Братья по-любому. Вернуть всë

      Женька купила свечку и подошла к иконе Божьей Матери. Долго смотрела в глаза Марии и не замечала, что горячий воск с зажженной свечи падает ей на пальцы. Девчонка лишь второй раз в жизни была в церкви. Впервые ее, еще двухлетнюю, с собой привела в подмосковную церквушку мать Людка — отмаливать свои грехи перед самым главным грехом в своей жизни. Женька пыталась вспомнить слышанные когда-то от кого-то слова молитвы и не могла. Так и стояла перед иконой, заливаясь слезами. Голова раскалывалась от пульсирующей боли в висках, ночью снились кошмарные сны, а днем начинались панические атаки. Филатова как могла, так и молилась. Тишина храма успокаивала ее больное тело, и она погружалась в молитву, закрыв глаза. Ее голос глухим колокольным звоном звучал в воздухе и таял в таинственной тишине храма. За спиной послышался шорох одежды. Обернувшись, Женька увидела в полумраке батюшку, склонившего колени. Вокруг него было яркое свечение, образующее огненный круг. Оранжевые языки пламени росли в размерах, освещая черную рясу святого отца. Филатова смутилась и отвела взгляд, обнаружив, что от нее тоже исходит свет, образуя круг, только более тусклый с пробелами пустоты. А дальше почудилось страшное завывание, и по стенам заплясали черные тени, протягивая костлявые руки и шевеля скрюченными пальцами. Они выглядели так зловеще, что у Женьки защемило сердце. Она начала молиться, видя, что они надвигаются на нее, спускаясь со стены. В отчаянии девушка произносила только «отче наш», прижав ладонь к бешено бьющемуся сердцу. И вздрогнула, как от мощного разряда тока, когда чья-то широкая ладонь ласково накрыла ее плечо. Женька распахнула глаза, и все тени и мрачные силуэты развеялись. Привиделось… На нее смотрел батюшка — благообразный старик с тщательно расчесанной седой бородой. Он опустил руку и беспокойно заглянул в карие глаза.       — Тебе плохо, дочь моя? Филатова моргнула. Быстро посмотрела на него в ответ. Ее щеки были каким-то серыми, бескровными, но сейчас этот цвет будто стал гуще.       — Да. Мне плохо, — честно призналась она. Отвращение к самой себе накрыло и впиталось в грудную клетку, вызывая злость. Воронка раздражения настойчиво раскручивалась под ребрами. Священник плавно и ненавязчиво подхватил Женьку под локоть и повел к свету. Затормозил около окна и сложил ладони домиком.       — Можешь поделиться тем, что тебя тревожит, девочка.       — Исповедаться? — догадалась она.       — Это желание абсолютно добровольное.       — И что… — Женька вжалась лопатками в стену и отвела глаза на исписанный святыми ликами потолок. — Мне легче станет?       — Во всяком случае, часть груза покинет твою душу. Девушка бросила на старичка мрачный взгляд. Показалось самой себе, что она сейчас может съязвить, поэтому Женька физически взяла себя в руки и утомленно произнесла:       — По моей вине погиб человек. Я знала, что так может произойти, и все равно решилась.       — Решилась на что? Как тут сказать? В этих стенах нельзя врать — сама атмосфера не позволяет, и исповедь — это откровение, освобождение от мрачных и страшных мыслей, но…       — Я… я будущий врач. И…       — Вот в чем дело… — батюшка, видимо, достаточно быстро выстроил свою теорию, поэтому лишь мягко улыбнулся, как улыбаются обычные дедушки своим маленьким внучкам. — Врачам положено делать все возможное и рисковать, и ты, дочь моя, ни первая и не последняя.       — Врачи обязаны спасать, но не губить…       — Ошибки случаются со всеми. Уверен, ты не желала тому человеку никакого умышленного зла. Как кувалдой по голове. Исповедь рушилась на глазах, потому что и пошла по пути лукавства. Нет, Женька, не получится у тебя облегчить душу, как ни старайся.       — Говорить правду о себе никогда не легко, и я вижу, как тяжело душу свою тебе открывать. Но знаешь, что я тебе скажу, — священник чуть склонился над сгорбившейся Филатовой: — люди, видящие собственные прегрешения, стоят выше тех, кто способен видеть ангелов. Иными словами, умение увидеть собственный грех — это показатель нашей близости к Господу. Что Женьке до этой близости к Богу? Ей бы хоть на сантиметр приблизиться теперь к себе той, настоящей, проповедующей добро и понимание. Но что, если демоны сидели в девчонке всю жизнь, и она врала самой себе, что никогда бы не смогла навредить кому-то? Паршиво. Как же паршиво. Разговор со служителем божьим только увеличил гнетущую боль, которая поглощала Женьку все больше и больше, утягивала в свой колючий кокон. И не было выхода… Не было ничего. Запах ладана теперь душил. Филатовой виделось в этом что-то метафоричное — она чувствовала себя слишком грешной в этой священной обители, и вся эта тишина, лики святых, жар свечей давили, будто знали, что таит прихожанка. Нужно было срочно на воздух…       — Спасибо, вы меня утешили, — выдавила она улыбку и побрела на выход.

***

      Пчёлкин неторопливо вошел в белоснежный вестибюль Максимилиановской больницы и уже около стойки регистрации огляделся. Вдоль одной из стен на ряде железных кресел, сжавшись, сидела Тоша. Вернее, уже ее тень. Она и до это была бледной, но не настолько мертвецки белой, что даже кобальтовые стены на ее фоне выглядели красочнее. Витя только со второго раза взглянул на регистратора Лизу, которая его дозывалась, и столкнулся с ее улыбкой.       — К Дунаеву?..       — К нему родимому… — протянул Пчёла и снова вперился взглядом в Антонину. Склонился к стойке поближе и понизил голос: — А эта девушка давно тут сидит? Лиза мрачно фыркнула.       — Да уже неделю, чуть ли не ночует. Я ее по-всякому спроваживаю, объясняла миллион раз, что не хочет ее ваш Дунаев видеть, а она на ночь уйдет, с утра придет и опять сидит.       — Стойкий оловянный солдатик, — оценил Пчёлкин. Тоша его не замечала и никак на окружающую обстановку не реагировала. Витя подойти к ней не решился. Вероятно, убита девчонка была не только из-за всей ситуации с Дунаевым, но и из-за отца. Об этой аварии успели сообщить даже по телевизору. Андрей дремал, поэтому дернулся, когда дверь в палату открылась, а затем искренне удивился, осознав, кто является его посетителем.       — Здорово, — Пчёлкин пододвинул к его койке стул и водрузил на тумбочку пакет. — Я тебе тут витамины привез, потом посмотришь.       — И тебе здорово, — уголки губ Дунаева изогнулись в легкой улыбке. — Признавайся сразу, какой яд запихнул в яблочки? Надеюсь, хотя бы быстрого действия? Витя снисходительно хмыкнул.       — Если б я хотел от тебя избавиться, я бы это сделал по-другому. По крайней мере, оставили б тебя в общей палате с пердящими дедками.       — Значит, за этот курорт тебе спасибо сказать надо?       — Ничего не надо. Здоровье-то как? Андрей тихонько пожал плечами, будто прислушиваясь к своим ощущениям. Этой ночью было хреново. Сон на пару часов усыпил его, не давая с головой окунуться в боль, но с наступлением утра ему едва стало чуть легче.       — В порядке все, — солгал Дунаев, выдав беззаботную улыбку. Пчёлкин с легким прищуром вглядывался в его глаза, под зеленой завесой которых иногда было не так-то просто разглядеть истинных чувств. Он опять вспомнил сидящую в приемном покое Тошу и откашлялся, потирая костяшкой нос:       — Там внизу блондиночка твоя… Весь день сидит. Почему не пускаешь?       — Не хочу.       — Может, хорош над девкой издеваться? Поговорил бы хоть.       — Слушай, Пчёл, — губы Дунаева вдруг тронулись в улыбке. Абсолютно не радужной, напоминавшую больше оскал, — а ты с каких пор за чувства женского пола так печься начал, а?       — С тех самых, как ты перестал, видимо. Андрей молчал. Только глядел на него исподлобья.       — Вы с Жекой сговорились, что ли? Советчики, блин. Только иногда ваши советы на хрен не нужны. Витя сам не понимал, зачем ему нужно было вообще лезть в чужой огород и копаться в нем, да вот только мысли о Женьке не давали покоя. Девчонка сдала на глазах, замкнулась в себе, уже два дня не выходила на связь, а катализатором всего этого служил именно Дунаев, вернее, произошедшее с ним. В таком состоянии идти к другу она не могла, поэтому пришлось просить Пчёлкина. А тот в последнее время, казалось, готов был выполнить любую ее просьбу. Даже Дунаева проведать.       — Ладно, не мое это дело…       — Вот именно, что не твое.       — …Но, говорят, она в больнице уже неделю торчит. Такими темпами ей скоро там отдельную кушетку поставят. Значит, дома она не появляется… Не известно точно, что именно заставило Андрея смягчиться сначала во взгляде, а потом и в голосе — может, пробилось наружу его дунаевское сострадание и светлые чувства по отношению к Антонине, а может, на какой-то рычажок нажало уточнение о том, что девушка неделю безвылазно дежурит в приемном покое.       — Просьбу исполнишь? Да Витя сегодня настоящий Хоттабыч! Поэтому согласно кивнул.       — Купи ей цветы и… транквилизаторы. Реланиум.       — Что за хрень такая?       — Антидепрессант такой. Обладает релаксирующим действием, оказывает влияние на ствол головного мозга… Пчёлкин задумался. Учитывая нервные срывы Женьки, ей бы тоже эти транквилизаторы не помешали.       — Ой, не грузи своей терминологией. Просто скажи: помогут? — после утвердительного кивка Витя похлопал себя по карманам, достал из внутреннего маленький блокнот и ручку и вручил в руки Дунаева. — Пиши рецепт. И адрес ее на всякий. Дунаев нацарапал на бумажке название и дозу и вернул Вите.       — Ты это… Женьке привет передай. Я ее обидел немного, вспылил… Скажи ей, что я ее очень жду. Пчёлкин помолчал немного и согласно кивнул. Почему он больше не испытывал к Андрею неприязни и в какой момент он вообще перестал ее чувствовать — он не помнил. Наверное, первый шажок был тогда, когда у Дунаева появилась эта самая Тоша. Огонек ревности медленно гас. А потом произошло это. Витя знал на собственной шкуре, каково получить смертельный удар в грудь и оказаться на волосок от смерти. Поэтому убрал рецепт во внутренний карман своего пиджака и первым протянул парню руку.       — Как тебя по батюшке-то?       — Васильевич.       — Знаешь, Андрей Васильевич… Друга такого иметь хотел бы. Андрей поднял на него глаза, помедлив лишь пару секунд, а затем крепко пожал протянутую ладонь.       — А знаешь, Виктор Палыч… Ты не такой уж и баран. Витя поджал губы, но было видно, что он улыбнулся. Хлопнул Дунаева ладонью в плечо, издав фыркающий звук горлом и отводя взгляд. Уже около двери обернулся и вскинул вверх сжатый кулак:       — Выздоравливай давай. А Женьке я передам. Так и быть.       — Козел, — беззлобно фыркнул Дунаев с усталостью и печальным облегчением, но стоило двери захлопнуться, он почувствовал, как уголки его губ все-таки дрогнули в улыбке. Пчёлкин сбежал вниз по лестнице, мельком мазнув взглядом по приемному покою. Тоши уже не было. «Не выдержала», — быстро пролетело в голове. Прыгнул в машину, завел мотор, медленно проехал вдоль длинного крыла больницы, свернул за угол, чтобы вырулить на улицу. И тут же резко выжал тормоз. Дорожка, стиснутая высокими бетонными поребриками, была узенькой, двум машинам ни за что не разминуться, и одна проезжала впритирку. Встречный автомобиль, оглашая окрестности громкой музыкой, едва успел затормозить, и две машины стояли лоб в лоб, кому-то следовало уступить и отползти задним ходом, освободив проезд. Пчёла видел, что машина битком набита коротко стриженными пацанами в кожанках и их накрашенными подружками. По совести, дорогу должны были уступить они — автомобиль задними колесами стоял на проезжей части, ему было проще, а Вите пришлось бы сдавать задом несколько метров. Лишнего сотрясания воздуха не хотелось, поэтому Пчёлкин выкрутил руль и резко сдал назад, когда послышалось сдавленное оханье и что-то довольно ощутимо задело бампер.       — Твою… бабушку! — рыкнул Витя, выпрыгивая с водительского сидения. На бампер оперся священник. По иронии судьбы тот самый, что недавно исповедовал Женьку. Сшибить его Пчёлкин не сшиб, но почти мог это совершить.       — Задел, мил человек?       — Да нет, сынок… — добродушно отозвался тот, поправляя рясу. — Сам виноват.       — Может, все-таки в больницу?       — Нет-нет… — священник с некоторым сомнением присмотрелся к нему, даже крайне деликатно потянул носом воздух, но, не уловив запашка алкоголя, вдруг спросил: — Сынок, а на Никольскую площадь не подвезешь? Витя пожал плечами, хмыкнув:       — Пожалуйста, батюшка. Разве ж мы не самаритяне? Священнослужитель благодарно кивнул и сел в машину, ловко подобрав рясу. Какое-то время оба молчали. Пчёлкин верующим человеком никогда не был — конечно, знал, что к церкви положено относиться с неким неумеренным трепетом, но все это была чистейшей воды теория, так ни во что конкретное и не вылившаяся, да и сам он был некрещеным, твердокаменная бабушка, жившая при таком же твердокаменном атеизме, скорее удавилась бы… В общем, сейчас он испытывал что-то вроде легкого любопытства, словно столкнулся с премьер-министром. Однако к этому чувству примешивалось и кое-что еще — имевшее вполне практический интерес. Как же это у них называется?       — На вечерню, батюшка?       — На вечерню, — кивнул священник. — А вы не ходите?       — Не сподобился как-то… — аккуратно произнес Витя, боясь обидеть экзотического пассажира какой-нибудь не такой фразой. Кто его знает, что считается обидным? Ожидал чего-то вроде укора, но священник, глядя вперед, молчал — то ли устал, то ли не собирался вести религиозную пропаганду.       — Извините, а можно вас спросить…       — Да? — произнес священник так ободряюще-охотно, что Пчёла, тщательно подыскав слова, решился:       — Я о грехе «не убий», «не укради» и так далее… Грех убить единоверца. А если — не единоверцы и вообще не христиане?       — Простите, я вас немного не понимаю…       — Я — не христианин, вообще некрещенный. Предположим, я убил такого же, как я, взял вот и убил. Это грех? Перед Богом? Перед вашим Богом?       — Нет Бога «вашего» и «нашего», молодой человек. Господь един…       — Я понимаю, — протянул Пчёла, мучительно ища слова, словно пытался говорить на иностранном языке, которого почти не знал. — В принципе, я не об этом… В общем, это грех?       — Конечно, грех.       — А почему? Ни он, ни я в церковь не ходим и в Бога не верим. Значит, и его заповедей не нарушаем. Где же тут грех?       — В самом поступке. Жизнь дана не вами, а Богом, ему и решать, когда ее взять… — спокойно продолжал разъяснять батюшка, пока до него вновь не стало доходить. — Подождите. А человеческих законов вы, значит, в расчет не принимаете?       — Давайте для чистоты эксперимента считать, что не принимаю, — усмехнулся Пчёлкин.       — Вы боитесь Божьего наказания? Хоть и не верите, но для подстраховки боитесь? Или нет?       — Нет. Мне просто интересно. Хочу знать, есть в этом случае грех или его нет. С вашей точки зрения.       — С моей точки зрения — безусловно, есть.       — И почему? — не без упрямства продолжал Витя. — Мы же не христиане, я и он… Значит, на нас его законы и не распространяются. Священник, кажется, помрачнел.       — Скажите, а вы способны изнасиловать мусульманскую девочку… допустим, лет десяти? При условиях, когда власти не узнают, а перед их Аллахом у вас тем более не может быть страха?..       — Да вы что! — возмущенно прорычал Пчёла в сердцах.       — Вот видите. Грех — это не запрет, установленный Богом или людьми. Это нечто, состояние или поступок, самой душою человеческой признаваемый за крайне отвратный, и потому пойти на него человек не может. А поскольку душа вложена в человека Господом, воздержание от греха есть акт принятия Господа…       — Туманно немного.       — Возможно, — согласился священник. — Немного устал, простите великодушно, день тяжелый… Если попроще… Человек не должен грешить, потому что грехом сам себя ставит вне законов и установлений, неважно, Божеских или человеческих. Свобода воли для того и дана, чтобы каждый решил: погубит он душу или сохранит в чистоте. И страх перед грядущим наказанием здесь не должен становиться решающим мотивом…       — Ну, а если не верю я в посмертное наказание? Не верю, уж простите…       — Я понял, кажется. Вы от меня ждете что-то вроде некой универсальной формулы?       — Пожалуй.       — Не бывает таких. И в церкви не бывает. Вы сами должны искать… Приходите как-нибудь в храм. И не затем, чтобы искать формулы — просто попытайтесь понять… Он замолчал, видимо, и в самом деле очень устал, а Витя не стремился продолжать разговор — не то чтобы он чувствовал себя неудовлетворенным, просто и сам толком не понимал, какие ответы ему нужнее.       — Спасибо, что подвезли. Я бы вас благословил, но вы же не верите? — священник распахнул дверцу, но не вылез, наморщив лоб и склонив голову, сидел рядом, будто забыв, где находится. Пчёлкин тоже замер. Священник пошевелился, повернулся к нему и, глядя почти в упор, тихо сказал:       — Одумайтесь, молодой человек, вовремя.       — Вы о чем? — наигранно бодро спросил Пчёла.       — Одумайтесь, — еще тише повторил священник и грузно вылез. Не оборачиваясь, направился к подъезду.

***

      — Ну, я сегодня молодец? — Рита закусила нижнюю губу и, плавно покачивая бедрами, двинулась на замершего Космоса. Закинула на его шею полотенце, притягивая к себе, жадно припала к губам.       — Ты всегда молодец. Его ладони поползли по ее позвоночнику, вниз, и как только достигли поясницы, Рита ловко извернулась и выскочила из кольца его рук. Сунув руки в карманы распахнутой олимпийки, позволившей моментально определить, что и сегодня брюнетка лифчиком пренебрегла, она танцующим шагом прошла по раздевалке, покачалась с пятки на носок и опять вернулась к Холмогорову. Стервочка.       — Какие будут предложения? Когда она снова потянулась к его губам, Кос вдохнул приятный запах ее духов и чистой кожи с едва уловимой примесью свежего пота, скорее возбуждающей. Он знал, что времени у них не так уж и много. И его это злило. Кажется, начинало доходить, что он делит Риту с ее законным мужем, и это с каждым днем выводило из себя. А это погано! Очень погано. И эти ее крайне невинные, особо контрастирующие на остальном фоне карие глазищи — а глаза у нее красивые, ничего не скажешь — давно просветили Космоса неким рентгеном, навесив свой личный ярлычок. И это бесило тоже! Потому что это Холмогорову приходилось подстраиваться по нее. А не ей по него! И каждый раз ее «Космос, я так решила» до зубного скрежета. И если встреча срывалась. И если переносилась. Потому что с каждым долбанным днем он привязывался. И тосковал, и от скуки с ума сходил, когда ожидание затягивалось. Влюбился, что ли? Никакого удовольствия, конечно, эта догадка не доставила, вовсе даже наоборот.       — Ты опять подгрузился, — констатировала Рита с легенькой гримасой.       — Да нет, что за глупости… — пожал он плечами.       — И на часы поглядываешь… А, действительно, безобразие с моей стороны, разболталась… Сейчас примчит еще, всю малину нам попортит. Не теряй времени. Целуй меня, ну? Космос сердито выпрямился, но, встретив ее абсолютно невинный взгляд, смешался. Он отступил назад, тихонько запер дверь в раздевалку на задвижку и обернулся. Рита уже успела стянуть олимпийку и обтягивающие легинсы и вскинула руки над головой. Черная футболка задралась, полоска тела меж ней и розовыми трусиками моментально подействовала на Холмогорова должным образом, вышибая из головы комплексы и переживания. Прилив возбуждения пронзил поясницу острой судорогой. Кос, вырывая рубашку из брюк и чувствуя горячие удары крови в висках, шагнул на брюнетку. Все лицо пылало. Положил ей руки на бедра, прижимая к себе. Развернул резко, прижал еще теснее, запустил руки под футболку, ощущая бешеный прилив сил, провел ладонью по плоскому, совсем девичьему животу, грубо, по-хозяйски, опустил руку ниже. Когда правая рука замерла на ее груди, брюнетка знакомо встрепенулась, закинула голову. Услышав ее учащенное дыхание, Космос рванул футболку, повернул к себе и стал теснить к стене. Она ошарашенно подчинялась, закрыв глаза. Вжав ее в кафель, словно распяв, Холмогоров взял ее ловко и быстро. Он не спешил и не был груб, но прекрасно понимал, что насилует Риту самым бесстыдным образом. А вот она этого, кажется, и не понимала, обхватила его спину, выдыхая со стоном:       — Милый… какой ты сегодня… И пыталась отвечать, но он напирал так, что у нее перехватывало дыхание. А у Холмогорова внутри клокотало отчаянное желание стереть всякие воспоминания о недавнем постыдном бессилии, он опустил ее на кучу полотенец, не встретив ни малейшего сопротивления, теплую, раскрывшуюся, покорную, оскалясь, продолжая овладевать ею, так, словно хотел уничтожить, раздавить. Бравые воины «Атлетико» отрабатывали удары, звенели цепи, и громкий бас Активиста оглашал воздух. Самара замер в арочном проеме, наблюдая за тренировкой, и покручивал в руках чашку кофе. Бессонная ночь, проведенная у постели сына Тёмки, давала о себе знать. Быстрые шаги за спиной и перебой голосов заставил недоуменно обернуться. Вышибала тащился следом за какой-то шваброй. Именно, что шваброй, только мужского пола, как выяснилось уже при более близком контакте. Хлипкий паренек, лет двадцати отроду, худющий, как палка, с африканской химией на голове отбивался от цепких лап быка-охранника.       — Да пустите же! У меня разговор!       — Самара… — начал было охранник, когда Лев махнул рукой, давая понять, чтобы тот отступил.       — Ты как с клиентами-то обращаешься? Давно этикет с тобой не подтягивали?       — Да он полоумный! — попытался оправдаться бык. — Говорит, в боях пришел участвовать. Самарин вскинул брови в изумлении, отпил еще немного кофе и кивнул подбородком в сторону выхода.       — Сень, погуляй пока. Охранник обреченно выдохнул, полоснул по а-ля швабре раздраженным взглядом и поспешил вернуться на свой пост. Самара же медленно обошел паренька кругом, ощупывая взглядом, затем остановился около стены и впечатался в нее лопатками.       — Так зачем, говоришь, пожаловал?       — Здесь же проводят бои без правил?       — Ну.       — Я хочу заявиться на бой. Лев закашлялся, маскируя смешок, снова сделал пару глотков кофе и постарался быть как можно более серьезным:       — На бой, значит… С кем?       — А, сейчас… — паренек-швабра пошарил по карманам джинсов и развернул скомканный листок. — Вот. С Активистом.       — Да ладно? А почему именно с ним?       — Ну… Я слышал среди пацанов, говорят… Не так тяжело. С ним многие бились. Я подумал, че бы не срубить бабла по легкому? Самарин снова закашлялся, отворачиваясь. Пробежал глазами по залу и крепкой спине Головина. Успокоил назревающий смех в горле и окликнул друга:       — Кирюх, будь другом, подь сюды? Пока Активист шагал в их сторону, Лев снова оглядел паренька. Что дурка по нему плачет — это бесспорно, но жизнь в последнее время настолько напряженная, что доза смеха лишней не будет. Может, продлят себе пару годков жизни?       — Слушай, парень… Ты извини, но ты даже раунда не продержишься. Паренька это ничуть не смутило, только заставило больше заинтересоваться:       — А сколько раунд длится?       — Пять минут.       — Продержусь! — активно замахал рукой недо-боец. Кирилл поравнялся с ними, не без интереса оглядел его тоже, затем переглянулся с Самарой. Тот поспешил пояснить:       — Да вот пацанёнок у нас хочет участвовать в боях. С Активистом драться. Головин пожал губами, выразив крайнее удивление.       — Да ты что-о? Не дурно, однако… Самара склонился к шваброобразному:       — Тебя ж побьют, пацан!       — Ну и че? — не сдавался он. — Меня всю жизнь бьют! Я подумал, а пусть хоть бьют за деньги. Активист несколько секунд смотрел на Самарина, затем вполне искренне выдохнул:       — Самар, ты где этого психа взял?       — Да подожжи! — Лев был явно настроен снисходительно и позитивно, как в прочем и всегда, поэтому похлопал друга по груди и снова поинтересовался у невозмутимого парня: — А ты когда-нибудь хоть спортом занимался?       — Да, бадминтоном. А сколько вообще заплатят, а? Кирилл понимающе протянул:       — М-м-м, крепко тебе воланчиком прилетело? Невозмутимости на лице пацанёнка можно было только позавидовать. Он перетаптывался с ноги на ногу, крутя в руках свою бейсболку:       — А вы чего от темы-то уходите? Я деньги смогу получить, нет? Видя, как Головин уже не выдерживает всей клоунады, и его грудь медленно надувается, как воздушный шарик, Самара обхватил его за спину, придерживая за плечо, и на серьезных щщах закивал пареньку:       — Получишь, конечно, получишь. Только в случае проигрыша нужно, чтоб кто-то их забрал. Понимаешь?       — Не совсем, — занервничал парень. — А я сам не могу?       — Поверь мне, — Лев сделал шаг вперед, склонился над бедолагой и понизил голос до таинственного шепота: — тебе нужен будет человек, который после проигрыша заберет твои деньги.       — А че, всегда нужен такой человек?.. Теперь уже не сдержался и Активист — закашлялся надолго, практически не прикладывая усилий, чтобы замаскировать истеричный хохот.       — Ну, вообще-то не всегда, но в твоем случае — понадобится. В твоем случае вообще много услуг понадобиться…       — Каких? — не понял шваброобразный.       — Ну… перевозка там, столовая… Музыканты.       — А без музыкантов нельзя? Щеки не выдержали напора, и Активист выдохнул, зажмуриваясь. Хлопнул Самарина по спине, разворачиваясь обратно к залу, и выдал голосом раненой чайки:       — Лёва, я пошел. Иначе я сдохну.       — Хорош друг, — укоризненно протянул Самара, а затем окинул паренька усталым взглядом. — Ну, а звать-то тебя как?       — Вова Тучкин.       — А кликуха-то у тебя есть, Вова Тучкин? Как объявлять будем? Тот потер репу, пожал плечами и под испытывающий взгляд Льва объявил:       — В школе была. Затычка. За спиной Самарина грянул приглушенный ржач Активиста. И кто еще раньше спорил на силу воли? Кирюха сдался уже через полторы минуты, один Самара стойки выдерживал театр абсурда больше пяти минут.       — Затычка?       — Ну-у… да.       — А че? звучит! — Лев говорил легко, без нажима, даже весело, и так это звучало, будто пустяковее не было у него на сегодня дел. — Выступает Вова Затычка Тучкин! — в соседнем зале уже происходила истерика. — Короче, я тебя записываю, в субботу, в семнадцать ноль-ноль ждем тебя здесь. Без опозданий, ага? Пошли. Провожу тебя. Вышибала поднялся со своего места, будто по не озвученной команде «смирно», когда Самара вывел Вову Затычку в темный вестибюль, к выходу.       — Спасибо. Тогда до субботы, да? — напяливая на свою завивку бейсболку, уточнил паренек.       — Ага. Сеня, запомни — это боец Тампон!..       — Затычка, — тихо поправил Вовик. — Ну, я пошел!       — Да хоть прокладка, — фыркнул Самарин, проводив его взглядом, и покосился на Сеню: — запомнил? — вышибала кивнул. — Отлично! — и еле слышно, одними губами, добавил: — Больше на порог не пускать.       Активист покосился на часы. Космос как всегда. Когда он предлагал Холмогорову влюбиться, чтобы избавиться от некоторых душевных проблем, он не думал, что этот совет обернется такими печальными последствиями. Уже три месяца Кос крутил шашни с замужней дамочкой, красивой, конечно, как ведьма, но вьющей из добродушного парня все веревки, подставляющей Космоса в разные периоды. Недавно не выходила на связь почти три недели — так этот дурень неделю караулил ее около подъезда, наблюдал, ждал, а потом плюнул и нажрался до зеленых чертей, что последнюю неделю откачивать пришлось. Если Рита была рядом — он терял голову и становился мягким и податливым котом, если Риты не было — он опять-таки терял голову, но становился агрессивнее бешеной собаки. Головин впечатал кулаком по груше и, сунув руки в карманы штанов, стремительно зашагал на выход из зала — на поиски души пропавшей. И уже в дверях в тренажерный зал столкнулся с высоким мужчиной. Хорошо одетым, с иголочки. Этакий жеребец в кимоно в лучшие периоды, но явно не сейчас — и близко подходить не требовалось, чтобы учуять застоявшийся запах перегара, который вкупе с дорогим ароматом парфюма создавал не очень приятный флер.       — Слышь, молодой, — он остановил Кирилла почти физически, уперевшись ладонью в крепкую грудь. Активист напрягся. — Ты мою жену не видел? Прямой взгляд Головина чуть не просверлил дыру в переносице бизнесмена:       — Дико извиняюсь, не обладаю рентгеновским даром. Хотелось бы узнать побольше фактов, кроме того, что она ваша супруга. Мужчина отступил на шаг назад, чуть пошатнулся, но вовремя схватился за косяк двери. Надрался он, видимо, изрядно. Взмахнул свободной рукой, пытаясь визуализировать образ жены:       — Ну… красивая такая… Глаза у нее — во!.. — и раскрыл пять пальцев резко, намекая, видимо, что глаза большие. Затем закрутил указательным пальцем водоворот: — Волосы кудрявые… Активист нервно вздохнул.       — Исчерпывающе. Наверное, еще и руки по бокам висят. Я аж свою разлюбил. Из глубины груди у бизнесмена вырвалось утробное рычание.       — Слышь, тебе зубы не мешают, остряк? — и потянулся в глубокий карман своего плаща. Головин напрягся, не сводя с него взгляда. Нужно ввести обязательную процедуру проверки каждого клиента вне зависимости от класса. Но мужик лишь вынул портмоне и распахнул его. В прозрачном отсеке была фотография Риты. — Вот. Активист выпрямился, расслабляясь вполне видимо, и согласно кивнул:       — А… Видел. Ушла недавно. Видимо, вы с ней разминулись.       — М-да?.. — бизнесмен проворчал что-то невнятное, затем зажмурился, прислушиваясь к своим ощущениям. — Слышь, браток, а где у вас тут туалет? Пиво на клапан давит… Кирилл молча кивнул и зашагал по коридору, мужчина — за ним. Он шел на автопилоте до уборной около раздевалки, когда долгий и протяжный стон резко заставил остановиться. До слуха донеслись сбитое дыхание, задушенный шепот и влажные шлепки. Твою за ногу! Мужчина догнал его ровно в тот момент, когда из-за двери послышалось отрывистое «А!», и недоверчиво прищурился.       — У вас там… Активист впечатался спиной в дверь ровно в тот момент, когда в нее что-то вонзилось с той стороны и затихло.       — Там у нас одна своеобразная дамочка йогой занимается. Вот сейчас одну позу разучивает. «Ха» называется!       — «Ха»? — чуть не икнув, выдал бизнесмен.       — Очень хорошая поза! — Головин, прислушавшись к тишине, поставил ноги врозь, сделал вдох, медленно поднял руки над головой. — Задерживаем дыхание, — потом вдруг резко наклонился вперед, бросил руки вниз и, выдохнув, выкрикнул: — Ха-а-а! Очень полезная поза. Когда мы находимся в неприятном для нас обществе, его нечистая атмосфера прилипает к нам… Даже когда мы оттуда уходим, остается чувство омерзения. Сделав «ха», мы очищаемся от психических ядов и противостоим внешним влияниям… Бизнесмен ошарашенно поглядел на Активиста, затем ему за плечо — на дверь, за которой тут же раздалось что-то похожее на «ха».       — Занято тут, короче, — откашлялся Головин и подтолкнул его в противоположную сторону. — Пройдемте в комнату отдыха. Там все цивильно. И никаких «ха» не слышно. Когда шаги за дверью затихли, прилипшие друг к другу Кос и Рита рассмеялись в голос. Ненадолго. Брюнетка замолчала внезапно, уткнувшись в грудь парня и вдруг мечтательно произнесла:       — Хоть бы пристукнул кто-нибудь мое пьяное сокровище…       — Шутишь?       — Ни капельки. Она повернула к Холмогорову решительное, чуть злое лицо.       — Знаешь, бывает такое: сначала в голову лезут мысли, которые ты стараешься прогнать и в панике называешь идиотскими, но чем дальше, тем больше привыкаешь, а там и начинаешь находить резон… Если отвлечься от всего этого, — она дернула золотую цепочку с бриллиантовой подвеской, и оно тут же отозвалось острым сверканьем, — и отрешиться от «мерсов» и шлянья по Канарским островам — право слово, жизнь моя ничем не отличается от бытия замотанной ткачихи с запойным муженьком. Вот сейчас, кажется, самое время, чтобы спросить. Кос крепче сжал ее голую спину и заглянул в глаза Маргариты:       — А развестись?       — Космик… — протянула она с мягкой укоризной. — Ничего ты, я смотрю, не понимаешь. Сама не догадалась, ждала, когда ты в моей жизни возникнешь и подкинешь идею… Не в деньгах дело. Он же меня пристукнет, скот. Чужими руками. Для него это будет так выглядеть, словно итальянская «стенка» вдруг свихнулась и из дома сбежать собралась. Ты бы стерпел, вздумай твои брюки без спросу из дому сбежать? Вот, а по его разумению — это будет то же самое. Да и потом, жалко — я ведь в фирму тоже вложила определенное количество серого вещества, вот только отсудить свою долю законным образом не смогу, мы же не в цивилизованной стране, в самом-то деле. Бандитов нанимать — чревато, нет у меня таких знакомств. Дай сигаретку… Холмогоров только мрачнел. Нехотя отпустил девушку, пошарил по карманам, вытащил «Мальборо» и распахнул перед Ритой пачку.       — Спасибо. Так вот, взвесь и оцени сам… — ее голос звучал невероятно серьезно. — Он с определенного момента форменным образом деградирует. Пьет больше, чем работает, уже несколько раз срывались великолепные сделки — из-за того, что мотался в непотребном состоянии вместо того, чтобы явиться трезвым и максимально собранным. Если так и дальше будет продолжаться, дай бог нажитое уберечь, не говоря уж о приумножении. Партнеры недовольны, конкуренты не дремлют, сотруднички поневоле разболтались. Это о чисто деловых аспектах. А дома… Могу тебя заверить с полным знанием предмета: когда набирают полную горсть свежайшей черной икры и от души размазывают тебе по физиономии, это ничем не отличается от вонючего кирзового сапога, которым охаживает жену по загривку пьяный слесарь… С точки зрения жены… — в ее голосе появился нешуточный надрыв. — На той неделе, скотина, когда ничего не смог, спьяну начал мне вибратор пихать… Еле отбилась. Космос утробно зарычал. Ее передернуло. Он прижал ее к себе, искренне желая в этот момент выбежать отсюда, догнать эту падаль и размазать его черепушку по стенке.       — Словом, никчемнейшая тварь, и это во мне не оскорбленная гордость говорит, все так и есть, если рассудить логично. Ты же сам наблюдал исход из кабака. Черт, да меня десять раз могли в машину затянуть, а он на скамеечке бы дрых… Думаешь, жалел бы потом? Налакался бы, благо повод вроде бы респектабельный, и быстренько повел бы под венец какую-нибудь телку с ножками от ушей…       — Бля… Ты думаешь, что это трудно — его прихлопнуть?       — Самое смешное — не так уж и трудно. У него главный офис — в одиннадцатиэтажке у Смольного. Охраны там почти никогда и не бывает — мы ж крутые до полной невозможности, все схвачено, за все заплачено, и надо признать, что дорогу он пока никому не перебегал, никого не кидал, так что поводов для боязни за свою шкуру нет… Есть еще другой офис, на Адмиралтейском, вот там полный набор мордоворотов в камуфляже — но тот для представительства, иногородних партнеров туда возят, чтобы видели: все, как у людей, дверь титановая, секьюрити при каждом унитазе, чтобы оттуда Ихтиандр с бомбой не вынырнул… А где Смольный — проходной двор. Иногда так и подмывает — нацепить парик, алиби обеспечить — и нагрянуть в гости… Я не шучу, Космик, честное слово… Даже знаю, где пистолет с глушителем достать.       — Брось, — резко пресек ее Холмогоров, всерьез обеспокоившись. — Не женское это дело, Рит.       — Сама знаю. Но так подмывает порой… У тебя, случайно, нет знакомых киллеров? — она оторвала щеку от его груди, взглянула серьезными, сухими глазами, горевшими нехорошим дьявольским огоньком. — Если есть на примете решительный человек — сведи. Заплачу по полной ставке — пятьдесят штук зелеными. Космосу где-то внутри что-то подсказывало, насколько это может быть бравадой. Здравый смысл советовал не слушать и не вникать, поэтому, поддавшись ему, парень, стараясь перевести разговор, положил ей руку на бедро:       — Брось, может, сам от водки помрет…       — Черта с два. Космик, я серьезно. Веришь? Пятьдесят штук в президентах выложила бы без звука.       — Верю, — сказал он так же серьезно. — Но заканчивай с этим. Не сейчас хотя бы… Черт.       — Прости, — виновато произнесла Маргарита тоном ниже. — Я дурой бываю. Иди сюда, — и, по-кошачьи потянувшись, положила ему на бедро теплую узкую ладонь. — Целуешь? Меньше чем через четверть часа Холмогоров вывел Риту через задний ход, всучил в руки ключи от «Линкольна» и, пока брюнетка открывала двери автомобиля и запрыгивала на переднее пассажирское, с задумчивостью закурил. Головин материализовался рядом, закурил тоже, не спуская глаз с Маргариты, которая подрубила магнитолу и спокойно стала извиваться под ритм.       — А ты это здорово придумал, Кирюх, — покосился на друга Кос, одобрительно хлопнув его по спине, — с «ха» этим.       — Угу. Свалился весь треугольник мне на башку сегодня…       — Да ладно тебе… — фыркнул Космос, но выражение лица Кирилла не поменялось. — Ну ты че, спасибо ждешь? Спасибо.       — В задницу себе свое спасибо засунь, Косматый.       — Лан… Че не так?       — Не понимаешь? — огрызнулся Головин, полоснув по нему строгим взглядом. Но судя по расслабленному лицу Космоса, действительно тот не понимал. — Развяжись с ней, — попросил абсолютно серьезно и обеспокоенно, на что Холмогоров, длинно затянувшись, ехидно и мрачно улыбнулся:       — А если я влюбился? Ты ж сам хотел!       — Это не то, что я тебе советовал. Докувыркаетесь — ее суженый с тебя просто так не слезет.       — Я не люблю такой секс.       — Идиот…

***

      Зажав локтем огромный букет хризантем, Витя взглянул на наручные часы и прибавил шаг к подъезду. Слишком суматошный день. Белый весь день вне зоны, дел ворох, дунаевская просьба и еще Женька. Сегодня кровь из носу нужно попасть к ней. Хотя бы на короткий диалог выбить, чтобы убедиться, что она во вменяемом состоянии. Он надеялся, что ей стало легче. Зря, что ли, эти антидепрессанты ей совал? Если зря — спросит с Дунаева. Первый, второй, третий, четвертый… Пятый этаж. Наконец-то. Чуть отдышавшись, Витя быстро нашел номер нужной квартиры и вдавил пальцем звонок. Из недр квартиры раздался птичий напев, и дверь вскоре открыла Вера Александровна. Спешно промокнула платком влажные глаза и рявкнула:       — Вы к кому? Пчёлкин смерил ее быстрым взглядом, бросая машинально взор ей за спину.       — Здравствуйте. Могу я видеть Антонину? Женщина вдруг нервно усмехнулась, шмыгая забитым носом, лицо ее покраснело, покрылось нездоровым блеском. Она со злости шлепнула ладонью по дверной ручке.       — Вот паршивка… Устроила здесь проходной двор. Один краше другого… С отцом… С отцом такое, а она!.. Витя ощущал себя крайне некомфортно. Даже воздух вокруг него стал тяжелым, густым, как в пустыне, каждый вздох давался с трудом. Он опустил букет, снова оббежал глазами заплаканное лицо Веры.       — Она дома?       — Наглый, да? Приперся с веником в такие дни!.. — гаркнула Вера Александровна, отвернувшись, пряча и без того мокрые щеки. — Антонина! В глубине квартиры послышались осторожные шаги, и в поле зрения появилась Тоша. Пчёлу она узнала не сразу и, лишь приглядевшись, чуть расслабилась и быстро пошла навстречу. Уклонилась с точной ловкостью, когда мать взмахнула платком, намереваясь задеть дочь хотя бы по плечу, а желательно лицу, но безуспешно. Вера, бросая на ходу проклятия, скрылась на кухне.       — Привет, — откашлявшись, поздоровался Пчёлкин.       — Здравствуй. Витя, да?.. Прости, могла забыть.       — Может, лучше выйдешь сюда? — он кивнул на лестничную клетку, и Тоша, оглядевшись, юркнула прочь из квартиры. Закрыла тихонько дверь, вжавшись в нее спиной. — Это тебе. Она приняла из его рук букет, позволила себе зарыться носом в белые бутоны. Кивнула благодарно.       — Спасибо… От кого они?       — От Рэмбо твоего. Антонина вдруг позволила себе чуточку просиять, прижимая букет к груди с особым трепетом и нежностью. Неужели простил? Неужели есть шанс?.. Пчёлкин отодвинул воротник пиджака и нырнул рукой во внутренний карман.       — И вот еще. Инструкция там.       — Что это?..       — Успокоительное. Тебе нужно сейчас. И это… — Витя запнулся, отворачивая голову к окну. Будто там были шпаргалки: «Как общаться с девушкой, чьего отца грохнула твоя подруга». Ничего, кроме избитой фразы, в голову, конечно, не шло. — Прими соболезнования. По новостям показывали, что твой отец… Тоша оттолкнулась плечом от двери и отвернулась, скрывая глаза. Затем задрала голову, не желая, чтобы предательские слезы снова хлынули из глаз. Казалось, что их лимит уже исчерпан, но измученный организм все равно продолжал поставки соленой влаги.       — Все как в самом страшном сне… Сначала Андрюшка, потом отец… «Скорая» сначала констатировала смерть, но в карете они его подключили к вентиляции легких… И сейчас он в коме. Последние слова девушки повисли в полной тишине. Пчёла замер, и даже, кажется, перестал дышать. Молодой человек оторвал глаза от окна, медленно поворачивая голову. Встрепенулся, перемялся с ноги на ногу. Не поверил ушам.       — В… коме?..       — Н-ну… да. Поразительный случай… Врачи говорят, что сердце запустил адреналин, вероятно, ему стало плохо за рулем, он видел, что летит на встречку и… Ну, вот… Витя не знал — радоваться ли или сокрушаться. С одной стороны, это полный провал операции. Получается, Женька напрасно шла на сделку с совестью и проживала свой собственный ад уже неделю? С другой… Черт, эта тварь жива! Значит, она не повинна в его гибели! Пчёлкин, пытаясь взять под контроль слетевшее с катушек сердце, которое начало колотиться в груди, как ненормальное, подорвался с места, на эмоциях быстро чмокнул Тошу в щеку в знак непонятной ей благодарности и, бросив уже с лестницы: «Пока!», полетел к машине. А Антонина, опешив, только робко коснулась пальцами скулы, так и не осознав, что это только что сейчас было.

***

      Женька двое суток не вылазила из квартиры Пчёлкина. Смешно как-то вышло — она снова оказалась здесь, в своей маленькой западне, откуда так бежала, и в которую снова же вернулась. Смешнее вдвойне, что Витя здесь это время не жил. Боялся ли чего-то или была другая причина, но сам он ночевал у Космоса. А чего боялся, собственно? Повторение их быта? Или что не сдержится в этот раз? Филатова кругами ходила по квартире, пока не остановилась около шкафа в зале. На верхней полке — знала — бутылка, припасенная Пчёлой на всякий случай. А рядом, на открытой полке, таблетки, которые он притащил ей. Дурачок. Неужели думал, что помогут? Помогли бы, если у нее была депрессия. А разве у нее депрессия? У нее исповедь с самой собой. Взяла их, покрутила в пальцах. С минуту постояла, гипнотизируя взглядом пузатую бутылку, потом все же схватила ее, понесла в кухню, налила в чашку, выпила, захлебнулась, закашляла… А затем вытащила одну таблетку, съела и запила янтарной жидкостью. Темнело. Филатова взобралась на подоконник, швырнула рядом серебристую упаковку транквилизаторов и сидела так в глухой тишине, смотря, как очертания домов и деревьев расплываются в сумерках. В двухэтажном доме напротив зажглось нижнее угловое окно… Рука снова потянулась к коньяку. Отхлебнула, поморщившись. Давно не пила. Поэтому подавилась, закашляла. …Витя чуть выгнул голову, посмотрел сквозь лобовое стекло на низкие облака, прислушался к шуму ветра, шелесту листвы в распахнутые окна. Выехал на шоссе, перестроился в крайний левый ряд, добавил скорости. Отрегулировал громкость музыки. Четкий ритм настраивал на рабочий лад, заставлял ровнее биться сердце, прояснял мысли. «Будем жить, Жека, только не спи, и все будет хорошо. Уже завтра с утра все будет хорошо! Еще побарахтаемся», — подумал решительно, свернул с эстакады в сторону дома. Поглядывая на дорогу, быстро набрал номер телефона съемной квартиры. Гудки-гудки-гудки…       — Что за черт?.. Крутой поворот направо, спуск под мост. Автомобиль лавировал между машинами, сигналы которых сыпались, разбиваясь об окна. …Женька трясущимися руками вынимала таблетки из серебристой пачки и засовывала в рот. Когда первая пачка кончилась, она… просто достала вторую. Выдавила таблетки из пачки на стол. Одна все же отбилась от своей стаи, упала на пол и покатилась под диван.       — У ты какая… — проворчала девчонка и полезла за ней. Достала все же. А затем, наплевав на возможные жалобы соседей, лавируя между столом, креслом и шкафом, приблизилась к магнитофону и подрубила его на полную мощность. Полился изысканный рок с потрясающим вокалом Гиллана и неповторимым органом Джона Лорда. Кажется, именно эта песня играла тогда, когда Филатова и Пчёлкин впервые остались вдвоем в квартире?.. Она. Женька горько усмехнулась, наперерез пропев одну лишь строчку «Как молоды мы бы-ы-ыли!..» и плеснула в чашку еще коньяка. Выдохнула, зажмурившись, и, подпевая песне, держа чашку в руке, пританцовывая, стала запихивать в рот таблетки. В колонках надрывалась «Deep Purple», которую Филатова уже не слушала. Шла по своей программе.       — Так! Вперед и с песней!.. — бормотала она. — Устроим фейерверк души и сердца! — и запивала, давясь и морщась. Машина с резким свистящим звуком затормозила около подъезда, и Витя, спешно захлопнув дверь, буквально полетел к входной двери, бросая взгляд на темные окна своей съемной квартиры. Но слыша доносившуюся оттуда песню. Женька, закрыв глаза, лежала на полу в комнате, прижимала к груди последнюю пустую пачку транквилизаторов и, чувствуя, что засыпает, слабо подпевала магнитофону. Ей было легко и приятно, все, что мучило в последнее время, ушло куда-то далеко и не имело никакого значения… Хлопнула входная дверь, Витя вошел в комнату и включил свет. Это было противно, Филатова зажмурилась и с трудом узнала его.       — Витька… Пришел ко мне! — улыбнулась через силу и снова закрыла глаза. Он быстро ударил по кнопке магнитофона, и в комнате на несколько мгновений повисла тишина. И нарушилась так внезапно, что сердце сжалось до размеров горошины: Женька издала натужный, громкий всхлип. Пчёлкин шагнул к ней, и тут взгляд его упал на разбросанные по столу упаковки от лекарства.       — Так… Иди ко мне, родная… — он осторожно потянул ее на себя, поднимая комом сжатое тело с пола, но Женька вывернула запястье, отталкиваясь обратно. Черт бы тебя побрал, Филатова! Пчёла едва держался, чтобы смолчать. Подхватил ее, прижал к себе. Ногти царапнули его шею, холодные пальцы коснулись кожи, цепляясь, вжимаясь подушечками. Ее затрясло, и Пчёлкин даже не заметил, как начал трястись вместе с ней, почти синхронно, переживая ужас, который преследовал ее каждую ночь.       — Тихо… Идем. Идем со мной, малыш. Схватил ее крепко, вжал в себя, пресекая разом все попытки вырваться, довел до кухни. Схватил с плиты чайник и только потом повел в ванную. Зашумела вода. Пчёлкин аккуратно усадил Женьку на бортик ванны, упирая ее спину в раковину.       — Так, так… Ну выпей еще… чуть-чуть… — уговаривал он. — Давай… Женька слабо сопротивлялась, отворачиваясь от его рук, не желая глотать эту воду.       — Не могу больше.       — Зайка, пожалуйста…       — Не хочу! — закричала она на всю ванную. — Я жить не хочу, понимаешь ты или нет?! От жалости к ней образовался спазм в горле, самому жить не хотелось. Нервы не выдержали, и Пчёлкин заорал, перебивая ее в ответ, трясясь, как в лихорадке:       — Чего ты не хочешь?! Повтори! И насильно влил в нее еще один стакан.       — Зато жрать всякую хрень ты хочешь! Живо пей! — чайник слабо звякал в трясущейся ладони. — Ты что, слабая стала? С каких пор?! Пей, говорю! И через минуту из Женьки изверглось все содержимое желудка. Когда ее плечи прекратили вздрагивать, Пчёлкин подхватил под колени мокрую, закутанную полотенцем девчонку, прижимая к груди. Уложил в своей комнате, накрывая одеялом. Уселся у изголовья, глубоко и рвано дыша. Филатова лежала с открытыми глазами, ощущая, как ее кулачок сжимают крепкие Витины пальцы. Вторая рука обнимала ее спину.       — Зачем, Жек?       — Я сказала…       — О нас, конечно, не подумала…       — Ты же сказал, что я ваша совесть. Но как вам жить с мертвой совестью?       — Чиста твоя совесть. Ты уж мне поверь.       — Смешно.       — Он жив. Женька наморщила нос. Зажмурилась, быстро соображая. А затем медленно повернула голову вбок, так, что с этого ракурса был виден Витин подбородок. Напряженный. Каменный. Он до боли стиснул челюсти.       — Врешь.       — Да рад бы… Но нет. Он жив. В коме только… А ты, дуреха, чуть… — его голос сорвался, и Пчёлкин громко вздохнул, процеживая воздух через сжатые зубы. — Тебе не холодно? Женька моргнула, из глаз потекли слезы. Витя осторожно провел рукой по ее щеке, по волосам.       — Холодно. Он молча сполз на кровать, обнимая Женьку целиком, всю, натягивая одеяло на них обоих. И она позволила, повернувшись лицом к нему, уткнувшись холодным носом в его выемку между ключиц, ощущая, как он крепче стискивает руки на ее спине, укрывая собой, вбирая в себя, и она нырнула в него, как в теплый плед, зарываясь, пряча руки у него на груди. Надежно. Тепло. Безопасно.       — Как хорошо, что ты пришел… Он ничего не ответил. Только зарылся руками в ее мокрые волосы и тяжело выдохнул. Сам не помнил, сколько времени прошло — несколько минут, или час, или вся ночь, он не засекал, просто следил за ней, пока наконец не услышал ее тихое сопение. Аккуратно выбравшись из кровати, Пчёлкин плотно закрыл за собой дверь и на негнущихся ногах прошел в кухню. Чиркнул зажигалкой, подпалив сигарету, приклеившуюся к пересохшим губам. Осознание ударило в виски только сейчас, когда начало отпускать. Не успей он сегодня, да просто не решись приехать проведать ее, что бы было?! Низкое рычание. Грудь заходила ходуном.       — Дура! Дура! Дура!.. Голос сорвался. Бах! Женька поморщилась, но, кажется, не расслышала грохот, когда кулак Пчёлы соприкоснулся с балконной дверью. Даже не ощутив, как наливается каждая костяшка, он запустил руки в волосы и снова зарычал, мечась по кухне. Затем опомнился и прислушался. Тишина. Филатова не проснулась. Славно. Хватит на сегодня одной истерики в этой квартире…