Золотые монеты на алтарь бога

      Габриэль отвечал односложно и незаинтересованно, упрямо делая вид, что его этот разговор не касается. То чашу расписную станет в руках крутить, то в окно уставится, язык проглотив и даже не пытаясь сделать увлечённый вид.       Стоило Данте задать даже самый простой вопрос, как за ним следовала долгая пауза. Охотник так усердно думал над каждым произнессённым словом, что через пару-тройку минут Богу стало неловко, а желание прекратить эту нелепицу только росло с каждым громким вздохом в этой звенящей тишине.       Неужели так трудно поддержать разговор? Отвечать больше чем одним предложением? Не обдумывать каждый звук так, словно от этого зависит твоя жизнь?       Габриэль не был похож на человека, который подолгу раздумывает над своими действиями или строит планы. На быстрый взгляд Бога он был весьма упёртым, своевольным, порывистым, бестактным и просто неотёсанным юнцом, не видевшим всех трудностей этой жизни.       Данте упорно не собирался смотреть на чужестранца под другим углом и стойко игнорировал все его, пусть и немногочисленные, но положительные, качества.       Габриэль не оставался в долгу и молча принял идентичную тактику. Чем хуже в твоих глазах оппонент, тем легче быть на стороже.       Поэтому, когда очередной вопрос остался без ответа, Данте принял решение завершить чаепитие.       Взмахнув белыми рукавами ханьфу, повелитель плавно поднялся.       — Мне нужно идти, но не переживай, я скоро вернусь, — последнее звучало скорее как угроза вкупе с безмятежной улыбкой и безразличным блеском глаз.       Данте застучал деревянными сандалиями по дощатому полу, покидая дом с высоко поднятой головой.       В доме на долгие секунды повисла тишина, пока Габриэль торжественно не озвучил свои мысли:       — Тебя здесь никто и не ждёт. Фазан надутый, — во всеуслышание заявил охотник, понимая, что чайный сервис убирать ему.       — Что такое фазан?.. — спросил, хотя скорее гортанно проблеял, Дантес слева.       — Это, друг мой, вкусная птичка, — заулыбался Габриэль, смакуя вкус во рту. — А с клюквенным соусом вообще песня!       — Песня?.. — замялся целитель. — Но это еда.       — Это выражение такое, означает что-то приятное, музыка же приятная?       Дантесу хватило сил только мотнуть головой в знак согласия и без сил обмякнуть на полу.       Габриэль несколько минут порхал над небольшим бардаком, что учинил названный гость, и с чувством выполненного долга уселся на пол напротив ослабшего Дантеса.       По лицу страдальца катились бусинки пота, которые Габриэль поспешил стереть прохладной тряпкой.       — Дантес… — на тихий зов целитель даже не повернулся. — Дантес… — снова воззвал тот и, желая понять, в чём дело, склонился над ликом больного, раскрыв свои необычайно большие глаза с чёрной, как уголь, радушкой.       Когда их носы почти соприкасались, а взмокшее лицо обдувало тёплое дыхание, Дантес открыл глаза, слабо вздрагивая от близости чужого лица.       — Ты что… — еле шевеля губами, шептал Дантес. — Ты почему…       — Как ты себя чувствуешь? — не дал закончить предложение эльф. — Тебе что-то нужно? Мне нужно что-то тебе принести? Ты хочешь есть? А пить? Тебе нужно много пить.       Слова лились тихой, но буйной речушкой, и, даже когда эльф замолчал, поджав губы, сотни несказанных слов взлетели в воздух, чтобы осесть туманной тишиной.       Дантесу казалось, что Габриэль имел желание его загипнотизировать, черные глаза словно были бездонны и поглощали не только его, но и все слова со звуками рядом, утаскивая на дно не хуже русалок из рассказов рыбаков.       Дантес сейчас больше всего в жизни хотел разорваться. Развалиться на две части, чтобы одна, полная энергии, схватилась за работу, умело орудуя инструментами и применяя бесценные знания. А вторая, беспомощная, измученная и жалкая в своём бессилии, осталась одна в доме, позволяя своему телу впервые за несколько лет полностью восстановиться.       Но, увы, такое было возможно лишь в сказаньях о духах и ведьмах, русалках, что обитают в наших чистейших реках и соблазняют мужчин, да домовых, что от скуки воруют вещи и прячут за печь.       — Засыпай, — обманчиво мягкая рука легла на глаза, заставляя их блаженно закрыться. — От уличной собаки и того пользы больше, чем от больного тебя.       От язвительного комментария Дантес оскорблённо нахмурился, но благоразумно промолчал.       — Я буду рядом, если тебе что-то будет нужно, постучи по полу, — целитель испытал острое чувство дежавю, как же быстро они поменялись ролями. На губах Дантеса застыла уставшая полуулыбка.       Габриэль накрыл лекаря пуховым одеялом, тихо удаляясь в сени.       Данте воротился ближе к часу собаки, за плечами были долгие разговоры со старейшинами и проверка отчётов. Выполнение прямых обязанностей подгонял нежданный гость, из-за которого оставшуюся работу и беседы с жителями пришлось бросить.       Резко раскрывая дверь, Данте перешагивает порог, сразу цепляясь глазами за коричневую копну волос.       Габриэль даже не обернулся. Лишь уши настороженно приподнялись, словно у собаки готовой к броску.       — Ты долго, — нарушил тишину охотник. — Не боялся, что я сбегу? — безразлично бросил эльф, то ли задавая вопрос, то ли утверждая.       — Ты? Не неси ересь, — напряжённо бросил Данте, всё же чувствуя лёгкое облегчение от того, что грубиян не спрятался, и нужды переживать за жителей нет.       А угроза была. Жители Сукхавати не были знакомы с жестокостью. Они не знали, что такое ненависть, убийство и страх. Данте, на чьих глазах выросли не один десяток поколений, растил их в теплице, что сам и возвёл. Берёг от внешнего мира, словно цветы в саду. Посему, если что-то случится, лишь малая часть людей сумеет спастись, защищаясь.       Почти никто из сукхаватцев не был знаком с чужестранцами, не выходил за пределы купола, а те избранные, которым это разрешалось, не решались задерживаться дольше нужного.       Люди безгранично верны правителю, в своей преданности они были готовы на многое, и Данте не сомневался, если тот скажет убить себя — те безоговорочно исполнят наказ.       Если кто-то из жителей и шёл против правил, нарушая их, его общественно порицали и наказывали. Обычно прилюдно, давая показать, что будет с каждым, кто идёт против завета.       Но Данте как-то проглядел одну маленькую ошибку. Ошибку, которая грозилась перерасти в хаос. Где же Бог прокололся? Неужели он мало проповедовал? Неужели его гнев не столь устрашающий?       Так почему один лекарь предал его?       Оставлять это просто так нельзя. Чтобы не поднимать переполох, они скажут, что Габриэль — далёкий друг господина, которого тот привёл погостить. А лекарь будет наказан. Тихо, без шума, он просто лишит его благословления и заставит отмаливать грех сто дней и ночей, стоя на коленях перед алтарём. Выход во внешний мир будет для него закрыт навсегда, а эльфа нужно будет запугать настолько, чтобы сама мысль рассказать что-то лишнее вызывала в нём звериный ужас.       Но, по иронии судьбы, боялся только Бог, чувствуя, как по лицу ползёт чёрный, как патока, взгляд.       Габриэль прислонился к косяку напротив и выжидающе сложил руки на груди.       — Дантес спит, не стоит будить его сейчас, — махнул охотник в сторону дверного проёма с тюлью.       — Я пришёл не к Дантесу, а к тебе, — величественно подняв подбородок, Данте спрятал руки в рукава. — Иди за мной.       Габриэль отзеркалил его манеру:       — А что я получу взамен? — на такой вопрос Данте опешил. Что значит «получу взамен»? Прибывая в смешанных чувствах, молчание не скрылось от чёрных глаз, и охотник добавил — Ну, плюшку какую-то, вознаграждение.       Тонкая бровь вопросительно приподнялась, и Данте сорвался с места, подходя почти вплотную. Его руки были всё ещё спрятаны в белых рукавах, но невооруженным взглядом было заметно, как они напряглись.       Габриэль весь подобрался, ожидая дальнейших действий. Бог сохранил целомудренное расстояние между ними, но из-за разницы в росте не преминул воспользоваться этим.       Данте нависал сверху, сурово сводя брови на переносице.       — Я не намерен выслушивать этот бред, хватит шутить и иди за мной.       Габриэль почти чувствовал горячее дыхание рядом, но стойко игнорировал его, оставаясь невозмутимым.       — Куда мы пойдём? У меня вообще-то нет обуви, и я легко одет.       — Утром тебя это не смущало, — натянув милосердную улыбку сказал Данте.       — Это было утро, а сейчас уже почти ночь, — воспротивился эльф. — Я думаю, мне не стоит объяснять различия между ними.       Данте рывком сократил расстояние между ними, хватая его руку своей, горячей, как костровище, дланью.       — Ты хоть понимаешь, с кем разговариваешь? Я не собираюсь с тобой шутки шутить.       Не взирая на то, что Бог буквально являлся воплощением огня, испуская его всем своим естеством, его глаза резали не хуже льда. Чёрные глаза упёрто смотрели в чужие, даже когда ладонь сжала его запястье так сильно, что оно покраснело от жара.       — Ты сейчас на чужой территории, с чужими законами и порядками. Если ты не дурак, то должен понимать, что находишься в ужасной позиции. Твои попытки выглядеть хозяином ситуации больше напоминают собачий лай, — с долей презрения бросил Бог напоследок, смеряя эльфа колким взглядом.       На затылке выступил холодный пот, и Габриэль весь подобрался, словно ожидая удара. Но его не последовало.       Руку резко отпустили, отпрянув, и, развернувшись, Данте направился к выходу.       Лицо Габриэля скривилось в ужасающе некрасивою гримасу. Губы сжались в такую тонкую полосу, словно их и не было. Хотелось рвать и метать, лишь бы не позволить этому павлину чувствовать себя выше.       Но, как бы это не было прискорбно, тот был совершенно прав. Находясь вдали от привычного себе мира, Габриэль сам не заметил, как стал раздражительным. Колкие гнилые слова так и лезли через горло, даже когда это было совсем неуместно.       Тело словно было всегда готово к нападению, оно не могло защитить себя физически, но нашло выход через рот.       Умный, образованный юноша, позволяющий себе брань лишь в единичных случаях, пропал. Он испарился, исчез, разбился на сотни осколков под гнётом страха и дезориентации. В его голове крутились сотни мыслей каждый день на протяжении всего прибывания тут. И каждая хуже другой.       Он не мог даже высказать свои домыслы, выговориться, ведь страх осуждения сжирал изнутри.       Габриэль не был дураком, видел опасливые взгляды Дантеса. Видел, как тот косился на дверь каждый раз, когда эльф шёл против его воли.       «Что если Дантес сейчас убежит и расскажет всё деревенским? Меня первым делом линчуют или отправят на казнь?»       Габриэль стремился заполучить чужое доверие. Старался быть невидимым, подобно духу, не быть обузой, даже научился сам себя перевязывать. И это всё лишь за тем, чтобы его хрупкую надежду на побег разрушили. Разбили на сотни осколков, окончательно подчиняя себе.