Чертёнок хочет поиграть

Антону нужно разгрузиться. Антон слишком устал от всего говна, что происходит вокруг в эти дни. Это ненормально. Всё, что происходит с ним сейчас, — ненормально. Антону кажется, что он сходит с ума. А как иначе объяснить происходящее? Разве в жизни адекватного человека могут быть все эти больные интрижки с мужиками, какие-то разборки в Мытищах, пьянки с левыми людьми? Почему в его жизни нет ни одного спокойного дня? Почему он так нуждается в чьём-то внимании? Почему его так тянет к соседу, который не хочет иметь с ним ничего общего? Почему он никак не может побороть это нездоровое влечение? Почему не может просто забыть и отпустить? Антон хочет абстрагироваться от всего этого дерьма. Антон плачет, сидя на мокрой плитке у запасного выхода из общежития. От Артура он возвращался один, заплатив таксисту кучу денег из отложенных на проезд на ближайшие дни: метро уже давно закрыто. Он вернулся слишком поздно, попасть внутрь через вахтёра не получится, и ни Дима, ни Сергей, ни Лёша не отвечают на просьбы открыть ему дверь; он перестаёт названивать, когда приходит уведомление о низком уровне заряда. В голове мысли об Арсении. И эти мысли, мучительные и нагнетающие, не дают ему покоя: они преследуют, душат, заставляют давиться слезами. Хочется, чтобы сейчас кто-нибудь оказался рядом. Хочется, чтобы ему помогли. Нельзя оставаться одному в такие моменты. Что сейчас может произойти? Иногда боль бывает настолько давящая, что может подтолкнуть на любые поступки: слезливое голосовое причине этих слёз, нытьё в сообщениях близкому другу, прогулка по проезжей части с коробкой портвейна, купленной "с рук" у сторожа детского садика недалеко от дома Чапаряна, подъём на крышу с пачкой сигарет, которая в любой момент может упасть вниз. Доступа к крыше нет, курить приходится здесь же. Слёзы, действительно, душат — ему жарко. Он поджигает сигарету Мальборо, подмечая, что случайно загрёб чужую пачку на балконе Артура. Он затягивается до предела, закашливается и сжимает в руке коробок, в которой мнутся последние две сигареты — но не ломаются; как и он. Что с ним не так? Почему он просто не может жить счастливо? Может, нужно меньше идеализировать людей вокруг себя? Да какая тут идеализация? Арсений для него самый плохой человек на Земле, от которого можно ожидать чего угодно. Так почему тогда обидно? Почему хочется волком выть от осознания, что парня из комнаты напротив в его жизни теперь не будет? Почему вновь хочется ощутить его дыхание, его прикосновения? Почему ему не хватает человека уже в первый день? Главный вопрос — «Почему?» Ответа на него нет. На телефоне пятнадцать процентов, сигарета быстро тлеет, а пепел с неё падает ему на свободную руку, обжигая. Антон набирает Никите, но в трубке раздаётся женский голос. Действительно ли тот сейчас не может ответить или это только для него так? Неужели московский номер уже перебрался в чёрный список? Или он просто себя накручивает? Или это правда? С петербуржцем вообще ничего не понятно: он то ли есть, то ли нет. И от этого ещё хуже становится: похоже, оба стула его свалили. Это будет ему уроком. Это научит его вовремя принимать решения и не портить жизнь окружающим. Дверь распахивается прямо перед носом, и Антон отворачивается, не желая показываться неизвестному спасителю в непотребном виде. Он скуривает до фильтра уже вторую сигарету, пытается остановить слёзы, поток которых, казалось, нескончаем, — безуспешно. Ему хочется улететь, уехать или умереть, лишь бы не ощущать эту душевную боль, лишь бы не сгореть до тла. Она тяжелее физической: она разъедает изнутри, с каждой волной нанося всё больший ущерб. — Антон? Раздаётся голос человека, о котором он так долго думал, которого так хотел видеть рядом, с которым просто хотел быть. Но он уже не может об этом размышлять. Его переполняют негативные эмоции, он просто хочет их выплеснуть. Он это делает, точно зная, что потом будет легче. Он в это искренне верит. — Что случилось? Почему ты плачешь? Арсений опускается перед ним на колени, пытается всмотреться в заплаканное лицо, но тот лишь отводит голову и ловит мысль, что всё это больше смахивает на осознанный сон, а не на события его жизни. Было бы проще, гораздо проще переживать всё это, зная, что он во сне и может делать абсолютно всё, на что не может решиться в жизни. — Антон! Арсений обхватывает чужие щёки горячими ладонями, поворачивает голову в свою сторону и смотрит, взволнованно смотрит в тёмные от недостатка света глаза. Молодой человек молчит, кажется, заводясь ещё сильнее, глядя на растерянного... возлюбленного? Но почему он так легко об этом говорит? Почему сейчас позволил себе так подумать? Почему называет так обоих? С кем же в итоге его сердце? Как быть дальше? Как быть дальше? С кем быть дальше? Кто будет с ним? Нужно выбрать одного — это будет решением. Но как выбрать? Как вообще можно сравнивать двух совершенно разных людей и выбирать между ними? С каждым Антону по-своему хорошо и комфортно, он бы не хотел терять ни физическую близость и посиделки на лестнице, ни приятные ночные разговоры и редкие встречи. Ну почему это всё не вместилось в одного человека? Почему это оказалось по разным городам? Почему этот выбор так тяжёл? Почему перед выбором стоит именно Антон, а не рандомный мальчик или рандомная девочка? Почему в этом сериале он является главным героем, на которого обваливается всё написанное сценаристами дерьмо? — Да скажи ты хоть что-нибудь! Арсений срывается на крик; кажется, ещё чуть-чуть — и будет истеричный. Растерян, недоумён, он пытается найти в своей голове хоть одну здравую мысль, касающуюся данной ситуации. Он хватает Антона за плечи и трясёт, сильно трясёт, чтобы тот пришёл в себя. Получается: — Прекрати. Меня сейчас вырвет. Тело возвращено в состояние покоя. Антон смахивает с щёк следы своей неминутной слабости, но эти следы продолжают оставаться на покрасневшем лице. Тянется за последней сигаретой, которая ломается пополам прямо у него в руках. Протяжно скулит и откидывает мусор в сторону, прокручивая в голове желание заснуть прямо здесь и умереть через пару часов от обморожения, только чтобы стало легче. — Пойдём в комнату. Голос Арсения действует отрезвляюще: теперь Антон фокусирует взгляд на нём. Рассматривает лицо, словно впервые, глазами цепляется за губы и борется с желанием поцеловать. Да, это сейчас точно бы пригодилось, чтобы окончательно прийти в себя, только последние трезвые тараканы в его голове кричат, что это будет ошибкой, которая вернёт всё назад. Но чёрт, как же хочется близости. Именно сейчас и в этой обстановке. Это не отпускало ни на улице, ни на лестнице, ни в коридоре, ни в комнате. Антон засыпает на своей бывшей кровати, и последнее, что он видит перед собой, — обескураженный Арсений, который думает, как бы самому не сойти с ума.

***

Антон просыпается от звука битого стекла. Он не сразу понимает, где находится и что вообще делает в этом помещении, так ещё почему-то раздетый. Ответ на первые два вопроса нашёлся сразу: он вспоминает, как Арсений, не достучавшись до Димы в сто седьмую, затащил его к себе. На кровати Арсения он оказался уже через считанные секунды, когда после снятия обуви у него закружилась голова и он чуть не рухнул на пол. А вот почему на нём только трусы — история в его голове умалчивает, ибо дальше он ничего не помнит, и даже оставшаяся тяжесть на душе никак помочь не может. Арсений убирает с пола большие осколки и идёт за веником, не обращая внимания на сонный взгляд сидящего на его кровати соседа по этажу. «Интересно, — думается Антону, — мне будет стыдно за всё услышанное?» Он не исключает, что мог натворить какой-нибудь херни на эмоциях, оскорбить или очень сильно обидеть, ну или просто побиться в истерике, пожаловаться на жизнь и рухнуть без сил. Мозг Арсения будто бы перехватывает волновой сигнал, и тот смотрит на проснувшегося товарища. — А-а... э-эм-м-м... привет? Антон чешет левое плечо, растерянно глядя на хозяина комнаты и замечая, что в помещении стоит неприятная утренняя прохлада. — Воды? Это помогло отложить неловкий разговор на минуту. Антон понятия не имеет, чем вчера всё закончилось, и не может даже предположить, что они сейчас будут обсуждать и будут ли вообще. Было бы славно, если бы Арс не заводил никаких пустых разговоров, а просто выставил бы его за дверь, но такого не будет: Арс не Антон, такого себе позволить не может. Вместо этого он терпеливо выждал, а затем, забрав пустой стакан, вопросительно взглянул на соседа. — Как всё кончилось? Это единственное, что смог просипеть парень, оглядываясь в поисках своей одежды: вещи были найдены аккуратно сложенными на стуле. — Ты напился и пытался пробраться в общежитие ночью. Его перебивают: — Это я помню. Что было после того, как ты затащил меня сюда? Арсений замялся, думая, чего бы сейчас ему наплести такого нейтрального, чтобы не усугубить и так сложную ситуацию между ними. Или лучше сказать правду? Наверное, сейчас правда ни к чему: он помнит состояние Антона в третьем часу ночи, помнит слёзы отчаяния и тяжести, помнит его взгляд, помнит его слова... — Я спросил, почему ты напился, а ты рассказал о встрече с нашими знакомыми почти во всех подробностях. Затем ты просто заснул на моей кровати. — Почему я раздетый? — Сам разделся. Сказал, что жарко. Антон понимающе кивнул и поднялся, неаккуратно стягивая со стула свою одежду. Он, даже не одеваясь, снял с вешалки свою куртку и взял ботинки, выходя из комнаты в надежде, что дверь в его жилище открыта. — Извини. Это было последнее, что прозвучало перед закрытием двери в комнату напротив. Быстрое «Извини» эхом разнеслось по пустому коридору. И Арсений, скрывшись у себя, сполз по стене, хватаясь за голову. С каждым днём он всё больше не понимает, как довёл свою прежде спокойную жизнь до такого. Он не знает, что делать с Антоном и как вообще себя вести, но думает, что сейчас всё сделал правильно. Он не должен пожалеть об этом ни завтра, ни через неделю, ни, возможно, через не один десяток лет, когда уже ничего нельзя будет изменить. Но будет ли ему счастье? А правильно ли он сделал, что не сказал Антону правды? Антон, пока сам того не вспомнит, не узнает, как минувшей ночью утягивал Арсения в кровать, как молящим голосом просил его себя раздеть. Не узнает, как его гладили по рукам и целовали бёдра, как едва ощутимо кусали за шею, как заставляли умолять совершить непоправимое. Не узнает, как он давился поцелуем и царапал чужую спину, как сдерживал нетерпеливые стоны и подставлялся под ласки. Не узнает, как нежно целовали его лицо, как тепло обнимали, как шептали на ухо слова любви и заставляли смущаться, как крепко его прижимали к себе, как он сам целовал чужую шею и сжимал чужие волосы в порыве страсти, как сам благодарил за всё, что было между ними. Не узнает, как ему было хорошо.