Между панельных домов

С Максимом связываться – себе дороже, так всегда было, есть и, вероятнее всего, будет, если однажды он не довыделывается. Пацан он, конечно, если верить всяким там Харучевским, неплохой и даже больше, но как в голову что-то взбредет – все, пиши пропало. Вот так и сегодня, тридцать первого, когда Санова в очередной раз переклинило, и он заставил всех своих близких дружков, что остались на каникулы в Москве, отменить планы, чтобы встретить новый год вместе и предварительно разделить праздничную трапезу с его дедом. В гости, в общем, пригласил и отказов принимать был не намерен. А Санову-то попробуй отказать – Харучевский был прав, вертушки он крутит сумасшедшие. Дернул Костика с Казиком, которые планировали нажраться с одногруппниками и проспать числа до пятого. Дернул Кешу, потому что без Кеши никуда, а вместе с Кешой и Эму, родителям которой едва не слезно просил позвонить деда, уверить, что все с ней будет хорошо, что вместе они посидят и концерт по телеку посмотрят. Вызвонил Ваньку, которому пришлось отмазываться от родителей, так что приехать он должен был уже после курантов. Приехал даже Мишка Такашин – злой, как черт, недовольный, что планы менять пришлось, но как приехал, так и уехал слишком быстро, даже посидеть толком не остался. Пашка, который Пахан, и Пашка, который Пашок, от застолья отказались: один уехал к родителям, другой остался с девочкой праздновать. Максим, конечно, уже мысленно отрепетировал, как проклинать их будет, когда те снова будут в состоянии разговаривать, но пыл свой поумерил: ну ему-то откуда знать, каково это? Один – с предками, другой – с девушкой, а у Максима ни девушки не было, ни, грубо говоря, родителей – вечно в командировках, редко бывают дома. Наверное, уже и Макса со старшим братом путают. Давно не виделись. И поначалу дед был даже не против, что Макс пригласит друзей. Пацанов он знал едва не с детсада: кто-то бегал с мелким во дворе, дрался палками и расшибал затылок старшему; кто-то учился с Максимом в одной школе, и деду не приходилось гадать, что именно про этих самых мальчишек говорят на родительских собраниях, когда прилюдно отчитывают «Максима и компанию» за мелкие хулиганства, беготню по лестницам и вечные опоздания на уроки после столовой. Кого-то он знал лишь по рассказам, и, может быть, старший назвал бы это маразмом, но младшему внуку дед доверял более чем, так что ни на секунду не сомневался, что ребят он в их квартиру пригласит самых приличных. В конце концов, праздник это семейный, а семья у них по всей стране раскидана, и встречать новый год втроем было бы уныло. Потом, правда, дед увидел ту ораву взрослых мужиков, что притащилась ближе к одиннадцати, и обо всем на свете пожалел. – Разуваемся в подъезде, – вытолкал Максим караван корешей за дверь, – полы мытые. – Дай хоть тапки, – подал голос Кеша, и Макс почти обиженно скривился. – Свои завести пора, как к себе домой приходишь, – Кеша только гаркнул. Максим впустил ребят в квартиру, учтиво отобрав мокрые ботинки, и только Костика пришлось выталкивать за дверь еще раз, бросая следом ободранный веник. – Иди снег счищай. – Прикалываешься? – Потечет – от деда получим оба. Костя повздыхал, повыделывался, но ботинки все же обстучал, обив снег о ступеньки. Только после этого Максим впустил в квартиру и его, не забыв при этом нашипеть гадостей вслед, босыми ногами выскочив в подъезд за оставленным Баджиевым веником. Застолье проходило относительно весело для всех, исключая деда. Наверное, он бы вынес толпу пацанов, будь они школьниками, но когда вокруг него расселись здоровенные лбы, гогочущие громче телевизора, нервы расшалились. Максим трещал громче всех, стуча по столу и споря на темы, в которых не разбирается, пока Кеша ухаживал за Эмой и накладывал ей салаты, которые она все равно не доедала, а Костя с Казиком втихаря подливали под столом себе в сок водку – потому что дед знал Костика с детства, и даже в двадцать с хвостиком бухать перед ним в открытую было в каком-то смысле неловко. Дед же, как специально, развлекался светскими беседами с Баджиевым, из-за чего тот не мог выбежать с парнями в подъезд перекурить, и Костя изо всех сил старался зажевать свой запах оливьешкой – как будто дед специально заговаривает ему зубы, чтобы унюхать, чем он разбавляет свое пойло. Песни на телевизоре сменялись, за окном уже гремели первые салюты, родители поздравили Максима смской по своему часовому поясу чуть раньше нужного, и ребята дружно выпили под бой курантов, чокаясь с дедом, который едва не чокнулся сам. Недовольным оставался разве что Кеша, который не успел сжечь бумажку с желанием, а потому проглотил ее так. Ближе к часу подъехал Изя, что стало не самым приятным сюрпризом вечера, но общего настроения не испортило. Максим только метнул в деда недовольный взгляд: наверняка ведь старый плут знал, что тот припрется, может, и вовсе сам позвал – как-никак, а все же родственник. А ему что теперь? Развлекать его? Еще не хватало. Так в итоге Изя и просидел рядом с дедом, изредка вбрасывая шутки в шумную беседу. Внезапному визиту братка Максима искренне рад был разве что Костя, который хоть смог вздохнуть спокойно, когда Изя присел старику на уши. Так и выскочил первым же делом покурить. В подъезде знакомо пахло гарью, по лестницам тут и там – рассыпанные цветные кругляшки и серпантин из хлопушек. Завалившись на стену, Костик вытягивает телефон из кармана.

позвони как подъезжать будешь, во дворах темно

Отправляет и тут же чуть по лбу себя не хлопает – ну что за дурацкая манера? Кто ему Ванька, сын, что ли, чтобы так о нем печься? Как будто случится с ним что-то страшное в темном дворе, если уже слегка накидавшийся Костя его не выплывет встречать. Хочется уже удалить сообщение, и даже рука тянется, но Ваня читает сразу и в ответ присылает только эмоджи с поднятым большим пальцем. Костику пить нельзя. Только хлопнет – сразу в себе копаться начинает, профдеформированный – не иначе. Куда бы ни заходили мысли, все всегда упиралось в Мацуно: что с ним не так? Почему Косте так хорошо рядом с ним? Нормально ли то, что он так к нему прикипел, хоть они и не так близки, как с тем же Казиком? Почему именно с ним хочется как-то погано заигрывать, почему все шутки, которые до этого шутились так уверенно, теперь звучат так нервно? Почему именно на кровати Вани, когда тот включает омерзительные ужастики шакальего качества, Костю сразу так сладко клонит в сон? В конце концов, что ему делать со всем этим? По возвращении деда в зале Костя уже не находит – гремит на кухне, пока Максим развлекает гостей и Изю в том числе своими выходками. Становится даже как-то неудобно: дед там посуду намывает, пока толпа здоровых пацанов сидит и обсуждает всякую чепуху. Некрасиво. – Деду, может, помочь? – дергает он Максима за футболку. Максим, если память не изменяет, прямо при деде опрокинул в себя пару бокалов, но взгляд у него трезвый, пусть и шальной – ему и пить не надо, он вечно бешеный. – Да, поможем, – поднимается Эма. – Как дедушку зовут? – Дед, – отмахивает Макс, перелезая через развалившегося за столом Кешу и едва не валясь сверху. По-человечески не обойти. – Так его и зовут? – Ну я дедом зову, – все так же беззаботно бросает и, скользя носками по линолеуму, открывает дверь на кухню. – Деда, помощь нужна? Но дед захлопывает дверь прямо перед длинным носом Максима, из чего тот делает справедливый вывод, что дед, чем бы он там ни занимался, справится и сам. В общем, ожидаемой тусовки не случается – Санов приглашает ребят на обычное застолье, хозяин которого часа в три ночи уже отойдет ко сну и потому, скорее всего, всех из квартиры взашей повыгоняет. Будет ли этим хозяином дед или сам Максим – помеченная звездочкой задачка на подумать. Радует лишь то, что Изя как появился, так внезапно и исчез, сославшись на то, что, в общем-то, пора ему – родители за ним приехали, да и дед наготовил немного, но жирного и сытного, и сбежавшие с голодного края Костя с Казиком умудрились набить желудки едва ли не до следующего нового года. По телевизору тихо про метель завывает Орбакайте, к деду немного стягиваются соседи – такие же интересные ребятам люди эпохи менопаузы, после которых Максиму наверняка придется подметать полы от ссыпавшегося песка, и посиделки бы уже свернулись, если бы Макс не настоял: приедет Ваня, поест со всеми – вот тогда и уйдут. Небольшая трешка вдруг стала непозволительно тесной, и соседи в лучших традициях своей молодости в совхозах стали притаскивать табуретки. Максим по одному лишь взгляду деда считал, как тому все надоели, и мимо дела даже шепнул ему, спросил, не повыгонять ли ему всех аккуратненько, за что получил крепкую затрещину. Ваня обещал приехать уже за полночь. Костя ждал, что он приедет, надеялся и верил, даже не очень успешно старался не напиваться раньше времени, зная, что Мацуно не понравится. Костик знал, что Ваня не отзвонится и не отпишется, чтобы тот его встретил, на что Костя, конечно, обязательно поворчит, но уже не сегодня: Ваня приедет слишком довольным жизнью, а в Косте уже плескалось слишком много самодельного штопора, чтобы эту самую жизнь Мацуно портить. Ну, ладно, не встретит – никто же не умрет. Зато приедет Ваня, будет сидеть за столом, щеки розовые от кусачего мороза, Максим все будет подкладывать да подкладывать пюре с курочкой, пока Казик с другой стороны будет заливать Ваньке шампанское в свой фужер, не видя краев и расплескивая добрую часть на скатерть, а пока вот сидит Костик – думает, тяжело размышляет. Как там Ваня сейчас с родителями? Празднует? Или уже к Максу собирается? Загадывал ли он желание? А если загадывал, то какое? Можно же столько всего загадать, и даже неважно, что оно не сбудется – весь прикол ведь как раз в том, чтобы решить, чего ты больше всего хочешь. Максим, вот, когда мелким был, мечтал о новом велике, потому что гонял на велике брата, а тот будто принципиально не опускал ему сидушку – и получил ведь, каким бы глупым это желание ни казалось. Мама говорила Косте, что в новый год случаются всякие там чудеса, главное, что в них веришь, и Костя правда хотел верить, но ни одно из его желаний еще не сбывалось. В этом году на бумажке, в которые он тоже, говоря откровенно, верил почти так же слабо, как и в гороскопы, он ничего не написал. Просто свернул пустую, как дурак, поджег, бросил в стакан щедр разбавленного сока и выпил за компанию. Никто ведь не спросит – а если спросит, то и ответ всегда готов: «не скажу, иначе не сбудется». Просто Костику хотелось так много всего сразу и ничего одновременно. Разобраться с Ваней. Решить мелкие бытовые проблемы. На лыжах съездить покататься. Не слететь со стипендии. Вещи, казалось бы, довольно приземленные и в обычной жизни достижимые, но больше в голову ничего не приходило, а писать что-то подобное было бы ну совсем глупо. Где-то за общим шумом слышится щелчок двери чужой комнаты, из которой выплывает старший брат Максима, и все, кроме деда, удивленно разворачиваются. Он лишь коротко кивает и отправляется шариться в прихожей. – Ты дома, что ли? – вопит Максим, вылетая за братом следом. – А чего с нами не празднуешь? – Да вас и так там много, – отмахивается, накидывая на плечи куртку и, хлопая по карманам, проверяет ключи. Максим кривится. – Дед, я пошел, завтра к вечеру буду. Дед, откинувшись на стуле, выглядывает на голос. – Опять к этому зарубежному? – Не, к Васе. – А это который? – оба внука закатывают глаза, тяжело вздыхая. – Это который полосатый вот этот? – спрашивает он, указывая пальцем на свою седую голову – намекает на необычную прическу вполне себе обычного московского мужика. – Он, да. Ну, может, этот еще тоже подъедет. Все, давай без допросов. Если что, я на связи. Как появился, так и пропал – Максим только и успел, что дверь за братом закрыть на вертушку. Ничего удивительного в том, что он не праздновал со всеми, не было, но мог бы хоть предупредить, что будет дома – Максим бы хоть вечером с ним посидел, поиграл во что-нибудь. Но Ваньки все нет и нет. Костик нервно проверяет телефон на предмет пропущенных, мучает себя мыслями, что с Ванькой случилось что-то совсем страшное и непоправимое, пока он из этого их Королева ехал. Уж Костя-то помнит, чего ему стоило выбраться из родных краев, когда он еще жил с родителями. Он недовольно осаждает Макса, когда тот из штанов выпрыгивает и зовет всех гулять, и выходит в тихую кухню. Вани не было в сети уже больше часа, и Косте за него тревожно. Мало ли, кого встретит темной ночью. Район у того же Максима так себе, тут и в светлое время суток без зажатых в кулаке ключей ходить не очень комфортно. Гудки в трубке длятся достаточно, чтобы Костя уже успел себя проклясть. Звала ведь мама домой на новый год – так нет же, «с пацанами посидим, мам». Не выделывался бы – уехал бы домой, а там бы встретил бой курантов на кухне с родителями и свалил бы поскорее к Ване, точно бы знал, что все с ним хорошо, никто на него не напал и не похитил. Не пришлось бы потом искать контакты волонтеров, обзванивать местные больницы и ментовки и с замирающим сердцем смотреть очередной выпуск криминальной России, боясь увидеть там знакомое лицо. – Ты где есть? – громко выпаливает сразу, как только гудок обрывается, не давая Ване раскрыть и рта. – Я же просил написать. – Ты чего орешь? – спокойно спрашивает Мацуно в ответ, и Костя одергивает себя. Действительно разорался. Не только Ваню, еще и дедов перепугает – а их в зале собралась толпа, точно в больницу придется обращаться. – Потому что до тебя как до Смольного. Откуда я знаю, что с тобой случилось? Ваня тихо усмехается. – Да что со мной случится? Все нормально, дома задерживаюсь просто. Ну вот и, собственно, ответ на все Костины вопросы. Всего лишь задерживается дома. Живой и здоровый, по голосу – вроде, не пьяный даже. Никаких тебе криминальных сводок и сборов поисковых отрядов. – Через сколько ты будешь? – Не знаю, как получится. Сейчас разберусь тут кое с чем и собираюсь, минут двадцать – и я выхожу. Костик молчит. Хочет выпалить что-нибудь дурацкое из разряда «хочешь, я за тобой приеду?», но прикусывает язык, чтобы не нести ерунды. Ваньке не пятнадцать лет, в случае чего он и постоять за себя сможет не хуже Баджиева. Он никогда не просил этой опеки, так с какой стати Костя должен с ним нянчиться? – Ладно, – только и бросает он в ответ. – Только напиши, как выходить будешь, и как будешь ехать – тоже напиши, – просит куда тише, но тут же ловит себя на мысли, что снова перебарщивает, и исправляется. – Макс на улицу тащит, сориентируемся, где встретиться. – Договорились. Все, давай, – звонко раздается в трубке, и звонок обрывается Ванька просто задерживается дома и приедет немного попозже. Нестрашно. И как Костя предсказывал, Ваньку не дожидаются, и Максим сгоняет всю свою компанию на улицу под предлогом «показать прикол». Приколы они его все уже давным-давно знали и прекрасно понимали, что ничего прикольного этот человек показать не в состоянии, в чем он в очередной раз всех убедил, довольно растянувшись в ухмылке, украдкой от деда показав пачку корсаров. Где надыбал – неясно, да оно и не интересно, говоря откровенно, но разве его остановишь? – Деда, мы тоже пойдем, – оповестил Максим, на что дед с нескрываемым облегчением выдохнул. – Погуляем немного, потом Эму проводим и с Кешей вернемся, он у нас на ночевку останется. О том, что Кеша останется на ночь, дед услышал впервые – ровно как и сам Кеша, и все же Рюгужин не спорил. Максим все решил за него, и Кешу такой расклад дел устраивал более чем. В конце концов, ночевать у Максима всегда было весело: как будто им снова было двенадцать, и они до самого утра играли в нид фор спид на старой плойке, бегали на кухню посреди ночи, чтобы нарезать себе бутербродов, выслушивали недовольные ворчания деда, которому не давали спать за стенкой своими смешками, валялись в полутораспальной кровати Макса и сплетничали, пока сон не срубал окончательно. Сегодня Максим заранее припрятал в комнате бутылку Голицына, так что вечер обещал быть веселым. – Аккуратно будьте, – без всяких возражений попрощался дед, наивно полагая, что даже если на Макса и решат напасть особо пьяные, прячущиеся в зимней ночи бандиты, то внук не даст отпора. Аккуратнее стоило бы быть этим самым бандитам, конечно, но деду об этом знать было необязательно. Максим Санов – шумный и бешеный, как будто разменял не третий десяток, а все еще в предпубертате топчется. Обычно, выходя в новогоднюю ночь из дома, Костя пытался вести себя тихо и неприметно – меньше проблем, меньше пьяных пристанет, меньше шанс, что менты под надуманным предлогом примут, спокойно пройдешь себе, куда надо, затеряешься в тени голых кустов и плохо освещенных дворов, да и дело с концом. С Максимом все работало с точностью до наоборот: этот черт как будто только для того и выходил на улицу, чтобы раздраконить не только домашних, но и всех людей в пределах микрорайона. Смеялся так, что особо нервные демонстративно громко захлопывали окна, приставал к прохожим и ввязывался в диалоги с местными пьянчугами, от которых его потом приходилось оттаскивать едва не физически. Благо что не дрался – тогда бы уж точно повязали всех, не разбираясь, даже Эму бы взяли – а уж кому-кому, но ей в ментовку попадать было категорически нельзя. Кеша пополам порвется. Но с пацанами весело, пусть с Ваней и было бы веселее. Казик ловко умыкнул с дедовского стола бутылку рябиновой настойки, притараненную кем-то из соседей, и теперь она курсировала из рук в руки по кругу прямо так, без запивки, разве что Эму обходила стороной. Максим кривился после каждого глотка, а Кеша брезгливо вытирал после него горлышко – потому что Максим до безобразия слюнявый. Эма неловко таращилась на Костика с Казей, которые после настойки даже не корчились, и Казику стало почти стыдно за такие вот навыки, а потому он изредка, но все же стал морщить нос – только бы не выдать себя за пропитого и бессовестного пьяницу. Внутри было так тепло. Косте же на Эму смотреть было неприятно. Не потому, что что-то в ней было не так – наоборот, скорее, на ее фоне и фоне выпитой водочки у деда и наливочки для него же Костя чувствовал себя каким-то неполноценным. Чувство отзывалось где-то в самой глотке, как будто чего-то не хватало. Он кривится каждый раз, когда Кеша, здоровенный широченный лоб, как бы невзначай приобнимает Эму за плечи, ласково улыбается и просто превращается в комок чувств и эмоций. Такие слащавые и такие счастливые, что Косте хочется показательно проблеваться прямо им в ноги красной, еще не переварившейся настойкой на белый скрипящий снег. – Может, уединитесь? – бросает он с кривой ухмылкой, едва выдавливая из себя слова, за что спустя мгновение получает за шиворот целую горсть снега от Рюгужина. – Ты бы не выебывался, будь у тебя девушка. – Да сдалась мне эта девушка! И Эма смеется. И Максим заливается смехом на весь парк – немноголюдный, но все же не пустой. Казик, прикладываясь к бутылке, только и наблюдает за тем, как Кеша хватает Костика за капюшон, тянет на себя и, ловко уворачиваясь от попыток Баджиева познакомить того со своими кулаками, валит в снег. И на Костю тоже находит смех – хриплый, уставший и почти истерический. Он не поднимается. – Вставай давай, – Казик протягивает Косте руку, но Костя будто и не видит ее. Улыбка медленно сходит с лица, а взгляд застывает – Костик лежит в холодном снегу, просто глядя перед собой в бесконечное черное небо, усыпанное редкими и совсем мелкими звездами. В голове так пусто, в легких гуляет такой колючий воздух, а затылок уже так саднит от холода, но встать попросту нет сил. В ушах гремит, и он смотрит, как на небе расцветают салюты. – Поднимайся, отморозишь себе что-нибудь. – Подожди, – отмахивается Костя. Может быть, вот, чего не хватало в его жизни? Может, ему просто тоже нужно было обнимать кого-то за плечи? Чтобы беззаботно смеяться на весь парк, ловить на себе завистливые взгляды и знать, что рядом – тот, кто делает его цельным, дает почувствовать себя полноценным? Может быть, дело в коктейле из сока, водки и поганой наливки, и потому кровь так горячо приливает к щекам, но Косте вдруг так хочется сейчас обменяться жизнями с Кешей. Чтобы лежать сейчас в снегу с кем-то, кто дорог и важен, и просто смотреть на салюты. Вульгарно понежничать, расцеловать приятное взгляду лицо и обнимать так крепко, чтобы его отпихивали от себя с ворчанием в духе «перестань, задушишь». И чтобы губы можно было целовать так сладко – чтобы прямо как в кино, под салютами. Ерунда какая-то. Рука сама тянется к телефону. Знает, что если кто-то и завалится рядом в снег посмотреть на салюты, то это Ванька. Потому что придурок. Может, они вместе помечтают о чем-то вроде этого, обсудят свои типажи чуть позже и посмеются над тем, что до сих пор не нашли себе никого при своих-то внешних данных. Костя уже представляет, как Ваня бежит к ним через заснеженный парк, и как Костя сгребает его в охапку, потому что успел соскучиться за вечер. Может быть, новогодняя ночь – и вправду пора чудес. Кость извини не получится От родителей не отвязаться и потом не уехать уже будет Давай на старый новый год что-нибудь придумаем потом Телефон светит ярко, слепит глаза, и Баджиев щурится, пьяно всматриваясь в сообщения. Как он умудрился пропустить их? Сам на себя злится. Максим, Кеша и Эма отходят в сторону, оставляют Костю предаваться мыслям в одиночестве. Кеша поджигает бенгальские огоньки, и Максима заставляют фотографировать счастливую парочку на фоне абсолютной темноты. Опустившись рядом с Костей на корточки, Казик наблюдает за ними без особого интереса. И снова гудки в трубке, такие длинные, что даже бесят. Как будто у Вани есть дела поважнее. – Алло? – У тебя все хорошо? – совсем тихо спрашивает Костя, всматриваясь в бездну ночного неба перед собой. – Да, все в порядке. Извини, что так вышло, просто тут так… – Все в порядке, – перебивает Баджиев. Не надо. Захочет поговорить – лучше после, когда Костю отпустит детская обида. Может, оно и к лучшему, что Ваня никуда не поехал. Темно все-таки, много пьяни на улицах шастает, опасно. – Увидимся в другой раз. – Ты не собираешься домой? Можем тут встретиться. – Может, завтра, – почти шепчет. – Я позвоню тебе вечером? – Конечно. Костя слышит, как Ваня улыбается, и кладет трубку прежде, чем тот скажет что-то еще, коротко и едва слышно попрощавшись. И снова Эма с Кешей становятся такими отвратительными во всем своем приторном счастье. И снова элементарное желание о чем-то отвлеченном думать или даже мечтать тает, и Костик бы сам растаял на холодном снегу, если бы не Казик, крепкой хваткой за грудки поднявший его с земли. Наверное, все-таки отморозил себе что-то – не зря ведь Казик дразнит отморозком, едва не тащит за собой вслед за Максимом и Кешей с Эмой. Баджиев закуривает. Зря он полагал, что сегодня должно произойти хоть что-то хорошее или, если снова пускать слюни, сказочное. Обычный день, обычная ночь, обычное тридцать первое декабря, за которым последует точно такое же обычное первое число. Дурак. Оказывается, Эма живет за парком через дорогу, совсем недалеко – двадцать минут от дома Санова. Парни доводят ее до самого подъезда и ждут, пока Кеша спустится – поперся провожать вплоть до дверей на случай, если кто-то встретится на лестнице. Рюгужин медлит, и Максим вдруг начинает пыхтеть, что «потерялся он там, что ли», уже готовится бежать следом, но тяжелая дверь на кодовом замке отказывается впускать его внутрь. Костя знает, почему Кеши нет так долго, и Казик знает, и, может быть, если Максим напряжет мозги, то и он догадается – стоят там у двери, воркуют и все никак не могут расстаться. Санов падает на исписанную маркерами скамейку, предварительно спихнув ногой снег, и всматривается в кружащие в свете тусклых фонарей снежинки. Молчат. И снова смеются над романтиком Рюгужиным, когда тот выскакивает из подъезда с порозовевшими щеками – будто ничего и не случилось. И снова тащатся в тот же парк, возвращаются той же дорогой и останавливаются на тех же перекрестках, чтобы посмотреть на кажущиеся одинаковыми салюты. Максим запрыгивает на Кешу верхом, крепко хватаясь за шею, и настаивает покатать, и Рюгужин не может скинуть его – не потому, что Максим сильный, просто это Максим. Казик поджигает «жуков» да бросает их в снег, наблюдая, как те кружатся, разбрызгиваясь красными искрами, пока Костя вертит в руках отобранные у Санова корсары. Просто больше нежничать не хочется – настроение совсем не располагает, хочется натворить чего-нибудь, за что потом будет больно или стыдно. – Ну под машины-то не кидай, – верещит Максим, когда Костя запускает один из корсаров к обочине, с высоты Кешиного роста с размаху щелкая Баджиева по мокрому затылку. – Да че им будет? – безразлично бросает в ответ, запуская еще один к другой стороне дороги. Корсар хлопает громче первого, и стоящие рядом машины взрываются сигналками. Корсаров у Кости всего шесть, и последний он запускает бездумно, волоча ноги позади компании, наотмашь на проезжую часть вслед машине дпс. Максим даже не успевает выругаться, как петарда хлопает в считанных метрах от стражей порядка, и те тормозят, тут же сдавая назад. С Костей так всегда – что в голову взбредет, все, только ноги успевай делать. Рожденный бегать-то, конечно, пизды не получит, по крайней мере от дпсников, но от Санова так точно – стоит парням скрыться в ближайшем дворе, Максим спрыгивает с Кеши и отвешивает Костику самый сильный в его жизни поджопник. – Дурак, что ли? – орет он, с трудом сдерживая игривую ухмылку, и Костя не отвечает. Ну просто настроение не то – пропало. Портить кислой рожей и дурацкими выходками праздник беззаботному Максиму и точно такому же Кеше ему не то чтобы хочется, а потому он и прощается раньше времени, сославшись на внезапное желание спать. Казик, зная, что Костя спит плохо и мало, не верит, но все равно уходит с ним в общагу, чтобы не бросать его одного. Прощаются коротко и сухо, и, уже обернувшись, Ханемиев провожает взглядом Кешу, снова тащащего на спине хохочущего Максима. В общаге ожидаемо громко, стены времен строителей коммунизма едва не дрожат от гремящей где-то этажом ниже музыки, в коридоре – липкий пол, разбросанные конфетти из хлопушек и брошенные бутылки старого доброго Советского. В родной комнате прохладно, в открытое окно намело немного снега, и Костик сгребает его ладонью, выбрасывая обратно на улицу, поплотнее закрывая раму. Бросает на кровать куртку, и Казик бесцеремонно бросает свою туда же, устало плюхаясь на скрипучую кровать. – Большой свет нужен? – спрашивает Костя, закрывая дверь изнутри. Ханемиев щелкает настольной лампой. По-домашнему уютно и спокойно, но все равно как-то нехорошо на душе. – У тебя че, шкафа нет? – вздыхает он, глядя на кипу мокрых вещей на своей постели, но сил не остается на то, чтобы ворчать или убираться, и он просто падает к Казику рядом, складывая ноги. – Че ты такой надутый всю ночь? – Нормально все, – отмахивается, на автомате вытягивая телефон из сырого кармана. На экране – ни одного пропущенного, разве что Максим интересуется, нормально ли они дошли до дома. Коротко отвечает и отбрасывает телефон на стол. – Ну не хочешь – не говори, – заключает Казик. Он молчит, нетрезво и слишком медленно осматривая комнату, останавливается взглядом на куртке и валится плечом на стену. – Позвони мне. – Зачем? – Телефон у Макса забыл, по-моему. – Завтра заберешь, – вместо любых попыток поискать. Всматривается в уставшее лицо Казика и усмехается. Такой тот, конечно, забавный, когда пьяный: соображает плохо, а лицо – ну чисто кот, смешной, морщит нос, голову к плечу склоняет. Промеллированные прядки спадают на лицо, прилипают влажными сосульками ко лбу, и Костя тянется убрать их в сторону. – Я к этому Максиму придурочному больше не пойду. – Да все с твоим телефоном нормально будет, не ной, – Костя цокает. Ханемиев, не стесняясь пинаться, стаскивает с себя джинсы и отбрасывает на пол, оставаясь в одной только кофте да трусах. Подобрав волосы в пучок, снова на стену валится – еле держится. – Да я про Кешу с Эмой, – внезапно признается он, и Костик хмурится. – Думал, посидим пацанами, а там страсти начались. Знал бы, что Эма будет, не пошел бы. Смешок вырывается слишком громкий – знакомые мысли, знакомое чувство. Казик глядит исподлобья, ожидая, что Костя поддержит, и Баджиев не заставляет себя ждать. – Не засосались у всех на глазах, и на этом спасибо, – заключает он. – Я бы тоже не пошел. Бесят меня эти сопли Кешины. Ханемиев молчит, пьяно улыбаясь, пока Костя не вскидывает брови, намекая продолжать. – Ты завидуешь. – Чему? – выпаливает громко. – Тому, что его кто-то трахает, а тебя – нет, – беззастенчиво рубит с плеча Ханемиев. Костя только и успевает, что рот в безмолвном вопрос раскрыть. Вот оно как, оказывается, называется – зависть? Да кому? Кеше? Что его трахает какая-то там Эма? Ну вот еще придумал. – Ты же сам сказал, что не пошел бы, будь там его девчонка. – Потому что я хотел посидеть нашей компанией, а ты ноешь из-за того, что Кеша с ней тискался. Давай честно, – Казик выдыхает, будто слова пытается найти подходящие, и Костя заранее готовится к тому, что выдаст это чудо, – тебе девчонка нужна? Хочешь, сведу тебя с кем-нибудь? Маринке можем позвонить. – Да блять, – резко перебивает Костя. – Не нужна мне девчонка, заебал со своим сводничеством уже. Но если говорить максимально откровенно, прав ли был Ханемиев хотя бы в какой-то степени? Как бы Костя ни противился, да, Казик был прав – как практически и всегда, когда дело касалось Баджиева. Как будто он чувствовал его так же, как знает самого себя, или, может, мысли читать умел – заряжался перед телевизором в детстве у бабки каким-нибудь Кашпировским, а потом ходил и мозги всем своим корешам вправлял что словесно, что физически – во всех возможный смыслах. Но Казик не улавливал главного: девчонка Косте правда не нужна. – Ладно, хочешь обсудить эту хуйню? Давай обсудим, – ворчит он. – Да, у меня есть потребности – как и у тебя, да как и у всех, но все мои проблемы решаются дрочкой. Не той, где мне дрочат мозги, понимаешь? Мне не сдались все эти сопли и нежности, и девчонки мне тоже не сдались. Приспичит – справлюсь рукой, хоть правой, хоть левой. Все, закрой тему. Но, может, Костик как-то не так выразился? Может, сказалось то, что на егэ по русскому он набрал всего семьдесят шесть, завалил пробник по литературе, который сдавал просто за компанию, и в принципе всегда получал за сочинения тройки, потому что неправильно формулировал мысли? Может быть, он в принципе перешел на какой-то другой язык, который Ханемиев не понимает? Или Ханемиев улавливает какие-то странные сигналы от Кости, если воспринимает сказанное так, как воспринимать не должен был? Что происходит – Костя не знает, и все же он удивленно хмыкает, когда Казик находит самый простой выход из положения. – Ну, хочешь, подрочим? – Чего? – устало цокает Баджиев. Ну нет у него ни сил, ни настроения на приколы Казика. – На скорость, что ли? – Ты мне – я тебе, – совсем пьяно предлагает он. – Ты нормальный? – Просто по-дружески, – пожимает плечами Казик, будто не близость предлагает, а жвачку или, может, пару прогулять. – Никто не узнает. Сам сказал, что есть потребности. – Ну не в совместной дрочке же, – хмурится Баджиев, храбрится и готовится выпускать в Казика автоматную очередь аргументов, почему это плохая идея, но давится воздухом, когда ватные руки Ханемиева настойчиво хватаются за пуговицу джинсов и рывком расстегивают ширинку. – Да стой, ну еб твою мать. Ханемиев замирает, не отнимая рук от грубой ткани, и Костя, стальной хваткой вцепившись в чужое запястье, всматривается в янтарные глаза напротив. Совсем мутные, уставшие и сонные – моргни, и Казик заснет часов на двенадцать. Мысль в голове скользит некрасивая: а, может, в чем-то Казик и прав? Шанс воспользоваться им, конечно, соблазняет, так и манит, отдаваясь сладкой тяжестью в животе, и Казик наверняка потом и не вспомнит – а если и вспомнит, то смутно. С другой же стороны, Костик пьяный – точно такой же, просто чуть бодрее, и соображает ничуть не лучше. Будет ли неправильным, если он позволит запустить руку себе в штаны? Не привлекут ли его потом за какое-нибудь домогательство? Или же ситуация меняется ввиду того, что оба они – взрослые и пьяные люди, близкие друзья, живущие вместе? Почти что пара, разве что не целовались и не трахались еще – хотя такими темпами они и это наверстают. Костик не юрист, но все равно чувствует, что что-то не так. Но что он, собственно, теряет? Он хотел натворить глупостей – он эту возможность получил. Костик – свободный человек без отношений, даже без намека на них – пусть и с некими маломальскими надеждами и, возможно, занятыми кем-то мыслями. Будь у него отношения, наверное, он бы сейчас был с кем-то другим. – Никто не узнает, – скорее наказывает, нежели спрашивает Баджиев, и Казик согласно кивает. Костя отпускает его руку. Тонкие пальцы Ханемиева растягивают брюки, расстегивая ширинку до конца, и хватаются за резинку выглядывающих трусов. Рука теплая, но сухая, неудобно скользит под ткань и обвивает мягкий член пальцами. Костя не знает, куда себя деть, хмурится, как мальчишка, голову стыдливо опускает, но не отталкивает, как бы ни хотелось. Руки неловко зависают в воздухе, пока Казик не толкается коленом, и Костя нерешительно, будто боясь навредить или сделать что-то, от чего потом всю жизнь не сможет отмыться, кладет ладонь на голое бедро Ханемиева. Тело у него такое теплое, и ладонь тянется выше, проникая под ткань трусов и едва не вздрагивая, касаясь чужой кожи. Все это должно ощущаться совсем безобидным, дружеским – только у Кости внутри все переворачивается и нервно перекручивается, а в глотке что-то встает комом – не то волнение, не то рвотный позыв от него же. Ощущения такие правильные и неправильные одновременно, что на мгновение хочется придвинуться ближе – Костику никогда раньше не дрочили, да и сам он до этого никому руку помощи – буквально – не протягивал. Дышит часто-часто – как загнанный. – Помочь? – спрашивает тихо, и Костя цокает. Еще издеваться будет. Что, Костя не умеет дрочить? Неважно, что не себе – анатомия-то от этого не меняется. Рука ползет выше, наощупь проскальзывая пальцами по колючему лобку, и опускается к теплому, совсем вялому члену. Костя сжимает руку крепче, выбивая из Казика хриплый смешок, и ведет на пробу, подстраиваясь под медленный темп Ханемиева – сухая, не скользит совсем, неудобно – но пусть так. Не то, что хотелось бы, но на безрыбье выбирать особо не приходится. Костик опирается второй рукой на колено Казика, чтобы не рухнуть сверху. Может, в какой-нибудь другой из бесконечного ряда вселенных, в которых Косте нравились бы парни, из этого бы что-то и вышло. Может, если бы Казику тоже нравились парни, а страна и общество вокруг было бы чуть свободнее в своих взглядах, из них бы вышла неплохая пара. Красивая, гармоничная, идеально друг друга дополняющая. Может, так было бы, если бы во вселенной, где им обоим не посчастливилось существовать, когда-то не родился и не встретился на тернистом жизненном пути Костика один конкретный человек, на фоне которого меркнут любые звезды. А пока – это все, что есть: темная общажная комната, ладони в трусах друг друга, тихие вздохи, неудобные движения затекшей кистью, сбивающийся неровный ритм и липкие влажные пальцы, кольцом обхватывающие под головкой. – Сильнее, – шипит Костик, ослабляя хватку, чувствуя, как все нутро готовится взорваться в ладонь Ханемиеву, и Казик действительно хватает сильнее, сжимает, грубее водит ладонью. – Что, – улыбается елейно, – так нравится? Костя стыдливо раскрывает рот и почти что громко стонет, хватаясь чистой рукой за плечо Казика, когда в дверь громко стучат кулаком. – Нет, подожди, – шепчет почти лихорадочно и безумно, порываясь встать, но Казик не дает – хватает его крепче, сдавливает, губы старательно закусывает. Сердце едва не замирает, когда в дверь стучат сильнее – когда Казик ускоряет движения, а адреналин накрывает с головой от одной только мысли, что вот он – почти пойманный. Костя какой раз за ночь видит фейерверки, давясь воздухом, одергивая руку и тут же накрывая пах ладонью, на мгновение прижимая липкую руку Казика ближе. И вскакивает, не давая себе отдышаться. Наспех обтирает руку о подобранные штаны Казика и подлетает к двери, так и не застегнув ширинку. В любой другой ситуации он бы и не дернулся – сидел бы да ждал, пока незваные гости свалят, или крикнул бы, чтобы они съебывали, пока он не подорвался, но голова соображать отказывалась. Он приоткрывает дверь совсем немного, недобро вглядываясь в щель. – Казя дома? – вместо приветствий спрашивает едва ли не единственная во всем мире персона нон грата согласно негласному уставу комнаты. – Иди нахуй отсюда. Настроения цапаться с Шуджиным нет, да и сам он, очевидно, ждал не Костика, и все же Антон не дает закрыть дверь, хватаясь своими щупальцами за дверную ручку. – Не-не, стой, – зовет звонко. – Там пацаны со второго хотят мои треки послушать. Есть колонка заряженная? – Нет. – А переходник дашь какой-нибудь? – Нет свободных, – снова пытается закрыть дверь, но Антон снова не дает, тянет на себя, упрямо хмурясь. – Я тебе ебну, Тох. Дверь отпусти. – У Казика под кроватью валяется, я видел, – упрямо талдычит Шуджин. Но делать нечего – проще дать ему несчастный тройник, чем что-то доказывать. Он оставляет его у порога, ногой шарит под кроватью Казика и действительно находит пыльный переходник. Бросает его Шуджину и захлопывает дверь прямо перед носом, тут же закрывая на вертушку и напрочь игнорируя предложение зайти в гости и тоже заценить Шуджинскую рэпчину. Костя убирает с кровати куртки, перевешивает на крючки и устало падает на постель, глядя на Казика. Ханемиев, развалившись на подушке, уже десятый сон видит, и Костя встал бы накрыть его, чтобы не замерз до утра, но сил совсем не остается. Костик спать сегодня снова не будет. К проблемам с Ваней теперь прибавится еще и это. Замечательно.