Братья по-любому. Вернуть всë

♫: Трофим — Голуби       Женька медленно провела пальцами по старой деревянной балке беседки, ощущая, как кожу царапают маленькие занозы. С улыбкой огляделась. Эта беседка хранила в себе столько воспоминаний! Вся она была насквозь пропитана детством, юностью, беззаботными днями… Сколько здесь было проведено вечеров, сколько здесь обсуждалось! Здесь мальчишки лечили Женькины коленки подорожником, здесь же впервые Женька попробовала пиво, здесь же, будучи ещё семиклашкой, утешала Космоса, когда от него ушла Танька, и ругала Витьку, потому что он эту Таньку и увёл… А потом утирала кровь с его расквашенного носа, потому что Кос все-таки не смог смириться с таким предательством…       — Соскучилась? — улыбнулся Пчёлкин, наблюдая, с каким трепетом Женька оглядывает каждый уголок беседки, как мерит шагами расстояние от одной скамейки до другой, и без этого зная, что между ними ровно двенадцать шагов.       — Очень… Здесь так хорошо, правда? Почему мы раньше не замечали, как же здесь хорошо… Знаешь, ни одно место с этим не сравниться. Здесь даже дышится по-другому… Чувствуешь?       — Чувствую. Пахнет зверобоем. Беседка утопала в зарослях чертополоха и бодяка, в горячих солнечных лучах. Сама Москва и родное Бирюлёво встретили Пчëлкиных с материнским теплом хорошей погодой. После Питера отогревалась каждая клеточка. Это и не удивительно, одно слово — дом. Женькин взгляд гулял по безоблачному небу, по градирням ТЭЦ, затем выхватил старые многоэтажки.       — А помнишь, вон в том доме голуби на чердаке жили? Витя оглянулся через плечо на дома позади.       — Ага.       — Пойдем посмотрим, живут ли ещё? Он весело фыркнул:       — Женëк, ты чего, мы на кого похожи будем потом?       — На самую счастливую семью!       — Это после голубиных-то перьев и помёта?       — Конечно! Жена счастлива, что окунулась в детство, муж счастлив, что жена счастлива и не убила его за неповиновение! Пчëлкин выгнул губы и скрестил руки на груди:       — Матерь божья! Это что, угрозы, Евгения Константиновна? Женька состроила хитрую физиономию, кошачьей походкой достигла мужа:       — Ну так, самую малость… А что, похоже?       — Да не, я просто так спросил. Идем уже! Она подпрыгнула на месте, хлопнув в ладоши:       — Юху! В окнах многоэтажки, словно в зеркалах, отражались лучи солнца и голубизна неба. Пчёлкины шагнули в лифт и через пару минут уже были на последнем, конечном этаже. Витя воровато огляделся, взобрался по пожарной лесенке к люку на чердак. Как и предполагалось — заперт.       — У тебя есть что-нибудь металлическое? — закусив губу, повернулся Витя к жене.       — Только шпилька.       — Давай. Женька вынула шпильку, и на плечи упали локоны. Протянула ему. Пчёла с энтузиазмом и мастерством профессионального взломщика принялся ковыряться в замке. Девушка изучала его спину. Мышцы от каждого усердного движения перекатывались под обтянувшей тканью клетчатого пиджака.       — Готово! — Витя толкнул вверх дверцу, подтянулся, влез в проем, огляделся. — Давай руку. Она взобралась по лесенке и протянула обе руки. Мгновение — и девушка уже была рядом с ним. Голуби действительно еще были. Они, явно напуганные внезапным вторжением, сорвались с насиженных мест и, громко захлопав крыльями, беспорядочно принялись летать по своему пристанищу.       — Кажется, они нам не рады, — заметил Пчёлкин.       — У тебя есть что-нибудь?.. — Женька постучала себя по бокам. — А, у меня есть. И достала из кармана завернутую в салфетку недоеденную булочку. С усердием раскрошила ее и принялась кормить голубей. Те закружились над ее головой, некоторые даже не преминули задеть коготками ее волосы. Женька сейчас ничем не отличалась от себя прежней пятнадцатилетней.       — И это жена бизнесмена! — нарочито ужаснулся Витя. — Сестра бизнесмена! Будущий заслуженный врач России!       — Чего ты бухтишь, бизнесмен? — усмехнулась, расшвыривая в разные стороны крошки. — Всё, совсем забыл простые житейские радости?       — Меня никогда не радовало ходить в птичьем помëте, если уж совсем откровенно.       — Ладно, согласна, этот пиджак действительно не к месту на чердаке. Снимай, а то распугал всех голубей своим официозом.       — Дай-ка я тебя лучше сниму отсюда и мы почапаем к родителям?       — Погоди, я еще не докормила.       — Ты сегодня в ударе, да?       — Ну блин, Витька, ты просто вспомни, когда мы вот так в последний раз куда-то выбирались? Когда просто забывали обо всем? Я вот не помню… Он улыбнулся. Ребенок в её душе никогда не засыпал. И пусть не засыпает ещё долго. Может, именно это так и цепляло из года в год? Что при всей своей серьезности и ответственности Женька умудрялась сохранять этот детский блеск в глазах, спонтанно придумывать глупые, но забавные затеи. Днем она — уверенный в себе фельдшер на «скорой», вечером — искусная любовница, а перед сном — маленький котенок, тихо посапывающий, которому вдруг в голове взбрело посмотреть мультик и умять целое ведро пломбирного мороженого.       — Все, душа довольна? Можем возвращаться? Женька нарочито обреченно вздохнула.       — Пойдем, так и быть, — и тут же восторженно ахнула, когда один из голубей примостился у нее прямо на предплечье. Осторожно, будто боясь спугнуть это явление, девушка медленно скосила глаза на мужа: — А, может, возьмем одного, а? Пчёлкин посерьезнел, глядя на супругу назидательным взглядом:       — Все, хорош! Какой нам ещё голубь, Жень?       — А что? Как тебе такой бизнес: экспресс-голубиная почта? Всяко быстрее почты России работать будет! Он вдруг засмеялся, чем спугнул голубя, и притянул жену к себе.       — Может, тебя устроить креативным директором, м? — провел кончиком носа по ее скуле. — Ну его, этот твой мед, у тебя вон какой склад ума!       — Какой? Творческий? Однажды я уже это слышала от Дунаева. Пчёлкин сжал зубы, усмехаясь.       — Меня все еще поражает и не очень радует тот факт, что мы с ним порой мыслим одинаково.       — Ой, не начинай!..       — Тогда пойдем уже скорее отсюда. Обезоружив ее поцелуем и сминая пальцами тонкую талию, он вдруг ощутил, как прямо на темечко что-то смачно шлепнулось. Хотя, почему «что-то»? Он отлично догадался что.       — Бля… Провел пальцами по идеально уложенной шевелюре, а Женька весело рассмеялась, когда увидела его раздраженные глаза.       — Нет, почему так сюда хотела ты, кормила их тоже ты, окунуться в атмосферу детства опять же хотела ты, а урон нанесли по мне?       — А ты возбухал потому что! — она потянула его к лестнице. — Да ладно, то же мне трагедия! Хочешь, я тебе сама, персонально помою голову?       — Пчёлкина…       — Ну не отказывайся! Это, может быть, единоразовая акция.       — Единоразовой акцией был поход на крышу к голубям! Что б я еще раз!..

***

      Звонок в дверь не возымел эффекта. Родителей дома не оказалось.       — Нас что, не ждали? — обиженно протянул Витя, ероша волосы и параллельно роясь в карманах в поиске ключа.       — Или просто не думали, что мы припремся в такую рань, — предположила Женька.       — Как вариант. Наверняка умотали на рынок. Он отпер и толкнул дверь, на ходу к ванной принялся стягивать пиджак и рубашку.       — Пока я отмываюсь от урона, сделаешь мне кофе? Не стесняйся, хозяйничай. Банка на второй полке в крайнем шкафчике от окна. Женька прошла на кухню, поставила чайник кипятиться, распахнула дверцы тумбы, отыскала кофе и сахар, полезла за чашкой. Фарфоровый сервиз с гравировкой приковал взгляд. Девушка бережно провела кончиками пальцев по золотистым буквам. Этот набор они дарили еще десять лет назад всей честной компанией на день рождения старшей Пчёлкиной. Витька тогда стал в первый раз промышлять фарцой, целый год копил. Через Юрия Ростиславовича удалось достать с Ленинградского завода редкий и лимитированный сервиз «Доброе утро» из тончайшего костяного фарфора с полихромной росписью и золочением. Над текстом тогда заставили корпеть Женьку, но ничего более емкого и короткого кроме «Анне Павловне в юбилей от детей» она не придумала. Да, всю неразлучную пятерку женщина любила, как родных. И Сашка припряг двоюродного дядьку, чтобы тот гравировку сделал… Конечно, такому редкому и красивому сервизу место было в шкафчике под стеклом, куда его изначально Анна Павловна и определила. Но сын жутко обиделся тогда — не дело было такой вещи стоять как музейному экспонату, не для того покупался. И с тех пор перед каждым появлением Вити мама выставляла его на видное место. Ни одного скола, ни одной трещинки. Сервиз как новенький. Да, Женька, сегодня явно день ностальгии.       — Малыш, ты там уснула? — донесся голос мужа из ванной.       — Несу! Она шагнула в ванную и тут же укоризненно скривила губы — Пчёлкин уже нежился в ванне, блаженно запрокинув голову на бортик.       — Обалдел?       — Чего это?       — В любой момент родители придут, а ты разлегся.       — Вообще-то это мой дом, я тут еще прописан!       — Ваш кофе, сэр, — язвительно подчеркнула последнее слово и примостила чашечку на широком выступе ванны.       — Ой, какие мы серьезные, — Пчёла сверкнул глазами и протянул руку, — кто-то мне обещал персональную помывку головы, да?       — Ну ты точно обалдевший, Пчёлкин!       — Я бы попросил выбирать выражения, я все-таки при исполнении.       — Исполнении чего?       — Супружеского долга, — он хитро улыбнулся и, ловко перехватив Женьку за руку, дернул на себя прямиком в ванну. Девушка от неожиданности и возмущения вскрикнула, подняв фонтан брызг, и тряхнула намокшими волосами, стирая с лица теплые капли.       — Пчёлкин, мать твою, ты че творишь?! — и тут же попыталась подняться, крепко вцепившись пальцами в края ванны. Он захохотал и сел напротив нее, пустив воду.       — Как что? Исполняю заповеди: и в горе и в радости, и в болезни и в здравии, и в голубиных перьях и в ванной! — улыбнулся, приблизившись к Женькиному лицу, убирая мокрую прядь волос ей за ушко.       — Дурак, — она толкнула его в плечо и стала стаскивать с себя насквозь мокрый сарафан.       — Дай я тебе помогу, — Витя резко ухватился за края одежды и потянул наверх, отбросив ее в сторону. Женька поджала губы, покачав головой, и послала горсть воды мужу на лицо. Он зажмурился, продолжая посмеиваться.       — Не у тебя одной шило в попке играет сегодня. У нас это семейное. Витя легкими, нежными движениями заскользил по ее плечам, по позвоночнику, по шее, снова по плечам, заползая на ключицы. Мягкими поцелуями коснулся ушка, затем медленно перешел на шею…       — Пчёлкин, — протянула Женька, плавно уворачиваясь, — имей совесть.       — Она бьет у меня через край, — ухмыльнулся он, не отрываясь от нового занятия. Зараза! Она прикрыла глаза, опрокинув голову на бок и тем самым выгибая шею. Поцелуи оставили влажную дорожку по ее изгибам, скользнули на плечи, и девушка почувствовала, как крепкие руки охватывают ее за талию, прижимая к твердой горячей груди. В такие минуты мозг выключался окончательно, она была готова раствориться в этих объятиях и забыть обо всем на свете, только чтобы он обнимал и никогда не отпускал.       — Вить… — очередная попытка, уже совсем слабая. — Вить, переста-а-ань, нельзя, ну!       — Ничего не знаю.       — Мне сушиться дольше!       — В кого ты такая зануда? В Фила? Не в те моменты у вас это просыпается… Она не успела ответить, только замычала, когда его язык скользнул в ее рот и пространство между ними перестало существовать совсем. Едва его руки скользнули по ее бедру, в коридоре раздался бойкий отрезвляющий звонок.       — Ну вот! — Женька тут же заволновалась сильнее, отстраняясь от Вити и закрывая его рот ладошкой. — Пришли! Я же говорила!..       — Может, соседи. Наши б не звонили. У них ключи есть. Но через пару секунд загремели-таки ключи, скрипнула дверь. Послышались шаги и голоса старших Пчёлкиных. Витя быстро выскочил из ванны и аккуратно набросил крючок на петлю.       — Боже, как стыдно… — Женька залилась краской и просверлила мужа взглядом. — Это все ты!       — Чш-ш! — Пчёла быстро замотал пояс в полотенце.       – А дети-то тут! — приглушенный голос Павла Викторовича. — Вон чемодан стоит…       — И что они подумают, когда мы выйдем в таком виде? — прошипела Женька, выжимая волосы и подбирая свой мокрый сарафан. Было видно, что Витю все это только забавляет.       — Ну че, хотела себя почувствовать неловким подростком? Я все устроил.       — Ах, это месть!       — Так, легенькая, — хитро сощурился он и, не дожидаясь новой порции гнева, закрыл Женькин приоткрытый рот поцелуем. — Все, не злись, фен под зеркалом. Сейчас будет тебе платье. Это давай сюда. Он забрал из ее рук мокрый сарафан и вышел из ванной как ни в чем не бывало. До Женьки донеслись голоса свекрови и свекра, как обычно виртуозные выкручивания Пчёлкина… Она только усмехнулась и прыснула от смеха, включила фен, и его шум заглушил легкий флёр неловкости и биение сердца.       — Ну что, русалочка? Обсохла? — в проеме двери показалась голова Вити. Его взгляд жадно оглаживал каждый изгиб Женькиного тела.       — Убери этот взгляд!       — Приберегу на ночь, согласен. Держи. Фил звонил, они скоро будут. Когда Женька зачесала волосы в высокий хвост, облачилась в легкое платьице и вышла из ванной, все семейство Филатовых уже было в квартире. И она тут же попала в руки брата.       — Привет, Женёк, — он тепло обнял сестру, привычно целуя в макушку.       — Привет, Жень. Тамара ласково приобняла ее за плечи, протянула небольшую коробочку.       — С годовщиной. Посмотришь потом, вечером, — и подмигнула. — Вите должно понравиться. Коробочка была вытянутой, плоской и легкой.       — Заинтриговала, — улыбнулась Женька. — Спасибо!       — Потом поделишься, какая была реакция и главное — подошло ли. Ольга Николаевна, отдышавшись от жары, тоже ласково и бережно обняла Пчëлкиных. Заглянула в глаза племянницы, будто в самую душу. Для женщины душа Евгеши была потемками долгое время. Чего скрывать — первые годы их совместной жизни были тяжёлыми не только для детей, пережившим многое в детском доме, но и для самой Филатовой. В сорок лет становиться для двух маленьких душ опорой, поддержкой, светом и защитой не так-то легко, как кажется. Накопленный жизненный опыт тут бессилен, только огромное желание и любовь могут помочь. Ольга Николаевна, конечно, побаивалась ворошить детские души, побаивалась лишний раз отругать или же наоборот слишком опекать детей. Но она училась каждый день и в конце концов приблизилась к разгадке Валеркиной души. А затем и приоткрыла завесу души Женьки. И дала понять девочке, что никогда не будет выпытывать из неё то, что её тревожит, но всегда будет готова выслушать и помочь, если Женя решится прийти к ней с бедой. Беда с родной девочкой случилась два года назад. Когда её бросили у дверей ЗАГСа. Ругать и проклинать Вадима Ольга Николаевна не посмела. Не посмела проклинать за то, как Женька по кусочкам собирала себя заново. Женщине не нужно было видеть, она чувствовала эту адскую боль даже на расстоянии. И думала, что Женька ещё долгое время не решится заводить отношения или, не дай бог, как она сама поставит крест на личной жизни и с головой уйдет в работу. Но Витя… Этот мальчишка всегда был рядом с Евгешей и всегда умудрялся оживлять её, пусть и не самыми либеральными способами. Ольга Николаевна особо выделяла его среди всей четвёрки парней. И когда Фил, откровенно недовольный, сообщил ей новость о том, что Женька сошлась с Пчëлкиным, женщина пресекла его негатив на корню:       — Наша Евгеша не ангел, Валерочка. И вытерпеть порой её выкрутасы способен далеко не каждый. А Витя… Ты вспомни, он всегда терпеливо относился ко всему.       — Вот уж не припомню, — не согласился Фил. — Они только и делали, что собачились.       — Но не разлучались никогда. А о чем это говорит? Что чувства их куда сильнее, чем обиды.       — И давно ты разглядела их чувства? Ольга Николаевна мягко улыбнулась.       — Мне кажется, они появились с тех пор, как вы все начали взрослеть. Просто не осознавали…       — Получается, это я слепой?       — Нет. Просто не замечал такие мелочи, как и любой мужчина. Я тебя только вот что скажу: не ревнуй её. Она по-прежнему твой самый родной человек, но теперь не только для тебя. Это нормально. Поэтому Ольга Николаевна была единственной, кто не опешил от новости о спонтанной свадьбе Женьки и Вити. И даже не удивилась, что племянница решила не устраивать пышных торжеств. Женщина просто порадовалась и в тот же день, когда узнала, направилась в храм, поставила свечку святым покровителям всех влюбленных — Петру и Февронии. Не просила их огородить молодоженов от тяжб, но просила дать им сил и мудрости сохранить брак.       — Поздравляю, родные мои, — Ольга Николаевна поцеловала Женьку, бережным жестом убрала её курчавую, чуть влажную прядку со лба.       — Спасибо, мам. Спасибо. Ни одного лишнего слова, ни одного лишнего вопроса, они разговаривали одними глазами.       — Так, пойдем-ка поможем Анне Павловне, она одна не управляется.       — А я говорил, лучше в ресторан бы поехали, — вздохнул Витя.       — Поддерживаю! — откликнулся и Фил. — Может, ещё не поздно, а, старшее наше поколение?       — Нет-нет-нет, решили в тихом семейном кругу — значит, в тихом семейном кругу! — донесся из кухни голос мамы Вити. — Мы что, зря с Павлом Викторовичем закупались? Я куда столько продуктов дену? Пока мужчины быстренько управлялись с мебелью в гостиной, женский коллектив хлопотал на кухне, ведя непринужденную беседу.       — Женечка, как с учебой?       — В порядке, теть Ань, ещё два экзамена впереди и все, можно выдохнуть.       — И последний год продержаться, — улыбнулась Ольга Николаевна. — Как же время летит, будто только вчера с тобой сидели, готовились к вступительным! Кстати, как Андрейка поживает? Не захотел приехать с вами в Москву? Женька, раскладывая на тарелке нарезанные фрукты, только фыркнула:       — Дунаев хоть и взялся за голову, но не предал традицию каждое лето вляпываться в пересдачу. Приедем в середине лета вместе, мы договаривались. Если бы она только знала, какая новость будет ждать ее уже послезавтра… А пока женщины прошли в зал, стали сервировать круглый стол, а мужская половина доставала запасы выпивки и откручивали пробки. ♫: Алексей Шелыгин — Немного любви       — Ну что, молодежь? — Павел Викторович поднялся, окутал добрым взглядом сына и невестку. — Конечно, вы нас удивили. Дважды…       — Ну нет, — подала голос Анна Павловна, — я не была удивлена новостью о том, что они вместе. А вот что свадьба так спонтанно пройдет — это да. Витя ласково погладил ее морщинистую ладонь.       — Мам, ну разве это так важно?       — Соглашусь, — поддержала зятя Ольга Николаевна. — Главное ведь, чтобы все было хорошо.       — Этот точно, — кивнул старший Пчёлкин. — Это был ваш выбор, как и когда жениться, взрослые ведь люди уже. Сегодня счетчик времени капнул вам один годик, ситцевая свадьба… Мы с мамой желаем вам, чтобы вами было прожито много-много совместных лет, и пусть будут эти годы согреты теплом любви, взаимным уважением и пониманием! За вас, дорогие. Семья дружно чокнулась бокалами. Фил, аккуратно приобняв за спину Тамару, улыбнулся Женьке, еще раз отсалютовал ей и кивнул. Конечно, он много раз, оставаясь один на один со своими мыслями, прокручивал в голове разговор с Ольгой Николаевной, пытаясь понять, почему же где-то в глубине души он был против отношений лучшего друга с сестрой. Напрягали прошлые любовные похождения Пчёлы? Уж кто кто, а он знал прекрасно многие подробности. Или же напрягала взбалмошность самой Женьки? Уж слишком сильно она была влюблена в своего преподавателя, а спустя год все вдруг забылось? Чувства к Вите оказались сильнее? Или все эти отношения так или иначе заглушали ее внутреннюю боль? Валера и Женька были всегда откровенны друг с другом, каждый вечер раньше он приходил к ней в комнату и они долго сидели обнявшись и разговаривая обо всем на свете. Вот только про ее чувства ни разу не могли поговорить нормально. Если не считать ее волнительных признаний относительно Малиновского… А вот про Пчёлу ни разу. Закрывалась сразу… Думы эти тяготили. И в конечном итоге Фил решил согласиться с версией мамы — он просто ревновал свою единственную сестренку к лучшему другу, потому что сейчас жизнь повернулась так, что Пчёлкин был во многом ближе Женьке. Он осекся от размышлений, когда встала мама. Ольга Николаевна подняла бокал:       — Вы знаете… Мне в личной жизни не повезло. Когда мне стукнуло сорок лет, я осознала, что из важного в жизни у меня только работа. Спасать жизни это достойно. Это хорошо. Но свою вот я не особо спасла. Её мне спасли Женечка и Валерка, — ее всегда теплые глаза ласково огладили детей. Затем задержались на Вите. — Так вот, ребята… В жизни нет ничего важнее семьи. Нет ничего важнее знать, что тебя ждут. Что есть продолжение тебя. Я желаю вам стать полноценной семьёй. Горько!       — Горько! — подхватила вся родня, и Пчёлкины, чуть смущенно улыбнувшись, поднялись со стульев, глядя друг на друга. Витя, мягко притянув к себе Женьку, накрыл её губы теплым поцелуем. В груди упоительно колотилось сердце, в ушах кипела кровь.       — Пчёлкина, — прошептал в ее губы. Она подняла на него глаза, в которых дрожала пелена слез от наката эмоций. Горячее дыхание обожгло кожу и вызвало волны мурашек. Тепло его ладони особенно чувствовалось сквозь тонкую ткань платья. — Я люблю тебя.       — И я тебя…       — Твоя очередь, Валер, — Ольга Николаевна потрепала сына за плечо, улыбаясь. — Давай свое напутственное братское слово. Фил откашлялся, поправляя воротник рубашки.       — Ну… Я уже говорил им год назад у дверей загса, — его глаза назидательно глядели на ребят, хотя и было видно, что в карих радужках плещутся добрые искорки. — Ну, ты знаешь, брат, у меня все то же напутствие — обидишь сестру, я за себя не ручаюсь. Уж извините, — и с улыбкой поклонился старшим Пчёлкиным.       — Правильно, правильно! — поддержал отец. Пчёла фыркнул и засмеялся:       — Не, ну начинается, да? Окей, тогда обидишь Томку — я за себя тоже не ручаюсь. А че? За неё тоже есть кому заступиться. Девчонки весело переглянулись. Женька потянулась к брату и мужу бокалом:       — Один один, родные мои мужчины.

***

      Полина нарезала летний салат, то и дело через плечо поглядывая на Алёнку, которая хоть и отвлекалась, читая любимую книжку Артёмки, но все ее лицо выражало крайнюю степень обеспокоенности за брата. Уже близился вечер, а от Кирилла не было никаких известий. Да и ладно, если бы это был обычный день. Но это ведь ее, Алёнкин, день рождения. Здравые размышления по поводу его молчания таяли с каждым часом и их окончательно затопила праведная обида.       — Алён, заправлять салат чем будем? Майонезом или маслом?       — Не знаю… Мне без разницы. Настроение было испорчено. И как бы младшая Головина не хотела это скрыть, в ее голосе звучали обреченные нотки.       — Ну, так не пойдет! — пожурила ее Поля. — Тёмка, давай-ка зови папу, пусть проверяет курицу в духовке!       — Ага! — сынишка сполз с колен Алёны и с зазывным криком «Па-а-па!» помчался в комнату. Полина отодвинула от себя почти приготовленный салат и присела рядом с Алёнкой. Ласково привлекла ее голову к своему плечу, погладила по спине.       — Не сердись на него. Ты же знаешь, если он не выходит на связь, значит, очень-очень занят. Вот уверяю тебя — чуть попозже он обязательно позвонит. Не забыл он.       — Я и не говорю, что забыл… — Головина тяжело вздохнула, прочистила горло. Кошки не только скребли на душе, но и, казалось, глотку тоже искромсали. — А вдруг с ним что-то случилось? Вот куда он уехал так резко?       — Понятия не имею, — закачала головой Полина. А у самой так гадко на душе стало от того, что соврала даже не моргнув. — Ты же знаешь, меня в такие подробности не посвящают… Давай-ка ты о плохом думать не будешь, м? У тебя сегодня праздник. Мы с тобой. А Кира обязательно объявится. Еще не ночь. Я обещаю. Почему Головин не соизволил за целый день набрать родную сестру, Полю тоже волновало. Вчера парень еле держался на ногах, и она была уверена, что только воля духа не дала ему лечь пластом прямо там, в клубе. О том, в каком он сейчас состоянии, Самарина только могла догадываться. А что если ему действительно плохо и тот вчерашний удар что-нибудь спровоцировал? И тут неожиданный звонок в дверь заставил обеих девушек подскочить и покоситься в коридор. У Алёнки аж глаза просияли. Почему-то сердце навязчиво подсказывало, что это брат. Самара вышел из зала, быстро глянул на жену и распахнул дверь. Почему-то и его посетило чувство, что это мог быть друг. Но на пороге замер взъерошенный Космос.       — Здорово, — он крепко пожал руку Льва и шмыгнул носом. — Активист где, не в курсе? Самарин воровато огляделся и вдруг вытолкнул начальство на лестничную клетку, подпирая спиной дверь.       — Дома отлеживается, хреново ему.       — Чего это ему хреново? — нахмурился Холмогоров. — Влез, что ль, куда? Самара нервно пожевал нижнюю губу. Выдавать друга перед бригадирами никак нельзя было.       — Да не. Грипп.       — Угу, — недоверчиво промычал Кос. — Грипп, говоришь… Только дома его нет, я только что оттуда. Гробовая тишина. Ни его, ни Алёнки. Я подумал, вдруг они у вас.       — У нас только Алёнка, — пробормотал Лев, пробуя на вкус каждое произнесенное Космосом слово. И ощущал только страшную горечь и тревогу. — Подожди… Как нет его? А ты на мобильник звонил? Холмогоров странно покосился на порученца:       — Звонил, конечно. Так бы я че, просто так к нему бы поперся? — и увидев совсем нездоровый блеск в глазах Льва, тут же шагнул на него, буравя подозрительным взглядом. — Самара, ты че темнишь? Что произошло? А вот это хреново. Максимально хреново. И самые страшные мысли об Активисте завладели головой. Самарин нервно хрустнул костяшками, порылся в карманах штанов и кивнул начальству на нижний пролет.       — Покурим, командир. Несколько затяжек чуть расслабили сжавшиеся в комки нервы, и Самара с шумом выпустил дым из легких в темный потолок подъезда.       — Ладно, ты не выдашь, остальные не съедят. Дрался он вчера. Мы его с Полиной до дома доставили, Алёнку в охапку и к себе… Чтоб не видела.       — А еще говорил, что у меня с башкой проблемы, — рыкнул Космос. — Нахуя?! Лев покосился на дверь своей квартиры и осмелился шикнуть на бригадира.       — Не выходи так громко из себя. Мелкая еще услышит, поймет. И так будто догадывается. А этот дурило даже ей сегодня за целый день не набрал, не поздравил. Че думать теперь — хрен знает.       — С чем поздравил? У нее днюха, что ли? Самара кивнул.       — Он че, совсем отбитый? Перед праздником ее так подставляться?       — С кем поведешься, — пробормотал Лев, но тут же спохватился. — Извиняй, командир. К слову пришлось. Холмогоров только нервно потер ладонями лицо и отмахнулся.       — На правду не обижаются… Че думаешь-то, Самар? Самарин молчал, потому что не знал, как заставить дурацкие мысли прекратить выедать черепную коробку. Он думал о самом плохом. Почему вчера не решил вернуться к Головину? Почему не удосужился проверить, все ли с ним в порядке? Ведь видел же, что он еле держался, видел, какой сильный удар вчера пришелся по его больным точкам. А слова врача продолжали накручивать круги, как товарный поезд, так же грохоча и приводя в дрожь.       — Поеду к нему. Надо будет — дверь выломаю.       — Вместе поедем.       — Нет, — Самара выставил руку, останавливая Космоса. — Давай-ка так: ты девчонок отвлечешь, может, культурную программу какую предложишь… Короче, присядешь им на уши, как умеешь. А я пока займусь Кирюхой. Буду держать в курсе.       — Бляха-муха… Ну надо тогда хотя бы цветы купить мелкой, че я, с пустыми руками пойду?       — Да-да, — закивал как китайский болванчик Лев и поморщился, осознавая, что докурил уже до фильтра, и пальцы и горло неприятно обожгло. — Скажешь, мол, так и так, отправили братца в командировку… Цветы — от него, связи там нет или еще че… Кос видел, как бледнеет лицо охранника, а мысли в его голове роятся настолько хаотично и быстро, что он уже заговаривается.       — А если с ним что-то… — осмелился бригадир выдать вслух, и тут же столкнулся с тяжелым взглядом, — что мы… делать будем?       — Ой, не каркай, Космос Юрич. Я уже сам, по ходу, вчера накаркал… Алёнка, будто верный пес, караулила в коридоре, с такой тоской и надеждой глядя на входную дверь, что у Космоса сердце сжалось, когда он вошел в квартиру с огромной охапкой цветов. За пару секунд пришлось надеть на лицо веселую маску, чтобы отсеять всякие сомнения.       — Аленький, хеппи бездей ту ю! — и крепко обнял девушку, не дав ей пока ни слова вставить. А Головина настолько обалдела от его появления, что сама на мгновение позабыла о своих переживаниях. — Не знаю, что бы ты хотела, но цветы никогда не будут лишними.       — С…спасибо! — радостно выдохнула она, зарываясь лицом в свежие и дурманящие ароматом бутоны.       — Давай, говори, что ты хочешь, папа Космос все исполнит. Может быть, даже сегодня, — и подмигнул. Головина опустила голову.       — Верни мне брата. По коже Холмогорова прошелся мороз, но он заставил себя расслабленно-виновато улыбнуться.       — Прости, Цветочек, иногда наши дела не требуют отлагательств. Он скоро приедет, там проблема-то плёвая. Но вот связи нет, это беда. Ты не дуйся давай, веди лучше к столу. Полина наконец тоже показалась, нервно перебирая в пальцах вафельное полотенце. Она даже не стала спрашивать, куда делся муж. Догадалась. И ей ничего не оставалось, как переключиться на позитивные нотки и не дать упасть духом ни себе, ни сестренке лучшего друга.       — Космос, как хорошо, что ты пришел! Какие у тебя отношения с духовкой? Тот усмехнулся.       — Вообще дружеские.       — Отлично! Тогда проверь, будь добр, запеклась ли курица. А то Льва не дождешься. Сам поставил и забыл…       — А куда делся Лёва? — тут же спохватилась Алёнка.       — Отъехал по делам. Я за него, — и игриво подмигнул Головиной. — Или ты не рада? Холмогоров впервые за долгое время мог себя похвалить. Будто как чувствовал, не вдохнул в себя сегодня ни грамма. Был чист. Хотел поговорить с Активистом, вытащить его на поездку по городу. Периодически ему это было необходимо — помолчать с кем-то, слышал только свист ветра и шин на большой скорости. Полина быстро накрыла на стол, он принес румяную курицу и виртуозно стал орудовать ножиком, как дирижер палочкой.       — Куда мне такой огромный кусок! — замахала руками Алёнка. — Я не осилю!       — А ты осиль! Сегодня ешь за себя и за братца своего. Давай-давай, Цветочек, налетай.       — Алёнка, что будем пить? — Полина представила ей на выбор две бутылки. — Вино или шампанское?       — Сначала шампанское…       — Э, не, мелкая, что-то одно, — со знанием дела погрозил ей Космос. — Ты ж не смотри на то, что брата рядом нет.       — Да-да, ты за него, я помню, — улыбнулась Головина. — Опять как в Москве будешь мне запреты выдвигать? Он снисходительно хмыкнул:       — Ну нет, сегодня сделаю поблажку. В прочем, вино было единственным способом расслабить Алёну, это понимала и Самарина, и Космос. Пили потихоньку, наблюдая за именинницей. Она теплела, складочка между бровей, говорившая о нескончаемых переживаниях, расслаблялась. Полина негромко включила музыку, зная все рычажки Головиной, когда какой нажать, чтобы девчонка отвлеклась от тяжелых мыслей. Сама пошла укладывать сынишку, и в зале сейчас Алёнка осталась лишь наедине с Космосом. Он подлил ей еще немного, наблюдая, как разгорячились девчачьи щечки, как заблестели глаза. Девушка сделала несколько глотков, уставилась на домашний телефон, покоившийся на тумбочке около телевизора. Все-таки ждет звонка. Да и сам Холмогоров ждал звонка от Самары. Прошло уже несколько часов, а информации ноль. Он повернулся к магнитофону, вставил кассету с новинкой. Гостиную наполнила медленно нарастающая лирическая мелодия.       — Аленький, потанцуем? Надо было как-то еще отвлечь. Алёнка удивленно посмотрела на Космоса, смущенно улыбнулась, но протянула руку. Холмогоров вывел девчонку из-за стола и на небольшом свободном квадратном метре осторожно привлек ее к себе. Головина даже перестала дышать на пару мгновений, скользнув рукой на его шею, ощущая как никогда их большую разницу в росте и что ее, такую маленькую, он может укрыть всем своим телом. Чувствуя его горячую ладонь на спине, она сглотнула и медленно прикоснулась к его груди щекой, прислушиваясь к размеренному стуку сердца.       — Скрипнув сталью, открылася дверь,       Ты идёшь, ты моя теперь,       Я приятную дрожь ощущаю с головы до ног… — доносилась из магнитофона.       — Это что, «Сектор Газа»? — удивился Космос, расслышав знакомую интонацию голоса солиста.       — Кажется, да.       — Неожиданно…       — Ты со мною забудь обо всём,       Эта ночь нам покажется сном,       Я возьму тебя и прижму, как родную дочь… Каждая строчка отзывалась в юном сердце Алёнки. Она прикрыла глаза, будто не веря своему наивному счастью. И сейчас у нее только осязание, но этого достаточно, чтобы поверить, что все правда. Ее любимый человек держит ее в своих объятиях, в ушах стучит его пульс. Продлить бы этот момент. Хоть осознание и саднило, как разбитая коленка, — не воображай, даже не мечтай ни о чем. Это всего лишь танец… Смысл песни набирал обороты, и Алёна ощутила, как краснеет. Высвободилась из рук Холмогорова, нажала на «стоп» на магнитофоне и тут же столкнулась с непонимающим взглядом Космоса. Его слова не смутили. Для него это просто песня.       — Что-то жарко… — девчонка быстро подула на грудь, утирая налет волнения с щек обеими ладошками, и кивнула на балкон. — Может, проветримся?       — Пойдем. Они вышли на балкон, и опустившая на Петербург ночь окутала их прохладными объятиями. Космос прислонился к изгороди и закурил, поглядывая вниз, будто невзначай выглядывая машину Самары. Алёнка же глядела на парня сквозь сизую табачную дымку. Свет фонарей и близ расположенных вывесок мягко очерчивал каждую черту его лица. Красивый.       — Ну что, Аленький? — его губы изогнулись в улыбке. — Подумала, чего ты хочешь? В груди горячо, в голове туманно-приятно. Не будь она в таком состоянии, то никогда бы не осмелилась сказать это вслух. Да чего там! За одну мысль подобную сама себе оплеуху дала. Но…       — Подумала.       — М-м, я принимаю заявки. Она осторожно шагнула к нему, облокачиваясь на изгородь, чтобы иметь хоть какую-то точку опоры, когда начнет терять силы от своей глупости, и склонила голову, заглядывая ему в глаза.       — Можешь поцеловать меня? Его густые брови чуть взлетели вверх, но, судя по тому, что его взгляд не изменился, он не заподозрил в этом желании ничего такого, о чем думала Алёна. Он просто склонился к ее лицу и мягко поцеловал девушку в висок и в щеку.       — Могу еще за Кирюху в другую щечку чмокнуть.       — Ты меня… не понял, Космос, — слова давались слишком легко, оттого так тяжело становилось на сердце. Алёнка вскинула голову вновь, облизала пересохшие от волнения губы. — По-другому. Его глаза тут же остекленели. Пальцы начало жечь от сигареты, но он будто не чувствовал. Обалдел и только нервно кашлянул.       — Я… не понял. Да все он прекрасно понял, конечно. Только не осмелился ни себе, ни, тем более, ей в этом признаться. Головина стыдливо отвела глаза.       — Не понял, что я тебя люблю? Это было сказано так волнующе, искренне, дрожащим голоском. Слишком неожиданно и слишком обреченно, что у Космоса руки похолодели.       — Прошу тебя, не надо, цветочек… У меня достаточно причин, чтобы сойти с ума, — голос его прозвучал глухо и хрипло. — Не давай мне ещё один повод. Она нервно усмехнулась, развела руками, а потом вдруг ими же хлопнула себя по щекам, будто давая пощечину.       — Ой, мамочки, что же я говорю… Как стыдно! Что я говорю… Прости! Я совсем что-то… Кос растерян. Даже, кажется, больше, чем она сама. И ему вдруг так стыдно делается, что он не знает, куда себя деть. Мнется не больше чем подросток сам, то протягивая к ней руку, то сам себя одергивая. Наконец решается и просто забирает Головину в объятия.       — Ты… Ты не подумай, малая. Ты хорошая, ты очень хорошенькая. Но ты ведь…       — Маленькая для тебя, да?       — Да нет же… О, господи… Тебе, может, просто кажется?..       — Два года кажется? — всхлипнула Алёнка, сжимая в побелевших пальцах воротник его рубашки.       — Как два года?..       — А вот так… — выдохнула то ли смех, то ли горький всхлип. — Два года назад около этого самого балкона… Увидела тебя и… И все… Это не кажется, Космос. Его рука хаотично блуждала по ее затылку, глаза бегали по кирпичной облицовке стены.       — Моя ты хорошая, а… — Космос зажмурился, ощущая, как с каждым ударом тяжелеет его сердце. Ощущая, как неправильно все это. Ощущая какой-то нежный трепет от ее признаний, от осознания, что его действительно искренне любят… Но это же просто уму непостижимо. — Ну зачем я тебе нужен? Я же… Я нехороший человек. И ты скоро это поймешь, если еще не поняла… Я дурак отбитый. Невезучий… Ты сейчас поступишь в институт, найдешь себе хорошего мальчишку и…       — То есть… — она отстранилась от него, уперла кулаки в его грудь, которая ходуном ходила от его дыхания и ударов сердца. — Ты вот так вот… Думаешь, что легко разлюбить? Или что я все это ради шутки?       — Аленький… — боже, как тяжело, оказывается! — Поверь, у тебя еще будет все. Но… не со мной, понимаешь? Не было ясно, понимает ли она его правильно, или со своей девчачьей позиции, но сам Холмогоров твердо ощутил, что ему нужно уходить. Лучше не быть тут, потому что каждое его появление просто провоцирует ее. С глаз долой — из сердца вон. Благо, он знал такие примеры… Только вот как Пчёлкин поступать был не намерен.       — Прости. Алёнка ощутила, что ее больше не держат. Раз — и все. Холод сковал спину, на которой еще секунду назад были руки Космоса. До слуха донесся стук балконной двери. А затем и собственный громкий всхлип. Она прижала сжатый кулачок к губам, ощущая, какие они мокрые от слез. Космос вылетел в коридор как ошпаренный. Полина только вышла из детской, недоумевающе глядя на парня.       — Все… в порядке?       — В полном. Пора мне. Засиделся… И тут распахнулась входная дверь. Самара, изнеможенный и бледный, ввалился в коридор и обессиленно привалился спиной к стене. Поля и Космос с одним ботинком в руке замерли, глядя на него.       — Что?.. Лев потер виски и, с шумом выдохнув из щек воздух, только кивнул одними ресницами:       — Все в порядке. Нажрался вчера, чтобы боль снять, да так нажрался, что даже сначала не услышал, как дверь вынесли. Поля нервно хохотнула, хотя было вообще не до смеха.       — Ты выбил ему дверь?       — Ага… А потом еще полтора часа, пока обратно устанавливали, слушал, какой я мудак… Но это мелочи. Кос, он тебе позвонит завтра. Сказал, можешь сам заехать, будет ждать… Холмогоров облегченно выдохнул, опуская голову.       — Не, передай ему лучше, что… — и оглянулся на зал. Алёнка уже сидела на диване и доливала в свой бокал остатки вина. — Чтоб он сам, как очухается, ко мне приехал. И мелкой больше пить не давайте… Пусть спать ложиться. Все, банзай. Он наспех распрощался, пожал Самариным руки, и пулей вылетел из их квартиры. Прохладный ветер залез под воротник, даже, кажется, под самую кожу, потому что Космос ощутил, как его трясет. Он осознавал, что испытывает юная девчонка, очень хорошо это понимал. И его слова не были нацелены на то, чтобы обидеть Алёнку. В ее чувства он верил. И пожелания забыть про него были обусловлены отнюдь не возрастом девушки. И не тем, что Активист ее брат. Просто он знал себя. Знал, что слаб, что ничтожество он, что ничего в нем хорошего и героического нет. Он — сплошное мучение. А мук Головиной и так хватало по жизни. Прости, Аленький, это не твоя песня, как бы она тебе не нравилась…