Из света и тени

      

Грудь ли томится от зною, Страшно ль смятение вьюг, — Только бы ты был со мною, Сладкий и радостный друг.

Федор Сологуб

28 августа 1908 год Королевство Швеция

             Когда Мария спустилась с яхты, не без помощи матроса, одного из крошечной команды, которую им пришлось взять с cобой, Дмитрий и Вильгельм наконец-то прекратили свой спор, не имеющий ни содержания, ни причин, и обернулись. Оба немного растрепанные, в измятых рубашках, кое-где уже перепачканных землей, они больше походили на братьев, не поделивших десерт и отвлеченных появлением в столовой чужого человека. Стоило предположить, что они, как и прежде, чудовищно ревнуют Марию и потому так часто бросаются друг на друга без особой причины, но все было намного проще. Кроме того, за эти пару месяцев Вильгельм свыкся с мыслью, что Мария живет с ним, принадлежит ему (как бы Дмитрию не хотелось оспорить это утверждение) и верна новой роли, а Дмитрий пообещал себе не лезть в чужие отношения: он будет близок к сестре настолько, насколько это будет приемлемо и насколько она сама позволит. Не больше, но и не меньше.              Так что все их мелкие ссоры, третий день развлекающие Марию и экипаж яхты, происходили исключительно из разницы характеров и еще того, что два человека, от природы до неприличия неконфликтных, при столкновении производят шумный, но, на счастье, вполне мирный взрыв. Из подобных отношений могла бы вырасти неплохая дружба, трогательная, но всегда странная с точки зрения посторонних, если бы только Дмитрий по-прежнему глубоко-глубоко в душе не винил Вильгельма во всем произошедшем. Это было бессмысленно: он был таким же рабом этого брака, как и Мария, но почувствовать куда сложнее, чем подумать. Так что Дмитрий беззлобно ворчал на Вильгельма, улыбался ему, планировал отправить из России кое-какие книги о навигации, а потом, замирая в стороне, сжимался от горечи и непрошенного отвращения.              Но рано или поздно это должно было пройти. Иначе невозможно.              Мария подобрала полы юбки и, перешагнув через просекающий берег ручей, оказалась между двумя мужчинами, чьи лица все еще сохранили следы ребяческого возмущения.       — Вы снова не поделили уровень интеллекта Бэзила Холлуорда? Или роль Наполеона в истории? — поинтересовалась она, переводя взгляд с одного на другого.       — Способы укрепления здоровья и их необходимость, — ответил Вильгельм и привычным жестом приобнял жену. Оставалось только гадать, делал он это из теплых чувств или потому, что так было принято. Наверное, проще ощутить любовь, если каждым движением внушать самому себе, что она уже давно есть. Дмитрий надеялся, что ему никогда не придется этого узнать.       Мария шутливо закатила глаза, а после кивком указала на слабо разгорающийся костер.       — Кажется, вы планировали готовить ужин, а не готовиться к экзаменам медицинского факультета.              Дмитрий невольно смутился (и с прискорбием отметил, что Вильгельм на замечание жены не отреагировал даже взглядом). Действительно, еще до того, как яхта пристала к берегу, они в пылу задорного примирения, сменявшего собой недолгие перепалки, пообещали Марии и присутствовавшему там же юнге со шваброй подмышкой, что отправятся на охоту, едва ступив на твердую землю. И тот, кто принесет больше дичи (в разумных, разумеется, пределах) отстоит тем самым честь всех охотничьих традиций родной страны.              Неважно, что традиции эти никогда существенно не отличались.              Впрочем, втайне оба надеялись, что остров окажется обитаемым и свежее мясо можно будет купить у местных жителей. Но ни единого следа пребывания человека обнаружено не было. А из-за поднявшегося ветра добраться до берега, не разбившись при этом о выступ скалы, оказалось задачей непростой и очень затратной. Так что к тому моменту, как Вильгельм, на правах старшего, первым ступил на землю, уже почти стемнело. Охотиться в глубине незнакомого острова в такое время хотелось еще меньше.              Однако желание приготовить вкусный ужин было сильнее. И ещё этот хитрый взгляд Марии. В конце концов, повзрослел не только Дмитрий.              Вильгельм вздохнул и коротким и простым жестом попросил принести ружья, и уже через пару минут они держали их в руках, проверяя, пусть и без особой необходимости, исправность и чистоту. Дмитрий не удержался от неровного вздоха: он не охотился слишком давно. К тому же в такой темноте, без лошадей и собак.              — Возьмите с собой Петера, — Мария кивнула в сторону матроса, все ещё стоящего поодаль в ожидании указаний. Она неловко улыбнулась, касаясь плеча Вильгельма: ему идея сопровождения нравилась куда меньше, чем Дмитрию. Он и так привык к вечной заботе сестры и каким-то стражам за спиной. — Мне будет намного спокойнее.       — На этом острове нет ни души, — возразил Вильгельм, хмурясь. — Он же крошечный. Не больше нашего дворца.       Мария наклонила голову к плечу и крепче сжала его руку.       — Давай, — Дмитрий поманил матроса рукой. Участвовать в спорах с Вильгельмом было, пожалуй, куда интереснее, чем наблюдать за ними. — Втроем мы управимся быстрее.       С другой стороны, это соревнование должно было быть только их, но в чем-то Мария действительно была права: так безопаснее. К тому же, опасность, увы, могла исходить не только от людей. С диким зверем справиться может быть сложнее, чем с крестьянами или разбойниками. Вопрос, конечно, количества, но… Слишком много нюансов. Дмитрий мотнул головой.       — Вдвоем поохотимся в другой раз.       Вильгельм поджал губы, но, похоже, других аргументов не подобрал. Да и прикосновение жены, похоже, подействовало на него отрезвляюще. В конце концов, кому придет в голову на ночь глядя спорить вместо еды.              Итак, Петер был вооружен собственной старой двустволкой и настоятельно убежден не подходить слишком близко ни к Дмитрию, ни к Вильгельму, чтобы «не нарушать чистоту спора». Они разошлись на пятнадцать шагов, Петер отставал еще на десять. Тишина стояла почти кристальная, шум волн, затихающий одновременно с затиханием восточного ветра, быстро остался позади, превратившись в ровный едва различимый гул. Так что пусть они и не могли слышать дыхания и шагов друг друга, но случайные удары ружья о ствол дерева или треск веток под ногами вполне.              Стоило признать, что затея изначально обречена на провал. Они же не крестьяне и не разбойники, в самом деле, чтобы искать в темноте птиц и грызунов. Хотя в этом можно было найти что-то умиротворяющее: вечер, свежесть, одиночество. Пусть выигрывает Вильгельм: Дмитрий зато разложит по местам скопившиеся за эти дни мысли.              Или это только казалось хорошим вариантом, пока в нескольких метров впереди не раздался выстрел.              Черт.              Даже если Вильгельм промахнулся, удача все равно была на его стороне: он хотя бы был собран и готов к охоте. Дмитрий же мог только слепо щуриться в пространство, не видя ничего, кроме грубых теней.              Идти слишком быстро нельзя: тогда точно ничего не заметить и есть риск нагнать и даже обогнать Вильгельма, слишком медленно тоже, по пятам следует Петер. Дмитрий поджал губы: проигрывать с абсолютно нулевым результатом ему совершенно не хотелось. Меньше, чем когда-либо. Он позволил себе замереть, осматриваясь и прислушиваясь. Деревья оставались неподвижными, даже шум моря стих окончательно, покорившись безветрию и темноте.              Прошло не меньше пары минут прежде, чем краем глаза Дмитрий уловил движение. Он повернулся, вскидывая ружье и застыл снова. Звук был слишком отчётливым, резким для животного. Словно кто-то намеренно ломился через заросли, впечатывая в землю каждый шаг.              У Вильгельма походка немного неуклюжая и оттого шумная, но охотником он, Дмитрий это понял мгновенно, был отличным. Он брал ружье в руки и тут же менялся, обращаясь в настоящего льва, бесшумного, бесстрашного и готового на все. Петер и вовсе имел телосложение прирожденного атлета. Он был молод, и долгая служба на корабле ещё не успела преобразить его от природы ловкое тело. И если Вильгельм приобретал грацию африканской кошки, то этот скорее походил на обезьяну. Не менее бесшумную, впрочем.              А вот существо, которое двигалось прямо на Дмитрия, было, скорее, медведем. Шумное. Неаккуратное. Безрассудное. И очень крупное. Не сложно представить, какие у него когти и челюсти и как больно они могут ранить.              Бежать уже слишком поздно. Оставалось только защищаться, надеясь, что первый же выстрел сможет обезвредить зверя. И потом добить. Неважно, если на это уйдут все пули.              Такую тушу уж точно можно расценить как заявку на победу. Этого будет более, чем достаточно.              Если только Дмитрий сам не станет его ужином или, кто знает, всего лишь перекусом.              Но это было бы слишком глупо: умереть здесь, в шаге от Вильгельма, Марии и матроса, обязанного их защитить. Абсурдно! Такого просто не может произойти!              Точно не с ним. Не теперь. Он только недавно поговорил с сестрой, будто вернулся домой впервые за долгие месяцы, и впереди…              В какой-то миг Дмитрий подумал, что это не он готовится умереть, а все вокруг. Что их просто не станет, как Николая. Уже дважды за лето Дмитрий думал, что потерял Феликса. Единожды сестру и единожды друзей. И все эти картины одиночества и муки вновь рисовались перед ним, отчётливые и ясные.              Невозможно.              Дмитрий стиснул зубы и весь слился с ружьём. Его руки стали протянутым в черноту дулом, и вместо тела был только тяжёлый приклад, готовый в случае опасности нанести глухой удар. Он чуть надавил на спусковой крючок, приближая на долю секунды момент выстрела, и сделал шаг назад.              Зверь был совсем близко. Теперь он шел неторопливо, будто бы даже немного осторожнее, чем прежде, но Дмитрию было уже неважно. Он готов дать бой.              Неожиданно в голове прояснилось. Сердце все ещё билось усиленно и быстро, отдаваясь в ушах и в каждой вене напряжённых рук, но голова… Нет, мысли стали чисты и предельно понятны. Дмитрий глубоко дышал и смотрел прямо. Из-за спины ему нашептывал отец, и теплые ладони касались предплечий. Чуть мягче. Аккуратно. Локоть!              Дмитрий медленно опустил веки, рисуя себе образ животного. Ещё секунда, и оно появится из-за кустов. Голова на уровне нижних веток. Если выстрелить на той, пожухшей и сломанной, то есть шанс попасть между ушей и тогда…              — Дмитрий!              Великий князь замер. Это галлюцинация? Он так быстро сошел с ума от ужаса? Или все же умер, даже не заметив удара?              — Дмитрий, это я!       Он только теперь распахнул глаза и чуть не вскрикнул. С листвой, запутавшейся в волосах, перед ним в самом деле стоял Вильгельм. И выглядел он, нет, не ужасно, но очень странно. Растерянный, с ищущим, как у внезапно ослепшего, взглядом, да еще эта неаккуратность, с которой он ломился через заросли. Дмитрий даже посмотрел за его спину: не было ли там все же какого-то существа крупнее, но Вильгельм был абсолютно один. Теперь их разделял всего метр, и Дмитрий, не рискуя подойти ближе, приглядывался к бледному лицу и рукам, крепко стиснувшим ружье.              — Что-то случилось? Ты кого-то встретил?              Если Вильгельм наткнулся на местных жителей, это может быть крайне опасно. Один беглый разбойник вряд ли нанесет им серьезный вред, но какое-нибудь недружелюбное поселение, целый лагерь… Им нужно срочно искать Петера и возвращаться на борт яхты. Выстрел уже в любом случае привлек внимание, значит, времени почти не остается.              Вот только Вильгельм отвечать почему-то не спешил. Словно при виде Дмитрия он успокоился, дрожь, заметная во всех его чертах, проходила. Он выпрямился, огляделся и как-то смутился, будто жалея о том, что струсил и поспешил за помощью.              — Вильгельм?       Дмитрий сделал шаг навстречу. Он различил на манжете Вильгельма пятно крови, испачкана была и рукоятка охотничьего ножа. Так он все же кого-то подстрелил? Но почему тогда пришел с пустыми руками? И такой испуганный. Он и прежде выглядел младше своего возраста, почти ровесником жены и ее брата, но теперь и вовсе превратился в мальчишку. Эти распахнутые глаза, часто вздымающаяся грудь, суетливость, столь не присущая принцу. Дмитрий протянул руку и осторожно коснулся его плеча, собираясь окликнуть еще раз, но не успел. От этого простого жеста Вильгельм дернулся, тряхнул головой и будто проснулся.              — Ты никого не видел? — спросил он неожиданно твердо и уверенно. Вот только от подавленных эмоций голос ломался и не был похож на привычный.       Дмитрий мотнул головой. Теперь страх начинал наполнять и его. Он и в самом деле не увидел за эту четверть часа ни единого живого существа. Но, похоже, должен был.              Господи, какой же глупостью было идти на охоту ночью! Почему им вообще пришло это в голову? И почему их никто не отговорил, убедив в бесполезности плана?              — А…ты?       Вильгельм сглотнул и снова обернулся. Вряд ли ему хотелось выставлять себя трусом или параноиком, но Дмитрий и без того уже видел достаточно. Не было смысла начинать оправдываться. Он опустил ружье и чистой ладонью стер со лба пот. Над бровью появилась тонкая полоска размазанной крови: похоже, хлещущие по лицу ветки все же оцарапали его. Дмитрий сунул руку в карман брюк и достал измятый платок. Вильгельм поблагодарил его одним взглядом и, прижимая ткань к лицу, нервно улыбнулся.       — Теперь я уже не уверен. Я не выспался этой ночью, так что…       — Ты кого-то видел? — сейчас речь шла не о репутации и их соревновании. Если есть хоть малейший риск, что на острове они не одни, то лучше узнать об этом как можно раньше.       — Нет, — Вильгельм резко дернул головой и решительно повторил: — Нет.       И чем увереннее он говорил, тем больше Дмитрий сомневался. Но высказывать свои подозрения не стал. Он кивнул на перепачканный нож.       — Ты кого-то подстрелил?       — Да, кролика. Но…теперь уже, кажется, не вспомню, где, — он как-то виновато отстранился, так что Дмитрий даже почувствовал определенную неловкость: он словно упрекал ребенка в неудаче.       — Ладно, идем. Нам еще Петера не хватало, чтобы точно распугать все живое болтовней, — он похлопал Вильгельма по плечу и снова двинулся вперед. Не слишком быстро, чтобы тот, все еще несколько задумчивый, сообразил, что от него требуют и куда надо двигаться.              Вот только надо ли? Дмитрий все еще не был уверен, что Вильгельму просто померещилось и если они прямо сейчас выйдут навстречу опасности… Он стиснул зубы. Похоже, Вильгельм не собирался что-то решать и главным придется быть ему. Оставалось только надеяться, что ему не придет в голову опять разделиться. Но Вильгельм, похоже, был слишком напуган своим «видением» и потому вел себя совершенно тихо. Он не возразил и тогда, когда Великий князь сделал крюк и повернул назад. Дмитрий примерно представил себе, где Вильгельм мог выстрелить в кролика: он хотел забрать добычу, потом найти Петера и вернуться обратно. Хватит с них. Возможно, даже кролик был лишним в этом плане, но Дмитрию просто очень не хотелось думать, что он был убит зря.              Дмитрий не заметил, как почва под ногами стала сырой, кое-где в ямах и низинах смердела застоявшаяся вода. Напряженный, с обостренными до предела чувствами теперь он видел отпечатки лап на мокрой земле, поломанные ветки и вены, выступившие на собственных ладонях. Он старался думать о том, какой чудный из кролика выйдет ужин и как крепко будет спаться этой ночью, но срывался: лес, темнота, они одни, а вокруг только неизвестность.              Боже правый, это те вещи, о которых точно лучше не знать Марии.              — Ты видел подобную местность, когда бежал ко мне? — Дмитрий обернулся на Вильгельма и невольно выдохнул: тот выглядел уже на порядок лучше. К нему вернулась прежняя собранность и плавность. Даже ружье он держал как-то особенно, почти невесомо. Только палец на крючке был тверд. И теперь Дмитрий снова был уверен в том, что тому, кто встанет на их пути, не поздоровится.       — Издалека. Я пошел восточнее, — Вильгельм кивком указал направление, не сводя взгляда с тропинки перед ними.       — Тогда нам… — Дмитрий повернулся и указал рукой в сторону. — Ты шел оттуда? Я хочу забрать твоего кролика и вернуться на берег. Ты выиграл.       Вильгельм невесело усмехнулся.       — Я помню дорогу, — голос его опять показался каким-то хриплым, но он быстро откашлялся и заговорил даже с каким-то задором, очевидно, присущим победителю. Впрочем, Дмитрия это обмануть не могло.              Болото, или то, что могло стать им в ближайшие несколько лет, осталось позади. Лес в этой чаще рос гуще, и в каждом темном стволе мерещился человеческий образ. Тени, пересекавшие землю, напоминали черные когти. И на смену тишине, которая прежде отчасти успокаивала, пришло дыхание. Теперь, в таком состоянии, не различить его было сложно. Ничто в природе никогда не погружается в полную тишину: незримая жизнь вечно крутится вокруг, то в испуге отступая, то подходя ближе с горящими от азарта глазами.              Но пока эта жизнь только наблюдала. Она могла бы свалить их с ног, убить, вытряхнуть из них сознание и дух, но не делала ничего. Только дышала, дышала, дышала, и от этого горячего гула в ушах хотелось сбежать. Куда-нибудь в большой город, где гремели бы экипажи и редкие машины, где из ресторанов доносился бы смех.              Дмитрий крепче сжал ружье и пожалел, что не может дать себе пощечину. Какие глупые, глупые фантазии! Так можно довести себя до настоящего сумасшествия.              — Здесь! — Вильгельм дернулся в сторону и исчез в тени деревьев. Дмитрий поспешил за ним, когда… Нет, ему показалось. Это просто очередное дерево. Чуть тоньше, чуть ниже, чем остальные, но…              В метре от него в тени дерева стоял человек.       Дмитрий нахмурился, не веря своим глазам. Неоткуда тут взяться человеку: они бы услышали его приближение. Разве что он стоял тут уже давно? И почему Вильгельм тогда не заметил его? И был ли он вообще жив?              От мысли, что к дереву просто прислонен завёрнутый в чёрное труп, внутри холодело. Дмитрий обернулся в сторону, куда ушел Вильгельм, и сразу заметил его, приглядывавшегося к каждой кочке на расстоянии пары метров. Долговязый, подвижный, его действительно сложно не увидеть даже в такой темноте.              Сколько же времени уже прошло? И где Петер, разве они не должны были давно на него наткнуться?              Впрочем, все это можно решить потом. Дмитрий снова посмотрел на силуэт, не изменивший за эту минуту раздумий ни очертаний, ни положения. Сгорбленный, какой-то бесформенный и измятый, как сброшенное на пол одеяло, из-за огромного количества одежды (или того, что должно было ею быть) не удавалось определить ни комплекции, ни роста. Дмитрий пытался заглянуть в лицо, но то ли тень дерева скрадывала каждую черту, соединяя их в однообразное полотно, то ли то были черные сальные волосы, свисающие непроницаемой ширмой.              — Эй, — окликнул Дмитрий, вскинув дуло. Если это какой-нибудь дикарь, то вряд ли он знает английский, но попытаться стоило. Если, конечно, он жив. — Ты кто? И почему следишь за нами?              Неуловимое движение: силуэт будто наклонил голову. Или, может, Дмитрию все казалось. Он все ещё не был уверен, что перед ним живое существо, а не тень, причудливо извернувшаяся на стволе дерева. Он сделал еще несколько шагов навстречу, повторяя свои вопросы, звучащие теперь все менее и менее уверено. Кто ты? Скажи хоть что-нибудь. Дмитрий был почти готов на предупредительный выстрел, когда тень вдруг шевельнулась куда более отчетливо.              На плоской черноте показались провалы носа и вдавленных глаз. Мерцающие пронзительно голубым, они были более, чем человеческими. Слишком безразличные, слишком яркие, слишком живые. Ветром обдало шею.              Дмитрий вскрикнул, выворачиваясь из привидевшихся ему объятий, и, отшатываясь, вдавил спусковой крючок.              Боль от падения ослепила и выбила воздух из легких. Несколько мучительных секунд не было ничего, кроме нее, распространившейся от спины по всему телу. Но прошло полминуты. Минута. Дмитрий пошевелил рукой, перехватывая удобнее оружие, и распахнул глаза. Сквозь завесу непрошенных слез лес казался еще более причудливым и зловещим, чем прежде, но главное Дмитрий видел прекрасно: перед ним была, как и раньше, только тьма. Бесформенная грубая тьма скрученного болезнью дерева. Кору, потемневшую в преддверии смерти, изъели глубокие борозды и язвины.              Дмитрий огляделся, потирая глаза запястьем свободной руки. Никого. Лишь биение собственного сердца и дыхание, со свистом вырывающееся сквозь сцепленные зубы. Он с трудом поднялся на ноги, упираясь ладонью в черное крошащееся под пальцами дерево. Тело все еще слушалось неохотно, и каждое движение отзывалось протяжной болью. Одна радость: со временем она ослабевала, так что, когда Дмитрий решился отпустить ствол и двинуться в сторону, куда ушел Вильгельм, шаги, даже самые бодрые, давались ему легко.              «Подумать только: испугался дерева», — с усмешкой подумал Дмитрий и внутренне сжался: часть его рассудка отказывалась верить в то, что человек ему привиделся. И все же, ни одно живое существо не смогло бы скрыться так быстро и так бесшумно. Значит, он действительно сошел с ума и видит какие-то фантомы. По крайней мере, не было мучительной мигрени. Потрясающе. Даже сложно выбрать, какой вариант хуже.              Дмитрий обернулся в последний раз на злосчастное дерево и свернул с поляны в сторону. Каждое движение, даже если он краем глаза ловил собственный локоть или выкинутую вперед ногу, теперь вводило его в ужас. И в каждом темном пятне, коих в ночном лесу предостаточно, мерещился сверкающий голубыми глазами силуэт.              Нужно было найти Вильгельма и выбираться. Хватит. Он точно вот-вот сойдет с ума. Воображение быстро нарисовало Дмитрию картину того, как он, отравленный этим часом, возвращается в Петербург и всю оставшуюся жизнь спит при свечах, пугается собственной тени и держит под подушкой нож, ожидая, что из тьмы, разлитой под кроватью, покажется его старый знакомый.              Какой ужасный позор для династии и для их семьи! И что будут говорить о Марии, если ее брат окажется таким?              Как ни странно, все эти размышления о самых странных сценариях будущего отвлекли Дмитрия от волнительного настоящего. Он миновал засохший лесной ручей, перепачкав брюки в грязи и чуть не поскользнувшись на ней, и вскоре различил в метре от себя Вильгельма. Его сложно не узнать: тонкий, долговязый, в этой светлой рубашке… Он полулежал, опершись спиной на ствол дерева, и одной рукой пытался дотянуться до отброшенного в сторону ножа.              Ни сил, ни времени думать у Дмитрия больше не было. Он вскинул ружье и выстрелил, почти не целясь. Пуля едва не задела Вильгельма по плечу, но зато монстр, нависший над ним, взвизгнув, отстранился. Словно кто-то со щелчком сменил кадры диафильма: он резко повернул голову, растягивая в раздраженной гримасе огромный беззубый рот.              Да, теперь Дмитрий видел его прекрасно. Ему не нужно было больше ни солнечного света, ни огня: животный страх и гнев заменяли их прекрасно. И кто бы ты ни был, чудовище в лохмотьях с изъеденным сифилисом лицом, сегодня на этом острове никто не умрет. Тем более Вильгельм.              В голове мелькали кадры последних дней: Вильгельм, пристроившийся на палубе с книгой, и Мария, заглядывающая ему через плечо; вечера у костра, горячее пламени которого был только их смех; сегодняшнее утро, когда Мария стояла у штурвала, а Вильгельм, осторожно обнимая ее одной рукой, второй помогал править курс.              Быть может, это не был муж, о котором мечтала его сестра, но это был Карл Вильгельм Людвиг, принц Шведский, заслуживающий жизни, заслуживающий любви.              Дмитрий смотрел в суженные лихорадочные глаза и знал, что его не поймут, на каком бы языке он не начал кричать и спрашивать. Единственным языком, еще доступным этому существу, оставалось оружие. И Великий князь собирался им воспользоваться. Однако в этот момент диафильм сдвинулся снова. И монстр уже стоял перед ним, отводя дуло ружья так просто, будто оно всего лишь висело в воздухе, а не было зажато в крепких руках. В бессмысленной улыбке почудилась настоящая, осознанная насмешка. Он был так близко. Он мог сделать все. А Дмитрий замер, не способный пошевелиться без всякой на то причины. Ему нужно было лишь вырвать ружье и сделать выстрел.              Но руки не слушались.              Не было больше и страха.              Только какая-то горькая ирония. Он пережил столько смертей, героических, загадочных, преисполненных прозаичной драмы, а сам умрет настолько глупо? Посреди леса? От руки обезумленного пороком полумертвеца?              Секунды хватило Дмитрию, чтобы найти Вильгельма взглядом: он все так же сидел на земле, обхватив голову руками, словно в мучительном приступе. Что ж, это было понятно. Дмитрий и сам едва стоял на ногах, готовый вот-вот рухнуть от навалившейся слабости. И она, признаться, пугала куда больше, чем этот человек напротив, похитивший вдруг все его силы.              Как же расстроится Мария!              Дмитрий сделал шаг назад, земля уходила из-под ног.              «Боже правый, кто-нибудь».              Безносое и безгубое, черное от грязи лицо оказалось совсем близко. И Дмитрий, наверное, лишь самым настоящим святым чудом не чувствовал запаха его дыхания. Ружье выпало из ослабевшей руки, стукнулось о корень дерева. Единственный звук на сотню метров.              «Интересно, где же Петер?» — Дмитрий обернулся бы, будь у него на то возможность. Он даже не удивлялся, что матрос все еще не наткнулся на них. И что сам до сих пор ни в кого не выстрелил. Неужели оказался не более удачлив, чем Великий князь?              Впрочем, нет, все же более. Его не ждет такой нелепый конец.              Дмитрий знал, что от агонии ужаса его спасает только эта вялость, и был впервые благодарен и своим слабостям, и тошноте, подступающей к горлу. Может, он потеряет сознание прямо сейчас и уже не почувствует, как все будет происходить.              Лишь бы Вильгельм выбрался.              А ему, похоже, уже никто и ничем…              Черное лицо стало еще ближе. Дмитрий не смог бы сказать, сколько прошло секунд, минут или часов. Все они больше не имели никакого значения. Он умел быть терпеливым, когда нужно.              Дмитрий закрыл глаза. Так смерть, конечно, не придет быстрее и не окажется милосерднее, но ему так надоел этот взгляд, выглядящий, если честно, до слез комично.              Комичным и жалким был, наверное, и он сам. Великий князь, бледнеющий охотник, потерявший самообладание и оружие при виде человека. Если бы кто-нибудь, кроме Вильгельма, стал свидетелем этой сцены, то, верно, счёл бы ее за какой-то фарс, написанный и сыгранный, шутки ради, кружком революционеров.              Если бы кто-нибудь…              Дмитрий зажмурился. В смерти пугает не забвение, скорее, наоборот. Если бы можно было так легко выкинуть из мыслей тех, кого больше не было на свете. И сколько мучений приносила память.              Пальцы ещё ощущали фантомный холод спускового крючка.              Дрожь пробрала до колен.              Как он любил и ненавидел всякое оружие!              И старые кошмары затопили его сознание.              Дмитрий услышал стон и машинально стиснул зубы: никто не должен знать, насколько слаб он был перед волей судьбы и этого существа. Однако следом он вдруг понял, что стенать и молить о помощи ему вовсе не хотелось. Непослушные члены не ощущали ни боли, ни дискомфорта, будто их и не было вовсе. Только лицо обдало жарким запахом гноя.              От тошноты Дмитрия повело, он взмахнул руками, чтобы ухватиться за что-нибудь, и с удивлением отметил, что никто и ничто его больше не держит.              Монстр стоял на расстоянии вытянутой руки, прикрыв рот рукой и продолжая скулить. Дмитрий инстинктивно подался вперед, будто на секунду испытав сочувствие к созданию, и тут же отшатнулся. Но и этого короткого движения было достаточно. Тот, кто еще недавно был воплощением уродливой насмешливой смерти, взвизгнул и упал на землю. Всего лишь жалкое немощное тело, завернутое в тряпки, кривляющееся и скулящее, оно то прижималось к земле, то вскидывалось и падало снова. Ружье валялось в полуметре от его дугой изогнутых плеч, а он продолжал закрывать лицо ладонью и дрожать, и биться. Если бы только то была хитрая уловка, но он, в конце концов, оказался действительно так слаб.              Положив руку на рукоять охотничьего ножа, Дмитрий поднял ружье. Несчастный монстр даже не посмотрел на него, по-прежнему плачущий и убогий, как побитый пес. Он был еще беззащитнее, чем ребенок, и можно было бы одним выстрелом прекратить страдания его гниющего тела, но обладал ли он, Великий князь, этим божественным правом решать, когда должна прерваться жизнь?              Едва ли.              Дмитрий отыскал глазами Вильгельма. Он все еще сидел на прежнем месте, прижимая руку к плечу. Конечно, в темноте увидеть хоть что-то было непросто, но Дмитрию казалось, что он различил между стиснутых пальцев, украшенных парой перстней, кровь.              Боже правый, главное, чтобы этот несчастный не заразил никого.              Дмитрий одернул рукава и потрогал шею, где ее касались чужие руки. Нет, ни ран, ни даже мелких царапин там не было.              Несостоявшийся убийца, живой мертвец по-прежнему лежал на сырой земле, царапая ее обломанными ногтями и заливаясь рыданием. И что с ним только делать? Они могли бы взять его с собой, на яхту, попытаться успеть отвезти на землю, в госпиталь, но смысла в этом, очевидно, не было. Он умрет: здесь или там, сегодня или в следующее воскресенье, испачканный в грязи или умытый и подготовленный к последнему в жизни сну.              Как он вообще попал на этот остров? Где заразился? Каким был раньше? Чье лицо избороздила болезнь, не тронувшая только ясные глаза? О таких грезят девушки в романах и песнях, таким посвящают письма и неумелые стихи. Споры о Дориане Грее, которыми они с Вильгельмом упивались накануне, приобрели плоть и кровь.              — Ваше Высочество! — Дмитрий резко обернулся и выдохнул с дрожью в голосе. Петер! Ну наконец-то! Он отвернулся на долю секунды, чтобы помахать матросу рукой, а когда снова перевел взгляд на лесную тропу перед ним, она уже была пуста.