Scars look like tattoos

      Странно или нет, но это первый день за долгое время, когда Сяо Чжань просыпается действительно отдохнувшим. Зарывается лицом в подушку, вдыхая запах кондиционера для белья. На губах появляется глупая улыбка. Он дома. И чёрт возьми, какое же это приятное чувство. Мужчина выпутывается из-под одеяла, становясь босыми ногами на мягкий ковёр. Футболка Ибо съехала с одного плеча. Чжань потягивается, сидя на кровати, издавая при этом блаженный стон. Его накрывает чувство ностальгии, словно вновь оказался в том времени, когда впервые остался ночевать у Ван Ибо. Как только он выходит из гостевой комнаты, до слуха доносится звон посуды, а в нос ударяет аромат еды.       Ибо стоит у плиты в одних шортах, снимает со сковороды румяные тосты и тихо напевает незамысловатую мелодию. Сяо Чжань наблюдает, надеясь, что как можно дольше останется незамеченным. Такая редкость видеть Вана готовящим завтрак.       — Уже проснулся, — мужчина выключает плиту, разворачивается, чтобы поставить тарелки на стол. — Доброе утро, — губы трогает лёгкая улыбка.       — Доброе, — тихо отвечает Чжань. Ему так жаль, что то мгновение закончилось.       — Иди, умывайся, а я пока чайник поставлю, — Ибо нажимает на кнопку и вода подсвечивается синей подсветкой.       Сяо Чжань бредёт в ванную комнату, но ожидаемо не находит на полке свою зубную щётку. Вчера он был так вымотан, что его буквально хватило только на душ. Он даже не помнит, как уснул, кажется, как только голова коснулась подушки. Чжань открывает ящики в поисках сменной головки для электрической щётки Ван Ибо, но находит лишь пустую коробку. Он хмурится, но всё же приступает к чистке зубов, успокаивая себя тем, что это не самое негигиеничное, что они делали вместе.       —Извини, но я воспользовался твоей щёткой.       На столе уже стоят две чашки с чаем. Ибо округляет глаза от удивления.       — Но там же…       — Не было, — отрезает Чжань и выбрасывает это маленькое воспоминание из головы.       Ван пожимает плечами и вгрызается в хрустящий хлеб с беконом и сыром.       — Уже нашёл квартиру? — неуверенным тоном спрашивает мужчина, чем нарушает уютную тишину.       — Сейчас не до этого, но пара вариантов есть, — Чжань проглатывает завтрак. — Если, конечно, после того как все суды закончатся, эти варианты останутся.       — В отеле неудобно, — бубнит в чашку Ван и делает глоток уже остывшего напитка.       — Какая разница, где спать? Тепло, крыша над головой есть.       — Малыш, — Ибо набирается смелости, отставляет чашку и уверенно смотрит в озадаченные глаза напротив, — возвращайся домой, — практически с мольбой в голосе продолжает мужчина.       Молчание в бесконечных десять секунд выворачивает наизнанку все внутренности.       — Помнишь, как мы придумали правило не говорить о работе дома? — сухо начинает Сяо Чжань. В ответ кивок. — В тот момент, мне казалось это правильным. Мы работаем вместе, живём и нужно как-то разграничивать, что ли, — мужчина смачивает горло холодным чаем. — Но потом я понял, что это такой бред. Почему мы не можем поговорить, обсудить? Но ты так усердно защищал это правило «не говорить». А какой был смысл, если и ты и я всё равно приносили работу домой? — откидывается на спинку стула, нервно облизывает губы. — Может, если бы мы были откровенней друг с другом, всё не дошло бы до такого? — с горечью спрашивает Чжань.       — Этого мы не узнаем, — ответ на грани слышимости.       — Я хочу прийти домой к своему мужчине и банально поговорить. Не на работе, где за нами постоянно наблюдают, а дома, где я в безопасности, — выходит слишком эмоционально. — Я хочу узнать, что будет, если мы поступим по-другому, — Сяо Чжань скрещивает руки на груди, словно отгораживаясь от реакции, которую он ожидает увидеть. — Это моё условие.       Молчание длится слишком долго. Ибо сидит с ссутуленными плечами, закусывает нижнюю губу, брови сошлись на переносице, а взгляд вот-вот прожжёт дыру в столе.       — Скажешь что-нибудь? — Чжань думает, что дал достаточно времени, чтобы Ван мог решить, что ему нужно.       — Хочу ребёнка, — шепчет тот и с опаской смотрит на мужчину перед собой. — Сейчас мы не можем расписаться. Результаты голосования будут через пару дней и отец станет мэром, но… — Ибо слегка подаётся вперёд. Он бы взял Чжаня за руку, но тот всё ещё держит их на груди. — Не из-за него, не подумай. К сожалению, я и так узнаваемая личность, а после скандала и подавно. Если узнают, нас в покое не оставят, — Ван так старательно объясняется, боясь спугнуть и наговорить лишнего. А Сяо Чжань и без этого всё слишком хорошо понимает. — Я хочу с тобой семью, настоящую. Хочу воспитывать нашего ребёнка.       Как только звучит последнее слово, по кухне разносится скрежет от ножек стула по паркету. Сяо Чжань, не проронив ни слова, разворачивается в сторону прихожей.       — Ты куда? — с паникой в голосе спрашивает Ибо и несётся следом.       — В отель, вещи забрать.       Он, как есть в домашних штанах и футболке Ибо, обувает свои туфли. С вешалки берёт первую попавшуюся куртку и накидывает на плечи, пока Ван просто заправляет шнурки внутрь кроссовок и уже находу, после того, как закрыл дверь квартиры, надевает пальто.       Администратор в гостинице встречает мужчин с плохо скрываемым любопытством. Молодой человек то и дело косится на Ибо, у которого, очевидно, нет футболки под пальто и даже шорт не видно. Пройдя стандартную процедуру по отмене брони номера, они поднимаются на третий этаж. Внутри идеально убрано и пахнет лавандовым ароматизатором. Вещи Чжаня так и лежат ровными стопками в чемоданах, за исключением тех, что он использовал для сна. Нужно всего-то закинуть футболку и штаны и застегнуть молнии.       — Почему на нас так странно смотрели? — Ван Ибо выдвигает ручку и ставит багаж на маленькие колёсики.       — Дорогой, мы выглядим как бомжи, — Чжань проходит в ванную, чтобы забрать средства личной гигиены.       — Это пальто две тысячи стоит! А это, — мужчина буквально задыхается от возмущения и выставляет ногу вперёд, — оригинальные Nike.       Сяо Чжань лишь коротко смеётся. Ему так не хватало этих глупых моментов в совместной жизни. Наверное, им нужно было расстаться, чтобы вспомнить как это, быть вместе. Сейчас, складывая баночки с пеной для бритья и лосьёном в сумку, Чжань нисколько не страшится будущего. Он уверен, они с Ибо пройдут любые испытания.       На обратном пути Ван Ибо, не чураясь своего внешнего вида, заходит в винный магазин за элитной бутылочкой красного. Хоть на завтра и назначена встреча с адвокатом, сегодня они могут себе позволить отметить начало новой жизни без правил и запретов.       Любимый плед Сяо Чжаня отправляется на законное место, как только мужчины проходят в квартиру. Теперь всё правильно, как должно быть. Пока сам Чжань поливает цветы, спасибо любимому, что всё же не забывал про них и растения не погибли, Ибо раскладывает вещи по полкам.       — Малыш, — Ван выходит из комнаты, в руках куртка, которую он собирается повесить в коридоре, — тебе Джисон писал?       — Нет, а что? — Сяо Чжань шарит в кухонном ящике в поисках штопора. Он решает, что сейчас самое время открыть вино. На часах слегка перевалило за полдень, а из закусок недоеденный завтрак.       Ибо присаживается за стол и делает глоток терпкого напитка.       — Ты говорил, что он больше всех страдает от Ли и Бана. Странно, что он их начал защищать, ещё и не предупредив. Ладно, мы с ним не так близки, но вы же друзья.       — И тем не менее, он не говорил ни про семью, ни про работу Минхо, — Сяо обходит стол с бокалом в руках, садится на колени Ибо, а на его талии смыкаются чужие ладони.       — Всё равно придётся с ним поговорить. У школы и так будут проблемы, но ты же понимаешь — классный руководитель умолчал о домашнем насилии.       Сяо Чжань тяжело вздыхает. Ван упирается в его плечо подбородком.       — Минхо восемнадцать.       — Малыш…       — Да знаю я всё, — мужчина одним глотком выпивает содержимое бокала. — Поговорю, но не сегодня, — накрывает такие любимые и желанные губы своими.

***

      Чонин наивно полагал, что как только с его рук пропадут бинты и снимут швы, он сможет хоть в какой-то степени вернуться к нормальной жизни. Но он по прежнему беспомощный, ведь всё так же ничего нельзя. Но теперь о самом страшном дне, после смерти мамы, напоминает не белая ткань, а свежие уродливые рубцы. В памяти всплывает разговор с Хёнджином, после его признания в суде. Тогда старший брат вспылил, ругался, а потом вдруг сел рядом и заплакал. Когда-то у него спрашивали, как он мог полюбить Сынмина, а теперь сам задавал этот вопрос.       «Тогда он заслуживал всей любви на планете» — ответил Чонин. Хван больше не затрагивал эту тему. Пока ещё слишком больно. Для всех.       Ян сверлит ладони взглядом, не может иначе. Словно шрамы исчезнут.       — Папа звонил. Они с Ёнми приедут завтра, — Хёнджин ставит перед братом стакан с соком и пластиковой соломинкой. — Какая вероятность, что она забыла про ту партию ДнД?       — Эм… минус бесконечность? — Чонин вырывается из мрачных мыслей, что уже пустили корни в голове.       В эту же секунду раздаётся дверной звонок, оповещающий о прибытии долгожданных гостей. Ян непривычно долго не виделся с друзьями. Хоть те и не давали возможности о себе забыть, ничто не заменит живое общение. Как только Хван открывает дверь, в квартире резко поднимается уровень шума.       — Пицца, кола и настолки! — громко вещает Од, ставя объёмные пакеты на пол.       — Тусовка как будто нам по десять, — смеётся Чанбин, стягивая кроссовки.       — Что угодно, только не учебники, — Чонсу тяжко вздыхает. — Мне сегодня сон приснился, что Ньютон бил меня книжкой по голове.       Парень так драматично протягивает слова, что это вызывает всеобщий смех. Пройдёт время и всё будет вспоминаться, как самое беззаботное, что может быть в жизни. Феликс опускает на кофейный столик бумажный пакет с маркировкой детского магазина.       — Это тебе, — он неловко топчется рядом с Чонином, не решаясь присесть.       — Что это? — Хёнджин уже жуёт кусок пиццы и с любопытством заглядывает внутрь.       — Значит так, — Од вытряхивает содержимое на стол, — пластилин, конструктор, — по деревянной поверхности катится синий шарик, падает на пол и исчезает под креслом, — это специальный шарик, его мять нужно.       Парни смотрят в сторону укатившегося предмета.       — Раскраски для детей? — Чонин осторожно отодвигает упаковку карандашей с яркой обложки.       — Всё для разработки моторики рук, — Чонсу без стеснения уходит на кухню за посудой.       — Как вы до этого додумались? — голос Хвана немного дрожит от накативших чувств. Его брату определённо повезло с друзьями.       Феликс неожиданно начинает смеяться. Опускается на пол, достать мячик, а после занимает то самое кресло.       — Лилиан подсказала, — Со чешет затылок, присаживаясь на подлокотник рядом со своим парнем.       — Купила, если быть точнее, Бинни.       — Мы все скинулись, — на реплику Ли Од спешит оправдаться.       — Спасибо, — искренне произносит Чонин, разминая пальцами синий шарик. — Лучше расскажите, как у вас дела?       — О боже… — Феликс накрывает лоб ладонью, а Чанбин приосанивается.       — Посмотрите сюда, — парень гордо тыкает в свою грудь пальцем, — перед вами счастливый обладатель спортивной стипендии! Спасибо, за поздравления, — он картинно хлопает сам себе и кланяется, отводя одну руку в сторону.       — За это надо выпить! — Од поднимает стакан со сладкой газировкой. — Не чокаясь, — по доброму подшучивает над другом.       — Феликс, а ты? — Хван сидит рядом с Чонином и с любопытством рассматривает рисунки в раскраске.       — А у меня характеристика хромает, — честно признаётся парень. Берёт горсть чипсов и откидывается на кресле. — Буду так поступать, надеюсь хоть на бесплатное вытяну.       — Вот, слушайте, — Со перетягивает внимание на себя. — Мои родители предлагают нам снять квартиру, вообще они купить хотели, но я убедил, что это пока лишнее. Но! — повышает голос парень. — Мой Ликси хочет жить в общаге.       — Твой Ликси хочет нормальной студенческой жизни, — словно не в первый раз повторяет Ли.       — Твоей маме не обязательно знать, что мы встречаемся, — без обиды говорит Чанбин. Накрывает ладонь Феликса своей.       — Вот только я уже сказал и она ждёт тебя на ужин.       На лице Со расцветает широкая счастливая улыбка. Друзья сидят, затаив дыхание, боясь помешать неожиданному личному разговору.       — Я вас умоляю, — Чонин звонко собирает остатки сока через соломинку, — только не соситесь.       Хёнджин набирает воздух в лёгкие, чтобы привычно одёрнуть брата, но резко сдаётся.       — Поддерживаю, — в итоге говорит парень.       — Раз у нас такое откровенние, — Од крепче обнимает сидящего на его коленях Чонсу. — К концу лета мы уедем.       В небольшой гостиной повисает тишина. Буквально каждому нечего сказать. Ещё недавно парни просто рассказывали о своих планах, а уже через две недели экзамены и они действительно уезжают.       Радость смешивается с грустью.       — Твои родители тебя отпустят? — осторожно спрашивает Чонин у Кима.       — Нет, конечно. Поставлю перед фактом. Не привяжут же они меня к батарее.       — Но как вы будете жить? — Хёнджина, как самого старшего, интересует вполне логичный вопрос. Он не понаслышке знает, как это тяжело в таком юном возрасте окунуться во взрослую жизнь. В ней нет ничего от тех радужных подростковых грёз. Нет вожделенной свободы, есть куча проблем, забот и желания вернуться обратно в прошлое.       — Первое время родители помогут, пока не найдём подработку. Снимем небольшую студию. Много ли нам надо для двоих?       — И это что получается, нам на полу спать, когда приедем? — Чанбин как всегда разряжает обстановку шутками и своим громким заразительным смехом.       — С чего ты взял, что мы вас позовём? — подыгрывает Чонсу, сощуривая глаза.       — Он и спрашивать не будет, — Ян только сейчас откладывает мячик. Руки устали и он дрожащими пальцами подхватывает кусочек пиццы.       — Я предупрежу, успеете запереть двери, — заговорчески шепчет Феликс, получая тычок в бок.       Может быть всё не так уж и плохо? Думается Чонину, когда среди закусок появляется настольная игра и друзья рассаживаются на полу вокруг столика. Не хочется думать ни про судебные разбирательства, ни чем это закончится, ни о том, что ждёт впереди. Хочется просто насладиться моментом, по-настоящему прожить его.

***

      Хан Джисон разлепляет тяжёлые веки. В глаза словно насыпали песка, а тело кажется ещё больше устало от длительного сна. Он проспал больше десяти часов. В последние дни это невиданная роскошь, которая теперь выходит боком. Телефон вибрирует где-то под подушкой.       — Алло, — мужчина прокашливается, чтобы избавиться от сиплости в голосе.       — Хан Джисон, — по тону Сяо Чжаня сразу становится понятно, что он в крайней степени недовольства. — Я пытаюсь дозвониться до тебя уже несколько дней!       Джисон морщится, отнимает смартфон от уха, чтобы убедиться, что ему звонит именно Чжань и это, к сожалению, не сон.       Школьные занятия уже давно закончились. Преподаватель, как и психолог, иногда отсутствовали на рабочем месте, пропадая в участке. Хан занимался подготовкой к экзаменам, а у Чжаня своя бумажная работа. Удача не может длиться вечно и Джисон, по собственной невнимательности, больше не может избегать неприятного разговора. Да и стоит ли?       — Доброе, — мужчина останавливает сонный взгляд на часах, — день, — принимает сидячее положение, ероша и без того растрёпанные волосы.       — Ты меня игнорируешь. Сколько сообщений я написал тебе?       — Много? — отвечает, задавая встречный вопрос.       — Тащи свою задницу в душ, скоро буду, — говорит тоном, что не терпит возражений.       — Скину адрес кафе, встретимся там. Через час.       Сяо Чжань молча сбрасывает вызов. У Хана шестьдесят минут придумать достаточно убедительное оправдание и не выдать истинную причину своего поступка.       Врать другу не хочется. Врать другу-психологу — невозможно. Джисон вспоминает все лекции по психологии, которые были в университете, все тренинги, которые когда-либо проходил. Если просто не говорить всей правды, это ведь не ложь?       Стоит ему подойти к нужному столику, лицо Сяо Чжаня вытягивается от удивления. Он ещё не видел Джисона в таком образе: спортивные штаны, белая толстовка, из-под которой виднеется край чёрной футболки. Пресловутый оверсайз смотрится чужеродно на друге, чьё лицо по прежнему украшают очки.       — Мне тоже самое, — Хан обводит пальцем заказ Чжаня, официантка бросает беглый взгляд на шоколадное пирожное и самый обычный чёрный чай.       — Как дела? — будто бы начинает ничего не значащую светскую беседу мужчина.       — Так себе, — Джисон подпирает щёку рукой. — Сплю плохо. У тебя как?       — Помирились с Ибо.       Хан выпрямляется, перестаёт моргать, хватает ртом воздух. Такой реакции он сам от себя не ожидал.       — Это же здорово! — эмоционально выпаливает мужчина.       На столе появляется ещё один заказ.       — Что ты устроил в суде? — чай Сяо Чжаня остыл и он без проблем делает большой глоток.       Джисон же обжигает кончик языка, но не подаёт вида.       — Как я и говорил, — он прокашливается, — Минхо и Чан наши ученики. Кто-то должен был встать на их сторону.       — Хан, мать твою, Джисон, — шипит психолог, слегка наклоняясь вперёд, — какого хуя, ты не сказал мне, что будешь выступать на стороне защиты? Какого хуя, ты не рассказывал, что Ли избивает отец и он работает? — выдержки хватает лишь на то, чтобы говорить шёпотом. — Ты понимаешь в какой мы жопе?       Слышать от Чжаня ругательства странно, скорее даже страшно. Его речь всегда правильная и вежливая, а сейчас Хан сам чувствует себя школьником, которого отчитывают в кабинете директора.       — Откуда ты вообще знаешь, что родителей Бана нет постоянно дома? Ладно, тогда ты их не застал. Приходил ещё раз?       — Минхо говорил, что…       Сяо Чжань шумно втягивает воздух. Лицо краснеет от возмущения.       — То есть, — мужчина берёт себя в руки, тон пронизан сталью, — ты нашёл подход к Ли Минхо, — особенно выделяет имя парня, — и он тебе рассказывает про друзей? Ли Минхо? Тот самый, который доводил тебя, пошло шутил и трогал за задницу?       Джисону хочется смеяться. Господи, дайте ему возможность и он будет это делать до боли в животе, кататься по полу и если хотите, даже заплачет.       — Случайно проболтался, когда на пересдачу оставался, — лучшие театральные студии мира могут им гордиться. Даже уголки губ не дрогнули.       Сяо Чжань хлопает себя по лбу, поджимает губы и мотает головой.       — Тебя могут уволить, — голос наполнен горечью. — Ты это понимаешь?       — Да.       Против такого уверенного тона Чжаню нечего возразить.       — Есть ещё что-то, что я должен знать?       — Нет. Больше ничего, — Хан незаметно щипает себя за бедро до боли и наверняка до будущего синяка.       — Третье слушание через месяц и я тебя умоляю, Джисон, не делай таких опрометчивых поступков. Это может стоить карьеры всем нам.

***

      Бой судейского молоточка будет сниться в кошмарах каждому из присутсующих в зале. Кажется в этот раз народа собралось ещё больше. Слишком много людей на один квадратный метр. Од чувствует подступающую тошноту, от того, что Чонсу не рядом.       После того, как вскрылись все самые неприятные инциденты, в которых парни были замешены поневоле, родительский контроль над Кимом стал ещё жёстче, чем зимой. Они как могли оттягивали неизбежное, но всё тайное становится явным. В момент особого отчаяния, Чонсу практически перестал верить, что у них получится уехать и жить свободно. К счастью, тогда и пришло письмо о зачислении из университета. Од уверен, что всё получится. Его родители сидят рядом, всё ещё не понимая, что происходит и как такое могло случиться с их сыном.       Чонсу занимает место через пять кресел. Он не хочет привлекать лишнего внимания к Сынмину и к их общению. Парень буквально чувствует тяжёлые взгляды родных. Успокаивает только то, что в этом же зале его любимый и друзья.       Чанбин держит ладонь Феликса, а рядом сидящий Чонин сжимает в руках синий мячик. С недавних пор это его любимое занятие.       — Начинается третье слушание по делу нанесения тяжких телесных травм Ян Чонину. Господин прокурор, — Мэддисон Грин жестом приглашает обвинителя в центр зала.       — Ваша честь, господа присяжные, — Джозеф Кларк одёргивает наглаженный пиджак, — для начала хочу сказать, что на прошлом заседании вскрылись некие подробности, не в пользу обвиняемых. О Сынмин и Ким Чонсу отказались выдвигать обвинения, поэтому далее они проходят как свидетели и прошу суд не учитывать отказ при вынесении заключительного приговора, — мужчина оглядывается назад, встречая одобрительный кивок судьи. — Ли Минхо обвиняется в школьном буллинге, причинению тяжкого вреда здоровью Ян Чонину, избиении О Сынмина и Ким Чонсу. Бан Чан обвиняется в школьном буллинге, избиении О Сынмина и Ким Чонсу. Ким Сынмин обвиняется в школьном буллинге, избиении О Сынмина и Ким Чонсу.       — Обязательно повторять это каждый раз? — шепчет Чонин, сквозь подступающие слёзы.       — Такой порядок, — безлико отвечает Хёнджин. С момента первого заседания он много узнал от Джексона и Исина. Хотел бы он, чтобы эти знания никогда ему не понадобились.       — Так же, — продолжает прокурор, — прошу приобщить к делу халатность школьного руководства.       — Сторона обвинения, вам слово, — говорит судья, когда Джозеф Кларк занял своё место.       — Прошу суд вызвать первого свидетеля О Сынмина.       Од проходит за деревянную стойку. Ноги держат с трудом, а руки приходится зажать между коленей. Его по очереди опрашивают оба адвоката, задавая порою совершенно непонятные вопросы. Парню до сих пор дико, что его друг встречался с Бан Чаном. Иногда у того были проблески здравомыслия, но в большинстве своём одноклассник вспыльчивый и неуправляемый. Таким его знал Од. Спрашивать о чём-то Чонина, парень так и не решился.       — У сторон ещё есть вопросы? — Мэддисон Грин уставшим взором осматривает коллег. Заседание будет очень длинным.       — Ваша честь, — Ли Джэхён поднимается с места, — позвольте.       Судья ведёт ладонью, давая своё разрешение.       — Мистер О, — Джэхён выглядит уверенно и возбуждённо. Глаза горят, он наслаждается своей работой, — как вы думаете, возможно ли, что причиной стала гомофобия со стороны обвиняемых?       Этого вопроса Од боялся услышать больше всего. Он же сказал, что они с Чонсу просто гуляли. Разве этого мало?       — Я не… не знаю.       Чонсу забывает как дышать.       — Протестую! — выкрикивает адвокат, — один из моих подзащитных состоял в отношениях с парнем.       — Которого избили, — Джэхён обращается к своему оппоненту и, словно невзначай, пожимает плечами.       — Протест принят. Мистер Ли, приводите более весомые аргументы, — судья один раз бьёт молоточком.       — Вопросов больше не имею, — мужчина еле заметно ухмыляется. Ему было важно произвести на присяжных впечатление, зародить в них ещё большую антипатию к подсудимым.       А дальше всё проходит по какому-то кругу Ада. Чонсу, кажется, готов потерять сознание от волнения. От того, что родители не сводят с него глаз, становится только хуже. Все друзья Чонина вновь дают показания. И каждый раз ему хочется встать и уйти. Почему-то его осталивает мысль, что из-за этого суд опять могут перенести. Этот кошмар должен закончиться сегодня.       — Суд объявляет перерыв на полчаса, — миссис Грин сначала поднимается со своего стула, а уже после бьёт инструментом о деревянную дощечку.       Присутсующие покидают помещение, кто выпить бодрящего напитка, кто перекусить, а кому-то срочно требуется доза никотина.       — Кофе? — Сяо Чжань подсаживается к Джисону, привлекая внимание лёгким касанием к руке.       — Нет, спасибо, — он опять сел за Минхо. Так ближе.       — Я бы не отказывался, — Ван Ибо стоит в проходе. Его то и дело кто-то задевает плечом. — Следующими будут вызывать нас.       — Не хочу, — Хан даже не смотрит на них.       Ибо указывает в сторону выхода, Чжань молча следует за ним. А Джисон не умрёт без кофеина. Лучше здесь одному. Полчаса заканчиваются очень быстро.       — Прошу суд вызвать для дачи показаний, директора школы Ван Ибо, — адвокат со стороны защиты, выходит из-за стола, становится рядом. — Мистер Ван, — мужчина расстёгивает пуговицу на пиджаке. — Вы, как директор школы, знали, что ваш ученик страдает от домашнего насилия?       — Нет, — спокойно отвечает Ибо, хотя пульс ощутимо подскакивает.       — Вас не смущало, что подросток приходит на занятия со следами побоев?       — Прошу прощения, но Ли Минхо был постоянным зачинщиком драк.       Мэддисон Грин стучит молотком.       — Отвечайте на вопрос.       — Извините. Нет, не смущало.       — И даже обращения моего подзащитного в медпункт вашей школы не показалось странным? — в голосе Льюиса Торреса неприкрытая ирония. Мужчина берёт со стола папку с копиями документов. — Прошу приобщить к делу, записи, в которых указаны все травмы характерные для избиения.       — Протестую, к делу не относится, — возражает Ли Джэхён.       — Протест принят.       — Мистер Ван, это правда, что одна из драк, в которой участвовал мой подзащитный, была из-за того, что он защищал одноклассницу Трейси Адамс?       — Протестую, к делу не относится, — вновь повторяет Джэхён.       — Протест отклонён. Мне интересно, — судья, поворачивается на кресле в сторону свидетеля.       — Правда. К девушке пристали и Минхо, — Ибо сглатывает, — защитил её.       — Вопросов больше не имею, — Торрес с победным выражением лица занимает своё место. Именно эту фразу он и хотел услышать.       Прокурор вызывает в качестве свидетеля медицинскую сестру Карлу Вагнер. Она в равной степени обрабатывала раны как Минхо, когда он ещё приходил к ней и пока не научился всё делать сам, так и жертв его компании. Присяжные внимательно слушали, делая каждый свои выводы. Чжаню и Джисону вновь пришлось давать показания, хоть и добавить им было нечего. Хан остался честен. Он отвечал на вопросы обвинения, как разнимал школьные драки, так и защиты — Минхо не плохой парень, старался учиться, как мог. Именно в эти моменты их взгляды пересекались, всего на секунду. Больше нельзя.       Либо чувства так изменили мужчину, либо кроме него про этих парней никто не может сказать ничего хорошего.       — Объявляются прения сторон.       Ли Джэхён выступает первым. Адвокат делает пару небольших глотков из практически пустой пластиковой бутылки.       — Господа присяжные заседатели, — выходит ближе, для более доверительного контакта, — мы стали свидетелями самой настоящей травли среди школьников. Банда отпетых хулиганов измывалась над своими одноклассниками и не только. Страшно представить сколького мы ещё не знаем. Ян Чонин открыл сердце этому юноше, — указывает на Бан Чана, — но его предали. Подвергли опасности, не защитили.       Чан больше ничего не слышит. Перед глазами плывёт и кажется сейчас стены начнут падать. Хоть бы так и было. Пусть он останется под каменными завалами, чем с осознанием того, что его солнечный Нини теперь не улыбается. Руки трясутся, воздуха не хватает. То страшное чувство накрывает огромным, неотвратимым цунами.       Прохладное касание заставляет его повернуть голову, пока на фоне адвокат Яна продолжает говорить. Минхо, как и всё время что длилось заседание, смотрит прямо перед собой. Он кажется таким отстранённым и холодным, как и его пальцы на руке Чана. Крепче сжимает чужую ладонь, но ни один мускул не дрогнул на его лице, выражая беспокойство о друге. Как же сильно Бан Чан боялся потерять уважение этого человека, потерять его дружбу. Становится невыносимо больно. Так неправильно, так глупо. Он идиот, который не сделал ни одной попытки сказать друзьям о своих отношениях. Почему Ли продолжает держать за руку, но не поворачивает головы? Парень не понимает этих мотивов. Он ничего не понимает в этой жизни.       — Разве может хоть что-то оправдать насилие? Если мы с вами так будем поступать, то ни у кого нет шансов, мы обречены. Не позволяйте Чонину потерять веру в справедливость, — адвокат обвинения заканчивает речь. В горле пересохло, а воды в бутылке всего на глоток.       Рука Минхо пропадает, словно и не было.       Слово переходит к стороне защиты. Льюис Торрес не питает надежд, что это дело будет выигрышным. Но в его силах сделать всё возможное, чтобы смягчить срок наказания.       — Господа присяжные, вы полагаете, что эти потерянные дети самые обычные школьные хулиганы. Но всё же, я попрошу вас взять во внимание весьма неоднозначную судьбу этих парней. Домашнее насилие, отсутствие контроля и родительской любви. Ни кого из них родители не пришли поддержать. И мы с вами, как граждане сознательного общества, позволим им убедиться, что все люди настолько безразличны? Разве никто из вас не оступался? Не просил о прощении? Разве не каждый человек заслуживает этого? Ли Минхо защитил одноклассницу от кучки похотливых идиотов. Что было бы с бедной девушкой, если бы он побоялся? Бан Чан запутавшийся подросток с первой влюблённостью. Был ли кто-то рядом, чтобы научить его? А Ким Сынмин? — адвокат поочерёдно указывает на каждого из поздащитных. — У него хватило смелости признаться в своих ошибках. Разве не это признак расскаявшегося человека? Мы должны дать им шанс.       Присяжные удаляются для вынесения вердикта. И те два часа, что они совещаются, становятся самыми долгими для ожидания. Нервы словно раскалённое железо. Кажется кто-то из присутствующих успевает поругаться.       Стук молоточка призывает всех к тишине.       — Суд присяжных выносит своё решение, — говорит самая главная из них. Кучерявая женщина в смешной блузке, которая давно вышла из моды. — Признать Ли Минхо, Бан Чана и Ким Сынмина виновными по каждому пункту обвинения.       В зале поднимается шум. Вспышки фотокамер мелькают ещё чаще.       — Тишина! — Мэддисон Грин дольше обычного стучит молоточком. — Вы признаёте себя виновными? — обращается к подсудимым женщина.       — Да, — звучит в разнобой и совершенно с разными эмоциями.       Она объявляет, что суд удаляется для вынесения окончательного вердикта. Выходит из-за судейского стола, покидает помещение, скрываясь за дверью в смежную комнату.       Проходят минуты, как она возвращается вновь.       — Суд объявляет о назначеной мере наказания. Ким Сынмин, ввиду помощи следствию и чистосердечному признанию — девяносто часов общественных работ. Наказание вступает в силу с сегодняшнего дня. Бан Чан — условная мера наказания на срок шесть месяцев с момента заключения под домашний арест и пятьсот сорок три часа общественных работ, наказание вступает в силу с сегодняшнего дня. Ли Минхо, — судья перестаёт читать приговор монотонным голосом, кидает быстрый взгляд на парня, чьи глаза будто смотрят в пустоту, — заключение под стражу на срок двенадцать месяцев с момента принятия первичной меры наказания, с возможностью на условно досрочное освобождение. Подсудимые, вам есть что сказать?       Сынмин единственный поворачивается к Чонину и Хёнджину. Его голос звучит тихо, но на душе стало легче.       — Простите.       — Надеюсь, молодые люди, вы сможете исправить свои ошибки. Заседание суда объявляется закрытым, — Мэддисон Грин громко бьёт молотком, а после неловко ойкает. — Ах да, школе выписан штраф в размере двести тысяч долларов за халатность. Теперь точно всё, — устало добавляет судья. Если после этого случая ей не дадут отпуск, она уволится.       Хёнджин чувствует себя опустошённым. Он боялся, что виновные не понесут заслуженного наказания. Но стоило ему услышать о вынесенных приговорах, невидимая удавка стянула шею и стало трудно дышать. Почему не стало легче? Хочется прижаться к кому-то, услышать что-то хорошее и успокаивающее, не испытывать этих выворачивающих душу чувств.       Зал суда медленно пустеет. Жаль, что Хван не может щёлкнуть пальцами и оказаться дома. Его друзья вышли одними из первых. Джэхён о чём-то переговаривается с адвокатом защиты и прокурором. Мужчины выглядят доброжелательными и пожимают друг другу руки. Чонин опасается сливаться с толпой. Руки болят и кто-то может ненароком их задеть. Всё закончилось, а последствия произошедшего придётся тянуть с собой всю оставшуюся жизнь.       Уже в коридоре Хёнджин пишет отцу короткое сообщение и обещает позвонить вечером.       — Джинни, — ласково обращается к другу Джексон, — кажется с тобой Сынмин хочет поговорить.       Ким стоит буквально в паре метров от парня. Он на самом деле не может подобрать слов, но чувствует, что должен сказать хоть что-то. Пусть это и будет очередная жалкая просьба о прощении. Сынмин видел, как меняется лицо Хвана, когда свидетели давали показания, когда все его грязные поступки всплыли на всеобщее обозрение. Никогда не забудет, как гримасса боли исказила любимые черты лица. Сердце будто перестаёт биться, когда парень не поворачиваясь, мотает головой и быстрым шагом выходит из здания суда. Он не смотрел на Кима в течении всего заседания. Не смог найти в себе силы даже сейчас. От осознания, что больше никогда не почувствует на себе взгляд родных карих глаз, Сынмину хочется выть волком. Он навсегда потерял самого драгоценного человека в своей жизни.       После душного помещения глоток свежего воздуха становится поистине спасительным. Голова немного кружится от переживаний и резкой смены обстановки. Хван прощается со своими друзьями у автомобиля Джексона. Исин крепко обнимает, занимает переднее сидение рядом с водителем. Ханна и Кейси обещают прийти в гости, целуют в обе щеки. Ван вызвался подвести девушек до дома. Гониль вызывает такси. Хёнджин не до конца понимает, зачем парень приходит уже на второе заседание. Они навряд ли обмолвились парой предложений, за исключением дежурных, ничего не значащих фраз. И всё же парень ощущает некую благодарность, которая резко сменяется грустью. Если бы тогда Гониль не полез к нему, Хёнджин никогда бы не познакомился с Сынмином. Как он вообще должен разобраться в этих противоречивых чувствах? Кажется и целой жизни на это не хватит.       — У вас всё будет нормально? — Чонин отчего-то переживает больше за своих друзей.       Чонсу уходит с родителями. Миссис Ким эмоционально и достаточно громко комментирует заседание суда.       Од невесело улыбается. Его родители уехали домой, давая сыну возможность пережить всё с друзьями. Он же взрослый мальчик. Да и что они могут сделать, если он сам так захотел.       — Конечно, — уверенно кивает парень. Нам уже восемнадцать. Они не смогут держать его дома насильно, — очень жаль, что сейчас они оказались порознь. Не могут друг друга обнять, поддержать. Од расправляет плечи, отбрасывает гнетущие мысли. Его котёнок сильный, он справится.       — Нини, — голос Чана пускает по коже мурашки. Ян заторможенно оборачивается.       — Не нужно, Чан, — Феликс сжимает предплечье Чанбина, замечая его порыв встать между парнями.       — Мы поговорим, — Чонин легко взмахивает рукой, пресекая возможное недовольство.       Они спускаются с каменых ступеней, останавливаясь у небольшой цветущей клумбы.       — Я… я бросил курить, — произносит Бан, не решаясь поднять взгляда. Разве это то, что нужно сказать?       — Это хорошо, Я рад, — парень закусывает губы, с них практически слетает привычное «Чани».       — Как ты себя чувствуешь?       Ян растирает онемевшие пальцы, но перестаёт, слыша вопрос. Прячет руки в карманах.       — Болит, — отвечает, не скрывая правды. Бан зажмуривается. — Доктор сказал, что успехи есть и функция пальцев будет полностью восстановлена.       — Прости, — шепчет дрожащим голосом. Это слово звучало огромное количество раз, что кажется потеряло смысл. Парень опускается на бордюр, обхватывает голову руками.       Ян присаживается рядом, но не может позволить себе прикоснуться, хотя бы в незначительном жесте поддержки. Ему жаль, что это с ними произошло. Чонин ведь не злится. Не может, хоть и должен наверное. Просто больно, что он так искренне, отчаянно полюбил, а теперь они здесь. Мечты о совместном будущем разбились, как хрустальный замок, оставив после себя осколки, что причиняют страдания.       — Я люблю тебя, малыш, — из глаз катятся слёзы. Чан не ждёт в ответ ничего. Ни упрёков, ни тем более ответного признания. Слова просятся наружу, требуют быть высказанными. Пусть и в последний раз.       Ян поднимается в полный рост. Подступающий к горлу ком мешает говорить.       — Береги себя, ладно?       Бан Чан смотрит снизу вверх, не пытаясь скрыть заплаканное лицо.       — Пообещай, что будешь, — голос надламывается. Парень сжимает менее пострадавшую ладонь, боль распространяется по всей руке.       Чан равняется с ним, стирает дорожки слёз рукавом рубашки.       — Обещаю.       — Чонин!       Рассерженный тон старшего брата отвлекает. Он оглядывается, на стремительно приближающегося парня.       — Что здесь происходит?       От злого взгляда Хвана, Бан Чан сжимается. Тот берёт Яна за запястье, уводя за собой.       Так больно, что от короткого разговора даже не осталось чувства недосказанности. Им просто больше нечего друг другу сказать.

Две недели спустя

      Жара в конце июля не щадит никого. Как и таксист Джисона, который будто нарочно не включает кондиционер. По виску стекает пот. Хорошо, что Хан сегодня надел линзы, в такое пекло в очках просто невыносимо. Буквально вывалившись из салона автомобиля, на долю секунды мужчине кажется, что на улице в принципе не так плохо. Но нещадно палящее солнце ставит всё по своим местам. Он мог бы дождаться более благоприятного дня. Мог, но не захотел.       От предвкушения и волнения дрожат пальцы и его подпись в журнале выходит немного корявой. Хан вытирает вспотевшие ладони о шорты, футболка липнет к спине. Кондиционер в помещении не справляется с поставленной задачей.       Мужчины в форме угрюмо осматривают Джисона с головы до ног, обращаются по протоколу. Хан только улыбается, как идиот. У него было достаточно времени принять всё, что случилось, сделать выводы и смириться с последствиями. Почти год назад он принял на себя большую ответственность, которая возможно оказалась не по силам. Теперь же он готов к любым катаклизмам в своей душе.       Стоит сесть на металлический стул и положить руки на покоцаную столешницу, Хан начинает нервно кусать губы до красноты. Сердце пропускает удар, когда в комнату для свиданий заходит Минхо.       На Ли серо-голубые штаны, белая майка обнажает подкаченные плечи. Больше нет тех вызывающих фиолетовых прядей, что лежали в извечном беспорядке. Короткая стрижка делает лицо парня ещё суровей.       Ли дожидается, когда с него снимут наручники и позволят занять место по ту сторону стекла. Парень не моргая смотрит на своего классного руководителя и тот первым прикладывает телефонную трубку к уху.       — Ну, здравствуйте, учитель, — с ухмылкой произносит парень.       — Я больше не твой учитель, — фраза, от которой пропадают все выстроенные до этого границы.       Минхо до белых костяшек сжимает трубку. Этого не видно через мутноватое стекло.       — Как ты?       — Как в тюрьме, — парень пожимает плечами. — Заниматься начал, к психологу пару раз ходил. Развлекаюсь как могу.       — Ты неплохо сдал экзамены. Молодец, — Хан облизывает пересохшие губы.       — Было время подготовиться, — небрежно бросает Ли. — Как у вас дела, учитель? — тянет с издевкой. Будто они вернулись в самое начало их знакомства.       — Минхо, — Джисон изгибает брови и закатывает глаза, — мы больше не в школе.       — К сожалению, да? — на лице парня впервые появляется искренняя эмоция. Глаза выражают печаль, на губах лёгкая улыбка.       — Я должен извиниться, — неожиданно говорит мужчина. Минхо чуть наклоняет голову в бок. — Прости меня за тот день. Мне жаль, что тебе приходится это переживать. Я буду с тобой, — неосознанно тянет руку вперёд, пальцы упираются в преграду. Он не может прикоснуться. Ещё не скоро.       — Мистер Хан, мне не нужна ваша жалость, — Ли больно произносить эти слова. Впервые в жизни ему не хочется от кого-то отстранятся.       — Джисон, — поправляет мужчина. — Пожалуйста, больше не зови меня своим учителем, — с мольбой в голосе просит он. — Ты перестал ходить на сеансы?       — Пациент не идёт на контакт, — Минхо повторяет фразу, услышанную от тюремного психолога. Парень не может винить женщину, что она не смогла преодолеть выстроенные им стены. Наверное это действительно сложно. Хватит и того, что Джисон смог пробраться и поселиться в его душе. Для других там места нет. — Сможешь для меня кое-что сделать?       — Что угодно, — без промедления соглашается Хан.       — Забери терариум к себе, если отец не выбросил.       — Ладно, — на первый взгляд просьба кажется глупой, но мужчина понимает скрытый смысл. Минхо заботится о единственном существе, к которому смог привязаться. Страшный огромный паук. От этого становится грустно. — Ты виделся с родителями?       — Нет, — парень безразлично пожимает плечами.       — Они даже не пытались связаться? — Джисон возмущён. Минхо их сын. Как можно так относиться к самому родному человеку?       — Мать присылала запросы на встречу, но я отказывался и она перестала. Не хочу её видеть.       Но он согласился встретиться с Джисоном — человеком, который сделал больно. От этого осознания внутри скребут кошки.       — Я думаю, что нужно нанять хорошего адвоката, который сможет быстро добиться условного. — Хан начинает говорить быстро. Рассказывает, что смотрел какие условия и, что это все не так сложно, как кажется на первый взгляд.       — Хватит, — мягко просит Ли, но это не останавливает поток чужих слов. — Джисон, перестань, — звучит более требовательно. — Это никому не нужно.       — Мне нужно, — Хан пытается скрыть, что его обижает отказ Минхо.       — Если раньше нельзя было, то теперь я сижу в тюрьме. Это не фильм, в котором всё охуенно заканчивается. Ты думаешь, я смогу принять помощь? Я виновен, Джисон, и должен нести ответственность, — парень замолкает, закрывает глаза, губы еле заметно подрагивают. — То, что у меня есть чувства к тебе, не значит, что ты чем-то мне обязан, — голос сникает к концу фразы.       Признание, в котором нет конкретного «Я люблю тебя» или «Ты мне нравишься». Минхо впервые говорит о чувствах искренне и серьёзно, будто в одном слове заложено всё, что нельзя высказать. Джисон верит ему каждой частичкой себя.       В комнате для свиданий лишь преподаватель, его бывший ученик и надзиратель. Он видел столько признаний, слёз и прощаний. Его уже ничем не удивить. Но мужчина поворачивает голову, смотрит на сидящих за столом людей. Их разделяет толстое, местами заляпаное чужими отпечатками пальцев стекло.       — Я буду тебя ждать, — глаза начинает щипать и Хан проклинает себя за то, что надел линзы.       — Зачем?       Надзиратель смотрит на наручные часы. Время свидания вышло. Он опускает руку, устремляя взгляд вперёд.       — Потому что у меня к тебе чувства, Минхо, — Джисон уверен, что это признание значит куда больше, чем банальные фразы.       Больше никаких границ, запретов и правил. Даже стекло между ними исчезает.       — Время, — охранник не может больше оттягивать.       Минхо послушно встаёт, а Хан порывается за ним. Тело глупо реагирует на уход парня. Будто бы он смог его задержать.       — До встречи, больше не учитель.       На запястьях парня застёгиваются наручники. Джисон остаётся с приложенной к уху трубкой. В которой словно ещё звучит чужой голос.       За Минхо закрывается дверь.