Моё сердце бьется ради тебя

mp3: Welcome to my life — Simple plan

Каждое утро в кардиологическом отделении детской больницы начиналось одинаково: ровно в 8:00 — ни минутой раньше, ни минутой позже. Палаты постепенно наполнялись недовольными и сонными кряхтениями пациентов, которым снова не дали поспать часок-другой. Та же неминуемая участь вскоре постигла и палату Хосока, когда в нее совершенно бесцеремонно вошла Лори. Хотя, говорить, что палата принадлежала лишь Хосоку, было бы не совсем верно. Как минимум потому, что на соседней кровати слева сейчас мирно сопело рыжее патлатое чудо по имени Акира Такахаси. Парнишка спал, свернувшись на мягком больничном матрасе калачиком и обхватив одеяло руками и ногами, словно уставший за день от беготни маленький ручной львёнок, уснувший прямо в процессе игры в обнимку с любимой игрушкой. Именно такие ассоциации вызывала у Хосока представшая перед глазами умилительная картина: с соседней кровати он видел лишь торчащие из-под одеяла рыжие кудри — гриву, как Чон любил шутить — что россыпью устелили всю подушку, и покрытое веснушками и родинками плечо. Сам он, как «счастливый» обладатель чуткого сна, проснулся еще минут за двадцать до того, как в палате появился третий человек (то бишь, Лори). Стоило первым лучам солнца проникнуть в палату сквозь створки закрытых жалюзи, а одному из самых наглых солнечных зайчиков — запрыгнуть Хосоку прямо на лицо, как тот сразу же открыл глаза, с недовольством тут же жмурясь вновь. «И почему я опять забыл маску для сна дома?..» Несмотря на то, что больничный режим за несколько лет уже выработал в организме Хосока живой будильник, что пробуждал его ото сна ровно в восемь утра и также вырубал ровно в десять вечера (исключением становились дни плановых операций, после которых из-за наркоза режим сна мог смещаться), поднимать себя с постели юноше всегда было очень тяжело морально. Ведь за сутки не думать он имел право лишь девять часов, а все остальные пятнадцать мысли (порой не самые приятные) сами наполняли голову, не спрашивая при этом у него разрешения. В задачи Лори по утрам входило будить юных пациентов, мерить им температуру и проветривать палаты. Многие, совсем еще маленькие, дети ее побаивались, из-за довольно резких черт лица, буквально насквозь пронизывающего взгляда и очень густых бровей. Всё это лишь добавляло её и так статному образу еще больше суровости и, что обидно, возраста, хотя на деле она была весьма доброй и отзывчивой девушкой двадцати шести лет. Лори обладала свойственной медработникам строгостью и флегматичностью, на её помощь и поддержку всегда можно было рассчитывать и быть уверенным, что та отнесется к любой просьбе со всей серьезностью и ответственностью. Этим, в свою очередь, она очень даже располагала к себе подростков: человек, сам относительно недавно переросший свою юность, вызывал гораздо больше доверия в полных юношеского максимализма и убеждённых в том, что их никто не понимает, пубертатных амбассадорах. Лори нравилось выслушивать в подсобке жалобы сотрудников на современную молодежь и молча злорадствовать: рядом с ней подростки становились намного покладистей. Конечно, это имело и свои минусы: особо озабоченные юноши её внимание могли воспринять за флирт. Но, к счастью, на её пути такие встречались крайне редко, а если и встречались, то обычно с какими-то легкими травмами и в больнице не задерживались долго. — Доброе утро, мальчики, — улыбнулась она приветливо, подходя к окну возле кровати Акиры, что выходило на главное крыльцо больницы. Ручка щелкнула под напором её руки, следом так же бодро брякнули жалюзи, и в палату ворвался свежий утренний воздух, наполненный сыростью после прошедшей грозы. Хосок даже удивился тому, как он ни разу не проснулся сегодня посреди ночи от грома. Настолько сильно устал? Лори чуть наклонилась над кроватью Акиры и, мягко уложив ладонь тому на плечо, осторожно потрясла, тут же выбивая из парнишки тихое сонное мычание. — Просыпаемся, — проворковала она и, не дождавшись, пока тот разлепит глаза, направилась к Хосоку, напоследок потрепав мальчишку по рыжей кудрявой макушке. Акира же почти сразу поднялся, громко зевая и с хрустом потягиваясь. — Доброе утро! — воскликнул он. В лучах утреннего солнца, нежно ласкающих его по-детски гладкое лицо, он походил на Джельсомино, точно сошедшего со страниц волшебной сказки Джанни Родари. И пусть его природный черный цвет волос уже медленно, но верно пробивался наружу у корней, угол обзора, с которого на Акиру смотрел Хосок, позволил последнему вновь на секунду задуматься о том, что его пряди и впрямь — почти как настоящее золото. Хоть сейчас бери, да в ломбард сдавай. «Во всяком случае, у него они блестят от света, а не от жира», — подумал Чон, с досадой вспоминая о том, что вчера ему в душ сходить не удалось, и решая что сегодня это сделать нужно в обязательном порядке, иначе уже завтра он сможет предоставить себя в роли сковороды местным поварам. — Мгхм, встаем... — прохрипел он, осторожно приподнимаясь на локтях. Затёкшее тело тут же вновь начало болеть от новых движений после того, как десять с половиной часов подряд находилось в одном положении: после операции Хосок еще долго будет вынужден спать исключительно на спине. Боль в груди ничуть не уступала. Капельница с анальгетиками пришлась бы парню сейчас очень кстати. Лори также открыла второе окно, то, что позади и чуть правее койки Хосока, после чего переключилась на него самого: помогла ему снять силиконовую маску и следом нацепить привычные «дневные» канюли, настроив скорость подачи кислорода на три литра в минуту, после чего поставила градусник, такой же протянув Акире. — Полежи пока, — тихонько произнесла она, поправив на худом плече Хосока одеяло и подоткнув ему его сбоку. — Аки, ты тоже укройся, а то продует. Ответом было шуршание одеяла — парнишка послушно укутался. — Нуна, — вновь подал голос Хосок, стараясь не звучать слишком жалостливо. — Что такое? — Болит, очень... — он поморщился, осторожно прикладывая ладонь к груди. В его положении уже давно было совсем глупым говорить, что конкретно у него болит, поскольку вариантов, на самом деле, было не очень много. Медсестра мягко погладила его по руке и озадаченно вздохнула: — Ох... Хосок. — Никаких препаратов с собой она не брала, а это означало, что придется возвращаться на пост. — Конечно, сейчас, подожди пару минут. Чону ничего не осталось, кроме как смиренно кивнуть. Девушка едва заметно улыбнулась. Хосок восхищал внутренней силой в своем столь юном возрасте, даже когда речь шла о таких повседневных для него вещах, как боль. Однако после всех манипуляций перед уходом Лори все равно в очередной раз попросила Акиру: — Помогай хёну по возможности, ладно? — На что в ответ получила, как и ожидала, добродушное и вселяющее уверенность «Конечно!». Если бы Хосока попросили охарактеризовать Акиру Такахаси тремя словами, то он бы не задумываясь ответил: «очень хороший друг». Это тот ребенок, которого не просто хорошо воспитали и приучили делать добрые дела, потому что это правильно, а научили чувствовать чужие переживания и хотеть их облегчить. И он действительно справлялся со своей ролью. За это стоило отдать должное его отцу, Ёкахаме Такахаси: в одиночку растить ребёнка — задача не из легких, и уж Хосоку ли было не знать об этом, видя каждый день живое тому подтверждение в лице собственной матери. — Хён, я сейчас заправлю, сядь пока сюда. Не больно? — Парнишка осторожно подхватил старшего за талию, разрешая тому крепко взяться за свою руку, и помог перебраться на свою, уже заправленную, койку, сразу же придвигая к его ногам тележку с кислородным баллоном. После операции Хосоку ходить разрешалось и даже рекомендовалось, однако в первые дни реабилитации он всегда больше походил на покореженного от жизни голубя с перекошенной шеей, подбитым крылом и одной ногой, чем на мальчика-подростка семнадцати лет, от которых в обычной повседневной жизни, в целом, внешне не особо отличался (а если бы еще не этот дурацкий кислородный баллон, то тогда вообще все было бы просто замечательно). В борьбе со страхом сделать лишнее и — не дай Бог — слишком резкое движение Хосоку не содействовал даже послеоперационный корсет, нужный как раз-таки именно для этого. Впрочем, Акире всегда было в радость заботиться о хёне. Да и хён уже давно совершенно не протестовал. — Нет, не больно. Спасибо, Аки, — всё ещё слегка сонно улыбнулся Чон, глядя на широкую спину, мельтешащую впереди, и длинные веснушчатые руки, старательно шаманящие над одеялом его постели. Хосок не любил, когда ему помогали те, кого об этом не просили, и в чьи обязанности это не входило. Подобные действия в его сторону всегда расценивались им как проявление жалости и попытки унизить то, над чем уже и так вдоволь поиздевалась жизнь. Однако в больнице среди больных на данное явление имелось несколько иное название: «солидарность». И хотя, относительно Хосока, Акира был тем еще живчиком, вряд ли бы его просто так стали класть в кардиологическое отделение, верно же? Акира стал появляться в стенах этой больницы не так давно — лишь год назад. Хосок же «место под солнцем» (хотя в его случае правильнее сказать было бы «под лучами ламп операционной») здесь выбил себе еще восемь лет тому назад, когда в попытках убежать от гнетущего прошлого, бедности и всех сопутствующих ей проблем, семье Чон, пусть уже и не в полном составе, наконец-то это удалось. Знакомство Хосока с Акирой произошло так же банально, как происходит в любом среднестатистическом детском учреждении: соседская кровать в палате Хосока освободилась, а после Акира стал его новым сожителем. Обычно принцип «привет, меня зовут так-то и так-то, ты мне нравишься, давай дружить» перестает работать среди детей с первым походом в школу. Но больница и здесь надиктовала им свои правила. И, пожалуй, самым главным из них было то, что все в ее стенах — друг другу товарищи. Если не по интересам, то по несчастью уж точно. Так их стало трое: Чон Хосок, Акира Такахаси, еще одной подругой нареклась сама госпожа Смерть. И однажды она обязательно должна избавиться от того, кого сочтет в этой игре под названием «жизнь» лишим. Иного исхода от столь сомнительного игрока ребятам ожидать было бы крайне неразумно. Знакомство ребят год назад, к сожалению, совсем неудачно совпало с внезапной кончиной бабушки Хосока. Хотя, может, и не такой уж внезапной: в конце концов, госпожа Чон к тому моменту уже успела глубоко состариться. И, может быть, не к такому уж великому сожалению. Акира появился в жизни Хосока в тот самый момент, когда того душили скорбь, одиночество, и элементарное желание с кем-то поговорить, а у младшего, к его радости, рот, кажется, вообще не закрывался. Одним словом: вовремя. Ведь бабушка Чонов была не просто родственником, к которому можно сбагривать детей на каникулы. За неимением отца, Хосоку с Чонгуком, жителям страны с весьма консервативными и гомофобными взглядами, пришлось воспитываться в однополой семье двух женщин. В этой же семье, как и ожидалось, не нашлось места отцовской фамилии, отчего было незамедлительно принято решение сменить ее на фамилию мамы. Очевидно, по той же самой причине Сона носила фамилию собственной. Какое-то одно сплошное проклятие семьи Чон... У Акиры же матери не было. Умерла при родах. И хотя Акиру данная тема уже давно нисколько не ранила, оба молча согласились с тем, что беседовать на неё они не будут. Разговоры о смерти всегда убивали раньше, чем она успевала наступить. На завтрак давали рис, суп из морских водорослей, курицу с овощами на пару, кимчи и сок на выбор из предложенных. Но ничего, кроме персикового сока, в горло не лезло. Хосок почти не прикоснулся к еде, лишь совсем немного похлебал бульон, и сейчас вяло ковырялся в рисе, в то время, как Акира уминал всё за обе щеки, изредка поглядывая в его сторону. В какой-то момент оттуда же раздался грохот столовых приборов и очень тяжелый вздох. Хосок опустился на подушку, скрестив костлявые руки на животе с видом полного истощения. Чем было вызвано такое поведение Акира знал прекрасно: он наблюдал его почти каждый день с момента, как познакомился с Хосоком, все те разы, когда им везло быть размещенными в одну палату на время лечения или обследований. (Стоит также отметить то, как всех удивляла невероятная точность, с которой визиты в больницу у них зачастую совпадали. Иногда даже удавалось договориться с врачами, чтобы их положили вместе. Впрочем, те никогда не выступали против дружбы мальчиков и всегда охотно шли им на встречу, когда предоставлялась таковая возможность). Большое обилие принимаемых Хосоком лекарств, не могло не иметь своих побочных эффектов, в данном случае сильно сказываясь на органах желудочно-кишечного тракта и почти каждый прием пищи сопровождая тошнотой. С рассказов самого Хосока, комплексы насчет лишнего веса в пятнадцать лет тоже не обошли его стороной, оставив на память о себе несколько РПП. Каждый раз смотря, как он переодевается, Акира едва себя сдерживал, дабы не начать кудахтать, как Чон Сона по теме того, что тот страшно исхудал, тем самым ставя хёна в неловкое положение. Казалось бы, ну куда ему еще худеть-то? Точнее сказать, зачем? Парнишка без лишних вопросов выбрался из-за стола и присел на край чоновой кровати, понимающе погладив того по руке. Хосок взглянул на него с грустью и невероятной усталостью: даже такие естественные вещи, как прием пищи, отнимали у него слишком много сил. Акире с колющей болью в душе давались воспоминания о том времени, когда подавленный горем от утраты близкого человека, Хосок, едва оправившись после всех своих подростковых загонов, вновь почти совсем перестал есть, а все его попытки непременно заканчивались оранжевой жижей, плавающей на дне унитаза. Ситуацию не спасало даже присутствие сиделки во время завтраков, обедов и ужинов. Ведь насильно мил не будешь, и если дело касается еды, к сожалению, — тоже. В какой-то момент врачам уже просто ничего не оставалось делать, кроме как поставить Хосоку зонд и кормить через него. Все самое ужасное, конечно, давно оставалось в прошлом. Однако не напоминать о себе оно никак не могло. — Тебе надо выпить чего-нибудь кисленького или горького, — заботливо произнес Акира, глядя на хёна с улыбкой. Казалось, иначе смотреть он не умел, ведь увидеть Акиру грустным удавалось еще реже, чем Хосока весёлым. По крайней мере, сам Хосок еще ни разу не видел его без настроения. «Интересно», — всегда задавался вопросом Чон, — «его действительно так тяжело чем-то расстроить, или он просто так хорошо играет роль непоколебимого оптимиста?» — Я принесу тебе сок гранатовый, пойдет? — Не стоит, Аки... — попытался протестовать Хосок, но Акира был непоколебимым не только в вопросах оптимизма: — Значит, пойдет. И, не сказав более ни слова, соскочил с кровати и скрылся в коридоре. Лишь рыжие пряди блеснули в дверном проеме. Называть Хосока «солнышком» среди взрослых было уже чем-то сродни привычки, не говоря уже о его матери: для своих родителей их дети ведь всегда будут «самые-самые». Но вот кто точно заслуживал сие звание по праву — так это Акира Такахаси. Потому что светил на протяжении всего дня, при любых обстоятельствах и вне зависимости от того, кому. Его тепла доставалось всем, но Хосоку в особенности: в больнице он был ему Меркурием. Уже через пять минут Акира стоял напротив Хосока, протягивая ему стакан с кроваво-бордовым содержимым. — Я надеюсь, ты туда не плюнул? — криво усмехнулся Чон, поднося к носу сок, что, несмотря на свой гранатовый состав, по какой-то невиданной причине отдавал помидорами. (По этой причине Хосок не очень любил гранатовый сок). — Считай, сейчас состоится наш первый поцелуй, — подражая его манере, отозвался Акира, и тут же со всей серьезностью произнес: — Пей давай и завтракай. Чтобы всё съел! — Поглядите вы на него, раскомандовался, — беззлобно проворчал Хосок, впрочем, не планируя противиться его указаниям, и даже не испытывая желания припомнить, кто из них старший, и как к нему нужно обращаться. С Акирой, по неведомой причине, вообще пропадала всякая потребность в формальностях. Гранатовый сок, конечно не смог полностью избавить Хосока от чувства тошноты, но, по крайней мере, выступил в качестве отвлекающего маневра перед тем, как он все же заставил себя сунуть ложку супа в рот, а затем еще одну, и еще. Аппетит наконец-то начал просыпаться. — Спасибо, правда, — утирая капельку сока с губы, произнес Хосок с набитым ртом. Акира же вновь улыбнулся, вернувшись с своему завтраку. — Всегда пожалуйста.