(не)суждено быть с тобой

«Так страшно навсегда тебя лишиться.

Страшнее лишь никогда тебя не узнать».

      — Пройдемся?       Шёпот плавно растекается в беззвучном пространстве.       — Ты разве уже закончил? — Тэхён всё продолжает смотреть на Чонгука во все глаза, тяжело сглатывает, затаив дыхание.       Конечно, нет, он пришёл в студию чуть больше получаса назад.       — Уже да, — Чонгук, как бы ни силился, тоже никак не может оторвать взгляда от взволнованного лица напротив. Он всё ещё не может переварить информацию, в полной мере поверить, что происходящее — на самом деле.       — Ну, хорошо.       «Он что, действительно согласился?» Сердце предательски пропускает пару ударов — дурацкая ненадежная штуковина, которая вечно подводит.       Но никто из них не двигается с места.       В конце концов Чонгук начинает посмеиваться, пряча лицо в ладонях, в голове у него полнейшая пустота. Выпустив пар и услышав нечто отдаленно напоминающее исповедь, он ощутил, как напряжение спало с него тяжелым одеялом на пол, и теперь кажется забавным, что они стоят как два истукана, разучившиеся говорить и ходить, как будто не они надрывно орали друг на друга несколькими минутами ранее (целую вечность назад).       — Подождешь, пока я сбегаю в душ и переоденусь?       Тэхён моментально хмурится, не скрывая сомнений, роящихся в его голове, поэтому Чонгук, одергивая край футболки, спешит заверить:       — Я быстро! — И, подхватив рюкзак, исчезает за дверью раздевалки, чтобы тот не успел возразить и передумать.       Он наскоро принимает душ, создаёт видимость порядка на голове и запихивает вещи в рюкзак, совершенно забыв об аккуратности, — это последнее, что его сейчас волнует. В голове лишь Тэхён и его надломленное на грани надежды «не могу». Упустить такой момент будет самым настоящим провалом; поражением, которое Чонгук не согласен принять. Так долго изводить себя попытками разобраться и понять, беспросветно блуждая в потемках, и теперь не ухватить возможность пролить хоть толику света? Нет, это просто кощунство. Волнительное предвкушение окрыляет, будто он вот-вот узнает тайну мироздания, недоступную остальным смертным. Чонгук бы без зазрения совести назвал эти чувства глупостью, блажью нездорового рассудка, ведь прежде он ещё никогда не испытывал ничего подобного. Но здесь и сейчас он согласен на любую нелепую дурость, на любое безрассудство.       Когда Чонгук выходит из раздевалки, в ветровке поверх черного худи, серых свободных джинсах и с рюкзаком, перекинутым через плечо, в танцевальном зале никого не оказывается. Паника и разочарование тут же болезненно распирают грудную клетку и толкают к выходу на нечеловеческой скорости. Неужели опять? Но распахнув дверь на улицу, он чуть ли не сбивает с ног Тэхёна, мирно дожидающегося его снаружи. Предательский вздох облегчения вырывается быстрее, чем он сам успевает это понять. Из-за Тэхёна его постоянно мотает на американских горках. Вверх, вниз; мучительно медленно и плавно, слишком быстро и резко до головокружения и тахикардии. На очередной мёртвой петле ему обязательно оторвет голову.       Тэхён никуда не сбежал. Он действительно остался.       — Ты чего? — Ким с подозрением окидывает Чонгука холодным взглядом, как всегда скрывая руки в карманах пальто.       — Ничего, просто…подумал было, что ты ушёл, — честно отвечает он, переводя дыхание, сбившееся скорее от волнения, чем от скорости.       — Как видишь, я всё ещё здесь.       Чонгук старается не заострять своего внимания на том, что в каждом слове, взгляде, жесте и даже вздохе Тэхёна сквозит сомнение, будто он соткан из него целиком и полностью и не верит сам себе, будто оно циркулирует у него по венам и его он выдыхает в загазованный воздух вместо углекислого газа. Но выходит из рук вон плохо, потому что не замечать деталей, когда дело касается этого парня, покрытого ледяным коконом, сложнее, чем заставить себя, например, не моргать (а бороться с врожденными рефлексами вообще бессмысленно).       — Вижу, — благодарность струится прямо из темных радужек. — Ты голоден? Здесь рядом есть неплохое местечко, можем зайти.       — От кофе бы не отказался.       — Тогда идем. Ты на машине?       Тэхён вместо ответа кивает в сторону припаркованного неподалёку у дороги серебристого «Хёндая».       — Значит, потом вернёмся.       С молчаливого согласия, Чонгук делает несколько шагов в нужном направлении, когда замечает, что его спутник остался стоять на месте. Он сам начинает тонуть в сомнениях. Действие вызывает противодействие. Так не лучше ли просто отправить Тэхёна домой прямо сейчас, чем наблюдать, как он, превозмогая себя, делает потужные шаги навстречу. И ради чего?       — Ты…идёшь? — как-то тихо и неуверенно срывается с его губ вопрос, подхваченный потоком воздуха, рвущимся вслед за пролетевшим мимо автомобилем.       Но Тэхён слышит. Пару секунд мечется взглядом с Чонгука на асфальт под ногами и обратно и всё же сдаётся. Однако напряжение, уже вовсю перемалываемое в чувство вины жерновами скрипучей мельницы, зовущейся душой, больше не отпускает.       Путь до кафе проходит в молчании. Чонгук не решается что-либо сказать, Тэхён, более чем очевидно, не испытывает ни желания, ни потребности вести разговоры. Возможно, диалога как всегда не получится. Но тогда по какой причине он все же идёт с ним бок о бок? Может быть, Тэхён и сам не особо в курсе.       Чонгук боится лишний раз шевельнуться и вздохнуть, весь настороже и срывает зубами корочки с искусанных губ. В груди скребется ощущение, что Тэхён в любой момент просто растворится в воздухе, как пар от дыхания в холодный день — бесследно, будто его никогда и не существовало. И какое-то смутное предчувствие подсказывает, что это грозит стать самый большим разочарованием в его жизни.       Чонгук не хочет давить, но, зная, свой темперамент понимает, что неизбежно срывается в эту пропасть раз за разом. Он ведь как грузовик с отказавшими тормозами, мчит с горки тараня всё на своём пути, пока бедный водитель в лице здравого смысла в панике лупит по тормозам. Следующая остановка: бетонная стена последствий; шансы выжить: минимальные. Секундная потеря контроля может стоить слишком дорого, и как правильно подступиться он не знает. Закрыться в комнате, сковать себя железными цепями? А поможет ли?       Когда они занимают столик у окна в практически пустом в этот час заведении, к ним подходит официантка с приветливой улыбкой на лице. Чонгук, по правде говоря, не хочет ничего, кроме откровений со стороны Тэхёна, поэтому говорит, что будет то же, что и его друг. Тогда девушка (симпатичная, с раскосыми глазами, миловидыми чертами лица и собранными в аккуратный нетугой хвост длинными волосами) полностью сосредотачивает внимание на светловолосом юноше, что задумчиво и устало трет переносицу. По-прежнему отстраненный, непринадлежащий этому миру.       — Капучино с лесным орехом. И сиропа побольше.       — Мне побольше не нужно, — протестует тогда Чонгук. Но официантка, если и слышит, то мастерски не подает вида, полностью игнорируя его присутствие.       — Что-то перекусить? В столь поздний час не дело ходить голодным.       — Нет, спасибо.       Но она не уходит, не сводит глаз с Тэхёна, кусает губы и нервно перебирает ручку в руках, хотя записывать ничего не пришлось. Когда чужое присутствие не обрывается, тот роняет довольно резкое:       — Это всё.       — Если вдруг что...только позовите, — щебечет девушка, и Чонгук невольно хмурится, провожая недобрым взглядом удаляющуюся спину. Тэхён же даже не смотрит, подперев голову ладонью и ненадолго прикрыв глаза.       Чонгук осматривается, заполняя этим занятием неудобную тишину. Здесь, и правда, уютно. Он забегал сюда пару раз взять что-нибудь на вынос, чтобы не готовить дома, когда очень хотелось есть, но атмосферой особо проникнуться не успел. Стол, который они заняли – четырехместный. Через панорамное окно видно, что Сеул не балуется сном: на залитой фонарным освещением и неоном улице то и дело можно заметить компании людей или одиноких прохожих, плывущих по тротуарам в неизвестном направлении.       Что ему больше всего пришлось по душе: столики отгораживались друг от друга высокими диванными спинками, и это создавало ощущение уединения, интимности и такого необходимого покоя. Ты оказывался практически изолированным, не было случайных взглядов, нарушающих границ личного пространства. Был только ты и твой собеседник. И ещё милейшая официантка, единственная имевшая возможность вклиниться в вакуумный мирок.       — Пользуешься популярностью у девушек, — всё-таки не удерживается от комментария.       — Кто бы говорил, — выждав паузу, бесцветно парирует Тэхён, и в подсознании кто-то высекает новый вопрос, пока еще не успевший сформироваться в слова. — Но мне неинтересно. Мы же не эту тему будем обсуждать?       Он дарит ему усталый взгляд из-под полуопущенных век и откидывается назад, встречаясь затылком с мягкой обшивкой спинки сидения.       — Не эту, — взгляд Чонгука смягчается, стоит им остаться наедине. — Могу я попросить тебя объяснить свои слова?       — Какие?       — Тэхён, — серьёзно и с нажимом произносит Чонгук чужое имя, предупреждая, что ему не до шуток и строить из себя дурачка бесполезно. Давить не хочется, но он ничего не может с собой поделать. — Я думал, мы наконец поговорим.       — Я же сказал, — Тэхён обреченно вздыхает, ища в собеседнике понимания, но не находит, натыкаясь на упрямый взгляд, — что объяснений дать тебе не могу.       — Или не хочешь?       — Это тоже, — он многозначительно ведет головой, поджимая губы.       Чонгук уже раскрывает рот в возмущении, но девушка услужливо ставит перед ними две чашки кофе, на несколько секунд отвлекая от намечающейся в очередной раз словесной баталии. Подаренного времени хватает, чтобы Чонгук отвесил себе мысленный подзатыльник, стараясь погасить в зародыше огонь нетерпеливого раздражения.       — Предлагаешь мне просто игнорировать всё, что я услышал? — Как только яркая улыбка перестает слепить ему глаза, интересуется Чонгук с едва различимыми едкими нотками, которые проскальзывают самопроизвольно.       Ему до безумия и до покалывания на кончиках пальцев интересно, о чем же думает Тэхён, когда взгляд его стеклянеет, и весь он будто выпадает из потока времени.       — Да, — звучит короткое, но ёмкое согласие, и Тэхён кивает сам себе, будто подводя итог тяжёлому внутреннему монологу, наклоняется ближе к столу и берет в руки чашку.       — Нет, — тут же упрямо отбивает Чонгук и следует его примеру, пробуя кофейный напиток, пока колючий взгляд впивается в фигуру напротив всё крепче.       В ответ тэхёнов прямой и печальный буквально кричит: «Отступись, ну когда же тебе надоест?». «Никогда», — также мысленно отвечает Чонгук, и очень надеется, что это считывается столь же явно.       Он бы и рад отступиться, да уже слишком поздно. И когда точка невозврата была оставлена позади, теперь уже даже не вычислишь. Остаётся только принять данность и идти вперёд по тернистой непроторенной дорожке, уповая на то, что она куда-то да выведет.       Тэхён первым разрывает зрительный контакт, то ли не выдержав напряжения, то ли смущенный откровенным безмолвным разговором их душ, то ли раздосадованный тем, что кто-то видит его уязвимым и старательно делает вид, что пытается разобраться. Последнее Тэхён искренне ненавидит, ведь уверен, что никто никогда его не понимал, не понимает и не поймёт. По крайней мере, в той степени, в которой ему это необходимо.       Из одиночной камеры тюрьмы особого режима, где он сам себе вечно бдящий надзиратель с садистскими наклонностями, его никому не вытащить, никому не спасти.       — Я запутался, — признаётся он.       — Я бы мог помочь тебе разобраться, — роняет Чонгук, пожимая плечами. Вот так просто. Даже не задумывается: для него всё элементарно и закономерно. Есть импульс — есть реакция. Есть желание — есть действие. Он не из тех, кто будет усложнять себе жизнь неуверенностью и сомнениями, если дело касается чего-то, к чему он неравнодушен. А к Тэхёну, как они уже выяснили, у него — всё, кроме безразличия.       Тэхён на это грустно улыбается. Медаль тебе за столь ярую уверенность в своих силах, Чон Чонгук. Сложив руки на столе, он перебирает пальцы, наблюдая за своими же механическими движениями, будто это самое важное в данный момент, снова о чём-то усиленно думает и молчит.       — Хотя бы попробовать, — Чонгук одергивает себя как раз вовремя: рука уже потянулась накрыть чужие ладони, чтобы сжать пальцы, призывая остановиться. — Тебе нужно только объяснить.       «Посмотри на меня».       — Как тебе кофе? — Тэхён действительно поднимает голову, даже как-то уж чересчур резко, глаза нездорово блестят, а его для чего-то задержанное дыхание застревает у Чонгука в груди.       Хочется закашляться.       Несколько часов назад Чонгук бы решил, что ледяной взгляд, направленный куда-то сквозь, — проявление небрежного безразличия к его персоне, но теперь...Теперь он может ясно различить, что толстый лёд, покрывающий душу, — это не вечная мерзлота, а испещренный глубокими трещинами, искусственно взрощенный ледяной панцирь, под которым бурлит горячий источник. Тэхён буквально соткан из противоречий, причиняющих боль ему самому. И, кажется, уже давно не верит, что ему можно помочь. Но обыкновенное человеческое желание быть услышанным ему вовсе не чуждо, оно просачивается сквозь эти трещины, как бы сильно его не пытались сдержать.       — Почему ты пришёл? — Чонгук его вопрос игнорирует и увести направление диалога не даёт, подталкивая в нужное русло. Но мысленную пометку о том, что сироп с лесным орехом пришелся ему по вкусу, все же делает.       — Ты бы хотел, чтобы я не приходил? — осторожно отвечает вопросом на вопрос Тэхён.       Чонгук тяжело вздыхает. В какой-то момент ему показалось, что он вот-вот сорвётся и снова начнет полыхать бесконтрольным лесным пожаром, но покорность и горечь, которыми пропитанны все короткие ответы, что он слышит, тушат раздражение на корню встречным залпом. Он понимает, что должен сделать скидку на то, что Тэхёну нелегко вот так взять и открыться. Для него этот процесс физически болезненный — язык тела говорит сам за себя: он зажат, то и дело кусает губы, большую часть времени смотрит не на собеседника, а в одну точку, часто хмурится и морщит лоб словно от неприятных ноющих ощущений в теле.       — Вовсе нет, но мне интересно, почему захотел ты. Не пойми меня неправильно, но я в целом с трудом нахожу объяснения твоим действиям.       Совсем не нахожу и мучаюсь в неопределённости.       Тот делает очередной глоток кофе, пытаясь подобрать слова, и медленно с хезитацией произносит:       — Я долго думал. О каждом нашем...взаимодействии, о том, что в целом происходит.       — И что же ты надумал? — Склонив голову чуть набок, Чонгук, словно завороженный, вслушивается в то, как искренне Тэхён пытается объясниться.       Столь внезапная искренность и честность, которыми его сегодня одаривают, немного настораживают и очень сильно сбивают с толку, однако Чонгук хватается за эту возможность, как утопающий за спасательный круг. А ещё ничего не может поделать с тем, что ему льстит тот факт, что Тэхён о нём тоже думал.       — Это бессмысленно, — взгляд тонет на дне полупустой белой чашки, а Чонгук ощущает, как напряжение моментально цементом твердеет внутри, утяжеляя душу в десятки раз. Вот вам и аттракцион. Размотает нервы на раз два совершенно бесплатно. Правда, нет гарантии, что вы выберетесь с него живым.       — Что именно? — На самом ли деле хочется и нужно знать ответ? Может быть, и не стоит задавать вопросов, ответы на которые ты услышать пока не готов. Но все мы делаем это из раза в раз: отвага ли нами движет или же обыкновенная глупость. А может, разницы нет, и это всего лишь две номинативные единицы для одного единственного понятия.       — Избегание, отрицание, игра в безразличие. Это всё лишено смысла, ведь я никак не могу выкинуть тебя из головы, — не даёт отдышаться, топя во всё новых признаниях.       Чонгуку, кажется, приходится заново учиться дышать. Это ненормально. Стоит обратиться к врачу?       — Согласен, что сейчас мои слова звучат необоснованно откровенно, но я решил быть с тобой честным...сегодня, — если таким образом Тэхён хотел стереть вопящее замешательство с его лица, то в итоге сделал лишь хуже.       Он не знает, что ожидал услышать (да что угодно), но точно не это. А Тэхён смотрит на него, виновато кусая губы изнутри и барабаня пальцами по бокам чашки, и ждёт какой-нибудь реакции. И стоит поторопиться и ответить хоть что-то, прежде чем парень вновь замкнется в себе, включая защитные механизмы, не услышав ничего, что бы его успокоило.       — Да, это бессмысленно, я ведь от тебя не отстану, — вовсе не то, что Чонгук хотел ответить, но тем не менее чистейшая правда.       «Ты тоже не идёшь у меня из головы. Мне хочется тебя обнять. Ты не представляешь, насколько меня поражают твои признания. Доверься мне, пожалуйста. Я не враг тебе. Не убегай никогда больше».       Тэхён необыкновенный. Рядом с ним Чонгука одолевает желание быть ближе и не отпускать, ничем не подкрепленное и явно невзаимное. Рядом с ним всё теряет привычные очертания и сбивается с обыденного распорядка. Рядом с ним он потерян и не хочет никогда быть найденным. Его никак не удаётся выбросить из головы с момента самой первой встречи, но Чонгук и мечтать не мог о том, что в мыслях Тэхёна сам окажется, хоть и непрошенным, но частым гостем.       — Не отстанешь, — он знает об этом, кажется, лучше всех на свете. — Но давай…кое о чем договоримся?       — О чём? — Чонгуку никак не удаётся усмирить разбушевавшееся сердце, но он изо всех сил старается выглядеть невозмутимым.       — Обещай сохранять дистанцию. Чтобы мы никогда не пересекли черту просто друзей.       — Почему это звучит как «не влюбляйся в меня»? — Попытка пошутить выходит довольно дурацкой. Отчасти потому что он не шутит.       — Потому что именно это я и имел в виду? — Звучит достаточно резко и однозначно.       — Погоди...Ты всё это время от меня бегал, чтобы я на тебя не запал? — Чонгук давится вдхом и нелепо хмурится, переваривая озвученное. — Самонадеянно, я завидую.       Не так уж самонадеянно, если ты постоянно о нём думаешь, — бубнит внутренний голос, и Чонгук с легким сердцем шлёт его к чертовой матери.       — Я не...— он раздосадованно вздыхает, отворачиваясь к окну. — Просто пообещай, — произносит всё так же серьёзно.       Тэхён, которого Чонгук знал пару часов назад, ни за что бы такого не сказал даже под пытками. И сейчас, когда признания одно за другим сыпятся на ничем не прикрытую голову, он понимает, что это и есть наивысшая степень отчаяния: тотальное смирение. Когда ты устаёшь от борьбы настолько, что становится всё равно, куда тебя понесёт бурное течение жизни, к какому берегу прибьёт или о какой камень швырнет, чтобы добить окончательно и наверняка. От этой его покорности становится нестерпимо больно. Не этого он хотел.       — Но я не могу просто пообещать, мне ведь это выполнять придётся, — Чонгук вскидывает брови, подначиваемый внезапным желанием поиграть не по правилам и вернуть хоть каплю прежнего Тэхёна. Пускай уж лучше он скалится и отбивается, чем выглядит как принявший свою участь мученик. — Ты это всем говоришь, с кем общаешься?       — Нет, только тебе.       Тэхён в его игру однако играть не собирается, продолжая припечатывать голой смиренной правдой.       Зато честно. Чонгук задаётся вопросом, в который раз за сегодняшний день Тэхёну приходится наступать на горло себе и своими доселе твердым намерениям его, Чонгука, игнорировать. И который раз за все время, что они знакомы, не понимает, что же с ним не так. Почему отношение к нему разительно отличается.       Двадцатилетний Чонгук, младший из семьи Чон, игнорируемый родными людьми, росший без матери бóльшую часть своей сознательной жизни, переживший не одну потерю, ни от одной в полной мере не оправившись, с исполосанной уродливыми шрамами душой, — не особенный. Не может ни для кого таким быть.       Тогда почему?       — Я тебя чем-то не устраиваю, ледышка? — Получается немного обижено.       — Да, боже! — Тэхён закатывает глаза, небрежно отодвигая от себя опустевшую чашку, и, будто внезапно осмелев, наклоняется ближе, выжидая, пока Чонгук сделает то же самое, и вкрадчиво произносит:       — С тобой всё в порядке, Чонгук. Ты просто не можешь контролировать всё на свете.       Сложив локти на стол, Чонгук почти готов привстать со своего места, чтобы наклониться к Тэхёну ещё ближе, скачет взглядом от одного его глаза к другому (они итак уже слишком близко), утопая в широких зрачках, как корабль, поверженный штормом и потерявший управление, находит на риф и идёт ко дну, безжалостно поглощаемый черными бурными водами.       Тэхён точно умеет читать мысли. Иначе Чонгук не может объяснить, как тому удаётся чувствовать его настолько тонко? Почему создается ощущение, что он видит его насквозь и знает лучше всех? Откуда ощущение, что они знакомы уже добрую сотню лет?       Из курса психотерапии он усвоил, что его привычка искать проблему в себе — ни что иное, как проявление попытки контролировать то, что от него никак не зависит. Мнимый контроль утешает тревогу и прячет от необходимости сталкиваться лицом к лицу с правдой и с реальность непредсказуемого мира, в котором не всё поддаётся корректировке и ничего не может быть гарантированно с точностью в сто процентов. «Сейчас я пойму, что я делаю не так, исправлюсь, и всё пойдёт по нужному мне сценарию», — рассуждаем мы. Не пойдёт. Потому что мир на тебе не зациклен, потому что в этом уравнении слишком много переменных, а ты всего лишь одна из. Потому что мы не можем нести ответственность за поведение других людей. Потому что иногда вещи происходят определенным образом просто из-за того, что на улице сегодня пошёл дождь, или из-за того, что хлеб в пекарне возле дома был не свежий, а позавчерашний.       Некоторые вещи просто случаются.       Но прежде никто вне кабинета врача не догадывался, насколько отрезвляюще звучит фраза «С тобой всё в порядке» посреди потока неозвученных мыслей о том, что нужно срочно что-то исправлять, копаться в себе, искать проблему и находить их десятки; что всё из-за тебя; ты делаешь всё не так; это всё ты ты ты СТОП.       Он не выдерживает.       Никто не догадывался, что у него вообще есть подобные мысли. Он никогда об этом не говорил.       — Что за проект у вас с Юнги? — Чонгук резко подается назад и чувствует острую необходимость сменить тему.       — Выставка к его дипломному проекту, — Тэхён смене курса нисколько не сопротивляется. Может, этого только и ждал. — Ему нужно художественное описание полотен.       — Поделишься наработками?       Каково это: работать с Тэхёном, быть с ним связанным одним делом, иметь общую сферу интересов, делить один замысел на двоих? Каково быть для него кем-то?       — Это не только моё творчество, Чонгук. Юнги не хочет, чтобы его идеи видели раньше времени, и я не могу не уважать его решение.       — Ты такой правильный, — фыркает он.       — Правильный? — Тэхён горько усмехается. — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.       — А если хочу иметь? — Чонгук внезапно вновь подаётся вперёд. Бороться с нестерпимым желанием взять его ладонь в свою удаётся лишь каким-то чудом. — Позволь мне узнать тебя.       — Тебе не понравится то, что ты увидишь, — болезненная улыбка растягивает губы на несколько секунд, а после уголки губ вновь ползут вниз.       Чонгуку неприятно от того, что в нём сомневаются (хоть и имеют на это полное право), но ещё более досадно от мысли о том, что Тэхён верит, будто недостоин принятия. Для него очевидно, что парень напрочь лишен даже базового доверия к миру, неочевидны лишь фундаментальные причины. Что может настолько сильно и глубоко ранить человека (на самом деле что угодно), чтобы он даже не сомневался — просто не верил, даже не колебаясь. Но до абсурда сильно хочется показать, доказать, что доверять можно, что бояться необязательно, а сожаления не являются неотъемлемым элементом человеческих отношений.       Открываться — значит идти на риск и принимать его последствия. Никогда не знаешь, как любое из твоих проявлений примет другой человек. И примет ли вовсе. И почему-то несправедливо мало говорят о том, насколько каждый из нас отважен в своём желании приоткрыть завесы души.       — Не решай за меня. Я сам разберусь, что мне нравится, а что нет, хорошо? — очень серьезно отвечает, смотря прямо в глаза.       — Спорить бесполезно?       — Абсолютно.       Тэхён вымученно улыбается, пряча взгляд. А Чонгук не испытывает ни капли неловкости и смущения.       — Так что?.. Будем друзьями? — Наконец возвращает ему своё внимание Тэхён.       — Да...друзья, — Чонгук не понимает, отчего так тяжело ворочается во рту язык, когда он произносит эти слова, но протягивает через стол ладонь для рукопожатия.       Тот тянет руку в ответ и довольно неуверенно сжимает свои ненормально холодные для комнатной температуры пальцы.       Сомнительно, что из них получатся хорошие приятели. Но попытаться всё равно стоит.

Lissom — Hundreds

      Пока они медленно шагают обратно к машине, Чонгук крутит в мыслях один и тот же вопрос и перебирает в голове все возможные варианты развития событий, которые последуют, задай он его вслух.       — Знаешь, — пробует он, старательно подбирая слова, — я часто видел, что ты что-то пишешь. Это...?       Страшно. Страшно, что «не твоё дело», что «личное, а ты чужой», что «мне незачем с тобой делиться».             Страшно сделать лишь хуже, сломать едва установившуюся связь, что хрупче коллекционного фарфора. Струны внутри натягиваются, и тревога вновь начинает играть этюды, пробивающие дрожью всё тело.       Но ведь Юнги не посоветовал бы этого просто так?       — Я пишу книгу, — мимо проносятся автомобили, тревожа статичный воздух и раздувая полы его пальто.       Когда Тэхён его не отталкивает, уверенности становится чуть больше — достаточно, чтобы продолжить:       — О чем она?       — Об одиночестве, — и немного помолчав, добавляет, — о неотвратимости судьбы и принятии неизбежного.       — Хм.       Звучит очень безрадостно. Хотя не то что бы Чонгук полагал, будто Тэхён пишет какой-то фэнтезийный или жизнеутверждающий роман: совсем не в его стиле.       — Я слышал, что писатели часто не знают, чем закончится та или иная история. Она как бы ведёт их за собой сама. У тебя так же?       — Хотел бы сказать, что да, но разве слово «неизбежное» не говорит само за себя?       — Всегда есть вероятность, что всё обернётся иначе, даже когда это кажется невозможным, — протестует Чонгук.       — Будем обсуждать теорию Хартла-Хокинга?       Чонгук вскидывает на него заинтересованный и восхищенный взгляд. Да, он бы хотел обсудить её с Тэхёном. А ещё вероятность того, что в какой-то из версий нашей вселенной, он может себе позволить сжать Тэхёна в своих объятиях прямо сейчас. Не он, конечно, а его копия, и не Тэхёна, а его копию, конечно. Но время и место для этой дискуссии неподходящие.       — Нет, волю людей.       — Воля…– тянет тот с какой-то застарелой обидой. У него явно имеются какие-то личные счеты с судьбой. — Ты знал, что, по мнению Шопенгауэра, именно воля, лежащая в основе мира, будучи двигателем всего, также является главным источником страданий? — Чонгук такого внезапного перехода на философию не ожидал, а потому немного теряется, хмурится, пока пытается откопать в голове информацию, подходящую теме разговора, и кусает губы.       — Мне больше близка философия экзистенциализма. Камю вот, насколько мне известно, говорил, что нет ничего предопределенного, человек властен выбирать свой путь.       — Камю не считал себя экзистенциалистом, — зачем-то произносит Тэхён и тут же стыдливо отворачивается, делая вид, что всматривается в витрины уже закрытых на ночь магазинов. Сумничал машинально, быстрее, чем подумал, что это может выглядеть как желание принизить чужие интеллектуальные способности? Чонгук тихо смеется, опустив голову. Мило. И так по-человечески.       — На самом деле, я не особо разбираюсь, — беззастенчиво признаётся он. — Но это не отменяет сказанного мною. Что, если я тебе докажу, что даже неизбежное может обойти твоего героя стороной?       Кажется, у Чонгука только что появилась новая цель существования. Убедить Тэхёна в том, что сценарий жизни пишется прямо здесь и сейчас, каждый день, каждую секунду.       Нить судьбы отдельного человека бесконечно лавирует между мириадами выборов, постоянно меняя свое направление. Жизнь — это про свободу и про выбор даже там, где, кажется его нет и быть не может. Но когда люди произносят «у меня не было выбора» — это ведь означает лишь то, что другой вариант они не захотели и не смогли бы принять ни при каких обстоятельствах. Но он определённо точно был (как минимум ещё один).       Череда мелких незначительных выборов, которыми заполнены промежутки между судьбоносными решениями, — и есть жизнь во всей широте её проявлений. Это то, что происходит с нами постоянно. Выпить кофе вместо чая утром перед работой — выбор. Пойти не привычной дорогой, а свернуть на незнакомую улицу — выбор. Изменить человеку, с которым ты в отношениях, — выбор. Продолжать жить — тоже выбор. И нет среди них правильных и неправильных, есть лишь разные последствия, вытекающие из целой совокупность выборов, а не из одного конкретного.       Чонгуку, давно не испытывающему ничего, что толкало бы его вперед, хочется хорошенько встряхнуть Тэхёна за плечи, дождаться, пока он выложит историю своего лирического героя, и потом долго и кропотливо разбираться, как бы вести его из беспросветности.       И дело вовсе не в книге.       — Боюсь представить, каким образом ты собираешься это сделать.       — Пока не стану раскрывать всех карт. Подогрею твой интерес.       — Чонгук… — с укоризной отвечает Тэхён, пиная камушек, попавший под ноги, носком кроссовка.       — Дашь что-нибудь прочесть?       — Я...подумаю, — привычная неуверенность всё же лучше твёрдого однозначного «нет».       Есть надежда.       Чонгук считает это своей маленькой, но очень дорогой победой.       Очередной порыв ветра приносит с собой запах сырой свежести. Если бы свобода имела аромат, то именно такой. Чонгук набирает полную грудь воздуха в тщетной попытке этой свободой надышаться, впитать каждой клеточкой своего тела и ощутить такую желанную лёгкость.       — Кажется, будет дождь, — он вздымает голову к небу, а через мгновение ощущает, как первая холодная капля разбивается о его щеку и слезой стекает к виску.       Минута, и занимается настоящий ливень. Они переглядываются и, не сговариваясь, бегут к машине, безуспешно пытаясь прикрыться ладонями от воды, падающей из разверзшейся темно-серой пустоты над головой.       — Подвезти тебя? — снимая с сигнализации автомобиль, предлагает Тэхён, перекрикивая шелестящий шум проливного дождя.       — Было бы неплохо, — Чонгук, остановившийся на тротуаре, уже промок до нитки.       На самом деле он даже не думал, оставит ли его Тэхён впитывать в себя дождь на улице или позовёт с собой. Но получить очередное доказательство того, что Тэхён вовсе не такой мудак по отношению к нему, каким пытался казаться большую часть времени, приятно.       — Тогда прыгай, — отвечает он, прежде чем нырнуть на водительское сиденье.       Два раза повторять не приходится.       — У тебя нет чувства дежавю? —Интересуется Чонгук, хлопая дверью.       Тэхён, проворачивающий ключ в замке зажигания, как-то уж сильно напрягается, на его лице проявляются желваки, а пухлые губы сжимаются в тонкую полоску.       — Оно у меня постоянно.       Может, стоило остаться под дождём? Пока прогревается двигатель, ещё есть возможность выйти. Чонгук ею благополучно не пользуется.       Он стирает влажными ладонями крупные капли с лица, но это не помогает, вода стекает с волос ручьями. Ему даже немного стыдно: быть в курсе, как трепетно Тэхён относится к своему автомобилю, и знать, что неизбежно замочишь сиденье и коврик, значит страдать всю дорогу.       — Всё нормально, не переживай, — успокаивает, будто прочитав мысли.       А, может, Чонгук не замечает, как произносит всё вслух?       Когда оживает магнитола, а дворники начинают лихорадочно бегать по стеклу, едва успевая стирать потоки воды, автомобиль трогается с места.       В этот раз Чонгук не поёт. Отвернувшись к окну, он молча наблюдает за проносящимися мимо и размытими из-за капель на стекле картинами и огнями города. А ведь не так давно думал о том, как ему хочется вновь оказаться в серебристом «Хёндае» и любоваться профилем состредоточенного водителя. Бойтесь своих желаний: теперь ему страшно посмотреть на Тэхёна и пропасть окончательно.       Хочется курить. Но Чонгук бросает мимолетный страдальческий взгляд на фигуру Тэхёна и даже не спрашивает разрешения. Ответ очевиден.       — Так что тебе снится?       Неожиданности сегодня никак не хотят заканчиваться.       Что ж, видимо тот самый «другой раз» всё же настал. Чонгук опускает голову. Никому из друзей он об этом не рассказывал, а уверенности в том, что это хорошая идея нет и никогда не было. Но если откажется — потеряет все шансы на дальнейшее таяние ледника по имени Ким Тэхён, который, стоит отдать ему должное, несмотря на свои сомнения, делает скрипучие шаги навстречу.       — Падение, — он делает паузу, но кроме сведенных к переносице бровей никакой реакции от Тэхёна не следует. — Я ощущаю его так явно, будто правда вот-вот разобьюсь. И ещё голос…       — Голос? Чей? — Паранойя выхватывает взволнованные нотки в чужом голосе, но скорее всего это лишь банальный интерес, и стоит подуспокоить разыгравшуюся фантазию.       — Не знаю. И никак не пойму, что он хочет сказать.       — Он звучит знакомо?       — Да, но... — «Но почему ты спрашиваешь?»       — Но?       — Я не могу понять, кому он принадлежит. Как-будто кому-то очень близкому, кому-то, кого я знал бы всю жизнь. Но это только ощущения, ничего больше.       — Порой некоторых вещей лучше не знать.       Чонгук смотрит на него с полнейшим непониманием.       — Что бы тебе это дало, узнай ты, чей именно голос с тобой говорит? — Тэхён, как и полагается хорошему водителю, ни на секунду не отрывает взгляда от дороги.       — Возможно, это внесло бы хоть немного ясности в то, почему я постоянно туда возвращаюсь.       — А если именно из-за этого человека ты вынужден каждый раз снова и снова падать в темноту? Что тогда? Тебе станет легче? Будешь стараться отыскать его наяву? Возненавидишь его? Что? — Зло выпаливает Тэхён.       Он слишком резко тормозит на светофоре, но на Чонгука не смотрит и лишь часто моргает.       — Я не понимаю, — растрерянный, он судорожно пытается успеть за мыслями Тэхёна и выхватить хоть один разумный ответ из потока собственных, но бесполезно. Вопросы явно имеют второе дно, но сколько их не перекручивай, нащупаеть его у Чонгука не выходит. Попросту не хватает времени.       — Ненужно понимать. И прислушиваться к этому голосу тоже ненужно.       — Почему ты так уверенно об этом говоришь? Это же просто сон.       — Правда? — Горечь, которая сочится из этой короткой ядовитой усмешки, отрезвляет.       Нет. Для Чонгука это никогда не было просто сном. Персональный ад — да. Причина, чтобы решить, что сходишь с ума — да. Загадка без возможности отыскать ответ — да. Что угодно, кроме просто кошмара.       Растерянность множится, но Тэхён, как обычно, не торопится ничего разъяснять.       — Ты...у тебя было что-то похожее? — Он пробует угадать.       — Нет, но, — Тэхён делает небольшую паузу, — я знаю, что ты чувствуешь.       Уж это вряд ли.       — Ты не сумасшедший, если ощущаешь, будто это важно. Словно это нечто особенное, влияющее на твою жизнь. Но ловушка знания очень коварна, Чонгук. Тебе обещают ясность, а на деле, когда капкан захлопывается, ты остаешься один на один с уродливой правдой, пытающейся тебя сожрать. И бежать уже некуда, — свет от запрещающего сигнала светофора, окрашивающий салон автомобиля в кроваво-красные оттенки, делает атмосферу ещё более зловещей.       — Хочешь сказать...       — Не слушай этот голос, он не пытается тебя спасти. Слушай мой.       Непонятно, что именно подводит его в данный момент: слух или рассудок, — весь диалог настолько абсурдный, что в его реальность верится не то что с трудом, а вообще никак. Чонгук не знает, как ему эту информацию осмыслить и что с ней, собственно, делать.       Это преследовало и изводило его годами. Но то, как серьёзно Тэхён воспринял его слова, наводит не на самые утешительные мысли. Наверное, было бы проще, хоть и не сказать, что приятно, отмахнись он от этого, как от пустой ерунды. Или если бы он неуместно пошутил, или даже если бы грубо посоветовал обратиться к мозгоправу. Но нет. Он без капли издевки, сарказма и без тени шутки просит слушать его голос.       Что это вообще, черт возьми, должно означать?       Чонгук открывает рот, чтобы задать вопрос, но тут же захлопывает его обратно. Впервые ему по-настоящему не хочется знать ответа. И, возможно, Тэхён прав: знание — это ответственность, а не привилегия, и не всегда мы готовы взвалить её на свои уставшие плечи, не всегда нам хватает сил, чтобы не сломаться под этой тысячетонной ношей.       Тяжёлые мысли накрывают его с головой, утаскивая на дно без особого сопротивления. Дождь барабанит по крыше и стёклам слишком громко, а музыка из колонок звучит непозволительно тихо. Немой крик так и рвётся наружу, но он его успешно глотает.       К моменту, когда машина тормозит возле его подъезда, Чонгук уже практически выныривает на поверхность из пучины мрачных раздумий.       Дождь почти перестал, сменившись мелкой противной моросью, и ему самое время выйти и пойти уже домой. Принять горячий душ, сменить одежду и забыться сном, но он замирает в нерешительности, когда пальцы касаются ручки двери, готовые потянуть рычажок.       — Тэхён? — Тихо зовёт Чонгук.       — На сегодня разговоров с меня хватит, — бормочет тот без энтузиазма.       — Я не хочу причинить тебе боль, — внезапно озвучивает он и подносит ладонь к губам, будто сам не верит, что только что произнес.       Это безумие чистой воды. Лучше бы молчал.       Оторвав взгляд от серой ткани джинс, он переводит его на Тэхёна, который в тусклом свете от фонаря, под которым остановился автомобиль, кажется совсем нереальным. Нет, он просто не может существовать на самом деле: слишком прекрасный. От нетронутой изъянами кожи, до кончиков пушистых длинных ресниц, что подрагивают из-за того, что тот запрещает себе моргать. Золотистый свет словно не падает на него извне, а идет изнутри божественным мягким свечением. И лишь заметные мешки под глазами портят картину, выдают полное отсутствие нормального сна.       Не остается незамеченным, как изящные длинные пальцы сжимают руль сильнее, чем это необходимо, а грудь, в которую набрали воздуха, перестаёт вздыматься и опускаться.       — Как ты се...       — Тебе пора, — тут же обрывает его Тэхён, заметив, что его слишком внимательно изучают, но так и не взглянув на Чонгука в ответ. Он продолжает смотреть строго перед собой.       Привычный сценарий, знакомый поворот, и совершенно неясно как разорвать этот порочный круг. Чтобы раз и навсегда. Возможно ли это вообще? Он снова отгораживается, закрывается и надевает лишенную живой эмоциональности маску. Будто Чонгук уже причинил ему боль. Хоть и непреднамеренно. Хоть и невозможно, ведь у него на это еще даже не было времени.       Он не уходит, и Тэхёну всё-таки приходится нехотя обратить на него свое внимание. Чтобы выпроводить.       Во взгляде Чонгука всё: и сочувствие, и уязвленность, и жгучая тоска. И если бы сейчас Тэхён потребовал от него извинений, он бы с готовностью дал ему их сполна. Искренних. Знать бы ещё за что.       «Ты ведь не будешь и теперь меня избегать?» — читается в шикоро распахнутых глазах бегущей строкой, но Тэхён смотрит на него без единой эмоции. Будто ангел — совершенно безразличный.       Чонгук разочарованно и с досадой вздыхает, открывает дверь и выходит из машины. Как же с ним сложно. Только он успел подумать, что лёд начал таять, только ему показалось, что они начали понимать друг друга, как его вновь вытолкали прочь с порога души, не дав и шанса хотя бы немного осмотреться. Но прежде, чем он успевает захлопнуть дверь, в спину ему прилетает слишком уж мягкое:       — Доброй ночи, Чонгук.       И он подвисает. Не оборачивается, боится убедиться, что почудилось.       «Не буду».       Когда автомобиль уносится прочь, оставляя его в одиночестве, голос Тэхёна, такой неожиданно тёплый, продолжает звучать в голове, а на губах появляется лёгкая улыбка.       Понятнее ничего не стало. Ничего, кроме, того, что Тэхёна к нему, оказывается, тоже нестерпимо тянет. И если отбросить вызванные этим душевные метания и боль, то можно ощутить как сердце трепещет сбитым ритмом от одной лишь мысли об этом. Азбукой Морзе отбивает тире точка точка тире точка точка точка точка точка точка точка тире точка. Беда, что Чонгук не радист и никакого кода Морзе не знает в помине.       Переодевшись в сухую одежду, он шлепает босиком в гостиную, промакивая все еще влажные волосы полотенцем, и не в состоянии стереть с лица глупую улыбку. Тяжесть из груди после странного разговора никуда не ушла, но её заглушают другие чувства. Тэхён начал нормально с ним разговаривать — а это, между прочим, уже нифиговый такой прогресс. И то, что на прощание он дал понять, что не хотел снова оттолкнуть, вселяет надежду на лучшее. Значит, не всё так безнадежно, и как-будто в кои-то веки всё понемногу, но встает на свои места.       Но нужно уладить ещё кое-что.       — О, ты вспомнил, что мы друзья? — Раздраженно кидает Чимин в трубку вместо приветствия.       — Брось, Чим, я никогда о тебе не забывал.       — Да, да, рассказывай, — Чонгук вздыхает и закатывает глаза от уровня драматизма.       — Не хочешь заехать ко мне? Посидим, поговорим, я тебе всё объясню, ты перестанешь злиться...       — Звучит, как план. Но завтра к первой паре.       — Когда это тебя останавливало?       — Хорошо, уговорил, — как-будто его действительно пришлось уговаривать. — Я как раз возвращаюсь от Наён, буду минут через пятнадцать.       — Давай, жду.       Чтобы скоротать время, Чонгук включает телевизор, но на происходящем на экране сосредоточиться не может. Эйфория плавно сходит на нет, обнажая ворох неуёмных мыслей. Взгляд падает на листок бумаги, лежащий поверх беспорядка из книг и тетрадей на кофейном столике. Он берет его в руки и словно в трансе нежно гладит кончиками пальцев графическое отражение парня, к которому его необъяснимо сильно тянет.       Опомнившись, Чонгук кладет «подарок» Юнги обратно и сильно зажмуривается. Но образ Тэхёна отпечатался на подкорке, въелся в кожу на внутренней стороне век и совершенно не собирается оставлять его в покое.       Он упирается локтями в колени и обхватывает голову руками. Телевизор лениво о чём-то бубнит, недостаточно громко, чтобы Чонгук мог разобрать слова за собственными мыслями. Его больше не тянет улыбаться, приятное облегчение развеялось, и стало нечем перекрывать уродливое копошение мыслей. Ещё и эти залегшие под переполненными грустью глазами круги. Действительно ли у Тэхёна всё в порядке, как он заявляет? Гадать бесполезно, но какие шансы узнать правду лично от первоисточника? Человеку не поставишь свою голову, и в его тоже не влезешь.       Он запускает пальцы в волосы, сжимая пряди влажных локонов и почти больно оттягивая, в попытке привести себя в чувства и отвлечься. А после прибавляет на телевизоре звук и плетется на кухню в поисках еды, хотя аппетита нет совершенно.       Больше никаких мыслей. Хватит.       Порыскав по шкафчикам, даже не стараясь уцепиться за что-то взглядом, и бесцельно постояв перед открытым холодильником пару минут, он раздраженно хлопает дверью, обреченно вздыхая. Ничего съестного сейчас, и правда, не полезло бы в горло. Зато пачка сигарет, одиноко дожидающаяся своего часа на чёрном мраморе кухонного гарнитура, выглядит вполне соблазнительно.       Чонгук ненавидит курить дома. Почти так же сильно, как ненавидит и саму эту квартиру. Точнее её пустые стены, отражающие бесконечно звенящим эхом тишину его оглушающих мыслей. Разве это «дом», если чувство покоя остаётся лишь несбывшейся мечтой, недосягаемой, но сокрушительно желанной?       Иногда он, как сейчас, всё-таки травит стены и поверхности из натурального камня и дерева едким дымом, как они травят его своим молчанием. Око за око. Хотя каждый раз ловит себя на мысли, что облегчения это вполне ожидаемо не приносит. Нашёлся тоже герой: мстит неодушевленным предметам за свои же слабости.       Чимин ожидаемо задерживается, и звонок в домофон раздается только около двух часов ночи, когда подперев ладонью голову, Чонгук без интереса бегал глазами между строк учебника по экономике предприятия. Беспросветная нудятина.       — Нет, ну ты представляешь, я отвлекся на телефон, а водитель увез меня на другой конец города, — он скидывает с себя обувь, размахивая руками в негодующем жесте. — Когда я заметил, что мы где-то не в том районе, уже хотел прощаться с жизнью, а он, оказалось, просто плохо меня расслышал, когда я менял адрес.       Чонгук на это лишь смеется.       — Зная тебя, предположу, что ты ему еще доплатил за «доставленные неудобства»?       — Я не... — Чимин, повесив пальто на вешалку, поворачивается к другу с укоризненным прищуром. — У тебя, я смотрю, настроение хорошее, раз ты издеваешься?       — Я не издеваюсь, просто говорю, какой ты хороший человек, — Чонгук вскидывает руки в примирительном жесте, но, не сдержавшись, заливается смехом, за что получает пинок, и они оба идут на кухню.       — Ты что курил в квартире? — неодобрительный вопрос явно вызван лишь раскрытой пачкой сигарет, случайно попавшейся на глаза.       — Не бубни, у меня отличная вентиляция, всё уже выветрилось.       — Выветрелись тут только твои мозги.       — Ауч, — Гук кладет руку на сердце, комично морщась от фантомной боли, — беру свои слова назад, ты ужасный человек.       — Как-нибудь переживу. А теперь жду подробных объяснений, — требует тот, усаживаясь за барную стойку.       — Я тоже, — Чонгук открывает навесной шкаф и достает бутылку красного полусладкого, снимает два бокала с подвесного держателя и ставит их на столешницу.       — Не понял?       — Всё стало слишком запутано с тех пор, как ты нас познакомил.       Он не называет имени умышленно. Страшно от того, какую силу оно над ним возымело. И вываливает на Чимина всё: с самой первой встречи до сегодняшнего вечера. Часто прикладывается к бокалу, много хмурится, безуспешно давит в себе неуместные улыбки и ярко жестикулирует.       Чимин его не прерывает, слушает, не сводя внимательного изучающего взгляда: он давно не видел Чонгука настолько живым в его эмоциях, и, по-хорошему, это должно радовать.       — И ты позвонил мне так поздно...потому что вы были вместе? — Если бы в мире существовала награда за догадливость, Чонгук бы без раздумий выдвинул в номинацию кандидатуру Пак Чимина, как самую что ни на есть подходящую.       — Да, — он в общих чертах описывает произошедшее, снова соскальзывая в недалекое прошлое и, возможно, повторяя некоторые моменты по несколько раз. Ему хочется, даже необходимо высказаться, чтобы кто-то, услышав рассказ, подтвердил, что он не сошёл с ума. Ну, или покрутил бы пальцем у виска, забивая последний гвоздь в крышку гроба его здравого рассудка.       — И поэтому ты такой дерганный, — подводит итог Чимин.       — Вроде того.       Невозможность контролировать свои мысли и тягу к человеку — вот, что раздражает.       — Скажи честно, тебе нравится Тэхён? — единственное, о чем он спрашивает в конце концов, когда Чонгук, протяжно выдохнув, на свет проверяет опустевшую бутылку.       — Чего? — опешив, он начинает безбожно краснеть под испытующим взглядом.       — Ну, мне-то можешь сказать, если...       — Давай поговорим об этом позже! — «Позже» в переводе с языка Чонгука значит никогда.       Отворачивается, направляясь к мусорке, чтобы срочно выкинуть пустую тару, в попытке скрыть смущение. И вообще, это просто алкоголь виноват: разгорячил кровь, оттого он и краснеет.       — Значит — да, — Чимин победоносно поднимает бокал, но тут же недовольно опускает его обратно, заметив, что тот пуст.       — Отстань, — Чонгук бубнит в ответ, пока выбирает еще одну бутылку вина. Спасение видится только в смене темы. — Как Наён?       — Отлично. Думаю, нам с ней стоит расстаться, — он произносит это абсолютно обыденным и равнодушным тоном, как бы между делом, будто рассказывает о том, как сходил в продуктовый магазин за покупками, а не говорит об окончании отношений длиной в два с половиной года.       — Что? Почему? Я думал, у вас все хорошо? — Чонгук возвращается и вновь усаживается на стул напротив друга, сканируя его ошарашенным взглядом. Подобные новости, ему кажется, дóлжно сообщать немного иначе.       — У нас всё идеально. Стерильно и бездушно, потому что мы давно друг друга не любим, я полагаю. Знаешь, мне кажется, мы никогда не ругаемся вовсе не из-за того, что между нами царит полное взаимопонимание, а потому что безразличны друг другу.       — Я...— слова разбегаются по углам захмелевшего сознания, и Чонгук, с распахнутыми, широкими как блюдца глазами, запинается, — удивлен, — и это мягко сказано.       Чимин никогда не жаловался на отношения, и, по правде говоря, Чонгук иногда даже завидовал тому, как у них все гладко. Хотя, если пару лет назад Чимин был готов прожужжать ему все уши о своей возлюбленной, то в последнее время Чон слышал о ней, лишь когда спрашивал сам, и только короткие, безынтересные, сухие ответы.       По объективным причинам он никогда не видел Наён лично, однако знал, что она недолюбливает друзей Чимина и не одобряет его выбор профессии. Ненавидит, что он осветляет волосы, его тактильность и громкий смех. И его цветастую куртку тоже ненавидит. Наверное, потому что никогда не любила его самого. Как он её впрочем?       Но вплоть до настоящего момента это всё почему-то казалось неважным. Стерпится — слюбится. Любишь — перетерпишь.       Но, может (только лишь может), когда любят — не аппелируют терпением? Быть может, любовь и есть в мелочах, в которых тебя принимают. И, возможно, как по капле собирается океан, по абсурдным и незначительным пустякам набирается огромная несовместимость. Постепенно и по столь мизерным фрагментам, что ты не замечаешь, в какой момент между тобой и твоим партнером выросла стена, которую не перепрыгнешь, не осадишь, через которую не докричишься и не дозовешься, которую бесполезно таранить и ещё бесполезнее разбирать.       Перспектива того, что всегда есть вероятность провести с человеком несколько лет, а потом понять, что вы так и остались незнакомцами, чужими друг другу людьми, — пугает. И удручает не на шутку. Разве это справедливо? «Это опыт», — скажут с заумным видом. Но кому нужен такой опыт, кто его просил, если всё, чего нам хочется — это любить и быть счастливыми, знать, что кому-то небезразлична твоя судьба, что он помнит дату твоего рождения и нелепую мелочь, о которой ты упомянул в разговоре сто лет назад? Мы мечтаем не об опыте. Наши желания куда проще, но в то же время значительно весомее.       — Я, признаться, тоже. Осознание пришло внезапно, но с каждым днем лишь крепчает.       — Как ты себя чувствуешь? — Чонгук протягивает руку и кладет её на плечо друга, ощутимо сжимая, как бы говоря «я рядом, всё будет в порядке».       — Хороший вопрос, следующий вопрос.       — Я серьезно.       — Всё нормально. Это жизнь, такое случается. Наверное, — немигающий задумчивый взгляд падает на собственные пальцы, сжимающие винный бокал.       — Ты ещё найдёшь своего человека.       — Я уже ни в чем не уверен. Ты вот веришь в любовь?       — Да...наверное.       Чонгук никогда не любил. Разве что своих друзей, ставших для него настоящей семьёй. Но ведь это совсем другое.       Иногда он сомневался, что вообще способен на столь глубокое и трепетное, нежное и тёплое, всеобъемлющее и жертвенное. Однако в том, что любовь живёт в этом забытом Богом мире, существует неосязаемой материей составляющей саму жизнь, сомнений не возникало. Напротив, он отчего-то в это свято верил.       — А я уже даже не знаю. Да и, может, нет на самом деле никакого «твоего человека». Может, люди просто придумали эту сказку, чтобы утешать себя.       — Напиши книгу об этом, — ёрничает Чонгук.       — Лучше я стану критиком и буду разносить в щепки чужие, написанные о любви, — он улыбается заговорщески, мастерски маскируя надломленность.       Нет, когда рушится один из столпов твоей жизни, невозможно остаться невозмутимым и продолжить крепко стоять на ногах не шелохнувшись, будто ничего не произошло, будто не тебя настигло землетрясение в десять баллов.       И почему мы так не любим говорить о своей боли? Ведь, по сути, именно это нам и необходимо. Проговорить, прочувствовать, прожить. Почему так страшно оказаться в глазах других людей, даже самых близких, обычным человеком? Нет, страшно взглянуть в таком свете самому на себя. Увидеть расцветающие ссадины, парочку ножевых, белёсые шрамы от совсем крохотный до широких, и, может, даже один разошедшийся от неаккуратного движения шов, только недавно наложенный неумелой рукой подручными средствами. Такой неидеальный, хрупкий, уязвимый. Из плоти и крови, а думал, что из вольфрама. Вот что страшно.       Но, как ни парадоксально, в этом и заключается главная сила. Это и значит быть человеком. Человечность — это бережный уход за каждой раной души и осознанное решение продолжать любить этот мир вопреки всему и несмотря ни на что.       — Люди будут тебя ненавидеть, — Чонгук смеется и думает о том, что из Чимина действительно получился бы тот ещё критик. Он умеет быть беспристрасным.       — Ну, ты то не будешь? — парень бьёт ладонью по столешнице в знак протеста и его немного ведёт в сторону. Спасибо, что не упал.       — Нужно еще выпить, — с этими словами Чонгук открывает новую бутылку и разливает вино, хотя уже пора бы остановиться.       — Как ты еще не спился? Кстати, знаешь любимую цитату Тэхёна? — Конечно, не знает, и почему они вообще снова вернулись к нему? — «У человека внутри дыра размером с Бога». Мне кажется, именно её ты и пытаешь заполнить, — он тычет указательным пальцем Чонгуку в грудь прямо в область сердца.       — Ты вообще-то сам со мной наравне пьешь, придурок, — Чонгук откидывает его руку и возмущенно пинает Чимина под столом, из-за чего чуть сам не падает со стула, потеряв равновесие.       — Поуважительней! Я всё ещё старше. И я как хороший друг, предупреждаю, — ощутимо заплетающимся языком проговаривает Чимин, — с пьяницей он точно никогда не будет.       Мозг уже заторможенно анализирует поступающую информацию, поэтому требуется некоторое время, чтобы до него дошел смысл последней фразы, заставив подобраться на стуле:       — Чего? Ты о чем вообще? Совсем рехнулся?       Чонгук внезапно громко икает и морщится от боли в грудине от резкого спазма.       Чимин смеется, измывается, не стесняясь.       — Я своего рода провидец.       — Идиот — вот ты кто, — а после добавляет едва различимо, — я ему не нравлюсь.       Он попросил в него не влюбляться. «А ещё он сказал, что думает обо мне», — спорит сам с собой. Где здесь правда? Где-то посередине? Или, наоборот, далеко за гранью? Тогда за какой из?       — Поживём увидим. По твоему рассказу, я бы не был столь уверен.       — У него были отношения с парнями? — Свой голос Чонгук слышит будто издалека.       Какие отношения? Что он вообще несёт? К чему этот вопрос? Чонгук ощущает стойкое желание зарядить самому себе по роже или хорошенько приложиться головой о стол пару раз, но пока сдерживается.       — По-моему, ты не тому человеку этот вопрос задаёшь, мне почем знать.       — Ладно, пользы от тебя, как от табуретки.       — Между прочим, весьма полезный в быту предмет.       Через пару-тройку сменившихся тем, не имевших особого значения, и ещё одну опустошенную бутылку, они заваливаются на диван. Чимин, подобрав под себя ноги, а Чонгук у него под боком, просто откинувшись спиной на мягкие подушки.       Друг светит в лицо ослепляющим синим светом телефона, что-то печатает.       Интересно, — рассуждает Чонгук, щурясь и даже не стараясь разобрать, что мелькает на мелком плывущем волнами экране, — не решил ли он бросить Наён через сообщения? И почему-то прыскает от смеха, хотя ничего забавного в этой ситуации нет.       Вот бы написать Тэхёну. Узнать, например, как он добрался до дома. Всё-таки закончить недосказанное предложение и поинтересоваться, как он себя чувствует.       Думает ли он о нём сейчас?       Ладонь звонко ударяет в лоб буквально на автомате, а Чимин на секунду отвлекаться, чтобы посмотреть на него как на полного идиота. Чонгук и сам вполне ощущает себя конченным придурком и снова смеется. Если Тэхён и думает сейчас о чём-то, касающемся Чонгука, то только о том, как он жалеет о каждом состоявшемся диалоге и о каждом сказанном слове. Вот это больше похоже на устоявшуюся реальность.       Он достает телефон из кармана домашних штанов и, не без труда фокусируя зрение, вбивает в поисковую строку цитату, которую услышал от Чимина. «Жан-Поль Сартр — французский философ-экзистенциалист» выдаёт ему статью поисковик. Экзистенциалист, значит. Чонгук закусывает губу, складывая в уме незамысловатый пазл, и шикает от неприятного ощущения: растерзал так растерзал.       Ему даже нравится по ничтожно мелким крупицам собирать картину личности Тэхёна. Тот ещё ребус. Есть в этом что-то сокровенное, что делает каждую деталь более значимой и наполняет её особым смыслом. Неисключенно, правда, что всё намного тревиальнее и Чонгук просто идиот и мазохист.       Он пробегает глазами по списку произведений автора, даёт себе задание зайти на днях в книжный магазин и откидывает телефон подальше.       А после очередного недовольного вздоха Чимина, вырывает прямо из рук и его мобильный, блокирует и отправляет в полет вслед за своим собственным. Тот не торопится рассыпаться в возмущениях и даже ничего не говорит, лишь поудобнее устраиваясь на своем месте. На большом экране люди пытаются отразить атаку пришельцев. Очень занимательно. Настолько, что Чонгук начинает клевать носом в чужое предплечье, пока Чимин не вырывает его из полудрёмы.       — Сделай потише, — он поднимается, пошатываясь, чтобы направиться в сторону ванной, но путается в ногах, спотыкается и больно ударяется об угол стола.       Несколько книг падает вслед за ним, зло хнычащим от резкой боли, на белый ковёр с длинным ворсом. Ругнувшись, Чимин всё же меняет позу имбриона на позу «демон сидящий». У его ног лежит набросок портрета, и он поднимает его практически машинально. Чонгук растерянно наблюдает за его движениями, глуша тугое раздражение в ожидании вопросов, на которые он даже не собирается придумывать вразумительных ответов. Даже в полумраке и даже в пьяной кондиции нет шансов, что Чимин не узнает изображенного простым карандашом человека.       — Это Тэхён? — он опирается одной рукой позади себя, а другую, пальцы которой сжимают край белого листа, поднимает выше уровня глаз.       — Ты, кажется, куда-то шёл, — Чонгук встает, возвышаясь хмурой тучей над осоловело щурящимся другом, и довольно грубо выхватывает рисунок. Всё этот чертов Мин Юнги виноват.       — Даже не буду спрашивать, — Чимин лишь жмет плечами, смешно округлив глаза, поднимается на ноги не с первой попытки и тратит пару секунд, чтобы вспомнить, куда вообще направлялся.       «И чего подорвался?» — думает Гук, оставшись один. Подумаешь, портрет. Велика важность! Ненамеренно он его хранит. Хотя, ладно, вполне себе намеренно, но что в этом такого? Не в рамочку же над кроватью повесил, в конце концов.       Он медленно собирает с пола разлетевшиеся тетради и парочку книг, под форзац одной из них прячет сложенный вдвое листок и сваливает всё обратно на стол бесформенной кипой. Завтра приберётся. Обязательно по-предметно разложит тетради и расставит книги на стеллаже в комнате. Но не сегодня, не сейчас.       Чимин возвращается, громко топая босыми ногами, и выглядит беззаботно, а, проходя мимо, не отказывает себе в удовольствии потрепать младшего по волосам. Ему, очевидно, и правда, до лампочки. «Это всё твои мысли. Всё в твоей голове» — собственный хлесткий голос припечатывает равнодушно и без снисхождения.       Как же хочется просто не думать.       Он чуть ли не заваливается сверху на растекшегося лужей по дивану друга, закидывает одну ногу ему на колени, не встретив возмущений, а голову укладывает на плече и прикрывает глаза. Голова кружится, а под закрытыми веками пляшут яркие разноцветные круги, словно в калейдоскопе. Хорошо, что они ничего не ели, иначе его бы уже вывернуло наизнанку на этой карусели. Хотя кого, он обманывает, если бы в желудке было хоть что-то напоминающее еду, его бы сейчас так не развозило.       Всё ещё вслушиваясь во встревоженные голоса актёров и антуражный шум, Чонгук ловит волну благодарности к человеку, который готов приехать к нему посреди ночи, слушать непонятный неструктурированный бред, а ещё всегда точно знает, когда не нужно задавать вопросов и какие темы лучше не поднимать. К человеку, который подставил плечо в буквальном смысле и у который не меняет позу, чтобы Чонгуку было удобно, хотя, очевидно, по тому как он пальцами сейчас разминает мышцы бедра, у него самого затекла нога.       — Люблю тебя, Чим, — он скидывает ногу и глубоко вздыхает, с кислородом разгоняя по венам едва различимый отголосок умиротворения.       Тот от неожиданности вздрагивает, хмурит брови и косится с подозрением.       — Что это на тебя нашло?       «Просто я в последнее время...чувствую», — мысленно отвечает Чонгук. Просто чувствую. Хотя бы что-то или вообще всё сразу, неважно. Главное, что в привычную пустоту бесцеремонно вклинилось что-то новое, с лихвой разбавляя её и дёгтем, и мёдом.       — Я тоже тебя люблю, — теплота и тяжесть руки, приобнимающей за плечи, вызывает искреннюю улыбку.       К пяти утра Чонгук засыпает на чужом плече в неудобной позе, так и не узнав, чем закончится фильм.       А ближе к обеду, когда они всё же просыпаются, не обремененные чувством вины за пропущенный учебный день, зато угнетенные похмельем и болью в мышцах, Тэхён звонит Чимину. Точнее наконец-то дозванивается.       Тот не успевает кинуть дежурное приветствие, когда начинает оправдываться. Вероятно, Тэхён не в духе.       — Да, меня сегодня не будет, я...— его обрывают на полуслове, и он резко замолкает. Услышать, что говорит голос в трубке не удается. — Чонгук? Нет, с ним всё в порядке, он со мной, а почему ты...       Видимо, скинул.       В повисшей тишине слышны десятки вопросов.       — Мне кажется, или на самом деле он позвонил, чтобы узнать, почему не пришёл ты, а не я? — Чимин, заспанный и помятый, смотрит на Чонгука с нескрываемым замешательством, откладывая телефон в сторону.       Ему не приходится объяснять, кто звонил.       Но вместо приятно отзывающегося внутри чувства, на сердце отчего-то, наоборот, тяжелеет.