Точка энтропии

      Обратно его отводят не сразу. Оставляют в тесной клетке с трупами, когда вокруг — смазанная мешанина из чужих лиц и голосов. Пробуждает только очередной порыв тошноты, подступающий к глотке вместе с терпкой вонью разложения. В голове ничего, кроме сплошного белого шума — шипящие помехи, сквозь которые никак не прорваться. Обречённый, запертый. И не знающий, не понимающий, чего ожидать в следующее мгновение — гадающий, для чего его продолжают удерживать в крошечном квадрате. Пустят ли пулю в башку, когда перестанут гоготать? Или притащат ещё пару-тройку мертвецов, продолжая истязать уставший организм до тех пор, пока не сдастся сам?       Кэйа определённо точно видел средний палец, адресованный лично ему. Видел, — а после безразлично отвернулся и, спрыгнув с подоконника, скрылся из поля зрения вместе с Эндзё. Дилюк предпочитает лишний раз не думать о том, как при этом сжалась собственная грудная клетка — внутренности, перемолотые в вязкую кашу. Та самая надежда, которая маленьким колоском огня ещё горела, наконец окончательно погасла. Только сгоревший фитиль — чёрный и обуглившийся, как головёшка, ветхий-ветхий. Нужно просто в полной мере принять, что у Кэйи благих намерений не было с самого начала. Дилюк подвернулся под руку удобной мишенью, которой оказалось так легко воспользоваться в своих корыстных целях.       На плечах лежат чужие грехи. Дилюк никогда в глаза-то эту Люмин не видел, что уж говорить про её убийство. Омаха была не большим, чем пунктом-совпадением, где однажды сомкнулись пути и Кэйи, и Дилюка с Джинн. На этом всё — Кэйа мог найти любого другого бедолагу и так же выставить виновным. Разбираться никто, конечно, не будет — времена хоть какой-то справедливости давно в прошлом. Лежат, погребённые под постепенно разрушающимися руинами.       Дилюк теряет время и не может сказать точно, когда-таки отпирают ринг, грубо веля выйти и повернуться мордой к стене. На щеке наверняка остаётся красноватый отпечаток от мелкой металлической сетки, а запястья ноют под очередными стяжками.       Вот бы приковать каждого, кто верно служит Бездне, этими треклятыми полосками пластмассы к шумящей рабице, а затем пустить заражённых. Пусть пируют, пусть льётся дурман свежей крови и пусть округа полнится нечеловеческими воплями боли.       Дилюк чувствует себя зверушкой на потеху. Тем самым животным в грязных и кочующих с места на место зоопарках, где клетки — ничтожно маленькие коробки. А он, как какой-нибудь медведь, едва поворачивается в стороны и готов сгрызть каждого, если только представится такая возможность.       Болят руки. И остальное тело, кажется, тоже. Боль тупая — и почти фантомная. Невероятная усталость, из-за которой хочется просто упасть лицом вниз и, уснув, не шевелиться. А желудок воет, требуя закинуть хоть небольшую кроху. Сжимается в спазме, пока на корне языка не появляется горечь желчи.       Рутина. Сейчас его подведут к мутно-зелёному контейнеру, приказав вжаться лицом в ребристые стены. В последнее время Дилюка сопровождает только один человек и, может быть, получится выиграть несколько секунд между тем, как конвоир срезает стяжки и заталкивает внутрь тёмной душности. Ликвидировать и быстро-быстро сбежать, скрыться там, где Бездной даже не пахнет. В мнимой безопасности.       Ноги двигаются будто сами. Он совершенно вымотан — несколько боёв подряд совершенно не щадят ни тело, ни нервную систему, и без того пришедшую практически в полную негодность. Наверное, если бы у мира была возможность вернуться к тому, что было, то каждый выживший стал бы частым гостем у всяких мозгоправов.       Конвоир — какой-то новый мужик, потому что Кепка смылся куда-то после окончания боя — издаёт непонятный возглас. Дилюк на автомате оборачивается, готовый получить новый болезненный тычок по огромным и страшным синякам, распустившимся цветами на теле, но замирает. Стекленеет, во все глаза уставляясь на Кэйю.       На Кэйю, покрытого свежей кровью.       Совсем свежей — она ещё не успевает загустеть и свернуться; блестит в полутьме фонарика, впитавшаяся в повлажневшую футболку. Его щёку украшают тёмные дорожки, ведущие к шее. Глаза шально блестят; конвоир дёргается, пытаясь вырваться из захвата, но Кэйа крепко хватается руками за чужую голову и резко поворачивает вбок, зашипев от боли, иглами пронзившей раненое плечо.       Раздаётся треск. Костей. Шеи. Он тихий, но кажется совсем оглушающим — Дилюк вздрагивает, постепенно приходя в себя.       И ярость разгорается снова.       Он дёргает руками, будто действительно сможет порвать чёртовы стяжки; пластмасса никак не поддаётся, только сильнее впивается в кожу запястий. Если тереть сильнее, то вскоре тоже образуются круговые борозды, покрытые неравномерной коростой.       — Ты!.. — злобно выплёвывает Дилюк.       — Не ори! — шипит на него в ответ Кэйа, с испугом на лице обернувшись себе за спину. — Слушай, — в его здоровой руке сверкает тот самый раскладной нож, который Дилюк отдал ещё в Солт-Лейк-Сити, — я расскажу тебе всё, что захочешь, окей? Идёт? Сейчас я срезаю стяжки, ты забираешь свою подружку и мы сматываемся к хренам подальше. Ты меня понял? Дилюк?       В его голосе всплывает страх, как льдины в море. Или это просто волнение, но для Дилюка мешается всё в одно и становится практически неотличимым. Задыхается — гневно раздувает ноздри и пыхтит, накрепко впиваясь в высокий силуэт человека, который его предал. Бросил овцой на растерзание стае голодных волков.       Белый шум. Гул. Звон в ушах.       В полуметре на земле валяется свежий труп конвоира. Совсем тёплый, горячий. Голова повёрнута под неестественным углом, из уголка губ стекает тонкая струя крови, а Кэйа уже ловко забирается за спину Дилюку. От копчика поднимается мощная волна холодной дрожи; он невольно дёргается, когда ощущает прохладные прикосновения; пытается высвободиться из мощных змеиных колец, всё же сжимающихся на его шее.       Это ведь тот самый Кэйа, который совсем недавно с ледяным спокойствием готов был смотреть на то, как Дилюка порвут на части гниющие пасти.       Это ведь тот самый Кэйа, который потягивал алкоголь, сидя плечом к плечу Эндзё.       И это тот же самый Кэйа сейчас прикончил одного из своих и со второй попытки срезает стяжки, освобождая от плена.       Дилюк отскакивает от него, как от жаркого пламени, опасно лизнувшего спину; разминает запястья, игнорируя тупую боль при соприкосновении с немного содранной кожей. Кэйа не собирается терять время зря и уже присаживается на корточки перед бездыханным телом, быстро шаря по чужим карманам. Звенит небольшая связка ключей — стальными маячками они ударяются друг о друга, а затем подлетают в воздух.       — Что ты встал? — ругается Кэйа, бросив ему ключи от контейнера. — Ждёшь, пока из задницы решето начнут делать? Шевели булками и дуй за своей подружкой, время поджимает.       Дилюк ощущает себя так, будто его ударяют тяжёлым камнем по голове. Мотивы Кэйи — загадка, спрятанная под семью печатями, и сам он — скользкая змея. Ему хорошо было бы набить морду прямо здесь и сейчас, но ключи в ладонях звоном просят сначала вытащить Джинн. Воспользоваться любой лазейкой и доставить её в безопасность, а потом — как следует вытрясти из бездновского ублюдка всё, что возможно, даже если после этого придётся оборвать его жалкую жизнь пулей в голову.       Пальцы подрагивают от волнения. Дилюк держит во рту небольшой фонарик, подсвечивая замочную скважину небольшим кольцом света, а сердце, только-только успокоившись, вновь остервенело бухает. Кэйа возится позади — едва слышно матерится сквозь сжатые зубы и, если получается правильно понять, пытается оттащить грузное тело в сторону. Спрятать в тенях опустившейся ночи, чтобы не сразу бросалось в глаза.       Доверия к Кэйе нет никакого — не после того, что он сделал, и не после того, как вскрылась о нём правда, как гнойная рана. Может быть эти фокусы — очередной план.       Единственное, почему Дилюк решает не вступать в бой с ним сейчас — призрачная возможность выбраться за стены, а там всё пойдёт куда проще. База, выстроенная в бывшем клубе казино, окружает крепостью, внутри которой нельзя скрыться, но за пределами — огромный мир, полный новых возможностей. Если нужно, то их с Джинн свободу Дилюк вырвет прямо зубами из глотки Кэйи.       Тяжёлая дверь открывается с громким визгом несмазанных петель. Дилюк невольно вжимает голову в плечи, морщась, и оборачивается, стараясь выцепить маяк приближающейся опасности. Вдалеке мерцают хаотичностью огоньки-фонарики, обозначая некоторых членов Бездны, снующих крысами туда-сюда. Кэйа успевает расправиться с телом и, забрав чужое оружие, внимательно посматривает за угол.       Адреналин бьёт по оголённым нервам.       Дилюк шарит с помощью фонарика по контейнеру и, наверное, впервые за много-много дней проливает внутрь столько света. Противоположная стена оказывается измазанной в крови — её подтёки, ставшие уже грязно-коричневыми, украшают металлическую волну хаотичными росчерками. По спине в очередной раз спускается липкая дрожь от понимания, что здесь сидели другие люди. Может, они были ранены. Может, в этой душной коробке кого-то однажды сожрали. Может...       Джинн прикрывает лицо обеими руками, сощурившись от непривычной яркости, но предусмотрительно не зажмуривается. Думает, что это снова кто-то из Бездны, вероятно. Готовится к тому, что кто-то из оставшихся здесь — следующий.       — Уходим, — громким шёпотом произносит Дилюк, — быстрее.       Её лицо удивлённо вытягивается. Смотрит цепко, словно поверить не может, что на пороге не очередные шавки Эндзё, а Дилюк — стоит смело, придерживая прохладную дверь, и ждёт, пока все выйдут. Джинн не нужно что-то долго объяснять; сказывается долгое время путешествия бок о бок, когда невольно изучаешь другого человека практически лучше, чем себя. Огромное доверие — пойти следом без лишних слов; она только чуть заторможенно кивает и, опершись на стену, поднимается на ноги, покрытые сплошь и рядом уродливыми синяками. Не такими, какие появляются от случайных ударов. Сбитые до корост колени — и фиолетовые лепестки, укрывающие часть молочного бедра.       Во рту становится совсем сухо, а горло сжимается, будто в спазме.       Сердце бьётся где-то в висках. Жарко и неприятно пульсирует, вызывая лёгкое головокружение; дрожь волной пробирает насквозь, как обрушившаяся стена ледяной воды. Кто-то из бездны в любое мгновение может прийти сюда, а потом предупредить остальных — начнётся шумиха, в ходе которой кого-то определённо до сытости накормят свинцом. Джинн помогает Сайрусу подняться на ноги и пропускает его вперёд, а Дилюк ловит кивок, полный смятения и благодарности.       Оставить этих людей здесь неправильно. Хороших, к слову, людей, которые не достойны такой жестокой кончины, как сдохнуть однажды на ринге. Днём, когда они болтали, Сайрус с плещущимся сожалением в глазах рассказывал о каком-то пленном мальчишке. Беннете, кажется, который был ему почти как сын; описывал его как добрейшую душу, не способную обидеть даже приставучего комара. Они попали сюда в одно время — тогда, когда на улице днями напролёт лил жуткий дождь, наполняя воздух сыростью и холодом. Но Беннет простыл — кашлял и чихал жутко, а Бездна всё равно вытащила биться с мертвецами. Он погиб, не сумев справиться со своим же ватным от болезни телом. Сайрус рассказывал, что слышал его последние крики — вопль, раздирающий его отеческое сердце на мелкие куски, брошенные прямо под ноги.       Джинн почти выходит из душной тюрьмы, но в последний момент оборачивается и впивается взглядом в угол, где сидит последняя в этом контейнере пленница. Перепуганная женщина спиной вжимается в прохладный металл, готовая драться насмерть. Она что-то продолжает бубнить себе под нос, будто не совсем осознаёт происходящее — стоит на чернеющем разломе между своими фантазиями и реальностью.       Джинн досадливо поджимает губы.       — Оставь её, — обречённо качает головой Сайрус, — мы не сможем помочь.       — Дилюк, — спрашивает Джинн, — что ты задумал?       Риторический вопрос врезается наточенным мачете. Она не ждёт ответа, но Дилюк тоже хотел бы точно знать, что дальше. И, желательно, чтоб не полагаться целиком и полностью на предателя, который выскочил, как чёрт из табакерки, всего несколькими минутами ранее. Никакого плана нет — у Дилюка, во всяком случае, только звенящая в пустоте спонтанность. Надежда, будь она четырежды проклята, что всё удастся решить в моменте и не потерпеть глушащую неудачу-потерю.       В свете фонарика Джинн кажется ещё более худой. Изнеможденной — впалые щёки очерчивают остроту скул, а кожа прилипает к костям, лишь слегка их прикрывая.       Бездна — она и есть... Бездна. Необъятная дыра в пространстве, где обитают самые страшные чудовища.       И от этого невероятно жутко. Потому что именно люди оборачиваются монстрами — беспощадными, уничтожающими.       Кэйа стремительно приближается; морщит брови, окидывая не совсем довольным взглядом лишнего человека, который точно не входит ни в какие планы. Он тихо присвистывает, окатывая Сайруса оценивающим взглядом:       — Мускулистая у тебя подружка, оказывается.       — Заткнись, — рявкает на него Дилюк.       — Да ты не мелочись, — хмуро продолжает комментировать Кэйа, — открой остальные контейнеры и двинем всей утячьей семейкой, — Дилюк швыряет в него убийственный взгляд. — Не кипятись, — поднимает руку ладонью вверх, меняясь в лице. Льды острыми гранями всплывают в холодном кобальте; он утирает рукой кровь с щеки, но только больше размазывает. В полутьме выглядит жутко — до пробирающего.       Кэйа — непредсказуемость. Пугающая яма и густая темнота небытия. Он выуживает из-за пояса пистолет и, прокрутив на пальце, протягивает Дилюку. Так неосмотрительно наставляет голодное дуло прямо на себя — сумасшедший; ведь знает отлично, что за предательство стоит схватить тёплую рукоять и резко вжать курок в тело ствола. Пронзить округу сотрясающим выстрелом, выпустить золото пули прямо в чужое тело — в грудь, в живот, а затем — оставить тут. Пусть слетится вся их ебейкина шайка и глазеет, как такая шишка, способная рассиживаться рядом с главным, захлёбывается своей же кровью, булькающей в глотке.       Кэйа смотрит. До того цепко, что Дилюк едва удерживается, чтобы не отвести взгляд, а змеиные кольца на шее сжимаются сильнее и сильнее, перекрывая свободный доступ к кислороду.       — В гляделки сыграем потом, — сдаётся первым Кэйа, — нужно выбраться. Скоро нас начнут искать и лучше бы выиграть немного времени. Шуруйте за мной.       — Снова приведёшь в ловушку?       Кэйа раздражённо закатывает глаза.       — Я с собой насильно тащить не стану, — морщит нос. — Хочешь выбраться иначе — пожалуйста. А я пошёл, пока зад целый.       Джинн обеспокоенно заглядывает Дилюку в лицо, немо спрашивая, что делать дальше. У пистолета полный магазин — отдавать оружие совсем неразумно. Но Кэйа поворачивается спиной, словно совсем не задумывается, что туда с лёгкостью может прилететь ответный нож.       В стороне раздаются какие-то крики.       — Что ты сделал, — утверждением летит в чужую спину.       Кэйа, помедлив, хмыкает:       — Сейчас кто-нибудь наткнётся на Эндзё с перерезанным горлом, — буднично сообщает он, — и вся база начнёт стоять на ушах. Так более доходчиво?       Дилюк шипит сквозь крепко сжатые зубы и, кивнув Джинн, ныряет за контейнер следом за Кэйей. Ночная духота забивает нос, а фонарик приходится выключить, чтобы в случайности не привлечь к себе лишнего внимания. Единственным доступным источником света вновь становится луна, круглолице сияющая высоко на небе. Но её серебряная вуаль недостаточна, чтобы перестать вглядываться себе под ноги. Изумрудный ковёр нескошенной травы оглушительно громко шуршит, будто так и пытается прокричать, что они здесь — прячутся в опустившейся ночи и крадутся в неизвестном направлении.       Они минуют ещё два — громоздкие металлические банки, а внутри люди; точно как насекомые, которых ловят любопытные дети, обрывающие всякий путь к пьянящей свободе. Остаток справедливости стыдливо сжимается от понимания, что там тоже есть живые. Дальний контейнер грязно-кирпичного цвета — тот самый, в каком сидел первое время сам Дилюк. Там ещё двое мужчин, покорно ждущих своего часа. Только спасти всех не выйдет — тем более совсем малознакомых людей, чьих имён он так и не узнаёт.       Конец света, в конце концов, совсем не про человечность.       Конец света про то, как людское нутро можно вывернуть наизнанку — выгрести на свет всю темноту, таящуюся в душе. Может быть, те же Джо или Кепка были порядочными людьми до того, как всё рухнуло. Планктонами сидели в офисах-многоэтажках, а вечерами спешили домой, играя роль дружелюбных соседей, сыновей, мужей, отцов. А сейчас — головорезы на поводке у психопата.       Хлипкая рабица, которой заделана дыра в заборе и через которую Дилюк надеялся перелезть, тоже остаётся позади.       — Ты не один такой умный, — шёпотом поясняет Кэйа. — За этой зоной следят. Залезть на забор то же самое, что и проорать «моя башка просит пулю».       — Это ты впервые указал на неё.       — Сам позавчера узнал. Наблюдать стали недавно, в прошлом месяце кто-то попытался сбежать, поэтому нам нужно упереться в самый угол. Где деревянные доски. Понял?       Нахмурившись, Дилюк угукает. Одно неверное движение — и он без зазрения совести прикончит Кэйю.       Гнетущая атмосфера. И ощущение липкого страха от неизвестности, шипящей на ухо. Он стекает по коже, цепляется царапучими лапками, скребёт и оставляет рваные полосы-порезы. Мешает трезво думать, а усталость после боя ватой сковывает тело. Дилюк держится на ослином упрямстве, тяге спасти Джинн и адреналине, пузырящим кровь, иначе бы упал прямо здесь, полностью опустошённый, как сосуд в момент невыносимой жажды. Мобильный телефон, у которого аккумулятор, мигнув нулём, замертво выключается.       Джинн поддерживает Сайруса, боязливо оглядывающегося по сторонам.       На углу Кэйа наконец тормозит. Беспорядочно шарит по деревянным стыкам, пока не находит искомое, и резко дёргает одну из досок в сторону. Она, страдальчески скрипнув, нехотя поддаётся и сдвигается в сторону; Дилюк не сдерживает усмешки. У Кэйи по-прежнему нормально работает только одна рука, а её подчас сильно недостаточно, чтобы что-то сделать. Больное плечо, зафиксированное новым бандажом, всё равно обдаёт горячей волной. Как бы вообще у него там ничего не лопнуло — свернуть человеку шею тоже нужна достаточная сила.       Приходится помочь. Дилюк упирается ногами в землю, после чего с силой надавливает на деревяшку с оторванными снизу гвоздями. Проход наружу не слишком широкий, но его достаточно, если очень постараться.       — Джинн, — кивает ей Дилюк.       Вещей у них тоже никаких нет. Свой рюкзак Дилюк оставил в той высотке, где они с Кэйей впервые осматривали клуб казино и придумывали хлипкий план по спасению. Вернее придумывал только Дилюк, изучая новую местность, а Кэйа — завлекал пением сирены в свои хитро расставленные сети.       На четыре человека есть только пистолет и складной ножик. Практически пустые руки, с которыми высовываться в открытый мир — чистой воды самоубийство. Особенно в таких густонаселённых местах, как Вегас и его окраины. Отбиваться от мертвецов кулаками — мысль настолько паршивая, что хуже не придумать. Только если повалить заражённого на землю, а потом сильным ударом ноги попытаться проломить череп.       Сайрус выбирается первым, а за ним скрывается Джинн. Дилюк переглядывается с Кэйей и кивком головы указывает, чтобы тот лез следующим. Не хочется выпускать его из виду — чёрт знает, что может выкинуть. Может, подаст своим какой-нибудь сигнал. Может, Бездна откроет на них охоту, будто на диких зверей.       Кэйе нет никого смысла убивать Эндзё и их спасать — не после того, что он сделал. Не после того, как он с ледяным безразличием смотрел за боем.       Кэйа сдавленно кряхтит. Растревоженное плечо нещадно ноет и обжигает болью, от которой меж бровей пролегает небольшая морщинка, но он пытается стоически держаться и ни в коем случае не показывать свою слабость. Только толку этой ненужной храбрости — Дилюк видел, как он не мог нормально перебраться даже через небольшой бетонный блок у блокпоста.       Следовать за ним — ошибка.       Пробираться по затерянным улочкам ночью страшно. Фонарики есть только у Кэйи и у самого Дилюка — единственные крохи света, способные помочь увидеть что-то дальше своего носа, — но включать их слишком опасно. Они всё ещё на территории Бездны, тут за любым углом может расположиться патрульная группа. И, кроме того, на базе уже по любому обнаружили факт побега.       Дилюк всё ещё не набил Кэйе рожу только по причине, что на лишний шум могут слететься ублюдки, а это подставит и Джинн, и Сайруса. Которые совсем не виноваты в том, что он — наивный идиот, и которые не должны лишний раз расплачиваться за чужие ошибки.       Дилюк замечает не сразу, но Джинн немного прихрамывает на правую ногу. Бросается не сильно в глаза, а она старается вовсе игнорировать и двигаться только вперёд, цепко вглядываясь по сторонам.       У страха нет цвета и нет запаха. Он — эфемерное ничто и липкие паучьи лапки, ползущие по обнажённой коже. Разный — можно бояться пламени и, каждый раз глядя на голодные рыжие языки, покадрово вспоминать минувшую трагедию, взрастившую новую фобию. Можно бояться собак — вздрагивать каждый раз, когда слышен громкий лай. Можно бояться смерти — той зовущей неизвестности, которая рано или поздно прикоснётся костлявыми пальцами к каждому и утащит к себе. Или бояться за другого человека — того, что в один момент его не станет; исчезнет и сотрётся из мировой летописи, став очередной песчинкой, уносимой ветром.       Страх потери рождается из глупых привязанностей. Они — толстые лианы, опутавшие по рукам и ногам. Кажутся мягкими, но на деле — смертоносное оружие. Почти такое же, как и заражённые. Обмануться легко, как и поверить в мнимую безопасность, но осознание придёт лишь тогда, когда будет слишком поздно.       Привязанности — зияющие дырами уязвимости в душе, нежная плоть, которую чуть тронешь — и начнёт изливаться кровью, будто рыдать навзрыд.       Хендерсон — такая же зубастая пасть, как и сам Вегас.       Им срочно нужно оружие, но залезать в разные магазины, офисы и дома, когда над головой нависает холодное серебро луны — значит подписать себе и другим смертный приговор. Каждый шаг — расстрел на месте. Смерть дышит в спину, касается могильным дыханием шеи; оно ползёт струйкой и заворачивается узлом вокруг горла. Как пристёгнутый поводок: натяни — вопьётся и перекроет весь доступ в кислороду.       Кэйа аккуратно идёт впереди. Снова поворачивается к ним спиной — той самой, на которой чёрная змея, вынырнув из Бездны, открывает клыкастую пасть. Он ведёт их туда, куда знает только сам, но открывает уязвимость — будто совсем не боится, что кто-то набросится сзади. Кэйа ведь не справится с ним, Дилюком. Или даже с Джинн — не с одной рукой. Слабое звено, но самое поразительно-смешное — Кэйа об этом прекрасно знает.       Вокруг тихо. Мёртво. Нет, кажется, ни единого звука — ни песен насекомых, вылезших из трещин с наступлением прохлады и темноты, ничего другого. Только своё дыхание ощущается неестественно громким, как и шаги, тихо шлёпающие по разрушающемуся асфальту. Носки кроссовок попадают в трещины. Джинн запинается, но у Дилюка выходит вовремя её подхватить, спасая от падения. Видеть не надо, чтобы знать: она слабо кивает в знак благодарности и готова дальше продолжить путь.       Бездны до сих пор не слышно и не видною. Это подозрительно; тревога тугим комом закручивается в груди и падает в солнечное сплетение неподъёмным камнем. Тянет к земле — упасть и больше не суметь подняться. Остаться истлевающим телом и украсить город новыми костями.       Кэйа вдруг останавливается перед невзрачной и чуть разбухшей от влаги дверью.       — И что это?       — Какая-то туристическая компания, — он нажимает на гладкий рычаг ручки, опуская вниз и приоткрывая дверь. Словно беззубая пасть, готовая заглотить добычу. — Нам нужно вниз, к подземной парковке.       — Что, — щерится Дилюк, — затащишь в тупик с мертвецами?       — Ага, — кивает Кэйа, — и сдохну первым. Шевелитесь. Там есть готовая тачка. Дилюк, — сглатывает вязкую слюну, — отъедем от Хендерсона и я всё объясню.       Дилюк фыркает, ныряя в душный офис точно следом за Сайрусом.       — Никому не нужны твои объяснения, — плотно закрывает за собой дверь. Впереди слышится уставший вздох — тяжёлый, словно у Кэйи на плечах лежит бремя всего мира. Он недолго шуршит, копаясь в рюкзаке, а затем щёлкает фонариком.       — В пистолете, который я отдал, полная обойма. Если бы ты не хотел меня слушать — уже бы застрелил, как бешеного пса.       — Ищейка помогает, — вклинивается Джинн, покашляв от столпа пыли, взлетевшей вверх. — Даже звучит смешно.       — Посмейся, значит, если так смешно, — нарочито безразлично жмёт плечами Кэйа и обходит первый стол.       Сайрус неодобрительно сощуривается, а Дилюк кладёт руку на плечо Джинн и несильно, но ободряюще сжимает.       — Нет смысла с ним связываться. Всё равно ни куска правды не дождаться. Будьте осторожны, — выдыхает он тихим-тихим шёпотом, будто надеется или верит, что Кэйа ничего из этих слов не услышит. — Здесь может быть ловушка.       В конце концов, может, Бездна прячется тут. Крысами сидят в безопасных местах — очередные зрители, которым ведут на потеху трёх живых человек, а на месте парковки — очередной ринг.       В здании неуютно. Не небоскрёб, всего несколько этажей, тянущихся чередой офисов-коробок вверх. Но всё тёмное — окна выбиты и по разрушающейся конструкции во всю гуляет пронырливый сквозняк. Снаружи Дилюку казалось, что ветра этой ночью нет — или он так сильно успевает уйти в себя и слежку за каждым вздохом Кэйи, что не смог заметить очевидных вещей. Таких, как ухудшающаяся погода, например. Вполне вероятно, что уже завтра дороги снова размоет проливным дождём. У них нет ни курток, чтобы спастись от душной прохлады, ни хоть какого-то убежища, где можно переждать непогоду.       Для начала, конечно, нужно вообще выбраться из Хендерсона. Живыми. И, по возможности, целыми.       Планы на будущее до добра не доводят. Это — блажь, пережиток прошлого, дурная привычка. Всё, что останется в итоге — разбитые мечты и дыра в сердце.       Гулкий скрип проносится по лестнице аварийного выхода. Джинн, вооружившись обычными канцелярскими ножницами, невольно поднимает голову вверх и бегает глазами от одной тёмной ступеньки до другой, и так до тех пор, пока не спускается до лестничного пролёта, на котором находятся. Сайрус зябко ведёт плечом.       Они продолжают медленно уходить всё ниже и ниже, словно ныряют прямиком в огненную преисподнюю. Ад, кишащий разными монстрами и тварями. От виска тянется капля пота — щекочет кожу и медленно скатывается ниже, будто трогает каждый нерв, натянувшийся струной. Страх густится в воздухе, царапается кошачьими когтями, передаётся от одного к другому, как по сети грибного мицелия. Только адреналин продолжает бить молотком по позвонкам, не позволяя согнуться от невыносимой усталости.       Парковка, вопреки самым плохим ожиданиям, оказывается пустой. Тут нет ни света, ни предполагаемых трибун, с которых довольно улюлюкают ублюдки, ни других признаков жизни. Только нескончаемая темнота, льющаяся на голову вязким дёгтем.       Фонарики остервенело прыгают туда-сюда, подсвечивая небольшими кольцами то, что находится дальше и по бокам. Кэйа поджимает губы и проходит немного вперёд, разглядывая брошенные здесь автомобили — грязные, пыльные и постепенно приходящие в негодность без технического обслуживания.       — Дьявол! — выругивается Сайрус, обращая на себя внимание. Кругляшок света тут же прыгает на него — сначала на наморщенное в отвращении лицо, а затем скатывается к ногам. Толстый ботинок, ещё раз вдавив нечто мягкое в пол, наконец поднимается — порванные лоскуты человеческой кожи прилипают к подошве, тянутся и, омерзительно хлюпнув, падают обратно. Самая обычная человеческая кисть — не сгнившая ещё, только белая-белая из-за отсутствия кровоснабжения. Порванные сосуды намоченными нитками сплетаются между собой.       — Люк, — шепчет Джинн, дёрнув его за край футболки. — Гляди туда, — она указывает кивком головы на чьи-то ноги, валяющиеся между серым фургоном и вишнёвой иномаркой. Кэйа оборачивается почти сразу, остро среагировав на тихий шёпот.       Терпкость свежей крови забивается в нос.       — Твоих рук дело? — шипит Дилюк.       Кэйа в очередной раз закатывает глаза.       — Конечно, — язвит, — был таким голодным, что решил попробовать сырую человечину, — кругляшок его фонарика наконец стремительно ползёт выше, минуя бёдра и падая на выжранное тело. Сайрус, отошедший подальше от отгрызенной руки, быстро произносит какую-то молитву, прося сохранить их души и помочь найти путь отсюда целыми. Джинн осторожно подступает ближе, намётанным взглядом полицейского шаря по трупу, а Кэйа перешагивает кровавую лужу, разлившуюся от глубоких ран. Брезгливо наморщив нос, он самым носком кроссовки тыкает в винную жижу — и она, успев только покрыться тошнотворной плёнкой, тонким сосудом тянется за удаляющейся подошвой.       — Свежий, — резюмирует Джинн.       — Даже слишком, — подтверждает Кэйа.       Вместо торса у мужчины сплошное выжранное месиво. Порванная одежда утопает в кровавом море, разлившимся под трупом, а края глубоких укусов сливаются друг с другом, образуя сплошную дыру. Выглядывает ряд рёбер — желтовато-грязные кости, постепенно высыхающие на открытом воздухе; разодранные внутренности вывалены наружу уродливой грудой мяса.       Кэйа прикасается пальцами ко лбу мужчины, чьё лицо искривлено гримасой невыносимой боли.       — Ещё остывает. Может, с час назад сдох.       — И ты об этом, конечно, ни сном ни духом?       — Перестань уже, — огрызается. — Ещё утром здесь было всё чисто. Но выход с парковки открыт, поэтому кто-то мог случайно забрести. Нам нужно почти до стены, — Кэйа отходит от тела и направляет свет фонарика дальше, — там, где буква «D». Ищите белый «лексус» с техасским номером.       Гнетёт.       Сердце колотится где-то в сжавшейся глотке.       Напоминает ту недавнюю ситуацию, когда они с Кэйей завалились в маркет, полный голодных заражённых, а затем убегали и прятались в нагретом солнцем салоне «форда», в котором было невозможно вздохнуть.       Вокруг темнота. Шаги бьют по стенам глухим эхом и рикошетят в разные стороны, не позволяя определить точно место, откуда исходит звук. Дилюк знает точно — мужика погрыз далеко не один мертвец, уж слишком хаотичные укусы. В лучшем случае — двое.       Под кожей мерзко зудит тревога. Как черви, пытающиеся прогрызть себе путь на волю.       — Стойте, — хмурит густые брови Сайрус.       Где-то слева слышны гортанные хрипы. Необходимая машина буквально впереди — до неё только нужно добраться, а затем заскочить внутрь и наконец смотаться подальше и с этой чёртовой парковки, и из Хендерсона. Втопить на полных скоростях куда-нибудь далеко-далеко — может, даже к калифорнийскому побережью. Летом, говорят, волнующийся океан особенно красив.       Кажется, что мертвецы слышат их дыхание.       Кажется, что твари сейчас сорвутся со своих мест и, раскрывая пасти, залитые ещё совсем свежей кровью, пойдут на новую добычу.       А в памяти всё ещё живы совсем свежие воспоминания, оставшиеся с ринга. Морды трёх заражённых, клацающие совсем близко от его плоти; гвалт голосов, пришедших поглазеть на очередное кровавое шоу. И Кэйа — Кэйа, сидящий на подоконнике плечом к плечу с Эндзё.       Яростная волна поднимается разгорающимся костром.       Заражённых немного — всего трое. Их не так тяжело убрать, бросив насовсем мёртвым мясом, но Дилюк не хочет рисковать. Ножницами, в теории, можно пробить висок — ткани там самые мягкие и податливые. Нож есть только у Кэйи, но он напоминает сейчас больше однорукого калеку. Пистолет наделает слишком много шума, оповещая сразу половину квартала о их местонахождении. Выход только один.       Они разом срываются с места; топот оглушительно бьёт по ушным перепонкам, взрывает их; мертвецы, взревев, неуклюже поворачиваются на источник шума и, переставляя негнущиеся ноги, надвигаются смертоносной волной. С другой стороны выползают ещё четыре, разгоняя кусачий мороз по коже. Кэйа заваливается на водительское сидение, неаккуратно захлопывая дверцу и шипя сквозь зубы из-за снова потревоженного плеча.       Дилюк резко оборачивается лицом к надвигающимся мертвецам. Щёлкает предохранитель пистолета, а дуло мечется от одной шатающейся башки до другой, хаотично выцепляя самого проворного заражённого. Указательный палец нервно оглаживает курок; Дилюк сдвигается вплотную к переднему пассажирскому, но не спешит садиться. Сайрус помогает хромающей Джинн добраться до автомобиля, а мертвецы стремительно их нагоняют — тянут гниющие руки, так и норовя наконец схватить, потянуть назад и с сочным хлюпаньем впиться в шею.       Желудок сжимается.       — Вы что, на вечерний променад вышли?! — гаркает Кэйа, стоит только всем очутиться в душноватом салоне.       — Заткнись! — рычит в ответ Дилюк, блокируя свою дверцу. — Заводи это корыто и двигай!       — Тачка девятнадцатого года, чтоб ты знал!       — Кэйа, мать твою!       Наконец начинает урчать двигатель, посылая по салону небольшую вибрацию. Первый и особо проворный заражённый успевает добраться до капота, оставляя на пыльной белой поверхности уродливый кровавый след от своей лапы. Тонкой и почти сгнившей, превратившейся в сломанную ветку хрупкого дерева. Дилюк переключает скорость, а Кэйа вдавливает ногу в педаль газа, рвано срываясь вперёд. Резкий рывок автомобиля выламывает руку мертвеца в локте — и она, безвольно повиснув на боковом зеркале, покачивается туда-сюда.       Джинн сзади сдавленно ойкает от неожиданности и разворачивается, упираясь ногами в спинку заднего сидения, а спиной — в кресло сидящего спереди Дилюка. Полное нарушение правил безопасности, позволяющее лишними глазами следить за тем, что происходит по бокам от машины и сзади. Сбитый заражённый гневно раскрывает пасть, впиваясь заплывшими рыбьими глазёнками в стремительно удаляющийся источник шума, и неуклюже ползёт следом.       Оглушительно визжат шины на повороте. Включённые фары на лоскуты рвут темноту, вытаскивая на обозрение ещё нескольких притаившихся мертвецов — вероятно, спали в своём анабиозе до тех пор, пока они не заявились с такой шумихой.       К чёрту, думает Дилюк. А затем видит чернеющий ночью выезд, куда, добавив скорости, мчит Кэйа.       Когда выходит забраться в какой-то наполовину разрушенный домишко, на небе уже во всю отцветает рассвет. Очередной крошечный город, встретивший мёртвой тишиной — и она впервые кажется невозможно успокаивающей. Белый «лексус» навсегда брошен в нескольких километрах отсюда — остаётся ржаветь в небольшом кювете под жарким-жарким солнцем.       Ни Дилюк, ни Джинн, ни Сайрус, увы, не знают, удаётся ли в действительности оторваться от Бездны, но сил продолжать путь дальше попросту нет. Тело, ещё не отошедшее толком от тяжёлого боя на ринге, отказывается слушаться, а колени, стоит только вдохнуть мнимую безопасность, наливаются невесомой ватой.       Тревожность продолжает ворочаться склизкими змеями в животе. Пустой желудок не перестаёт урчать и болезненно сжиматься, требуя хоть самые малые крохи пищи.       Надолго здесь задерживаться нельзя — немного поспят и двинут дальше.       — В Нижнюю Калифорнию нет смысла ехать, — резюмирует Джинн, помогая Сайрусу притащить из соседней спальни оставшиеся на кроватях матрасы и разложить в опустевшей детской на полу. Тут хорошее окно с выходом на чуть покатую крышу — для обзора самое оно. Если Бездна сунется, то наверняка так или иначе прокатится по главной дороге, не смекнув зайти с задних дворов.       — Тогда двинем вверх по дороге? — разминает затёкшие плечи Дилюк.       — Отсюда примерно равное расстояние до Сан-Диего и до Лос-Анджелеса, — хмыкает Кэйа, привалившись к дверному проёму.       Дилюк хмурит брови и медленно поднимает на него взгляд. Стоит — расслабленный и леденяще спокойный, словно не он бездновская шавка, бросившая на растерзание своему больному на башку хозяину. Ярость снова поднимается откуда-то из самых глубин, всплывает и поднимается мощной волной цунами, готовой запросто поглотить целый город. Смыть его с лица земли.       Она, вопреки всему, не жаркое пламя. Тоже холодная — и захлёстывающая с головой.       Как этот ублюдок вообще смеет открывать свой рот!       Несколько шагов, спрятанных в разъярённый рывок, — Дилюк бьёт со всей силы; Кэйа отшатывается, зашипев от новой вспышки боли.       — Люк!       — Это разговор между нами двумя, — отрезает он, встряхнув кулак с ушибленными костяшками. Кэйа отплёвывается от крови, пошедшей носом — жижа попадает на губы и, смешавшись со слюной, вязко тянется вниз. Льётся неудержимым потоком и пружинит после, вынуждая его немного запрокинуть голову. Только взгляда — всё такого же пристального и забирающегося прямо в душу — не сводит.       — Так давай выйдем, — раздражается он, — и я тебе всё расскажу.       — Ты будешь говорить, — рука ложится на шероховатый ствол пистолета, выуживая из-за пояса, — при всех нас. Ищейка, — выплёвывает Дилюк, щёлкая предохранителем. — В твоих словах когда-то была хоть капля правды?       Ответом служит грудной смех.       — Немного недоговорил. Но не лгал, — пожимает плечом. — Однако без меня ты бы давно сдох, оказавшись на базе.       В ушах звенит.       — Без тебя я бы не оказался в положении пушечного мяса для потехи.       Но Кэйа смеётся громче — совсем перестаёт замечать и напрягшуюся Джинн, готовую соскочить в любое мгновение с места и вонзить ублюдку ножницы в шею, и хмурого Сайруса, вслушивающегося в каждое слово, ядовитым бархатом вылетающее из чужого рта.       — Правда? — Кэйа понижает голос и делает небольшую — совсем театральную — паузу. — Только вот ты сам согласился на этот план.       — О, — пренебрежительно фыркает Дилюк, — когда мы обсуждали это, ты едва ли не клялся и божился, что к Бездне не имеешь никакого отношения.       Кэйа на мгновение сжимает губы в тонкую полосу. Его взгляд с каждым новым словом продолжает заостряться крошащимися айсбергами и льдами, проворно выныривающими из-под морской толщи. А там, в тенях, плавают чудовища — они ждут своего часа, своей минуты, чтобы резко устремиться к воздуху. Схватить, впиваясь острыми зубами в ноги каждого наивного глупца, барахтающегося на поверхности.       — Каждый выживает так, как может, — желчно цедит.       — Ага. Прелесть какая: пёс укусил своего хозяина.       — Что, усыпишь? — Кэйа, слизав капающую кровь с губ, крохотными шажками приближается. — В итоге каждый добился своего. Ты — спас её, — кивок за спину, где сидит Джинн, — а я — добрался до Эндзё. Из Бездны просто так не уходят, Дилюк. Иначе в ней не существовало бы таких, как я.       Дилюк вскидывает руку с крепко зажатым в ней пистолетом. На лице Кэйи расползается кривая усмешка. Он утирает кровь из разбитого носа тыльной стороной ладони — размазывает ещё больше по лицу — и в два шага оказывается совсем рядом. Взгляд — шторм безумия и оглушающая гроза, пробивающая хрупкое тело молниями насквозь.       Правой рукой он хватает Дилюка за запястье и, чуть дёрнув вверх, приставляет округлость голодного дула прямо к своему лбу.       — Ну давай, — подначивает змеиным шёпотом, — стреляй же.       Что-то сдерживает. Так мерзко сдерживает, нашёптывая призрачными голосами на ухо, что нужно подождать — остыть и вытрясти из Кэйи каждую деталь, каждую подробность. Залезть ему под кожу, в душу, перевернуть там всё вверх дном. В нём нет страха — топящее отчаяние, блёкло мерцающее на глубине чёрных зрачков. Айсберги — ледяные шапки, телами скрывающиеся под толщей мутной воды.       Дилюк усмехается.       Кэйа не тупица. Хитрый и расчётливый; знающий, что одно неверное движение — и его мозги кашей будут стекать по стенам.       — Слишком просто для тебя, — шепчет в ответ Дилюк, но это — ядовитые плевки, прожигающие дыры на жилистом змеином теле. Он не даст Кэйе того, что он так хочет — буквально просит, не видя чётких границ.       Кэйа гулко сглатывает. Дневной свет яркими лучами падает на него, подсвечивая и уже засохшие пятна крови — её хаотичные брызги, впитавшиеся в одежду, — и новые подтёки из только-только разбитого носа.       — А чего же так? Даёшь заднюю?       — Пошёл к чёрту, — незамедлительно хмыкает. — Даже пули на тебя тратить не стану. Сам, — кивает на раненое плечо, — сдохнешь.       Губы Кэйи ломаются в новой ухмылке.       Внутренности сжимаются. От кровавой терпкости, наверное. От её едкости, скатывающейся по пищеводу комом удушающей тошноты. Руки слабо подрагивают от скопившегося напряжения — от волнения, прошивающего буквально насквозь. Хочется начать смеяться — и тоже нервно. Абсурдность зашкаливает, поднимается до опасно красной отметки.       — Как, — Кэйа цокает языком, — благородно с твоей стороны. Бездна будет искать нас всех, — снова запрокидывает голову, — лучше быстрее лечь спать и поскорее убраться отсюда. А тебе, Дилюк, — стреляет по нему внимательной стрелой, — стоит наконец перестать строить из себя героя-спасителя и принять правду. Снимай розовые очки, — шмыгает носом, — и пойми, что я использовал тебя ровно настолько же, насколько ты использовал меня. Мы квиты.       Кэйа проходит мимо. Переглядывается с такой же злой Джинн, видящей в нём только врага, а затем забивается в самый дальний угол. Придерживает левую руку в неподвижности — и всё равно маска трескается, пропуская болезненное шипение.       Снять розовые очки — действительно дельный совет. Потому что бьются они стёклами вовнутрь.