Под гнётом реальности

Люди жили своей жизнью: учились, работали, путешествовали, смеялись и плакали, влюблялись и расставались. Они строили семьи, гуляли по паркам, открывали бизнес, ходили в кино. Они стремились осуществить свои мечты, не боялись загадывать наперед и строили планы на будущее. И они даже подумать не могли, что будущее не наступит. Шесть лет назад, как гром среди ясного неба, грянуло Нечто. И мир стал сходить с ума…

***

— Подъем! — грубый мужской голос прорывался в сознание с трудом, будто через толщу воды. Но уже в следующее мгновение сильный удар ногой, пришедшийся прямо в живот, дал понять, что времени на долгие пробуждения предоставлять никто не собирается. С трудом, превозмогая невероятную боль, которая волнами распространялась по всему телу, мальчишка открыл глаза и кое-как сел, обхватывая себя рукой за живот и глядя на взрослого с гневом. Взгляды — единственное, что ему оставалось в нынешней ситуации, поскольку оказать какое бы то ни было физическое сопротивление взрослому он бы никак не смог. — Я, кажется, несколько раз говорил, что днем никто из вас подонков спать не будет! — снова пиная, на этот раз попадая по бедру, прошипел мужчина. Ребенок знал, что от сильного удара останется синяк. Очередной, среди десятков других. — Извините, — голосок мальчика звучал тихо, измучено и был тонким, все еще по-детски трогательным. Не достиг он еще того возраста, когда голос начинает ломаться и со временем приобретать чуть более грубые, взрослые нотки. Пусть извинения звучали совершенно неискренне, мужчине хватило и этого. Одарив ребенка презрительным взглядом, он кивнул небрежно и отошел в сторону двери. Выходить, впрочем, никуда не стал, а просто прислонился к стене, окидывая пространство взглядом и выискивая очередных нарушителей. Правда, таковых не имелось, немногочисленное количество людей сидели тихонько возле стен прямо на холодном полу и боялись издать даже самый тихий звук. Они все выглядели уставшими, изнеможденными. Разводы грязи и крови перемешивались со слезами — тихими и беззвучными. Одежда походила на лохмотья, а волосы были засалены настолько, что казалось их не отмоешь уже никогда. И самое страшное — пустота во взглядах, полное смирение и ничего более. В комнате были одни лишь женщины, старики и дети, при этом последних всего-то двое. Всех мужчин держали отдельно под усиленным контролем, с большим количеством охраны, справедливо опасаясь, что вместе парочка крепеньких мужчин и парней помоложе вполне способны справиться с одним-двумя надзирателями. — Арсений… Арс, — тихий шепот прозвучал совсем рядом и заставил мальчишку повернуть голову в сторону и столкнуться с обеспокоенным взглядом, — тебе очень больно? — Нормально все. Молчи, пожалуйста. Я не хочу, чтобы больно сделали тебе, — едва слышно, но отчетливо выделяя последнее слово, проговорил ребенок. Он осторожно обнял маленького мальчика, еще более маленького чем он сам. Они единственные дети в этой комнате, освещенной лишь дневным светом, проникавшим через небольшое окно. И до них нет дела никому из старших, за исключением охранников, которые то стукнут, то накричат. Но это не удивляло, в конце концов, они оба знали, что в нынешних реалиях люди по большей части сами за себя. — Я к папе хочу, — тихонько всхлипнув, на грани слышимости произнес младший, прижимаясь теснее. Арсений ничего не ответил. Он только устало прикрыл глаза, где-то в глубине души испытывая невыносимую горечь от осознания того, что в их нынешнем положении виноват только он и его стремление кому-то что-то доказать. Если бы он хотя бы на мгновение позволил себе раньше задуматься над тем, куда лезет, да даже если бы элементарно отправил младшего обратно к отцу, когда понял, что мальчик увязался следом, всего этого бы не было. Собственная гордость на этот раз сыграла с ним слишком злую шутку, и на дно он потянул не только себя, но и брата. — Я сказал не спать! — хлесткий удар по лицу, благо рукой, а не ногой, заставил мальчишку тут же распахнуть глаза обратно. — А ты какого черта ревешь? Младший пискнул, осознав, что обращаются к нему, и быстро заполз за спину брата, надеясь, что так его не достанут. Арсений не возражал, наоборот даже, поднялся на ноги, заталкивая мальчика себе за спину окончательно и не позволяя ему выглянуть даже на мгновение. Даже стоя, на фоне взрослого мужчины мальчик казался до невозможности маленьким и хрупким. Россыпь синяков и ранок отчетливо просматривалась на руках и ногах мальчишки даже при не самом лучшем освещении. Гематома на скуле выглядела особенно пугающе инородно на ребенке. Худое тельце практически полностью терялось в огромной, рассчитанной явно на взрослого человека футболке. Штанов на нем и вовсе не было, равно как и обуви. По словам людей, выступающих здесь в роли охранников, рабам многого не нужно и одной футболки будет более чем достаточно. А всю одежду, в которой они были до всего этого, равно как и остальные немногочисленные вещи отобрали еще пару дней назад, когда их только поймали. — Пожалуйста, не трогайте его! — надрывным, умоляющим шепотом сказал мальчик, делая полшага назад, стремясь отпихнуть младшего поближе к стене. Конечно, если охраннику захочется достать мальчика, то труда это не составит, но Арсению все равно очень хотелось надеяться, что хотя бы брата они не тронут. До этого же не трогали, только голос повышали пару раз, а все удары доставались только Арсу. Впрочем, младший и поводов для того, чтобы его начали бить, не давал, вел себя тихо-тихо, слишком тихо для перепуганного пятилетнего ребенка. — Не трону, — криво усмехнувшись, будто делая одолжение, проговорил мужчина, — пока что не трону. На ваше счастье, разбираться с вами мне пиздец как не хочется, к тому же меня вот-вот должны сменить на посту. Но! Еще одно нарушение от вас двоих, и вы пожалеете. Оба! Не я, так кто-нибудь другой с вами разберется. Это ясно? Мальчик поспешил кивнуть и отвести взгляд от лица мужчины. Страшно. Конечно страшно. Взгляд у охранника жуткий, будто и не человеческий вовсе. Он играет ими как маленький ребенок игрушками. Как очень жестокий ребенок, который может и в стену швырнуть, и ударить, и что-нибудь сломать. Показывать такому свой страх ещё страшнее, чем просто бояться… Уродливая ухмылка вновь скользнула на лицо мужчины, и он замахнулся, вынуждая Арсения рефлекторно вжать голову в плечи. Но он не ударил, лишь рассмеялся громко и как-то пугающе, радуясь тому, что смог запугать детей, и ушел обратно к двери. — Арсений? — раздалось очень тихое и вопросительное из-за спины мальчика. — Молчи, Антон, очень тебя прошу, — садясь обратно на пол и сажая младшего возле себя, прошептал мальчишка, — до этого несколько дней молчал и сейчас тоже молчи. Молчи, если хочешь жить. Ребенок спорить не стал и послушно замолчал. Реальность до того отвратительна и сурова, что даже совсем маленькие дети понимают, что на кону стоит их жизнь. Они все видели смерть, и они все смерти боятся. Боятся гораздо сильнее, чем боялись тогда, в нормальной жизни, любые взрослые. И все, потому что тогда о смерти старались не думать, тогда в мире было слишком много прекрасного, чтобы зацикливаться на чем-то плохом. Теперь смерть везде, на каждом углу, на каждой улице, в каждом доме и даже на пустынных дорогах и тропках. У них есть причина бояться… Ото всюду веяло холодом. Щели на деревянном полу, трещины на серых стенах, наполовину выбитое стекло на окне с приваренной к нему с внешней стороны решеткой не позволяли сохранять хотя бы каплю тепла. Холодный ветер, с лёгкостью проникающий в помещение делал ситуацию ещё хуже, вынуждая людей вздрагивать и обнимать себя за плечи в попытках хоть как-нибудь согреться. Сидеть на полу было поистине отвратительной затеей, но сесть больше было некуда. А стоять долго не получалось, ноги начинали дрожать от слабости и усталости и в итоге не выдерживали вовсе, — подкашивались, неизбежно влекли за собой падение. А за окном пестрила яркими красками осень. Влекомые ветром листья водили хороводы, а после опадали на землю золотистым ковром. Поражало своей чистой, необъятной голубизной небо с редкими белоснежными облаками, что двигались в одном лишь им известном направлении. И даже солнце светило, делая все цвета в разы ярче, насыщеннее. Жаль только оно совершенно не грело. Когда-то в прошлом, которое сейчас казалось таким недавним и таким далёким одновременно, люди умели ценить красоту природы, умели находить прекрасное во всех временах года, не опасались наступающих холодов так, как опасаются теперь… Красивая разноцветная осень, пронизывающая своим холодом до самых костей. Все сливалось в одно целое: шорохи, скрипы деревянного пола, даже дыхание людей вокруг. Было невозможно понять, откуда именно исходит тот или иной звук, да и это было неважно. С каждым мгновением все становилось более и более привычным. И это пугало. Даже в нынешних реалиях запертые в небольшой комнатушке, продрогшие и отчаявшиеся люди не казались чем-то правильным. Говорят, что за жизнь и свободу нужно бороться до самого конца, но здесь за них не боролся уже, кажется, никто. Люди отчаялись, устали, смирились. Их потухшие взгляды не выражали абсолютно ничего, одно только полное безразличие ко всему. Абсолютно ко всему. И лишь только мальчишки ещё на что-то надеялись. Не потому, что они были сильнее или выносливее взрослых. Наоборот, даже в этой комнате они были намного слабее, намного меньше остальных. И вся разница лишь в том, что они провели здесь всего-то три дня, — срок крайне малый, за который они не успели потерять надежду и веру хотя бы во что-нибудь. Очень глупую и по-детски наивную веру, но только она и помогала держаться. Тонкие стены пропускали множество звуков. С улицы доносились чьи-то голоса. Грубые и полные холода интонации пугали даже с расстояния, и представить было сложно, что чувствуют те, к кому они обращены. Со стороны двери тоже то и дело слышался топот, переговоры, даже чей-то смех. Казалось, что все люди здесь совершенно неправильные. Как можно спокойно жить, смеяться, вести себя совершенно по-обычному и в то же совершать такие отвратительные поступки? Как можно похищать и так немногочисленных людей прямо с улиц, запирать их в тесных помещениях, не предоставляя возможности даже элементарно справить нужду где-нибудь вне общего помещения? Как можно кормить раз в день давно заплесневевшим хлебом или испорченными овощами, давать половину ведра воды на десятки человек? Как можно в целом относиться к ним хуже, чем относятся к скоту? Как в принципе можно было решить, что работорговля в нынешних реалиях — это именно то, что нужно человечеству? Мир и так был практически полностью уничтожен и теперь люди вместо того, чтобы восстанавливать, добивают его окончательно. — Арсений, — в очередной раз тихонечко позвал мальчишка. Его некстати проснувшаяся болтливость, по мнению старшего, совсем не играла на руку. Но и поделать с этим он ничего не мог, не затыкать же пятилетнему мальчишке рот насильно? — Что? — на выдохе произнес ребенок, с опаской поглядывая в сторону охраны и радуясь про себя, что у них действительно началась пересменка и на пленников никто не обращал внимания, мужчины были слишком заняты передачей друг другу указаний. — Как ты думаешь, папа нас когда-нибудь найдет? Он же не мог нас бросить, правда? Что на это отвечать Арсений не знал. Наивная детская душа, конечно же, хотела верить, что их действительно найдут, освободят, не дадут в обиду. В свои одиннадцать лет ребенку хотелось верить в волшебное исполнение самых сокровенных желаний также, как верит в них маленький Антоша. Да вот только голос разума твердил, что нет в этом мире ни чудес, ни волшебства, а разрушенный мир вокруг лишь только подкреплял эти убеждения. — Папа, наверное, уже ищет нас, — продолжил свои рассуждения Антошка, обхватив старшего за руку. — Ищет, — эхом отозвался Арсений. Да вот только вряд ли найдет… Но говорить о подобном вслух и разрушать последние надежды маленького мальчика Арс не стал. Конечно, они оба прекрасно знали, что отец их не бросит, не перестанет искать. Он на то и отец, чтобы скорее пулю в себя пустить, чем вот так просто сдаться. Но проблема в том, что он не всесильный, не может по щелчку пальцев определить, где именно находятся его дети. И уж тем более он и предположить не может, что мальчишки оказались настолько глупы, чтобы добровольно сунуться в лагерь мародеров, которые ко всему прочему, как оказалось, еще и людьми торгуют. Тем более тот лагерь был не основным, а лишь временным, и до того места, в котором они сейчас, их везли нацепив мешки на голову. Так что выходило, что дети и сами не в курсе, где именно они находятся. Так как при таких обстоятельствах их должен найти отец? — Ругаться, наверное, будет очень-очень сильно, когда найдет. Ой, — еще сильнее понизив голос, проговорил мальчик, а на брата посмотрел ставшими неожиданно большими и будто бы даже испуганными глазами, — Арс, а если папа по попе даст? Он грозился же уже, когда мы к речке ушли без разрешения. Старший хмыкнул совершенно невесело прежде чем ответить. Едва ли маленький, а оттого наивный Антошка понимал, что лучше выслушать тысячи нотаций от отца, родного и близкого, чем терпеть побои от охранников, недоедать и не знать, проснуться ли они завтра. Тем более угрозы папы по большей части были пустыми, да вот только маленький их все равно почему-то опасался. — Ты же знаешь папу, — едва слышно пробормотал Арсений, все ещё не выпуская из поля зрения охранников. — Он грозится часто, а исполняет угрозы очень редко. И вообще, разве папа хотя бы раз сделал кому-то из нас больно? — Царапины какой-то штукой мазал. А они болели! И штука эта щипалась противно! — Тише, — моментально шикнул старший, опасаясь, что из-за Антошки им попадет, поскольку его шепот становился все громче. — Это не считается. Царапины он мазал, чтобы они зажили быстрее. Непринужденность младшего горечью оседала где-то глубоко внутри, у самого сердца его старшего брата. Даже при таких обстоятельствах, Антон просто хотел оставаться ребенком. Да что уж там говорить, этого хотел и сам Арсений. Да вот только он был старше и понимал гораздо, гораздо больше. — А сейчас молчи! — перехватив взгляд охранника, скомандовал Арсений. Да вот только было уже поздно. Прервав разговор с кем-то неизвестным, стоявшим в коридоре, мужчина двинулся в их сторону. Грозный взгляд, полный ярости, не предвещал ничего хорошего. — Все, щенки, достали окончательно! — рыкнул он, а потом резко вздернул обоих детей на ноги, ухватив за воротники широких футболок, как котят за шкирку. — Что ж вы такие суки неугомонные, а? Пощёчина неожиданностью для Арсения не стала, он их уже не в первый раз получает. Но она все равно больно обожгла, вынудила зажмуриться и держаться изо всех сил, только бы не разреветься в голос. Очевидно же, что плач не то что не разжалобит мужчину, а наоборот разозлит лишь ещё сильнее. Хуже было другое — на этот раз по лицу ударили и Антона. Не сильнее, чем старшего мальчишку, но все равно жутко больно и жестоко. Тоша пискнул жалобно, прижался к боку брата настолько, насколько это вообще было возможно. Пусть за воротник уже не держали, но к стенке буквально прижали, а потому двигаться особо было некуда. Заплакал ребенок тихо, без рыданий, без всхлипов. Слезы просто текли по детским щечкам, — слишком бледным из-за недоедания, недосыпания и холода, — и заставляли тоскливо и испуганно блестеть зелёные, по-детски чистые и наивные глаза. — Не трогайте его! — буквально заорал Арсений. Сделал он это специально, чтобы перетянуть внимание на себя. Очевидно же, что пока охранник занят им, он не будет трогать Антона, а там глядишь мужчине и вовсе надоест издеваться и он уйдет наконец. В конце концов, пост ведь он уже сдал и у открытой двери остался ещё один охранник, даже не смотревший в их сторону, поскольку он продолжал с кем-то вести беседу. — Ты мне ещё поуказывай, паршивец, — не жалея силы и ударяя снова, подобно змее прошипел мужчина. У Арсения на мгновение потемнело в глазах, настолько сильным оказался второй удар. Наверняка на лице останутся синяки, да и губу ему, кажется, рассекли в кровь. По крайней мере ребенок отчётливо ощущал как теплая струйка стекает по подбородку, затрагивает шею и теряется в безразмерной футболке. В ушах звенело, перед глазами плыло, но мальчик молчал. И только потом, когда зрение немного прояснилось, поднял взгляд на охранника. Взгляд дерзкий, полный ненависти, непокорный. Ему сейчас было совершенно плевать на собственную боль, пусть хоть до полусмерти изобьют, но не трогают его младшего брата. Ребенок видел, как мужчина снова замахнулся и уже мысленно приготовился к новому удару. Но его не случилось, строгий и показавшийся ребенку очень страшным голос, раздался позади: — Прекратить порчу внешнего вида товара! Юра, я сколько раз говорил тебе не бить рабов по лицу? К своему огромному удивлению, Арсений заметил, как мужчина, который буквально только что показывал насколько он сильный, избивая несчастных детей, теперь весь как-то стушевался и отступил на шаг, поворачиваясь лицом к говорившему. Не сказать, конечно, что он выглядел слишком виноватым, скорее в его взгляде и движения скользила досада, но тем не менее одно это доказывало, что подошедший явно является если не главным, то приближенным к власти в их идиотской рабовладельческой «конторе». Выглядел мужчина старше остальных, лет примерно на пятьдесят. Темные, почти черные глаза не внушали доверия, а уродливый шрам, пересекавший щеку, наталкивал на страшные мысли о том, что этот человек, возможно, побывал на волоске от смерти, но в итоге подарил смерть кому-то другому. Все его черты лица казались грубыми, угловатыми и совершенно нескладными. Хищные глаза, безобразные жёлтые зубы, которые он обнажал в хищной даже не улыбке, а скорее оскале. Выглядело это все по-настоящему жутко, настолько, что дети пытались сделать вид, будто их тут нет вовсе. Обратить на себя внимание этого человека было ещё страшнее, чем получить очередную оплеуху от кого-то из охраны. — Прошу прощения, — покорно склонив голову, проговорил охранник. — Знаю, виноват. Но эти двое как пиявки на нервы действуют, — кивая в сторону детей, добавил он. — Да насрать мне на твои нервы. Ты смену сдал? — увидев кивок в ответ, «начальник» продолжил: — Ну так и пиздуй тогда отсюда нахер. А этих детей ты все равно завтра уже не увидишь, купили голубчиков, так что радуйся. Степан! — мужчина чуть повысил голос, явно зовя второго охранника. — Руки им свяжи и на выход, покупатель прям у дверей на улице ожидает, не перепутаешь. Юра, ты почему ещё здесь? Свалил я сказал! Охранника словно ветром сдуло, а «начальник», оставив детей на подошедшего мужчину, которого назвали Степаном, пошел разглядывать остальных «рабов» как он сам всех их называл. Что именно он хотел увидеть, дети не знали и узнавать не хотели. Тот факт, что он останавливался чуть ли не около каждой женщины и пристально рассматривал, уже наталкивал на определенные мысли, но развивать их никто не желал. Подошедший выглядел не сильно дружелюбнее остальных. Смотрел презрительно, ухмылялся страшно, но хотя бы не стал бить. Впрочем, это, вероятно, потому что главный запретил. В руках у мужчины была веревка, кажется даже не одна. Мальчишки осознали, что «свяжи» было сказано вполне серьезно. А значит их и вправду купили, будто зверят на рынке… — Руки вперёд вытянули! — в приказном тоне сказал мужчина. Как только дети выполнили просьбу, он принялся обматывать вокруг запястий сначала Арсения, а потом уже и Антона, веревки, завязывая какие-то хитроумные узлы. Такие разве что ножом разрезать, которого у мальчишек, конечно же, не было. Веревки обхватывали тоненькие детские запястья туго, при малейшем движении начинали натирать, но едва ли это волновало хоть кого-нибудь. Охранник, закончив обвязывать руки Антона, взял третью верёвку, протянул ее между петель двух других, образовавшихся в результате обвязывания мальчишеских руки, завязал очередной узел. Выходило так, что веревка теперь была растянута между детьми и не позволила бы отойти друг от друга дальше, чем ее длина. Впрочем, нужна она была не для того, чтобы не позволить детям разойтись в разные стороны. Вернее, для этого наверняка тоже, но основной целью оставалась роль поводка. Ухватив верёвку где-то примерно посередине, охранник дёрнул ее на себя, заставляя детей двигаться, и широкими шагами двинулся к выходу, совершенно не заботясь о том, что мальчишкам приходится буквально бежать, чтобы не свалится на пол. Они чувствовали себя зверятами, собачками на привязи, которые обязаны подчиняться хозяину. Да и слово «хозяин» звучало само по себе страшно. У людей не должно быть хозяев, только родители, друзья, знакомые. Мысль о том, что их просто взяли и купили, что они не более, чем простой товар, не давала покоя. Было страшно и детские сердца колотились с бешеной скоростью. Потели ладошки, болели все полученные синяки и ссадины, а Тоша так и вовсе не мог перестать плакать, хотя и продолжал делать это тихо-тихо. Было совершенно непонятно что будет теперь. Очевидно же, что рабов не берут просто так, что они будут обязаны выполнять какую-то работу, наверняка тяжёлую и непосильную даже для взрослых. Но чертовым рабовладельцам, конечно же, будет наплевать. За них заплатили, а значит они теперь просто чья-то собственность, вещь, от которой, в случае чего, можно будет избавиться. Деревянный пол коридора, местами прогнивший, больно царапал босые ноги. Идти с каждым мгновением было все труднее. Давали о себе знать извечная усталость, голод, холод. Мальчишки то и дело спотыкались и только чудом не падали. И хорошо, что не падали, потому что неизвестно, что бы тогда с ними сделали. Впереди показалась дверь. Она была тяжёлой, железной и открылась с противным скрипом, больно резанувшим по ушам. Проведшие несколько дней в полумраке дети сначала зажмурились, с трудом привыкая к достаточно яркому, вопреки времени года, дневному свету. И только потом, когда они наконец смогли отчётливо видеть все вокруг, увидели мужчину, к которому их подвёл охранник. — Па… — Молча! — достаточно резко и громко перебил Антошку он, а после кивнул охраннику, перенимая из его рук верёвку. — Спасибо, — сухо поблагодарил, наблюдая за тем, как охранник снова заходит внутрь здания. Говорить он больше ничего не стал, только осторожно двинулся в сторону видневшихся впереди ворот. На самом деле у мужчины сердце разрывалось, когда он увидел как вздрогнули после его крика мальчишки, и как в зелёных глазках младшего заблестело ещё больше слез, чем до этого. Он не хотел ни кричать, ни пугать, но у него совершенно не было выбора. Со стороны казалось, что мальчиков довольно грубо продолжают тащить за собой на веревке. И только сами дети замечали, как взрослый чуть притормаживает, подстраиваясь под их шаги, как натягивает верёвку осторожно, создавая лишь видимость, а на деле он даже не тянул, спокойно и терпеливо ждал пока они сделают очередной не слишком большой шаг. Но запястья у мальчиков все равно жутко болели, а у Антона кажется и вовсе натерлись до крови, пока их грубо тянул по коридору охранник. Веревка пропитывалась кровью с детских рук всё сильнее и сильнее. Ноги были исколоты валяющимися под ногами ветками и перемазаны грязью, которой было достаточно после прошедшего накануне вечером дождя. Болело абсолютно все, каждая клеточка тел, но при этом душу щемило от облегчения и непередаваемой радости. Нашли. Неведомым образом их нашли примерно в тот момент, когда как минимум один из них был готов сдаться окончательно и смириться с судьбой раба. И теперь шагать, пусть на привязи, но за отцом, казалось самым лучшим, что только могло произойти с ними в этом паршивом, насквозь прогнившем мире. Вокруг были люди, целая община работорговцев и каждый из них считал своим долгом проводить долгим, цепким взглядом удаляющегося мужчину с детьми на привязи. Они что-то кричали вслед, улюлюкали, поздравляли. Кто-то позволил себе даже стукнуть мальчишек по спинам, когда проходил мимо. И конечно же он не увидел, с какой ненавистью на него взглянул «хозяин» купленных рабов. Равно как никто не увидел облегчения в глазах как детей, так и взрослого. Все эмоции слишком уж хорошо были спрятаны за масками отчаяния и безразличия. Холодный ветер заставлял полураздетых детей покрываться мурашками, ноги с каждым шагом слушались все меньше и меньше, но тот факт, что они отходят все дальше и дальше от отвратительного, страшного места, в котором торгуют людьми, придавал сил и заставлял двигаться вперёд. Сначала вдоль просёлочной дороги, поднимая ногами клубы пыли и все ещё встречая на пути работорговцев, а оттого не имея возможности перекинуться хотя бы словечком. Потом свернули к опушке леса, а после, оглядевшись украдкой, углубились и в сам лес, останавливаясь только тогда, когда стена из деревьев надёжно укрыла их от лишних глаз. — Давайте руки, — выпуская из рук верёвку и снимая со спины рюкзак, чтобы достать из него нож, проговорил мужчина. Веревки он разрезал аккуратно, чтобы ненароком не поцарапать запястья или ладошки детей ещё сильнее. Он цокнул, разглядев стёртые в кровь запястья младшего, кровоподтёки на лице старшего, их общий измученный вид. Нож мужчина даже убирать на место не стал, просто положил его на землю рядом с собой и моментально притянул мальчишек в объятия, чувствуя как они дрожат то ли от холода, то ли от страха, и ощущая их быстрое сердцебиение. — Папа… — едва слышно шепнул Арсений и позволил себе разреветься в голос, не сдерживаясь совершенно. — Простииии. Я в… Во всем в-виноват. Антон плач подхватил, заголосил так, что эхо загуляло где-то среди деревьев. А личико он спрятал где-то в районе груди опустившегося на землю взрослого. Дети и сами уже не могли стоять, на стопах не осталось живого места. Они опустились рядом, не переставая плакать в попытках избавить от боли и страха от всего пережитого. Разрушенный до основания мир — это уже тяжело как для взрослых так и для детей. А чертова продажа в рабство не делала ситуацию лучше. Ни для кого не делала. — Ну куда же вы раздетые на землю садитесь? — пробормотал мужчина, перетягивая ребят на собственные колени. Не слишком удобно, но лучше, чем на холодной земле. — Господи, живые…