Из света и тени

Ужасно,

Что камень подают тебе, когда

Так горячо ты алчешь хлеба!

Генрик Ибсен

30 декабря 1908 год

Российская Империя, Царское село

             Про разбитое зеркало родители, конечно, узнали, а вот об участии Дмитрия во всех детских забавах не проговорилась даже Татьяна. Да и вообще, кажется, императорскую чету не волновало, для чего именно детям понадобилось старое запыленное зеркало, главное, что оно было взято без разрешения и разбито. О том, что девочки не спали в положенное время, вероятно, тоже догадались, но на фоне прочего это уже не было столь существенным проступком.              Так или иначе, всех четвертых наказали до самого нового года. Трогательно переживающий за сестер Алексей, которому никто не решился доверить сокровенный девичий секрет, заметил Дмитрию, что наказание вышло необычайно строгим и что родители никогда прежде не были столь непримиримы к непослушанию детей. Дмитрий и сам обратил на это внимание, но делиться своими соображениями ни с кем не стал: начал было письмо Марии, но бросил, не закончив второго предложения. Какое ей дело до того, как Николай воспитывает своих детей? Не станет же она писать ему из самого Стокгольма с требованием сжалиться: выпорхнув из тесного семейного гнезда, она оставалась его маленькой сестренкой, серьезной, внимательной, но все еще младшей и не всегда разумной.              И, кроме того, заговорив о наказании, Дмитрий был бы обязан упомянуть и о том, насколько оно выполняется, а с этим возникли некоторые проблемы: Татьяна была, как всегда, послушна и будто бы видела некую честь в том, чтобы стоически претерпевать последовавшие за ненадлежащим поведением лишения, Анастасия все сумела обратить в игру и шутку, в которую с легкостью вовлекла Машу, а Ольга… Что ж, Ольгу Дмитрий уже на следующий день обнаружил на пороге своей комнаты в час, когда она должна была заниматься арифметикой лишние пару часов. Жалуясь на несправедливость, она утонула в глубоком кресле, посмотрела на все еще удивленного Дмитрия и, точно смутившись своей дерзости, замолчала. Не выгонять же теперь. Он налил девочке воды, сел рядом на подлокотник, практически сразу поднялся на ноги и, осмотрев комнату, предложил сыграть в шахматы.              С тех пор Ольга приходила снова и снова: сначала неуверенно, взглядом извиняясь за свое вторжение, потом —без спроса и без стеснения. Дмитрий думал о том, что Николай вполне имеет право заявить, что он портит его дочь, и выставить за дверь. Но пока все было тихо. И только деревянные фигурки со стуком прыгали с клетки на клетку.              — Ты снова уедешь? — спросила как-то Ольга, явно отвлекая Дмитрия от возможности поставить шах. Он бегло бросил взгляд в сторону полки, которую девочка уже давно рассматривала, и вернулся к доске.       — О чем ты?       — Завтра. В прошлом году ты был у Юсуповых.       Дмитрий болезненно усмехнулся, передвинул на одну клетку слона и только тогда понял, что нужно было сделать. Поздно. Белоснежный король с водруженным на голову крестом оказался в недосягаемой безопасности на ближайшие три хода.       — Да, но в этом году… Я не уверен, что Феликс в Петербурге, да и если бы он собирался приглашать гостей, то предупредил бы заранее, — голос бесстыдно выдавал обиду. Феликс не просто не приехал к Рождеству: он снова пропал; разумеется, Дмитрий знал, что не должен сердиться, что ему ничего не обещали, что Юсуповы ничем ему не обязаны, что никто вообще не обязан перед ним отчитываться о своих перемещениях и планах и так далее и тому подобное, но справиться с горечью это знание едва ли помогало. Он заглушал ее чем мог, и временами удавалось идеально. Однако момент был не из таких. Дмитрий прочистил горло, налил еще воды и, продолжая изучать доску, заметил: — К тому же, не прошло и года после смерти Николая. Праздновать без него все еще непривычно, — он хотел сказать «неправильно».              Ольга кивнула и сделала ход. Тоже ошиблась. Игра решительно не шла.              — И все же я видела приглашение, — она вскинула голову и хитро улыбнулась. Дмитрий эту победную усмешку заметил, не поднимая глаз.       — Это от Даниила, — он выдержал паузу, давая Ольге вспомнить, кто такой этот Даниил, — я еще не знаю, поеду ли.       — Почему?       Дмитрий пожал плечами. Сдвинул ферзя дальше от линии фронта и позволил Ольге настигнуть его.       — Он пишет, что хочет собрать всех наших друзей, как в прошлом году, но если не будет Феликса, и Лемминкэйнена, и Николая, и… В общем, я не думаю, что у него получится, — он покрутил в руках выбитую Ольгой фигуру, поджал губу, размышляя то ли над расположением фигур, то ли над приглашением Даниила. С одной стороны, они достаточно давно не виделись, да и Анастасия точно будет там, а отказаться от встречи с ней Дмитрий не смел, но с другой, это все еще была карикатура на прошлогоднее чудо, не было бы ничего, что смогло сделать этот вечер хотя бы в половину таким же удивительным.              Ольга сочувственно вздохнула, но больше ничего не сказала. К ней вернулось азартное желание выиграть эту во всех отношениях неуклюжую партию.              

***

      31 декабря

1908 год

Российская Империя, Санкт-Петербург

       И все же к Даниилу Дмитрий поехал. Он опоздал, на два или три часа, потому что не хотел приезжать вовсе и до последнего не верил, что все же решится. И лучше было считать, что во всем виноваты обстоятельства.               В новый год никаких празднований в Александровском не устраивали, наоборот, по совету Марии Федоровны, император, а вместе с ним его жена и дети, особенно много работали: как и на Рождество, после утренней они посетили пару госпиталей, потом Николай провел инспекцию на заводе, во второй половине дня — военный смотр, после быстрого обеда — приют при церкви, лазарет, снова госпиталь… Неудивительно, что младшие устали и под вечер уже не сдерживались от капризов. Дмитрий наблюдал за ними с нежной усталостью и думал о том, что смертельно хочет выбраться хоть куда-то. Несмотря на всю любовь. «Я бы тоже хотела», — тоскливо призналась Ольга, провожая его у самых дверей. Он снова уезжал без предупреждения, из гостиной на половине Александры Федоровны доносился смех, звенела посуда, взвизгивала от радости Анастасия и с напускной строгостью одергивала ее императрица. Дмитрий сочувственно улыбнулся и пообещал, что до конца зимы они обязательно снова куда-нибудь съездят вдвоем и создадут новую счастливую тайну под носом у родителей, но просто не в этот раз. Ольга, конечно, все понимала. Она прощалась, а в глазах ее была странная, совсем взрослая задумчивость, которую Дмитрий пытался разгадать ровно до тех пор, пока Царское село не скрылось из вида. После — в его голове было только письмо Даниила. «После полудня у меня собираются гости, и я, разумеется, был бы рад видеть вас в их числе, но знаю вашу нелюбовь к подобным ассамблеям. Можете приехать к вечеру. Когда все разъедутся, мы останемся в тесном кругу». Кто входил в этот тесный круг? Конечно, Анастасия, это ясно, если только ей позволят присутствовать на балу после этих затяжных визитов к Даниилу. Может, Лада? Мысль об общении с ней вне стен пропахшего травами рабочего кабинета почему-то смущала. Или, если повезет, на самом деле Дмитрий не смел и надеяться, может быть… Могли ли Феликс и Лемминкэйнен вернуться в общество, не предупредив об этом?              Дмитрий подгонял кучера и жалел, что не может выскочить из экипажа и оседлать одну из лошадей, чтобы домчаться галопом. Он понял, что спешить все же не стоило, когда было уже слишком поздно: чем ближе они подъезжали, тем больше становилось экипажей, теснящих с обеих сторон, словно весь Петербург решил устроить один большой бал: в каждом окне горел свет и силуэты плыли единой бесформенной массой. Вместо мороза воздух пах духами и свежестью цветов. Страшно было даже представить, насколько тесно будет у Даниила, того, кто никогда не умел обходиться малым. И переживет ли его небольшой, неприветливый и тесный дом эту ночь?              Взглянув на часы, Дмитрий ощутил смутное беспокойство: час совсем ранний, ни один хозяин не станет отпускать гостей в это время. И потом, нельзя ли еще повернуть обратно, вернуться в Александровский и прокрасться к себе по лестнице для слуг? Он выдумает Ольге красивую историю и сам в нее поверит, и никто не узнает о том, как долго и печально Великий князь смотрел в бесхитростные зловещие окна в ожидании какого-то знака.              Но что за глупости?! Для приободрения Дмитрий улыбнулся сам себе: это всего одна ночь, а он так давно не был в подобных местах. Экипаж как раз готовился остановиться у крыльца, и оставалось только бросить кучеру бодрое прощание и разрешение отъехать на несколько часов, а затем — отправиться на прием. Всего одна ночь.              Особняк Соломерских перед праздником преобразился чрезвычайно. Там, где прежде взгляд натыкался на блеклую пустоту стен, стояли вазы с цветами и висели картины. Конечно, то не были полотна мастеров, украшавшие царские резиденции, но все же; то тут, то там вспыхивали голубые глаза амуров, в кубках Диониса переливались вино и нектар, и тянулись вдоль стен южные степи под всполохами заката да жемчужные волны морей. Дмитрий надолго замер у картины с неизвестным ему сюжетом о Посейдоне и юноше, чью личность никак не удавалось разгадать, однако большую часть изображения занимали не они, а бегущий в каком-то ущелье поток почти черной воды, и лишь вдалеке, едва заметный глазу, брезжил свет, точно именно от него спасался и бог, и его спутник, и их причудливая колесница, запряженная одной только силой неукротимой природы. Несмотря на небрежность мазков и явные ошибки композиции, заметные даже Дмитрию, вся сцена была пропитана каким-то мрачным пафосом, не идущим ни в какое сравнение с прочими безвкусными полотнами, развешанными в залах.              Дмитрий оторвался с трудом. Лакей, встретивший его в дверях, уже куда-то исчез, и его место занял другой; стоило задаться вопросом, откуда у Даниила столько денег на то, чтобы украсить дом и нанять такое количество прислуги. Ведь Феликс говорил… Но думать о Феликсе сейчас не стоило — это вновь пробуждало неуместную надежду. И, бросив последний взгляд на картину, Дмитрий впервые обратил внимание на гостей.              Как ни странно, Даниилу удалось собрать у себя существенную часть полусвета; из всех балов и приемов они, эти дамы в затянутых корсетах и их спутники в черных фраках и вышедших из моды сюртуках, выбрали его. И Дмитрий, хоть ему и не положено заводить близких отношений с людьми этого круга, многих узнавал, каждое третье лицо было ему известно, и приходилось снова и снова кивать, здороваться, изобретать ни к чему не обязывающие комплименты для дам. На счастье, многих уже поглотили заведенные еще в начале вечера разговоры, так что они не спешили замечать опоздавшего гостя, а потому он, нигде не задерживаясь, брел вперед в поисках хоть кого-то из друзей.              — Ваше Высочество! — Дмитрий обернулся. Вздох облегчения, радости, нежности и сочувствия сорвался с его губ. Анастасия! Подобная милой музе в воздушном голубом платье, живая и розовеющая от духоты и шампанского! Пусть за ее спиной маячила, как конвоир, строгая мать, но она была здесь и улыбалась, точно не было позади их неловких разговоров и слез, а часы не отсчитывали время до свадьбы, не несущей ни счастья, ни пользы. Она была здесь, и чувство вины, которое следовало за Дмитрием все последние недели, вспыхнуло и угасло. Он наклонился, целуя робко протянутую ладонь. — Мы боялись, вы не придете.       Анастасия шептала, едва шевелила губами, и Дмитрию вспоминались французские романы, в которых героям нельзя и лишним взглядом выдать своих чувств. Увы, все это было не про них. Не про него.       — Я и сам так думал. Но обстоятельства… — сегодня и еще раньше, и во все последние дни; перед уходом, когда Дмитрий уже приказал готовить экипаж, но по-прежнему колебался и вертел в руках приглашение, словно ожидал, что оно вот-вот испарится, Николай зачем-то показался из кабинета и завел разговор о политике. Они повздорили (привычный повод: роль православия в управлении государством), заговорили о революции, о семье, почему-то о Юсуповых… Дмитрий знал, что император любит его, как родного сына, и готов мириться почти с любым его юношеским порывом, но за эти два или три месяца они оба устали. Императору определенно нужен был отдых от ответственности и угроз, стерегущих за каждым углом, а Великому князю — от императора и прочих титулов.              Но Анастасии этого знать, конечно, ни к чему. Вместо этого Дмитрий поспешил развеселить ее рассказом о шалостях девочек, а после пригласил на танец, если его еще никто не опередил, скоро должны были дать матчиш, и, кажется, они никогда еще не танцевали его вдвоем. Но Анастасия с ответом не спешила. Растерявшись, Дмитрий наклонил голову и произнес еще тише:       — Если вы не желаете, то в этом нет ничего обидного. Я все пойму, — он улыбнулся немного грустно, но со всей доброжелательностью, на которую был способен в этот вечер.       — Я желаю, — она ответила торопливо и отвернулась. Острый подбородок, поджатые губы, скулы — боже правый, как она похудела! Или всему виной болезнь, которая все же настигла ее после дежурства у постели Даниила? — Но мне нужно…один человек хочет встретиться с вами.       — Кто же? — Дмитрий невольно выпрямился и завертел головой. Ни Даниила, ни Феликса, ни Лемминкэйнена; знакомые лица проплывали мимо, но ни одно из них не интересовало его. А незнакомых в гостиной будто и вовсе не осталось.       Анастасия выдохнула, прикрыла глаза и неожиданно четко и громко ответила:       — Моему жениху, Ваше Высочество. Ему известно о нашей с вами дружбе, и он сказал, что знает вас. И, должно быть, он уже ищет меня, — она снова посмотрела на Дмитрия. Он был растерян. Напуган, подавлен. Какое страшное слово «жених» и как жутко отмеряет время плач музыки; ноты сыпались одна за одной, отмеряя секунды, и было уже поздно. Они не успели.       — Жениху, — неверяще повторил Дмитрий.       — Свадьба будет летом, если только… — Анастасия не договорила, протянула руку, чтобы украдкой коснуться ею рукава Дмитрия, и тут же отвела взгляд.              Жених Анастасии не соврал: он действительно был знаком с Великим князем, хотя Дмитрий и не смог бы вспомнить, кто представил их друг другу. Не имея общих друзей и товарищей, они встречались совсем редко, но каждый раз эти встречи оставляли пренеприятнейшее впечатление. И теперь единственным желанием Дмитрия было кинуться к столу, написать ему, а лучше увидеть, в глаза посмотреть, потребовать: почему ты ничего не сделал? Почему не спас ее?              Впрочем, а что сделал сам Великий князь?              Василий Безногий. Человек полуфраз и полудействий, которые составляют всю его жизнь. Его мысли сотканы из заголовков скандальных статей, вид — из строгой военной моды, которые он чтил важнее комфорта, этикета и морали. Пожалуй, он был ровесником Феликса или Николая, но в отличие от них уже отпустил пышную, пусть и короткую, бороду и усы, сильно приподнятые над верхней губой. Ребенком, знающим людей и мир только по Священному писанию да рассказам нянь и гувернеров, Дмитрий находил этого человека каким-то странным, без воли к жизни, к движению, к чему-нибудь, кроме вечной смены погон и собственного странного понятия о спокойствии. А сегодня он был здесь, без пяти минут муж и отец.              Василий обнаружился у закрытых дверей столовой, рядом с ним был и Даниил, одетый по последней моде, чрезвычайно деловитый, но все равно улыбчивый. Однако казалось, что даже он искал способ быстрее закончить разговор и скрыться от гостя среди толпы. Появление Дмитрия и Анастасии он, верно, воспринял, как долгожданное спасение: развернулся всем телом, от радости разомкнул губы и чуть ли не раскинул руки для объятия — вовремя сдержался. Он стиснул руку Дмитрия (вблизи стало видно, что Даниил по-прежнему не восстановился после болезни), а после обернулся, собираясь представить гостей друг другу, но, разумеется, как и все ему подобные, Великого князя Безногий, несмотря на прошедшие годы, забыть не мог.       — Большая честь снова видеть вас, — голос у него был густой, хрипящий, точно в горле постоянно что-то мешало, а интонации — неожиданно ровными и деланно безразличными.       — Взаимно, — Дмитрий пожал протянутую широкую ладонь и вежливо улыбнулся.       — Вы, мне говорили, давно знакомы с Анастасией.       — Не больше года, — почти полтора.       — И даже будто бы собирались на ней жениться.       Дмитрия это нападение обескуражило, выбило воздух из легких. Он бросил взгляд на Анастасию, но она не смела и пошевелиться, раскрытый веер в напряженной руке закрывал большую часть лица. Кто мог сказать Безногому такую глупость? Кому как ни ему, безвольному борцу за любые устои и запреты, первому хулителю Павла Александровича, знать, что это было бы невозможно?              — Вовсе нет, — ответил Дмитрий, едва коснувшись языком сухих губ. — Вас кто-то попытался запутать. Вы же понимаете, нам бы не позволили.       — Это правильно, — отрезал Безногий и поморщился. Вид у него был такой, словно он и собственный брак воспринимал, как нечто противозаконное. — А иначе, что бы вышло?       Не собираясь вступать в спор, Дмитрий выдавил усмешку, которая вышла совсем мрачной и в некоторой степени угрожающей, но Безногий, глубоко погруженный в свои философствования, этого не заметил.              — Я считаю, в Писании сказано: каждой твари по паре. Так, стало быть, и люди должны равные с равными сходиться. И если крестьянкой родилась, так тому и быть. Ни к чему эти благородства, спасения девушек… От чего спасения, подскажите, пожалуйста?              От таких, как ты.              Анастасия бледнела от ужаса и краснела от стыда, лицо ее преображалось ежесекундно, измученное, истощенное, печальное. Ладонь повисла, как парализованная, веер защекотал оголенные ключицы. Не стоило сомневаться, что ей и прежде были известны взгляды будущего супруга, но здесь и сейчас он не просто выносил ей приговор, но и обрекал на позор среди друзей. Дмитрий мог бы вызвать Василия на дуэль. При желании найти повод не так уж сложно. И он бы не промахнулся, рука бы не дрогнула, но… Но размышлять о заведомо невозможном всегда просто — Дмитрий видел слезы Феликса и болезнь его матери, этого достаточно, и до тех пор, пока будет хоть один шанс не вернуться, Дмитрий будет выбирать разговор. Это безопаснее. Это всем лучше.              Медленно, еще подбирая слова, Дмитрий разомкнул губы. Он не хотел звучать как последний революционер, но и терпеть высказывания Безногого тоже больше не желал. Пусть останется при своем, но ни за что не раскрывает рот в обществе.              Прошло всего несколько секунд, и сложно сказать, какую форму приняло бы недовольство Дмитрия, если бы за спиной Даниила не возник лакей. Взрыв, которого не мог не предчувствовать даже Василий, испарился клубом черного дыма. Лакей низко поклонился, приветствуя господ и извиняясь за прерванный разговор, а затем обратился к хозяину вечера: первые гости, актриса Эйсмонд и ее юный возлюбленный, пока что не зарекомендовавший себя ничем, кроме этой связи, собирались уезжать. «У госпожи очень болит голова», — пояснил он с какой-то ему одному понятной улыбкой.              Даниил радостно хлопнул в ладони и взглянул на часы: пришла пора объявлять последний танец и провожать остальных гостей. Ненавистная Дмитрию часть вечера доживала свои последние минуты, но, глядя в блестящие от возбуждения глаза Даниила, поверить в это было невозможно. Не хотелось верить и в то, что Дмитрий снова оступился, протянув руку этому человеку, но иного не оставалось.              — Когда все уедут, останутся мои самые близкие друзья, Василий Федорович. Анастасия всегда входила в их круг, и ей, и ее матери всегда были рады в моем доме, — прощебетал Даниил с выражением невиданного счастья на бледном, почти сером лице. — Но скоро она станет неотделима от вас, и я не считаю себя вправе лишать вас возможности лишний час провести с драгоценной невестой!              Дмитрий вскинулся и бессильно клацнул челюстью, как шут-щелкунчик; он ожидал от старого друга любого розыгрыша, стерпел бы любое оскорбление, но приглашение Безногого было жестоко вовсе не к нему — к Анастасии. К той, что всегда была рядом с Даниилом, что прежде видела в нем свою надежду, что прогоняла дурные сны, когда он метался в лихорадке. Мысль о дуэли вдруг вернулась, вонзилась в виски горящей болью. Дмитрий, кажется, никого и никогда не ненавидел с такой силой.              Даниил на безусловное согласие своего гостя ответил радостной улыбкой и исчез, растворился среди гостей. Дмитрий проводил его взглядом и, не умея скрыть удивления и злости, снова посмотрел на Безногого. Им надо было немедленно разойтись по противоположным концам особняка, пока Дмитрий еще сдерживался от того, чтобы закричать, разозлиться, ударить. И Безногий будто бы почувствовал это: заприметив кого-то в толпе, он извинился и поспешил в гостиную, музыка там уже стихла и пары в предвкушении новой композиции, спешили в соседний, танцевальный, зал, пусть не очень большой, но самый светлый. А Дмитрий уехал бы в ту же минуту, не будь рядом с ним Анастасии, скромность которой не могла скрыть потаенной в глазах мольбы.              — Если бы я знал раньше имя человека, за которого вас хотят отдать…       — Что бы вы смогли изменить, Ваше Высочество? — Анастасия покачала головой и обернулась: ее мать наблюдала за ними, будто коршун, как вечный предвестник беды. И в этот момент Дмитрий не мог не вспоминать свою сестру: каким бы непохожим на них ни был Вильгельм, по крайней мере, он был молод, амбициозен и умел слышать, и если уж не любить, то уважать его всегда найдется повод. История Анастасии оказалась до пошлости простой, такие браки встречались повсюду в Империи, но никогда еще Дмитрий не наблюдал их, точно зритель стремительной пьесы, застывший в кресле в первом ряду.              Постепенно туман бессильной ярости рассеялся, Дмитрий отвернулся, потер шею, смущенный своим бессмысленным порывом, и спросил:       — Какие еще сюрпризы приготовил Даниил? Кого еще он пригласил?       Анастасия проследила за его взглядом: небо за окном в очередной раз за вечер укуталось в завесь снегопада. И с каждым именем надежда Дмитрия таяла, пока, в конце концов, не осталось ничего. В ушах звенело от разочарования и обиды. Не на Даниила, нет, он всего лишь был самим собой, несносным эгоистом, не умеющим думать о близких, а на себя — за то, что снова посмел в него поверить.              — Еще Лада, — помолчав добавила Анастасия, — но я не думаю, что она приедет: в городе слишком много болезней из-за этого мороза.       — Кажется, вы с ней близки? — Дмитрий приподнял брови и слабо улыбнулся.       Анастасия повела плечом.       — Можно и так сказать, — она вдруг рассмеялась, прикрыв рот веером. — Она хотела сделать меня своей помощницей, ученицей, но я оказалась совершенно бездарна в медицине. Не могу столько запоминать, и когда кровь вижу…       Девушка помотала головой, чем вызвала у Дмитрия невольную улыбку. По крайней мере, на этот вечер они есть друг у друга, а значит, все не так уж плохо.