That's the way our life should be

жизнь ударит еще. ну а силушки в ней немало, гематомы — как маки — цветут на моем лице. кровь стираю, смеясь: да когда ж ты уже промажешь? но она, чертов снайпер, всегда попадает в цель. ᴡʀᴛ: parasitichunter

Руки Дина на руле лежат, так крепко сжимая его при этом, что белеют костяшки пальцев, что больно становится. Но боль эта — единственное, что сейчас с миром за окнами машины связывает, единственное, что понять даёт, что он жив ещё. Дин на обочину съезжает и мотор глушит, откидываясь на спинку сиденья, ладонью по лицу проводит, будто усталость стереть пытаясь. Но часы, проведённые за рулём, дают о себе знать тупой, ноющей болью в висках и ломотой во всём теле. Бессонная ночь щиплет веки, выпитый кофе скребёт горло. И почему-то дико захотелось закурить, пусть он и бросил много лет назад. Дин дверцей Импалы хлопает, и получается чуть громче, чем хотелось бы. Он вдох глубокий делает, с наслаждением огромным втягивая морской воздух. Глаза прикрывает, чувствуя, как нервное напряжение последних дней понемногу отступает. Руки озябшие друг о друга потирает, но это нисколько не помогает — холод давно уже внутри него поселился, пробирая буквально до костей. И ему вдруг обхватить себя за предплечья хочется в жалкой попытке согреться, но Дин лишь плечами передёргивает — всё равно бесполезно. Он приезжает на это место который год подряд, но каждый раз чувствует только одно: озноб и какое-то чувство безысходности, точно всё это смысла никакого не имеет. И Дин сказать бы не смог, что именно им в такие моменты движет, зачем он мчится едва ли не через полстраны, чтобы только здесь оказаться. Он то ли боится забыть о том, что с местом этим связано, то ли забыть никак не может. Но год за годом, вот уже пять лет, он неизменно приезжает сюда, как бы долог ни был при этом путь, который проделать предстояло. Обласканный за день палящим солнцем песок отдаёт своё тепло, приятно согревая босые ступни, пока он идёт к любимому камню, что стоит на границе этой пустынной бухты, спрятанной от любопытных глаз. Дальше только нависающие над высоким обрывом вековые сосны. Где-то вдали, там где море с небом сливается в одну сплошную линию цвета расплавленного серебра, время от времени видны всполохи молний. Но тут, на берегу, царит безмолвие. Волны, с лёгким шелестом накатывающие на берег, вот и всё, что нарушает тишину этого августовского вечера. Даже чайки молчат сегодня, покачиваясь на белых гребешках волн. Дин на песок опускается, прижимаясь спиной к камню, и глаза закрывает. Пальцы в кармане рубашки, рукава которой по привычке до локтей закатаны, сложенный вчетверо лист бумаги, мелким убористым почерком исписанный, находят. Он нервно в руках этот лист с потрёпанными уголками теребит, но всё тщетно — это не приносит желаемого успокоения. В висках пульсирует адская боль, отдаваясь огнём куда-то в затылок. Раствориться бы сейчас в лёгком шуме волн, стать бы чайкой, только бы не думать ни о чём, только бы забыть. Стать бы ветром, которого не удержит никто и ничто, который не привязан ни к кому. Подальше от того хочется быть, чьё равнодушие хуже любого осуждения обернулось. Порой Дину казалось, что лучше бы Сэм кричал тогда, лучше бы ненавидел его, только не видеть бы никогда этот лёд в глазах, которые всегда таким теплом лучились. Но он понимал прекрасно, что даже будь у него шанс что-то исправить, повернуть время вспять, всё опять бы повторилось. Его признание, отрицание Сэмом тех чувств, что он буквально вывалил в тот день на него. Потому как сил уже давно не осталось, невозможно было и дальше в себе их держать, пряча в самых потаённых уголках сердца, улыбаясь при этом Сэму так, словно ничего не происходит. Когда всё началось? Пожалуй, ответа на этот вопрос у него не было. Он никогда бы сказать не смог, когда Сэм стал для него всем миром, когда чувства его к нему переросли в нечто куда большее, чем простая любовь к другу. Возможно, история эта началась ещё много лет назад, когда одним знойным летним днём случайно повстречались двое: озорной мальчуган с глазами цвета летней листвы, слывший на всю округу хулиганом, и тихий мальчик, которого любили, кажется, все окрестные старушки. Они выбрали друг друга сразу же, не задумываясь совершенно о той огромной пропасти, которая между ними была. И дружба их крепла день ото дня, наперекор всему. Возможно, всё произошло тогда, когда к этой неразлучной парочке присоединилась та, кто моментально сердце Сэма покорила. И Дин зубами скрипел, кулаки сжимая так, что белели костяшки, но выбора у него не было. Никак не мог он потерять того, кто дороже всех ему в этом мире был. Он Сэма выбрал и готов был мириться со всеми, кто в жизни его появлялся. Но Дин не заметил, как постепенно, шаг за шагом, и он под очарование Джессики попал. Да, поначалу он терпел её лишь из-за Сэма, но незаметно для него они вдруг превратились в семью. В настоящую семью, которую сами для себя выбрали, ради которой готовы на всё были. Они стали как та неразлучная троица из книг, которые так любил Сэм. Именно Джессика стала тем оплотом спокойствия и здравомыслия, тем самым звеном, что сплотило их ещё больше. Лишь ей удавалось сглаживать острые углы и находить компромиссы, когда Дин и Сэм ссорились и могли неделями друг с другом не разговаривать. Дин прекрасно помнил то чудесное время, когда можно было не думать о завтрашнем дне, не волноваться о том, что будет. Они жили здесь и сейчас. Слишком молоды были и наивны, перед ними жизнь вся была. И они свято верили в то, что проживут её вот так, вместе, ни на миг не разлучаясь. Вместе с Сэмом они любили заваливаться в небольшую квартиру Джессики под самой крышей старинного дома, который, казалось, ещё немного и развалится от проезжающих мимо поездов метро. Они приносили с собой в эту тихую обитель хаос и чересчур громкие разговоры, чем наверняка раздражали соседей. Поначалу она ещё шипела на них, просила вести себя хоть чуточку потише, но постепенно поняла всю тщетность своих попыток, заражаясь их весельем. А дождливыми днями они втроём лежали на полу и слушали шум дождя по черепичной крыше, делясь самым сокровенным, придумывая себе другие жизни. А потом всё лопнуло, словно мыльный пузырь. Джессика ушла, выбрав для себя совсем другую жизнь. Жизнь, в которой ни Сэму, ни уж тем более Дину, места не было. И всё стало разваливаться. Они точно общий язык находить перестали, не понимая больше друг друга. Они слишком разными были, слишком непохожими их взгляды на мир этот были. И не было больше рядом Джессики, которая будто буфером между ними служила, с лёгкостью заставляя их мириться с недостатками другого. Она ушла, и они словно осиротели, словно одни в этом мире остались. Дин смирился с уходом Джессики, но Сэм так и не смог простить её за то, что она сделала выбор не в его пользу, что позволила себе жить так, как ей самой хотелось. Дин чувствовал, осознавал, что Сэму плохо, что на него боли столько свалилось в одночасье, что вынести её в одиночку, он точно не сможет. Растущее внутри чувство беспокойства за Сэма мешало здраво мыслить, заставляя раз за разом номер его набирать, только бы убедиться, что всё в порядке. Но как же это Сэма из себя выводило! Но Дин плевать на его недовольство хотел. Ему просто необходимы были эти звонки, необходимо было Сэма каждый день видеть, только бы момент не упустить, когда всё слишком далеко могло зайти. И Сэму претила и такая забота, и постоянный контроль. Он лишь руки в кулаки сжимал, от злости буквально скрипел зубами, но исправно продолжал отвечать на звонки Дина, пускать его в свою скромную холостяцкую берлогу. Возможно, Сэм нуждался в его обществе больше, чем мог бы сам себе признаться. Не в его правилах было о помощи просить. И невозможно было оставить Сэма одного, позволить отчаянию и боли поглотить его целиком. Часть этой боли была и болью Дина, они должны были пережить это вместе, иначе дружба их, весь пройденный путь смысл всякий теряли. Дин понимал прекрасно, что сколько бы времени ни прошло, Джессика для Сэма всегда незаживающей раной будет. Даже если тот сможет когда-нибудь чувства свои отпустить и позволит себе дальше идти. Но даже в этом случае рубец на сердце, словно язва, словно боль фантомная в давно потерянной конечности, ещё долгие годы будет напоминать о себе. И смириться бы с этим, но боль эта скребётся кошками внутри, царапает и не позволяет простить. Дин порой на мысли себя ловил, что уж лучше бы Джессика умерла. И от мыслей таких провалиться сквозь землю хотелось, но они никак покоя ему не давали, какими бы абсурдными ни казались. Пусть не сразу, но со временем, Сэм смирился бы с этой утратой, потому что так бы распорядилась судьба, лишив Джессику права выбора. Но Сэм никогда не простит её за то, что она выбрала жизнь, в которой ему места не нашлось. Резкий порыв ветра из воспоминаний Дина выдёргивает. Он глаза распахивает и пару мгновений в себя прийти не может, не осознавая, где находится. И лишь смятый в руках листок его в реальность возвращает. Его монолог, его исповедь, которую никто никогда не услышит. Сэм её не услышит. Эти слова так и унесёт с собой ветер, чтобы никто и никогда не узнал, какую сильную боль причиняют одиночество и отчаяние. Почти физическую, почти осязаемую. Он написал эти слова ещё тогда, пять лет назад, в день, когда признался Сэму в своих чувствах, когда душу перед ним наизнанку буквально вывернул. И ответом ему лишь молчание было. Сэм ничего не сказал, просто развернулся и ушёл, оставив Дина с огромной дырой на том месте, где сердце было. Дин чувствовал себя так, словно с него заживо кожу содрали, словно распороли оболочку защитного кокона, в котором он всегда жил, явив миру его, настоящего. И это оказалось больно. Очень больно. Дин точно на множество и множество кусочков тогда рассыпался, и не было рядом никого, кто мог бы его воедино собрать. Сэма рядом не было. Больше не было. Дин из кармана джинсов зажигалку достаёт. Он давно уже избавился от этой вредной привычки, но никак не мог заставить себя эту зажигалку выбросить — та подарком Сэма была. Пожалуй, единственное, кроме истерзанного сердца, что осталось у него на память об их дружбе. Руки совсем не слушаются — мелкой дрожью дрожат. Далеко не с первого раза, но ему удаётся всё же поджечь этот листок бумаги. И остаётся лишь наблюдать за тем, как пламя медленно разгорается и пожирает написанные слова, как ветер разносит по пляжу пепел. Вот только боль, не угасающую, так и ноющую до сих пор в груди, он с собой унести не может. И Дин вновь глаза прикрывает, вслушиваясь в размеренный шелест волн. Он старается не думать ни о чём, но буквально всем телом ощущает, как вокруг него смыкается этот кокон из одиночества и пустоты. И из него уже не вырваться никогда. Он застрял в нём навечно. Видимо, бессонные ночи всё же дают о себе знать, и Дин в дремоту лёгкую проваливается. Сложно сказать, сколько времени он вот так просидел, но приходит в себя он в тот момент, когда Сэм рядом на песок опускается, облокачиваясь спиной о камень и плечом его слегка задевая. Они оба молчат, не нарушая тишину этого момента, наблюдая за тем, как солнце медленно садится за горизонт, окрашивая небо в багряно-красный. — Я ждал тебя, — наконец произносит Сэм. И Дин от голоса родного, от интонаций этих вздрагивает. Как же давно он этого не слышал. — Знал, что однажды приду сюда, и ты будешь здесь. — Ты мог бы позвонить… — Дину голос собственный чужим сейчас кажется, так явственно в нём дрожь ощущается. — Ты бы трубку не взял, — Дин лица его не видит, но уверен, что Сэм сейчас улыбку в уголках рта прячет. — Или я не прав? Дин лишь молчит в ответ, смотря в одну точку, что теряется где-то там, за горизонтом. Ему нечего на это ответить. Он лишь чуть ближе к Сэму придвигается, ощущая исходящее от него тепло, которое голову тут же кружит. Он размеренное дыхание Сэма слышит, запах его, что в нос сейчас бьёт, чувствует. И способность здраво мыслить тут же теряет. Всё, чего ему сейчас хочется, это запустить руки в эти шелковистые пряди, сквозь пальцы пропуская, слегка взъерошивая их при этом и ловя смех Сэма, что невольно бы с губ его сорвался. Хочется к лицу Сэма прикоснуться, очерчивая грани скул, проходясь в едва уловимом касании по родинкам и губам, ловя судорожный выдох, который Сэм не в силах сдержать был бы. Хочется заглянуть в эти карии глаза с вкраплениями зелени, чтобы увидеть в них ответы на все свои вопросы. Но Дин с места не двигается, позволяя себе лишь мечтать и просто близостью Сэма наслаждаться. Однажды он уже слишком сильно обжёгся, второго такого раза ему не вынести. И он лишь крепче руки в замок стискивает, только бы дрожь скрыть, только бы желаниям своим не уступить. Снова. — Поговори со мной, Дин… пожалуйста, — шёпот Сэма тонет в тишине сгущающихся сумерек. Слова уносит с собой ветер. — Я не знаю, о чём ты думаешь, и это сводит меня с ума. — Зачем ты здесь, Сэмми? Причинить мне ещё большую боль? — голос Дина на пару тонов взлетает. Ему хотелось бы боль свою спрятать, уязвимость свою перед Сэмом не показывать, но он слишком сильно устал, слишком долго жил этой пустотой. — Без тебя всё не так стало, Дин, — Сэм голову ему на плечо кладёт. — Я так не могу больше. Не оставляй меня и… Сэм на полуслове себя обрывает, но Дин прекрасно понимает, о чём он. «… и ты» слышатся ему так и не высказанные слова Сэма. Тот один совсем остался, после того как его, Дина, оттолкнул. — Позволь мне быть рядом. Просто быть, — слова с губ Дина срываются прежде, чем он осознать успевает, о чём именно говорит. Но ему осточертело уже скрываться, надоело бояться. Пусть уж лучше всё решится здесь и сейчас, чем и дальше он терзать себя сомнениями будет. Уж лучше сейчас поставить точку в их дружбе, чем тянуть эту агонию бесконечно. — Здесь и сейчас, Сэмми. Не обещаю, что так всегда будет. Это слишком громкое слово, слишком затасканное. Голос его срывается и дрожит, слишком тяжело вот так выворачивать душу наизнанку. Даже перед Сэмом, особенно перед ним. И тишина, после этих слов повисшая, Дину на плечи давит, поёжиться заставляет. А внутри него осознание того растёт, что всё это напрасно было, не нужно было никаких слов и признаний. Ещё пять лет назад Сэм ясно понять ему дал, что чувства его не нужны. — Давай попробуем, — звучит то ли вопросом, то ли утверждением, горячим шёпотом прямо в висок, опаляя чувствительную кожу, заставляя Дина на мгновение дыхание задержать, прежде чем смелости набраться и посмотреть в глаза Сэма. — Ты нужен мне, Дин… И сердце Дина удар пропускает, потом ещё один, а потом его смыслом произнесённых Сэмом слов накрывает. И только теперь он выдохнуть себе позволяет, кладя голову Сэму на плечо и закрывая глаза. Пусть весь мир сейчас хоть в Ад проваливается — плевать он на это хотел, раз Сэм рядом.