Посмотри на меня

Старая кровать протяжно поскрипывала, как насухо взятая девственница, грозясь не выдержать два тяжёлых тела не в менее тяжёлом ритме. Балкон был приоткрыт, и в комнату вливался свежий летний воздух, замедляя помутнение рассудка от недавно выкуренных дешёвых сигарет, выпитого алкоголя и сексуального опьянения. Было так хорошо и противно на социальном дне. Где ничего не волнует, но в то же время абсолютно всё. Тело страдает — голова не думает. Но иногда в точности наоборот. Способы забыться не часть решения, они — часть проблемы. Холодные пальцы оглаживали бесформенное мужское тело: поднимались к нервно вздымающийся груди и опускались на слабо выраженную талию, не забывая поглаживать худые костяшки на бёдрах. Ци Жун, несмотря на свой возраст и сидячий образ жизни, был тощим. Мыщцы без жировой массы выглядили странно и пугающе, широкие, но худые плечи, тем более. Запястья будто вот-вот сломаются, пальцы, как у профессионального пианиста, но мужчина вряд ли знает даже ноты. Хуа Чэн часто ловил себя на мысли, что ему страшно смотреть на рёбра любовника. А, может быть, даже на тело. Причина почему он спит с Ци Жуном? Его схожесть с двоюродным братом. Ци Жун до рвоты ненавидел это. Ненавидел свои чувства, ведь Хуа Чэну хотелось срать на любовника, на всех и всё в целом, кроме своего любимого и дорогого сына важных шишок. Был готов ноги целовать за чистое существование и сравнивать с Богом, целовать землю, по которой прошёлся старший братец и много чего остального слащавого и безумного, одержимого. Но а за что собственно? За то, что каких-то двенадцать лет назад Се Лянь, будучи, блять, волонтёром, помог бедной семье в маленьком городке с ребёнком, которому поставили летальный диагноз без должного дорогого лечения. Он спас ему жизнь и к спасителю безусловно будут уникальные чувства, это факт и его отрицать нельзя, но... Почему всё именно так? Из небытия вырвала волна возбуждения, вызванная резким толчком внутрь. Мурашки пробежали по телу, ощущение мятной смазки в промежности приятно холодило и интриговало. Он плавился от пальцев, что изучали известное для себя тело, массировали жаждущую внимания простату и доставляли животное удовольствие, такое, что даже напившись до беспамятства, не получишь. Но, к сожалению, фаланги двигались недостаточно быстро. — Ты, блядский сукин сын, любишь же растягивать удовольствие! — А Хуа Чэн любит. Любит так же, как и его любовник обожает употреблять брань в неприличных количествах. — Да люблю. Твоё лицо тогда принимает интересные эмоции, — не секрет, что они ебутся чуть ли не исключительно только в позах, где было видно, так похожее на брата, лицо. От этого хотелось разрыдаться в подушку, но Ци Жун лишь натянул улыбку и поспешил вытянуть руку, чтобы обхватить потную спину и притянуть к себе её обладателя, на секунду засмотревшись на сексуальные очертания лица в полумраке; на экзотичную впадину в правой глазнице. — Заткнись, не хочу вспоминать, кого ты представляешь на моём месте, — не успев что-либо ответить, одноглазый мужчина был прижат и закован в объятья обкусанных губ. Долго не мешкая с простым поцелуем, они перешли в более глубокий — французский, с языком. Кроме худобы, мужчина обладал языком чуть длиннее обычного, к сожалению, не только в переносном смысле, а ещё и в прямом. Поцелуи выдавались необычайно тошнотворными и возбуждающими, но это немного мешало представлять на месте обычного человека наследника крупной компании. Мало шансов, что у него такой же длинный язык. Ну и хорошо. Хотя, блять, честно говоря, Ци Жун охуенно целуется и отсасывает. С этим не поспоришь. Откинув вновь лишние предрассудки, они вцепились и целовались, как в последний раз, прижимались к друг другу, как сумасшедшие, пропитываясь людской похотью до самого костного мозга. И плевать как это плохо. Плевать на грех. На грехи. Хуа Чэн подбирал под себя мужчину, разрывал поцелуй, спускался к ключицам, поднимался к острым ушам, облизывал, возвращался к губам, снова целовал, — ласкал запутавшегося в своих же чувствах одинокого человека. Ци Жун в свою очередь покорно прогибался, выгибался, — отвечал. Верно подставлял участки кожи и себя самого под сексуальную, нет, психологическую пытку, вскружившую не только налившийся кровью орган, но и зудящую от обиды, чувств сознание. Было настолько хорошо и нехорошо, что длинные ногти невольно царапали мускулистые плечи и не собирались отпускать, боясь потерять надолго. Навсегда. А терять было так сложно, ему не хотелось этого, как и чужой влюблённости в человека, что ничем и никогда не ответит. Что ждёт Се Ляня в будущем? Брак по расчёту! Ну почему Хуа Чэн этого не понимает и на что, блять, надеется?! Из глаз потекли слёзы, но кому какое дело отчего? От черезмерного удовольствия или скопившихся внутри невыговоренных слов? — Хуа, ну почему тебе... Мм-м! — Не успев сказать очередные искренние слова, которые при обычном состоянии невозможно произнести, как его заткнули любимые губы. Мужчина сдавленно и разочаровано промычал, с болью проглотив ком в горле. Его тело мелко задрожало и непонятно почему. Но для Хуа Чэна одна причина — пальцы, активно разрабатывающие анальные стенки. Ци Жун толкался навстречу, вскидывая голову и неудовлетворённо обхватывая бёдра своими ногами. Хотелось быть вдолбленным в эту кровать, грубо выебанными, чтобы на следующий день всё тело давало напоминание о вчерашнем сексе. А засосы и укусы приходилось бы замазывать тоналкой, а Хуа Чэн был бы всё-таким же холодным, непонятным и отстранённым. Но ещё больше хотелось признаться в чувствах: быть любимым, понятым, прижатым к груди холодным вечером возле батареи, и чтобы на ухо шептали все самые нежные, приятные слова на всём белом свете. Чтобы его любили, лелеяли, жалели, заботились и прощали почти всё. Чтобы его любил именно этот человек. Неужели он так много просит? Почему любят другого человека, не совсем заслужившего такого отношения?! Брат, конечно, хороший человек и такого заслуживает, просто было до чёртиков завидно. Ему не давали нормально вздохнуть и выдохнуть, а как только дали — Ци Жун издал нечленораздельно слёзное мычание, захлёбываясь в слюнях, соплях и слезах. Это испугало не то что Хуа Чэн, а самого мужчину, которому захотелось спрятать раскрасневшиеся лицо под подушкой или за рукой. Мальчишкой, что впервые испытал возбуждение в виде завязавшегося кома в животе или увидел каким образом появился на свет, он давно не был, но ощущал крайне похожие чувства и даже больше. — Всё нормально? — Называть Хуа Чэна полностью безэмоциональным, без каких-либо чувств к любовнику — ошибка, иначе бы они просто не протянули, кажется, почти год, чуть ли не ежедневно проводя с друг другом время. — Да. Ебёт...? — Это прозвучало и выглядило жалко, смешно — чуть ли не рыдающий Ци Жун вновь надевает маску самой непреклонности и отказывается от ласки, помощи. Было хорошо заметно, как бегают его мутные глаза — боятся посмотреть в чужой, но отвести взгляд — признать себя слабым. Через кричащие чувства, усталость притворяться сильным и боль, он смотрел в любимый единственный глаз и искренне не понимал, что видит в нём. И дело не в полумраке. Даже если увидит любовь, примет ли её? Тем не менее, не обращая внимания на дерзкий ответ, Хуа Чэн одобрительно хмыкнул и продолжил двигать пальцами, разгоняя кровь по мыщцам, желание по телу. Мужчина снизу вновь завёлся: вцепился в чужую спину, а после, не выдержав возбуждения, спустил руки и подобрал в ладони холодную простынь; закинул голову, открывая прекрасный вид на кадык, ногами ещё сильнее обхватив любовника и прижав к себе. Хуа Чэн иногда вынимал пальцы, а затем, ехидно улыбнувшись, начинал мучительно потирать кольцо анальных мыщц, играть с мошонкой или вовсе переключать внимание на полувставший член, играясь с Ци Жуном. Тот же, в свою очередь, мучительно вздыхал, покрывался мурашками от предвкушения и жалобно скулил, закусывая губы. Страшно было представлять во что превратились волосы, пока мужчина не мог найти покоя и тёрся головой о перьевую подушку. Даже от части жаль, что позы для секса они больше предпочитают с открытым лицом. Густые, тёмно-каштановые волосы, что обычно заплетены в объёмную косу, было бы удобно брать, накручивать на руку, а затем брать и их обладателя. — Хуа-Хуа... — Звал жалобно, умолял, извивался от нехватки прикосновений и жажды секса. — Поцелуй меня, — и мужчина целует, вновь вставляя пальцы на всю длину. Ци Жун, распахнув глада от неожиданности, мычит во влажный рот и рефлекторно сжимается возле фаланг, что только сейчас решили его не щадить. В такой неудобный момент. Настоящий, блять, садизм. От раздражения пальцы впились в постель и веки свело к переносице. Он мстительно начал пытаться кусать чужие губы, но таким образом, к большому сожалению, вывести одноглазого из себя не получится, надо что-то более действенное. Одна нога перестала обвивать грубое тело и внутренняя сторона бедра попыталась прикоснуться до вставшего члена — бесполезно. Закатив глаза, он поджал под бедро ступню и ловко ткнул коленом в область паха. Хуа Чэн вздрогнул и, неосознанно отлепившись от грязного удовольствия, протяжно простонал. Его рука схватилась за белую простынь, а другая, что разрабатывала анус, взялась за то бёдро, решившиеся выбить мужчину из тонуса. Ци Жун, решивший не медлить, быстро взял от ситуации выгоду для себя. Он выбрался из-под тяжёлого Хуа Чэна, схватил его горячие руки, поднялся и, приложив немного усилий, поменял тела местами. Так, чтобы он находился сверху, Хуа Чэн — снизу. — Что ты творишь? — Он нахмурил густые брови и скептично уставился, сжав челюсти, на мужчину, который предпринял попытку усесться на возбуждённый член. — Мотивирую тебя к действиям, вот что! — Хуа Чэн хмыкнул. Было смешно не от действий любовника, а от понимания, что тот знает к чему обычно приводят самовольности в постели. Ци Жун обхватил влажный и аппетитный орган, помассировал розовую головку и синие вены, устроился на бёдрах, упираясь острыми коленями в кровать; и было хотел насадиться, даже облизнул не от помады красные губы и закатил выразительные глаза, но не тут-то было — теперь уже его руки были перехвачены за тонкие запястья и худощавое тело вновь оказалось подмято под другое. Мужчина зашипел и заёрзал — его запястья были сжаты так сильно, что вызвали стон больного удовольствия и кости, казалось, сейчас сломаются. Он не слабак и тем более способен постоять за себя, но с Чэном это было так бессмысленно, особенно заранее зная, на что можно нарываешься. Особенно, когда было желание, чтобы тебя вот так брали, принуждали, устанавливали границы, за которые перейти — быть наказаным. Но тем не менее, детский проказ подтолкнул к желанным действиям, какими бы они ни были. Хуа Чэн взял флакон с тумбочки, где что только не находилось, начиная расчёской, заканчивая бутылкой с виски, и снова вылил себе на пальцы некоторое количество холодной смазки. Небрежно мазнув разработанные мыщцы пальцами, он схватил Ци Жуна за бёдра, которых, в прочем, не было, и приподнёс к себе, заставив одними лишь острыми лопатками упираться в кровать и чувствовать себя некомфортно, находясь от части на весу. Самому же Хуа Чэну пришлось вновь неприятно продавить матрас коленями, с болью вспоминая, как они могут затечь и в дальнейшем ныть. Но всякие неудобства потеряли значения, когда мужчина без предупреждения толкнулся наполовину, а то и больше, внутрь. Конечно Ци жун понимал что его ждёт в данный момент, но чтобы так грубо и неожиданно — нет. Из глаз вылетели искры, он прогнулся в спине практически до хруста, прикусил себе язык и сильнее сжал икрами ноги любовника. Было, блять, больно! И не так больно, что сначала поболит, а потом станет приятно — да нет, нихуя же! Было больно-больно-больно и в дальнейшем тоже будет. Это вам, сука, не поцеловаться. Анальный секс в принципе болезненный, не говоря о небрежном отношении, ведь матушка-природа и не думала, что в жопу хуи вставлять будут! Суровая пидорская жизнь. Как бы там ни было, возможности размышлять о таком сейчас нет, да и зачем? Хуа Чэн впился в талию так, чтобы после ночи обязательно остались нездоровые следы и вошёл в горячий анал наконец уже полностью, заставив не думать в принципе. Он сразу почувствовал, как пульсирует промежность, как его сжимают, обвивая орган и доставляя изысканное удовольствие. — Гандон! Ты гандон забыл, идиоти...на!! — Под конец в мужчину снова толкнулись и вызвали небольшой спазм по всему телу, вынуждая заткнуться и без лишней болтовни принимать член внутрь, иначе только хуже будет. Зная Чэна, можно легко предположить, что он специально решил не надевать защиту. Ци Жун чувствовал себя отвратительно: зад приятно саднило, пульс раздавался в голове, потная грудь нервно вздымалась в попытках отдышаться, но ничего толкового не выходило, ведь он, то и дело срывался на полукрики, слёзные стоны, мольбы на одном дыхании и прочее-прочее. Через короткое время его и вовсе схватили за горло, нажав на выпирающий кадык и перекрывая доступ к кислороду, но так, чтобы невозможно было потерять сознание и мужчина оставался при себе. Мучительно, но такие фетиши были у них обоих, может, единственное, в чём у них не возникали разногласия. Один из способов почувствовать себя действительно живым. — Да-да!! Мхм...! Прош-шу! Жёстче-е...!! — Несмотря на весь перечисленный дискомфорт и всякое остальное, любителем нежного секса Ци Жун не являлся и вряд ли когда-нибудь будет. В животе скручивался узел неповторимого удовольствия, налившийся кровью член приобрёл более приятный вид, а всё тело дрожало и периодично покрывалось мурашками. Именно сейчас, никак не до этого, его член поднялся и сочился предъэкумулятом, небрежно виляя и подёргиваясь от активных толчков. Именно сейчас ему до безумия хочется кончить, именно сейчас он не думает ни о чём постороннем. Временный эффект, но ведь такой охуенный. Хуа Чэн брал его, подминал под себя, заставив откинуть всё лишние, наслаждаться происходящим; а сам прикрывал единственный глаз, закусывал губы, издавая сдавленные стоны, что сливались в унисон и разносились по комнате. Член ныл от недостатка внимания, эта поза по-своему прекрасна, особенно когда есть возможность вот так позволять себя втрахивать в скомканную постель, но угол проникновения не задевает простату, что обидно. Без дополнительной стимуляции не кончить, поэтому рука, что сильно тряслась впоследствии сжатого горла, потянулась к паху — моментально по бледному бедру прошёлся звонкий шлепок и мужчина испуганно, сдавленно прикрикнул. Горло наконец отпустили. Он прошипел и закашлял, чувствуя, как загорается оставленный след, а после сладко простонал и изящно выгнулся в пояснице. Рука, что недавно грубо шлёпнула и запретила самовольничать, сейчас быстро надрачивала, стимулируя орган к долгожданной разрядки. Жестокая ласка — идеальное описание Хуа Чэна в сексе, может, и в повседневной жизни. Он мог бы спокойно позволить кончить только после собственного оргазма, но предпочёл довести Ци Жуна сейчас. Что на уме у одноглазого — загадка. Он излился себе на живот и громко простонал охрипшим голосом, кое-где мышцы неприятно сцепило, вызывая не менее приятные судороги. В глазах всё отвратительно потемнело и начало плыть, то, какие звуки он издавал и что делал, Ци Жун не представлял, борясь с головокружением и подступающей тошнотой. Хуа Чэн что-то говорил, вроде даже прослеживались такие желанные волнительные нотки, но эти слова лишь раздавались мрачным эхом в голове. По-своему приятное чувство, доставляющие экзотично удовольствие. В него, кажется, ещё пару раз резво толкнулся мужчина, а после вышел. Послышалось чужое замешательство в виде обрывистых звуков вокруг, спустя небольшое время, они и вовсе полностью затихли. Как вдруг до его губ что-то прикоснулось, Ци Жун рефлекторно их приоткрыл, высунув язык, и сразу же поперхнулся, подавившись ледяной водой. Мужчина приподнялся на логтях, кашляя и чувствуя, как по подбородку стекали капли и впоследствии опускались на горячую грудь — по телу пробежались мурашки. Чужой язык, словно недотрога, незаметно притронулся до синяка на шее и аккуратно слизал испарину. Любовник дурачился, это не могло не вызвать смешка и натянутых уголок губ, напоминающих кривую улыбку. Ци Жун вновь двинулся на логтях, отчего поясница и разработанные анальные стенки раздражающе заныли. Но это ладно, чего стоило лицо мужчины, когда тот ощутил под собою влагу и вытекающую сперму между ягодиц. — А кончать в меня было необязательно, — он немного помолчал, восстанавливая дыхание и приходя в себя после секса. — Ну можно же было удостоиться взять презерватив, придурок, мне теперь идти мыться. — Если что я тебя донесу и отмою, — чёрт, забота подкупала не злиться и остыть. Но кроме того, такое вызывало чувство собственной беспомощности и унижения. Ци жун что, дойти и отмыть сперму в анале не сможет? До него донёсся сигаретный дым и глаза обратились на подтянутую фигуру. Хуа Чэн сидел на краю кровати, не так далеко от зелёноглазого мужчины, и выкуривал сигарету, свободной рукой поддерживая пепельницу, созданную в домашних условиях из-под консервной банки. На него падал слабый уличный свет от фонарей, оглаживая потные мыщцы и предоставляя возможность в очередной раз насладиться чужой красотой: сгорбленные плечи, вытянутое тело, точеные формы лица, угольные волосы и один глаз с впавшим веком. В обычной жизни любовник носит тёмную качественную повязку, но сейчас, в таких имтивных обстоятельствах, нет нужды. А этот момент, почему-то, особенно ощущался откровенным; словно первое признание на прогулке в парке, первый поцелуй в подъезде ночью или первый секс под сопливую мелодраму. Ци Жун подобрался ближе, игнорируя раздражающую влажность между ног, и присел рядом, положив руку с длинными ногтями на скулу и придвинув лицо к себе, он заглянул в одинокий глаз. Другая рука легла на руку с тату, наличие которой заставляло желать плеваться кровью. Само тату прекрасное, но не тот, кому посвящено, не то, что написано в этих неразборчивых и поплывших буквах. В приступе ревности, он сжал затутаированную кожу, ощущая мыщцы и кости под ней, и с особой жадностью, ревностью впился в губы, вкушая сигаретный дым. Хуа Чэн вытянул руку, чтобы пепел не попал на постель и принялся лениво отвечать, не в силах притянуть или оттолкнуть. Раздавались причмокивания и мычание, они не торопились и не пытались перехватить контроль друг у друга, поцелуй выходил размеренным. Ци Жун вёл — Хуа Чэн отвечал. Спустя время, пришлось отлипнуть от сладких губ. Он взял сигарету, зажигалку — закурил, разместившись неподалёку от задумчиво выглядящего любовника. После секса накрывала меланхолия: было холодно и дело вовсе не в приоткрытом балконе, никотин, кажется, не успокаивал, а лишь больше вызывал чувство тревоги; тишина сводила с ума, но развеять её мужчина не решался. Ну почему всё так? Вопрос, с которого началось самое интересное сексе — им же закончилось.