❄️Вальс во время зимы

      Он привёл на порог своего дома войну.

             Война эта красивая. У неё золотые волосы, которые слегка вьются от косы. У неё серые глаза, в которых вихрится снежная буря. У неё кожа белая, вся в рисунке шрамов. У неё полные губы, ощущающиеся как колючий мороз. В ней вечная борьба, иначе бы не имела Крио Глаз Бога.              Эта война всё время бьётся за правду. Она никогда покоя не найдет, лишь вечный сон на поле боя. В ней любовь отчаянного желания положить жизнь ради тех, кто эту самую жизнь сможет по-настоящему прожить. В её самопожертвенности заключается главная причина её вечных страданий.              Мари прочитала приказ. Теперь Мари знает, что Царица делает всё, чтобы найти доказательства причастности Генерала Самсона к революционному движению. Зачем? Она боится отсутствия стоящих рычагов давления на него? Она боится его армии? Что Цзин Юань сам возьмет и поведет войска на свержение Царицы? Глупо, потому что он никогда этого не сделает без веской причины.              Аякс — хаос. Мари — война.              Мари прочитала приказ Царицы и не осмелилась писать о нем Цзин Юаню. И так наверняка знает. Ей не хочется сомневаться в нём. Безусловно Мари верит, что Цзин Юань всегда будет на стороне народа. Только вот его методы уже показали свою неэффективность во взаимоотношениях с Царицей.              Поэтому Мари принимает на себя ответственность пока действовать самостоятельно. У неё не так много вариантов. Дилюк вроде как не собирается устраивать провокаций, но это может сделать Чайльд. Само присутствие Дилюка в Морепесок является опасностью. Значит её надо решить. Она может помочь Дилюку и его людям сбежать из окружения и безусловно станет предателем в лице Тартальи. Их шаткими взаимоотношениями Мари пока не могла поступиться.              Мария убеждала себя, что просто пользуется этим рыжеволосым юношей. Что смотрит ему в след из опаски, а не из-за того, что у него чертовски красивая спина и всё что ниже поясницы. Убеждает себя, что, когда отводит взгляд при его внимании к ней, учащается сердцебиение только из-за страха.              Второй вариант действий. Если Мари не собирается помогать сбегать Дилюку, она может попытаться отговорить его делать задуманное. Ей очень хочется верить, что ничего и не было задумано. Что Цзин Юань порекомендовал Дилюку связаться с ней только из-за того, что им нужна безопасность.              И тогда появляется третий, самый реалистичный в их условиях вариант. Мари может попытаться отвлечь Тарталью на себя. Сделать так, как её и просил Дилюк, попробовать гнев Предвестника… Что? Переманить на себя? Убедить проигнорировать приказ самой Царицы?              То, как он её целовал было почти безумием. Как тело его — идеальное орудие убийства — так идеально легло в её ладони.              А может это всего лишь человеческие потребности? Она давно не удовлетворяла их. С Цзин Юанем близость в последний раз была до размолвки, перед тем самым балом. А он молодой совсем, мужчина, ему вообще наверняка тяжело. Мари знает, что Тарталья работает не покладая рук, сражается отважно и даже в деревне по юбкам не ходит, поэтому звучит вполне логично… что? Что он передумал?              Мари не понимает, почему Чайльда даже не попытался воспользоваться данным ею шансом. Отшатнулся так. Он к ней испытывает такое страшное отвращение? Да, Мари тоже от себя тошно. Хоть в этом они похожи.              Утро вторника началось с долгой прогулки.              Она старалась никого не разбудить своим ранним подъемом. Скрипят половица под её шагами. В оконцах небо только-только начало светлеть, вся деревня спокойно дремала. Печь в доме уже совсем остыла, но это ничего. Когда вернется, Маша её затопит. Она натягивает на себя теплые вещи, заматывает голову красным платком и выходит на крыльцо.              Рассвет. Перламутровое небо зимы, которое вот-вот уступит такому необходимому Снежной теплу. Скрипит снег под её сапогами, шуршит юбка сарафана. Она идёт по дорогам, сворачивает на тропы и прёт через высокие сугробы. Мария Самсонова втягивает мороз через ноздри, выпускает пар ртом. И было в этом что-то столь человечное, что заставляет её скривиться. Морозя руки в снегу, Мари вспоминает ставший столь привычным холод льда. К привычному притупляется боль. Настоящая Мария Самсонова расхаживала в лютые метели без платка, не думала о шерстяных носках и тем более о тулупах.              Марии Самсоновой необходимо разобраться со всем этим. С Царицей, Генералом, Революционерами, Предвестниками. Марии Самсоновой не должно быть дело до одного рыжеволосого юноши. Но кажется не плевать Маше.              Красный платок опускается вместо вуали на её голову.              И Мари бредёт, рассматривая черные окна изб. Она доходит до границ Морепесок, проверяет заставу и сторожевых. Фатуи на посту сонно привалились к своим постам, кутаясь сильнее в шинели. Персиковым цветом полнится горизонт. А Мари бродит в черных тенях, всё высматривая.              Из деревни легко выбраться. Даже слишком. Тарталья наверняка всех солдат поднял на охрану. Но вот Мария видит своими глазами. Всё это не удержит Дилюка, если Чайльд захочет его загнать в угол.              В этот морозный рассвет Мари долго думает. Ищет в себе ответы, истинные желание. Только вот влиять она могла лишь на себя. Свои поступки, свои выборы. И когда она уже была в шаге от принятия, до слуха её доносятся крылья.              Черный ворон родной тенью на фоне перламутрового неба пролетел над её головой, чтобы сделать крюк и приземлиться точно на протянутую руку.              К лапе прикреплено письмо.              Когда привыкаешь к теплу, холод ощущается с особой болью. Ледяным пламенем лижет сердце, руки, язык.              — Черт, — вырывается из неё оглушительно громко на фоне тишины спящего Морепесок.              «Я не могу связаться с Яньцином неделю. Прошу, направляйся в Столицу и проверь, всё ли в порядке.»              И тут ей становится по-настоящему страшно.              Ворон недовольно щелкает клювом и дергает за красный платок. Голодный. Маша с ним на плече спешно возвращается домой, едва не переходя на бег.              Мария оказывается зажатой между молотом и наковальней.              Тарталью она на удивление находит быстро. Он сам выходит к ней навстречу из бани, пока Мари вваливается через ворота на двор. С рыжих взлохмаченных кудрей капала вода. Сам он в простой белой рубахе. Синие глаза сонные, он их трёт усиленно, стирая ладонью влагу. Только умылся, совсем недавно проснулся.              А рассвет успел набрать силу, пока Мари всё думала и думала. Солнце наполнило двор. И звёзды умирают над головой, чтобы с наступлением ночи вновь загореться.              — Скажи мне честно, ты причастен к этому. Или может быть Царица?              Чайльду не прельщает с самого утра выслушивать претензии Мари. Он ещё не остыл после случившегося ночью, но неподдельная тревога девушки заставила Предвестника всё же взять письмо.              Клочок бумаги. Знакомый почерк.              — Я знаю, как ты любишь свою семью, Чайльд. Ты отчаянно их всех защищаешь, и мне тоже хочется их защитить. Но у меня есть своя семья. И они мне так же дороги, как для тебя твои младшие. Поэтому, — храбрится девушка, но ощущает себя совершенно уязвимой перед обнаженной кожей юноши, — Я не потерплю, если вы ему что-то сделаете. Я тебе этого никогда не прощу.              Кобальт холодно глядит на строку. Набор слов.              — Он уже пострадал из-за меня, — рокот Бездны, — И ты всё равно обращаешься ко мне?              Перед ней оказывается не Аякс. Тарталья, страшное чудовище, с которым сражалась так отважно в их первую встречу.              — Мне хочется верить, что что-то поменялось.              — Хах, например?              Эта насмешка режет без ножа. Заставляет опустить глаза и терпеть краску на красных от мороза щеках.              — Ты делаешь то, что хочешь, да? — Мари предсказывает ответ юноши на свой, — Тогда давай заключим сделку.              — Сначала отдай долги. Ты мне слишком многим должна. Так что, не в твоём случае торговаться.              Тарталья проходит мимо Марии, направляясь к высокому крыльцу. Его порядком подморозило. Разумеется, он не ждал, что девушка последует за ним. Ему вообще меньше всего хотелось сейчас хоть как-то контактировать с ней.              — Он встречался со мной.              Слова раздаются в рассветной тишине подворья так, как не грохочет винтовка при команде «пли».              Тарталья невольно оборачивается к ней. Лейтенант Мария Самсонова, в совершенно несуразном для себя наряде, глядит в ответ своими серыми глазами.              — Тот, кого ты ищешь. Дилюка. Красноволосый мечник с Пиро Глазом Бога и соколом. Он здесь. В Морепесок. И просил меня не то, что себе обеспечить защиту. Не допустить «Кровавого понедельника».              — Ты… — зло скрипит зубами Тарталья.              — Я! — с пламенем веры в свою правду, — Я знаю, как он выглядит. Я знаю, как выглядят его люди, которые были с нами в том лагере. Отдай мне мой Глаз Бога. Я тоже буду обеспечивать безопасность во время праздника.              — Обойдешься.              — Чайльд! — не сдвинувшись со своего места, крикнула ему в спину. Юноша бросился по лестнице вверх.              От этого шума наверняка кто-нибудь проснется. Старики точно просыпаются рано, их могут услышать.              Зверь внутри юношеского тела мечется, ему тесно в переделах костей и кожи. Спина сутулится, пальцы сжимают перила крыльца.              А затем срыв.              И Чайльд оказывается прямо перед ней. Мари не дрогнет. Останется на своих же следах, не посмеет отступить. Выдержит это злое шипение Предвестника от начала до конца.              — Я тебе не верю, — в самое лицо, цедя каждое слово, — Ты об этом молчала сколько времени? Могу поспорить, ты знала о его причастности к этому дерьму ещё там, когда лежала полудохлая. Я тебя спас, моя семья тебя выходила, а теперь ещё и защиты хочешь от меня? Умерь свои аппетиты, избалованная дура.              Над ней нависает чудовище. Ей чудится слюнявая пасть, частокол клыков и длинные когти. Но вместо этого едва различимые веснушки на носу, щеках, и обкусанные губы с кровавыми ранками.              А затем Мари поднимает глаза, показывая отсутствие какого-либо страха перед ним:       — За что ты злишься на меня так? Будто ты от меня ничего не скрывал.              Да, она избалованная дура, раз ей понравилось покровительствующее отношение Чайльда к ней. Ей нравится, что он не считает её на что-то не способной, он помогает и прямо говорит, какая она дура. И на деле оказывается правым.              Но Мари не может и не хочет поступаться своими принципами. Она верит в своё хорошее и плохое. Ей хочется верить в Цзин Юаня.              Цзин Юань и Яньцин — её семья. Она их всем сердцем любит.              Тогда почему у неё так сильно зудят губы, когда помрачневший кобальт не вбирал в себя лучи рассвета?              Ощущать чужое дыхание на своём лице. Трепещут её ресницы, когда юношеская ладонь скользит по красному платку. Она подставляется так наивно, желая почувствовать вновь. Получить что хочет.              Но Чайльд её не целует.              Он отступает с горькой усмешкой на лице.              — Делай что хочешь, — только и был ответ Предвестника.              Мари остается посреди двора, полнящийся солнцем, а внутри неё восходит тьма.       

      ***

             Когда Мария утром вторника появляется перед семейством в военной форме, все пугаются. Но не её вида.              — Маша! Ты куда?! Ты уезжаешь?! — подорвался с лавки Антон, как оказалось крайне переживающий за такую мелочь.              — Нет, я пока никуда не еду. Но мне правда скоро предстоит покинуть вас. Не сегодня, но после Масленицы точно.              Не умеет Мари успокаивать детей. Маленькие уже с глазами на мокром месте были, хотя никуда не собиралась уезжать. Напротив, вместе с ними собиралась на гулянья.              Светлана Фёдоровна отнеслась к этому спокойно. Да, вздохнула, покачала головой, но кто она такая, чтобы перечить Лейтенанту Рейнджеров. Просто ей было приятно пожить месяц с девушкой, ставшая ей как старшая дочь, или на крайней случай невесткой.              Чайльд же лишь коротко бросил взгляд на узкие штаны в образе Марии, а затем вернулся к завтраку.              Они делают вид, будто ничего не случилось.              Мари подслушала разговор Аякса с его отцом, в котором Алексей Семёнович убеждал сына остановиться, чтобы он там не задумал. Предвестник аргументирует приказом Царицы, что у него всё под контролем, но отец-то знает, что у Аякса никогда ничего не под контролем. Он чистый хаос, и всё к чему он прикасается — становится безумием. Аякс проглатывает обиду и обещает, что семья будет в безопасности.              Он так сильно злится…              — Будь пожалуйста к нему терпеливее, — шепнула ей матушка Аякса, когда сын засобирался на улицу, — Он о чем-то сейчас очень сильно переживает.              — Поэтому кусает всех?              — Он сложный, но никогда нам вреда не причинит. Он любит Морепесок.              А её?              Мари так хочется продолжить, потому что чувство опасности, исходящее от Предвестника, давило фоном на неё саму. Он ведь ничего так и не ответил. Не согласился помочь, но и так сорваться по указке Цзин Юаня не могла. Самое лучшее, что в своей ситуации Мари могла сделать, это убедить Тарталью отправить своих людей. Даже если прямо сейчас она сорвется, путь в дороге займет минимум три дня на лошади.              У неё нет Глаза Бога, но есть опыт. Есть тело. Этого достаточно, чтобы продолжить сражаться.              Её разорванную форму Фатуи восстановили. Сидит чуть туго, на удивление. Ремни впиваются в округлившиеся бедра. Со стыдом Мари осознает, что с этими блинами и жирной пищей она заметно поправилась.              И пока Лейтенант переживала о своей физической форме, Предвестник всё смеялся гиеной, жаждущей пережевать эту идиотку.              — Раз упрямая такая, то мелкие сегодня на тебе, — пытается запугать, но это едва ли наказание. В очередной раз говорит об этом абсурдном доверии.              Мария решает правда делать то, что хочет. Делать всё, что от неё зависит. Поэтому не сдержалась и всё же поделилась с Предвестником утренними наблюдениями.              — Знаешь, твои люди очень плохо работают в ночь и перед рассветом, — даже без едких ноток в голосе, — Днём он передвигаться вряд ли теперь будет.              На удивление Предвестник замер у порога, даже выслушал её, не поворачиваясь.              — Хорошо, удвою патрули днём.              Да он издевается!              — Чайльд! — хотела девушка уже сорваться, но вместо этого лишь сжимает кулаки. Обернувшийся на неё юноша буравил нечитаемым взглядом. Мари всё никак не могла понять, гнев это был или обида, — Приходи к нам веселиться, когда устанешь.              На почти домашнее приглашение Чайльд ничего не отвечает. Он всё ещё с улыбкой общается с младшими, просит прощения за работу. Целует в макушки и обнимает.              Чем она его так обидела?              На второй день желающих отведать блины от семьи Одиннадцатого Предвестника становится меньше. Светлана Фёдоровна заверяет, что с Тоней отлично справятся вдвоём, не стоило переживать. Бабушка Софа сегодня стала на подхвате. Лучшая помощь, которую Мари во вторник могла оказать, это хорошенько вымотать мальчишек играми.              — Их сегодня нужно будет уложить пораньше. Пойдем на вечёрки к старосте. Тебя тоже приглашали.              Мальчишки порезвились на снежных горках, покатались на санках с пригорка. Поиграли в войнушку в снежных крепостях. В общем, справлялись с развлечением самих себя и без особой помощи Мари. Она лишь тенью бродила за детьми, привлекая взгляды своим фатуйским плащом. Золотая львиная голова на броши привлекала внимания. А девушка всё мрачно              После обеда Антону захотелось покататься на коньках.              — Маша, а ты умеешь кататься? — интересуется Антон.              Тевкр же во всю затягивал на ботинках шнурки.              — В моём случае полезнее как раз умение не скользить на льду. Но да. Точнее меня когда-то учили.              Мари опускается на колени перед младшим, помогая ему подогнать шнуровку точно под голень, чтобы избежать травм.              — А нас братик Аякс учил! — довольно вскинул носик Тевкр, позволяя Маше помочь, — Но сам он на льду как корова! Ха!              — Тевкр! — возмутился брат.              — Мама сама так говорит. Братик Аякс нас учил, а сам проехать до флажка не мог.              В Морепесок отличается культура катания на коньках от столичной. Мари помнит, как Цзин Юань, в редкие выходные вместе, пару раз водил на городской каток. Представлял он залитую площадь, и катались там все по кругу. Но честно, Мари не сильно понравилось. Достаточно быстро наскучило кататься кругами, особенно после того, как уверенна встала на лёд. А научилась она быстро. Разумеется, а неё же смотрел Цзин Юань. Иначе не могла.              Но здесь всё было по-иному. Лёд был здесь морской. Всё побережье сковано. У самой земли вздымались айсберги, но если отойти чуть подальше, то ровная поверхность поражала. Вдалеке, почти у самого горизонта, виднелись рыболовы. Подлёдная рыбалка в Морепесок — один из главных промыслов.              Матвей так и не увидел моря зимой.              Лена с Никитой так и не перекроют летом крышу.              Мария ощущает, как форма Лейтенанта её душим. Голова закружилась и идеально ровный горизонт покачнулся. Но она берет себя в руки. Отгоняет прочь призраков.              Она должна переживать о живых. Чтобы меньше было тех, о ком горевать.              Дети катаются по импровизированной трассе, соревнуясь кто быстрее. Детский смех и визги наполняют пустоту внутри.              Что случилось с Яньцином?              Перламутр неба сливается со льдом морской глади. Чернеют точками рыбаки. Пестрят ленты. Дети катаются на коньках. А Мари стоит в фатуйской форме и ощущается себя чужой даже в своём собственном теле.              — Катаются?              Девушка запоздала понимает, чей это был голос.              — Уже закончил все свои дела? — выходит у неё резче желанного. Прослеживается обида.              Чайльд лишь фыркнул, вставая по левую руку от неё. Он не мешает мальчикам веселиться. Там во всю крики ребятни разносятся.              — Матушка попросила отвести их домой и уложить. Они с Тоней сразу пойдут к Старосте. Помогать готовить стол.              — Тоня будет с нами?              — Да, она очень любит такое. Вечёрки, балы, представления. Она так горланит песни, что ты захочешь вздёрнуться.              Мари совершенно перестаёт его понимать. Вот сейчас Чайльд ведет себя как обычно. Шутит, открыта рассказывает о семье и лишь слегка острит. Ей приходится тщательно выбирать слова, чтобы не спровоцировать его.              — Всё лучше, чем придворные балы.              И оба вспоминают тот вечер. Для Чайльда это был триумф, сверкающий золотом и улыбкой Царицы. Тогда он одержал очередную победу, и получил свой приз в самом сердце Снежной. Тогда он узнал, какая на самом деле Мария Самсонова.              — Ты был прав. Сейчас вспоминая, я ощущаю лишь полное отвращение. Всё что было там… Оно не настоящее, как бы я не мечтала об ином.              — Ты была очень красивой в тот вечер.              — Фальшивая невеста?              — Нет. В кабинете. С кинжалом у моего горла.              — Ты поэтому осклабился на меня? Я стала слишком мягкой?              — Нет. Потому что я…              Крик.              Настоящий.              Тевкр.              Хруст льда.              — Всем стоять! — яростно воскликнула Мария на детей, — Всем замереть.              — Что случилось?.. Тевкр?! — задохнулся Чайльд и был готов броситься вперед, но был остановлен рукой Лейтенанта.              — Я тебе сказала замереть на месте. Льдина треснула. Во имя Царицы, умоляю скажи, что у тебя с собой мой Глаз Бога. Заклинаю тебя.              А ему стыдно признаться. Он мечется на месте, разрываемый с двух сторон.              Тевкр проиграл в соревновании. Мальчик начал выкабениваться, но остальные дети только сильнее обижали ранимого мальчишку. Вот он и пошёл обиженный кататься дальше.              Отделился.              А затем лёд под его ногами треснул.              — Братик? — с оленьими глазами хнычет.              — Тевкр, всё будет хорошо! Слышишь меня?! Слушайся Машу, она всё поправит! Ты ведь поправишь?              Мари бесится от того, что Чайльд смеет в такой момент ещё показывать своих бесов. Они все всполошились, запрыгали и начали кусать ей пятки.              — Отдавай.              Это не ультиматум, это необходимость. Но с теми ножами, на которых были Предвестник с Лейтенантом, всё принимало иную форму.              И Предвестник отдаёт.              Мари не глядя принимает столь важный кусок стекла и металла. Глаз Бога вспыхнул так ярко, словно звезда на ночном небе.              — Говори с ним, — тихо командует ему, — Просто говори с ним и иди.              А сама Мария Самсонова падает на колени. Она голые ладони кладёт на лёд. Её технику Чайльд испытал на своей шкуре, но теперь она направлена не против него, а вместе с ним.              Шаг нерешительный из-за страха. Но лёд не трескается дальше, он перестаёт ощущаться как самая ненадежная вещь во всём гребанном мире.              Хлад тонкой вуалью стелется по замёрзшей глади моря. Тарталья ощущает чувством стихии, что Лейтенант не просто укрепляет льдину. Мари замораживает всю глубину, до самого дна.              Крио энергия заполняет её пересохшие элементальные каналы как река во время прорыва плотины. Это больно, у ней руки словно разрываются изнутри, взрываются вены, но Мари терпит, не испустив и звука. И лишь всё сильнее припадает к замёрзшей поверхности.              Больная рука не слушается. Поток Крио выходит из-под контроля. Детские коньки вмораживаются в лёд. Чайльд чувствует эти шипы. Он сапогами иглы рушит. И всё шаг за шагом подходит к Тевкру, не прекращая говорить твердо и уверенно.              — Смотри на меня, Тевкр. Я с тобой. Ничего страшного не произошло. Я подойду, возьму тебя на руки, и мы пойдем домой.              — Братик…              Сильнее. Не останавливаться. Мари всё давит и давит льдину, словно пытаясь оттолкнуться от неё, или же пробиться через неё. Воздуха нет. Она задохнётся.              Раньше она была несгибаемой. Чудовищем, не знающим ощущения холода. Кровь и переломанные кости не заставляли Марию опустить клинок. Теперь же она едва справляет с просто заморозкой моря.              Она не видит, когда Чайльд всё же доходит до Тевкра, но слышит. Слышит детский плач и галдеж бегущих к ним взрослых. Чайльд успокаивает Тевкра, прижимая его к своей груди, и спешно сбегает со льда на твердую землю. Антом семенит за ними, боясь оставаться одному. Он с трудом преодолевает на коньках шипастый лёд.              А Мари одиноко лежит посреди этой ледяной могилы и просто утыкается лбом в своё творение.              Ей никто помочь не придёт. Лишь собственный фатуйский плащ укрывает надломленную спину.              Сила не в том, чтобы не сломаться, а в том, чтобы каждый раз подниматься. Она поднимается, не ощущая покрытые корочкой льда ладони. Не чувствует клубы пара из приоткрытых губ. Крио Глаз Бога в кармане ощущался цепями на ногах.              Дилюк просил её допустить безумия Тартальи. Мари не понимала почему он в принципе должен был обезумить.              Стоя над трещиной в льдине, заполненной голубоватым Крио, Мария активирует вернувшееся чувство стихии.              И видит под Крио — искры сгустков Пиро.              Мария поднимает глаза на горизонт. Где море встречается с небом.              Черные точки рыбаков пропали. Наверное убежали, испугавшись криков об отколовшейся льдине.       

***

             Зачем?       Просто зачем? Почему нельзя жить в мире? Им не хватает Бездны под боком? В их мире есть чудовищная сила, желающая погубить всё, но нации не объединяются. Фонтейн зарабатывает на снабжении приграничных территорий, таких как Снежная и Инадзума, чтобы их люди продолжали сражаться. Ли Юэ, вобравший в себе самые чудовищные силы, легендарных героев древности, не спешит отправлять Миллилитов помогать. У Ли Юэ отношения лучше с Мондштатом, который ничего и не требует от него. Натлан сам по себе, раздираемый внутри междоусобной войной кланов. А Сумеру всё пытается познать причины их отвратительного мира.       Есть столько проблем, которые нужно решать, но почему-то ей приходится сталкиваться вновь и вновь с гребанным умалчиванием. Это ведь не враньё? Если она не скажет Тарталье о том, что видела, это ведь не ложь.       Иначе Чайльд уничтожит здесь всё.       В дом запоздало прибегает Светлана Фёдоровна. Ничего не произошло, всё благодаря Царице обошлось. Буквально благодаря Царице, если бы не Крио Глаз Бога, могло бы быть всё иначе.       Тевкр обошелся лишь испугом. Не понял ничего. Лишь оленьими глазами теперь глядел на Мари.              — Прости, что накричала, — решает всё же сказать Лейтенант, топчась на пороге в детскую, — Так было нужно.              — Тевкр, ты должен поблагодарить Машу, за то, что она была с нами, — удивительно мягко произносит Аякс, сидя на краю кровати младшего, — Антон, иди сюда. Тоже испугался, бедняга. Тоня! И ты к нам залезай. Время обнимашек!              — Я тоже к вам хочу! — весело воскликнула Светлана Фёдоровна, обнимая всех присутствующих здесь детей.              Мари просто было здесь не место. Её ухода и не замечают. Нужно было детей успокоить, уложить, а она своим мрачным видом только мешала. Поэтому девушка тихо закрывает дверь, спускается бесшумно по лестнице, а затем и вовсе выходит на улицу.              Вечерело.              Место девушка себе находит в бане. Она ещё теплая, даже жаркая. Только намыли здесь детей. Горячую воду она наливает в медный таз, а затем выходит в предбанник, освещенный маленьким оконцем, и опускает в кипяток ладони.              Ладно, не кипяток. Просто горячая вода. Достаточно, чтобы кожа сразу покраснела, но не настолько, чтобы слезала с костей.              Мари уже сталкивалась с этим. Ещё в детстве, когда только получила Глаз Бога. Учась им пользоваться, морозила себе непривыкшие руки. Приходилось вот так греть в ванночках. Просто сейчас в них не плавают целебные травы, заботливо заваренные Цзин Юанем. Просто сейчас она не маленькая девочка, я настоящий Лейтенант Рейнджеров.              Просто она уже не может позволить…              Ей просто больше никто не сделает целебных ванночек для её никчёмных рук.              Дверь в предбанник резко отварилась, впуская холод с улицы.              Судя по недовольному лицу Предвестника, он её уже достаточно ищет. А разве она давно уходила? Вода уже остыла?              Тарталья секунду раздумывает на пороге, а затем проходит в помещение, громко затворяя за собою дверь. В предбаннике было тепло, но не настолько жарко, как в самой бане. Вот она сидит, с медным тазом на коленях, с ладонями в воде. Всё ещё в фатуйской форме, только плащ был отложен на лавку.              — Ты что делаешь? — звучит так, словно Чайльд огрызнулся. На самом деле он этого не хотел. Пока нет.              — Не могу отогреть, — легко отвечает, будто бы это всё объясняло.              И глаза свои опускает на плещущиеся в изрядно похолодевшей воде ладони. Сидеть с тазом на коленях как-то даже безопаснее. Есть чем защититься.              Хотя, теперь Глаз Бога с ней. Пока не забрал обратно. Лишь элементальные потоки внутри её тела все вибрировали устало. Зря она так. Последствия легкие — не сможет пользоваться силами некоторое время.       Ost: Norma Tale, Malexa - Водопад prod. GAXILLIC       — Скажи мне честно…              — Это всё была случайность, — отрезает Мари, даже не дав ему сформировать и так повисшую между ними тему, — Ничего не случилось, твоя семья в безопасности. Он ничего не сделал.              — Ты врешь.              — Почему ты так считаешь?              — Ты боишься.              — Да. Но не за свои слова, а за твои действия.              В оконце догорающий закат. Такого же цвета, как и его волосы. Полумрак не прогоняет тени. В них чудовища Бездны просыпаются, глядят на неё внимательно, всё выжидая момента вцепиться. Да, Тарталья давно уже прицеливается. Его охота очень продолжительная.              Ответ с вибрацией рокота, вполголоса:       — Я хочу всех обезопасить. Хочу уничтожит угрозу. Почему это плохо?       — Если ты хочешь честности от меня, то не обманывайся сам.       Медный таз отставляют на лавку. Вода плещется, капли падают на половицы.              — Не будет никакого честного суда. Какой смысл искать виновников, когда главную причину всё этого… Оно не изменит.              — Ты просто покрываешь его. Ты читала. Точно читала. Ты знаешь мой приказ.              Мари распахивает губы, набирая воздух в легкие, но затем выдыхает, так и не сказав.              Ей просто не хочется с ним говорить. Какая разница? Он всё для себя уже решил. Как бы она не старалась, ничего не поменяет. В его голове должно само что-то щёлкнуть. Бездна должна ему шепнуть правильные вещи, а не это безумие.              — Хочешь сказать, что нет? — начинает заводиться юноша, — Ответь мне что-нибудь!              А Мари лишь собирается на выход. Нарочито медленно расправляет фатуйский плащ, опуская его на плечи.              — Мне нечего тебе ответить. Ты всё знаешь. Но я не понимаю, хах… — нервный смешок слетает с трясущихся губ, — Почему? …почему ты не веришь мне?              Она ведь искренне верит в своё хорошее и плохое. Почему взгляд Чайльда кардинально отличается от её собственного? Как можно так восхищаться Царицей, градоначальником, тем безумием, к которому подводит Первый Предвестник всю страну.              — А ты задумывалась, что он мог это написать специально? Чтобы ты уехала отсюда. Он уже совершил ошибку, позволив тебе оказаться в центре событий. Твои попытки остановить застрельщика на крыше сильно ему подпортили дела. Ты задумывалась о том, почему только спустя неделю, на утро вторника, он отправил тебе эту записку? Неделя, Маша. Да я бы уже через 12 часов сошел с ума?!              И черт возьми, как же он прав.              — Ты верная, Маш. Ты любишь свою семью, я понимаю тебя. Царица! Да кто ещё может тебя так понять, как я?! Но только вот моя семья ничего плохого никому не делала. А твоя…              — А что моя?! Цзин Юань жизнь положил на войну с Бездной! Не смей обесценивать его заслуги!              — Твой мелкий братец, как птенец кукушки в гнезде соловьёв.              — Не правда.              — Ну в этом ты хоть меня не обманывай! Ты думаешь я не догадался?! Он так горланил, что я вор. Что я украл его место, хотя в этой гребанной столице не должен был знать никто, что я будущий Предвестник!              Чайльд делает шаг. Размахивает руками. Его собственный плащ крыльями взлетает, хлещет по деревянному полу. Это почти столкновение, ещё немного и оружие будет обнажено.              — Вот почему я тебе не верю! Ты хорошая, продолжай себя в этом убеждать. Только вот защищаешь не тех. Защита злодеев не делает тебя такой же злодейкой, а?              Это как холодная вода. Обрушивается трезвость на голову, едва шею не сворачивая.              Звенит тишина.              — Если я стану злодейкой… в твоих глазах… так тому и быть. Я и никогда не стремилась стать хорошей, — их глаза вновь встречаются. Сутулая Мари выглядит как во время нападения, в звериной готовности первой вцепиться в глотку, — В твоём доме всегда тепло, Аякс, а я знала только холод. Я жизнь прожила совершенно иную. Ты был там?! Тебя не было на этой крыше. Ты не слышал залпы и не видел кровь безоружных людей. И тебе плевать. Признай! Тебе плевать, потому что там не было твоих родных! Тебе только на свою семью ещё не плевать, поэтому что это последнее человеческое, что в тебе осталось!              Она задыхается. Не получается остановить кровь, льющуюся изо рта. Эту гниль. Гнойный нарыв.              — А я не вижу разницы между твоими домашними, между моими, между людьми на улице. Мне плевать! Потому что клялась защищать их всех, каждого, от Бездны! Я всю свою никчемную жизнь прожгла на войну с демонами, а не людьми! Я столько раз видела, как когти растерзывают человеческую плоть. Я видела, как земля рушится и пропадает в проломе, а вместе с ней и целые взводы.              В порыве захватившей её боли Мари хватается ледяными руками за ворот Предвестника. Трясет как тряпичную куклу, и всё кричит, кричит, кричит. В глазах безумие. В глаза война.              — Все мы должны делать всё возможное, чтобы такие деревни, как Морепесок, никогда не познакомились с ужасами войны. Вот о чем мы должны думать, Чайльд! А не об этом ГРЕБАННОМ ДЕРЬМЕ!              А затем её толкают в грудь. Движение без особой силы, но Мари отшатывается. Перебирает ногами, задыхается воздухом. Её колотит, тело резонирует с бьющимся о ребра сердцем. Горло режет от криков.              Удивительное облегчение. Тело ни то пёрышко, ни то чугунный сплав.              Она не падает. Ловит стену спиной, а затем и вовсе пришпиливается руками Чайльда.              Он её душит.              Воздух, ударивший в голове, так скоро перекрывается.              Тарталья давит не ребром ладони, чтобы скорее разломать хрящи, а полностью, словно обнимая. Давит плашмя. И это почти то, что ей нужно.              Серые глаза блаженно закатываются.              Давай, убей её, она так чертовски устала.              — Как ты сказала? Ты клялась, что будешь защищать простых людей от чудовищ Бездны? Тогда кто защитит их от тебя?              Мари едва слышит рокочущий голос Чайльда за биением собственного сердца. Глядит в кобальт напротив, и видит в них себя, словно в отражении льда.              — Я… — делает вдох через сопротивление, — Не… чудовище.              Ещё ближе. Юноша делает шаг, прижимаясь к ней вплотную. Ловит этот вдох своей усмешкой, и всё давит, не отпускает. Демоны в его кобальтовой бездне совсем разбушевались.              — Бездна никогда не отпускает, не забрав что-то взамен.              Её горло наконец отпускают.              Мари делает блаженный вдох полной грудью, её же упираясь в мужскую напротив. Девушка не вырывается, лишь закрывает серые глаза и запрокидывает голову, гулко стукнувшись затылком о тонкую стенку.              И словно чувствуя, что под веками её предстаёт, Тарталья обнимает лицо ладонями. На нем нет перчаток, кожа к коже. Шершавые подушечки пальцев скользят по сеточки морщит в уголках глаз, под набухшим нижним веком, перебирает частокол ресниц. Он словно чувствует всех этих бесов. Страшную картину изнанки мира, которую Мари так старательно пыталась забыть. Тарталья касается верхнего века, и Мари ждёт, когда он глазные яблоки с упоением выдавит из глазниц.              Мари нужно это. Эта грубость. Его ненависть. Буйство.              — Ты никогда не принесёшь мир. Вот, что забрала у тебя Бездна. У тебя не будет мира в сердце. Не будет мира в семье. Не будет мира ни где, куда бы ты не пошла, — слов не его слова, кого-то другого, — Как и у меня.              Она не может открыть глаза, Чайльд не позволяет. Полумрак становится для неё кромешной темнотой. Мурашки покрывают кожу, волосы встают дыбом.              — Пускай, — легко слетает с её распахнутых губ, — Я буду продолжать делать то, что от меня требуется.              — Упрямая… бестолковая… дура.              И с каждым словом всё трогает, трогает, трогает. Словно ничего не видит, слепой, знакомится с её лицом по новой. Как в первый раз.              — Сам дурак.              Эта детская шалость, улыбка на её лице… Ни то насмешка, ни то искренняя доброта. Он держит снежную бурю в ладонях. Океанская бездна рокочет, пасть распахивает.              Губы Чайльда размыкаются. Влажно блеснули зубы. Он может её растерзать, перегрызть глотку. Он такой голодный.              Но вместо этого только языком слизывает искры льда с её пухлых губ. Как собака, как зверь. На вкус она — фруктовый лёд. Восхитительно. Прекрасно. Так невыносимо вкусно.              Война не остановится. Война не найдет покоя. Не в его руках.              Мари поднимает руку над головой, без глаз натыкаясь на влажный березовый веник. Хрустят ветки, лопается веревка. Банным веником бьют Тарталью наотмашь. Ветки оставляют ссадины. Юноша отшатывается, выпуская из своих рук Мари. А Мари на этот раз собирается сражаться.              До последнего. До победы!              И ещё раз. Свистят ветки в воздухе. На этот раз Предвестник смог закрыться рукой. Но Мари уверена, и этого достаточно, чтобы ощутить эту рвущуюся наружу боль.              — Ненавижу.              Ещё раз. Хлестнула по макушке.              — Ненавижу!              Чайльд через это уже проходил. И ему не очень-то и хочется в очередной раз испытывать безумный гнев Мари на своей шкуре. Он делает рывок вперед, чтобы поймать вновь, обездвижить.              Медный таз проносится в опасности близости от его головы.              Вода плещется во все стороны, когда снаряд врезается в стену.              — Лучше бы тебя не было никогда!              — Знаешь, это взаимно!              И они вместе валятся на пол. Бьётся Мари о лавку, вся баня ходуном ходит, грохот переплетается с тяжелыми вдохами и судорожными выдохами. Тарталья пыхтит, пытается буйствующую бестию прижать к полу. Кисти рук обездвиживает, сверху наваливаясь.              Потрепанный жизнью банный веник сиротливо валялся где-то в дальнем углу.              Холодная вода из опрокинутого медного таза растекается темным пятном. В отражении влаги решётка оконца и рыжий закат.              Свет выводит медные нити в волосах Чайльда.              Сколько между ними взаимных проклятий, претензий, ярости. Но что-то ещё общее появляется между ними, когда юноша с запястий скользит по ледяным ладоням, чтобы затем переплестись пальцами. С силой он сжимает, фиксирует, ловит, и даёт понять, что не отпустит.              Он её не выпустит. Удержит.              От падения.              В Бездну.              Потому что она прямо над ней.              Трепетно переплетает пальцы.              Вдыхает её выдох.              Целует полные губы.              Прогоняет вечный мороз удивительным жаром.              Теснее прижимается, словно прося пустить под кожу.              И Мари сжимает пальцы в ответ, пытаясь ухватиться в этом безумном калейдоскопе за нечто стоящее.              Бездна не так страшна, как окружающая её действительности.              Сердце начинает колотиться в большем темпе, будто сейчас бежит. Так чертовски боится его не догнать. Ему навстречу не пойти.              Не ответить на этот поцелуй.              И губы их мнут чужие, без боли или насилия. Переплетенные пальцы белеют от напряжения. Колени юноши шуршат о половицы в попытке не раздавить своим весом. Бедра девушки приподнимаются, обнимают чужой узкий таз. Ноги их переплетаются так, как могут только у страстных любовников. Скребя каблуками, скрипя половицами.              Пламенем ощущается чужой выдох носом. Мари ощущает будущие ожоги. И всё равно продолжает пить, как отчаявшийся в пустыне путник, не верящий своему везению. А Чайльд позволяет. Всё так же мягко сминает, ловя то нижнюю, то верхнюю, то тычась в уголок, а затем возвращаясь в сочной мякоти.              Безумие — то, что это вообще возможно.              Что он способен на такую нежность. Что он дарит эту нежность именно ей.              Слезы наворачиваются. Мари мокро носом шмыгает, пытаясь не забыть дышать.              Она заслуживает боли. Она заслуживает пыток и гнева. Переломанных костей, разорванной кожи, выпотрошенных внутренности. Не это. Не мягкости.              Это не любовь. Мари не знает, что это такое. Она твердит о любви, а над её наивностью смеются.              Вот это любовь? Слепое тыкание в чужие губы, объятия и жаркое трение тел.              Первой разжимает пальцы девушка. Юноша позволяет лишь одну освободить, вторую крепче сжимает. Ревностно потирается своими пальцами между её, и это интимнее всего пережитого. То, как Мари скользит своей ладонью по его. Как волосы дыбом встают от стимулирования самой чувствительной части тела. Мари ловит судорожный вдох юноши, когда всё же он не сдерживается. Это для него слишком.              — Не надо, — ни то мольба, ни то приказ.              Он думает она продолжит войну. Но вместо этого девушка оглаживает его грудь. Под красным хлопком рубашки так жарко. Мари ворошит меховой ворот плаща Предвестника, зарывается ему в волосы.              И он весь поджимается, готовый к боли. Готовый к битве. Она должна вонзит клинок ему в горло. Они это уже проходили. Ничего нового.              Ничего между ними нет. Это лишь слепая похоть. Адреналин. Одиночество. Долгое отсутствие пролитой крови.              Ему бы в битву. Его руки призваны сокрушать демонов, перевернуть Бездну верх-дном.              Но вместо этого он нежно гладит её холодную ладонь. Её размягчившуюся кожу.              Целует её полные губы.              Жмется к округлившимся бедрам.              Трется о вздымающуюся грудь.              Тычется слепым котенком в щеку.              И всё целует, целует, целует, так по-детски и совершенно не грязно.              Желание причинять боль растворилось. Наверное, это просто жалость. А может просто Чайльд хочет дать шанс доказать, что в нём осталось человеческое. Он ещё способен на любовь.              Вот она, настоящая, смотри.              Это не поломанное нечто, чем раньше ты себя добивала.              Вот чего ты достойна.              А затем Мари изворачивается так удачно, что опрокидывает Тарталью на спину. Их всё ещё связывает переплетенные пальцы ладони. И держатся за эту связь крепко. Настолько, что даже губы всё ещё в губы. Мари меняет положение, забирается полностью на юношу. И это меняет всё. Его всего подбрасывает на месте, когда девушка уверенно садится ему на тяжесть между ног.              — Гадство, — рокочет Чайльд и ему почему-то становится стыдно за реакцию своего организма.              Это всё о чем-то другом.              Не о том, как дрожит девушка. Какой горячей она становится над ним.              У Чайльда кружится голова, когда Мари подается бедрами назад. Это слишком хорошо и отвратительно одновременно.              — Стой… Сто-ой.              Её движения вызывают в нём стон. Он разрывает поцелуй, запрокидывает голову назад, стучится в пол затылком. Помогите кто-нибудь ему.              — Нет, Мари.              — Почему? — ему в шею, под линию челюсти, — Ты ведь этого хочешь.              — Это неправильно.              — Тебя раньше это не останавливало.              — Мари, ты безмозглая дура, — разозлено выплевывает юноша, казавшийся сейчас намного взрослее этой глупой маленькой девочки, — Что он с тобой делал?              Она отстраняется от него. Разрывается касание. Повержено восседает на нем Мария Самсонова. Истинная пустота является потухшими глазами.              — То, что я просила, — легко скрывается покрасневших губы, — Он всегда делал то, о чем я просила. Но никогда не желал этого по-настоящему, — и это очевидно, — Ему я тоже была противна. Я знаю это. Он не этого хотел.              — Нет, — тут же отрезает Чайльд, потому что он черт возьми знает, — Что-то поменялось. Я видел это своими глазами. Я знаю.              — Да. Поменялось. И он, и я.              И в этот момент она, кажется, смиряется со своим же выбором. И он очевиден для обоих.              — Поэтому уже поздно. Ты доволен? Ты добился желанного? Царица похвалит тебя за исполнение миссии?              — Мари…              — Он всегда будет моей семьей. Он и Яньцин. И это никому не подвластно изменить.       Вода из опрокинутого медного таза утекает в щели между половицами.        — Знаешь, чем опасна верность, Чайльд? Тем, насколько страшна месть за преданное доверие.       

***

             Разумеется, староста их позвал не из-за того, насколько громкое веселье способны они устроить. Не пригласить Предвестника — личное оскорбление такой значимой фигуре.       Терем старосты был самым большим на деревне. Настолько огромный, что одинокому старику, чья жена покинула этот мир в прошлом году, а сын уже сколько лет воюет в рядах Фатуи, столько помещения просто не было нужно. Немолодой мужчина отдал большую часть помещений под деревенскую школу. Вечерами проводили концерты сельской самодеятельности, а в Масленицу устраивали вечёрки.              Как благосклонно объяснил Чайльд, вечёрки — семейное мероприятие, но в Морепесок сильна традиция хождения по гостям. Поэтому каждый житель деревни, хоть раз, да побывает в гостях у старосты. Их пригласили в самом начале праздничной недели, во Вторник, и это не хорошо и не плохо. Достаточно изящное выполнение негласной формальности.              Поправляя фатуйскую форму перед зеркалом, Мари ощущает знакомое ощущение.              Она словно вновь собирается на этот проклятый бал в Декабре. Ни то смерть ей в затылок дышит, ни то дыхание Чайльда фантомом ощущается на коже. Мари заплетает золотые волосы в слабую косу, поправляет пряди у лица, пытаясь выглядеть симпатичнее обычного. Нет кокошника с драгоценными камнями, есть красный пуховый платок, защищающий её ослабший к холоду иммунитет. Запахивая плотнее плащ, она выходит в сени, где сталкивается с Тартальей.              Напряжение искрится между ними электричеством.              И оба отшатываются друг от друга.              У них входит в традицию делать вид, будто ничего не происходило. Мари так отточила в этом мастерство.              — Какой план? — выдаёт она словно на построении.              А Предвестник глядит на Лейтенанта Рейнджеров и ощущает себя командиром на плацу. От него что-то ожидают. Действий. Приказов.              — Родители остаются с младшими дома, так что из моих там будет только дед с бабкой. Они тоже большие любители таких мероприятий. Поэтому тебе не так будет дискомфортно там.              Мари хочется поправить Чайльда в том, что она рассчитывала услышать от него что-то дельное.              — Как мне стоит себя вести?              — Ты моя гостья. У тебя достаточно знаменитая должность, пускай и не столь высокая, как моя. Во время застолья могут возникнуть к тебе грубые вопросы. Отвечай на них как хочешь. Мне всё равно.              — Какие, например?              — Допустим, что ты вообще забыла в моём доме на месяц.              — Но ведь всем и так известно.              — Хах, ну ты же понимаешь, что эти старики хотят услышать совсем другой ответ, — усмехается едко юноша.              Её обручальное кольцо лежало где-то в крошечной плетеной коробочке в комнате. Давно забытое и ненужное.              — Ясно.              Опустилась ночь.              На улицы льётся свет из горящих оконцев. Гуляют люди, веселятся на ярмарке в низине. То, куда они направляются — не на войну. Там нет врагов, там нет демонов. Лишь они, Мари и Чайльд, шагают по заметенной снегом дороге.              Им не о чем говорить. Всё, что могла поведать ему Мария, являлось страшными догадками. И пока она не получит больших доказательств, она не разомкнет губ. Не сомкнет глаз. Не остановится.              Их встречает большое застолье. Тарталья вручает банку соленей, потому что с пустыми руками приходить в гости неприлично. Мари, на правах его спутницы, пришла с пустыми руками.              Здесь было много людей. Многих из присутствующих Мари уже знала, так или иначе встречала в деревне за время своего пребывания в Морепесок. С нею здороваются, пожимают руки, обнимают и целует щёки. Тарталья, честно, оказался в шоке.              — Эй, меня здесь все должны любить, а не тебя, — шутливо бросает Предвестник и приобнимет Мари за плечи, — Не честно, знаешь.              — Не ревнуй, — бросает в ответ девушка, опускаясь на уголок лавки.              Они разделяются. Тарталья уходит к мужчинам. Дедушка Сеня уже изрядно охмелел, хотя основное празднество едва ли началось. Бабушка Софа слушала бабские сплетни, сама держа язык за зубами, а Маша просто наблюдала.              Да, наблюдение оказывается ей делом под стать.              Староста — мощный, несмотря на свой почтенный возраст, мужчина с густой седой бородой. Он громкий, веселый, с крепкой рукой. Именно такой человек и мог держать в узде целую большую деревню. Он шутит, хохочет от шуток Чайльда и садится рядом с ним, на самое почётное место. Хозяин дома и главный гость.              Стол полнился едой. И наконец не одними блинами. Мари не удержалась и прицелилась к копчёной рыбке, так удачно поставленная рядом с ней. С работой она вновь начала забывать о еде. Как, например, сегодня. Толком и не обедала даже.              В беседах она себя находит в стане бабулек. Признаться честно, ей было совершенно не интересно слышать щебет влюбленных девиц о том, как юноши обхаживают во время гуляний их скромные персоны. Мужчины справлялись с военными темами без неё и навязываться Лейтенант не желала. Оставались только бабульки, рассуждавшие какие сейчас тяжелые времена и как раньше было хорошо.              Так Мари вновь как-то притирается к бабушке Софе, так же как и она, молча слушая. О том, как они все были молодыми. О том, что у кого-то родился очередной внук. Как кому-то пришла похоронка и из-за траура не смогла посетить вечёрку. О том, будет ли весна ранняя, и какие приметы говорили в её пользу.              — Сегодня же, говорят, льдина треснула.       — Да-да, мой Женёк так перепугался, благо живой-здоровый.       — Странно как, проверяют же лёд каждый день. Да и солнце ещё не такое теплое, чтобы растопить лёд.       — Значит весна уже близко.              На галдёж реагирует староста деревни:       — Да, сегодняшний инцидент… Спасибо Царице, обошелся без жертв. Аякс, ты ведь был там. Спасибо, ты наш спаситель и защитник.              В окружении мужчин, так отличающийся внешностью от деревенских, Тарталья натыкается взглядом на Мари. С одного конца стола на другой, они замирают, словно стояли по разные стороны фронта.              — Не меня надо благодарить, — всё же решает сказать юноша, — Если бы Маша не была рядом… Я даже не хочу думать о том, что могло бы случиться. Она отмечена благословением Царицы. Вот кто наша спасительница. Моя так лично.              Это грязный трюк.              Потому что теперь всё внимание обращается на Мари, застывшую с куском копченой рыбы во рту. Кажется уже шестой по счёту, судя по костям в тарелке. И она тонет в благодарностях, в поглаживаниях по голове, в похвале и прочих нежностях.              — Да что вы… — смущенно лепетала, — Это был мой долг. Я сделала всё, что от меня требуется, — будто это умоляло её заслуги.              На дворцовом балу в десятки раз было больше людей, но там они оба ощущали себя так ужасно одиноко. Из всех сотен присутствующих, Чайльд тогда выбрал именно её компанию. Сейчас же они утопают в добрых и правильных людях. Девицы заглядываются на молодого Предвестника, утверждающий, что остаётся всё ещё холост. Те же девки навыдание зло стреляют глазами на Марию Самсонову, что продолжала, как ни в чём небывало поедать эту чертовски вкусную рыбку.              — Архонты, скажите пожалуйста, кто этот шедевр сделал? Я в жизни ничего более вкусного не ела.              Из всех голосов Тарталья вновь вычленяет именно её:       — Вот так вот! А мои блины значит не самое вкусное?              — Ха-ха! Спасибо за похвалу. Я сегодня ходил на рыбалку, вот и наловил свежей рыбки к вечеру. Быстренько закоптил, всего немного. Рецепт простой и быстрый. Баба Софа тебе расскажет, она меня и научила давным-давно.              И тут рыба встает поперек горла.              Лёд сам не треснул. Ему помогли.              Рыбаки на льду вдалеке.              Точно ведь, староста быстро оказался на месте происшествия. Мари даже не поняла, насколько подозрительно быстро.              — В любом случае, мне кажется, ты будешь согласен со мной, Аякс. Раз такое произошло, уже не стоит выпускать ребятню на лёд. Не хочется дальше испытывать судьбу, — продолжал староста.              Звучат тосты за Царицу, за победу, за мир. За весну.              Огненная вода льётся по рюмкам. Чайльд не сильно налегает на алкоголь, но для поддержания образа, опрокидывает в себя две или три. Мари, честно, уже не сильно следила за его действиями.              — Мы должны оберегать малышей как зеницу ока. Они — наша надежда.       — Да, вырождается наша деревня. Одни и старики да дети остаются.       — Счастье какое, что к тебе Миша вернулся хоть на недельку. У Митрофановны вот горе под Масленицу.       — Да сколько уж мы живём так. Пора бы привыкнуть.       — Тревожно мне, бабы. Сердце места не находит.       — Это просто удар подкрадывается у тебя.              — Вы матушка Михаила? — пригибаясь к столу и смотря через ряды присутствующих, подала голос Мари.              Немолодая женщина, уже вся в морщинах, худая и тонкая, вздрогнула.              — Да, Мишенька у меня до сержантов дослужился, вот сейчас среди наших защитников. Вы ведь его командиром были, верно? Я уж не стала навязываться, но мы все поминаем вас добрым словом. Спасли его.              Маша ощутила себя призраком за этим столом.              Все живы, со своими судьбами, проблемами.              А Маша там осталась. На той заснеженной поляне рядом с руинами родного дома.              Нет её здесь, как и всех остальных. Ни Матвея, ни Саши, ни Анечки, Паши нету. Мария молится за сохранность Васи, он-то по сравнению с ней остался сражаться, служил службу Цзин Юаню.              А она здесь.              И творит такие страшные вещи.              — Давайте помянем ушедших в этом году! — булькнул дедушка Сеня, весь раскрасневшийся от огненной воды, — Митяй! Неси баян!              — А вот и песни пошли, — тихо бросила бабушка Софа на вполне ожидаемое предложение мужа.              Все отставляет угощения, присаживаются удобнее для, наверное, самого желанного в вечёрках. Чайльд качает в руках полную огненной воды рюмку, но так и не опракидывает в себя, всё о чем-то важном думая.              Ost: Фольклорный ансамбль «Читинская слобода» - Не для меня       Маша закрывает глаза и сквозь себя пропускает запев дедушки:       — О-о-ой не для меня придёт весна…              Мурашки побежали по коже, когда бабушка Софа присоединяется. Голос её оказался удивительно сильным:       — Не для меня река разольётся.              Чайльд со стуком опускает на стол рюмку и присоединяется, запевая едва ли не громче все:       — И сердце девичье забьётся с восторгом чувств не для меня!              Весело играет баян, с полной грудью воздуха поют молодые и старики, а Маша пытается сдержать слёзы. Чем громче петь, тем меньше страшна ночная тьма и зимний холод. Им был аккомпанемент костёр и молчаливый лес, теперь же она одна.              Одними губами нашептывает:       — Ой не для меня цвятут сады, в долине роща расцветает. Там соловей весну встречает, он будет петь не для меня.              Нет, это выше её сил.              В середине песни Мари просто вскакивает со скамьи и быстрым шагом скрывается в недрах незнакомого дома. Гул голосов не задерживается стенами, всё вибрирует и поёт вместе со всеми.              А внутри неё резонанс. Нечто хрупкое дрожит, грозясь разбиться.              Да, это всё не для неё.              — А для меня… — в тишине дальнего угла, — кусок свинца. Он в тело белое вопьётся. И слёзы горькие прольются. Такая жизнь, брат, ждёт меня. А ли слёзы горькие прольются. Такая жизнь, брат, ждёт меня.              Очнулась Маша лишь когда поняла, что на щеках мокрые дорожки слез.              Затих дом.              Закончилась песня.              Закончилось всё.              Пожалуйста, пусть всё закончится.              Мари кусает губы, чтобы не разреветься в голос. Слезы не утирает с лица. Она лишь прижимается лбом к оконному стеклу. Оно приятно холодит кожу.              Всё это так… несправедливо.              Шмыгнув носом, Мари решает заняться делом. Вновь затолкать эту боль поглубже в глотку. Оно слитным движением оборачивается дальше.              А позади шаги.              — Куда ты? Знаешь, не очень вежливо было.              На затылке волосы встают дыбом.              Чайльд.              — Хочу пройтись, — незаметно смахивая с лица влагу.              Заметно. Чайльд заметил, пускай и не видел её лица.              — Тебе не стоит расхаживать по этому дому одной.              — Тебе не стоит оставлять старосту. Ты ведь главный гость.              — Они и без меня справятся.              — Я тоже.              — Маш.              И это почти точка. Новая итерация их бессмысленного цикла. Всё одно и тоже. Они никак не могут дойти до финиша, чтобы выбраться из западни своих собственных чувств и недомолвок.              — Я просто хочу убедиться…              — Ты знала, что за тобой пошёл один из деревенских? Разумеется, нет. Ты ведь всё в своём горе варишься. А мне приходится тебя всё время спасать. Должна же быть у тебя голова на плечах.              — Он бы ничего мне не сделал. Я умею постоять за себя.              — Да мне не важно, умеешь ты или нет?! Дура, — а затем просто идёт к ней, чтобы затем просто обойти и открыть первую попавшуюся дверь. Импровизированный класс, — Дай мне сделать хоть что-то хорошее.              На юноше не было его тяжелого плаща. Щеки розовые от тепла и алкоголя, но вел он себя удивительно сдержанно. Сдержаннее чем на трезвую голову. Он к ней не прикасается, лишь открывает перед ней дверь и показывает:       — Вот, тут ничего нет.              — Не классы. Нет. Давай с внешней стороны обойдем. Или зайдем в кладовую. А может что-то под полом? Или чердак.              — Маш.              — Я делаю то, что ты хотел от меня, Чайльд! Что на этот раз тебя не устраивает?              А затем она понимает. Мари наконец замечает, как он на неё смотрит.              Так не должно быть.              Не смотри на неё с такой жалостью.              Будто тебе не всё равно. Будто ты можешь о ком-то заботиться помимо своей семьи. Будто тебе не плевать на неё. Она помнит, какую боль могут причинить твои руки. Ты проявляешь ласку, неизвестные ей порывы, но это настроение так же переменчиво, как морская пучина.              — Не сейчас. Я тебя понял, мы всё сделаем, проверим. Но не сейчас. Слишком много людей. Давай подождем, пока все разойдутся. Ты ведь сама говорила. Перед рассветом.              — Правда? — совершенно недоверчиво, — Ты действительно сделаешь это? И меня возьмешь?              Мари делает шаг к нему.              — Да, только прошу, давай сейчас уйдем отсюда, — как-то нервно, надрывисто.              — Куда?              — Домой. Хочу домой. Устал.              Он опускает голову, а натыкается на её прохладные ладони. И прямо сейчас это было настоящим благословением. Чайльд жмется ближе, потирается, прикладывая к пылающему лицу.              — Ты просто пьян.              — Устал. Я просто, Бездна, как устал…              Наверное, даже такие чудовища, как Тарталья, могут уставать. Наверное, она тоже устала и так же отчаянно искала в ком-то возможность просто отдохнуть.              Но Чайльд прав. Она, наверное, никогда не найдет покоя. Не подарит его другому. Тогда почему юноша сейчас так трепетно жмётся, не прося чего-то большего, чем уже получает?              — Хорошо, пойдем.              Они прощаются со всеми собравшимися и уходят самыми первыми. Мужики над Аяксом смеются, что его взяли всего-то три-четыре рюмки. Называют совсем юнцом, коим он и являлся. Но Тарталья не злится. Аякс всех благодарит за компанию и вместе с Машей скрываются в прихожей.              — Ну правда, как тебя так? Ты же на ногах не держишься, — журит его трезвая как стёклышко девушка. Не оттягивает юношу от стены, к которой привалился плечом.              Красным шарфом плотнее укутывают шею юноши.              — На холоде полегчает. Просто… нужно выйти, — бормочет в родное тепло.              Ost: Уральский русский народный хор - Ах ты, ноченька       За столом зачинают новую песню, но в ней они уже не участвуют. Девичий запев доносится до них даже на улице.              Ночь сегодня была безлунной и беззвездной.              Исчезают люди на улицах. Тени мелькают в оконцах. Дорога совсем темная, хоть глаз выколи. Паре удается добраться до ворот с участка старосты, потому что всё ещё доносится свет из дома, за там, дальше…              Темнота опускается на них холодным куполом. И это почти страшно.              Но глубокий вдох юноши с шумным выдохом возвращает её в реальность. Всё не так страшно. Потому что вот он, Чайльда Тарталья, стоят рядом с ней. Она держит его за локоть, чтобы тот не свалился в сугроб. Хотя, это бы быстро заставило его протрезветь.              Мари соврет, если скажет, что хочет, чтобы он трезвел.              Потому что такой Чайльд… Он не опасный. Он нуждается в ней. Он улыбается без намека не безумство или желчь.              — Хочешь фокус покажу? — вот так вот он улыбается. Как рыжий кот. С детским блеском в глазах.              — Как ты исчезаешь с головой в сугробе?              Юноша смеется над её шуткой. Выпрыгивает внезапно прямо перед ней, закрывая от легкого зимнего ветерка. Он кажется сейчас таким высоким… Или же Мари просто оказывается на самом деле по-детски маленькой.              Он складывает ладони лодочкой перед ней. Гидро-энергия влилась в пространство между ладонями. Эта магия… Для неё это является чудом. То, как сгусток принимает форму элементального существа. Маленький нарвал.              Голубой свет прогоняет ночь.              Аякс так счастливо улыбается своей удачной попытке. А Маша смотрит на его лицо и глаз отвести не может. От света в кобальтовой бездне. Голубые отблески на длинных ресницах.              Элементальный нарвал спрыгивает с ладоней юноши, но не разбивается о снег. Плывет над ним подобно морскому дну.              — Он нас доведет до дома.              Почему-то в этот момент Маше особенно сильно захотелось разреветься.              На этот раз Чайльд берет её за руку. Вновь юноша переплетает пальцы с её, а затем прячет сжатые ладони в теплый карман плаща.              — А?              — Руки грею. Они же у тебя мерзнут. Куда ты потеряла перчатки? — но не получив ответа, лишь добро усмехнулся, — Ну и ладно. Мне не сложно.              Эта прогулка становится лучшим момент во всей прожитой жизни. Вот так, в конце зимы, в темноте засыпающей деревни. Идти вместе с молодым юношей, специально держа самый размеренный и спокойный шаг. Чтобы на подольше растянуть это тепло.              Гидро-нарвал плывет над снегом.              Мари будет потом себя очень сильно корить, но она не может отказать себе в этом удовольствии.              Поэтому крепче сжимает пальцы. Чайльд встрепенулся, будто ему было дано некое разрешение, а затем, всё так же улыбаясь, что-то бросил себе под нос.              — Мне послышалось, или ты вновь меня за что-то ругаешь?              — Послышалось, — недовольно, а пальцы юноша сжимает крепе.              Боится очередного разрыва.              — Спасибо.              Скрипит снег под ногами. Сердце куда-то к ним падает, катится снежком вслед летающему нарвалу.              — Я хотел сказать спасибо. За то, что спасла Тевкра. Я был так напуган, что забыл о тебе. За это прости.              — Да ладно тебе…              — Не ладно. Я так хочу. Я понимаю, что должен был и о тебе позаботиться. Я не должен был идти и устраивать скандал. Но я так сильно злюсь… и так страшно боюсь… Не думай Маш, что я стал таким с рождения. У меня тоже была непростая судьба. Только я её принял. Это моё предназначение. А ты продолжаешь сопротивляться. Это не плохо, но мне больно на это смотреть. Потому что я через это тоже проходил. Вся семья видела это. Ты думаешь, я в Фатуи пошёл сам? Добровольно? Я нуждаюсь в крови и сражениях. Но я не хочу становиться монстром, хотя бы ради своей семьи. Хотя бы для них.              — Не станешь, — поглаживая своим большим пальцем его ладонь, — Пока они у тебя есть, не станешь.              — Я направил приказ своим людям в столице, чтобы они навестили твоего брата.              — Что?..              Маша задыхается. Останавливается посреди заснеженной сельской дороги. Сияющий нарвал уплывает дальше, не ждёт их. Сгущается мрак вокруг. А Чайльд так близко. И в его глазах ни то бархат, ни то шёл. У Мари алмазы слёз.              Почему же ей всё хочется плакать? А на губах улыбка робкая.              — Пускай вы не кровные родственники, но он тебе дорог так же, как для меня Тевкр и Антон. Жизнь за жизнь. Так будет правильно.              — Правильно? Ты этого не хочешь, да?              — Я хочу доказать нам обоим, чья на самом деле сторона правильная. Вдруг меня самого обманывают? Я ведь тогда тоже не обрадуюсь.              — Ты просто пьян или правда… всё это…              В темноте едва ли видно хоть что-то.              Нет ни звёзд, ни луны.              Сияющий нарвал уплывает вдаль.              Горячее дыхание на лице.              — Я безбожно пьян. Но я ни в чём тебе не соврал. Может… Только чего-то не договариваю. Но даже огненная вода не развяжет мне язык настолько, чтобы ты это услышала. Нет уж. Я такого позора не выдержу.              Вместо поцелуя Чайльд утыкается ей в плечо. Весь сгибается, рыжие волосы щекочут её лицо.              — Пойдем домой, Маш. Я больше не выдержу. Не могу.              И они идут на свет вдалеке.              Маша помогает Чайльду подняться по темному крыльцу. В доме светлее. Лампы не тушили. Наверху спят дети и их родители. Бабушка с дедушкой вернутся ещё не скоро. Маша старается не шуметь, но вот Аякс как на зло спотыкается о свои же ноги, когда стягивает за пятки сапоги.              — Голова кружится…              — Совсем плохо? Воды? — оглаживая голову и лицо. У неё наконец руки теплые.              — Нет. Просто хочу полежать.              Маша не знает, что делать. К детям спать Чайльда отправлять нельзя. Запихнуть его на печку? На тепле только хуже станет.              — Пойдем, — подзывает его Мари. Перекидывает руку через своё плечо, помогает добрать до комнаты, в которой сама жила всё это время.              Пружины противно скрипят, когда юноша наконец рухнул на горизонтальную поверхность. Пыхтит девушка, вытягивая из-под его тяжелой туши покрывала с одеялом. А Чайльд ворчит, уже кажется готовый ко сну.              В итоге Маша едва не свалилась на пол, когда с усилием вытягивает теплое пуховое одеяло. К черту, что в одежде. Мари его так сверх накрывает. Взяв тонкое покрывало, она планировала пойти на печь, но планы прерывают легко и просто.              Чайльд всегда легко и просто переворачивал весь её мир верх дном.              Так и сейчас, он просто затягивает её к себе. Отбрасывают прочь одеяло, ведь самая лучшая плюшевая игрушка в кровати — это одна непокорная девушка с золотыми волосами и холодным взглядом.              Ему позволяют обнять её. Привалиться головой к плечу, и так уснуть.              Это её спасибо.              За всё.       

      ***

             Через пять часов, когда зимний рассвет только-только коснётся синевы беззвёздной ночи, они вернутся в дому старосты. Осмотрят его со всех сторон, границы участка и за.              У входа в погреб с улицы, среди набросанных поленьев, Мари находит небольшое соколиное перо.              Чайльд тоже всё сразу понимает.