Зима. Снег. Девушка

      Они замерли в тишине, только ветер, почти не дуя, шептал между деревьями. Снег вокруг, солнечные блики. Тонкие ветки так и наровились колыхнуться под тяжестью плотного снега.       Дадзай на секунду впал в ступор. Но всё может быть, однако. Он, чтобы отвлечение от чтения его же книги девушки не было напрасно, решил учтиво переспросить, хоть и не смог скрыть своего замешательства:       — Феодора Достоевская? — удивился Осаму, не в силах сдержать улыбку. — Странное совпадение, — подметил он.       Девушка лишь пожала плечами, а её аметистовые глаза сверкнули интересом. Она кивнула, посмотрев на снежные сугробы.       — А что для Вас значит эта книга? — спросила она, пристально глядя на него. — Чем Вас заинтересовал писатель? — добавила Феодора с улыбкой, прищурившись, коротко бросив взгляд на роман в руках Осаму.       — Это похоже на… поиск смысла, — произнёс задумчиво Дадзай, не сводя с неё взгляд. Смысл. Кажется, это то, чего ему никогда не достичь в своей жизни. — У Достоевского есть дар поднимать самые тёмные стороны человеческой натуры. «Преступление и наказание», можно сказать, — один из идеальнейших примеров.       — Интересно, — улыбнулась она.       В глазах Феодоры отразилось ничто иное, как настоящий холод. Холод. Изморозь, покрывающая руки Осаму, когда тот касается снега. Дадзай промолчал. Девушка издала смешок, убрала руки за спину, с лёгкой улыбкой, отвернулась спиной к мужчине, вглядываясь в даль.       — И откуда же Вы, если не отсюда? — поинтересовался Осаму.       — Оттуда, где снег лежит навечно, — загадочно ответила Достоевская, слегка повернувшись на голос Дадзая.       Осаму хмыкнул. Говорит каким-то загадками. Он, весьма нагло, переспросил:       — Откуда же? С Арктики небось, — съязвил он, не сводя глаз со спины той, на которую была плотно накинута шуба.       — Может, и с Арктики… — вдумчиво ответила Достоевская, впредь не удостаивая пришедшего своим вниманием. — Вам-то какая разница? — риторически спросила девушка.       Дадзай скрестил руки на груди. С одной стороны — интересная же особа. С другой, несколько непонятная. Хоть и, возможно, ему так просто казалось. Он вслушивался в каждое слово, наблюдал за каждым движением и принимал во внимание. Он всегда так делал при знакомстве, но здесь был иной случай. Наблюдение именно сейчас, за ней, обуславливалось не только обязательством узнать человека и понять его слабые и сильные места, но и некоторый интерес. Ему казалось, будто он смотрит на себя со стороны. Будто к нему спиной повёрнут он сам, но ещё юноша, когда ему было пятнадцать; только женская версия.       Послышался смешок. Только сейчас Осаму заметил, что когда Феодора говорит и, тем более, просто дышит, возле рта не образовывается никакого пара. Ненаблюдательный человек и вовсе бы не заметил эту странность. Совершенно никакого тепла, соприкасающегося с холодом. Будто холод, смешивающийся с холодом. Но судить он не мог, ибо был недостаточно близко — в пару метров от этой необычной дамы.       — Вы пришли за книгой, — напомнила Феодора. — Я вернула Вам её. Почему Вы всё ещё здесь? — спросила она с примесью насмешки и злодовольства в тоне голоса.       Осаму многозначительно хмыкнул. Ещё раз оглядел девушку, вглядываясь в черты лица и фигуру напротив. Мягкая шерсть на плечах, напоминающая снег; изгибы тела, почти невидные из-за верхней одежды; и шапка-ушанка, определённо дадзаевская, но по какой-то неведаной причине на её голове.       Точно. Шапка. Дадзай призадумался, обвёл взглядом предмет. Невозмутимо, но с долей недовольства ответил:       — Шапка, — напомнил он ровным тоном с нотками скептицизма. — Это моя, — добавил Осаму в знак пояснения.       — Нет, это лично моя ушанка, — Феодора лёгким движением сняла с себя головной убор, покрутила в руках, осматривая. — Не Ваша.       — Точно моя, — настаивал Осаму. — Я вчера слепил снегурку и надел эту шапку как украшение, — пояснил он, с лёгким раздражением в голосе, сделал шаг чуть назад, уставив руки в бока. — Ни шапки, ни фигуры, — вздохнул Дадзай.       В этот момент Достоевская замерла. Тоже сделала пару шагов назад, поджав губы, а глаза слегка распахнула. Аметистовый взгляд слабо переводился с одной стороны в другую, словно изучая.       — Я не знаю, — впервые за эту встречу она нахмурилась: свела брови к переносице, отвела взгляд аметистовых глаз и скривила губы. — Моя, — выдохнула Феодора. Она демонстративно надела шапку на себя, склонила голову набок, с ожиданием поглядывая на Осаму.       — Вы уверены? — спросил тот, сдерживая улыбку, не желая обидеть её, хотя легкая ирония уже звучала в его голосе. — В таком случае, неважно. Не вижу смысла драться из-за шапки, — саркастически заметил он.       — Что ж, как скажете, — Феодора коротко кивнула. — Вы говорили, что не отсюда, — напомнила Достоевская.       — Так и есть, — синхронно в ответ кивнул головой Дадзай. — Из Японии, — немногословно пояснил он.       — Япония — страна контрастов, — подметила Феодора, глядя на Осаму с хитрой улыбкой. — А у Вас, похоже, всё немного иначе. Зачем Вам такая холодная страна?       Осаму кашлянул, не ожидая столь странного вопроса. Он посмотрел на снежные сугробы.       — Пожалуй, чтобы просто отдохнуть, — произнёс он, наконец отвлекаясь от мысли.       Феодора молча кивнула. Окинула взглядом опушку, покрытую снегом.       — Думаю, мне пора? — несколько неопределённо сказал Дадзай, развернулся и уже собирался уходить, как его остановили.       — Постойте, — раздался нежный голос за спиной, и Осаму невольно вернулся к ней.       Девушка с лёгкой лукавой улыбкой на губах и прищурившись оценивающим взглядом прошлась по нему.       — Мне бы временное пристанище, — протянула Феодора невзначай. — Могу ли остаться у Вас? — предложила она. Настолько уверено, будто уже наперёд знала ответ.       — Насколько далеко Ваш дом, что Вы хотите придти к незнакомому человеку? — уточнил Дадзай с иронией в голосе. На самом дел он был бы даже не против. Достоевская — явно необычная женщина, и… раз просит, пусть остаётся.       — Не думаю, что это Вас должно волновать, — холодно отрезала Феодора. — Сейчас мне нужен ночлег, — напомнила она. — Примите меня в гости? — спросила ещё раз, чуть сдвинув брови к переносице, но не скрывая злощавой улыбки.       — В таком случае… — наигранно задумался Осаму. — Да. — Он кивнул.       Улыбка Феодоры, казалось, стала ещё шире, проблёскивая на тонких губах. Она, наступая сапогами по хрустящему снегу, быстро оказалась рядом, сравнявшись шагом.       Дадзай ощущал некий подвох; или же не подвох, а что-то… чувство этакое, будто странна сама по себе эта девушка. Прежде он смотрел вниз, не поднимая взгляда; сейчас же прямиком смотрел на неё: волосы прямые, чуть ниже плеч, спускались из-под его шапки (в чём он был практически уверен, уж слишком ушанка на ней походит на ту, что Осаму купил на рынке ранее); глаза, тёмные, с аметистовым отблеском, в которых то и дело поблёкивали яркие искринки, словно игривые бесята, прикрытые чёрными ресницами; кожа бледная, гладкая и будто хрупкая, как китайский фарфор — это сравнение Дадзай надумал сам и посчитал метафору весьма к месту; тонкие руки, с длинными паучьими пальцами, непокрытые перчатками, которые походили больше на голимые кости, нежели на руки; удивительно аккуратные черты лица — что на редкость можно было встретить в принципе.       — Вы ещё долго собираетесь пялиться на меня? — спокойно, саркастично, нежели недовольно, спросила Феодора.       В её непривычной улыбке проскользнул оскал, а Дадзай… Казалось, ему всё больше нравится она. Но нельзя давать такого повода. Вопрос несколько застал его врасплох, ибо на даже самых красивых женщин, коих мог повстречать, никогда не смотрел так: не засматривался пристально, совсем нет.       — Странные выводы делаете, — подметил Дадзай, переводя взгляд обратно на дорожку. Они почти вышли из леса. — Если Вас это так смущает, могу не смотреть, — он сунул руки в карманы, ускорил шаг, опережая ту на полметра.       — В прочем, мне без разницы, — фыркнула Феодора, поняв, что не получилось смутить парня, как, скорее всего, ей хотелось. Впрочем, Дадзай мысли читать не умел, лишь предполагал.       — Ладно. Раз такие дела, дорогая Феодора Достоевская, предлагаю поговорить о более насущных проблемах, — Осаму явно нагло свернул с одной темы на другую, что, на самом деле, было к месту. Феодора с интересом глянула в его сторону. — Скажите, до каких пор Вы собираетесь жить у меня? — спросил Дадзай, внимательно прислушиваясь к звукам позади.       — До конца зимы, — невзначай послышался голос в ответ.       Осаму так и замер. Остановился резко, повернулся к ней и с чуть широко раскрытыми глазами, что было явно для придания драматизма, оглядел пристально, а уж потом выдал:       — До конца зимы?! — повторил Дадзай, несколько ошарашенно.       — Да, — Феодора лишь пожала плечами, спокойно ответив на риторический вопрос. Она усмехнулась, чуть отшагнула назад, ибо находились они уж слишком близко. — До конца зимы. Ну, раз Вы согласились, то не вижу причины всё отменять, — парировала Достоевская, поправив пряди из-под шапки.       — Долго.       — Не преувеличивайте, это не так уж и долго. Всего лишь два месяца, может, чуть больше, — заверила Феодора, теперь уже сама тронувшись с места и идя впереди, хоть и, очевидно, не знала дороги. Дадзай еле догнал её. — Во всяком случае не год, и на том спасибо.       — Успокоили, — фыркнул теперь уже Дадзай, не забыв выделить слово сарказмом.       — При всём при этом я не буду так часто бывать дома. Особенно если Ваше жильё не подходит моим… критериям, — задумчиво сказала Достоевская. Она отступила на шаг, выходя на краешек тропы, пропуская Осаму вперёд — уже конец леса.       — Я Вас понял… — вздохнул Осаму, нарочно пропустив упоминание критерий, ибо спорить уже не хотелось.       Вот они уже вышли из леса. Тяжёлые крупицы так и падали с веток, тихо шурша. Феодора заозиралась по сторонам, внимательно, будто изучая. Дадзай хмыкнул, проследил за ней и ушёл вперёд.       Достоевская, едва заметно всполошившись, ускорилась в догонку и, как и несколько мгновений назад, оказалась на одном уровне. Они минули озеро: при виде него Дадзай слегка скривился. Феодора, заметив изменение в выражении лица нового знакомого, не сдержала ухмылки и смешка.       — Вы озера боитесь? — спросила она злощаво. Тонкие губы расплылись в улыбке, что свидетельствовало о некой потехе.       Однако Дадзай этого не понимал. Ибо он не боялся озера, это ведь совсем не так. Просто в голову, как и всегда, взбрела неприятная мысль о том, что он так и не смог утопиться. А озеро, между прочем, выглядит довольно красивым, притягательным, настолько, что грех не совершить суицид в нём. Но не вышло.       — С чего Вы так решили? — нахмурившись, возмутился Осаму.       — А с чего тогда у Вас такая реакция? — уточнила Феодора. Звучал её голос скрипуче, с явной насмешкой. И почему-то Осаму нравился такой настрой.       — Какая же Вы наблюдательная, — наигранно изумился Дадзай. — Это озеро меня буквально отталкивает. Вот и весь секрет, — он не любил говорить о своей страсти к суициду лишь потому, что не считал нужным водить в подробности иных в столь личное дело.       — Что ж, наверное, я учту, — Достоевская кивнула, и Осаму уже готов был с облегчением вздохнуть, но она добавила: — Я буду стараться чаще находиться рядом с этим водоёмом, чтобы Вы невольно цеплялись взглядом, — она хихикнула.       И на самом деле таких слов от неё он точно не ожидал. Достоевская с самых первых секунд их встречи показалась ему непредсказуемой. Если в общении даже с совсем незнакомыми людьми он мог легко угадать следующее их слово или действие, то… с Феодорой было иначе. И нет, ни интонация, ни фраза не задели его. Его, казалось, вообще ничто не могло задеть, ибо он слишком был горд собой, чтобы кто-то был способен на такое. И даже Достоевская. Однако, эта шутка с её стороны звучала так, будто она в открытую стебётся, хочет вызвать противоречивые негативные чувства, что будут решаться с симпатией.       Дадзай прервался: точно — симпатия! Ведь сама по себе женщина несла в себе нечто завлекающее. Будто даже не физически и морально, а на сознательном, психологическом уровне. И это он не мог объяснить.       — Вы будто провоцируете, — заметил Осаму. — Ходите к озеру сколько угодно. Я и бровью не поведу, — отрекнул он разом, со скептическим настроем, ни чуточку не неся в своей интонации эмоциональность.       — Тогда тем более, — Феодора дёрнула плечами. — Лучше скажите: это Ваш дом? — она резко сменила тему. Видно, ей наскучил спор, когда обнаружила, что не смогла подловить на чём-либо больном и неприятном. Тонкий длинный палец лёгким движением указал в сторону одноэтажного крупного дома, что непосредственно принадлежал самому Дадзаю.       — Именно, — он лишь кивнул.       Заметив, что женщина остановилась, он ушёл вперёд, не дожидаясь. Он встал на месте у крыльца, присел, ожидая и внимательно наблюдая за фигурой, что неспеша надвигалась в его сторону.       Дойдя, Феодора остановилась. Оглядела дом снаружи, прошла к Дадзаю.       — Надеюсь, там не жарко. И лучше, чтобы даже не было тепло, — пристально глядя на входную дверь, процедила та. Тон голоса содержал в себе нервозность.       — Вы жару не любите? — нарочно уточнил Дадзай, крутя в замочной скважине ключ.       — Не переношу, — вздохнула Феодора, наблюдая за круткой кривого куска железа, что, несомненно, всё ещё звался ключом.       — Учту, — кивнул Дадзай, дёрнув дверной ручкой. — Буду стараться, чтобы здесь всегда было горячо, — съязвил Осаму, припоминая той её недавнюю колкость. — Один-один, Феодора Достоевская?       — Один-один, Осаму Дадзай, — выдохнула Достоевская, заходя внутрь коридора, стуча о деревянный полированный пол под тонким ковриком низким каблуком сапогов.