Он был не обязан, если взглянуть на ситуацию с его стороны: коллега долгое время пристаёт к нему, заставляет идти на риск прямо посреди их обычного рабочего места, пользуется во всю, а потом ещё и оказывается женатым на какой-то женщине, что выглядит как форменное предательство. Митяй правда не знает, как так получилось, что тема его семьи, Кати и Димона, ни разу не всплывала в разговоре. Но, возможно, что это было намеренным движением его подсознания, которое старалось дистанцировать «одни отношения» от «других отношений». Он не хотел со Львом думать о жене и приёмном сыне, а в свою очередь при них никогда на самом деле не обсуждал Льва, больше молчал, терпел намёки и точно никогда не делился тем, что тот доверял ему во время их посиделок. Даже после каминг-аута Митяй так ничего и не говорил Кате до недавнего времени, это она сама догадалась, что к чему. Лев догадаться не мог бы — у него просто не было на руках всех карт. А когда он увидел обручальное кольцо Митяя — у него были уже они все, за исключением всего одной, но при этом самой важной. И именно её Митяй хочет сейчас ему вручить. Или попробовать вручить хотя бы. А вдруг слухи были правы и Лев по-настоящему приехал отпраздновать Новый год, наступающий через два дня, со своей кровной семьёй, и это Митяй придёт сейчас и сломает?.. Так, стоп. Это нужно просто сделать. Винить себя за всё он будет после, а сейчас он обязан исправить свою ошибку. С этими мыслями Митяй ступает под арку жилого здания, заталкивая собственный страх себе же поглубже в глотку. Он проделал весь этот путь определённо не для того, чтобы отступить в последний момент. И так он оказывается в заснеженном дворе — потому что, конечно, в Москве намного холоднее, чем в Сочи, но благодаря заботливости Кати он к этому подготовлен и хотя бы достаточно одет. Под ногами слишком громко и непривычно хрустит снег, но ветра нет, и поэтому холод кусается не так сильно, как мог бы. Медленно, но верно Митяй продвигается к нужному ему подъезду, каким-то чудом разбираясь в том адресе, что выдала ему директриса, и вот когда он уже совсем близко… Кое-что отвлекает его от попыток различить номера подъездов. Это сложно объяснить, но Митяй просто чувствует это. Он останавливается, потому что пустой внутренний двор на самом деле не пустой. На самом деле на одной из скамеек сидит человек, которого Митяй раньше не замечал там, пока не подошёл достаточно близко. Ну и… Возможно ли со спины узнать человека, к тому же одетого в большую зимнюю куртку, скрадывающую детали фигуры? Митяй теперь уверен, что да, возможно. Потому что он готов поклясться, что это сидит Лев, задолго до того, как видит его лицо. Вокруг постепенно начинается небольшой снегопад с крупными резными снежинками, а Митяй замирает в нерешительности. Он знает, что Лев на данный момент его не видит, потому что повёрнут в другую сторону и смотрит куда-то вверх, не на небо, а на само здание. Это… странно. Сдвинуться с места и сделать первый осознанный шаг к нему сложно, но стоит Митяю преодолеть себя — и он уже не может остановиться. Ноги сами несут его к этой скамейке и одинокому человеку на ней. Лев не оборачивается на его шаги, которые хрустят совсем близко, поэтому Митяю всё же приходится открыть рот — и чуть не подавиться холодным воздухом, попавшем в горло. — Привет, — в итоге хрипло выдыхает он еле слышно. У стремительно развернувшегося к нему Льва — немного приоткрытый от удивления рот и широко распахнутые глаза. А ещё — в этих глазах есть искорка радости. В первую секунду Лев почти улыбается ему, Митяй это знает, потому что Лев всегда улыбается в его обществе. Но эта секунда проходит, и возвращаются воспоминания о том, что произошло. Инстинктивная радость в его взгляде потухает, выражение лица замыкается, и Митяю больно на это смотреть. — Что ты здесь делаешь? — уже совсем не приветливо спрашивает Лев, излучая подозрение и недоверие каждой клеточкой своего тела. Кажется, что даже его куртка осуждает Митяя. — Пришёл всё объяснить, — как можно более уверенно заявляет он, глядя прямо в эти холодные глаза. — Я не хочу тебя слушать, — прищуривается Лев. — Ты не понимаешь… — Мне не надо понимать, — обрывает он Митяя и задирает подбородок выше. — Я знаю, как выглядит желание поэкспериментировать, я такое уже видел раньше, можешь не оправдываться. Я не… Я не настолько жалок, чтобы нуждаться в оправданиях, честно. Можешь уезжать. Митяй чувствует, как призрачный шанс ускользает из его дрожащих пальцев, поэтому сжимает руки в кулаки и даже повышает голос, резко мотнув головой: — Не ломай тут эту драму, просто послушай меня! — Я не… — Я не люблю Катю! — не даёт ему договорить Митяй, и пусть утверждение это не совсем правдиво, он хочет просто понятнее донести свою мысль. — У нас фиктивный брак, уже полтора года. Я просто помогаю подруге воспитывать её сына, их обоих бросил его родной отец и пропал. Я знаю, что это звучит как бред, но это правда. У меня не было с ней секса, ни разу! Раньше мне казалось это немного странным, но теперь… Хах, теперь, думаю, я понимаю почему. Услышав это, Лев каменеет лицом, даже никак не реагируя на сдавленный смешок. Митяй теперь не может ничего прочитать по его мимике, и это оставляет ему только один путь — говорить и надеяться, что хоть что-то из этого достучится до раненого сердца, в которое он сам по глупости всадил нож, даже не желая этого. — Лев, я никогда не врал тебе. Мне было сложно это принять, ты правда был первым мужчиной, к которому меня влекло, и я чертовски боялся этого, но сейчас… — он нервно сглатывает и всё говорит это, смотря ему прямо в непроницаемые глаза: — Ты мне нравишься. Больше, чем нравишься, на самом деле. Если ты скажешь мне уйти, я уйду, правда, но всё это время я… — Митяй сбивается с мысли и теперь не может не выложить то, что так разъедало его душу в последнее время. — Весь декабрь я постоянно думал о том, чтобы пригласить тебя отпраздновать Новый год с нами, потому что… Я хочу, хотел бы, чтобы ты тоже стал частью моей семьи? Это очень резко, очень быстро, я знаю, но я… Он хочет оставить свободу формулировки этой части про семью за Львом, хочет дать ему выбор, засыпать сверху какой-нибудь малозначительной чушью, чтобы это было не настолько мучительно откровенно и страшно — но Лев не даёт ему даже шанса на это, когда прерывает резким взмахом руки. — Заткнись, стой, замолчи, просто!.. — он зажмуривается и кривится, как от боли, а потом не глядя как-то полубезвольно оседает назад на скамейку и хлопает рукой в перчатке по месту рядом. — Присядь. Кажется, мне нужно время, чтобы всё осознать. Пожалуйста, иди сюда. И дай мне пару минут. И как бы теплолюбивый Митяй ни был уверен, что сидеть в такой момент на деревянной скамье на улице под чёртовым снегом — это форменное самоубийство, он всё равно послушно садится. Между ним и Львом есть достаточно много расстояния, что кажется очень непривычным и удушающим, но Митяй не хочет на него давить. Поэтому молчит все те полминуты или больше, которые молчит Лев, и не смеет больше двигаться. Лев всё ещё смотрит куда-то вверх, но Митяй не может понять, куда именно. Зато он немного вздрагивает, когда тишину и неслышный шорох падающего снега разрывает тихий голос Льва: — Если всё, что ты сказал, было правдой, то я тоже хочу кое-что рассказать. Этот дом, он, на самом деле, не мой. Квартира на четвёртом этаже, вот эти три окна в ряд направо от подъезда, — он указывает рукой, пока Митяй примерно не понимает, про какие именно три чёрных застеклённых глаза здания он говорит. — Это квартира моих родителей, я прожил там большую часть своей жизни. Рос здесь, учился, познавал мир и себя… Я всегда знал, что я гей, — вдруг монотонно признаётся он так, словно это самый очевидный факт на свете. — Думаю, я родился с этим знанием. Уже в школе я заглядывался на других парней, и меня это никогда не пугало, мне это казалось нормальным внутри моего маленького наивного сознания. — Он хмыкает и без улыбки качает головой. — А вот моим родителям — кстати, очень умным людям, оба академики — нет. Они никогда не называли меня «педиком», «грязным» или вроде того, не унижали в глаза. Даже в самый первый наш с мамой разговор об этом, когда она просто сказала мне «не особо демонстрировать в обществе свои нетрадиционные наклонности», и всё. И я тогда не понял её совершенно, брякнул в ответ что-то невнятно-согласное, покивал, ушёл… Понял я её чуть позже. Когда меня начали обзывать в школе. Рассказ Льва прерывается на неровный, подрагивающий вздох, за время которого Митяй успевает немного собрать свои собственные мысли в кучу. Лев сейчас расскажет всё о своей жизни? Что-то настолько важное о себе ему, Митяю? Потому что… Он теперь доверяет ему? Верно же, да? А тем временем Лев продолжает: — С какого-то момента учёба превратилась в ад, когда насмешек стало больше. Я никогда не умел им противостоять, и у меня не было друзей, поэтому в итоге любили меня там только учителя, а я был отличником к тому же, что только увеличивало ненависть ко мне. Я часто притворялся больным, чтобы не ходить в школу, а потом приходил к учителям после уроков и закрывал пробелы в материале, — Лев смотрит теперь не наверх, на окна, а куда-то наоборот себе под ноги. Но он не останавливается говорить. — Закончил всё хорошо. Поступил в вуз. Лучший вуз, я поступил в МГУ, и сначала я боялся, старался пропускать пары и навёрстывать потом, оставаясь первым в группе, но… Одна из его рук в плотной перчатке сжимается на краю скамейки в очень крепком захвате так, что Митяю хочется лично снять напряжение с его пальцев и поцеловать каждую костяшку. Боже, почему он никогда раньше так не делал? Сейчас это желание чуть не захлёстывает его сознание с головой, и держать собственные руки при себе становится всё сложнее с каждой секундой. — Тогда, в универе, я впервые узнал, что таких, как я, много, — не останавливается Лев, глядя в снег возле своих ног. — Не слишком много, но я не был одинок в этом. У меня был первый опыт с парнем, когда мне только исполнилось восемнадцать. И мне понравилось. Тогда родители начали постепенно отдаляться: мы больше молчали, чем говорили, и их неодобрение было очевидно, но мне понравилось. — Голос Льва меняется на этой фразе и звучит почти оборонительно, будто он готов сражаться за это, если Митяй скажет хоть слово против. Митяй не говорит, и Лев продолжает: — Впервые в жизни мне что-то по-настоящему понравилось из того, что я делаю. На какое-то время я почувствовал себя в своей шкуре, на своём месте, настоящим и реальным… Даже если потом эти отношения не продолжились. Я даже не помню сейчас имя этого моего одногруппника, но это не было проблемой, я понял, что я могу найти ещё таких, как я. Вскоре у меня появились первые полноценные отношения, и поначалу всё было даже неплохо. Он делает паузу, на время длинного вдоха запрокидывая голову высоко назад, а Митяй думает, что впервые видит его слёзы. Лев плачет тихо, без всхлипов, это просто две скатившиеся по его щекам капли солёной воды и ничего более. Наверное, дальше было что-то очень болезненное в его жизни. Митяй не смеет перебивать и в сущности едва смеет дышать. — Тогда в ходе одной ссоры я сказал родителям, что на самом деле мне нравится быть мной. Признался тогда, что у меня есть парень, и мы целуемся, и спим вместе, и это на самом деле круто, и ещё много какого-то бреда… Так по-детски. — Лев опять качает головой, но его улыбка скорее самоуничижительная. — Знаешь, что они сделали? Ничего не сказали. Совсем. Только посадили меня на домашний арест. Меня, совершеннолетнего студента — на домашний арест. На неделю. Без телефона и средств связи. Я помню, как просто лежал на своей кровати и «очень по-взрослому» рыдал в подушку от несправедливости этого мира ко мне и другим таким, как я. Когда меня по-прежнему молча выпустили, мне так хотелось быть бунтарём и просто доказать им, что я могу быть счастлив… Где-то на этом месте Митяй не выдерживает: каждая его часть, которая любит этого страдающего и такого чертовски сильного человека перед ним, безусловно тянется вперёд, чтобы хоть как-то утешить. Митяй накрывает его сжатую руку своей, даже не задумываясь, и внутри его головы поселяется тонкий взволнованный звон, когда Лев не пытается от него отодвинуться. — Он меня бросил, — словно гром звучит в рассказе Льва. — Я узнал, как только вернулся тогда со своего «карантина». Мой парень нашёл мне замену за неделю. Это разбило мне сердце, но где-то в глубине души я был… — он прикусывает губу, пытаясь найти слово, — готов к этому? Это не шокировало меня, я не особо хотел его вернуть. И я просто начал пытаться снова, почти без перерыва. Не знаю уж, какие ходили обо мне слухи, но кажется, я правда хватился за каждого, кого мог достать. Из того времени я помню всех этих людей: геев, би и парней, которые на самом деле натуралы, но им просто хочется чего-то необычного, а потом они сами боятся этого и не идут дальше. Я привык к таким коротким отношениям, и мне их хватало, я не просил больше. Митяй представляет это даже пугающе легко: потерянный и изголодавшийся по любви Лев, едва ли двадцатилетний подросток, который пытается получить то, что ему так нужно от людей, если ему это не дают родные родители. Это нездорово, но в некоторой степени Митяй ему даже завидует. Он никогда не был особо близок к своим родителям, которые ходили по грани алкоголизма всё его детство и которых он по достижении дееспособности просто покинул. Его даже не особо пытались удержать. Насколько он знал, его родители всё ещё были живы и оставались в Сочи. Возможно, даже по их прежнему адресу, если не переехали. В любом случае, они не были приглашены на их с Катей свадьбу и вообще не знали, что у него есть жена и приёмный сын. О том, что их сын на самом деле не натурал, они тоже так и не узнают. Митяй не переживает по этому поводу, но, возможно… Ему, возможно, хотелось бы когда-то в юности почувствовать, что его родителям не плевать на его судьбу. Возможно, даже через боль. Хоть как-то. — Я молчал или врал дома, — прорывается сквозь его невесёлые мысли лишённый интонации голос Льва. — Как раз в то время мои родители начали ещё больше работать и часто бывали на разных конференциях в других городах, поэтому скрывать от них всё было легко. Но эта атмосфера осуждения… — Его тон окончательно теряет всякую окраску, а глаза словно глядят в вечную пустоту. — Они не говорили об этом вслух, но я чувствовал их немое, снисходительное, холодное неодобрение сверху вниз всё время, каждую секунду своей жизни, что они были дома. Они, наверное, не плохие люди, они просто… слишком уверены в своей правоте и нерушимости законов, к которым они привыкли. Сейчас я не могу их за это винить, как бы мне ни хотелось. А тогда я так старался быть гордым и независимым, потому что моя ориентация — не мой выбор, это часть меня настоящего, я не мог вдруг переключиться и стать «нормальным» в их глазах. Это было моей единственной мечтой тогда — сбежать. Пока я это наконец не осуществил. Лев наконец замолкает, ему нечего больше сказать самому. Одна нога чертит рассеянные круги в снегу, но та рука, что расположена под ладонью Митяя, впервые разжимается и выпускает край скамейки. И хотя мозг Митяя перегружен всей поступившей информацией, он не может это не отметить, когда чувствует движение. — Но почему Сочи? — осмеливается вслух спросить он. — Так ты думал об этом? — сверкает немного неуверенной улыбкой Лев и тут же отводит взгляд. — Как я мог променять саму столицу на какой-то курорт, да? На самом деле всё просто: в детстве мы с семьёй часто отдыхали в Сочи. Почти каждое лето, пока я был ребёнком и школьником. Сочи ассоциировался у меня со свободой, безусловной, абсолютной, в которую я мог закутаться, как в одеяло, и забыть про остальной мир. Наверное, в душе я не сильно ушёл от того маленького наивного мальчика, каким был, но я точно решил, что если где-то и начну новую жизнь подальше от родителей, то это там. И я переехал, как только у меня появилась возможность. И начал. Раньше Митяй даже не знал, но теперь его грудь правда становится немного легче от ответа на этот его неосознанный вопрос. А за ним новой приливной волной стоит ещё один, даже более личный, но Митяй уже не может остановить себя. — Но почему я? — прорывается из самого его вечно мятущегося сердца. Лев почему-то усмехается, и теперь это он на самом деле контролирует ситуацию. Что-то скользит такое по его губам, что напоминает Митяю о привычной уже загадочной лисьей улыбке Льва, которая всегда так привлекала весь его интерес. Которую он так любил. Только её более уязвимая и тусклая версия. — А ты не понимаешь? Я не хотел сразу начинать отношения на новом месте, но ты… просто… разрушил мой план и весь мой мир, я не знаю, — Лев делает замысловатый взмах пальцами в воздухе. — С первого взгляда я… Ты понравился мне сразу, но я надеялся это пересилить, потому что мне уже далеко не двадцать и быстрых интрижек не хочется, а на большее рассчитывать было глупо, даже если бы ты тоже был геем. Однако потом ты помимо всего прочего оказался ещё и таким приятным, и умным, и таким… тобой… Я чуть не сошёл с ума, когда ты надел мои очки, в тот момент я был обречён, — он слишком сильно смущается собственных слов и на секунду прикрывает рот свободной рукой, разочарованно хмыкнув: — Боже, прости, я начинаю звучать как влюблённая девочка, останови меня. — Тогда будем влюбленными девочками вместе, — внезапно серьёзно отзывается Митяй, перекладывая одну его ладонь в свои и немного сжимая. Это привлекает внимание Льва окончательно, и теперь они не расцепляют свои взгляды, с трудом пытаясь не потонуть в глазах друг друга. — Ты правда приехал из Сочи сюда за мной?.. — выдыхает Лев, а потом вдруг хмурится, но так и не вырывает руку. — Подожди, откуда у тебя вообще мой московский адрес? — Тише, всё в порядке! — горячно пытается его сразу же успокоить Митяй. — Да, я тут за тобой, клянусь. Друг помог с билетом на поезд, а наша директриса выдала адрес. Я впервые видел от неё добрый поступок, но наверное, я просто выглядел совсем обезумевшим от отчаяния и желания вернуть любовь всей своей жизни. Он не особо продумывает последние слова, и они просто… есть. Она звучат, и звучат при этом потрясающе хорошо. Но, возможно, для них ещё слишком рано? Возможно, так он только отпугнёт его, да? После всего этого пути именно неуместное случайное признание разрушит все его старания? Лев смотрит на него не моргая слишком долго. Митяй правда успевает испугаться. Пока не видит, как по лицу любви всей его жизни расцветает смущение, которое лишь крайне неуспешно пытается скрываться за строгостью. — Теперь уже ты драматизируешь, определённо, — заключает Лев, глядя на него с физически осязаемой теплотой в глазах. Митяю так приятно видеть, что в нём не осталось вроде бы ни следа от прежней боли, что он готов выкладывать Льву самые глупо-романтичные свои мысли каждый день, если это заставит его так на него смотреть. — Тогда… — набирается храбрости он. — Можно мне поцеловать тебя? Пожалуйста? Плакать на морозе это — чёрт! — правда холодно, но Митяй ничего не может с собой поделать. Переживания двух последних дней накатывают подавляюще тяжёлой волной, и он едва успевает вздохнуть, прежде чем утонуть. Следом за Львом он чувствует, как по его щекам сползают вниз очень быстро остывающие капли, оставляя льдистый след за собой, — но прямо сейчас ничего из этого не имеет значения. Потому что Лев мелко кивает ему, а после сам первым тянется вперёд, чтобы окончательно сократить это невыносимое расстояние между ними. Митяй никогда не думал, что будет настолько эмоциональным, что разрыдается в поцелуй с кем-либо, но ничего между ним и Львом изначально и не укладывалось в его прежние представления о мире. Поцелуй получается отчаянный, голодный, необходимый и самую малость солоноватый от слёз. — Мне так жаль насчёт всего о твоём детстве и родителях, это так… — не может подобрать слов Митяй, когда они отстраняются на считанные сантиметры, чтобы перевести дух. Горячий пар между ними смешивается, и нелепо оставленные очки ещё более нелепо запотевают, что их приходится протирать рукавами. — Это неважно! — заканчивает за него Лев даже чересчур весёлым тоном. — Я сбежал от них, я выбрался, я теперь сам по себе. И у меня есть ты, теперь всё будет хорошо! В его голосе всё ещё слышится неуверенность, лёгкая дрожь. Будто он ждёт, что ему в каждый момент скажут «нет». Митяй такого не говорит, никогда не говорит того, что может ранить его сердце. Вместо этого он склоняется снова ближе и прикрывает глаза, задавая следующий вопрос: — Но почему тогда ты вообще вернулся сюда? Лев немного молчит. Какое-то время можно слышать только их постепенно выравнивающееся дыхание, лёгкое шуршание зимних курток, в которых постепенно становится уже холодновато, и больше ничего. — Потому что думал, что потерял тебя, — наконец тяжело признаётся Лев, совсем тихо. — Что был игрушкой, и я на самом деле привык к этому ощущению, но просто… не ожидал его именно от тебя. Не был готов. А ещё это должен был стать мой первый Новый год без родителей; раньше мы собирались каждый год, и они вели себя со мной нормально во всём, что не касалось моей ориентации. Я сначала хотел остаться в этом году в Сочи, отпраздновать там один, возможно… Но когда я подумал, что ты счастливо женат, — он сглатывает, наверное, слишком ярко вспомнив собственную боль, — я просто не выдержал. Как ни крути, они всё это время были единственными, кто любил меня. Даже если не все части меня, но… хотя бы что-то. Митяй с неожиданно сильной, захлёстывающей разум яростью думает, что если эти люди не любили какую-то одну сторону Льва, то они не любили его на самом деле вообще. Ни капли. Потому что без хоть одной из своих черт он уже совсем другой человек. А эти люди были его просто недостойны. А ещё Митяю хочется сказать, что теперь у Льва есть тот, кто наконец-то любит его всего, полностью, без исключений. — Они сейчас там? — вместо этого говорит он, коротко кивнув в сторону тех окон на четвёртом этаже, которые показал ему Лев. — Нет… — с непонятной эмоцией признаётся он. — Пока я в рекордные сроки собирал свои вещи ещё в Сочи, я совсем забыл, что они оба сейчас на конференции в Казани и вернутся только третьего числа. Но я надеялся их дождаться. Думаю, сейчас в этом уже нет необходимости… — Конечно! — не даёт ему даже шанса думать иначе Митяй. — Так… Твои планы? Возможно, он немного слишком явно подталкивает Льва к тем действиям, которых он от него хотел, возможно, слишком торопится и совсем не даёт времени на раздумья… Сколько они тут? Час, меньше, а он уже хочет резко накануне праздника вырвать человека из его дома, чтобы проехаться до другого города в полутора тысячах километров от Москвы. Но Лев только улыбается ему, снова доверчиво и знакомо. — План… Собрать вещи. Скорее всего переночевать ещё тут, но уже завтра с утра, — он вздыхает и, решительно зажмурившись, выдаёт: — вернуться в Сочи. С тобой. Чтобы успеть отпраздновать с тобой и твоей семьёй. — Ничего и никогда я не хотел бы больше. Как только Митяй понимает, что именно он сказал, к румянцу от мороза на его щеках прибавляется ещё и румянец от воспоминаний о предыдущем разе, когда он сказал нечто похожее Льву. О тихом кабинете, расстёгнутой рубашке и прикосновениям везде… Кажется, Лев вспоминает об этом тоже, но он совсем не выглядит смущённым. Вместо этого в его глазах зажигается почти по-юношески озорной огонёк от зрелища митиного смущения, а в следующую секунду он уже встаёт и с призывным: «Зайдёшь на чаёк?» тянет Митяя за руку к подъезду, куда тот покорно следует. Вероятно, лишь в этот момент он впервые за всё время их встречи замечает, насколько в самом деле замёрз. До этого просто некогда было думать о чём-то таком приземлённом. … Квартира на самом деле самая обычная. Прихожая, коридор, кухня, две комнаты. Ничего особенного, и от сочинских квартир едва ли отличается. Желтоватый свет заливает её теплом, пусть и слегка химозного оттенка, но всё остальное укладывается в представления Митяя о жилище двух учёных академиков. Немного пустовато, в воздухе витает привкус пожелтевших книжных страниц и старых журналов, и в целом это даже мило. В уютной тишине, иногда прерываемой незначительным разговором, они приходят на тесноватую кухню и остаются там, пока Лев ставит кипятиться электрический чайник и знающим движением безошибочно достаёт лишнюю чашку для гостя. На улице уже давно ночная тьма, поэтому о кофе нет и речи, а вместо этого один пакетик чая делится на двоих. Это тепло и комфортно, и даже разговоры им не нужны теперь, чтобы почувствовать себя приятно друг с другом. Митяю нравится вернувшееся ощущение гармонии между ними. Оно, например, всё в том, как лёгкая улыбка не уходит из уголков губ Льва, а он сам не может надолго оторвать взгляд от его искристых тёмных глаз. Когда горячий чай наконец совсем растапливает лёгкое обморожение, заработанное на улице во время долгого и почти неподвижного сидения, Лев всё же в итоге сдаётся бесконечным просьбам Митяя провести ему краткую обзорную экскурсию по квартире, где он вырос. В просторной родительской комнате и правда оказывается много книжных полок от пола до потолка. На оставшихся стенах есть несколько фотографий, изображающих всю семью или отдельных её членов в какие-то определённо важные моменты жизни. Митяй успевает рассмотреть свадебное фото родителей Льва и точно фотографию его самого с ярко-красной лентой выпускника школы через плечо, прежде чем тот с неразборчивым ворчанием вытаскивает его из этой комнаты в следующую. А следующая, она же последняя, это комната самого Льва. Точнее, получается, его бывшая комната. И здесь Митяй приглядывается уже куда внимательнее. Тут тоже есть книжные полки, но их меньше, и вместо научных трудов он узнаёт корешки с названиями классической литературы, а также вперемешку с ними — фантастика конца прошлого века вроде Стругацких, Асприна и Желязны. Это настолько же неожиданный выбор, насколько и предсказуемый. Митяю нравится. Митяю на самом деле всё здесь нравится — он и правда будто может заглянуть в замершую во времени жизнь подростка Льва Держинского, который любит литературу больше, чем своих одноклассников, и прячется от всего мира в родных стенах. Вот только когда он с улыбкой от этого чувства понимания и единения поворачивается к самому Льву, та медленно угасает на его лице. Потому что Лев выглядит почти вибрирующим от напряжения, а его взгляд смотрит сквозь вещи, замерев где-то в изголовье кровати, аккуратно застеленной пледом. Он выглядит с головой погружённым в воспоминания. И они явно не такие приятные, как те ассоциации, что пришли к Митяю. — Что-то не так? — спрашивает он. Какое-то время Лев не двигается, и Митяй уже думает, что он не услышал вопрос, готовится его повторить или подойти коснуться его плеча, чтобы привести в чувства, но как раз тут Лев размораживается. Он вздрагивает, а его взгляд за секунду проносится по всей комнате. Он… двигается немного странно, когда идёт. Словно шагает по минному полю. Но он хотя бы начинает говорить. — Я просто… слишком утонул в воспоминаниях, извини, — пытается изобразить улыбку, но получается откровенно плохо. Лев склоняется над своей старой кроватью и касается её рукой так, будто она может ожить и укусить его при любом резком движении, а потом медленно выпрямляется обратно, задержавшись в какой-то неестественной позе, которая просто не может быть удобной, Митяй уверен. — Сейчас так странно вспоминать обо всём времени, что я тут жил. Когда я четыре с небольшим месяца назад переезжал в Сочи, я взял только самое важное, что не смог бы купить на новом месте, и пообещал самому себе, что больше не вернусь сюда никогда… Скажи, это глупо? — Нет, не думаю, — снова проникается его точкой зрения Митяй и старается взглянуть на обстановку под новым углом. Потому что… не считая книжных полок, здесь и правда больше нет никаких признаков, что тут жил подросток, а потом и молодой человек. Ни фотографий, ни забавных мелочей, ни каких-нибудь постеров любимых музыкальных групп или фильмов на стенах или вроде того. Ничего. Просто безликая стерильность, и даже книги на самом деле стоят в идеальном порядке — не возникает ни малейших сомнений, что в алфавитном. Это… сиротливо. А потом Митяй вспоминает, как родители молча осуждали Льва за то, кем он является, и всё становится на свои места. — Я вроде и помню, словно вчера, как валялся без сил на этой самой кровати и под этим пледом с головой, когда переживал своё первое расставание и старался плакать потише, чтобы не разбудить маму и папу в соседней комнате, а вроде и… Это происходило словно не со мной? — Лев качает головой. — Странное ощущение. Я не хочу сказать, что не проживал здесь и каких-то своих счастливых воспоминаний, нет, я определённо смеялся в этой комнате, но эти стены видели просто неловко большое количество моей боли, если честно. Он рассказывает об этом спокойно, даже с некой ностальгией, а Митяй только и может, что осматриваться по сторонам снова и снова и представлять себе все эти картины, пока ему не становится плохо и душно от мрачных образов в собственной голове. — Но теперь здесь стоишь ты, и это ещё страннее, — вдруг заявляет с почти милой улыбкой Лев, кидая на него взгляд, полный до краёв ошеломляюще сильной привязанности. — Тогда я так много думал о том, что подобные мне никогда не смогут жить по-настоящему счастливо и полноценно, как все другие… А сейчас здесь со мной вместе ты, и одно только это уже словно разрушает всю эту концепцию до основания. Я никогда раньше не верил настолько сильно, что счастье возможно и находится настолько близко, что уже по факту в моих руках. Митяй не уверен, что в полной мере понимает всё, что он сказал, но и в его груди крепнет похожее чувство, похожая уверенность в том, что у них всё получится. Она замешивается на глубокой симпатии, доверии, признательности, благодарности… Чего там только нет. И у всего этого вместе явно есть и другое, более короткое название, содержащее всего шесть букв и два слога. Даже если пока никто из них не готов до конца произнести и услышать его полностью всерьёз и открыто. Без лишних слов Лев пересекает комнату в два шага и кладёт одну руку на шею Митяя, немного склоняя его голову к себе. Несколько секунд они просто дышат вместе, прикрыв глаза, почти столкнув свои лбы и слегка покачиваясь из стороны в сторону, — будто под какую-то мелодию, которую Митяй пока не знает, но очень хочет узнать, — и этот кажется неожиданно самым интимным из всего, что между ними было. А потом Лев всё же целует его. Сначала нежно, едва приоткрывая губы. Это мучительно сладко, нестерпимо мягко, и Митяй снова думает о хрустальных вазах, которые страшно разбить. Только на этот раз такой вазой является не один он, а они оба, и от этого момент становится ещё более пронзительным. Постепенно Лев углубляет поцелуй, и это не встречает сопротивления. Митяй, тоже переживавший, что может потерять его навсегда, принимает всё и отдаёт не меньше, а на уровне гортани рокочет довольный полустон от того, что наконец это снова происходит. Что тогда, в единственный похожий раз, это было не всё, что он когда-либо сможет иметь. Лев отвечает на его стон своим, полноценным, гудящим в его горле, удовлетворённым. Митяй чувствует, как рука с его шеи перемещается в волосы и ласково сжимает, оттягивая не всерьёз, а ради удовольствия, отчего у него перехватывает дыхание. Когда они, целуясь ещё какое-то время, отстраняются, чтобы не задохнуться, Лев долго этого не выдерживает, и Митяй вместе со знакомо откладываемыми очками чувствует, как влажные, лёгкие прикосновения рассыпаются по всему его лицу, приятные, как касание крыльев бабочек. Но и скручивающееся в глубине живота горячее чувство отрицать он не может. Митяй знает про себя, что попросту невозможно не возбудиться от того, насколько близко Лев прижимается сейчас своим телом к его, почти полноценно притираясь сквозь одежду и не оставляя места даже для одной лишней молекулы воздуха. Он обожает это. Особенно когда поцелуи продолжаются, и энтузиазм не угасает. Лев словно хочет съесть его живьём, вылизывая изнутри чужой рот и бесконечно заигрывая с языком так, что у Митяя слабеют колени и отказывают высшие когнитивные функции. Возможно, с какого-то этапа он просто растворяется в процессе, вцепившись насмерть в свитер на его спине и притягивая Льва так близко к себе, что это должно сдавливать его рёбра, но тот только довольно мурлычет и сам тянет за шею ещё ближе, хотя кажется, что ближе больше некуда. Поэтому становится удивительно, что в следующий раз отрывается уже Лев. Его севший голос звучит так чарующе низко и, за неимением лучшего, трахнуто, что у Митяя кружится голова и он далеко не сразу может сосредоточиться на словах. Какое-то время он ещё почти вслепую гоняется за губами Льва, не желая отпускать их ни на секунду, пока тот не останавливает его, приложив к его губам палец как в жесте тишины. — Пожалуйста… — наконец разбирает в потоке его речи неохотно приостановившийся Митяй. — Так хочу перечеркнуть это всё… Займись со мной любовью здесь, чтобы тут произошло хоть что-то настолько приятное для меня, прошу. У Льва зло, почти агрессивно сверкают глаза, он горит своим гневом, полностью до фанатизма захваченный этой идеей, и его мягкие слова совсем не совпадают с дикостью его намерений. Но Митяй не уверен, что он сможет хоть в чём-то сопротивляться насколько свирепому желанию, как то, которое представляет сейчас из себя Лев. Это важно для него. Не спонтанный, быстрый секс ради самого факта, а борьба со своим прошлым, со своими демонами и слабостями. И Льву в этом нужна помощь. Его взгляд кричит о чистой ненависти к годам подавления и стыда, которые он хочет исправить, отменить хоть как-то, хоть символически. Ну и разве вообще возможно отказать в том, в чём человек так нуждается? И всё же Митяй с лёгким сомнением смотрит на едва ли полутораспальную кровать, на которой сложно представить двух не самых низких тридцатилетних людей, уместившихся рядом. Хотя теоретически… — Так хочешь перекрыть плохие воспоминания об этом месте хорошими? — спрашивает он, поглаживая Льва по бокам, пока тот слабо покусывает его шею. — Хочу отомстить, — почти рычит в ответ он, когда нехотя отрывается от своего занятия и снова утыкается в его кожу чуть ниже уха, отчего по телу разбегаются горячие мурашки. — За всю боль, за унижение, за то, что не воспринимали всерьёз, что заставляли меня сомневаться и бояться… Они были уверены, что я никогда не буду счастлив, и они почти убедили в этом даже меня — но я счастлив сейчас. Они так ошибались всё это время. Прошу, возьми меня прямо здесь. Ты мне нужен, разве не видишь? Митяй не видит, но он чувствует — чувствует в том, как сильно Лев подаётся вперёд бёдрами, и их обоюдное возбуждение становится совсем очевидным. Глубокий выдох вырывается из его лёгких, когда Лев перехватывает его за пояс и ещё более намеренно тянет на себя, параллельно царапая кожаный ремень ногтями, как очень недовольный и требовательный кот. Они снова целуются, исступлённо, неловко и самую малость травмоопасно, пока вслепую шатаются по направлению к кровати и наконец падают, бесстыдно сминая идеальность безликого пледа. Какое-то время они просто не могут оторвать рук друг от друга — ладони пробираются под одежду в поисках оголённой кожи, посылают волны жара и искр каждым новым касанием, заставляют пламя внутри разгореться ещё ярче. В какой-то момент Лев оказывается сверху и больше не даёт Митяю двинуться, надёжно придавив всем телом. — На нас слишком много одежды, — говорит он таким грубым и обиженным голосом, будто сам этот факт наносит ему личное оскорбление. Митяй ничего не может поделать с тем, насколько он начисто лишён контроля над своими эмоциями, — настолько, что ему физически сложно не засмеяться прямо сейчас, разрушив этот момент. Смеяться во время секса было бы неправильно и странно, да? Никто так не делает. Но ему слишком хорошо и легко. — Так исправь это, — произносит вслух он, и вот скрывать улыбку у него совсем не получается, она растягивает его губы слишком сильно. Митяй чувствует короткий поцелуй в уголок рта, и она становится ещё немного шире. Если Лев и думает что-то насчёт чересчур приподнятого настроения своего любовника, то он ничего не говорит вслух. Вместо этого он в три размашистых движения стягивает с себя свой свитер, откидывая его потом куда-то в сторону, не оглядываясь. А Митяй теряет дар речи. Нет, он догадывался. Он немного представлял, как бы это могло быть. Но одно дело — представлять и совсем другое — видеть в реальности. У Льва худое тело, по-кошачьи гибкое и сильное, даже если мышц почти не видно — Митяй знает, что они там есть, потому что совсем недавно чувствовал их силу на себе. И он раньше не думал, что правда сможет назвать другого мужчину красивым, но, боже, если это не красота, то что? Ровная, гладкая кожа всего с парой родинок, бледная, но по-красивому бледная, она бесконечно расстилается под ладонями Митяя, когда он проводит по ней, как по алтарю или святыне. Грудь, живот, рёбра — он не уверен, что сможет когда-нибудь остановиться. Лев, видя его восхищение, хрипло хмыкает и мстительно двигает бёдрами, задевая его эрекцию, отчего Митяй со стоном откидывает голову назад на подушку. Перед глазами пляшут цветные пятна из-за того, что он прикладывает все силы, чтобы не кончить прямо здесь и сейчас. Тем временем однозначно победивший Лев склоняется над ним сверху, почти накрывая своими плечами. Его руки дразняще теребят воротник рубашки Митяя. — Разве я недостаточно наглядно показал в прошлый раз, почему рубашки на пуговицах — это зло? — мурлычущим тоном выдыхает он, пробираясь пальцами под воротник и до сбивающегося дыхания поглаживая шею и ключицы обмякшего Митяя. — Я н-не… — он пытается сосредоточиться. — Не надеялся на такое развитие событий. — Не оправдание. Явно упивающийся своей властью Лев мучительно медленно расстёгивает две пуговицы, сразу же исследуя языком каждый сантиметр открывшегося тела, и от одних только этих недо-ласк Митяя уже понемногу сладко выворачивает из собственной шкуры от переполняющего его удовольствия. Когда губы Льва находят его кадык, он ожидает чего угодно, но не укуса и звука голодно втягиваемой в рот кожи — Лев оставляет ему собственнический, контрастно темнеющий на вытянутой шее знак принадлежности. По венам Митяя разливается огненная, непреодолимая похоть от этого ощущения, и он с до неприличия звонким стоном подкидывает бёдра вверх в поиске хоть какого-то трения, вместе с ними немного поднимая и Льва, который устроился уже на его коленях. Мозг плавится от ощущения раздражающей тело одежды, что до сих пор почему-то не сняли, от приятности всего давящего сверху веса Льва, от боли в шее, где с каждый секундой всё ярче и ярче проявляется след того, что позже станет причиной не снимать шарф даже в тёплых помещениях. Или… наоборот. Показать всему миру, что он на самом деле полностью, всем телом и душой, принадлежит не себе, а… Его отвлекает Лев, который усиленно пытается стянуть с Митяя формальную рубашку, уже полностью расстёгнутую и на этот раз даже без вырванных пуговиц. Его руки жадно, фанатично скользят по его торсу так же, как ненасытно Митяй трогал Льва, и от ощущения такой вопиющей желанности перед глазами начинает колыхаться эйфорическая дымка. Так и не справившись в их сложных и тесных условиях с этой задачей, Лев вдруг хватает Митяя обеими руками за плечи, а потом с силой просто наклоняется ближе и — переворачивает их, как будто это ничего не стоит. Но его чёрные глаза горят таким абсолютным вожделением и страстью, что Митяй не сомневается, что это всё адреналин. Теперь уже он сверху и без сомнений первым делом скидывает рубашку, а потом снова припадает губами к телу Льва, который заметно расслабляется и наконец только принимает сыплющиеся на него проявления любви. Вполне возможно, что Митяй увлекается — с какого-то момента это всё становится похоже на поклонение телу под ним, и он просто отказывается отстранятся. Сменив позицию, Лев, кажется, утрачивает и всю инициативу, поэтому теперь он лишь цепляется за голые плечи Митяя, негромко постанывает и извивается, то подставляясь под прикосновения, то наоборот будто пытаясь уйти от того, чего становится слишком много. Митяю плевать, он хочет показать то, насколько сильно обожает его и обожал всё это время. На секунду он даже останавливается и просто… смотрит. Любуется. Пялится до тех пор, пока Лев не начинает недовольно хмурится и приподнимать голову. — Тумбочка, второй ящик, достань, — сбито выдыхает он, облизывая свои красные губы, и Митяй целует его, прежде чем приступать к послушным поискам, хотя он и не понимает, что именно ищет. Что ж, а теперь он понимает. Окей, он немного исследовал в интернете эту тему, как только впервые ощутил сомнения в собственной ориентации. И теперь Митяй понимает, что всё это было создано лишь для того, чтобы привести их к этому моменту. К моменту, когда Лев, изгибаясь с неуловимым изяществом, растягивает себя двумя пальцами, готовясь добавить третий, а Митяй просто возвышается над ним и не может оторвать глаз. И просто продолжает поглаживать собственный член сквозь презерватив, надеясь не кончить раньше просто от одних только гортанных, полных нужды и голода звуков, которые издаёт покачивающийся на своих пальцах Лев. Его голова запрокинута далеко назад, волосы размётаны по подушке, а пальцы свободной руки сжимают простыни так, словно это — последнее, что удерживает его в реальности. Митяй смотрел бы на это вечно. Но скоро Лев снова бросает на него этот свой тлеющий, призывно желающий взгляд из-под своих густых ресниц, от которого у Митяя сворачиваются и горят все внутренности. Он понимает это без слов и снова склоняется ближе, совсем близко, почти деля на двоих одно дыхание и одни мысли о том, насколько им сейчас хорошо. Он полностью ориентируется на инструкции Льва, который тот проговаривает ему на ухо, пока ещё больше смазывает себя, примеряется, толкается в первый раз… И мир резко выкручивает контрастность вокруг. На мгновение Митяю кажется, что он снова начал нормально видеть, потому что всё вокруг обостряется, приобретает новые чёткие грани и углы — и это всего лишь от проскользнувшей внутрь головки, которую теперь со всех сторон облегает плотный жар чужого тела, который сводит с ума. Лев под ним шипит, выгибается, сцепляет челюсти и дышит сквозь зубы слишком шумно, впивается ногтями в плечи до красных отметин и исступлённых царапин, но отстраниться никто из них даже не пытается. Боль смешивается с удовольствием, второе куда сильнее, захлёстывает с головой и убивает первое на корню. Когда всё же Лев плавно кивает, позволяя, Митяй продолжает — вдавливается так медленно, как только может. Ему тесно в собственной коже от всепоглощающего ощущения жара и взрывающихся внутри фейерверков, но он сделает что угодно для Льва и… Расставив руки по обе стороны от его головы, Митяй находится совсем близко и слышит каждый сдавленный вздох, каждый непроизвольный полустон, вырывающийся из груди против воли — всё это удушающе прекрасно. Как и всегда, без очков — которые, кажется, остались где-то на столе?.. У Митяя не хватает когнитивных функций на воспоминание об этом — он почти ничего не видит, но главное великолепие в том, что ему и не нужно видеть. Он слышит, он чувствует, он впитывает кожей вибрацию напряжённого тела под собой и продолжает, пока не доходит до предела. Лев скулит. Высокий, пронзительный звук обрывается так же резко, как появляется, но Митяй уже уверен, что навсегда сохранит его в своей памяти, чтобы прокручивать снова и снова. Полный стыда Лев пытается прикрыть рот рукой, чтобы приглушить себя, но Митяй не даёт ему и шанса, с горячим желанием он перехватывает его запястье, лихорадочно целует пальцы, а скорее просто прижимается пересохшими губами, перегруженный своим безграничным обожанием к этому человеку. К каждой мелкой слезинке, что выступает на его ресницах, когда плавно и постепенно Митяй начинает двигаться, снова и снова выходя и проникая так глубоко, как может, отчего Лев стонет в голос, закрыв глаза и отбросив последнее смущение. Он мог быть сколько угодно сильным, самостоятельным и готовым защищать себя от любой угрозы и обиды, но здесь и сейчас это не он — не взрослый Лев Владимирович Держинский, учитель и любимец школьников. Нет, в этот момент, в эту секунду здесь вместо него закомплексованный, полный непонимания и страха юный Лёва, который не может осознать, почему ему должны нравится девочки и почему в ином случае над ним издеваются. Это Лёва, которого осуждают родители и которого впервые предал его парень. Который из последних сил пытается вписаться в общество, не потеряв при этом себя, — и у которого это не получается, по крайней мере точно не в душной столице. Здесь, на кровати, где он переживал и страдал всё это, — сейчас происходит его сладкая месть, преодолевающая и разрушающая само время. Немного сменив угол и ритм, Митяй выбивает из него настоящий вой, дикий, протяжный и приближающий к кульминации их обоих. С каждой фрикцией постельное бельё превращается всё в больший хаос, а брошенные где-то рядом брюки кого-то из них отталкиваются всё ближе к краю кровати, откуда однажды неминуемо упадут. Чувствуя, что освобождение всё ближе, воспринимая мир до болезненного ярко и сильно, вплоть до искр, обжигающих сверхчувствительную кожу, Митяй ускоряется ещё больше и немного переносит свой вес, чтобы одной рукой коснуться истекающего на его живот члена Льва. Влажный и липкий предэякулят покрывает почти весь напряжённый пресс, но Митяй, к своему удивлению, совершенно не ощущает никакого отвращения, когда обхватывает весь член сразу в тугое кольцо пальцев и начинает дрочить — торопливо, рывками, стараясь синхронизировать это с толчками собственных бёдер и тем, как ему навстречу подаётся Лев, отвечая на каждое движение своим. От усилившейся стимуляции с двух сторон Лев захлёбывается стоном, закатывает глаза и чуть не теряет сознание, безвольно предоставив всё своё тело для любых ласк, всего, что Митяй захочет с ним сделать. Скулёж и хриплые вздохи учащаются, становятся выше, громче, и в итоге Митяй может наблюдать, как вечно собранный и аккуратный Лев окончательно теряет себя и разваливается на части. Зажатый между кроватью и нависающим сверху телом, оглушённый двойной стимуляцией и осознанием всей порочности того, чем и где именно они занимаются, Лев наконец кончает — беззвучно из-за перебитого дыхания, но сильно и ярко, забрызгивая себя белёсой спермой и сжимаясь вокруг члена Митяя так, что у того темнеет в глазах. Спустя всего пару движений Митяй следует за ним, чувствуя взрывы сверхновых внутри своей совершенно опустевшей головы. Удовольствие слишком сильно, слишком долгожданно, и он падает сверху на расслабленное тело Льва, чуть не придавливая его собой. Пока они остывают, медленно возвращая вылетевшие от настолько сильного оргазма души в свои тела, Митяй чувствует только боль в перетруженных мышцах, горящих от нагрузки. Но это было невероятно. Не похоже абсолютно ни на что из всего, что происходило с ним ранее. Он не знает, будет ли способен, всего один раз попробовав, после этого вообще жить дальше без Льва в своей жизни и того, что он может отдать и получить взамен. Митяй надеется, что нет. И что ему не придётся. Лев под ним немного возится, медленно вздыхая и лишь удобнее устраиваясь. Не открывая глаз, он просовывает одну ногу между ног Митяя, а руку закидывает поперёк лопаток и притягивает ближе к себе, едва ли не мурлыча, как сытый и довольный кот. Но после всей этой лихорадочной горячности постепенно становится правда прохладно. Не зная, что ещё можно сделать, Митяй чуть приподнимается, чтобы неуверенно спросить: — В душ? Лев в ответ хмурится и, всё же немного приоткрыв глаза, смотрит на Митяя таким осоловело-мягким взглядом, что у того размягчается и тает сердце. А потом Лев улыбается, тянет его назад к себе и сонно утыкается лицом куда-то ему в шею, плотно притираясь носом и лбом. — М-м… Дай мне пару минут, — бормочет он в нежную кожу и снова затихает. Чувствуя его размеренное тёплое дыхание на своей ключице, Митяй расслабляется почти автоматически. Так хорошо ему не было даже в объятиях Кати, и ради этого покоя он готов пожертвовать своим удобством и тем, насколько сильно его теплолюбивая душа сопротивляется идее лежать без одеяла, пока на улице по-московски холодный декабрь. Это быстро становится неважным и отходит на десятый план. Но, наверное, Лев всё же что-то чувствует от растянувшегося поверх него тела, потому что вскоре с ещё одним вздохом он всё же шевелится и ленивым движением руки затягивает кусочек почти полностью выбившегося из-под них двоих пледа на ноги и плечи Митяя. Трогательно нежная благодарность расцветает в его груди и толкает на то, чтобы задать вопрос, который пришёл в голову совсем недавно. — Так почему ты сидел во дворе, когда я приехал? Лев молчит какое-то время, но Митяй чувствует по его сменившемуся дыханию и лёгком напряжению, что он услышал. Просто до последнего не хочет расставаться с атмосферой недавнего оргазма и соответственного ощущения лёгкости в голове и теле. — Потому что эта… эти стены угнетают меня, — наконец подбирает слова для честного ответа Лев. — Думаю, я не мог находиться тут слишком долго, поэтому вышел на улицу просто подышать, напомнить самому себе, что мне сейчас точно не шестнадцать и что больше никто не имеет власти над моей жизнью, кроме меня самого, — он трётся щекой о плечо Митяя так, будто это помогает ему успокоиться как ничто другое. — Не знаю, может, полчаса там провёл, я не следил за временем. А потом пошёл этот снег, и появился ты, и… — И теперь всё будет хорошо? — с улыбкой заканчивает за него Митяй, глядя в эти прекрасные тёмно-карие глаза, которые теперь светились изнутри ради него. Лев сначала торжественно кивает, а потом тянется коротко поцеловать его в уголок губ. — Ага. Всё будет лучше некуда. … Они возвращаются в Сочи в последний день декабря. Митяй определённо не хочет знать, какой ценой Кеша достал им два билета на поезд, которые должны были быть раскуплены, все до последнего, ещё месяц назад, если не раньше. А потом — остатки предновогодней суеты, помощь Кате на кухне с готовкой салатов и Димону в гостиной с украшением ёлки, и в конце концов — праздничный ужин за одним столом, где собирается вся семья, теперь точно и нерушимо состоящая из четырёх счастливых людей. Льву неловко и непривычно, но всё прекрасно понимающий Димон старается растрясти учителя, втягивая в обсуждение других классов, их общих знакомых, к которому позже присоединяется и Митяй, а Катя с лаской и любовью смотрит на них со своего места во главе стола. …И это ведь Димон ещё даже не знает, что в качестве новогоднего подарка его в соседней комнате ждёт сюрприз в виде очаровательного щенка, взятого недавно из приюта с подачи Митяя и поддержкой Кати. Когда он узнает, этот Новый год станет точно самым лучшим из возможных.