Заживо погребённые

      Вечер ещё не вступил в свои права, однако повсюду уже горели фонари (совершенно неслыханно — они появились здесь, в богом забытой провинции! А ведь даже не во всех крупных городах можно было встретить такую роскошь).       Люди, словно муравьи, кишели вокруг торговых рядов со всякими безделушками по типу тех, что можно заказать у любого местного ювелира в три раза дешевле. Но сам процесс доставлял им удовольствие: повертеть в руках, поторговаться (возможно, даже подраться с другим покупателем за право владения ценным товаром).       Во всех трактирах двери сегодня открыты до самого утра — конечно, ведь никто не хочет терять выручку в ночь, когда гуляния будут в самом разгаре.       На этом празднике жизни был один человек, который размеренной походкой перемещался вдоль оживлённой улицы, и окидывал окрестности скучающим взглядом. Казалось, что он забрёл сюда по ошибке.       — Эй, паренёк! — окликнул его лавочник, который продавал отрезы всевозможных тканей, — подходи, не стесняйся, ну! У меня здесь всё самое-самое!       Незнакомец подошёл ближе и безучастно посмотрел на прилавок. Он легко водил рукой по бархату, чуть грубее ощупывал хлопок и сам, казалось, не замечал, как делает это почти бессознательно.       — Приглянулось что-нибудь? — заискивающе спросил торговец, — ты не стесняйся, спрашивай. Шёлк вот только вчера привезли из далёкой страны, что на Востоке. А эти, вот, — он подбежал к сундуку, который стоял чуть поодаль, — вот! То что надо! Прям по тебе сшито. Ну, каково?       В руках у незнакомца оказался льняной костюм тёмно-синего цвета, который, пожалуй, был ему в самую пору. Ну, так, навскидку.       — Отдаю за полцены, — продолжал торговец, — нигде тебе такого больше не предложат.       — С чего такая щедрость? — впервые подал голос парень.       — Ну, так… Ночь сегодня особенная. А ты явно не местный.       — Не вижу связи, — голос у него был наполнен сталью и даже чем-то безжизненным.       — Ну как же! — всплеснул руками лавочник, — вас сегодня много таких — чужаков. Вас издалека видно. Ходите тут, будто нелюдимые. А у нас праздник, между прочим. Вальпургиева ночь, о как! Ты вон обернись: детишек толпа целая, и все в плащах да с рогами. Гуляем до рассвета! Прибыльная ночка, однако же, будет. Ох и прибыльная! Эй, Густав, разменяй мне пару монет! — и лавочник тут же оказался на противоположной стороне улицы.       Незнакомец не двинулся с места. Ещё какое-то время он рассматривал костюм — простенький, без всяких изысков — прикладывал на себя, потом опять рассматривал. А после оставил около сундука мешочек с деньгами (там было явно больше того, на что рассчитывал торговец), сложил костюм в котомку, которая болталась на плече, и растворился в толпе.       Дорогу до особняка было найти нетрудно — он виден на полпути к деревушке: гордый и одинокий стоит на возвышенности, становясь почти чёрным в свете закатного солнца. Он — в отдалении от цивилизации. Впрочем, это нисколько не отталкивало, а даже привлекало нашего путника.       Он поднимался по гранитным ступеням всё выше и выше и остановился почти у самых ворот, чтобы перевести дыхание. Вид открывался потрясающий. Была кромешная тьма, но в отдалении, внизу, горели огни, которые теперь рассыпались повсюду и походили на причудливый узор. До склона еле-еле доносились голоса с ярмарочной площади. Почти что гробовая тишина — только колышутся ветви дубов.       Прохладный воздух окутывал со всех сторон и забирался под одежды. Несмотря на то, что сейчас была весна (и даже не её начало), погода не жаловала. Словно бы из ниоткуда появились тучи — и лёгкий туман, больше походящий на морось, опускался на землю.       Только теперь незнакомец обернулся, да так и застыл на месте. За коваными витиеватыми воротами стоял человек в рваном плаще. Лицо его нельзя было разглядеть, и только мягкий голос с лёгкой хрипотцой выдавал в нём молодого парня:       — Вы сегодня играете?       — Да, — немного погодя ответил незнакомец.       Двери распахнул порыв ветра.       — Проходите, — человек в плаще слегка поклонился и рукой указал в сторону дома.       Они поднимались неспешно, но даже так казалось, что лестнице не было конца и края.       Холодало.       Уже на самой вершине склона, около парадного входа, они остановились.       Особняк был древним — это видно невооружённым глазом. Такие сейчас не строят. Было в этом месте что-то такое, от чего кровь стыла в жилах. То ли дело в том, что нельзя с первого взгляда определить всю величину дома — громоздкие тёмные шпили по краям здания уходили куда-то наверх, а туман прятал их в своей вышине, — то ли в том, что публика здесь была… своеобразной. Из того, что удалось разглядеть — прогуливающиеся по тропинкам пары, которые двигались синхронно, будто зачарованные кукловодом.       Дамы в платьях, их спутники в костюмах — ничего необычного. Вот только на всех надеты разноцветные маски. Их лица не выражают ничего. Глаза — не разглядеть, улыбки — застывшие. Их призрачный вальс зачаровывал и окутывал лёгкой поволокой сна.       Словно бы из ниоткуда над ухом раздался мужской голос:       — Осторожно. Смотрите, но не засматривайтесь.       То был другой голос, не тот, который встретил нашего путника у ворот. Человек в плаще и вовсе куда-то исчез.       Теперь здесь стоял высокий парень в белой рубашке, расшитой мелкими красными камнями. На вид ему было не больше двадцати. Он с прищуром осматривал своего гостя, дольше положенного останавливаясь на лице, а после представился:       — Субин, работаю здесь, — и протянул руку, — а Вы?..       — Кай, — ответил незнакомец, — я сегодня играю.       — Что ж, тогда Вы, наверное, знаете, для кого.       — Мне известно не больше, чем простому пианисту, которого пригласили на вечер богатые люди.       — Тогда Вы непременно удивитесь!       — Вряд ли, — пожал плечами Кай, — бедность везде разная, а богатство похоже одно на другое.       — Думаете? — спросил Субин и жестом пригласил следовать за ним. Уверен.       Они прошли чуть дальше, минуя вход в дом, а затем свернули на тропу, которая уходила чуть вниз и скрывалась под кронами деревьев.       Абсолютная тьма, куда не проникают лучи.       — Зачем мы здесь? — спросил Кай, — не похоже на концертный зал.       — О, не беспокойтесь, у нас есть время! Я приглашаю Вас посетить одно занятное местечко в саду, раз уж Вы здесь впервые, — задорно сказал Субин и протянул руку, — осторожней.       Все чувства обострялись по мере того, как они продвигались дальше.       Под ногами шелестела листва, словно бы сейчас была осень. Спина покрывалась мурашками от того, как промозгло здесь было.       Где-то птицы перелетали с ветки на ветку, что-то шелестело в кустах.       Время тянулось бесконечно, а они всё шли.       — Как долго Вы играете? — вдруг спросил Субин.       — С самого детства, — ровно ответил Кай, — не помню и дня, чтобы я не играл. Каждый день садился за пианино и подолгу перебирал клавиши. Сначала — как попало. Мне нравились эти простые, ничем не отяжелённые звуки. Потом освоил нотную грамоту по настоянию моего покровителя и с 10 лет играл в церкви, иногда на уличных ярмарках. Однажды меня увидел один известный в моём городе человек и пригласил сыграть на каком-то важном приёме. С тех пор я играю для всех. Кто платит, тем и играю.       — Значит, важна лишь цена?       — Именно. Цена есть у всего.       — Но я слышал, Вы и в кабаках играете, — улыбнулся Субин.       — Вы знаете, сколько могут отвалить все эти пьянчуги, когда начинаешь петь бардовские песни? Они готовы осыпать золотом.       — Надо же. Значит, сегодня вы тоже будете петь бардовские песни?       — Ни в коем случае, — ответил Кай и остановился — голос Субина звучал где-то впереди, но шаги его слышались совсем рядом, — только мазурка и вальс. Или то, что попросят гости.       — Не сомневаюсь, — казалось, Субин всё ещё был где-то не здесь, — не хотите разогреться?       — Согреться бы тоже не помешало, — язвительно заметил Кай, — куда Вы меня привели?       В следующую секунду всё вокруг озарил тихий свет газовой лампы. Она стояла на крышке пианино. На вид оно было очень старое — рассохшееся дерево, облупившееся покрытие, недоставало некоторых клавиш.       Оказалось, что на земле не было никаких листьев, а тропинка с аллеей деревьев выглядела совершенно так же, как и в самом начале пути.       Кай выбросил эти мысли из головы, как только услышал первые аккорды незнакомой мелодии. Сначала она лилась плавно, переливалась, словно яркие звёзды на ночном небе. Где-то затихала, теплилась еле слышно, а затем постепенно набирала скорость и мощь. И вот — уже звучит торжественное песнопение, какое обычно бывает на больших праздниках при дворе Его Величества.       Руки Субина были поставлены, как надо. Осанка безупречна. Дыхание то прерывалось в такт мелодии, то снова становилось взволнованным и тяжёлым по мере нарастания напряжения.       Теперь играл минор. Кай нахмурился, пытаясь понять ход дальнейшего развития мелодии, но ему это не удавалось. Поразительно. Впервые он чувствовал себя растерянным — всё шло не так, как надо.       Звук непредсказуемо метался из стороны в сторону, словно птица, которая пыталась вырваться из клетки. Крещендо — и финальный пассаж, который обрывается резко и не даёт надежды на продолжение.       Выхода нет, и вряд ли найдётся.       Субин дышал загнанно, как после долгого бега, а руки всё так же висели над клавишами, словно их что-то держало. Кай смотрел на них, пребывая в оцепенении.       Какое-то время стояла мёртвая тишина.       — Мне правда любопытно, — сказал Кай, осторожно приближаясь к Субину, — почему хозяева этого дома пригласили меня, если Вы играете ничуть не хуже любого маэстро?       — Ох, поверьте: мои сочинительства уже всем надоели, — отмахнулся Субин, — однообразие докучает.       — Ничуть. Музыка жива лишь в тот момент, когда Вы её играете. И каждый раз по-разному, снова и снова.       — Возможно?       Субин закрыл крышку фортепиано и последовал обратно. Кай шёл за ним чуть позади.       В голове одна за другой крутились мысли. Что и могло разбудить интерес Кая к человеку, так это любовь к музыке.       Художник создаёт картины, писатель — книги. Ювелиры, архитекторы, портные, ремесленники — все они причастны к созданию прекрасного. Но итог их работы — нечто, облачённое в физическую оболочку. Но то, что создаёт музыкант, — неуловимо, на уровне ощущений. Звук пролетает мимо, оголяет нервы и пробирается внутрь. И только он способен быть разным в миллионах своих вариаций. Он такой бывает лишь раз.       Наконец они свернули на ту дорожку, которая вела ко входу в особняк.       — Пройдёте в ту дверь за колонной и назовёте моё имя, — сказал Субин, — некоторые из слуг ещё не знают, что вечер сегодня за Вами. Так что объяснитесь, если потребуется.       — А Вы? — Кай выглядел несколько потерянным.       — А я сегодня играю, — улыбнулся Субин, — сами всё увидите.