Qui Circumdabit Me (Те, Кто Меня Окружают)

Они двое двигались по Садовому Кольцу, как вдруг Ваня увидел поливальные машины, запускающие воду в воздух. -А что они делают? – спросил он, - это же они так воду переводят! – спросил он. -А это они так типа воздух остужают, - пояснил Эдмунд, посмотрев на колонну этих оранжевых машин. -И что, помогает? -Как я вижу, не особо. Красить крыши в белый и то эффективнее. «Странно, зачем же это они так?» - думал Иван до того момента, когда они двое выехали из города. -Вообще, в Ираке красят все крыши в белый, - сказал Эд, выехав за МКАД, - там такой закон, что все новые дома нужно красить в белый цвет. -Так ты что в Ираке делал? – спросил его Ваня. -Да как и везде – подшаманивал. Ну и правил в некоторые дни, еще, например, ездил по всяким вопросам. Когда Арсеньтьеву надо было подписать какую-то унизительную и сложную для него договоренность, он всегда посылал меня, мол, «Он немец, у него рука не дрогнет». И я приезжал по адресу и расписывался за него. -И у тебя не дрожала? -Сложно сказать, Вань, сложно, - на тяжелом выдохе произнес Шилов, - были моменты, когда реально жаба душила. Но она душила, прежде всего, за Арсеньтьева. Я в такие моменты то и дело представлял, как он у себя в кабинете рвет на себе волосы со словами: «Позор на мои седины!» -Ну а почему она должна дрогнуть? -Даже не знаю, - ответил ему Эдмунд, - вообще, по официальной версии, должна, потому что патриотизм. Но, ты сам понимаешь, патриотизм – понятие настолько относительное… Вот например, ты любишь Саратов? -Нет, - категорически заявил Ваня. -И я не люблю Волгоград, - ответил ему Эд, - причем, наверное, по той же причине. Вообще, бывает, мне снится, как я появляюсь там, хожу среди паненек и думаю: «Что я тут делаю?» И кстати, в детстве, особенно в твоем возрасте, когда я вот-вот должен был поехать в Англию, я все так же думал про Волгоград: «Что я здесь делаю?» К полудню в Подмосковье жара немного ослабла. Небо внезапно затянули густые облака, будто вот-вот должен начаться дождь. Новорижское шоссе, по которому они двое ехали, сузилось до двух полос. -А мне еще в школе трындели бесконечно много про этот самый патриотизм, про то, что Родину надо любить, - продолжил Эдмунд, - а я вспоминал отца и его редкие рассказы про войну. Сам понимаешь, он это дело очень не любил, но иногда не то мы его допекали, не то у него в виде бреда они вываливались. Я тебе еще не рассказывал? -Нет пока, - ответил ему Иван, начинающий засыпать под однообразные виды, телодвижения и серость пейзажей за окном. -Так вот, слуша й. Как ты знаешь, он воевал за немцев – попал под мобилизацию. Его забрали на фронт чуть ли не прямо с пары в универе. Воевал он под Будапештом, а там с дипломом и сдался в плен. За сам Будапешт шли тяжелейшие бои, как за Берлин или Сталинград. Ну и отец там попал в котел, ну то есть его рота не могла никуда отступить. А тут еще и старшина убит, и половину народу в роте перебили. Ну и он, брошенный на произвол судьбы, сдался в плен. Я эту историю слушал и думал: «Что-то тут не чисто с этим патриотизмом». И всякий раз, когда про него говорили или говорят, я эту историю вспоминаю. -Да уж, - тяжело вздохнув, ответил ему Ваня. -Ну а я вот думал про это не просто «Да уж». Мне почему-то все время представлялось, как он там сидит в котле, в полном окружении, брошенный так называемой «Родиной» на произвол судьбы. Роты в той битве немцами утилизировались пачками, а новенькие, как и мой отец, голые и босые, с одной винтовкой на двоих попадали на передовую в качестве балласта, сражаясь чуть ли не тапком. В это время, несмотря на жуткий снарядный голод, низкую квалификацию войск и еле дышащую экономику, государство продолжало сажать алюминиевые огурцы на брезентовом поле. -А что еще отец говорил про войну? – спросил Ваня. -Да мало чего. Говорил, что еще, например, очень не любили венгров и эсэсовцев. Или что старослужащие рассказывали, что немцы не разоряли колхозы. И, кстати, еще говорил, что Румор, который командовал операцией и, кстати, сам был эсэсовцем, давал такой приказ: «Землю грызть, но ни на дюйм назад!» и в ответ на все насущные вопросы всякий раз велел «закатать губу». Спустя некоторое время езды Иван задал вопрос: -То есть, патриотизм – это плохо? -Как такой, который его нам преподносят – да. Он называется подхалимаж и лизоблюдство. Просто понимаешь, любовь к власти, за которой закреплена определенная территория, к ней самой и к людям, ее населяющим – это абсолютно разные вещи. Как ты думаешь, кого из них надо любить? -Людей, - не задумываясь ни секунды, ответил Ваня. -И я про то же. Я бы мог родиться в какой угодно стране и при какой угодной власти – хоть в Викторианской Англии, а то и вообще в фашистской Германии. Но без людей, которые меня окружают, я бы никогда не стал таким, какой я есть сегодняшний. Поэтому надо любить тех, кто тебе дорог, и привязываться к ним, а не к вещам или местам. Только и всего. Рассказав свой небольшой монолог, Шилов на узкой дороге сбавил скорость и аккуратно полез в бардачок, достав оттуда книгу с фотографиями. Дав ее посмотреть Ване, он поехал дальше. -Вот в этом альбоме был я раньше. Первые страницы – это до Хогвартса. Ваня открыл первые страницы. На фотографиях красовался Эдмунд, не так уж похожий на Эдмунда сегодняшнего. -А в принципе, почему меня так назвали? – продолжил Шилов-старший, - Только прислушайся – Эдмунд. Почему? Как-то нетипично для России, а тем более, для СССР звучит. Все равно, что Ядвига там, Генриэтта, Икар, Анастас и прочие странные, может, даже смешные имена. Во-первых, меня с детства готовили к Хогвартсу. Во-вторых, у меня отец был немец. Конечно, мне из-за этого сильно попадало. А еще в детстве мы много играли в войнушку. Меня с собой брали, но обязательно за немцев вместе с другими козлами отпущения и местными хулиганами. У нас трансформатор служил Берлином, песочница – Сталинградом, а качели – Москвой. А я вообще родился в Волгограде. Так вот, играем мы однажды, подогнали нас кольцом к трансформатору, а я заметил лазейку, незаметно вылез в нее, перебежал через весь двор, вскочил на качели и стою – размахиваю флагом с серым крестом! И вдруг вижу – эти все на меня идут злые такие, пыхтят недовольно – недовольны, что немцы-то Москву взяли! А я стою такой и ржу. Слава богу, я успел смыться. Ваня слушал. А Эд продолжил: -Так вот. Потом перебрались мы в Германию, а потом – в Другую Германию, к семье отца, заколдовав пограничников. Ну и оттуда – в Англию. Там надо мной продолжали подтрунивать, но уже не из-за происхождения, а из-за бедности. А что, если один завтрак стоит столько, сколько твоя зарплата в СССР за три дня? Ну и потом закончил я Хогвартс в 1980 году, после чего стал там работать. В том же восьмидесятом году я вступил к темному колдуну Волан-де-морту. А в это время директором школы был Дамблдор, и я, как бы, был двойным агентом. Шилов временно замолк, вспоминая и подбирая слова, но потом продолжил: -И в девяносто шестом году я получил задание убить Дамблдора. Вернее, получил его не я – его получил аристократический сынок по фамилии Малфой, а мне навязали его подстраховать. Естественно, у этого ребенка тогда ничего не было, кроме как горячей головы, и все сделал я. Я, это я замочил Дамблдора. И сейчас нисколько об этом не жалею, и вот почему. Со временем мне стало понятно, что этот цирк именно Дамблдор закатил. У него умерла сестра – и он стал одержим темой бессмертия. Со своим дружком Грин-де-Вальдом, с которым сразу после окончания Второй Мировой рассорился, он начал поиск трех даров бессмертия – волшебной палочки из бузины, воскрешающего камня и мантии-невидимки. Два последних дара он то ли получил, то ли отжал, и своего дружка победил для того, чтобы уничтожить конкурента. Но третий – мантия – невесть как попал к Поттерам. Ты, наверное, знаешь про Гарри Поттера, который накручивал и эффективно продолжает себя накручивать. Так вот, мантия хранилась у его деда Флимента. Ему Дамблдор много раз подкладывал свинью, но никогда не получалось. И тут он вспомнил про своего психически неуравновешенного ученика Тома Реддла, который впоследствии и стал Волан-де-Мортом. Тот пробрался к Поттеру-младшему и перебил его родителей, но от самого мальчика избавиться не смог. Мантию, естественно, он тоже не получил. Когда Гарри вырос, Дамблдор его надурил после чего семь лет стравливал его с Реддлом, пока тот не извелся. А теперь, в принципе, почему я. В 97 году Волан-де-Морт попытался меня убить. Понимаешь, как – я убил Дамблдора, его магический инструмент, то есть волшебная палочка, стал служить мне. Реддл думал, что эта палочка теперь его и попытался убить меня, чтобы она была его. Но нет – не помогло. Я так и не понял до конца, как ходили палочки разных людей, но точно тебе скажу, что он то ли взял какую-то не ту, то ли настоящая его подвела. Но я точно сбил его с толку, как ты думаешь? -Выходит, что да, - ответил Ваня, - он из-за тебя с палочками напутал, и потому проиграл. -Вот это я и хотел сказать. Потом у него была дуэль с Гарри, которую он благополучно завалил. А будь у него настоящая бузинная палочка – он бы Поттера в порошок стер сразу же, но дело не в этом. Дело в том, что именно Дамблдор развязал и Первую, и Вторую магическую войны! Это он – величайший магический преступник, а не Волан-де-Морт, как многие считают. И со временем я, не сочти за пустое нахваливание, понял, что моя главная заслуга – не опыты, а то, что я положил конец этому беспределу. -А как у тебя с опытами сложилось? -Ну слушай. В 91 году в Хогвартс привезли на хранение Философский камень, от которого я отрезал себе кусочек. Я его стал исследовать по ночам, и работа по изготовлению его же, но зельеварческим путем, у меня заняла, считай, тридцать лет. А как я мог поступить иначе, если мне перепал такой редкий эликсир? -Вот он попытался тебя убить, ну, то есть Волан-де-Морт. Как ты выжил? У тебя был двойник? -Кстати, нет, не было у меня двойника. Я сам оказал себе первую помощь, залил в рану «Бетацелон» и заткнул ее. Уже после этого мать и Тео мнея отволокли куда подальше. А потом, перекантовавшись инкогнито пару месяцев у Малфоев и подправив свое здоровье до более-менее приемлемого уровня, я сбежал в Норвегию, где сначала преподавал в Дурмстранге, где замечал знакомые по старой службе фамилии. Кстати, в кульминации беспредела я был директором в Хогвартсе. Я, вообще, и дальше бы жил в Норвегии, и до сих пор очень скучаю по ней, пусть и прожил там всего год. Но Арсеньтьев нашел там меня и пообещал целое Министерство Магии в мое подчинение. Меня это устроило, ну и, как ты знаешь, сначала был Комитет по связям со Сверхъестественными Силами, потом – «Колдовстворец», где я был директором, ну и уж потом – свобода. -Именно поэтому они выигрывали все чемпионаты по зельям? -Спасибо за комплимент. Ну так вот, и я к 2003 году ушел с должности директора и полностью посвятил себя разработке философского камня, которая до этого шла в вялотекущем режиме. Ну и через четырнадцать, что ли, лет у меня появился ты. -Какая у тебя насыщенная жизнь! – заметил Ваня. -И у тебя будет такая же, - с улыбкой ответил Эдмунд. -А что стало с твоим псевдонимом? -Его оправдали. Кроме Дамблдора, я никого не убивал, а это простили мне, сказав, что я просто выполнял приказ. На самом деле, судьи думали так же, как и я. Но я все-таки не сделал английские документы со своим настоящим именем – просто поменял имя и фамилию, как и Клерк. Российский паспорт получил по советскому свидетельству о рождении. Да и вообще – если бы не угроза опалы, я бы с удовольствием поменял фамилию обратно на «Снегг», типа «Эдмунд Снегг». -А что так? Кажется, «Шилов» звучит лучше. -Ну, на вкус и цвет товарища нет. Тео, вот например, все мечтает заняться сменой имени с Василия на Теодора. Василием его, как и меня Северусом, никогда никто не называл. Ну и я ему это делать особо не запрещаю. Ваня посмотрел на навигатор – они ехали уже давно. Он заметил на обочине табличку с надписью «Ильинское», рядом с которой ответвлялась дорога. -Нам как раз туда, - прокомментировал Эд, нам направо… И да, мы прибежали впритычок – уже все люди собрались. Километра через три за лесом показалась деревня. Дом генерала Арсеньтьева с большим участком на фоне всех остальных в ней, как дом Шилова в Кукобое, держался особняком. Эдмунд свернул на полянку справа от него, где среди сосен поставил машину. Он сказал: -Ну все, считай, приехали. Только не выходи резко, чтобы не было как в прошлый раз. Тут нам еще двести метров пройти, я пока тебе все объясню. Плавно спешившись с ппереднего сиденья машины, Иван пошел за Эдом. -А кстати, что делает этот «Ротфронт» кроме политики? – спросил Ваня. -Да, считай, ничего полезного, - ответил ему Эдмунд, - это сейчас так, по сути, кружок по интересам, пусть все еще и с кое-каким влиянием. Раньше мы хоть политикой занимались и даже меня на Украину посылали, а теперь не делаем ничего путного. Вообще, Арсеньтьеву уже давно как пора его распустить. -В принципе - я всегда жил хорошо, - сказал Ване Эдмунд, когда они шли по дороге вдоль стоянки у леса, - я не бомжевал никогда, всегда у меня была хоть какая, но крыша над головой и кусок хлеба. Да, был определенный период, когда я в "Хогвартсе" учился, когда мы жили, надо сказать, бедно, но потом все выправилось как-то само собой. Да и в армии я не служил, как ты понял. Странно вообще, почему у людей перед государством есть какие-то долги. -То есть патриотизм - это плохо? - спросил Ваня, незадолго до того, как они повернули направо на дорогу прямо к дому Арсеньтьева. -Будь там, где ты нужен, Вань, - нежно, почти шепотом и слегка пощупав по плечу, произнес Эдмунд, - а я нужен здесь, нужен тебе. А если жить не ради кого и не ради чего, то начинаешь делать всякие гадости.