❄️Вальс во время зимы

      

В Синьоре не было ни грамма крови Снежной, однако же свою она пролила ради её будущего.

             Среди Предвестников Фатуи нет братства. Их объединяет возможность через Царицу достигнуть своих собственных амбиций, целей, мести. Именно поэтому организованные поминки походили больше на обычное собрание, только вместо стола — открытый гроб.              Самый юный Предвестник не был знаком лично с этой ведьмой. Во время его выдвижения на должность она уже исполняла волю Царицы на далеких берегах Инадзумы, но Тарталья был уверен, что и у Прекрасной девы были свои корыстные причины стать Предвестницей. Одного юноша понять не мог.              Почему она добровольно отдала свою жизнь?              Нет, Чайльд тоже отдал свою жизнь Царице. Но он поклялся сражаться ради неё, проливать чужую кровью и, если потребуется, свою. Чайльд мечтает погибнуть в самом эпическом сражении, от которого даже сама Селестия пошатнётся. Но он бы никогда не положил голову на плаху ради других.              Отрубленную голову ведьмы пришили обратно к телу. Шов спрятали за пышной оборкой платья. Иней блестел на её золотых волосах. Лицо застыло холодной маской. На посиневших губах лежала красная краска. Лёжа в шелках и зимних цветах, Синьора была всё так же красива, как и при жизни. Создавшая себя из огня, не рассыпалась пеплом, а нашла себя во льдах. Царица любила её. Говорила о её трагично истории любви, которая восхитила в своё время. Пьеро лично привел её за руку в Снежную, представил перед Царицей её новое оружие. А Розалина, полная гордости и самоуверенности, бросила всю себя. Считала ли она себя достойнейшей, когда над её головый подняли божественный клинок?              Чайльд ушел подальше от гроба, потому что в лежащей покойнице он увидел другую.              Яркий дневной свет лился через витражные окна. Пылинки, словно снежинки, плавали в воздухе.              Коломбина напевала детскую колыбельную, облокотившись на край гроба. Её нежные руки едва-едва касались холодной щеки, ни то успокаивая, ни то пытаясь пробудить от ледяного сна. Мелодия чарующего голоса заглушалась руганью.              Арлекино не сдержалась. Жестко огрызнулась на совершенно вздорные разговоры младших по старшинству. Её искренне взбесили эти подачки в качестве остановки конвейеров. Хотя, по правде говоря, и несколько дней народного прощания ей тоже кривили душу. Всё это Синьоре было не нужно. Не той, кто так самоотверженно сражалась в тылу врага.              Не показывал своих эмоций разве что Капитано. Тарталья понятия не имел, нужен ли был Предвестнику сон, но с учетом очень нагруженных последних дней, Первый Предвестник вёл себя всё так же безукоризненно. Его железной рукой готовилась самая кровавая ночь, а исполняться она будет руками Чайльда и Слуги. Вот действительно стоящий прощальный подарок Алой Ведьме.              — Только не говори, что тебе действительно её жалко.              Погруженный в свои мысли Тарталья скашивает взгляд на упавшего рядом Скарамуччу. Мальчишка, всё так же с плащом на распашку, подтянул колено к груди, а пяткой уперся в деревянную храмовую скамейку. Даже Чайльд себе такого открытого хамства не позволял. Перед покойницей.              Но Тарталья никогда не покажет, о чем он действительно думал.              — Мне жалко упущенной возможности схлестнуться с Архонтом, — лицо его кривится в усмешке, — Верно говорят, что именно Наруками Огосё является сильнейшим Архонтом из Семерых?              — По взрывной мощи эта дура переплюнет Моракса, но все знаю хитрость этого старого ящера, — в храме Царицы Скарамучча открыто плюёт на чужие божественные престолы. А ещё плюёт на гордость Тартальи, с насмешкой легко пихая того с плечо, — Не расстраивайся. Уверен, тебе выдастся возможность опробовать на своей шкуре Мусо но хитотачи.              — Схлестнуть клинки с самим Архонтом? Звучит интересно, — но заинтересованности в голосе совершенно не было. Тарталья отвечал ожидаемые от него реплики, к которым невозможно было придраться.              И всё же Скарамучча подозрительно щурится, заглядывая лучше в лицо Младшего:       — Ты какой-то странный…              — Такое бывает, когда обычный смертный не спит вторые сутки. Ты ведь лишен такого изъяна, как усталость, верно?              С ним явно что-то не так, потому что раньше этот мальчишка не умел так ловко заговаривать другим зубы. В Скарамучче борется одновременно вспышка яростного омерзения ко всем слабостям и желание докопаться до истинны. Тарталья неотрывно смотрел на открытый гроб, не смея подходить ближе. Но и уйти по какой-то причине не мог.              От размышлений Скарамуччу отрывает внезапно вставшая с табурета Коломбина.              — Верно. Наш малыш совсем измотался.              — Ну разумеется, работать после столь длинного отпуска, — уколола и его Арлекино. Но даже она не смогла пробиться сквозь толщу водной бездны. Все замечания в его стороны казались ему шумом бьющихся айсбергов.              И лишь когда Коломбина появилась за его спиной, так же неожиданно, шепот проник прямо в сознание.              — Не-е-ет. Его мучает тоска.              Взгляд синих глаз прояснился. Тарталья не вырывался из рук самой непредсказуемой Предвестницы. Ему уже даже стало привычно ощущать эту невесомую тяжесть на своих плечах, шее, сердце. Холодные пальцы приглаживают засаленные рыжие кудри.              — Несчастный брошенный мальчик. Никто тебя не понимает, да? И понять не хочет.              — Меня не бросили. Меня прогнали. Это разные вещи, — отвечает одними губами юный Предвестник.              Синяя бездна глаз всё прожигает открытый гроб, в котором видит не Синьору, а Марию. А седые волосы Пьеро, склоняющегося над покойницей, ему напоминают платину самого отвратительного лжеца.              Ни пламени, ни льда Синьоры не хватило, чтобы выбраться живой из схватки с Райден Сёгун. Хватит ли Мари одной её воли, чтобы вернуться на родные снежные поля не по частям? С головой на плечах.              Коломбина смеется ему в затылок, прежде чем прикрикнуть своей подруге:       — Арли! Дай ему немного времени отдохнуть. Ему нужно закончить очень важное дело.              — Я уже давала ему сегодня отдых. Он Предвестник или капризный ребенок?!              — Это не займет много времени, — и не дожидаясь разрешения Слуги, и так отлично зная, что её послушаются, Коломбина вновь склоняется над ухом юноши, — О чем ты мечтаешь? Сражаться против неё, с ней или ради неё?              — Я мечтаю, чтобы она не оказалась на её месте.              За недолгое время знакомства Аякс успел её «хорошо» узнать. Он знает, что Мари после своей измены вновь вернется в это состояние, когда будет всем угождать Цзин Юаню. Забудет о своих потребностях, отрубит от себя всё счастье, потому что после измены она не имела права ни на что. Только на смерть. И она найдет её после того, как убедится в сохранности Яньцина. Мари слишком добрая для людской войны.              — Тогда ты знаешь, что нужно делать.              Арлекино хмурится, когда замечает в глазах юного Предвестника вспыхнувший огонёк. Очень темный, безумный, отчаянный. С ним он бросается прочь из храма, так и не сказав прощального слова о Синьоре. Скарамучча удивленно пялится на улыбающуюся Коломбину. Она запевает новый куплет колыбельной, танцуя над пропастью.              Спасти Мари от такой участи он сможет только забрав её у Цзин Юаня.              Словно обезумевший, Тарталья кидается прочь из чужой усыпальницы. Каждый думает о своём, но была ли хоть кому-то интересна виновница торжества?              

***

Лейтенант Мария Самсонова вновь ступает по холодному плацу перед офицерским корпусом.

             Ясное небо заволокли крылья почтовых птиц. Секретари то и дело толпились вокруг птичника, ожидая своей очереди на отправку особо важного и скорого поручения. Казармы полнились тревожным младшим офицерским составом, который был вызван для инструктажа. Солдаты под козырьками зданий сетуют на неготовность летней формы. В шубах по теплым просторам Ли Юэ не особо походишь. И лошади, чувствуя общую тревожность, то и дело поднимали шум в стойлах.              Это всё Марию не касается. Огибает, как воду плывущая против течения форель. С таким же усилиям Лейтенант поднимается по мраморным лестницам, пропуская мимо ушей приветствия секретарей и любопытные взгляды старших офицеров. Не все ещё в курсе, что Самсоновы снова в Столице.              Набойка новых, начищенных сапог раздавалась канонадой в гулких коридорах. Полы форменного серого пальто развивались за её спиной словно бы вороньи крылья. Туго заплетенная белая коса пряталась в складках капюшона. В этом образе её знают больше 6 лет, с начала настоящей службы в Фатуи. Всегда неизменная, всегда идеально вымуштрованная.              Но именно в этот ясный день ранней весны Марию Самсонову было невозможно узнать.              Это отражается в глазах некогда злых языков, которые так любили отпустить пару замечаний о её сравнительно низком чине, несоизмеримом с настоящими обязанностями и местом. Этим утром никто не осмелился её хотя бы остановить.              Словно девушка была призраком себя прошлой.              Лейтенант отпирает ключами кабинет. Внутри чисто, нет пыли, и даже запаха затхлого воздуха. Много месяцев прошло с того момента, как здесь в последний раз появлялись Самсоновы.              Мария садится в кресло на правах временно исполняющего обязанности Генерала. В полной тишине. Спасибо любви Цзин Юань подремать, и звукоизоляции.              Раньше она стояла рядом, всегда готовая выполнить любой приказ. Жаждущая его коротких ласковых прикосновений и жестоких приказов. Теперь же именно Мари сидела в этом проклятом месте. В полном одиночестве.              Тишина давала ей продумать свои следующие ходы.              Она знает, как нужно действовать. Цзин Юань отдал все поручения, все контакты с кем необходимо наладить связь в Ли Юэ. Необходимо было договориться с Сиверской крепостью о размещении перебрасываемой прямо сейчас армии с севера, чтобы уже через морской порт отправить до Гавани. Через материк плыть им не разрешили. Фонтейн, пускай и негласно поддерживает Снежную, но не готов замарать руки. Лягушатники хреновы.              Мари знает, что нужно делать.              В дверь очень вовремя постучались. Это худенький секретарь прошел в кабинет, не совсем понимая, что вообще происходит. Мари, если честно, разделяла его сомнения.              — Мне нужно, чтобы ты собрал всю информацию об этих солдатах. Подготовьте документы о месте захоронения, приказы о выписывании пенсии их родственникам, если имеются, выплаты и посмертные награждения. У кого найдутся малолетние родственники, сразу приноси бланки для рекомендательных писем.              Даже не поднимая глаз с бумаги, Мария вполне хорошо справляется с раздачей поручений. Видимо, она выглядела действительно жутко, раз у неё не интересуются о причинах такого странного приказа, и вообще, почему она замещает Генерала Самсона.              Список был не таким уж и длинным.              

Младший лейтенант Александр

      

Младший сержант Елена Мельник

      

Капитан Никита Мельник

      

Матвей Снежевиц

      

Павел Мороз

      

Анна Ефимова

                    Забавно.              Когда Мария получает власть и свободу, первое, что она делает в этом статусе — это исполняет свои пожелания. Закрывает свои долги. От былого бахвальства о полной отдаче семье, долге перед Родиной, остается ровным счетом ни-че-го.              Как и в ней самой.              Ни              Че              Го              Марии нужно написать заявление об отчислении Яньциня из кадетского училища. Больше она не намерена рисковать им. Больше нет веской причины. Дни до отплытия он побудет дома, с Лисаветой, которая найдет чем занять мальчишку. Правда он так просил дать ему возможность попрощаться со своими друзьями… Теми самыми, которые пострадали из-за его отчества.              Мари подумает об этом позже.              В первую очередь она завершает то, что должна была очень давно сделать. Долг перед мертвыми, которые и не цеплялись за неё по ночам. Это самое горькое для Марии. Она — выживший командир, и выжила только благодаря жадному взгляду рыжего мальчишки. Она должна была лежать на той же земле, рядом со своим разрушенным особняком, в котором родилась.              Отчет пришел в конце рабочего дня.              Вместо крови на её руках были подтеки красной туши для печати в форме головы льва.              Такая же красовалась на принесенных документах.              Цзин Юань позаботился, чтобы всех развезли по родным сёлам. Они заслужили лежать рядом со своими родными, там, где родились и выросли. Мари такого места не найти. Даже Матвей Снежевиц, сирота, вернулся в Дом очага. Аня Ефимова, самая младшая в отряде Рейнджеров, хотя и погодка с Матвеем, вернулась к своей большой семье, которой едва ли будет проще с огромной пенсией. Мария не знает, стоит ли писать её младшим рекомендательные письма в кадетское училище.              Мари уже ничего не знает.              Сашу, её наставника и верного товарища, вернули в его родную деревню, у моря. Из неё он ушел, когда его жена скончалась и вернулся к ней. Лёг рядом с ней.              Павел Мороз, их тучный повар, заваривающий самый вкусный чай в котелке, оказался не единственным. Семья у него большая: братья, племянники, тетки и двое сыновей, достаточно взрослых, возрастом подходящих для новобранцев. Мари ещё порылась в принесенных документах. Да, так и думала, уже поступили на службу Фатуи, как и их отец. Перьевая ручка застыла над бумагой. Стоит ли Мари лезть в их жизни? Они ведь не попытались связаться с командиром их отца, а значит прокладывают путь сами.              Знала бы Мари, где будет безопаснее, на родине или на чужбине…              Поэтому Мари решает ничего не писать. Жалование их семье выписано достойное.              У Лены и Никиты никого не осталось, только одинокий дом, крышу которого они так и не перекроют этим летом. И даже детей к своим 32 годам не оставили, всё откладывали до лучших времен. Семья Мельник просто исчезла, оставшись лишь фамилией на документах. Нет смысла даже давать посмертные ордена. Только распоряжение о достойном надгробии, которое и то забудется.              «Верные слуги Царицы и Снежной»              Какой подарок на свадьбу Лена с Никитой готовили командиру, Мари совершенно знать не желает. Не будет никакой свадьбы. Никакая она больше не невеста.              Мари никогда ещё себя так не чувствовала. Словно в чужом теле и одновременно… наконец вернувшаяся в себя.              Она смотрит на выведенное изящным почерком подпись.              «Лейтенант Мария Самсонова (Мари де Ля Кур)»              Её настоящее имя, вычеркнутое из всех документов, языков и памяти, даже её собственной, выводится словно бы не чернилами, а настоящей кровью. Так было больно.              С Михаилом, который не успел стать настоящей частью Пятого отряда Рейнджеров, она уже виделась и знала, что с ним всё хорошо. Теперь он в ведомстве Тартальи. Мари ему помогать не нужно.              А затем она словно из транса выходит.              — Вася!              Василий Павличенко. Её снайпер с самыми зоркими глазами. Он ведь всё ещё жив! И должен был переведен в войско Генерала Самсона, но в другой отряд.              С ним она точно знает, что делать.              Поэтому Мари судорожными, размашистыми движениями пишет приказ на вызов Василия Павличенко в ставку командования, лично к ней. Вместе с ним будет проще. Она согласна с Цзин Юанем, когда есть знакомые люди, работать проще. Тогда она сделает также! Полномочия у неё имеются.              Секретарь, продолжавший приносить ей отчеты о переброске войск, снаряжении и провизии, хотел было дернуться к ней. Он бы отправил письмо, вместе со всеми остальными. Это его работа.              Но Мари выбегает из кабинета как в старые добрые времена. Грудь её полнится огнем и нескончаемой верой в светлое будущее. Тяжелая дверь в кабинет захлопнулась за ней. Шумно колышется письмо, даже не запечатанное в конверт. Звонко раздаются её шаги. Мари летит на крыльях мелькнувшей надежды.              Мари было просто одиноко. Вот и всё.              Крутой поворот на мраморную лестницу. Она выскакивает из слепой зоны, хватаясь за колонну. Первая ступень появилась под её сапогом.              А затем столкновение.              Совершенно дерзкое! Почему этот солдат не отшатнулся, когда она бежит по такой страшной нужде?! Мари не останавливается, хотя толчок в плечо вбивает её с темпа. Гладка мраморная ступень решила предать её в самый неподходящий момент. Девушка соскальзывает.              В их первую встречу, тогда ещё только рядовой Аякс, с высокомерной дерзостью пролил кровь из-за такой глупости. Он устроил полный хаос, уничтожил плац, хотя не только своими усилиями. Аякс принес боль и перемены в этот «дом». В их семью.              Теперь же Аякс ловит Мари на грани падения. И вместе с ней оказываются на лестничном пролете между этажами.              Тишина.              Тяжелое дыхание смешиваются в друг друге. Ни то от волнения, ни от рискового падения. В её руке смятый листок, в его руках — она.              В первую встречу он принес хаос своими действиями. В этот раз Чайльд принес их просто своим присутствием.              Мари первая делает шаг прочь. Руки Предвестника сжимаются на ней мертвецкой хваткой. Да и вообще Чайльд выглядел не лучшем образом. Почти мертвец. Бледный, с синяками под глазами и безумный взгляд.              — Ты заболел?              Мари на памяти былой нежности хотела сказать «ты выглядишь болезненно», но вырывает эта грубая форма. Почти раздраженно. Но это лишь напряжение, появившиеся вместе с ним. Оно сбивает Мари с толку, но благо не сбивает с ног до болезненного падения. Поэтому она была всё ещё с трезвом рассудком.              А Чайльд смотрит на неё, как на чудо. Словно совсем не ожидал увидеть её здесь, в этом месте. Хотя, где ещё Лейтенанту быть, как не в офицерском корпусе.              — Нет, — тихо обронил юноша губами, которые вмиг стали сухими. Выглядел он действительно как тяжело больной человек.              — Правда? — бровь скептично метнулась ввысь.              — Нет.              — «Нет» я не болен, или «нет» я заразный?              — Нет, — вновь повторяет Аякс, как сломанная игрушка, — Черт! Нет! Не болен я! …я здоров.              От раздражения Предвестник наконец выпустил девушку из своих цепких лап. Мари даже покачнулась на невысоких каблуках. Но на лестничном пролете достаточно места, чтобы воздух между ними вернулся.              — Рада за тебя.              Аякс знает, с каким звуков лед встает на реке. Это было в её голосе.              Он не спал вторые сутки. Последний раз, когда он спокойно закрывал глаза и расслаблялся, был в её постели. Точнее в постели Самсона… Гадство! Вместе с ней. В её объятиях. Теперь же она делала вид, словно бы ничего между ними не произошло.              Обычно так ведут себя ненадежные мужчины. Ночью признаваться в вечной любви, а на следующий день проходить мимо, не обернувшись.              Мари тоже отворачивается от него, направляясь вниз по лестнице, но уже куда тише.              Кольцо в кармане жгло. Он обещал сестре вернуть его. Вот шанс.              — Мари! — кричит ей в спину.              Чайльд не пытается догнать. В нем застыла надежда, как неокрепший лед. И он застыл на нём, как испуганный Тевкр, молясь, чтобы она его спасла. Да только кричать едва ли может.              Девушка застыла на несколько ступеней ниже. И обернулась к нему. Чайльд смотрит на её светлое лицо, серые глаза, острые черты. В них столько силы и столько боли.              Он сам научил её желать для себя, но не был готов к тому, что Мари не возжелает его самого.              — Когда ты уезжаешь?              — Даже знать не желаю, как ты пронюхал об этом, — раздраженно кривится девушка, собираясь рвануть наутек.              — Это не ответ!              Мари порывисто разворачивается, поднимаясь на ступень:       — А почему я тебе должна отвечать?              Юноша неуверенно пролепетал:       — Потому что я Предвестник?              Но на Предвестника сейчас больше походила именно Мария. Волевая и яростная. Как буран. Как смертоносная метель. Да, из неё бы вышла отличная «Прекрасная дева», подумалось Чайльду.              — Тогда отправьте официальный запрос Десятому, ведь я нахожусь в его подчинении и выполняю его приказы. Распространяться о них мне не положено.              В который раз она пытается уйти. Письмо безнадежно испорчено, скомкано её яростью. Но и Чайльд никогда не отличался большим терпением.              — Я не понимаю, почему ты злишься на меня, а не на него. Я тебя никогда не обманывал! Мои намерения были очевидны. И ты их, бездна дери, отлично видела, — хуже, Мари их знала в лицо, — Тогда почему я стал для тебя врагом, а не он?!              Бездна взывала к Бездне.              Сейчас Чайльд ей больше напоминал брошенного своей первой любовью мальчишку, а не грозное оружие Царицы. Растерянный и по-детски обиженный. С его стороны лишь искренняя вера в свою правоту. Это для Мари всё равно что комья грязи, которые очерняют её кристально чистую совесть.              Чайльд Тарталья — одна огромная выжженная дыра в её совести. Потому что Мари с такой же искренностью желает отвечать.              — Врагом? Нет. Ты мне не враг, — не было ни обнаженного клинка у горла, ни обещания мести в глазах, — Пока что.              Вот главное оружие против неё. Эта юношеская открытость в синих блестящих глазах. То, что она променяла на «отцовскую» любовь. Синие глаза, в которых так редко появляется намек на живой блеск, но вот зато всполохи Бездны, наминающие северные огни в небе, являлись ей каждый раз. Этот блеск пробивался сквозь маску «простого смертного», которая была на его лице. Аякс её так старательно держал, улыбался перед родней во все зубы.              Но лишь Мари знала, что на самом деле скрыто за этой трагичной дрожью в юношеском голосе.              — Ты жестока.              Ох, не Чайльду об этом говорить, и всё же эти слова вызывали в ней горько-сладкую насмешку.              — С волками жить по волчьи выть.              В этот миг с её лица исчезают все тяжелые годы. А когда они вообще были легкими? Мари не помнит теплых летних деньков, только зиму и лёд. Но недавно она узнала, что спать на печи очень приятно. Что париться в бане можно не только ради очищения тела, но и духа. Как приятно греет голову красный пуховый платком. Что такое настоящее «семейное застолье».              Какого это, когда ты находишь взаимопонимание с другим человеком, пускай вы оба лишь отчаянно пытаетесь поверить в обоюдную ложь.              Всё это тепло растапливает ледяную маску на её лице, открывая Аяксу уже ставшую знакомую Машу. Та, кем бы она стала, не будь судьба к ней так жестока. Кем бы она стала по его мнению. Исключительно.              — Ты действительно хочешь всё вот так закончить? Разойтись незнакомцами? — слабым голосом спрашивает Чайльд.       — Нет. Я благодарна тебе за всё, что ты сделал для меня и моей семьи. Я этого не забуду, — но все произнесенные слова меркнут с настоящей благодарностью, — И ты преподнес мне очень ценный урок.              Уголки его губы дрогнули в улыбке:       — Выбирать для себя и за себя?              — Да. Но кажется ты сам не понял, чем меня одарил.              Этот путь был очень долог. Он начался в тот самый момент, когда Мари поняла — её семья лишилась защиты Царицы. Продолжился, когда ощутила свою смертность, пропала нимб непобедимой мощи. Его жестоко отобрала Бездна. И выбор судьбоносный она сделала, когда своими собственными решениями стала защищать свою семью.              Только её выбор был, когда всё же поднимается выше по ступеням, к нему ближе. Так близко, что ощущает лихорадочный жар и запах талой воды от его плаща.              Невольные свидетели данного зрелища выбирают идти третьей дорогой, лишь бы не попасться под горячую руку. Тех, кого коснулась Бездна, люди инстинктивно сторонятся. Марию Бездна не просто коснулась, она запустила руки в её душу и всю её перекроила, оставив лишь тишину. В этой тишине внутри неё рождается самое настоящее. По сравнению с этим Мари кажется, словно она не жила вовсе.              Такой настоящей она была лишь в детстве, когда бродила по заснеженным полям поместья.              Они так близко. Он тянется к ней лицом, кривит спину, но не смеет касаться. Чайльд вслушивается в звуки её дыхания, в запах волос. И почти чувствует на вкус её слова.              — Ты не собьешь меня с пути. Я пойду с тобой по своему желанию, и по своему желанию оставлю позади. Если я захочу, я вернусь к тебе. Если я посчитаю нужным, я подниму против тебя свой меч.              Его охватывает мелкая дрожь. Что-то под ребрами сводит, не дает дышать ровно, от чего этот трепет вздохов Мари ловит своими полными губами. Эта уязвимость напоминает ей лучшие дни в её жизни.              Горечь расставания с ним сдавливает горло до почти бесшумного сипения:       — Я буду с трепетом ждать момента, когда наши пути вновь пойдут рядом. Мне так хочется вновь почувствовать то единение, которое было между нами.              Её ладонь скользит поверх плаща Предвестника, едва-едва касаясь. Ведет вдоль этого невидимого барьера, который отделяет их друг от друга. Девичья ладонь пересекает сердце, касается черного меха…              Серые глаза такие же темные, как и смотрящая в ответ морская бездна.              — Я с ужасом жду, какие новые уроки мне придётся усвоить благодаря тебе.              Его почти ломает, когда холодная ладонь касается его взмыленной горячей шеи. И дыхание перехватывает только от этого. Он пропускает, когда пальцы сжимаются, перекрывая кислород, впивая ногтями.              — Я буду оттягивать до последнего момент, когда наши пути пересекутся. И не будет жизни одному, пока второй не отречется от своих принципов. А это для нас означает смерть.              Самое сладкое слово.              Демоны внутри пускают слюни из уродливых пастей. Топорщится их шерсть. Они тянутся к ней, чтобы наконец утолить голод, который она неосторожно раззадорила в нем. Но, видимо, Мари добилась желанного, раз Чайльд не срывается. Послушно терпит затянутый ошейник из холодных пальцев и коротких ногтей. Ему эта милость, кроха внимания — уже высшее благо.              Отвечает ей не Чайльд, а жадный монстр внутри, который так давно тянет к ней руки.              — Лучше бы тебе перестать меня желать. Потому что, если возжелаю тебя я так, как до сих пор не позволял, для тебя смерть покажется великим даром, который я тебе не подарю.              Мари танцует на лезвии. Улыбается прямо в этот оскал.              — А разве уже не поздно? — и смотрит ему прямо в глаза. На бесов, пляшущих на дне.              От ногтей остаются жестокие следы на его коже. Он в муке болезненной привязанности ластится к её холодной ладони. Сам накрывает своей и прикладывает к щеке. Чтобы в неё шепнуть.              — Нет. Не поздно.              Для них всё ещё не поздно.              — Потому что иначе бы я не вернул его тебе.              Мари почти падает, когда отшатывается на ступень вниз. И даже немного жалеет, что не закончила свои мучения прямо здесь, на мраморной лестнице офицерского корпуса.              Потому что в ладони Чайльда Тартальи лежало обручальное кольцо, которое на неё надел Цзин Юань. То самое, которое она по собственной воле оставила в Морепесок, как тот самый груз роковой ошибки. Самого неправильного поступка. Он затмевал даже проведенную ночь с этим юношей.              И именно этот человек возвращает его ей.              Неотправленное письмо комом выпадает из ослабевших рук.              — Катя настояла на том, чтобы я тебе его отдал.              На этом всё.              Чайльд стоял перед ней с протянутой рукой, ничего не прося. Лишь это проклятое кольцо. За что Катя с ней так жестока?              Но Мари не кричит. Она не отбрасывает его прочь, лишь бы с глаз долой и сердца вон. Внутри она смеется над тем, как в детстве тайком мечтала о нём. Матушка, будь жива, рассыпалась бы поучениями о том, какой Мари должна быть хорошей женой. Но для начала она бы хотела стать хорошей сестрой.              Мари хочет быть хорошим человеком. Хотя бы для самой себя.              И Мари берет бриллиантовое колечко, избавляя Аякса от беремени обещания сестре.              Она вновь оказалась в точке старта. От себя не убежишь. Любые сны в конце концов закончатся. Любая сказка скрывает под собой неприглядную правду.              Кольцо жжет ладонь. Оно лежало прямо у раскалённого сердца Чайльда.              Нет, Мари не наденет его обратно. Лейтенант останется стоять на мраморной лестнице, с проклятьем в руках и смятым письмом под ногами. Это Тарталья решает пойти вон. Легко огибает женскую фигуру, не говоря ни «прощай», ни «до свидания». Он так и не понялся на тот этаж, куда так стремился. Спускается вниз, и тени за ним тянутся так, словно бы шел он на смерть. Этот холод, вкус Бездны, Мари ощущает тянущимся за ним шлейфом.              С кольцом Чайльд отдал ту маску искренности и любви, которую он мог ещё проявить к ближнему.              Сжимая колючие бриллианты до побелевших пальцев, Мари оборачивается на ступенях.       — Чайльд!              Крик разбился о спину. Колыхнулся плащ Предвестника от стремительного движения, и скоро опустился, словно крылья. Под него обратно спрятались все тени.              Тарталья к ней лицом не обернулся, но Мари всё равно спрашивает:       — А ты вообще зачем здесь? Не ради же меня, верно?              Ему смешно от того, что он действительно хотел позвать её с собой в Ад.              — Тебе не стоит знать. Но лучше не выходи из дома с Яном сегодня ночью. Спите спокойно.              Одиннадцатый Предвестник покидает офицерский корпус, оставив после себя лишь тишину и недосказанность.              Некогда опустевшие коридоры офицерского корпуса вновь наполняются людьми. Они огибают обескураженную Мари, спеша по своим делам. А она так и осталась стоять на месте, не зная куда теперь идти. Кто-то поднял смятое письмо, протягивая его Лейтенанту. Кто-то интерисуется её состоянием, не дурно ли ей стало. Может воздуха?              Воздуха её лишило ощущение закрытой двери.              Она же именно этого хотела, верно? Отправила за дверь, закрыла её, но не заперла. Только Мари поздно поняла, насколько привыкла присутствию Чайльда в своей жизни. К хорошему быстро привыкаешь.              Чайльд Тарталья был одним из ценнейших источников информации. Цзин Юань сам поощрял его использование. Но вот Предвестник ушел, не сказав чего-то очень важного. То, что довело его до такого измотанного состояния.              Мари де Ля Кур с грузом всех не упокоенных душ поднимается по лестнице ввысь. Каждая ступень — невыносимая тяжесть.              Так ощущается закрытая дверь и одиночество.              Свобода.              

***

      

Спустилась на Столицу ночь.

             Северные ветра оставались всё такими же беспощадными, несмотря на наступление календарной весны. Сегодняшняя ночь была всё такой же ясной, морозной.              — Царица отгоревала своё. Теперь наш черёд, — ворчали работяги, возвращающиеся с дневных смен в свои закоптившиеся квартирки. Приказ об остановке заводов распространялся со следующего утра, и был он с одной поправкой. Добровольно-принудительное гонение людей на прощание с Предвестницей. Ночную смену тоже никто не отменял, и тех бедолаг, которым так сильно не повезло, после тяжелой смены придется ещё стоять на морозе, лишь бы закончить этот фарс. Всех этих людей не столько печалила смерть Предвестницы, сколь тревожные шепотки на кухнях.              Сыновей возвращают в Столицу, но по домам не отпустят. Гражданские переписки стали вскрывать ещё более тщательней, замазывать чернилами всю неугодную информацию. Птиц всё чаще перехватывают.              Тревоги народа не унимают пышные празднества недавней Масленичной недели. Казалось бы, всенародный траур, а театры продолжают работать. Гирлянды горят на улицах. Укротители огня дают свои представления, рассыпая по улицам тысячи огненных бабочек.              

Но знающие смотрят на всё это с горечью предстоящих потерь. На одной Предвестнице это не закончится.

             На Цзин Юаня взвалили обязанности организации своего выдвижения в должность. Царица покинула дворец задолго до рассвета и бродила по Столице. Потерявший доверие Генерал внезапно вновь обретает власть, но он отлично понимает, чем чревата вольность. Ему ведь даже выделили место в Царском кабинете, под рукой все нужные документы.              Пьеро на похоронах, Царица бродит снежной ведьмой и заглядывает в чужие окна. От него требовалось быть послушным, сказать то, что от него потребуют. Десятый Предвестник этим занимался весь световой день. Сколько бумаги он испортил, не способный подобрать слова. Печати, подписи, указы.              Подписывая свой договор с Царицей, Цзин Юань от внезапной рассеянности уколол свой палец пером. Капля крови упала на бумагу, оставаясь уродливой кляксой. Переписать ему не дали, забрали прямо из-под раненной руки.              Он лишь благодарен, что Мари взяла часть обязанностей. В одиночку ему бы просто не дали со всем этим разобраться.              Когда солнце зашло за горизонт, а усталость начала одолевать мужчину, его покой в Царском кабинете был прерван. Неизвестные личности попросили проследовать за собой, не сообщая конечной точки. Одетые по форме обычных Фатуи, ничего за что можно было бы зацепиться взглядом, но по дрессировке Цзин Юань догадывается чьи они были. У него просто не было выбора, кроме как последовать за людьми Слуги. Поездка в экипаже прошла в гробовой тишине. Те ещё неразговорчивые ребята.              Понял Цзин Юань кому он так срочно понадобился лишь когда лошади остановились у парадного выхода в главный театр Столицы. Афиши пестрили яркими цветами. Сегодня труппа даёт пронзительную историю любви в трёх действиях, заключающаяся в большей степени в изощренных способах мести главной героини за смерть своего возлюбленного.              Он опоздал. Капельдинеры смотрели на Цзин Юаня как на бездомного мальчишку, который забежал по наглости в такое светлое место. И не важно, насколько его светлая фатуйская форма хорошо сидела на нём. Ворчали, ведь у него даже билета не было. Внутри Цзин Юань молился, чтобы его развернули прочь. Обругали, обозвали безродным щенком и избавили его от этой пытки. Невыносимо тяжелой битвы, в которую он входит не на своих условиях. Хотя и ожидаемый ход от Царицы.              Его впускают. Маленькая старушка в строгой форме спешит по лестнице, укрытой красным ковролином. Ссыпались вниз по ступеням её извинения за неподобающее поведение коллег. Не признали ожидаемого гостя.              Цзин Юань каждую ступень преодолевал как горную вершину. Как очередная обманчиво легкая победа. Внешне его образ безукоризнен, на лице покой и умиротворение, но внутри…              Двери в Царскую ложу распахиваются.              А внутри его уже ждали.              Погасли огни в зрительском зале. Театральное действо в самом разгаре. Актеры рассказываю истории тяжелых битв, сквозь которые герои успели пройти вместе, рука об руку. Боги их оставили, но они друг друга — никогда.              — Присаживайся, — доносится голос из глубины, — Ты почти ничего не пропустил.              Дверь за ним захлопнулись. Назад пути больше нет.              — Прошу простить меня, моя Царица, я бы не посмел опоздать получи приглашение чуточку заранее, — в полголоса ответил мужчина, присаживаясь на приготовленное для него места подле Крио Архонта. Взор солнечных глаз сразу же устремился на сцену, стоило устроиться в богатом кресле. Словно бы ему действительна интересна сегодняшняя постановка.              Взгляды каждого устремлены на актеров. Догадывается ли кто-то о том, что вместе с ними сидит сама Крио Архонт?              Они оба стараются не шуметь. Сидят достаточно близко, чтобы расслышать речь второго. И Цзин Юань очень четко улавливает смех Богини.              — Не стоит, милый Самсон. Идея позвать тебя на это чудесное выступление мне пришла слишком поздно. Признаться, я рассчитывала на то, чтобы ты успеешь к самому концу. Есть у тебя привычки пропускать всё самое интересное за работой. Нет, разумеется, ты большой молодец, мне кажется даже Пьеро с Капитано не работают вместе взятых столько, сколько ты. Но всё же…              Цзин Юань прячет тревожный тремор в нарочитом поправлении манжет белой формы. Отвечает он сдержанно, покорно:       — Я не могу выполнять возложенные вами на меня обязанности спустя рукава.              Почему-то от этого ответа Царица лишь вздохнула.              Её лицо не было скрыто вуалью, ею служил полумрак ложи. В холодных, безжалостных глазах отражался свет сцены, блеск кристаллов на костюмах актёров. Веер ресниц отбрасывал тень, как и струящиеся тяжелые шторы небесного цвета, огораживающие царскую ложу от любопытных глаз. Смотря на таких женщин, мало кто мог сказать сколько им лет. Смотря на такие лица, мало кто мог их описать. Но каждый, без сомнения, никогда не забудет благоверного трепета. Это нечто человеческое, смертное. Страх перед Богом.              — Ты знаешь эту историю? — решила подступиться иначе Царица, — О ком она?              Цзин Юань вынужденно оторвал взгляд от Архонта. Странное ощущение оседает холодным туманом на коже, хотя в зрительском зале было тепло. На сцене главные герои воодушевленно шли в очередной бой, не зная, что он был их последним.              — О любви, — лаконично ответил мужчина.              — Чьей?              В груди больно кольнула совесть.              — Этой девушки. Эта история о её любви к своей второй половине. К своей стране, которую она защищала своей кровью. О том, как боль может обратиться ядом, потому что она нашла виновного в трагедии того, кого она даже не видела ни разу.              — Ты не считаешь, что стоит винить бросившего их Бога? Его обязанность — оберегать свой народ, а народ гибнет под натиском чудовищ. Кого ещё винить, кроме как его? — настоящий яд стекал с посиневших губ Царицы.              Перед их глазами на сцене происходит тот самый эпизод. Смертельно раненный герой прощается со своей возлюбленной. Музыка из оркестровой ямы расходится по всему залу, проникает в плоть и резонирует отчаянным криком главной героини. Загорелись первые всполохи пламени.              Тьма опустилась на солнечные глаза Цзин Юаня. Царица смотрит на него внимательно, любопытно, пока сам мужчина погружался так глубоко в себя…              — Я видел, к чему приводят такие мысли. Насколько это убийственный яд. И самое страшно, что он убьет не самого носителя, а всех оставшихся рядом близких, — голос Цзин Юаня становится тверже, сильнее, как и его вера в свои слова и то, что он видел своими глазами, — История не упоминает всех жертв этой ведьмы. Она восхваляет её отчаяние. Эта жалость только подпитывает огонь, который сжигал её изнутри.              — А если это единственное, что заставляло её идти дальше? Что, по-твоему, она должна была сделать? Умереть такой же бесславной смертью, как и её возлюбленный?              — Не мне судить.              — И всё же, — продолжает давить Царица, ухватившись за трещину в обороне.              Когда плачь на сцене стих, а зал разразился аплодисментами, сквозь шум и грохот Цзин Юань всё же ответил.              — Я не знаю, как помочь такому человеку. Единственное, что я выучил на всю жизнь, это то, что всё зависит только от них самих. Мы можем только быть готовыми принять их обратно в любой момент.              Стихла канонада зрительских оваций. Всё стемнело. Героиня идёт в самую бездну, чтобы возродиться из пепла духом мщения. Музыка играет на струнах души каждого зрителя. Царица тоже играет на своём излюбленном инструменте.              — Машу ты тоже сможешь так просто принять обратно?              — Уже.              Богине едва удается сдержать смех. Веер изящно прикрывает лицо, но не искрящиеся глаза. Ей настолько смешно, что она буквально отшатывается от сидящего неподвижно бывшего генерала. Вальяжно закидывает ногу на ногу. Переливается ткань северным сиянием.              — Ты такой забавный. Всегда меня умел веселить, — только взгляд божественных глаз недобро блеснул, — Но ты либо невероятно умён, либо же просто наивен, раз так считаешь.              — Мари было не просто…              Скрип разорвал тишину. Царица метнулась обратно к любимому генералу, жадно впиваясь в его пустое лицо. Она буквально питалась каждым проявлением слабости с его стороны. Богиня настолько близко к нему подалась, что Цзин Юань мог ощутить запах морозной хвои на языке. Его мутит.              — То, что было сейчас, это обычная жизнь по сравнению с тем, что вас ожидает. Неужели ты не понимаешь? Я возложила на твои плечи целую войну, Цзин Юань. Не войну с Бездной. Люди хуже. Хуже только Боги. А ты продолжаешь играть одну шарманку… Откуда ты знаешь, что если Маша потеряет возлюбленного, то не повторит этой судьбы?              — Я буду рядом.              — Даже из могилы?              Актриса на сцене отдает себя пламени, чтобы заполучить великую силу… Цзин Юань чувствует на своей коже огонь и фантомные ожоги. А ещё ледяное дыхание Смерти. Царица недовольно хмыкнула, отводя взгляд от мужчины обратно на сцену.              — Ты не бессмертный, Цзин Юань. Силён, несомненно, но смерть охотно заберет тебя, если ей подвернется шанс.              — Царица, если вы сомневаетесь в Мари…              — Я не сомневаюсь в вас, — тут же отрезает, — Я знаю, что ты принесешь победу Снежной. Ты пробьешь нам путь. У тебя просто нет другого выбора.              Мужчина устало закрывает глаза. Они горели от усталости и пламени со сцены. У него не было, что ответить Царице. У него, по сути, кроме как большого сердца, ничего никогда и не было.              Гремит музыка, как и живое сердце в груди. Актриса меняется, её костюм прямо на сцене сгорает, освобождая крылья пламенной бабочки. Цзин Юань не хочет смотреть за этой трагедией. Он не хочет ощущать жадного взгляда Царицы, которой этот спектакль тоже наскучил.              Ведь перед ней — самый искусный актер, сумевший поверить в свою собственную игру.              — Я сама заберу ваши жизни, если вы предадите свою любовь к Снежной, — произносит Царица на самое ушко Десятого Предвестника, — Запомни это.              Дыхание смерти лизнуло гладковыбритую щеку.              Затихли последние ноты.              Опускается занавес.              Взорвался зал овациями. Рвут глотки люди в криках восхищения.              А Цзин Юань вскакивает и выбегает из ненавистного места.              Остается позади царская ложа. Хлопает в похвале Царица всем актерам. Довольная улыбка красовалась на её холодных губах. Она сделала достойный подарок почившей Розалине. Слезы выплаканы, овации гремят, сердца живо колотятся. Цзин Юань почти что бегом выскакивает из театра, всё ещё ощущая этот грохот, проходящий сквозь всё здание и его самого.              Это страшнее раскатов грома.              Это страшнее рушащихся гор.              Уже на морозе, под звездным небом и поднимающейся месяцем, Цзин Юань делает вдох всей грудью. Мороз отрезвляет. Пар растворяется в воздухе.              — Домой, — приказывает кучеру, запрыгивая в тот же экипаж, что и привез его сюда. Люди Слуги больше не сопровождали его, он опрометчиво позволил себе немного отдохнуть.              И раствориться в желании оказаться дома.              Ему интересно узнать, как провела этот день Мари. Сильно ли устала, всё ли шло по плану. Яньцин пожелал остаться дома, но он наверняка нашел чем себя занять. Что сегодня сын пережил?              Дорога всё тянется, проносятся улицы за оконцем кареты.              Как же он устал.              Повороты, повороты, повороты. Незнакомая дорога. Цзин Юань вынужден вновь открыть глаза, понимая, что до его дома была намного короче тропа. Слишком большой крюк делает кучер.              Но вот экипаж остановился.              У обычного жилого квартирного дома.              Фатуи оцепили район, но его охотно пропустили. Остановили на чужом дворе. Редкие огоньки горят в оконцах, приглушенные, словно боязливо. Взгляд Цзин Юаня растерянно скользит по лежащим силуэтам на земле. На грязный снег. Нос забивает знакомый запах. Его он ни с чем не спутает.              А агенты Фатуи всё ходят и ходят, вытаскивая на улицу из парадной всё новые тела.              Их укладывают ровными рядами.              Ошарашенный этим действием он не выбежит навстречу, чтобы остановить или хотя бы поинтересоваться, какого черта вообще здесь происходит.              Нет.              Цзин Юань понимает.              Его сюда привезла Царица, чтобы он посмотрел на результат своих действий.              Вот жертвы, о которых в сказках не рассказывают.              Из темноты парадной выходит человек. Весь с ног до головы в крови, разгоряченный и опасный. Его черная одежда создана для убийства. Красная маска, обычно покоящаяся на голове, скрывала лицо. И только брызги крови повсюду.              Чайльд Тарталья.              Юноша оборачивается точно на своего заклятого врага, безмолвно обещая его отправить ко всем остальным лежащим жертвам этого безумия.              В этот момент Цзин Юань окончательно ставит точку.              Он клянётся на этот раз уберечь свою семью от предсказанной злыми языками судьбы. Даже если ему для этого потребуется отдать собственную жизнь.                                          

***

      

В ночь темную, беззвездную. Где осталась лишь тоска и одиночество.

             Посреди спокойного озера, ни то в огромном бутоне, ни то в коралле, тускло святилось огромное яйцо. Скорлупа его цвета нежного цветка, чешуйки были подобны лепесткам. Внутри спало юное божество. Оно видело сны о своих прошлых жизнях и космосе. Не окреп венец из нефритовых рожек и коготки едва ли могли исцарапать врагов. Чешуя яйца обманчиво твердая, до крепости драконьих доспехов ей очень далеко, целая жизнь.              Дань Фен уходил с уверенностью в своих друзьях. Они — защитники яйца.              Но именно в эту ночь сон А-Юаня был особенно крепок.              Он не заметил, как по увядающей земле стелился смертоносный туман. Тот покрывал травинки льдом. Под чужим каблуком они ломались, рассыпаясь искрами. И вода под её шагами становилась вечной ледяной гробницей для всего живого. Замерзают лотосы. Лёд всё ближе подбирался к беззащитному яйцу.              Сквозь глубину сна…               ледяную толщу…              до А-Юаня доносится…              — Вставай, балбес!              Инсинь просто скидывает товарища с кровати. Времени церемониться нет.              А-Юань рухнул на пол, сразу ощутив непривычный холод, стелящий по половицам. Обычно младший очень тяжело просыпался, даже когда наставница обливала его ледяной водой. Сейчас же он словно и не спал вовсе. Странный гипноз был снят, заставляя мысли быстрой цепочкой проносится в голове.              Туман проник и в его обитель. А-Юань, все так же лёжа на полу, пытается к нему прикоснуться, но тот кусается в ответ. И тут для него всё стало ясно.              — Я не понимаю, что произошло, — отступал от неотвратимо наступающей опасности Инсинь, — Я был в мастерской, когда увидел её. Думал она ко мне, а она…              — Она пошла мстить ему, — закончил за старшего соученика А-Юань, наконец подрываясь с пола.              Без особого труда находит под кроватью сапоги, быстро натягивая их прямо на босые ноги. На нем нет ни доспехов, ни тренировочных одежд, и всё же юноша ступил в белое облако. Кожу покрыло едва заметное золотое свечение. Для него туман не так страшен, элементальных сил у него достаточно, чтобы какое-то время сопротивляться хладу Цзинлю.              — Ты взял?.. — оборачиваясь.              Инсинь протягивает золотое оружие раньше, чем А-Юань закончил вопрос.              Когда его ладони смыкаются на рукояти глефы, он понимает, насколько тяжелая ложится на него ответственность. Она такая же неподъемная, как это самое оружие — венценосное творение Инсиня. Заключенная в металл и золото разрушительная мощь Пожирателя луны. То немногое, чем он смог поделиться спустя годы уговоров их великого кузнеца.              — Я не смогу добраться до яйца, пока ты не заставишь её убрать туман, — строго и расчетливо командовал Инсинь, пока его седые волосы покрывались инеем, — Я не представляю, какими могут быть последствия, если лёд доберется до него. Цикл слишком долек до завершения. Ты слышишь меня? А-Юань!              — Я поговорю с ней, — скорбная тень опустилась на солнечные глаза.              Ступая по льду, А-Юань понимал, что ему придётся убить своего учителя. Мертвые цветы и земли их крошечного мирка, созданного Дань Феном, тому подтверждение. Холод ощущался даже сквозь элементальные щиты. С каждым шагом хлад становился свирепей, темнее.              Новолуние.              В ночной темноте лишь звезды и голубые искры стелились под ногами. Зарево рассвета показалось в облаке тумана.              Цзинлю не могла не почувствовать его приближение. Отточенные сотнями лет рефлексы. Она не стала нападать сразу, а действительно остановилась, словно бы этого и ждала. Давала шанс разрубить себя глефой пополам. А-Юань не воспользуется этим шансом. Цзинлю учила его, когда вступаешь в бой с достойным противником, проявляй ответное уважение. Цзинлю А-Юань считал достойнейшей из достойных.              — Учитель, это уже не он, — сжимая рукоять до побелевших костяшек на раскрасневшихся ладонях, — Рождается совсем иная душа, не обремененная кармой прошлого воплощения…              — Не обремененная?              А-Юаню этой ночью не везло. Стоило сделать первый шаг и лед под ним треснул, грозясь переломать ему все кости. Сердце тревожно стучало в груди. Ему было страшно.              — Того, кому вы хотите отомстить, уже нет. И никогда не будет вновь. Не лишайте возможность новую душу не совершить тех же ошибок. Прошу вас. Наставница!              Когда Цзинлю остановилась, почувствовав его приближение, у А-Юаня теплилась надежда на спасение. Это тепло разливалось любовью к своим друзьям. К своей семье. Они уже потеряли двоих. А-Юань не хочет терять ещё и своего учителя!              Только вот, стоило ей обернуться к нему, как все надежду рухнули. Рассыпались, как те самые замороженные цветы, растоптанные под ногами.              Кровавый взгляд Цзинлю обещал сжечь мир.              — Она лежит в ледяном гробу, который сделала я. Она бы просто развеялась прахом по чужой земле. От Байхен ничего бы не осталось! И всё из-за его жадности.              Колышется черное пламя бездны от её пораженного порчей тела. Ненависть наполняет лёд этой проклятой силой, окрашивая в алый, как и её горящие глаза. А-Юань не видел ни разу подобного, но точно знал — этот яд куда страшнее клинка в груди. Он разъедает плоть и кости, до самой души, оставляя от тебя лишь пустую оболочку. Призрака, бродящий по земле и сеющий хаос.              — Нет! — ещё не оставляет надежды, — Это не жадность! Это урок, который мы должны были усвоить. Это его дар нам! Его забота о нас…              А-Юань только благодаря тренировкам и отличному знанию движений Цзинлю успел заблокировать глефой атаку.              Ледяные искры сверкнули у солнечных глаз опасно близко, но они всё равно остались широко раскрыты. Как и кровавые омуты, в которых не осталось ничего человечного. Эту рану А-Юань не сразу чувствует. Ледяные осколки резанули саму душу.              Раскололся клинок в руках наставницы. Глефу объяли золотые молнии. Сильным взмахом ученик отбивает каждый осколок. Лишь один, особенно маленький, царапнул щеку и срезал серебряную прядь. Первая капля крови стала точкой, когда А-Юань понял — этот бой не на жизнь, а насмерть. И его убьют, если он сейчас не даст достойный отпор.              Монстру перед ним плевать, кто он — ученик или порождение Бездны.              И грянул гром.              Ночь озарили молнии.              Незастывшая вода озера шла рябью. Волны разбивались о берега. Разрушались горы с раскатами грома. Некогда изысканный пейзаж обители рассекался шрамами. Уничтожающие взмахи глефы и свистящие осколки фрагментального меча. Облака тумана разрезал золотой клинок.              А-Юань задыхался. Впервые ему приходится сражаться не бок о бок с этим чудовищем, а против него. Кожу жгло как от раскаленного железа, хотя ничего кроме льда вокруг не было. Легкие сводило судорогой, каждый вздох через усилие. Выступающие бусины пота замерзали прямо на нём. Ничего подобного в теплом Ли Юэ он ещё не испытывал.              Вот последний урок Наставницы.              Насколько могла быть сурова Зима.              А-Юань никогда не мог её победить. Какое бы оружие он не использовал, какой бы меч не был в её руке. Ученик не мог превзойти своего учителя. С появлением фрагментального меча, который был выкован специально для Цзинлю, она стала настолько грозным противником, что сама Бездна обратила на неё свой взгляд.              Только Цзинлю посмотрела в ответ. И теперь у её учеников не оставалось выбора, кроме как превозмочь безумие Наставницы.              Знакомая фигура мелькнула на периферии зрения.              Инсинь, минуя сражение, бежал в сторону яйца Дань Фена. Магия всё ещё жива, она не дремлет, создает твердую опору на водной глади — словно звездную тропу. Ему не нужен был лёд, чтобы проложить до него путь. А значит Дань Фен ждал Инсиня. А-Юань тоже ждал, что Инсинь поможет ему справиться с Цзинлю…              Отвлекся. Как обычно совершил ошибку.              Ему говорили, что у него слишком большое сердце. Цзинлю считала, что это самый страшный порок его. Дань Фен — главная сила.              Только в тот роковой миг, когда от А-Юаня нужна была сила и стойкость духа, а не сочувствие… Когда в нем нуждались все.              Глефа выскользнула из онемевших рук, почти ломая пальцы. Удар вонзил лезвие в землю, раскалывая её пополам. Сотряслась земля. Вода в озере колыхнулась. Инсинь спотыкается из-за толчка. Нога провалилась в черную воду, но вот уже в следующее мгновение кузнец оказывается рядом с яйцом. Оно святилось тем же золотым светом, что и полная луна в ладонях Дань Фена. Так святилась их надежда.              Осколки вновь собрались в клинок. Кровавые глаза Цзинлю сверкнули, как и занесенный фрагментальный меч. Но не над головой А-Юаня.              Юноша слишком поздно понял. Бросился всем телом на спину наставницы, намереваясь сбить с ног. Только вот меча в руке уже не было.              Клинок пронзил насквозь грудь Инсиня. Из-за чудовищной силы фигура мужчины просто влетела в драконье яйцо. Раздался треск, пробирающий до глубины души. Так всё и замерло.              Так всё умерло.              А-Юань перестал дышать, смотря до боли в глазах за тем, как красная кровь смешивается с жидким золотом.              — Нет! — раздался крик младшего, — Зачем?! Что вы наделали!              Смесь человеческой и драконьи крови стремительным потоком стекает по розовым чешуйкам, человеческим ногам, падает в воду и растворяется в её черноте.              — Инсинь не виноват в смерти Байхен! — всё надрывал глотку А-Юань, — Наставница!              В своём истошном вопле он падает наземь, пока изящная фигура Цзинлю всё так же стояла, не шелохнувшись. Она — лёд и зима, смертоносный хлад, не оставляющий никакого сожаления или милосердия. Крики ученика, валяющегося у её ног, ей были безразличны. Лишь одно.              — Это тоже его вина. Она бы не пошла на склон Уван, если бы там не была его деревня, — Цзинлю вновь выходит на замерзшую водную гладь, надвигаясь словно смерть на кряхтящего Инсиня. Его боль ей была безразлична, — Он должен был умереть ещё в детстве. У него не было права на жизнь. Не в этом слабом теле.              Черные всполохи порчи оплетали её душу и тело.              — Нужно было убить тебя раньше.              — Байхен бы прокляла тебя за такие слова! — горячие слезы стояли в ошарашенных глазах.              — Пускай! Пускай… Лишь бы она была жива. Я верну её. Я заставлю их вернуть её!              Это был конец Заоблачного квинтета. Все былые подвиги померкнут. Завершением их истории станет последняя битва, в которой живые дрались за мертвых, нерожденных заклеймили виновниками, а праведники совершили самый страшный грех — братоубийство.              Надежда умирает последней. А-Юань знает, какого это.              Какого это, когда теряешь счёт времени, сколько ты сражаешься с монстрами Бездны. Когда забываешь мгновение, когда магия обители исчезла, возвращая их всех на земли настоящего Заоблачного предела. Рушатся настоящие горы. Сотрясается «настоящее» небо. Сквозь бушующую метель он ничего не слышит. Лишь ледяные слезы из кровавых глаз.              Вот о чем А-Юань всегда будет сожалеть. Не о пролитой крови своего учителя. О том, что она не посчитала возможным поделиться с ним своими переживаниями. Цзинлю не захотела разделить вместе с ними свою боль. Почему? Он сказал не те слова? Он выбрал не ту тактику? Что ему нужно было сделать?              А-Юань уже об этом не узнает.              Не у кого будет спрашивать.              Адепты Моракса пришли слишком поздно.              Цзинлю истекала кровью, готовая вот-вот стать монстром Бездны. Именно её Порча, заменившая ей кровь, привела Адептов. Не мольбы о помощи. Охотник на демонов держал свой нефритовый коршун наготове.              Инсинь, который должен был умереть раз и навсегда, вновь и вновь проходил тот цикл, который должен был пройти Пожиратель луны. Умирал и возрождался. Только душа не менялась. Вопли быстро стихли, оставаясь лишь хриплым дыханием, которое то останавливалось, то вновь шумело сквозь окровавленные зубы.              А в разбитой скорлупе, в остатках золотого лунного света, плакал крошечный комочек. Его А-Юань прижимал к своей груди. Обернутый в листья лотоса, ребенок плакал и кричал, отчаянно борясь за свою жизнь. А-Юаню хотелось бы сказать ему, что рядом с ним мальчику ничего не угрожает. Только вот он сам сейчас находился в руках самого страшного монстра.              Бог контрактов пришел последним.              Пред Мораксом предстали разрушения, чужие мучения и плачущий ребенок на руках юноши.              Когда А-Юань только присоединился к Заоблачному квинтету, правящий Архонт к нему не приходил. Но теперь, когда Заоблачный квинтет пал…              — Я предлагаю тебе контракт, малое солнце империи, — в голосе божества не было никаких эмоций. Словно высеченная из скалы статуя, и сердце было такое же холодное, как мрамор. Дань Фен был совершенно другим, — Я позабочусь о твоих друзьях. Сделаю так, чтобы Цзинлю не стала монстром. Не отдам её Бездне, — драконьи глаза сияли кор-ляписом, — Я отправлю Инсиня к лучшему лекарю, богу медицины, чтобы избавить его от проклятья бессмертия, — Архонт опустил глаза на крошечного ребенка, — И Дань Фена…              — Нет. Его зовут Дань Хен, — перебил уставший и обездоленный А-Юань, — Того, кто бросил вам вызов… Больше нет.              Никого больше нет.              — Мы найдем подходящую семью для Дань Хена. Он будет жить как обычный человек и у меня никаких претензий к нему не будет. Мои Адепты станут ему другом, как и я, будучи его Архонтом.              Крошечное существо, выглядящее как ребенок и пахнущее как ребенок, цеплялось крошечными ручками за его испачканные в крови серебряные волосы. А-Юань слишком мало прожил в человеческом обществе, но ещё помнит младенцев в люльках. И какие нежные у них ручки.              Его наставника и друга больше нет. В его руках новая душа, и А-Юань вынужден принять решение за него.              — И чем для этого мне придётся заплатить? — всё так же с юным богом на руках, юноша поднимает уверенно голову.              За таинством заключения контракта смотрели все Адепты. Они свидетели их клятв. Повелитель облаков, брезгуя испачкаться, жестом приказала свою ученицу забрать из рук младенца. Словно бы последний трофей себе присвоить. А-Юань отдает без сопротивления. Продавать он будет только свою жизнь. Поэтому, когда Дань Хен оказался в женских руках, он принял это с отстраненным спокойствием. Радости не было. В глазах божественного зверя цилинь, принявшего образ молодой девушки, стояли слезы. Младенец прижался к теплой женской груди и затих.              — Я сделаю тебя сильнее, — всё обещал золотые горы Властелин Камня, — Пускай глефа разрушения будет в твоих руках, а спину тебе закроет великий дух-защитник. Я дарую его тебе.              — Только одной моей жизни не хватит, чтобы выплатить тебе этот долг, Бог контрактов.              — Да. Отплати мне спасенными жизнями. Сражайся с Бездной во имя Ли Юэ.              Цзин Юань преклоняет колено перед своим Архонтом.              — Засим нарекаю тебя Цзин Юанем, Старшим солнцем империи.