от слова худо

Миша напряженно смотрит на часы, прикидывая, успеет ли он сегодня на вторую пару. как назло, ведет ее какой-то зацикленный дед с мечтами о величии его священного предмета - ОРГ. еще больше назло впередистоящий школьник сейчас пинает банку колы. а Московский в его возрасте пинал хуи.  —я заебался,–и падает лбом на мольберт Миша, откладывая перо. —а кто нет то?–тяжело вздыхает Камалия, очень усердно растирая пятно угля,–хочешь, можешь тоже уснуть,–кивает на почившего Сашу справа от Московского. —ну кто-то же сторожить его должен.. —а ты прям в дворняжку заделался,–диплом людей убивает. достаточно на бедного Романова посмотреть, что, по глупости душевной, выбрал в материал ручку. гелиевую, мать его, ручку для того чтобы зарисовать ею половину ватмана. Святогор Рюрикович обещал поставить свечку, Миша - построить церковь. сразу видно, что растет будущий архитектор. но, справедливости ради, с будущей профессией определился только Саша, будто забывший ломку спины за мольбертом. «какой же он мазохист все же» - вздыхали все вокруг. —Саша!–Московский кричит на весь кабинет над самым ухом. пока учителя нет - можно.  —что?!–подрывается, подскакивает, падает со стула. драма в трех актах, ему бы диплом не художника, а каскадера.  —спать хватит, дорогой,–напыщенно нежно говорит, оборачиваясь на лежащего. заколка, удерживающая челку от встречи с листом, почти сползла, теперь повиснув прямо на носу.  —спасибо за заботу,–потирает ушибленный затылок, наконец обратно плюхаясь на табуретку, хватая мать-его-ручку,–на истории ты теперь тоже хрен заснешь.  —москоу невер слип,–резко выхватывает из кудрявых волос лишний предмет под: «ай!». лыбится, глядя уже в холст, вычерчивая…церковь. да, только больные могут выбрать на дипломную работу проектирование здания. второй тип, конечно же, выбирает мать-его-ручку. третий, благо здоровый, пишет ручеек акварелью. воды там примерно столько же,–и вообще, я на истории не сплю, знаешь. а вот кто-то на биологии может… —ага, прикрылся кустиком на задней парте и все, на боковую, руку в рот, другую под подушку!-подхватывает буллинг Зилант.  —неправда! до подушки еще не доходило…–Романов задумался, нужен ли ему такой абьюзер в отношениях и прицеп в виде татарки к нему.  —значит то одеяло было фальшью? ну я тебя понял,–Миша игнорирует восклицания, мол: «ну не подушка же!». да и вообще, он выглядит так, будто это его только что лично оскорбили. аж спину колесом в обратную сторону выгнул,–я тебя, значит, прикрывал и укрывал, а ты…эх. —Московский, завернись,–шипит Саша, хватая ручку в ручку, начиная штриховать каменную тропинку на работе.  в художке пинать, вроде бы, было трудно. настолько, что сейчас даже не вспомнит насколько. но с друзьями просто это было. сейчас же Миша только усмехается, вспоминая смешки на задних мольбертах, танцы на выпускном из нее до упада и… —не помешал?–Романов буквально вваливается в квартиру Московского, прикрыв за собой дверь. —тебе тоже спокойной ночи,–вздыхает Миша, сонно смотря на парня. Зилант из-за его спины что-то про пидорасов бурчит, уперевшись лбом тому в плечо,–ты с отцом опять… —да,-Саша начинает разуваться, отбрасывая кроссовки подальше. запреты порой выводили, а установка запретный плод сладок - манила. потому то он и сбежал на эту ночевку. голова от недавних криков и недосыпа гудела, аж щеки раскраснелись и пекли нехило. сейчас хотелось бухнуться спать бездумно.  —кофе будешь?–так же мычит в плечо Камалия.  —да давай. —иди и делай тогда,-разворачивается, наплевав на всех, это гейство девушке не нужно, родители этих двоих ей за это дополнительно не доплачивают, и уходит в спальню обратно.  пара еще пару минут в прихожей точится, прежде чем Саша, коту подобно, не утыкается Московскому прямо в ключицу, ожидая, когда тот по спине гладить начнёт. благо не против шерсти. молча, не отлипая друг от друга, идут на кухню. Романов, конечно же, спиной вперед, еще окончательно ноги не закинувший на бедра Миши, как коала. тому немного неудобно: на груди будто мешок с картошкой, но это не дает ему право скинуть с себя тушку. нет, тот по кухне буквально протаскивает. спасибо, что родители в город другой уехали, оставив сына на попечение самому себе и Камалии, что любезно ютится рядом. взяв обещание вернуть квартиру целой. чайник кипятится, молоко в микроволновке, кружка, все. —отлипай давай, готово,–и пытается отодвинуть от себя Романова. тот сопротивляется, сжимая мешковатую и растянутую футболку,–кыш,–буквально кидает на стул, ставя прямо перед «хулиганом» кружку. от нее пар клубами исходит, были бы на Саше очки - давно запотели, вкупе с взъерошенными волосами это смотрелось слишком комично. если не считать заспанные глаза. за окном светало, летние лучи пробирались на кухню, стрелки близились к пяти утра, а стена напротив Саши смотрелась интересно, туда он и залип.  —я тут понял,–Миша переводит взгляд на резко подавшего голос Романова,–это наше последнее лето вместе. пил бы сейчас Московский, подавился. —в смысле? мы же остаемся в Москве даже после школы, и… —планы поменялись: не могу оставаться здесь,–коротко, лаконично. и уверенно до жути.–в конце августа я хочу перебраться в Питер, к матери, а там и в училище.  …отъезд Романова в Питер. он не то что бы ударил по Мише: всего то он пару месяцев не мог выйти из дома, еще больше не терпел рисование, обходил за три дороги гребанную пирожковую. это все слишком напоминало про Сашу, который наконец-то стал счастлив. там, в Питере, в любви матери и сестры он чувствовал себя свободным и любимым, а Московский просто был рад за него. но почему-то в глубине души детский голос пищал, что не хочет отпускать Сашеньку. поддержки Камалии не хватало, как бы она не пыталась объять необъятное. наверное по этой причине сейчас их диалог состоит из: «привет-пока-как учеба-что нового в Казани?». и Мише грустно, правда-правда, но сделать он будто ничего больше не может. Московский опирается на холодную стенку Ленинградского вокзала и сверлит взглядом табло. железяка не меняется, в отличие от цвета гирлянды на нем.  Саша ведь обещал приехать на выпускной вечер своего, уже бывшего, школьного класса, на Новый год первого курса. но, джин из него такой себе, и сейчас Миша не уверен, что узнает Романова после двух лет разлуки. они правда списывались, созванивались - ну первые три месяца точно. а потом Романов пропал, провалившись как сквозь землю. не сказал ничего ни Мише, ни Камалии за полтора года. только пару дней назад, будто из комы вышел, написал, мол, так и так, буду проездом в Мск прям под НГ, зайду навестить отца, хочешь можешь подойти. Миша хотел бы подойти и въебать ему за все хорошее. но все равно повторял как мантру, что Саша счастлив в Северной столице.  Саша счастлив. Саша счастлив. Саша счастлив без него. и Мише ничего не остаётся, кроме как, конечно, не вытереть слезу пятитысячной купюрой и думать как сдать сессию. звук прибытия поезда отрезвляет, одновременно дает надежду, одновременно отнимает ее (Московский в глубине души надеялся, что Саша заблудится по дороге в туалет и исчезнет). Миша навострят уши, не спеша подходить к перрону. он стоит так, будто все равно. так, будто подростковая влюблённость сейчас не сжимает сердце и не перекрывает легкие.  Московский аккуратно цепляет в кармане под, наблюдая за выходящими пассажирами. за тем, как они обнимаются со встречающими, как они смотрят глазами горящими.  вряд ли бы он так смог. —привет,–глухо слышится сбоку и Миша мечтает подавиться дымом и умереть. он забывает про все свои причины «въебать», про все два года без «помехи справа». забывает, когда той же мягкой улыбкой рядом улыбается Сашенька - похудевший, повзрослевший, с синяками под глазами, взъерошенными тёмными волосами. с руками, пропитанными масленными красками и углем. перед ним Саша. Саша Романов. Сашенька.–я рад, что ты пришел. Миша утонул.  КОНЕЦ