Black Butler: Book of the eternal death

      Появившись посреди медицинского кабинета, в котором обычно промывали кровь после заражения, Уильям перенëс полуживую Ребекку на одну руку, а второй смёл находящиеся на операционном столе вещи. На пол со звоном полетели пробирки с разного рода образцами, папки с документами и органайзер с письменными принадлежностями. Тем не менее, спрашивать, какого чёрта они здесь делали, не было времени. — Господи, Билл, ты с ума сошёл? — вслед за звуком в комнату влетел мистер Коллинз. — Ты зачем тут погром устроил? — Быстрее сюда. Нокс переместили в положение лёжа, и, как только голова её коснулась прохладного металла, та судорожно забилась в конвульсиях, отхаркивая кровь, которая поднялась из гортани вместе со слизью и медленно потекла по щекам и подбородку, окрашивая всё на своём пути в красный. — Ооо-оо, — зрение почти покинуло её, глаза застелила пелена, а в голове беспорядочно прогонялись картинки прошлого, чьи-то диалоги, звуки стрельбы и пение птиц, но принадлежащий врачу голос, который она едва различила среди шума, отдавал до безумия циничным холодом. — Неужто первое нормальное боевое крещение. Т. Спирс бросил в его сторону пренебрежительный взгляд и наконец полностью отстранился от девушки: — Давай не сейчас? Док цокнул и выбежал из кабинета позвать кого-то из ассистентов, затем, не тратя время на ожидание, принялся расстёгивать пуговицы на рубашке Ребекки. Уильям же в это время маячил по помещению взад-вперёд подобно тигру в клетке, за пару шагов добираясь от одной стены к другой и поворачивая обратно. — Ты столько товарищей сюда приносил, а волнуешься как девочка перед первым разом, — с некоторой дерзостью продолжил Коллинз, будучи уверенным, что слышит его сейчас в этом помещении только один. В свои встречи с пациентами подобно выражаться он себе не позволял, тогда как Т. Спирс, кажется, являлся ему куда ближе обычного постоянного посетителя, отчего внушал свободу слова. — Я ещё нужен? — будто не желая слушать комментарии, перебил его тем временем Уильям, остановившись ровно посреди операционной, рядом со столом. — Да, в общем-то, нет. А ты куда-то спешишь? Я бы тебе ладонь-то зашил, — продолжая махинации с одеждой, Коллинз повернулся к нему и головой слегка кивнул в сторону его раненой руки, которая с каждым движением по комнате оставляла за собой ровный прямой след из кровавых капель, стекающих по его пальцам. — Само пройдёт, — отмахнулся на замечание жнец. — Хочу закончить дело и убить демона. — Ну смотри, потом не жалуйся на то, что что-то плохо работает. Не то придётся распарывать руку заново, хах… Врачеватель пожал плечами, возвращаясь вниманием к куда более раненной. Т. Спирс же сорвался с места, но ему и шага не дала ступить рука Ребекки, мёртвой хваткой вцепившаяся в манжету его пиджака. — Останься, — едва ли различимо прохрипела она через невыносимую боль и преграждающие дыхание осколки в горле, давясь кровью. Словно в раскрытой книге, мотивы сейчас отчётливо проступали на её измученном лице: она не хотела смерти того, кто спустя столько времени наконец встретился снова на её пути. И всё же, он сделал вид, что остаться его попросили по иным причинам. Придвинув стул ближе, Т. Спирс опустился на него и взял её за руку. — Не дай ей уйти в бессознанку, — раздался над головой голос вовлечённого в работу. — Говори с ней. Тем временем в операционной появилась медсестра Люси, которой моментально поручили подготовить инструменты и сообщить дежурному врачу, который сейчас отдыхал в ординаторской перед своей очередью караулить раненых, чтобы заступил на смену раньше. — Сильно больно? — Уильям опустил взгляд с лица мужчины на его уже перепачканные в красном руки и не специально прошёлся по израненному, но ещё скрытому бельём девичьиму телу и в попытке долго на нём не зацикливаться вернулся к её лицу, а после, совсем растерявшись, спросил первое пришедшее в голову. —Конечно больно! — вырвался из дока сарказм. — По ней же видно. Уилл даже не повернулся к нему, следя за каждым движением лежавшей. Она кивнула. От не испытываемых никогда ещё в жизни ощущений такой боли слёзы из глаз непроизвольно, одна за другой, катились по её щекам и вискам и терялись где-то в грязных рыжих волосах, если не опускались ниже по шее и, в конце-концов, капали на поверхность стола, смешиваясь с кровью. — Чуть сильнее… чем тебе на… кхх… на предэкзаме… — пересилив себя и криво улыбнувшись, прохрипела она, трясущейся рукой указывая на его шею. — Ты всё это время думала, что шрам — твоя работа? — хмыкнул Уилл. Ребекка ещë раз слабо кивнула, за что получила почти неосязаемый поцелуй в лоб. — Ошибаешься, — горько усмехнувшись, он отстранился от неё и прикрыл глаза. Воспоминания, которым было вот уже столько десятков лет, всё ещё болезненно отзывались где-то внутри, прямо в сухом и безэмоциональном сердце. — Когда-то мы договорились, что я расскажу тебе. Хочешь сейчас? Последовало ещё одно слабое движение её головы. — Его мне оставил демон, который убил мою дочь. Это началось в тысяча семьсот семьдесят пятом. Мы с семьёй где-то полгода как перебрались ближе к Лондону, коллега по работе познакомил меня тогда с одними важными людьми…

***

23 декабря 1788 года.

      Уильям Т. Спирс, пятый год как переведённый из стажёров в полноценные жнецы, продолжил работать в паре с наставником. С мудрым и решительным, таким необычайно живым и эмоциональным, что иногда думалось, будто простой смертный случайно загулял в Потустороннее и остался работать тут под прикрытием на несколько лишних сотен лет. Сложно было сказать, когда точно посмертие Уилла разделилось на до, в котором он днями не выходил из дома, прогуливал занятия и, постоянно пребывая в алкогольном или, того хуже, наркотическом забытьи, шагал с высоты, топился, резался, вешался, стрелялся, и после, где он превратился почти в того уважаемого человека и жнеца, которым его стали видеть в будущем. Но, что точно было известно, — и знали это совсем не многие, — случилось это разделение как раз по причине их встречи. Пепельные волосы, статная осанка, взгляд на всех сверху-вниз, обаятельная улыбка не без хитрецы… ну точно архангел Гавриил. Так и подумалось Т. Спирсу, когда он впервые увидел его. Но восхищение продлилось недолго, ровно до момента, пока "создание господне" не отпинало его вусмерть, то ли в шутку, то ли в самой что ни на есть жестокой насмешке назвав жалким и никчёмным, и добив окончательно так задевающим за живое вопросом: "— Таким, ты хотел, чтобы тебя видели твои жена и дочь?". Будущий куратор, очевидно, прочитал всё его дело, облегчив тем самым Уиллу задачу поплакаться в жилетку кому-то помимо его соседа по общежитию, Греллю Сатклиффу, который, честно сказать, в какой-то момент перестал его жалеть и люто возненавидел еженедельный, — если не ежедневный, — ритуал откачки его "с того света" и оказания первой помощи. И, тем не менее, годы общения со старшим и опытным жнецом пошли ему на пользу. Они спелись, образовав до удивления странный тандем, в котором оплотом адекватности и серьёзности выступил Уильям, а за развлекательную его часть, — опуская, конечно же, немерено жизненных и не очень уроков, — если так можно было назвать чёртову тонну шуток и подколов невпопад при каждом удобном и неудобном случае, отвечал он. Тринадцатый. По имени его не называли, скорее всего, по личным просьбам. А своё удостоверение не показывал даже собственному стажёру. И всем, что осталось на слуху от его инициалов и давно затерянного в недрах делохранилища досье был штабной номер — 136649. Сокращённо — Тринадцать. Он имел дочерта друзей, с которыми почему-то не спешил знакомить ставшего близким другом ученика, был уважаем, и не находилось ни одного жнеца в обоих сообщенных департаментах, которые могли бы плохо о нём отозваться. Навыки, приобретённые за много лет службы сделали из него поистине непревзойдённого бойца, а опыт и многочисленные знания дали доступ в закрытый Отдел Разведки, дорога к которому открывалась редким и, можно сказать, избранным. Обязанности в нём он совмещал с руководством одного из отделов сбора, и иногда пропадал по работе не сутками, а даже неделями. Собственная сила и достаточная вседозволенность давали некоторые свободы, и из них всех он предпочёл лишь не заботиться о серьёзности собственного имиджа, расслабиться и перестать притворяться формальной и безликой частью серой массы. Уильяму же, чтобы принять его догмы и убеждения в этом плане, нужно было проработать и устать от всего и всех ещё где-то с век, если не больше. И, в конце концов, понял он их совершенно не так, как хотелось бы Тринадцатому. Тандем можно было бы назвать дуэтом, если бы в их компании не фигурировало ещё одной, не всегда встречаемой радушно персоны. Не сдайся он на полпути ещё на совместной с Уиллом стажировке, — впрочем, этим грешили многие, — и не променяй исконную долю жнеца на научные изыскания, числился бы он в ней официально. Их негласно сформированная команда могла по праву называться разношерстной и, вдобавок ко всему, пестрила ещё и любознательными, но абсолютно бесполезными фактами о природе миров и населяющих их организмах. Отелло был слаб физически, даже после становления бессмертным, но невероятно талантливым, даже одарённым. Он благодарил судьбу и уступки вышестоящих, позволивших ему перевестись, за возможность учиться и узнавать новое без боязни за собственную шкуру и, конечно же, не переживая за сокращающееся время жизни. Его не заботила деятельность по сбору душ, мало страшил общий департаментский устав, а всё своё свободное время он тратил исключительно на "выяснение истины", иногда даже откладывая насущную работу пылиться на полку, за что, в конце концов, прослыл бесполезным ленивцем, на которого перестали возлагать всякие надежды в принципе. Так он изучил всю научную деятельность имевших в то время успех и имя физиков, химиков, естествоиспытателей и, конечно же, биологов, что не всегда даже шло вразрез с его непосредственной профессией криминалиста в отделе медицинской экспертизы. Нашёл особенно занятным открытие русского учёного Ломоносова о том, что одна из планет, Венера, имеет собственную атмосферу, из ниоткуда достал феерически сложно спроектированный телескоп и забавы ради доказал, что в ночном небе Потустороннего нет ни одного объекта солнечной системы, кроме звёзд и бесцветного солнца. Впрочем, на этот невероятный факт большинству, в том числе и друзьям было плевать. После его интерес сместился обратно к биохимии, которая всё же была приближённее ко жнецам, а не к небесным телам, и он даже смог разбить демоническую кровь на четыре подтипа: высшие первородные, низшие первородные и подобным образом разделённые между собой виды перерождённых. Но, как это частенько бывало с учёными, Отелло слишком заигрался в исследования, отчего как будто бы даже потерял голову, а вместе с ней всякую мораль и чувство того, когда нужно остановиться. Одержимость открытиями заставила его по дружбе втянуть Тринадцатого в свои исследования, либо же, — что Т. Спирс по своим причинам совсем не хотел признавать, — тот вызвался на помощь сам. И такими темпами они, тщательно скрывая свою совместную работу даже от третьего члена команды, дошли до тайных экспериментов, о которых руководству департаментов не следовало бы знать. Тогда Уилл, заподозрив их в сотрудничестве, почувствовал, как между ним и старшим товарищем начала разверзаться пропасть недопонимания. Впервые до него за семь лет работы бок о бок, включая стажировку, дошло, что он практически не знает ничего о своём наставнике, которому доверил слишком много личного.       Прошла где-то неделя-полторы после того, как Тринадцатый без записок и предупреждений исчез так, словно его никогда не существовало. Это было явлением нередким, в конце-концов, у него несколько должностей и уйма дел, и в какой-то момент Т. Спирс начал привыкать к этим его странным выходкам. Уилл многому научился, стал сильнее и иногда брал на себя дополнительную ответственность в подобные периоды отсутствия начальника, становясь его негласным замом, которого, тем не менее, не гнали с этой неофициальной должности коллеги поопытнее. Управление давалось ему непросто, он зарывался в документацию, перебиваясь только выездами на сбор душ, меньше спал и тонул с головой в кофе и табаке, чтобы хоть как-то сохранить бодрость. И всё равно тяжелее чувствовались начальственные исчезновения в человеческом и эмоциональном плане, ведь никого ближе Тринадцатого для него во всём департаменте не было, а Сатклифф, которого можно было назвать другом с большой натяжкой, работающий сейчас в другом отделе, достаточно натерпелся за годы ученичества, чтобы снова выслушивать, как его гложет чувство пустоты. Но в этот раз что-то окончательно сломало его в этом пусть и коротком периоде одиночества, и Уильям взял на себя чересчур много ответственности, за которую обычно принято быть осужденным. Этим вечером он получил письмо без обозначений, в котором было короткое и интригующее приглашение на встречу. И примерно представляя, чем она могла обернуться, если кто-либо узнал бы о его внеурочных делах, Уильям готовился к худшему исходу. — А вот и я, — в дверях птичника появилась очерченная лунным светом фигура старшего. Сверху обычного рабочего жилетного костюма с тёмной рубашкой на его плечах будто на вешалке болталась громоздкая шуба из шерсти, делающая поджарую треугольную фигуру в два, не то в три раза шире. Серовато-пепельного цвета волосы его были наспех завязаны в пучок, а на макушке, впившись ему в голову мощными меховыми лапами с огромными когтями сидела сова Пихта. Она, не мигая своими устрашающе-оранжевыми глазами, уставилась на хозяйского товарища и приветливо закивала ему. — Не ждали? Уилл, стоявший на оговоренном месте около пятнадцати минут кряду, завидев его, тут же кинулся навстречу, попутно успокаиваясь про себя. — Ждали, — с решимостью в глазах подал он голос, ещё даже не достигнув достаточно близкого расстояния, чтобы начать обсуждать предмет разговора без переживаний, что их могут здесь застать. — Я готов. — Тише-тише, мальчик мой. — Хватит называть меня так, я, в конце-концов, уделал тебя на прошлой тренировке, так ещё и заменяю в периоды отсутствия, — он припустил бег и добрался до начальника уже шагом. — Сейчас два ночи, кому мы тут можем помешать? Почему нельзя было встретиться в квартире? Тринадцатый беззвучно улыбнулся одними губами, что превратило его лицо вкупе с рыжей пушистой шубой в ещё более по-лисьему хитрое, и дотронулся указательными пальцами до серёжек в своих ушах. Уилл вскинул глаза кверху, но послушно примолк. И всë-таки, каким бы на вид клоуном иногда старший ни выступал, его аккуратность являлась, наверное, вторым лучшим качеством. На первое место казалось уместным поставить какую-то, чтоли, заботу и слишком сильное сопереживание, которое непосредственно коснулось самого Т. Спирса в процессе их сотрудничества. Ведь если бы не этот безымянный, порой невыносимый, странный и загадочный тип, он бы точно закончился в пасти первого попавшегося демона ещё в начале стажировки. Мужчина огляделся и продолжил значительно тише: — Я выследил их. Каждое нечётное число в десять вечера собираются вместе обсуждать дела и играть в бильярд, — он затих и злобно сжал челюсти, затем, всё же не удержавшись, сплюнул: — словно ничего не случилось. — Ну так чего им переживать, — жнец мягко потрепал взволнованного подопечного по плечу, стащил с головы Пихту и, уложив её в руки словно кошку, начал гладить и перебирать пёстрые перья. Сова ответно замурлыкала. — Это же всё для них обыденность. Прямо как для… нас, да? — Ничерта подобного! Мы забираем души мёртвых по всем правилам и законам, а они..! — Ох, законы и правила… А они с нами сейчас здесь, эти твои законы? — Что ты имеешь в виду? — настороженно-медленно, окончательно перейдя на шёпот, спросил Т. Спирс. Тринадцатый сузил глаза, и из обрамленных светлыми ресницами щёлок на него уставились его расширившиеся от темноты чёрные зрачки: — Как что? Забавно так ратовать за законы человеку, что переступил свои же устои и начал убивать всех участников этой… ммм… шайки без разбора. Скольких ты уже положил, не считая их демонов? Двух? Трёх? — Ты о чё… — Ну мне-то не ври. И за дурака не считай. Я знаю всё, чем ты занимался в моё отсутствие. Еще и так умно обставил, плёнку не тронул, использовал обычное оружие, ну я прямо-таки горжусь тобой. Оба замолкли. Уилл, понимая, что его напыщенную примерность раскусили, посему тщательно обдумывая каждое последующее слово. Тринадцатый — в ожидании ответа. Трещина между ними выросла. Сколько бы тайн ни имел наставник, как оказалось, ученик пытался не уступать ему и в этом. После недолгой паузы тон Т. Спирса поменялся, и теперь зазвучал он до кошмарного надменно: — Я променял их жизни на тех, кого они собирались убить, а ещё не дал им вечно мучиться в утробе демонов, с которыми они заключили договор. — Ох какой ты, блять, благородный, — совсем не удивлённо заключил старший. — Благородный, — повторил Уилл уверенно. — Может, ты поделишься со мной, откуда у тебя такие сведения? Вместо работы прохлаждаешься и следишь за мной по пятам? — За несколько веков у меня скопилось достаточно товарищей и сообщников. — Сообщников? Мы сейчас о чём вообще? — едко поинтересовался Т. Спирс. — Не хочешь меня с ними познакомить? — Рановато тебе, — отрезали в ответ. — Боже, стоило оставить этого товарища одного, как он уже наделал хуйни… Как же быстро растут дети. И глазом моргнуть не успеваешь, а они уже уходят в самоволки и решают, кого можно убивать, а кого нельзя. — Поведешь меня в ЮСО? Будешь шантажировать? Ты для этого мне встречу назначил? — Нет. Расслабься. Все мы когда-то совершали ошибки. — Я не считаю это ошибкой. — И что же, легче тебе стало? — Отчасти. Но они только косвенно имеют отношение. Пока не убью тех, кто виновен в смерти моей семьи — не узнаю, — отчеканил Т. Спирс. — Хотя, сомневаюсь. Не уверен, что мне в принципе полегчает. Двенадцать лет прошло. Кажется, это нужно просто принять. Достав из кармана небольшую железную коробочку, он взял оттуда щепотку перетёртого в порошок табака и, уложив её в ложбинку между большим и указательным пальцами, втянул всё подчистую: — Будешь? — Ну и что ж ты начал всё это тогда, раз не уверен в конечном итоге? Как же все эти остопиздевшие причитания о том, что месть ничего не даст? — Всё это — убеждения слабаков самих себя, которые не могут решиться, но им нужно оправдание, — фыркнул Уилл. — Так ты будешь? — Нет-нет, спасибо. Сейчас только середина недели. Я предпочитаю делать грязные вещи в конце, и сверху заливать всё ромом так, чтобы проспать все выходные и не помнить их. — Какой же ты смешной, боже правый, — в который раз не оценивая его юмор, прошипел младший жнец. — Собрался осуждать меня и за ежедневные мелочи? — Ну что ты… Я напробовался таких вещей, пока твоих дедов даже в планах не было, что тебе и в самом страшном приходе не снилось, — раздражающая собеседника улыбка с трудом превратилась в полное спокойствие и отрешение на лице Тринадцатого, он прикрыл глаза и, продолжая держать в руках птицу, кое-как сложил ладони в молитвенном жесте: — поэтому сейчас я на пути в монахи. — Ты настолько же праведник, как я — не преступник. У тебя, получается, какие-то тайные друзья, ты съёбываешься из департамента под разными предлогами… Я о тебе вообще ничерта не знаю, наставничек. Разве что подозреваю, что ты ещё и с Отелло что-то мутишь, — всё ещё надеясь, что сам ошибается, выдал Т. Спирс. Ему отчаянно не хотелось верить в то, что самый близкий для него человек в этом мире может оказаться совсем не тем, кем он считал его все эти годы. — Давай так, дружочек, — не пробыв в безмятежности и минуты, старший растянул, пожалуй, самую святую из всех своих улыбок. — Я искренне дорожу тобой и нашей дружбой, и просто хочу убедиться в том, что ты сможешь понять меня, а на это требуется время. Но, в целом, ты прав, Уилл. Даже про пупсика Отелло. И так как про тебя и твои намерения я всё прекрасно знаю, я принёс тебе плоды нашей с ним деятельности, чтобы хоть как-то поучаствовать и помочь тебе. Он отпустил Пихту, которая подобно ящерице переползла на его плечо, и из широкого рукава верхней одежды вытащил закупоренную склянку. — Я уже ничерта не понимаю, Трин. Что всё это значит? И что это за… — он вгляделся в едва ли поблёскивающую алым в лунном свете жидкость и отшатнулся. — Это..? — Агаа-аа, нацедил с себя. Станешь таким же сильным и крутым, как твой покорнейший, — продолжил тот светиться от благоговения момента. — Нет, серьёзно. Где вы её… — Цыц. Я же сказал — нацедил с себя. Чистая и отборная демоническая кровушка, прошедшая лучшую фильтрацию, которую мы только смогли найти. — Боже, да вы двое с ума посходили, — Уильям прикрыл рот рукой в нерешительности даже дотронуться до стеклянной пробирки и, повинуясь инстинктам, сделал шаг назад. — Если вас раскроют, вам обоим наступит полнейший пиздец. Хватит водиться с ним! — А ты не болтай лишнего с кем и где попало, и не раскроют, — беззаботно продолжил бывший куратор. — Как и про себя тоже, котёночек. Вот видишь, я доверил тебе одну из моих тайн, о которых не знают даже некоторые мои очень давние друзья, а ты тут же в осуждение ушёл. Отелло — единственный, кто может хоть как-то понять мою тягу к изучению собственных лимитов. Сам эксперименты такого рода на себе проводить боится, а я для него — что многоразовый холст для художника… — А я для тебя тогда кто? Просто домашняя зверушка, с которой забавно? Со мной лимитов не отработать? — Ты не совсем понимаешь, о чём я. И не зверушка ты, не обижайся. Скорее, сыночка, к которому я испытываю лишь только тёплые отцовские чувства. — Очень смешно. — Я знаю! — У тебя и детей-то не было, — не сдержавшись, зашипел Уильям. Тема семьи всегда была для него чем-то сугубо личным, глубоким, острым и больным. Даже святым. И какие-либо шутки о подобном моментально вызывали в нём ярость. — Да ладно? — восклицание вместе с шутливым саркастичным тоном вылетело изо рта Тринадцатого, а глаза широко раскрылись, будто он и правда удивился этой новости. Он одёрнул полу шубы и отцепил от брюк цепочку с овальными продолговатыми украшениями. — Знаешь, что это? — Без малейшего, блять, понятия. — Погребальные медальоны, — он ещё с секунду повилял цепью перед лицом подчинённого и вскоре убрал, не дав тому рассмотреть имена и даты. Уилл часто видел их при нём вне зависимости от одежды, была ли она рабочим костюмом или выходным… чем-то странным. На замену им в руках того оказалась пачка с тонкими сигарами, одну из которых он прикусил зубами и прикурил. — Так уж повелось, что я — однолюб, дружочек. И, знаешь ли, сложно быть им, когда ты бессмертное чудище, а все твои предметы воздыхания — простые люди, и каждый их век проходит так скоротечно, что ты и глазом моргнуть не успеваешь. — А жнецов ты любить не пробовал? — сквозь зубы, всё ещё раздражённо пробубнил Уилл. — Заткнись, пожалуйста, я не договорил. И как обычно бывает, в большинстве случаев любовь к собственным детям во сто крат сильнее романтической. И появись у меня ребёнок, я бы башкой двинулся переживать за него каждое мгновение. Поэтому спасибо богу или ещё кому-то там сверху… я, честно сказать, в душе не ебу, кто устроил весь этот ёбаный лимб, что мы бесплодны, иначе я за своих детей всем глотки бы перегрыз собственными зубами. Хоть демонам, хоть ангелам, хоть любому из жнецов. Уилл поджал губы и опустил голову, не зная, что сказать. В конце своих слов наставник звучал даже не серьёзно, а угрожающе, чем быстро присёк в нём пылающие чувства и родил лишь дополнительные вину и стыд за себя и свою несдержанность. И всё же он восхищал. Восхищал и напоминал о собственных прижизненных ошибках и промахах. Всё, что он сейчас говорил, такой болью эхом откликалось в душе, что хотелось просто упасть перед ним на колени и молить о том, чтобы он научил жить с этим вечным трауром бок о бок, не стесняясь и не ограждая себя от него. Рано или поздно кто-угодно может сломаться, а улыбчивая маска на лице треснет и раскроет всю потаённую внутри тьму. И Тринадцатый, как бы много лет ему ни было, и что бы он ни пережил, всё ещё держал эту маску на себе так крепко, будто она приросла к нему намертво. Глаза его сами собой наполнились влагой, лицо собеседника расплылось, и когда оно уже превратилось в совсем неразличимое пятно, он не выдержал. Невротичный вздох перерос в нехватку воздуха, Т. Спирс стянул с себя очки и зажмурился, чувствуя, как горячие слёзы моментально стынут на собственных щеках. — Прости меня… — Поплачь, Уилл, — вместо обоснованной грубости в ответ, плечи его полностью накрыли чужие руки, а уже спокойный и умиротворённый голос раздался совсем близко к уху. — Это полезно даже таким бесчувственным монстрам, как мы. — Я… — объятия, казалось, подействовали ещё сильнее, чем если бы его со всей силы ударили. — Я столько исходов в голове перебрал… Столько вариантов развития… Нужно было пойти у них на поводу и заключить контракт, а я струсил. Они ведь даже переродиться не смогут… — Мы это уже обсуждали, дружочек, — старший заботливо погладил его по спине. — Никто не мог знать. — Это было ясно как божий день, — чуть успокоившись, Т. Спирс поймал себя на том, что стоит, уткнувшись лицом в воротник его шубы. В голове пронеслись моменты, почти такие же, когда он просто брал и, сдавшись, рыдал ему в прямом смысле в жилетку. — Я просто трус и тупица. — Ты был таким раньше, — начальник продолжал тем временем похлопывать его по плечам одной рукой, а второй, едва вместе с тем удерживая сигару, приглаживать отросшие волосы. Очевидно, по какой причине Уильям их не стриг. — Мы все раньше были намного глупее, чем сейчас. Так и работает время: ты набираешься опыта, обрастаешь шрамами и ранами и, столкнувшись с подобной проблемой вновь, уже знаешь, как её решить, либо же выбрать путь, который к ней не приведёт, м? Хотя, мне ли это тебе говорить… Минутная слабость прошла, Т. Спирс отстранился и стёр с глаз слёзы: — Извини, последние дни были тяжёлыми. — Я в курсе, мой мальчик. Ты же знаешь, я всегда готов побыть для тебя носовым платком. Только прошу, не сморкайся в шубу, её потом не отстираешь. — Ну не делай из меня совсем уж младенца, — он выправился и, промокнув лицо тканевым платком, сунул его обратно в карман и снова вытащил табак. Сделав крепкую затяжку, начальник вкрадчиво сунул ему колбу в ладонь: — Я думаю, младенец запомнит, что хватит и четверти. Больше не принимай, иначе совсем голову сшибёт. Уилл поднял на него влажные глаза и понял, что как бы он ни рыдал у Тринадцатого на шее, и как бы тот ни успокаивал его советами и поглаживаниями по голове, пропасть между ними будет расти дальше. И от этого тоже становилось больно. Будто он снова терял свою семью. — Не буду я это дерьмо пить, — бросил он грубо. — Так и правильно, его колоть нужно. — И колоть не буду. Я похож на идиота? — Ну не обзываа-аайся — совсем не искренне надул губы старший. — Да вы оба — два пустоголовых психа! Это даже не противозаконно, это — просто опасно! Ты головой-то думаешь? Ты можешь умереть! — Не умру, не переживай. Опасно? Да. Поэтому я отфильтровал её и говорю тебе сейчас, что твой край — четверть от этой скляночки. — А остальное зачем дал тогда? — Незачем, — буркнул старший. Но затем, помявшись, зазвучал как виноватый мальчишка: — У Отелло закончились пробирки, и это была последней… А выливать такой ценный ресурс… тебе не понять. — Господи, какие же вы двое опездолы. — Вернёшь её потом законному хозяину. То есть — мне. После того, как свалишь оттуда как только так сразу, ты меня понял? А лучше возвести меня перед приёмом, я проконтролирую. Можешь расценивать это как испытание доверия. И оружие… лучше не бери своё, чтобы там и намёка на твоё присутствие не было. А если что-то пойдёт не та… — Зачем ты меня прикрываешь? — голос Уильяма неожиданно дрогнул и прозвучал с неким благоговением, пусть и задавал он этим милейшим тоном совершенно глупые вопросы. — А что, не должен? — улыбнулся наставник. — Я же говорю, ты мне как, кх… аха-ха, если тебя смущает звание сына, то пусть будет, близкий родственник. — А Отелло… — А что Отелло? Его я тоже люблю. Не ревнуй только, тебя сильнее. Хотя вы оба и на крупицу не такие припизднутые, как я. Т. Спирс непроизвольно хмыкнул. Приятно было услышать признание, но вот что вообще могли значить сейчас его слова..? — Ладно… Ну и что может пойти не так? — Боже, да что угодно! Три демона и три вполне боевых смертных, которые, между прочим, знатно влияют на ход событий. А ты один. Так ещё и помощь принимать не желаешь. — Потому что я сам должен это сделать. Без какой-либо помощи и, — он неодобрительно кивнул на колбу в руках, — вот этой вот дряни тем более. Это выглядит как насмешка надо мной: вручить мне часть тех, кого я ненавижу больше собственной жизни. — Иногда стоит не идти на поводу у эмоций и принципов и трезво оценивать свои си… — Когда я говорил о себе как о слабаке, я имел в виду явно не своё физическое состояние. Я жнец. И я убил уже достаточно демонов. — Упёртый баран ты, Уильям Т. Спирс, а не жнец. Поэтому возьми хотя бы эту выстраданную мною лично "дрянь", которая придаст тебе немножко сил, потому что один с тремя, а, может, и с большим количеством ты не справишься. У тебя день на подготовку и решение. И поверь, я не разочаруюсь, если ты решишь переобуться. Но если пойдёшь до конца, дождись дядю, умоляю. Я вернусь завтра где-то к одиннадцати вечера, не начинай без меня, хорошо? — Ага, ещё чего удумал, старый. — Какой же ты неисправимый. Не заставляй меня идти штудировать твоё дело с момента переезда, выискивать нужные фамилии, а потом ещё рыться в Красном Грифе, чтобы найти их книги жизни. — Я очень ценю твою помощь, но давай без родительского контроля. — Пойдём домой, Пихточка, — старший цокнул, развернулся к собеседнику спиной и демонстративно-медленно пошёл по направлению к жилому зданию. — У меня стажёр — долбоёб, я устал и хочу есть и спать. — Я вообще-то уже не твой стажёр, — донёсся до него недовольный полукрик. — А тебя только это смутило? — не оглядываясь и перебиваясь на смех, ответил он. Уилл решительно сжал толстое пробирочное стекло в руках. Ещё влажный, поблёскивающий в лунном свете и напоминающий о недавнем бессильном рыдании, взгляд его неотрывно впился в спину бывшего наставника, в безмолвии провожая его, пока он не скрылся бы полностью в темноте. Душу жгло необъяснимое и непонятное чувство. С одной стороны оно казалось облегчением — его поддержали. А с другой являло собой тревогу и замешательство. И обе этих стороны относились к Тринадцатому. Благодарность и обязанность ему брали верх, и, стоя прямо здесь наедине с самим собой, Уильям дал себе обещание: не разочаровать, не подвести и не подставить самого близкого в этом мире ему человека, какой бы громадной не стала пропасть между ними.

24 декабря 1788 года

      Т. Спирс сидел на кровати и гипнотизировал взглядом лежащую напротив колбу. В руках у него болтался почти приговорённый джин, который от малейших движений сталкивался с мутноватым тёмным стеклом, образовывая небольшой ураган в бутылке. В спину ему светил слабый, но достаточно различимый свет уличных фонарей, где-то с часа два как зажённый смотрителями. Он просидел в темноте с момента захода солнца, и глаза его уже успели привыкнуть к ней, чтобы видеть все очертания предметов в комнате. Весь рабочий день сегодня, проведённый в отрешённом одиночестве и без наставника, у которого появились неотложные, связанные с ОР дела, тянулся до безобразия медленно. Каждый раз, когда мысли заводили его к теме, которую с приближением вечера нельзя было уже откладывать, он решительно сам себе вторил: он не отступит. Сейчас же, когда точно уже нужно было дать негласный ответ, вдруг стало невыносимо тяжело. Решиться добровольно влить в себя едкую демоническую кровь было не просто сложно. Всем нутром своим Уилл чувствовал ужасающий трепет от одной только мысли, от одного только взгляда на эту чёртову склянку. Необъяснимый панический страх сказывался его личным неблагоприятным опытом случайных заражений, когда самые низменные действия и желания перехватывали управление организмом, и он переставал контролировать даже собственную голову. Нужно было приложить все усилия, сжать свою "непоколебимую" волю в кулак, и просто решится шагнуть навстречу бездне. Воспоминания о пережитых моментах забвения пересиливали разве что чувства собственной моральной слабости и накатывающее отчаяние, что о собственном поведении или даже о смерти думалось с каждой секундой всё меньше и меньше, а всё, чего хотелось — это просто отомстить и почувствовать себя хотя бы на толику свободным от собственных ментальных оков. Ну а счастье..? Счастье он уже вряд ли когда-либо испытает. Да и нужно ли оно ему? Заслужил ли он его..? Стрелки часов с оглушительным стуком отмеряли время, каждым движением и тиком вспарывая тишину и напоминая о том, что пора бы уже решить наконец: остановиться на полпути и корить себя ещё пару сотен лет до Искупления, или же бросить всё к чертям, поддаться на собственную провокацию? Ведь вероятность, что ему действительно станет легче, никогда не равнялась нулю. Уилл сделал продолжительный глоток и, поморщившись от горечи алкоголя, прикрыл глаза. Заговори он с собой сейчас вслух, первым, что сошло с его губ был бы упрёк в собственной никчёмности, обвинения себя в глупости и нерешительности, и так от слова к слову, круг за кругом в этой бесконечной зацикленной спирали. Всё это было бы простым озвучиванием мыслей, которые ежедневно съедали его, отвлекая от реальности, от жизни… да, в общем-то, и жизнью это было сложно назвать. Так, просто существование под ежедневные монотонные встречи с покойниками. Мужчина поднялся с места, оставив бутылку на полу у кровати. Не было нужды что-то кому-то доказывать. Ни Тринадцатому, который, возможно, даже не верил в него на самом деле. Ни товарищам, знающим о прошлом и любящим жалеть друг друга. Уильяма и самого уже тошнило от жалости. Даже себе что-то доказывать не было необходимости. Единственной потребностью в нём горело лишь желание заткнуть зияющую дыру где-то рядом с сердцем, и сейчас единственной возможностью, чёртовой соломинкой, которая ещё могла бы вытянуть обратно на поверхность его и его медленно слабеющего на почве собственной ненависти рассудка, была эта блядская колба, наполненная почти до краёв тёмной, едкой, посверкивающей в редком свете красным жидкостью. Ещё мгновение, и пробка с лёгким приглушённым стуком оттолкнулась от пола и, как и подобает закругленным предметам, покатилась куда-то к ножкам стола. Пока она двигалась, то, что она удерживала, успело перекочевать из пробирки в шприц. Всё до единой капли. Как говорил наставник: "гулять так гулять". Ох и не одобрил бы он его действия. А впрочем, сейчас Уиллу было уже всё равно. Он сжал челюсти, затянул ремень на плече выше бицепса, заглянул в зеркало. Могло ли быть так, что он в действительности был сильным, а вариант, которым решил воспользоваться, наоборот — привёл его к истинной слабости? С этой мыслью жнец и вогнал себе в вену толстую иглу, выдавливая поршнем из шприца в неё всё содержимое до упора. Отражение моментально исказилось и начало не то двоиться, не то расплываться, будто голову поразила кошмарная мигрень. Глаза сперва защипало, а после будто покрыло тонкой плёнкой, продолжая ухудшать обзор. Уильям вцепился руками в столешницу, чувствуя, как собственная кровь внутри, смешиваясь с чужеродной, закипает. Его обдавало жаром, мгновения спустя выступивший пот охладевал и снова нагревался. Сказать, что он пожалел о необдуманном поступке влить в себя всё, значило ничего не сказать. Перепады температуры показались сущим пустяком, когда каждую его часть до единого начало ломить. Позвоночник пронзила острая, ни с чем не сравнимая боль. Казалось, его попросту выдёргивают из тела, отделяя кости друг от друга, разрывая мышцы и связки, сдирая кожу с мяса. Не сдержавшись, жнец закричал от боли, впиваясь в ломающуюся под пальцами лакированную древесину. В ушах звенело, доносились чьи-то голоса, зрение поражало то слепящими, то чернеющими вспышками. Среди них Уилл попытался разглядеть себя в зеркале, чтобы понять, действительно ли всё это с ним происходит. Очки уже не помогали видеть лучше, и он рывком, отряхнув руку от опилок, сорвал их с себя и тут же разломал. Из отражения на него уставилось будто бы совсем чужое лицо, дёргано осматривая всё перед собой неестественно сверкающими зрачками. Захотелось избавиться, вырвать их с корнем либо же проткнуть чем-то, что сначала вонзится в глазное яблоко, а затем проткнёт насквозь мозг и заглушит мучение. Уильям никогда не смотрел на себя в зеркало во время редких заражений. Более того, каждое из них было ничем по сравнению с тем, что он переживал прямо сейчас. Увидев собственный образ, он испытал целый спектр эмоций, едва ли отвлекающих от неистовой боли и ломки: испуг, разочарование, ещё большая ненависть к себе… безрассудный восторг? На мгновение он даже почувствовал удовольствие, которое можно было приравнять к эффекту от самых тяжёлых наркотиков, которые ему удалось попробовать. Но радости на лице не отпечаталось. Сейчас он выглядел ничуть не лучше нечисти, лицевые нервы непроизвольно дёргались, складываясь в полную отвращения и озлобления гримасу, пот продолжал ручьями стекать со лба, попадал в глаза и щипал, а на вкус был солёным, точно сама кожа начала кровоточить. Любая мимолётная мысль, любое незначительное желание под заражением превращалось в маниакальную потребность осуществить это любой ценой. И первое, что посетило его лихорадочный воспалённый мозг, это рвение больше не видеть себя в таком виде. О том, выживет он или нет от такой дозировки, не то от предстоящего дела, Уилл сейчас слабо беспокоился. Он дёрнулся навстречу своему отражению и ударил лбом по серебристой поверхности. Затем ещё раз. И ещё. Звуки бьющегося стекла затмил истеричный, дикий смех, эмоциональной окраской мечущийся от радостной эйфории до вопля боли. Кровь из расшибленного лба тут же выступила и брызгами начала растекаться по лицу и ещё державшимся вертикально осколками. А он всё продолжал наносить "себе" удары. Они были настолько сильными, что стена сзади рамы треснула, и остатки от зеркала с грохотом и звоном рухнули на стол. И тогда Т. Спирс успокоился. Лёгкая отдышка сменилась искажённой улыбкой. Тело подозрительно быстро перестало пропускать через себя конвульсию за конвульсией. Либо же боль вошла в привычку и теперь вызывала лишь азартное ощущение продолжать её чувствовать. Ведь если тебе больно — значит, ты жив.             Приближение Рождества обозначалось лишь украшениями, выглядывающими из подсвеченных тёплым домашним очагом домов, да уже опустевшей и закрывшейся сегодня раньше из-за праздника ярмарки. Снега с началом зимы почти не было, пусть мороз даже и вырисовывал закруглённые узоры в уголках окон, и местные погодные прогнозисты уже изрядно надоели и народу, и стражам закона своими публичными выступлениями насчёт приближающегося глобального потепления. Тем не менее, на них пытались не обращать внимания, а иногда, в минуты озлобленной беспомощности прервать их выступления, даже выбрасывали из окон помои, чем вызывали только ответную ярость. Сейчас же народ оставил какие-либо выяснения отношений и разделился на тех, кто перекочевал в тепло, на праздничный ужин, тех, кто отправился ближе к замёрзшей Темзе — кататься на коньках и наблюдать фейерверки из более удобной позиции, и тех, кто, наоборот, уже перекусив, вышел из дома на прогулку. И никто из них не обращал внимания на скрытые во тьме фигуры, безустанно выполняющие свою работу хоть в праздники, хоть в будние дни. Одна из таких тем временем, отрёкшись впервые как от товарищей, так и от своих принципов, бесшумно пересекла район ровно под людскими головами, целенаправленно прокладывая себе путь по крышам зданий. Чёрные одеяния скрывали в ночной тишине, и когда ввысь взмывал очередной залп шумных искр, фигура становилась подобна ожившей тени с человеческим лицом. Мог ли он просто перенестись в нужный дом? С учётом того, что собирались члены организации там же, куда некогда привели и его — вполне. Но в таком случае некоторая театральность этой ночи мести была бы попросту испорчена. Когда мимо, где-то внизу, вдоль по улице пронёсся детский заливистый смех, Уилл очнулся от своего маниакального приступа, обнаруживая себя сверху наполненной людьми небольшой площади. Он остановился и присел на край крыши, всматриваясь в толпу. Среди взрослых, держась за руки так крепко, будто их могло унести порывом штормового ветра, бежали маленькие девочки. Волосы их от нескончаемого веселья и активности выбились из причёски, так тщательно заплетенной матерями и нянями, а лёгкие зимние пальто были растёгнуты и полами неслись вслед за хозяйками словно мантии у волшебниц, открывая мимо проходящим их красивые праздничные платья. В голове непрошено прозвенел голосок Эми: — Папа! Папа, а мы пойдём ближе к огонёчкам? Отсюда видно плохо! А ведь сейчас ей могло бы быть шестнадцать. Эмилия бы отучилась дома, с частными приходящими преподавателями, либо же окончила какой-нибудь из девичьих пансионов, а потом..? А потом ей стало бы, наверное, очень скучно жить в обществе с устаревшими взглядами на обязанности женщин, и она непременно бы напросилась помогать папе. …Работать бок о бок с чудовищами, коим чужды человеческие чувства… Как бы вообще обернулась жизнь его семьи, согласись он на сделку с дьяволом? Уилл сильно закусил губу. Настолько сильно, что кровь тонким ручейком просочилась по подбородку, медленно опустилась по шее и утонула в мягкой чёрной ткани одежды. Взгляд его перелился жёлто-зелёным, отражая свет нового оглушительного взрыва. Девочки снизу восторженно взвизгнули и замерли, уставившись на чёрное небо, в котором, на мгновение задерживаясь в воздухе, светились цветные "огонёчки". Время ничерта не лечит. Только оставляет на сердце рубцы год за годом, затуманивает голову ложными домыслами о том, как было бы всё иначе, да собственными укорами. А в душе, про которую ему так часто талдычили, что её у жнецов и быть не может, зияет дыра. Он и сам своего рода просто оболочка, за тонкой кожей которой следует простая пустота. Лишь всё ещё бьющееся по каким-то немыслимым причинам сердце болтается на аорте словно одинокий большой ключ на верёвочке, и ждёт момента, когда ниточку обрубит тот, у кого окажется сил побольше.

***

      Ребекка оглядела замутнёнными глазами лицо Уильяма. Оно было так близко, в нос, смешиваясь с железным вкусом собственной крови, проникал запах его парфюма. Сфокусироваться на повествовании становилось тяжело, ей было больно, а в ушах и без рассказов продолжала шуметь солянка из чужих голосов, детского плача, мелодичного и определённо знакомого свиста, и прочего, прочего, прочего… Но самым отчётливым она слышала слова демона. Коллинз пихнул жнеца в плечо и закивал, заставляя продолжать въевшуюся в память историю, вместе с тем дал сигнал медсестре, и Ребекку неожиданно схватили за голову. Паника тут же накрыла её с головой, совсем отделяя от реальности и начальника, она дёрнулась, будто передумала избавляться от стёкол в горле, попыталась разорвать контакт с Т. Спирсом, который крепче схватил её за руку, и, как по предписанному сценарию, забилась в конвульсиях, как только доктор приблизился к ней. — Давай, давай, Билл, чего молчим? продолжаем! — закряхтел он, пытаясь схватить самый крупный осколок пинцетом. Уильям послушно усилил хватку и в помощь едва справляющейся с задачей сестре опустил ладонь на лоб раненной, одновременно приглаживая ей волосы и легонько вдавливая обратно в кушетку. — Ребекка? Бекк, я тут, рядом с тобой, всё хорошо, тебе сейчас помогут, — он пригнулся к ней снова, чтобы дотронуться губами до лба, как почувствовал, что уже не справляется с её сдерживанием. Она резко выгнула шею в попытке стряхнуть его руку, точно он опротивел ей в мгновение ока. Из её широко распахнутых глаз, нацеленных ровно на яркую навесную лампу, градом полились слёзы, а зрачки хищно перелились. Девушка раскрыла рот и, не обращая внимания на мешающие говорить предметы, воткнутые ей в шею, давясь кровью, инфернально зашипела, раздирая собственной горло: — Не трогай меня. От неожиданности медсестра неосознанно вскрикнула, отпустила её голову, в жесте страха уткнув руки себе в грудь и сделав несколько шагов от стола. Уилл опешил и остановился, собирая растерянные от произошедшего мысли в голове. Затем беспомощно обернулся к Коллинзу, лицо которого выражало схожую эмоцию: — Мать твою, ты это видел?! — Видел, — кивнул он и вперил в неё взгляд, собираясь пресечь новую вспышку агрессии. Но Ребекка больше не подавала признаков неповиновения. — Н-нокс? — осторожно подал голос док, медленно подбираясь поближе. Девушка не реагировала, всего-то едва двигалась, давая понять, что сознание её ещё где-то на поверхности. Коллинз, не отрываясь от неё, махом приказал Люси вернуться на исходную позицию и, едва переведя взгляд на жнеца, кротко кивнул ему: — Говори, говори с ней. — Ребекка, — шёпотом начал Уильям. — Ты меня слышишь? Та на толику повернулась к нему и, приоткрыв глаза, тут же захлопнула веки. Свободной рукой она махнула в сторону светильника, нахмурилась и беззвучно пробулькала: — Свет… в лицо… — Сплюнь всё что во рту, — скомандовал за спиной врач. — Извини, мы не можем… — Т. Спирс мягко пригладил рыжие волосы, убирая их с её вспотевшего лба, как тут же обернулся обратно ко доку уточнить: — не можем ведь..? — А как я, по-твоему, рассмотрю всё? — раздражённо буркнул тот в ответ и продолжил пытливо выискивать мелкие осколки, решив достать сначала их, а потом заняться самым крупным. — Не можем его отключить. — До… д-дорасскажи, — пролепетала девушка, кривясь от боли. — …дальше. Старший шумно вздохнул. Словно на себе почувствовал всё, что она сейчас испытывала. — Хорошо. Вообще, всё это было так давно… Целых, хм, сто лет назад, представляешь? Да и я был заражён, поэтому таких уж подробностей не жди, но что точно помню, так это то, как я выследил их. Пришёл к ним в дом, меня… убили, — мужчина ткнул пальцем в собственный шрам на шее, выглядывающий из-за ослабленного воротника рубашки. — Вот откуда и шрам взялся. Не успели среагировать, думали, что я попал под гипноз. Там была девчонка, демоница, совсем молодая на вид. Она заиграла на каком-то инструменте, но из-за заражения меня не проняло, и так я забрал с собой первого из всех. А потом… Ребекка подавилась сгустками крови, заслушавшись и забыв выплюнуть всё выходящее и образовывающееся, как приказывал док. Слизь вместе со слюной и кровью, медленно обволакивая ворвавшиеся в организм посторонние предметы, тяжело провалились в горло, подхватывая с собой самые лёгкие из них. — Блять! — выругался Коллинз сквозь её шумный кашель. От привычного образа пусть и уставшего от работы, иногда с неохотой исполняющего обязанности, но всё ещё вежливого добряка не осталось и следа. — Она их проглотила! — И что теперь будет? — Т. Спирс обернулся сначала к нему, затем глянул на вспотевшую медсестру, продолжающую держать её голову так, будто от этого зависела вся её жизнь. Тот безыдейно опустил плечи, бегая прищуренным взглядом по углам операционной и раздумывая вслух: — Из всего, что у нас есть сейчас, остались только крупные куски и эта здоровая хреновина… кто, чёрт возьми, вообще делает из такого толстого стекла окна? Они там что, идиоты, думали, чем жирнее, тем защищённее? — Кажется, оно разбилось от выстрела, — припомнил Уильям пустую оконную раму в кабинете графа. — Ну так не удивительно! Какие же люди тупые, боже мой… — док злобно заскрежетал зубами, раздражительным жестом почесал бородатый подбородок о собственное плечо и, поудобнее схватив пальцами грязный пинцет, обтёр его о халат. — Ну, Билл, у нас два варианта на выбор: либо мы ломаем ей рёбра, лезем внутрь и роемся в ней в поисках стекляшек ещё полсмены, либо не трогаем и ждём, надеясь на авось, придёт ли она с жалобой на боли в животе. — Будь я на её месте сейчас, выбрал бы первый. — Ладно. Ладно! Тогда готовимся. Люси, отпусти её и подай-ка мне спирта, а ты пока говори с ней дальше. Хотя… Я быстро ковырну у неё кое-что чуть пониже, перед ключицами, вдруг они задержались вначале пищевода. — Сестра понятливо разжала пальцы на её висках и впервые за минут пятнадцать спокойно вздохнула. Как только она протянула своему начальнику бутылку, он облил раствором пинцет и собственные руки, ещё раз сбрызнул скальпель, который до сего не трогал, и при всех присутствующих не стесняясь сделал пару глотков, не касаясь горла. — Начинаем, господа. Всем занять свои позиции. У Нокс ещё пулевые, а я до утра копаться не собираюсь. — Ребекка, ты слышишь меня? — Уилл поборол желание зевнуть и снова склонился над её головой. Та в ответ еле заметно кивнула. — Ты большая молодец, что ещё держишься в сознании, — улыбнулся старший. — Потерпи ещё немного. Девушка попробовала повторить его жест, но улыбка получилась у неё слишком вымученной, даже страдальческой. — Я продолжу? Там совсем немного осталось. Ребекка, окончательно потеряв силы, вместо очередного кивка, просто прикрыла глаза. — Пока я был в забытьи, они попробовали сбежать. Каждый дочерта деловой человек, как один из них мне и рассказывал, должен иметь при себе экстренный чемоданчик со всем необходимым. Но я оклемался быстрее, чем сам мог предположить. В общем-то, я был уверен, что на вспоротой шее моя месть и закончилась… Я нашёл их, поубивал по очереди, а потом заставил эту молодую демоницу сожрать их души, все три. Когда моя семья ещё существовала, её я не видел, поэтому зла на неё тогда не держал, и взамен на свободу и жизнь, хм… предложил ей отправить в ад тех, кто ей даже хозяевами не приходился…

***

25 декабря 1788 года.

      Тринадцатый ждал. Ждал, когда за ним придут и предъявят столько обвинений, что любой уважающий себя жнец не только отвернётся от него, а, скорее, примкнёт к остальным таким же разочаровавшимся, и они подобно святой инквизиции вооружатся факелами и выдвинутся на самосуд. Ждал, когда настанет время, и придётся открыть всему Потустороннему своё истинное лицо, собрать своих редких последователей, разделяющих его взгляды, и перевернуть вверх дном этот мир лицемерных блюдителей таких же лицемерных, осточертевших правил и устоев. Настроение его, тем не менее, колебалось от какого-то сжимающего внутренности желания устроить кровавое восстание до мечты тихо и мирно исчезнуть и превратиться в забытое воспоминание. От смирения до борьбы его теперь отделяло лишь то, как обойдутся с Уильямом.       Когда он вернулся, как и обещал, вечером, квартира ученика в своём погроме встретила его зловещей тишиной. Найденная колба, а затем и шприц, которые старший прихватил с собой, пустели, означая, что Т. Спирс не послушал его и, не удивительно, поступил по-своему. Впрочем, этот вариант развития событий Тринадцатый тоже учёл, поэтому отправился за ним следом. Но опоздал. Остановившись на крыше ближайшего дома, перед этим раскидав улики по сточным канавам в разных концах города, — не хватало ещё, чтобы следы сделанного Уильямом каким-то чудом привели ещё и к Отелло, — жнец взял в руки револьвер, своё второе, собственноручно им же улучшенное оружие. Когда твой возраст переваливает за веков пять-шесть, ты неожиданно ловишь себя на том, что от скуки овладел столькими вещами на экспертном уровне, что становится даже не по себе. И всё же, были в этом нескончаемом бессмертном заточении и свои плюсы. Вот только они так рьяно ограничивались потусторонним обществом, что в какой-то момент стало сложно смотреть всем им в лица без открыто читаемого в глазах презрения, а от сдерживаемых за зубами мыслей, за которые можно было бы потерять свой авторитет, порой тошнило. Это злило, выматывало и рождало в голове план за планом. Изменить, вернуть к истокам… в конце концов, уничтожить этот ненавистный мир. В жилище одного из "товарищей" Уилла, Алана Кроуфорда, в котором они и собирались, никого не было. Вместо него жнеца встретила картина изощрённого, жестокого убийства. Кровавые отпечатки обуви повсюду в доме дали ясно понять, что здесь также побывали и другие потусторонние. Полиция бы уже давно оцепила апартаменты, не впуская никого внутрь, а на каждом углу работали бы судмедэксперты с помощниками, которые обставляли каждую зацепку и каждый ошмёток плоти в луже крови значком, чтобы никто ничего не трогал, пока не будут сделаны специальные фото для дела. Так работали и в его мире, отличия были незначительными и заключались всего-то в большом технологическом скачке, разделявшим жнецов и смертных.       Сейчас он лежал на кровати в одежде, пустым взглядом уставившись в потолок, когда в тишине раздался стук. С опозданием, как подумалось. Нехотя встав на ноги, мужчина прошёл по прихожей и остановился у зеркала. Лицо его в данный момент не выражало и толики улыбчивой приветливости, которой едва ли можно было лишить его на людях. Оно было усталым, что сказалось бессонной ночью в ожидании неизвестности, и будто бы даже утратившим какую-то, что ли, яркость. Он вздохнул, провёл языком по пересохшим губам и натянул улыбку, затем осмотрел собственное отражение и, решив, что сойдёт, открыл дверь. — Добрый день… эм, — в коридоре, глядя на него снизу вверх, стоял совсем молоденький парень в форме и со значком Отдела Следствия на груди. Он, как показалось, даже испугался, когда взгляд посещаемого остановился на его лице. Под длинной чёрной чёлкой его прокатилась капля пота, и он, едва посмев заглянуть тому в глаза, сглотнул. — Г-господин Ай… — Неправильноо-оо, — тут же перебил его жнец, едва сдерживая доброжелательную мину. — И будьте добры по регистрационному номеру, пожалуйста. Юноша покрылся испариной. — Извините… А… Начальник Второго Отдела Сбора Душ, Тринадцать Шестьдесят Шесть Со-с-сорок Девять? — А что, не похож? — издевательски протянул он в ответ. — Кхм… П-похож… Я из ЮСО, Честер Грин, сыа-са-согласны ли вы сейчас с-со мной пройти на д-допрос? — По какому поводу? — улыбка на лице Тринадцатого за мгновение стала больше похожей на оскал животного, он ещё раз осмотрел явного стажёра и сжал челюсти от злости. Они будто специально послали этого трясущегося от любого косого взгляда мальчишку к нему, чтобы спровоцировать. Будто бы что-то знали… — По поводу? — всполошился молодой человек, округлив глаза. Затем очнулся и быстро пролистнул в своей планшетке несколько страниц, намокших под вспотевшими руками. — По поводу Уильяма Т. Спирса, вашего ко-коллеги. — Одну минуту, только умоюсь спросонья, — наградил парня за отчёт кивком старший и закрыл перед его самым носом дверь.       Отдел Следствия привычно встретил прибывшего своими уныло-серыми стенами, коротящими и шатающимися из стороны в сторону от любого движения под ними потолочными лампами на длинных проводах и, конечно же, утомляющей жизнедеятельностью. По-другому тут, когда начиналось расследование чего-то, что вызывало ажиотаж, и не бывало. Обычно юристы помирали со скуки, сливаясь своими светлыми форменными одеждами с штукатуркой, перебирали документы, редактировали вышедшие указы или же придумывали от нечего делать новые, в общем, занимались всем чем угодно, кроме насущно-важной работы, которой у них был дефицит. Иногда играли в гольф прямо в офисе, постоянно устраивали чаепития, спали, читали книги и ждали, когда время дотянет до шести после полудня, чтобы отправиться домой и делать там там точно такие же вещи. Но когда какой-либо жнец совершал преступление, о котором, естественно, узнавали, здесь начинался сущий кошмар, в то время как сами юристы называли его праздником, даже если в ходе следствия устанавливались жертвы. Вот и сейчас отделение встретило жнеца шумом от переговоров и звуком печатных машинок, на пути не раз вставали барышни с кипами бумаг высотой до глаз. Честер быстро выискал в этом балагане своего начальника Бейкера, который с полным погружением и толстой сигарой в зубах изучал документы, и с умоляющим видом всучил ему приведённого свидетеля. Брант Бейкер, хоть и был опытным и компетентным сыщиком со стажем работы около двухсот семидесяти лет, в моменты, когда ударялся в дело с головой, начинал выглядеть не лучше, чем увлечённый шахматными фигурами завсегдатай клиники для душевнобольных. С момента преступления не успело пройти и суток, а взгляд его, направленный в бумаги, еле двигался с места, знаменуя очень глубокие размышления. Жгуче-чёрные жёсткие волнистые волосы, не то от уймы воска для укладки, не то от частых почёсываний головы, торчали в стороны слипшимися клочьями. На щеках и вокруг губ уже образовалась щетина, а очки на переносице, в некоторых местах особо заляпанные отпечатками пальцев, сидели криво. При всём его сосредоточенном виде складывалось ощущение, что достаточно будет вытащить у него прямо сейчас сигару изо рта, у него обязательно потечёт слюна. Рядом стояло три кружки из-под кофе, одна из которых ещё была наполовину полная, а из пепельницы тут же поблизости практически вываливались окурки. — Спасибо что пришёл, — он привстал с места и по-приятельски хлопнул посетителя по плечу. — Полагаю, ты пока без понятия, на кой чёрт мы тебя сюда притащили? — Боо-ооже, что с тобой стало, дружище, мы не виделись всего месяц, — не удержавшись от злорадства, прыснул тот, перед этим успев разгрызть конфету и в данный момент скрипя зубами по её сладким осколкам. Опустившись перед следователем, он украдкой глянул на название красной папки, лежавшей на краю стола: Пол Дженкинс. Некогда товарищ Уилла. Затем деланно медленно дожевал сладость и похлопал светлыми ресницами. — Ребёночек, что пришёл за мной, сказал, что дело связано с Т. Спирсом. И у меня к тебе, Брант, два вопроса. Нет, даже три. Первый: что он успел натворить? Второй: зачем было посылать за мной стажёра? Я только дверь успел открыть, а он чуть прямо на пороге в обморок не свалился. И третий: ты мылся? В конце он задёргал кончиком своего крючковатого носа, якобы принюхиваясь. — Да отстань ты, — обиженно буркнул тот, начиная отвечать на вопросы с конца. — Ладно, я просто шучу. Давай дальше по списку. — Ну надо же ему опыта набираться, — пожал плечами Брант, успешно вовлекаемый в пустую болтовню. Что-что, а зубы заговаривать легендарный Серебрянный Лис умел знатно. — Сам посуди, что мне с ним делать придётся, встреться он с каким-нибудь преступником непосредственно? Звать врачей и приводить его в чувства? Пусть хоть для начала с такими крутыми шишками, как ты, познакомится. — Да нет, я только за, не сажать же его маяться дурью вместо секретарей. Но… неужто я настолько жутко выгляжу? — Сказать по правде: внатуре так себе. Выглядишь как тот, кому нужно взять пару неделек и съездить в Бат. — Не знаю, что в вашем Бате такое, но ты на себя в зеркало смотрел вообще? — задумчиво наклонил голову начальник ОСД. Последовал хруст позвонков. — Ну! Термальные источники, стыдно не знать! Он кивнул и принял обеспокоенный вид: — Точно… Хорошо, я возьму на заметку и вытолкаю тебя из этой шарашки с собой. А с Уиллом-то что? — Ох, с Уиллом, — замялся Бейкер. — Давай так. Сначала мы поговорим с тобой о нём, как этого требует должностная инструкция по протоколу, а потом я тебе расскажу и, быть может, покажу, лады? Бледное лицо Тринадцатого нахмурилось в неведении, как и подобало его нынешней роли. — Мне это уже не нравится, господин следователь, — буркнул он, прищурившись ровно в глаза старого товарища. — А у тебя нет выбора, господин главный свидетель, — юсошник встал, приглашая гостя последовать примеру, и кивнул на выход из кабинета. — Пойдём в допросную. — О, я даже главный, лестно, лестно, — посетитель на ходу расплёл потерявший вид хвост, но лишь для того, чтобы собрать выбившиеся и растрепавшиеся от беспокойного лежания в кровати волосы во что-то поприличнее. Комната, значившаяся допросной, была тесной и, казалось, ещё более серой, чем коридор. Большое окно чёрного стекла в стене без малейшего намёка на то, что находилось за ним, отражало всё происходящее внутри. — Нас будут подслушивать? — беззаботно указал пальцем в его сторону свидетель. — Да. А ещё — вот, — Бейкер сгрёб с тумбы здоровенный звукозаписывающий прибор и перенёс его на стол с двумя стульями по бокам. — А где цепи и наручники? — продолжал подтверждать своё амплуа местного шута Тринадцатый. — А тебе они нужны? — Ну знаешь, мало ли ты и меня обвинить в чём-то собрался… Пристегнул бы заранее к столику… — Лучше молчи, пока я не задумался над твоими словами, — на смугловатой коже следователя проступил лёгкий румянец. — И давай без клоунады, когда я его включу. А то плёнки не хватит слушать все твои приколы. — Ладно-ладно, — светловолосый миролюбиво развёл руками и, упав на один из стульев, тут же обмяк на его спинке и зевнул. — Приступай. Брант щёлкнул по рычажку. Два широких круга с водружённой на них ещё пока пустой лентой закрутились под собственный, почти не слышимый скрежет. — Двадцать пятое декабря, тысяча семьсот восемьдесят восьмого года. Время: десять часов, тридцать восемь минут до обеда. Интервью с главным свидетелем по делу Уильяма Т. Спирса. Итак, господин Тринадцать Шестьдесят Шесть Сорок Девять… — Что, даже имя моё коверкать не будешь? — хохотнул допрашиваемый, на что получил осуждающий взгляд с призывом к серьёзности. — Вам знаком человек по имени Уильям Т. Спирс? — Да, это мой бывший стажёр и нынешний товарищ по работе. Иногда заменяет меня на посту начальника, когда я сваливаю по своим другим обязанностям, — жнец деланно выпрямился и сложил руки на столе подобно прилежному ученику. — Хорошо. Будьте добры уточнить, насколько хорошо, по вашему мнению, вы знаете своего коллегу? — Прям баллами нужно? Ну… на девяносто пять из ста, — не прошло и минуты, как он развалился обратно. — Хм. Скажите, что могут заключать в себя остальные пять? — Бейкер хмыкнул на его фразу и отметил себе сказанную меру в блокнот. — Мы с ним, думаю, находимся в достаточно доверительных отношениях, но я же не слежу за ним? Ну там, например, мы не всегда с ним пересекаемся на выходных, обедаем иногда в разное время на работе, не знаю… личной жизнью он со мной прям не делится. Типа, знаешь, любовные интересы не обсуждаем, что-то такое, да. — Я вас понял, — следователь закатил глаза. — Можете ли вы сказать, что поведение Уильяма стало как-то отличаться в последнее время? — Насколько последнее? — улыбнулся жнец, попутно пытаясь встать на стуле на две последние ножки. Брант цокнул: — Предположим, месяц. — Да не замечал особо. Он у меня большой работяга, оставался после смен, но это он уже где-то года три как делает с разной периодичностью завалов… А что конкретно интересует? Может, наводящий вопросик? — У него есть ещё друзья помимо вас? — Грелль Сатклифф, насколько знаю. Жнец из, кажется, Четвёртого Отдела. Я с ним почти не пересекался, но Уилл иногда говорил мне о нём, они учились вместе, и если бы не я, скорее всего, попали бы в одно место. — И всё? — Ну… да? С Отелло он не особо дружит, хотя тот к нему бесспорно тянется. — Отелло — это кто? — Доброе утро, Брант, — не сдержавшись, рассмеялся свидетель. — Ваш Отелло, из судмедэкспертизы. Криминалист. Такой низенький малышок. — А… Что? Отелло..? — не обратив внимание на хохот в этот раз, следователь приписал его имя к вышеуказанному Сатклиффу и только потом удивлённо переспросил, но быстро вспомнил про запись. — Вы когда-нибудь видели Уильяма Т. Спирса под заражением кровью демона? — Конечно, мы с ним их как орешки щёлкаем, — Тринадцатому наконец-то удалось получить баланс. Услышав приближённый к пока что не разглашаемой, но уже известной ему теме вопрос, он со стуком опустился обратно и "скучающе" подпёр рукой подбородок, сложив очки на стол и прищурив глаза. Имей он дело с отстранённым и незнакомым допрашивающим, этот жест бы показался служителю закона явным знаком того, что внимательность его повысилась, а поведение изменилось на более сосредоточенное. — …Фух, чуть не грохнулся… В смысле, мы же работаем с ним в паре. И нам частенько попадаются демоны. Уилл всегда рвётся в бой раньше всех, следовательно — огребает и заносит заразу. — Я понял, — монотонно пробубнил юрист, при этом погрозив ему кулаком за ребячество. — Всегда ли он посещает медицинский отсек, когда заражается? — Ооо, конечно. Они с… эээ, как его там… с Колперсом..? — С Коллинзом? — Возможно. — Марк Коллинз — второй хирург-терапевт медотдела. — Ну я ж говорю: возможно. Всех по именам не упомнишь. Такой кудрявый и бородатый. Они, короче, те ещё товарищи с ним. В общем, да, часто. Я бы сказал, постоянно. — Вы не упоминали его, когда я спросил о друзьях Т. Спирса. — Да я бы не сказал, что они друзья. Просто Уилл так часто ходит на перевязки и очищения, что, я уверен, они нормально ладят. Ну и имена… Память уже не та… — А вы? Вы как часто ходите туда по тем же причинам? — А я ранения не получаю, — передразнил его Тринадцатый. — Так я могу узнать, что случилось с моим подопечным? — Ещё пару вопросов. Были ли замечены вами случаи, когда мистер Т. Спирс при заражении не проходил процедуру промывания крови? — Да где-то раза два-три. — И как он вёл себя? — Да как обычные жнецы под её действием, что за… — устав от вопросов, старший уже перестал даже пытаться нормально давать показания. Но грозный взгляд Бранта быстро напомнил ему о его просьбе. — Агрессивно, мистер следователь. Мог даже нагрубить. — Руки распускал? — Не без этого… — Намеренно ли он не обращался в медотсек? — Не. Обычно он просто не успевал туда дойти из-за работы. А потом мы его насильно туда отводили и всё равно доделывали его отчёты, хех… — А мог ли он специально заразиться? — Да бог с вами, нет, конечно. — Можете ли вы сказать, что в Потустороннем Мире существуют жнецы, намеренно вливающие в себя демоническую кровь? Желательно поимённо. — Эээ… Нет? — Скажите, вы контактировали с ним близь даты двадцать четвёртого декабря? — Нет. — Где находились? — Я не только начальник ОСД, но ещё и состою в ОР. — Расшифруйте. Для протокола. — ОСД — Отдел Сбора Душ. ОР — Отдел Разведки. Внедепартаментский. — Дальше. — Что дальше? Я был занят по делам Внедепартаментского Отдела Разведки. — Подтвердить это кто-либо может? — Естественно. Но без ордера никто не будет, — теряя терпение, Тринадцатый сложил руки на груди. — Хорошо. Мы закончили. Пока что, — Бейкер приблизился к микрофону, и после этих слов щёлкнул по выключателю. — Извини за духоту, я не специально. И его придётся включить ещё раз, когда мы придём кое-куда. Перед тем, как спуститься в следственный изолятор, он оставил свидетеля в одиночестве и, вырвав страницу из блокнота, отдал первой встреченной на пути секретарше с поручением найти и доставить в отдел подписанных людей. Затем добавил, что если они явятся сюда раньше, чем он закончит, пусть их опросом займётся его зам, Деннис Купер. Честер, от которого не ушло его распоряжение, плаксиво вжался в кресло, предвещая, что пошлют за этими двумя с бумажки именно его. Всё это слышащий Тринадцатый тогда деланно отвернулся к стене, изучая какой-то плакат. Он не знал, что и как будет с Сатклиффом, да и был уверен, что Уильям ни за что бы с ним не поделился своими намерениями, в то время как Отелло был уже заранее предупреждён. — Здорова, малыш, подъём, нам надо поболтать, — он ворвался к нему в квартиру в два ночи, без заминок стянул с кровати, и, не дождавшись, пока криминалист продерёт глаза, исчез с ним в обнимку. Спустя мгновение они оказались в лаборатории. Отелло едва проморгался, как его схватили за плечи и затрясли, приводя в чувства: — Давай, проснись, мне от тебя нужно пять минут времени, а потом дальше спать пойдёшь. — Что случилось..? — Мы в заднице, вот что случилось. Уилл сдался. Скорее всего. Юсошникам. — Ой-ёй… — А ещё он вколол всю колбу. — Ой-ёй-ёй… Ох блин, как же так. — В общем, от тебя ничего не требуется, кроме как закрыть топку и не болтать о наших с тобой экспериментах. — Естественно, — обиженно пробурчал он, перебиваясь сонным зевком, да таким сильным, что глаза заслезились. — Мне проблемки тоже не нужны. Нам обоим одинаково влетит, если кто-то узнает! — И я оставлю у тебя на хранение это. Впрочем, делал я его специально для тебя и себя. — Это что? — в руки парню опустился револьвер. — Твоё оружие? — Да. В следующий раз, когда мы встретимся здесь снова, держи его ближе к себе и, в случае чего, пусти мне пулю в лоб. — Чего?! Зачем? — Из-за меня Уиллу теперь светит полный пиздец. Поэтому если я начну буянить, лучше просто пристрели меня. В воспитательных целях наказания. — Да не буду я в тебя стрелять, ты чего! — Это не просьба. Не ссы, с такими опытами он меня просто вырубит. Я его давно тебе отдать хотел, взял с собой, чтобы этого товарища безмозглого остановить, но всё пошло по пизде. — А… — Только больше им ни в кого не пали, умоляю. Даже не целься. Там боекомплект, который обычному жнецу голову снесёт с концами. Стрелять-то хоть умеешь? — Нет… — …потом научу, — Тринадцатый вытащил пистолет из его тонких пальцев и, быстро выискав глазами, куда бы его пристроить, скинул в средний ящик письменного стола. — Мы с тобой друг друга поняли? — Да вроде… — Всё, теперь спать. Как только старший товарищ исчез из его квартиры, Отелло прилёг обратно в кровать и тут же начал придумывать себе план действий, чтобы выглядеть наиболее занятым, когда к нему придут. А то ведь опять ленивым назовут…       Узкий коридор с редкими лампами по одну сторону себя являл массивные железные двери через каждые метра полтора-два, а по другую, прямо напротив запечатанных входов, висели доски, показывающие своей пустотой то, что преступность в Потустороннем пока ещё дремала. Подходя ближе к конвойному на посту, неподвижно стоявшему столбом около одной из дверей, следователь, нёсший диктофон подмышкой, снова включил запись: — Двадцать пятое декабря, тысяча семьсот восемьдесят восьмого года. Время: одиннадцать часов, девятнадцать минут до обеда. Главный свидетель по делу Уильяма Т. Спирса направляется в изолятор. — Ох ты ж боже мой, какие формальности, — оглядывая очередную пустую табличку, повернул голову к товарищу жнец. — Без этого никак нельзя. Мы подходим к специальной допросной камере. Сейчас ознакомимся с материалами дела, затем зайдём внутрь. Когда они дошли до нужного отсека, следователь повернулся к доске напротив двери и указал кивком: — Уильям Т. Спирс — подозреваемый в массовом, особо жестоком убийстве пяти смертных, — мужчина указал на листок, прикреплённый к древесине. — Двоих мы нашли уже по его, кхм… наводке. Они были убиты и покалечены в разное время и в разных местах. Остальных трёх он… сразу. Все эти люди находились в Красном Грифе, соответственно имели контракты. Демонов Т. Спирс тоже убил. Пока что мы устанавливаем их силу влияния на Ход Событий, но могу сказать наперёд: они все состояли в определённом сообществе, контролирующим преступную деятельность многих группировок в стране, оборот дорогих продуктов, наркотрафик, работорговлю, медицинскую деятельность и даже некоторые подразделения правительства. У последних троих отсутствовали души, его оружие пусто. И всё это вкупе может сделать их и без того оттягчённое наличием, возможно, намеренного заражения убийство вдвойне массивнее. — Охуеть! — Тринадцатый выбрал самое искреннее из всего, что мог сказать в данной ситуации, за что получил неодобрительный шик и просьбу не выражаться на записи, ведь её потом будут слушать присяжные комиссии. — Нет, ха-ха, этого не может быть… Уилл же солнышко… Какой ещё подозреваемый, ха… аха-ха-хаха… — "Подозреваемый" — лишь обычный термин, которым называют преступивших или ложно преступивших закон, пока следствие разбирается с делом, а коллегия не вынесет вердикт. Прошу прощения, профдеформация, не могу разговаривать не рабочими понятиями. Фактически, Уильям не подозреваемый, а виновный. Он был обнаружен на месте преступления, без сопротивления сдался нам и ни разу не опроверг факта нанесённого ущерба. Юсошник ещё раз кивнул головой на доску, предлагая всё же ознакомиться с её содержимым. Под стеклом находился поимённый список убитых, копии их фотокарточек рядом со сделанными на месте преступления. На чёрно-белых фото из городских апартаментов едва ли можно было разглядеть всё, что там было запечатлено. — Там что, кровь? — будто в первый раз видя эти небольшие картины, опрошенный начальник Второго ОСД состроил удивлённое лицо. Далось ему это легко, он даже приоткрыл рот в "немом шоке" и мотнул головой в сторону следователя. Одна из карточек была почти полностью чёрной, особенно внизу. Ни одно напольное покрытие при монохромном снимке не давало такого тёмного эффекта. Впрочем, в жизни залитый алым паркет выглядел ещё зрелищнее. Тот кивнул: — Цветные оригиналы находятся в деле. Не стали тратить фотобумагу на этот кошмар. Там, можно сказать, было всё в ней. Тринадцатый вернулся к доске. Рядом с чёрно-белыми распечатками были теперь уже цветные магшоты Т. Спирса: одно фото в анфас, второе — в профиль. С них он, полностью перепачканный останками убитых, с ещё даже не зажившим перерезанным горлом, так радостно смотрел на коллегу, что сначала могло показаться, что на карточках был счастливый жених, но уж точно не преступник, чьи руки буквально были в крови не только по локоть. Рядом висели подобные снимки, на которых он уже был отмыт и переодет в красный комбинезон заключённого Особого Режима. — Не верю. — В порядке закона вы, как непосредственный начальник и наставник Уильяма, имеете право встретиться с ним. Тогда ваша уверенность… спадёт. — А можно не надо? — продолжая смотреть на улыбающееся лицо с фотобумаги, растерянно пролепетал свидетель. — Почему? — следователь нахмурился и, украдкой глянув на конвоира через плечо, щёлкнул по выключателю диктофона. — Не хочу видеть его в таком состоянии, — в этот раз жнец не соврал. Эксперименты с Отелло были не редким явлением, и ни один из них он не мог запомнить с точностью. Но то, что рассказывал о его поведении младший друг, не оставляло никаких сомнений, что железный, привинченный к полу стул с держателями для рук, головы и ног, находящийся в их тайном логове, был вещью невероятно необходимой для их опытов. Сзади них, проходя через толстую литую дверь с, по меньшей мере, тремя замками, раздался грохот. — Эй, папочкаа-аа! — последовал за шумом знакомый, но искажённый приливом эмоций голос. — Я знаю, что ты там. Я тебя чувствую! Ну же! Зайди поздороваться! — Это Уилл..? — медленно повернувшись на звук, прошептал жнец. На его больше риторический вопрос уже успела ответить табличка с именем заключённого у двери, и всё же, в дополнение к этому рядом прошелестел Брант, который так и не включил обратно запись: — Да. Я сам не горел желанием его в таком виде допрашивать, но надо было… Он тут что только ни делал, и пел, и поэмы читал, и проклинал нас тут всех до пятого колена… Смешно, да? Проклясть жнеца, ха! …и почему он тебя… — Как-то я сказал, что отношусь к нему как к сыну, — прервал его вопрос Тринадцатый. — Запомнил, видимо. Мило. — Мило, блять! Пф, надо же. У тебя и детей-то не было. Как ты можешь знать, как к ним относиться? — Были примеры в жизни, отвали, — раздражённо ответил он. — Три-над-ца-тыы-ыый, — снова раздалось из-за баррикады. — Ну что, ты зайдёшь? Я не буду включать диктофон, если хо… Жнец вздохнул, осознавая всё положение дел. Если Уильям решится сказать по него и Отелло… Нет, он не готов был сейчас развязывать войну со всем миром. Только не сейчас и только не начиная с Бранта, который не сделал ему ничего плохого за почти три века общения, а иногда и сам был не прочь сказать лишнего в сторону идиотских предписаний Потустороннего. Он просто исчезнет. Тут же. Сразу. Схватит этого мелкого, больше похожего на подростка криминалиста, чтобы ему не досталось за чрезмерную тягу к противоестественному, и будет таков. А уж в мире живых они точно найдут чем заняться. — Открывай свои ворота, — решительно бросил старший, делая шаг вперёд. — А не то изведётся весь.       Надсмотрщик дождался отмашки Бейкера и достал ключи. После отомкнутых скважин последовал стальной засов, скрывавший за собой здоровый сейфовый замок, внешне напоминающий штурвал корабля, либо же хранилище в банке. Распахнутая дверь, между тем, была примерно такой же толщины, как и вход в вышеупомянутое здание. Комната внутри была обита белым мягким материалом, прямо как в не всем доступных медицинских отделах, в которых со жнецами с предписанным Высшим Судом стиранием памяти творили невесть что. Тут же наверняка преследовались подобные цели — не дать ожидающему наказания хоть как-то себя покалечить. Задняя стена, между тем, полностью состояла из чёрного, ничего не отражающего монолита. Казалось, даже притягивала электрический свет лампы. В центре небольшого помещения стоял стол с держателями. По нему, видимо, и ударили в попытке привлечь внимание. По всему периметру столешницы, изредка спадая на пол, валялись окурки и пепел. За ним сидел он, Уильям. Руки его скреплены воедино одним крупным наручником с цепью, ведущей к столешному держателю. Если приглядеться, ноги тоже были стянуты браслетом, не дающим широко их раздвинуть. На шее, плотно прилегая к ней мягкой внутренней обивкой, держалась здоровая стальная петля с приделанным сзади к полу "поводком", который, в случае выхода из камеры, превращался в несгибаемый шест, позволяющий держать особо буйных на расстоянии. — Ну привет, — обвиняемый наклонил голову вниз настолько, насколько позволяло широкое кольцо, обвивающее горло, и исподлобья озарил вошедших горящим взглядом через спутанные волосы, болтающиеся перед лицом. — Надеюсь, ты принёс мне какой-нибудь гостинчик? — Что за ошейник на нём? — не поворачиваясь к рядом стоящему следователю, коротко осведомился посетитель. Затем, чуть повысив голос, с трудом смог натянуть улыбку: — неужто такой буйный? — Это противотелепортационная установка, — с некоторой ноткой гордости в голосе тихо проговорил Брант. — Исходя из названия, уже понимаешь, зачем оно, надеюсь. Собственноручно не снимешь при всём желании, ключ тоже с подвохом: закрывает и разблокирует только с помощью капли крови закрывавшего, без неё зубцы не вылазят. В общем, чудо технологий. — Вау, — прошипели ему в ответ. — Знали бы вы, как хорошо я слышу ваш шёпот, ребятки, — зловеще расхохотался Уилл со своего места. — Так что там с гостинцами? — Я могу ему дать… занюхнуть? — Ну если не боишься, что это чудо откусит тебе пальцы, то пожалуйста, хоть с ложечки корми. Я включаю запись или как? — Включай, если этого требуют правила. Не хочу, чтобы ты получил по заднице. Тринадцатый вытащил жестяной коробок и дал сначала осмотреть его сопровождающему. Затем сыпанул щепотку на место между большим и указательным пальцами, и подошёл ближе. — Привет, дружочек, — присев на одну ногу, словно сейчас будет делать предложение руки и сердца, он протянул ему ближе запястье с табаком. — Если решишь укусить руку, которая тебя кормит, то давай либо не больно, либо резко и быстро. — Ну что же ты, — Уилл сделал паузу, втянул порошок и откинул голову назад, наконец освобождая из оков тени и отросшей чёлки лицо. Всё в кровоподтёках, порезах и гематомах тут и там. — Я — послушный пёс. — Такой послушный, что сидишь прямо здесь весь в кандалах и не можешь двигаться, — слабо, не без уныния вздохнул старший, оглядывая каждый "рисунок" на его коже. — Зачем? — Зачем? Охо… хо-ха-вхав-хав… зачем?! Да ты, верно, шутишь, папаша! — Т. Спирс аж затрясся от приступа смеха. — Я покромсал всех этих тварей на такие мелкие кусочки, ах… хоть щеночкам скармливай… аха… аха-ха-вх… Жаль, у меня их нет! Ха-ахв-ха-ха-ха… — И что же, отпустил вину? — О какой вине идёт речь? — деловито вмешался Бейкер. — А ты его дело вообще не открывал и не читал? — раздосадовано буркнул Тринадцатый. — Слушай, у меня сейчас в голове сущий бардак из этих ваших дел! — Его жену убили его товарищи, а дочь на глазах разорвали демоны, Брант. — Понял. — Ты не представляешь, как мне легко! — дождавшись своей очереди, эмоционально разорался Т. Спирс. — Ты! Ты когда-нибудь присматривался к убитым демонам, Трин? — Не особо, дружочек. — А знаешь? Знаешь, что я увидел среди их вывернутых наизнанку оболочек, а?! — уже не подозреваемый, а явно виновный, вскинул голову, с упоением в безумных глазах пялясь на бледнеющего товарища. Маниакальная, широкая, но такая искренняя улыбка не сходила с его лица, отчего тот диссонансно чувствовал облегчение и радость за друга и вместе с тем полное накатывающее отчаяние. — Знаешь, что там у них, дружще? — Уильям, — снова перебил их волнительную беседу следователь, перед этим выключив запись. На звук откликнулись сразу двое. Т. Спирс — на зов, Тринадцатый — на тон, которым он был сделан. — Скажи мне сейчас честно, — устало, но предельно серьёзно продолжил Бейкер. — Твой наставник причастен к твоему делу? — У меня нет наставника! — одержимо и очень похоже на жест старшего наклонил голову Уилл. Но цепи, сдерживающие его сзади, забренчали, не дав хрустнуть шеей, чтобы быть предельно точным. А радостное и добродушное лицо исказилось в гневе. — Как ты, сукин сын, посмел его обвинить? Он — лучшее, что случилось со мной в этом ёбаном захолустье! — Я понял, — непоколебимо ответил юсошник. — Оставлю вас на десять минут. Жнец, который уже успел выстроить в голове целую речь перед тем, как скрыться отсюда в неизвестном направлении, молча благодарно кивнул ему, прикрыв глаза. Дождавшись, пока все замки встанут на свои места, он глянул на часовой циферблат и опустился на корточки рядом с коллегой, затем накрыл ладонями его испещрённые ещё не зажившими порезами, оставленными сопротивляющимися демонами, руки. Тоска вместе со впервые так яро поразившим его чувством вины разлились из глаз солёными каплями, оставляющими мокрые дорожки на щеках. — Зачем ты меня… — Прикрываю? — чувствуя чужие прикосновения к себе, улыбнулся Уильям, но не смог удержать внутреннего демона, чтобы не передразнить сказанную ранее другом фразу. Как только дверь изолятора замкнулась, его приступ сошёл на нет, будто всё сказанное в эмоциях ранее было лишь показухой. На деле же всего-то сказался спад адреналина и сил после припадков, длившихся безостановочно почти что половину суток. И сейчас он вёл себя всё так же дико, как животное. Как уставшее животное, загнанное в угол долгой погоней. — А что, не должен? — Не должен. — Ещё как должен. — Спасибо. — Обращайся. — А зачем сделал это? — Что именно? Влил всё в себя или изрубил их на котлетки? — Зачем поубивал — это я прекрасно знаю. А вот почему израсходовал весь запас разом, когда я, как мне показалось, достаточно убедительно попросил — для меня загадка, — горько хмыкнул главный, но пока что ещё не пойманный преступник. Уильям опустил голову, с некой нежностью рассматривая его мрачное лицо всё ещё безумным взглядом. Голос его после нескольких часов закатываемых следователям истерик и концертов сорвался и сейчас перешёл на хрип: — Я был уверен, что умру там. Ну, навсегда. В лучшем варианте закончу всё и… всё. Это было бы идеально. Скажи, я… разочаровал тебя? — Не разочаровал, Балда, — Серебрянный Лис, один из сильнейших жнецов, злорадный шутник до мозга и костей, жестокий и коварный бог смерти всхлипнул и опустил голову ему на колени, капая слезами на алую, так похожую на кровь, ткань формы. — Почему ты не ушёл? — Знаешь, перехотел, хах-ха… — слабо рассмеялся заключённый. — Я оставил уродца, который сожрал души моих жены и дочери, на десерт. И когда засунул ему клинок в рот, заставляя глотать, из него начали вылетать такие маа-ааленькие огонёчки. Эми называла так фейерверки. — Поглощённые души… — Ага, Трин. И мне самому тогда вдруг так легко стало от мысли, что там могут быть они, ха… Помню, почувствовал себя таким счастливым. А я думал, что со входом в мир мёртвых с счастьем будет всё. А тут… такая эйфория… — Хочу в это верить, Уилл. — У тебя будет закурить? — Да. Как раз время закончится. — Тогда помоги мне, будь добр. И давай просто помолчим, у меня жутко болит горло… ну, ты мог заметить.       Войдя в комнату размером не больше подсобки для хранения уборочной утвари, Брант сразу же ткнул в кнопку диктофона. Не того, который принёс сюда из офиса с собой, его он оставил с конвоиром за дверью изолятора под предлогом перекура. Здесь, в комнате с видом на внутреннюю часть, находился ещё один, записывающий внутренние диалоги, а иногда и одинокие монологи самих с собой находящихся под стражей. Вместо того, чтобы начать отматывать плёнку, из отсека с ней вывалилась крупная кассета, успевшая ухватить часть приватной беседы. Вытащив из нагрудного кармана карандаш, он мастерски поддел крышку и выволок из неё часть запечатлённого хронометража. Затем, в руках его появилась сложенная бритва — его собственная, которую он сегодня всё никак не мог применить по назначению даже перед встречей с важными свидетелями. И под разговор, эхом входивший в смотровую, стал аккуратно отрезать нужный кусок. На вопросе Тринадцатого, почему Т. Спирс не ушёл, он застыл, вслушиваясь в дальнейшие слова. Брант знал об его отношении к этому миру и к тем, кто им заправляет. Может, не всё до мелочей, но понимал и даже в каком-то ключе разделял. Он кивнул сам себе в отражении монолита, в знак уверенности, что делает всё правильно, сквозь черноту которого видел происходящее в камере, и, завершив работу, смял отрезанную часть ленты себе в карман. — Ну всё, парни, время свидания закончилось, — из-за приоткрытой сейфовой двери выглянула его замученная взъерошенная голова, а следом засипел усталый голос. — Пора, Трин. — Я буду навещать тебя, сынок, — тот улыбнулся Уиллу и скрылся за металлической преградой.

***

      Операция по извлечению осколков и пуль прошла успешно, хоть довольно медленно и, можно сказать, с некоторыми потерями. Док стянул с насквозь мокрых седоватых волос врачебную шапочку, отпустил Люси отдыхать и, прильнув к кафелю, съехал вниз по стене в обнимку с бутылкой спирта: — Сигаретки не будет, Билли? Так мы руку тебе и не заштопали, эх. — Как видишь, она уже и сама зажила. Функционирует нормально. Ребекка, едва наставник успел завершить историю, окончательно разорвала связь с миром. Не ушла в сознание, а по человеческим меркам умерла. Её мутные глаза уже не двигались и были направлены сквозь пространство, кровь из открытой раны перестала литься, утратив напор, а рука, которую сжимал Т. Спирс, ослабла. Сейчас она продолжала недвижно лежать на кушетке, обнажённая, накрытая тонкой медицинской простынкой. Почти всё её туловище, включая ноги выше колена, были то тут то там перевязаны. — Да уж, что-то я не ожидал, что сегодня так очумею от смены. — Остаётся молиться? — Уильям опустился рядом с Коллинзом, вытаскивая пачку сигарет. — Да было бы о чём! Никто ещё из нас не умирал от простой кровопотери. — Сделаешь анализ на заражение? — Да из неё столько вытекло, что и без промывания обойдётся, — тот протянул ему стерилизующий раствор. — Я тебе зуб даю, в ней было ни капли демонюг. — Ну и дрянь, — жнец принюхался к горлышку, поморщился от резкого запаха и тут же сделал пару глотков. — Ты точно видел её глаза? — Видел. И вспомнил кое-что. Нокс не так давно приходила ко мне. Говорила, что зрачки вдруг стали светиться. И показывала ещё… ох, не поверишь, отпечаток собственной руки на шее. Сказала дескать, сама себя душила во сне. Я ей тогда анализ сделал, в глаза посветил фонарём, и что бы ты думал? Чиста. — Не может быть, — отрицательно качнул головой надзорщик. — Ну я тебе на кой хрен врать буду? Они ещё раз по очереди отпили. — У нас есть возможность посмотреть её воспоминания? — Жнецовьи, что ли..? — док затянулся и мельком глянул на товарища, только гадая, что вообще может твориться у него в голове. Ночка была жаркой, даже напряжённой, но всем, что сейчас отражалось в его глазах, была лишь холодная отстранённость. — Нет. Я знаю, Ребекка была тут тяжёлым гостем, потому что плёнка возвращалась. Есть ли вероятность того, что она могла сделать это снова? И, если да, сможешь ли ты её вытащить? — Да без проблем, но… её нынешние воспоминания тоже подпортятся. Тут уж никак… — Ничего страшного.