
Пэйринг и персонажи
Метки
Романтика
AU
Как ориджинал
Любовь/Ненависть
Элементы ангста
Элементы драмы
ООС
Сложные отношения
Гендерсвап
Упоминания селфхарма
Неозвученные чувства
Открытый финал
Философия
Элементы флаффа
Элементы психологии
Новый год
Обреченные отношения
Стихотворные вставки
Борьба за отношения
Платонические отношения
Однолюбы
Времена года
Низкое фэнтези
Описание
Дадзай всю жизнь был один. Как бы ни пытался, клеймо неполноценного человека всегда было с ним. Поездка в Россию на стажировку должна была хоть как-то помочь, но нет; у его единственного друга из России уже была девушка, а он всё холостой; днём перед Новым Годом со скуки он вылепил красивую фигуру девушки из снега. На следующий день снежная фигура пропала, а спустя малость времени он познакомился с ней — Феодорой Достоевской. Женщина с глазами фальшивого аметиста и белоснежной морозной кожей.
Примечания
Хахах... Однажды я спросила Белку: можете ли подать каких-нибудь идей, что написать к новому году? Мне предложили: напишите про то, как персонаж подружился с ожившим снеговиком. Я подумала, подумала... И родилось это нечто. По большей части это будет выглядеть как бред сумасшедшего, начитавшегося сказок (ладно, кого я обманываю, без "как"...), и всё же я надеюсь, что кому-то хоть чуть-чуть приглянется. Я не знаю, смогу ли развить идею достаточно и не запороть впроцессник как обычно, но буду стараться. Волшебный пинок от читателя, ждущего проду, поможет точно (если такие будут, конечно). Короче, намёк вы поняли))
Первую главу читать необязательно. Она нужна лишь для разъяснения AU и о том, откуда вообще Дадзай взялся в России и при чём остальные некоторые детали в последующих главах. Так, если что - можете сразу начинать с пролога.
Рекомендую для прослушивания подобранную мной музыку:
Snowfall (Reidenshi, Øneheart)
This feeling (Øneheart)
Poison tree (Grouper)
Если есть ещё что-то, что по вашему мнению подходит для прослушивания к этому фику, смело пишите, добавлю в список ;)
Посвящение
Посвящается даме, которая подкинула мне идею - Белки в гости пришли; чай с лимоном 7; и Asurratti. И бете Владе, конечно же.
Также, отдельную строку хочу выделить для Decadence de la Decadence. Меня вдохновила как сама авторка, так и её гетные достозаи. Эти работы прекрасны. Просто хочу, если Вы это читаете, сказать: спасибо 💗 Как за то, что стали случайным объектом вдохновения, так и за подписочку в Фанфикусе (что было весьма неожиданно) 🛐
Глава Ⅰ: о Дадзае Осаму. Или же обывание горе-лингвиста в Новосибирске
25 декабря 2024, 03:20
Прилетел в Россию Осаму Дадзай, молодой парень лет двадцати двух, на стажировку. Лингвист, изучающий русский язык. Когда ему был предоставлен выбор, куда поступить, он… просто не знал. Вот так просто — не знал. Не было ни цели, ни смысла жизни. Но каждый раз, когда самоубийство решалось неудачно, а окончание школы всё ближе и ближе, у него попросту оставалось мало времени. Однако Осаму и малейшего понятия не имел, что бы ему подошло. Однажды посоветовали идти на лингвиста. И он задумался: а почему нет? Стоит попробовать.
На выбор было несколько языков. Иностранных, не считая родного японского по дополнению. Три основных — китайский, английский и русский. Тогда Дадзай думал: английский — слишком банально, и так в школе проходили, а остальное он выучит за жалкие месяца; китайский — большинство японских иероглифов позаимствовано было из китайского языка, и выучит его он в разы быстрее. А Дадзай хотел, дабы выбранная профессия хоть немного скрасила скуку и одиночество и хоть немного было интересно. Чтобы можно было потратить максимум усилий. Несколько остальных были похожими на предыдущие основные, и выбор пал на русский язык. Достаточно небанальный случай.
С кириллицей почти не сталкивался в жизни, поэтому, определённо, заинтересовался именно в русском. Пришлось переехать в Токио, где смог обучаться в Токийском институте русского языка, оно же ТИРЯ. Учился довольно успешно и быстро, а потому, закончил быстрее, приходя на вечерние занятия на протяжении двух лет. На самом деле Дадзай сам придумал себе эту стажировку. Просто хотел съездить в Россию. Определённо, можно было бы и напроситься, чтоб поставили отправку в Россию с остальными студентами, но он, признаться честно, не хотел.
Многие его знакомые твердили о том, что в России очень холодно, а все русские угрюмые и недовольные. И Дадзай почти даже поверил в это. Приехал в Новосибирск, а это сама Сибирь, и, казалось, его должно было заморозить тут же, как он выйдет из аэропорта, но смерти от холода не настало. Он даже не замёрз. С тех пор понял, что про холод — это вовсе миф. Потому что и лето было жарким, почти как в Японии.
По началу Дадзай предполагал, что не задержится здесь больше полугода, но ошибался, как оказалось. Слишком понравилось. И если бы его спросили, почему, он бы даже не смог ответить, потому что и сам не знал. Может быть, ему нравилось смотреть на косые взгляды прохожих, стоило ему появиться в дальних районах города; а может быть, его просто притягивал холод, который зимой так и пленил.
Он гулял по улочкам Новосибирска, слушая разговоры на уже довольно понятном ему русском, читал много, в особенности русскую литературу. Многие прозы пришлись ему по душе. Он посещал местные кафе, пробуя пельмени и борщ; изредка знакомился с людьми. Зимой, когда город окутывало снегом, Осаму ощущал, как холод проникает в самую душу, навевая пленительно-приятный мрак. Он стал увлекаться литературой, и русские классики произвели на него большое впечатление.
По началу Дадзай жил в центре города — цены были не ниже тех, что могли быть в Москве, а по сути напоминали ему токийские, где редко можно было приобрести что-то действительно качественное, но при этом дешёвое. В какой-то момент он понял, что просто устал жить в кругу суматохи и решил свалить на окраину в какую-нибудь деревеньку, чтобы меньше пересекаться с кем-либо.
В итоге купил дом. На окраине, как и хотел, участок, находящийся близ местного озера и чуть дальше жилищ местных. Именно здесь он познакомился с одним человеком. Наверное, он был единственным, с кем в общении смог продержаться больше полугода, хоть и тот ничем не отличался от ранее встречавшихся русских, разве что был более позитивным и весёлым. Звали его Николай. Николай Гоголь, в общем-то. Украинец, но, тем не менее, любил Россию больше Родины. И, на своё же удивление, Дадзай смог найти с ним найти общий язык. Или же Коля нашёл общий язык с ним? Он не мог понять. Но с тех пор он выходил из дома чаще семи раз в неделю, а на ребячливые игры его тащил тот же взрослый парень чуть ли не каждую зиму.
Коля отрастил себе белую косу, длинную, такую, что и до Рапунцель недалеко. Сам парень был на год старше самого Дадзая, но вёл себя, казалось, как ребёнок, запертый в теле взрослого человека. Николай был шутом, так же как и Осаму. Но он видел явное различие между собой и им — сам Дадзай лишь изображал шута, надевая маску беззаботности и беспечности, в то время как Коля по сути своей был клоуном.
Раньше Дадзай не верил, что люди, находясь в одной и той же ситуации, выбираются из неё по-разному. Не верил, потому что жил в обществе серой массы: никто не выделялся, никто не рассказывал о своих проблемах, все молчали. И Николай, если верить рассказам того, вырос в таком же холодном обществе. В детстве Колю бил отец — Дадзая тоже били; Коля был белой вороной в серой массе общества — и Дадзай тоже; все его достижения принижали, но при этом требовали лучшего результата, — и у Дадзая тоже. Но в итоге вышли разные люди. Может, не столь разные, со схожими чертами характера, но с явно разными точками зрения, восприятиям мира и собственной психологии. Николай так и остался ребёнком, стараясь не зацикливаться на ужасном, и любой плохой момент рассеивал шуткой. Дадзай же рано повзрослел, и ребячливость была лишь прикрытием его сломанного разума.
Общество ненавидит индивидуальность. Ненавидит, когда кто-то умнее или глупее выставленных рамок; когда уродливее или красивее положенного; когда в общем-то не такой, каким его хотели видеть. И выход из этой пучины ада было тяжело найти. Дадзай знает это, потому что в Японии могли докопаться даже до цвета волос. Осаму родился шатеном и, чтобы учиться в школе, было необходимо либо покрасить свои волосы в чёрный цвет, что было стандартом для японских школьников, либо предоставлять специальную справку, подтверждающую, что каштановый цвет волос является его естественным. Вот они — рамки общества. Это был ещё один пример жёстких рамок, которые общество накладывает на каждого человека. Даже после того, как Осаму удалось получить такую справку, которую, к слову, не было столь сложно добыть его семье, проблематика не исчезла. Учителя продолжали обращать внимание на его волосы, что свидетельствовало о том, что предвзятость и неприязнь к нестандартности всё ещё имели место.
Когда Дадзай отправился в Россию, он думал, что дела здесь обстоят иначе, что люди будут более открыты к различиям и не будут так строго следовать установленным нормам, нежели в Японии. Но он ошибался. Было глупо судить лишь по детям, ходящими в школу с разной длиной и цветом волос — до ужаса абсурдно. Оказалось, что здесь дела обстоят хуже. В прочем, Дадзай не считал на самом деле, что где-то лучше, а где-то хуже. Везде всё всегда одинаково. Всегда.
Тем не менее, Дадзай жил. А может, выживал. А может, вовсе существовал. Наверное, его держал разве что Коля, что не давал раскисать, да и того можно было в любую секунду послать к чёрту и просто повеситься. Дадзай не мог сказать, что Гоголь держал его в этом мире. Его никто не держал. Этот человек просто был тем, кто мог разбавить скуку и хоть немного понять его. Но внутри всё ещё царило одиночество. Оно прокралось глубоко в клетки сознания и не собиралось уходить. Плотно въелось, словно паразит. Каким бы ни был день необычным, в душе всегда оставалась обречённость, а окружающий его мир воспринимался как рутина.
Дадзай был один. Он жил в своём доме отстранённо от других. У него не было девушки. Никогда он не мог держаться на отношениях долго, и рано или поздно либо уходил он, либо уходили от него. А он не чувствовал ни радости, ни печали. Ничего.
Он смотрел на Колю — тот уже нашёл себе девушку. Софья — так звали её. Девушка симпатичная. Волосы светлые, одна часть покрашена в светло-сиреневый; глаза блекло-голубые; одежда всегда опрятная и выглаженная. Робкая, но прямолинейная. Дадзай даже немного завидовал такой удаче. У девушки была странная фамилия — Сигма. Иногда она так и звала себя. В прочем, даже если это странно, Гоголя всё вполне устраивало.
А Дадзай жил с осознанием, что и его друг уже нашёл себе подружку, а он всё ещё один. Хотя… ему никто не нужен, в прочем. Но мрак одиночества всё проедал изнутри. А бинты на руках и шее всё просили, чтобы их сняли, чтобы образовались новые раны и наложили новые повязки. Осаму себя не останавливал, не противился этому желанию и каждый раз, коль хотелось, — резал. Никто не знал об этом, разве что Коля чутка. Да и тот ни разу не видел, знал лишь потому, что спросил о бинтах на теле Дадзая однажды.
Пустоту внутри ничем нельзя было заполнить. Но зато было у Дадзая одно занятие — он занимался незамысловатой поэзией. Писал стихи, как на японском, так и на русском. В частности на русском. Потому что до сих пор практиковался в нём, иностранный акцент почти не было слышно, и говорил он, казалось, безупречно. И писал тоже. Стихи никому не показывал. Записывал свои мысли в блокнот. Блокнот этот был похож на «Книгу идеалов» — толстый блокнот одного из его знакомых-ровесников в Йокогаме, Куникиды Доппо, что поступил на филолога, по углублённуму изучению японского языка. Одно время свой же блокнот напоминал ему Доппо, но он забыл о нём, так же как об остальных. Обо всех, кто был в его жизни раньше. Он даже не старался — это случилось само по себе. Он почти забыл отца и мать. Хотя, наверное, их холодного взгляда и пренебрежения он никогда не забудет. Слишком сложно.
Все строфы были изложением его мыслей, всего, что он думает об этом бренном мире. И ему это нравилось, хоть и сам Дадзай от слова совсем не понимал смысла в своей деятельности.
Засыпал лишь с одними мыслями: он всё ещё жив и он всё ещё здесь.