Покинувший отражение

Шёл дождь — ещё не тёплый, но уже ощутимо весенний, размачивая собой остатки сугробов. В окна задувал свежий ветер, принося с собой запах прошлогодней травы и гнили прилива. Весна наступала своими мокрыми сапогами на горло каждому, кому не повезло оказаться в такую погоду на улице. Даже Катамаранов старался лишний раз не совершать добрые дела, передвигаясь по городу, обменивая свободу на блага тёплой квартиры.

А Жилину почему-то нравилось.

Он устал от тяжёлой зимней шинели, от шапки и вечно мёрзнущего носа, от хождения по снегу и затхлого воздуха кабинетов. Его тянуло на свободу, переставшую быть пугающей, но за такое рвение он не получал ничего, кроме несильных подзатыльников и чашки чая — дабы не простудиться. Только после странного чая, взятого, скорее всего, у Гвидона, Жилина тянуло посмотреть на умирающую зиму собственными глазами только сильнее. У него было стойкое предчувствие того, что когда дождь закончится, то он обязательно сделает что-то важное, но не понимал, что именно.

* * *

«А вы когда-нибудь видели, как человека атакует ворона?» — слова, с которых почему-то начинались пары по экологическому праву, когда Жилин ещё учился. Он ни разу в жизни не наблюдал такого явления, как и смысла в изучении экологического права, учитывая, как в Катамарановске фонило радиацией, но в один выходной день всё же стал свидетелем: огромный, бородатый ворон залетел в окно и начал яростно клевать Игоря. Ворон был старый и слепой, но умел недурственно выражаться матом, которым и крыл Игоря до тех самых пор, пока тот не накормил птицу мясом и не вышел из дома прочь — его таким образом звал к себе Гвидон. Жилин остался наедине с собой, решая, что полезного сделать в свой выходной: приготовить ужин или пересадить цветы, но погода решила за него раньше. Стоило дождю кончится, как в голову полезли давние воспоминания, те самые, которые должны были быть вспомненными ещё в избе Гвидона, но удачно отложились на десерт. Жилин вышел на балкон, закурил, оглядывая город с высоты девятого этажа. Пахло сыростью и табаком, солнце едва выглядывало из-за дождевых туч. Такая же погода была в тот самый день.

Тот самый день

* * *

— Тоже мне, ёбаный великий начальник, фашист-паскуда! Ему надо — он пусть и переделывает! — Жилин был уже на грани истерики, чувствовал, как руки немеют, как голова сама по себе запрокидывается назад. С тех самых пор, как он стал майором, оперативная работа почти полностью канула в лету, оставив только бесконечную бумажную волокиту и разбирательства с подчинёнными, которых становилось всё больше. К горлу подступал противный, колючий ком. Челюсть противно ныла после потери очередного маляра, раненая десна наполняла рот кровью, которую врач не разрешал сплёвывать. Пенистая, красноватая слюна стекает по губам, когда раздаётся первый тяжёлый вдох, а за ним — всхлип. Жилину казалось, что его худшие дни окажутся позади, на тех самых улицах и в тех самых неблагополучных квартирах, которые он покинул навсегда. Он наивно надеялся, что станет чуть более счастлив, когда будет посажен в тёплый кабинет и получит больше полномочий. В конечном итоге, всё, что было получено — крики, невероятное количество криков, бессмысленных отчётов, тяжёлых папок с бумагами, что прилетали прямо по лицу, нескончаемые ночные смены и дело о каннибалах, оставшееся висеть на шее мёртвым грузом. Зависимость от порошков уже переставала быть смешной: теперь новая доза нужна была не для того, чтобы перевыполнить план, а чтобы не запороть его на корню. Этому ночному кошмару наяву не было видно ни конца, ни края. Жилин захлёбывался в собственной крови и слезах, но намного больше — в собственном стыде, в то время как Олег молча сидел рядом. Толку от него не было никакого, а вся его моральная поддержка сводилась к очередному предложению чего-нибудь употребить или подраться в тренажёрном зале. Жилин устал драться. Ему казалось, что на нём не осталось ни одного живого места — после того, как их обоих что-то укусило и драки стали методом общения. Холодная безынициативность Олега бесила тогдашнего майора настолько, что в какой-то момент Жилин начал лупить друга по-настоящему, от всей души и со всей злостью, получая соответствующие ответы. Олег был холоден даже сейчас: кокаин с мефедроном попеременно сжирали его и так скудный эмоциональный диапазон. — Олег, что ты смотришь?! Хоть сказал что-нибудь, сука! — Что мне сказать? Антипов такой. Он работает так, его не переделать. Ты ничего не можешь сделать. — Могу. Могу, слышишь меня?! Я уволюсь. Мне это уже надоело. Сигарета зажглась и тряслась в унисон беспокойным рукам. Это был первый раз, когда Жилин заговорил про увольнение всерьёз. — Не сможешь. Он не отпускает своих подопечных. — Зачем он меня держит, раз я такой дебил?! А тебя? Олег, давай уволимся вместе. Ты же тоже хочешь, я знаю. Против двоих он не попрёт. — Не знаю. Не уверен. — В чём ты не уверен? Докуривай, пойдём к нему. Паразит, блядь! Полковник загадочно улыбался в седые усы от таких планов своих подчинённых. В его глазах сверкало что-то недоброе, хотя говорил он вполне ровно: — А мне сотрудников где брать? Ваше право, мальчики, уходите. Только между собой договоритесь, кому уйти нужнее. А как решите, так и приносите заявление. Кто первый принесёт — тот и свободен, как птица! Олегу пришлось выталкивать остолбеневшего в негодовании Жилина из кабинета. Было сложно сказать, что думал по поводу такого ультиматума Олег, но Жилин, казалось, горел заживо. Разбитый на тысячу частей, он в очередной раз ехал не к себе домой, а в нехорошую квартиру — гасить в себе всё, что можно было погасить. Гасить не получалось: Жилин не расслаблялся после очередной дорожки, а становился только более дёрганным. А Олег молчит, как партизан — что по дороге домой, что после принятого грамма, чем действовал Жилину на нервы, и без того больные. — Ты же понимаешь, что я не шучу? Я уволюсь. — Уставший от тишины и переизбытка внутреннего возмущения, Жилин заговорил первым. — С чего бы это? — С того, что я этого хотел, пока ты голову в жопу прятал! — Тебе нельзя уходить, — глаза Олега были широко распахнуты. Он изо всех своих сил старался изобразить безразличие, — ты лучший профессионал, чем я. Тебя не заменить. Слышал, какая у нас проблема с майорами? — А меня эти проблемы каким боком трогать должны?! Если я больше не могу, то я так и говорю: не могу! — Подумай ещё раз. — Зачем ты меня отговариваешь? — Не хочу, чтобы ты допустил ошибку. — Знаешь, когда я допустил ошибку?! Когда с тобой, козлом, познакомился! С одной стороны, Жилину хотелось поскорее вернуться к себе домой и больше никогда не видеть эту нехорошую квартиру с липким полом и бутылками вдоль стен, а с другой — туда от чего-то хотелось вернуться не обнюханным, без отходняков, без похмелья и с чистой головой. Хотелось, чтобы она не пустовала, как бывает слишком часто, а чтобы там непременно ждал Игорь — такой же трезвый и спокойный. Чтобы кончились взаимные обвинения во всём подряд и бесконечные выяснения отношений: кто больше употребляет, кто реже появляется дома, кому больше всё равно на отношения и кто сильнее виноват. И чтобы можно было, как раньше, сидеть на кухне и смеяться обо всём подряд. Чтобы, в конце концов, вообще появилось желание смеяться. В какой-то молчаливый момент Жилину стало тошно — не метафорично. Слишком много было снюхано за сегодняшний день, от чего начинало трусить. За минувшие три дня это был третий раз. Из носа потекла тонкая струйка крови, бросило в холодный пот. Захотелось бросить. Очень сильно и прямо сейчас, навсегда забыть о том, что может делать с человеком порошок. Жилин пригубил водки прямо из бутылки — чтобы уснуть хотя бы на пару часов — и это тоже захотел бросить, или хотя бы научиться пить, чтобы алкоголь приносил что-то кроме бесконечной головной боли и сухости во рту. И он бросит, обязательно, прямо завтра, после того, как уволится. Встанет рано и поедет, ни слова не сказав Олегу, и забудет всё, как страшный сон. План звучал надёжно, как швейцарские часы, с которыми, однако, забыл сверится Олег.

* * *

Нет, не тот день. В тот день было отвратительно солнечно.

Эту супер-историю рассказала вчера

По большому секрету подруга на after-party

Ещё раз подтверждается, что любовь не игра А серьёзный вопрос

Жилин проснулся с тяжелой головой под звуки не выключенного телевизора. Внутренний огонёк, который обычно заставляет людей вставать с постели, потух. Была только мысль: мысль о том, что ноги не упираются Олегу под рёбра.

Это случилось ровно в 3:17 ночи

Я, как всегда, одна смотрела телевизор

— Олег… — Жилин звал едва слышно, сохраняя надежду на то, что друг отошёл либо на кухню, либо в уборную, — Олег!

Час просидела молча, два просидела молча

Но Олега нигде не было, как и его раздолбанной машины под окном. И входная дверь — закрыта на ключ. — Вот сука!

А потом сама себе молча задала вопрос

Где ты, с кем ты без меня по свету бродишь И почему я вечно жду тебя, как кошка

Нечеловеческая злость захлестнула с головой, вот только не было сил на её реализацию. Зато был кокаин.

Вроде бы рядом ходим каждый своей дорожкой

Так скажи — чего я жду и зачем ты мне такой?

Приняв в себя большую дозу — слишком большую для одного раза — Жилин принялся вызывать такси и ломать дверь плечом. Нужно было заканчивать этот едва начавшийся цирк. Нужно было быть весьма убедительным в случае, если Олег, воспользовавшись едва приоткрывшимся окном возможностей тут же сунул в него палку и поехал писать заявление, наплевав на желания друга. Миновав проходную, миновав отдел кадров, написав на первом попавшемся листке слова, давно крутившиеся в голове, без единой лишней мысли, кроме как мысли о предстоящем катарсисе, Жилин, как паровоз, направлялся прямиком на третий этаж — в полковничий кабинет. Без стука, закрывая за собой дверь хлопком, он вошёл, не помня себя. — Я увольняюсь. В ответ — только глаза, широко раскрытые в испуге. Жилин не понимал тогда, но ясно понимал в ретроспективе, что это был первый раз, когда начальство не на шутку его испугалось. — Подписывай! Заявление опускается на стол одновременно со стуком ладони. Для чего было так шуметь среди дня — неясно, но Жилину не до ясности. — Серёжа, успокойся. Понимаешь, Олег написал заявление первым… — Ты бы знал, как мне похуй на Олега. Глаза со слишком расширенными зрачками изнутри светились чем-то инфернальным. Взглянув со стороны, можно было точно сказать, что разговаривал в то время совершенно не Жилин — всё, что он делал, было не в его манере. — Серёжа, да ты охуел. — И ты даже не представляешь, насколько. — Он стучал пальцем по массиву стола с такой силой, что вдоль ногтя пошла трещина, оставшаяся незамеченной. — Это я хотел уволиться. И хочу! Потому что мне это всё надоело, и работа эта, и твои конкурсы раз в полминуты. Я считаю до десяти, а потом начинаю стрелять. Жилин достал пистолет не из кобуры — прямо из кармана, слишком резво и уверенно. — Один. В темноте зрачка зияла пустота. Заглянув через них в черепную коробку майора нельзя было увидеть ничего хорошего. — Два. Жилин врёт очень часто и очень хорошо, и Николай Васильевич к этому привык. — Три. Но сейчас он не похож на человека, который врёт. Сейчас он вряд ли отдаёт себе отчёт в том, что делает — он действительно не отдаёт себе отчёт. — Десять. Первая пуля просвистела в паре сантиметров от седого виска. — У меня ещё остались цифры. Или тебя нужно замотивировать? У меня и пули остались! Пока трясущиеся руки старого человека ставили кривую подпись на пожёванном листе, Жилин не опускал пистолета. Жилин улыбался, с каждой секундой всё ярче и кровожаднее, смеялся от всей души — злобно, довольно и громко. Он свободен — пусть и таким образом, но свободен. Свобода проникает в каждую клетку и пьянит сильнее вина. Свобода льётся через край, когда окрылённый, совершенно расфокусированный Жилин выходит из начальственного кабинета и бежит, пошатываясь, размахивая заявлением. И падает на пол, зацепившись ногой о другую ногу, больно прикладываясь затылком. Но ни темнота в глазах, ни струйка крови, всё чаще и чаще бегущая из носа не могут стереть улыбку с измученного лица.

* * *

После этого Жилин поверил в то, что может изменить свою жизнь сам, да что уж там говорить — даже Игорь поверил в то, что теперь у них всё будет по-человечески. Видимо, на него так повлияли широкие жесты самого Жилина: сам нашёл убитого скипидаром и горем Катамаранова в лесу, притащив трижды замёрзшие розы, долго-долго размахивал копией заявления и рассказывал сладкие сказки о том, как теперь всё изменится. И всё действительно изменилось, через три дня мнимой идиллии. Вот тогда-то погода и была прямо как сейчас, когда Жилин стоял на балконе и мечтательно наблюдал за облаками. Ему захотелось посетить то самое место, где всё и произошло — проклятый мост над безымянной рекой. Не отрываясь от воспоминаний, он медленно собрался, сел за руль и поехал, не сообщив никому ни про поездку, ни тем более про её цель.

* * *

Игорь проснулся от шума, наполнившего квартиру. Как выяснилось практически сразу, источником шума был Жилин, раздражённо одевающийся, не забывая при этом разносить всё вокруг. Для человека, настолько резкого бросившего употребление, он был на удивление резвым. — Чё шумим?! — Надо, вот и шумим! Олег хочет поговорить. Одумался, наверное, извиняться будет… Ну, пусть попробует. Пусть только попробует сказать мне что-то, я его, паскуду, пристрелю! Жилин скалился, как цепной пёс, глядя прямиком в пустоту, широко раскрыв глаза. Осечка: для человека, не бросившего употреблять, он был вполне нормальным. — И куда ты? — На мост. Не смотри так, всё будет хорошо. Поговорим, поорём и разойдёмся, господи! — Ага, поговорите. — Не начинай! — Это ты начинаешь! Всё было по-старому: и крики, и взаимные обвинения в неправильной жизни, в употреблении, в наплевательском отношении — такие диалоги можно было записывать на диктофон и включать по требованию, чтобы не тратить силы голоса. — … меня твой Олег уже заебал. И работа твоя. Поработать, обдолбаться и пиздить друг друга в мясо — вот и вся твоя жизнь. — Мы хотя бы не валяемся бухими в лесу, как ты! И после работы я всегда прихожу домой, в отличие от тебя. На той неделе, помнишь? Ты где шлялся?! Почему я тебе не предъявляю?! — Потому что тебе похуй. Ты же на работе! Сами не понимая, ради чего, они продолжали выдавать одно и то же по десятому кругу ровно до тех пор, пока Игорь не решился сломать колесо: — Я с тобой поеду. В машине посижу, посмотрю, как вы орёте. — Не надо! Мы разберёмся сами! — А если он тоже захочет тебя пристрелить? — Не выдумывай. Олег? У него кишка тонка. — Я еду с тобой. — Никуда ты не едешь! — Значит, ты тоже не едешь! Игорь умел влиять на судьбы сотен людей одним неловким движением ключа на тринадцать. Игорь мог перевезти душу умершего человека обратно в мир живых, используя одну только лодку. Игорь мог припугнуть и Бога, и Дьявола своим оскалом, Игорь мог сделать всё, что угодно — но не мог справиться с Жилиным. Он не мог ни переубедить его, ни даже физически заставить остаться. Каждая такая попытка давала ровно обратный результат, как и тогда: Жилин хлопнул дверью и ушёл. — Мудак, блядь. Мудак, конченный. Так уж повелось, что когда один уходил, то другой никогда не пытался вернуть. Они знали: всё равно найдутся, всё равно встретятся и помирятся, но в тот казуистический день произошло не менее казуистическое изменение в этой схеме. Игорь отправился следом. Гадкое, страшное чувство чего-то неизбежного толкало его на улицу, заставляло двигаться по направлению к мосту, что не оказалось напрасным. Жилин уже был там, вальяжно навалившись на ограду. С такого приличного расстояния не было слышно, о чём он говорит, но по одной только позе и манере двигать руками стало ясно, что он качает права. Олег стоял прямо перед ним, ни жив, ни мёртв, зажатый и напряжённый; было не понятно, чего он хочет больше — провалиться сквозь землю или взорваться. Зато было понятно, что ничем хорошим эта встреча точно не может закончится. Поправив каску, Игорь спустился под мост — раз он не мог чего-то предотвратить, значит был обязан разбираться с последствиями. Жилин не заметил ни присутствия свидетеля, ни его бесшумного ухода. Жилин мало чего замечал — был слишком увлечён злостью: — Ты понимаешь, что ты меня кинул?! И ради чего? — Я хотел уйти. — После того, как я захотел! — Ты открыл мне глаза. — Молись, чтобы я тебе их сейчас не закрыл! Зачем позвал меня? — Поговорить. — Олег мялся хуже обычного. В его чёрных глазах, лишённых всяких чувств, промелькнул страх. — Про начальство. — Бывшее начальство. — Ну, да. Ты… Я не могу поверить, что ты хотел его застрелить. — Хотел. А знаешь, почему я был на это готов?! — Жилин перешёл на такой крик, что распугал мирно отдыхающих чаек. — Потому что я знаю, чего хочу, и глаза у меня всегда открыты! Есть цель — нет препятствий, или нам не так говорили?! — Так. Олег вынул пистолет быстро, без лишних движений, как умел. — У меня есть цель. Жилин застыл с непередаваемым выражением лица, ведь лицо не могло передать ту смесь злости и недоумения, что бурлила с каждой секундой всё сильнее. — То есть, тебе мало того, что ты крыса? Кинул меня, а теперь убить хочешь? — Не хочу. Лицо Олега нервно дёргалось в скорбной гримасе, и было очень сложно понять, к чему же можно приложить эту скорбь. — Не хочет он. Олег, почему ты думаешь, что я должен делать всю твою работу за тебя? Ну, хорошо. Хорошо! Давай я сам себя застрелю, чтобы ты не напрягался. Хочешь?! — Жилин приставил свой револьвер на девять пуль к виску, опасно встав на ограду. — Ты же знаешь, я выстрелю. Только попроси! — Не надо. — Почему это?! — Потому что… Олег запнулся. Он хотел сказать что-то, что волновало его, заставляя несчастный пистолет в руках дрожать. — Договаривай! Олег нервно сглотнул. — Потому что может остаться только один! Он сам тебе об этом говорил! — Ну так я сейчас оставлю одного из нас! В чём проблема, Олег? В чём проблема?! Жилин искренне верил, что у Олега не хватит сил убить его. Жилин искренне верил, что сейчас его уже бывший друг испугается, струсит и опустит пистолет, а потом они обойдутся взаимными оскорблениями. Жилин верил, что с ним точно ничего не произойдёт. — Не стреляй. — Я выстрелю! — Это должен сделать я. Так будет честно. — Убить друга? У тебя странные понятия о чести! Жилин сидел на перилах, опасно приставляя дуло к виску, шатался и размахивал руками. В его глазах не было ни страха, ни сожалений — только железобетонная решимость, настолько всепоглощающая, что даже Олег сумел считать её. — Стой! Не надо! Жилин не верил этому театральному отчаянью. Откровенно говоря, он ждал продолжения смыслового потока, всё ещё держа револьвер у виска, тем самым допуская роковую ошибку. — Неписанный… — Олег говорил твёрдо, но не от уверенности, а в силу манеры речи. — Неписанный устав. Все дела. Жилин не успел сложить два и два. Жилин не успел даже придумать ответную колкость, не успел принять устойчивое положение или хотя бы вздохнуть — его прошибла боль невозможной силы. Он был знаком с пулевыми ранениями — в прошлый раз плечо болело и кровило так сильно, что на какое-то время даже пришлось потерять сознание. Но ранение в плечо не сравниться с попаданием пули в живот.

Чувство удара.

Онемение.

Боль.

Боль, от которой перехватывает дыхание и светлеет в глазах.

Одна пуля — сущий пустяк, который помимо боли вызывает ещё и чувство недоумения, паники и отстранения от самого себя. А потом — ещё восемь, и падение с перил прямиком в реку, и звон в ушах смешивается с шумом плеска воды, окрашенной красным.

— А если он тоже захочет тебя пристрелить?

— Не выдумывай. Олег? У него кишка тонка.

Пузыри поднимались всё выше, а Жилин опускался всё глубже. Единственное, что было больнее девяти пуль — осознание того, что Игорь был прав. Игорь всегда был прав, но Жилин никогда его не слушал — и теперь идёт на дно, весь продырявленный. Поправив каску, Игорь спустился под мост — раз он не мог чего-то предотвратить, значит был обязан разбираться с последствиями. Наверное, в этом был весь Игорь: он никогда не задумывался о том, чтобы испачкаться в болотной грязи меньше, ведь можно смыть её с себя дома, перед сном. Он не беспокоился о том, чтобы пить меньше — перебирая, всегда готовил себе минералку и таблетки с вечера. Он не думал о том, чтобы сказать в споре меньше, но знал, что обязательно извиниться позже, когда остынет. И тогда Игорь не стал вмешиваться в ход катастрофы. Игорь вызвал врачей ещё до того, как Жилин получил первую пулю. Игорь сделал всё возможное для того, чтобы окровавленное тело начали латать сразу после того, как достанут из воды. Всё это проносилось в голове Жилина бурным потоком, когда он стоял на том самом месте спустя три года. Не было ни скорби, ни боли, ни обиды. Была память, которая не грозилась расплавить собой черепную коробку, подобно гною. Был жизненный опыт, и была сама жизнь. Было и ещё что-то, что примешалось к этому потоку — воспоминания, похожие на сон. На сон купца, если быть до предела точным. Жилин в очередной раз открыл глаза, уже готовый к виду кровавых пузырей в тёмной воде и собственной розовой пены изо рта — но ничего этого не было. Вокруг была спокойная толща воды, пропускавшая сквозь себя солнечные лучи. Река в один момент стала мелкой, немного выше колена, позволившей быстро встать на ноги. Не было ни следов от пуль, ни боли, ни моста, ни Олега. Был только травянистый пляж, на нём — двое мужчин. — Гляди. Клюёт! — Реально, клюёт! Светлый и тёмный человек вскочили на ноги, подбежав ближе к Жилину, уговаривая его остаться: — Ну, что-ж, — начал мужчина со светлой бородой, — добро пожаловать, так сказать, ю ноу? Вы проходите, проходите, товарищ майор, вас тут уже заждались! Он указал рукой на беседку чуть поодаль: за деревенским накрытым столом сидели мама и папа, радостно улыбающиеся и зовущие к себе. — Да нет, господа, мне бы обратно. Мне извиниться надо. — Ну, это не выйдет! Я, как говорится, в таких делах не принципиален, под залог отпускаю — только вот возвращаться вам некуда, начальник. Тело у вас — всё! — Но мне очень нужно. Буквально два слова. А залог я вам оставлю. Сам не зная, от чего и зачем, Жилин положил руку на грудь и протянул Богу своё сердце, всё израненное, потемневшее, кровоточащее, но почему-то всё ещё бьющееся. Сердце было такое уродливое, что Жилину даже стало неловко отдавать его в залог, но это было всё, что он мог предложить. — Ладно уж, пять минут. И сразу обратно! Попросишь прощения — а потом… — Отошли от рыбы! До боли знакомый голос раздался со стороны реки. Игорь. Конечно, это был Игорь, одной рукой схвативший Жилина за шкирку и сунувший в лодку, от чего тот обронил многострадальное сердце в реку. — Э, шпана! Это от меня. Он едет обратно! Жилин не знал, что сказать. Уже пребывая в лодке, он сначала долго молчал, а потом решил сказать то, ради чего достал сердце из груди: — Прости меня. — Прощаю. — Вот так просто? — Ага. Игорь не был похож на себя: слишком прямой, спокойный и непоколебимый, с веслом в руках и искрой в глазах. — Игорь? А это по-настоящему? Или у меня в голове? — По-настоящему. Было абсолютно тихо. Только шум воды и далёкий щебет птиц сопровождал их по дороге. Времени не было: оно застыло. В высоком, абсолютно голубом небе солнце светило по-особому ярко. Это была вечность, сжатая в одно мгновение, это была полная свобода от мира и всего мирского. Это было посмертие с его тишиной и пустотой. Впрочем, ясность быстро, насколько это возможно в условиях отсутствия времени, сменилась на туман, повисший над гладью реки. — Игорь, я спать хочу. — Нельзя. — Да я на минуточку. Дорога у нас долгая, как приплывём — разбудишь. Темнота обволакивала веки с обратной стороны. Сон, такой желанный и такой спокойный, манил за собой. Казалось, что если уснуть сейчас, то все проблемы решаться сами собой. Жилин погружался в темноту и пустоту, отдаваясь ей с головой.

Неужели это — конец?

Среди темноты и пустоты, среди всеобъемлющего небытия возник запах — перегар, а за ним — оранжевая шахтёрская каска с включённым на ней фонарём. — Не спать, блядь! А дальше была только операция, со всеми её плюсами, минусами, галлюцинациями и нескончаемой болью, выливавшейся снова и снова.

* * *

Момент своей гибели и операцию Жилин помнит неплохо, а эпизод по ту сторону реки — скорее, как сон, который забывается сразу после пробуждения и вспоминается обрывками в течение всего дня. Он не знал, как можно было забыть такие яркие события, но это больше не было важно. Важным было то, что он всё-таки вспомнил, и всё-таки понял, для чего приехал на тот самый мост. В наушниках играет музыка, в руках приятно тлеет сигарета, над водой летают чайки, пряча свои пятки от посторонних взоров. Не день, а сущее наслаждение, прерванное чужими шагами. — Ты всё-таки не забыл. Сегодня ровно четыре года. — Правда? Не запоминал даты, прости. — А я запомнил. Я часто сюда прихожу. — Знаю. На кой хрен ты это делаешь? — Чтобы не забывать. Олег осторожно подошёл и стал рядом. Он не смотрел в глаза, что было вполне в его манере, и Жилин тоже не стремился к зрительному контакту за его ненадобностью. Он начал говорить, абсолютно непринуждённо, докуривая: — Я не держу на тебя зла. Я хочу простить тебя, Олег, но ты постоянно придумываешь что-то, чтобы я не смог. И как у тебя это получается? Не знаю, какие мутные схемы ты проворачиваешь с нашим дедулей, и не знаю, чего вы добиваетесь — но я узнаю. Обязательно узнаю, сам. Я не прошу тебя помочь, я ничего не предлагаю взамен, но я предупреждаю: если ты будешь мне мешать, я тебя пристрелю. Хотя, если честно, не хотелось бы. Ты был хорошим другом. И я по тебе скучаю. — Я тоже скучаю. — Олег говорил чуть более грустно, чем ожидал сам от себя. — Но ничего не могу обещать. Я безвольный человек. — А ещё слабый и трусливый. Я тебя в этом не виню. — В чём тогда винишь? — В том, что ты не даёшь мне работать. Я не прошу тебя измениться, не прошу дать ему отпор, мне это не нужно, но если ты хоть немного уважаешь меня — не мешай. Пожалуйста. — Так ты узнал, что это я выкрал биоматериал, который был найден на месте последнего убийства? Олег оставался самим собой. Даже после пережитых потрясений, после килограммов наркотиков и совершённых преступлений против себя и своей совести, Олег оставался Олегом и говорил прямо, в лоб, невпопад. — Узнал. Только что. И что же это был за биоматериал? — Слёзы. — Интересно. Так ты решил мне помочь? Если да, то не стоит, хотя и спасибо тебе. Я сам во всём разберусь — и ты сам меня поблагодаришь. А сейчас прости, у меня есть важное дело. Потушив сигарету о перила, Жилин без лишних разъяснений снял с себя сначала пальто, потом рубашку, обнажив следы минувшего ужаса, брюки, ботинки с носками, попутно отдавая одежду в руки безмолвного Олега. — В кармане ключи, телефон, наушники. Возьми мою машину, завези всё ко мне. Не дожидаясь никакой реакции, Жилин залез на изгородь, посмотрел вниз — не умер в прошлый раз, не умрёт и на этот — и прыгнул в воду с изяществом дельфина. Холодная река приняла его, как родного, не забыл при этом окатить болью от столкновения. Жилин успел забыть, что прыжки в воду причиняют дискомфорт — но и он не мог помешать на пути к чёткой цели. Олег продолжал стоять. Он стоял и стоял, глядя вниз, держа все вещи в руках, успевших онеметь и замёрзнуть через десять, двадцать, сорок минут непрерывного стояния в одной позе.

* * *

Игорь не понимал смысл своего сидения у Гвидона. Ему казалось, что он промаялся в избе целый день, хотя прошло от силы два часа. Его утомляли и бесконечные наставления, и рассказы про картины, которые висели тут уже не первый десяток лет, а от отварчика начинало мутить. — Ну что? Что, чувствуешь? Как бытие, сломленное пополам, воссоединяется вновь, приобретая единство смысловое и физическое? — Ничё я не чувствую. Отстань, старый, перепутал ты чего-то. — Ух ты! Ух ты! Перепутал я? Ничего и никогда я не путал! А, нет, вру! Один раз напутал: когда к себе под крыло тебя, паразита, взял! Пей, юродивый, пей и настраивайся на волну особую, что пройти должна… Игорь слушал через слово. Он не был идиотом: он знал, что если что-то важное должно или не должно произойти, то он обязательно про это узнает, а если не узнает — то и событие было не важно вовсе. —… и воссоединиться вновь, закручиваясь между собою в единое целое… — Доволен, старый? Ты мне своей мути налил, а я теперь утопиться хочу. Ну, бывай. Что-то пронеслось в уголке глаза чёрной кошкой. Игорь понял: вот оно, это важное, и совсем не на земле — а глубоко под ней. Демонстративно отодвинув от себя отварчик, он натянул на себя ватник, отпил скипидара, что никогда не убирался далеко и вышел вон. Ему предстояло сделать то, что Игорь умел делать лучше всего на свете:

Отыскать болото и прыгнуть в него.

Тяжелее всего — достичь дна, но если достиг, то идти становится просто и легко. Впрочем, на болотном дне не происходит ничего, что могло бы выходить за рамки: рыбы плавали, грибы росли, русалки отдыхали, расчёсывая длинные волосы, иллюминация горела без перебоев, и всё выглядело точно так, как должно было. Тем не менее, Игорь шёл по дну дальше, преодолевая подводное течение, ведомый чувством чрезвычайности. Когда ноги успели окончательно устать и появилась потребность в дыхании, Игорь увидел то, ради чего организовал свой побег, и успел подумать, что у него начались галлюцинации: что-то красное, что-то яркое, что-то невообразимо горячее лежало на песке, ослепляя своим светом. И к этому чему-то стремительно приближался Жилин, плывущий с упорством и мастерством олимпийца. Достигнув дна, он поднял пылающий камень и положил прямо себе в грудь, а потом — всё вспыхнуло алым. Вспышка была такой яркой, что разбудила дремлющих в тине болотниц и распугала подводную тварину, всполошила и лесного зверя, и чаек над рекой. Эту вспышку видел и Жила, курящий на веранде, и Танечка, сидевшая с ним рядом; пытавшийся выспаться в свой единственный выходной Витька проснулся, разбуженный ярчайшим алым взрывом, и даже Николай Васильевич, укутанный клетчатым пледом, отвлёкся от своего старческого маразма. Вспышку видел и Олег, что всё ещё стоял над рекой, груженый чужими вещами. Это вывело его из ступора, заставив ехать прямиком на адрес — исполнять предсмертную просьбу друга. Поднявшись на девятый этаж, нетвёрдой рукой Олег повернул ключ в замке, медленно вошёл внутрь и застыл: из кухни послышались два знакомых голоса. — Нет, Серёг, ну при всём уважении… Ладно паспорт там, шляпу свою… Но сердце проебать это, конечно, талант. — Ой, хватит. Всё. Ну хотел сторговаться, ну не вышло, откуда я тогда знал, что твой бред — совсем не бред? Голоса замолкли, и их обладатели вышли в коридор: Игорь, полностью в болотной тине, и Жилин, укрытый одним только грязным ватником. Олег упал в обморок, и пришёл в себя уже в своей квартире — списав всё на сон. Долгий, кошмарный, бредовый сон. Он этого не знал, но прямиком в постель его доставил никто иной, как Игорь, не пустивший Жилина самостоятельно исполнить эту процедуру, сославшись на надобность отогреваться. Вернувшись, Игорь почувствовал, как Жилин хочет посплетничать. — Ну, как? Дышит, голубчик? Очухался? — Очухался. — Ни о чём с тобой не говорил? — Не-а. Уснул. А что, должен был? Он не сильно разговорчивый. — Да я так, для справки. Ну, если уснул, то пусть спит, что тут уже. — Жилин сильнее кутался в одеяло, всё ещё продрогший до нитки, но явно неготовый ко сну здесь и сейчас. — Как тебе его, так сказать, жилище? Игорь лёг рядом, не прикрытый даже тонкой простынкой. Подпёр голову одной рукой, второй — тыкнул Жилина в нос. Слишком сильно ему нравился нос Жилина — аккуратный, слегка картошечкой, очень красивый и совсем не злобный нос. — Жилище как жилище. Везде чисто, пусто, не воняет. Холостяцкий быт. Жилин рывком сел на кровати, переменившись в лице. — Как? Даже пол не липкий? — Не липкий. — И кружка? — Какая кружка? — Ну, кружка с плесенью. Которую я ему подарил — он из неё полгода чай пил, и не мыл, а потом она плесенью поросла. И стояла так, на полу возле кровати. И что, даже вдоль стены бутылок нет? — Да нет ничего! Просто квартира, голые стены, ни бутылок, ни кружек, ни плесени. — Это плохо. Жилин нервничал, грыз пальцы, поддаваясь дурной привычке. Даже слепому было видно, какой напряжённый мыслительный процесс происходил в его голове. — Что плохого? Ну убрался мужик, не совсем же калека, хотя и больной, ну молодец. — Ты бы видел его квартиру до этого, Игорь. Там всегда был притон! — Перестал с тобой общаться и начал убирать. Плохо влиял на него, понимаешь? — Нет, Игорь. Всё серьёзней, чем тебе кажется. Я знаю Олега не первый год, и если у него стало чисто, то это точно не его рук дело. — Жилин смотрел куда-то в пустоту, как будто перед ним открывались вселенские истины.— У него явно кто-то появился. Я бы даже сказал… У Олега появилась женщина. Ты понимаешь? У Олега никогда никого не было, это я тебе авторитетно заявляю, а тут… — Дуреешь, Серёг, — Игорь деликатно уложил его обратно на спину, — порадовался бы лучше. Что шизик твой в жизни хоть что-то делает, не гниёт. — Да какой он мне друг?! — Всё, всё. Игорь положил голову на такую любимую им грудь. Его тут же обдало давно забытым теплом — тем самым, что согревало в далёкие годы после Чечни, что успокаивало буйную голову с тысячами мыслей. Он слушал сердце: оно билось сильно, ровно, звучно, намного звучнее, чем каких-то пару дней назад. Это был тот самый звук, тот самый ритм, который заземлял, который давал почву под ногами тогда, когда её не было. Жилин шумно выдохнул, успокоился, перебирая в пальцах смоляные волосы. Он и сам почувствовал, как опять несёт работу в дом, концентрируясь на своих собственных умозаключениях вместо того, чтобы ценить то, что имеет. А имеет он, ни много ни мало, любимого человека, любовь к которому с каждым днём только крепнет. — Ладно. Я подумаю об этом завтра. Просто… Просто у меня родилась мысль, которая связана с моим делом напрямую. Мне кажется, мне всё стало ясно. — Так хорошо же. У тебя сколько лет вообще мыслей не было? Хочешь — расскажи. Если тебе так важно. Жилин улыбнулся, прижимая Игоря к себе сильнее. Тёплый свет заливал глаза, заставляя щуриться, и имя тому свету было счастье. Да, он был бесконечно счастлив тому, что самодельная стена между двумя его жизнями была сломлена, и теперь можно было обсуждать что угодно, не боясь испортить хрупкую фанеру идиллии. И всё же, хотелось отдохнуть. По-настоящему отдохнуть, так, как возможно только у себя дома. — Очень важно, хороший мой. Очень. Но я подумаю об этом завтра. Поздно уже, всё-таки, завтра на работу, и тебе с утра… Давай лучше отдыхать? — От ответа уходишь? — От мысли. Жилин отложил кусочек паззла из своей головы на верхнюю полку — он точно не забудет про своё озарение, не потеряет, не выкинет, но вставлять его в общую картину будет уже потом, когда на это будут силы и время. А сейчас — только Игорь, его рыжий кот, мурчащий под боком, их общая постель и разговоры о делах в Великом Аттракторе, под которые так сладко спится. Жилин сосредотачивался на том, что было вокруг, и вновь обретённое сердце наполнялось теплом. Ему было необходимо это тепло, не меньше воздуха. И календарь в его голове неумолимо напоминал про скорое новолуние.