Из света и тени

Во всем есть черта, за которую перейти опасно; ибо, раз переступив, воротиться назад невозможно. Федор Достоевский

      

1 марта 1908 год Российская Империя, Санкт-Петербург

             — Даже представить не могу, что могло произойти, чтобы вы, Великий князь, требовали срочной встречи. Никак пожар или убийство, — ворчал Феликс, стягивая с плеч пальто. Вид у него был недовольный и сонный, будто он провел ночь, не сомкнув глаз хоть на час, и был вынужден ехать сюда, как только голова коснулась подушки.              Дмитрию было неловко и даже страшно. Феликс вполне мог счесть причину недостаточно серьезной и просто обидеться. Оставалось только надеяться, что благоразумие победит. Все это нельзя было считать шалостью. Нет. Играя в шпионов, по усадьбам высших кругов не ездят — это слишком глупо. И остаётся либо полное безумие, либо абсолютная уверенность в своей правоте. К сожалению, первый вариант явно не подходил.              — Мне жаль, Феликс, — Дмитрий дождался, пока официант, принимающий заказ у соседнего стола, отойдет и продолжил почти шепотом: — Ко мне приходил человек. Он представился чужим именем — именем человека, которого я бы впустил и которому бы проверил, — и дал мне какие-то бумаги. Якобы показания свидетелей. Против...против вас.       — И ради этого, Великий князь, вы выдернули меня в такую рань из кровати?              Дмитрий хотел возразить, что день был в самом разгаре и что, в крайнем случае, Феликс мог попросить назначить встречу в другое время, но он выглядел таким недовольным, что спорить становилось просто неуместно.              — Понять не могу, почему об этом нельзя было написать, — продолжал Феликс с глубоко разочарованным видом. — Дмитрий Павлович, про нашу семью новые слухи придумывают каждый день. То мы умерли вместе со всеми слугами от холеры еще в прошлом веке, то переехали в Германию, то занимаемся оккультизмом, то, простите меня, устраиваем оргии вместо балов. Если бы на каждую фантазию мы обращали внимание, то давно сошли бы с ума.       — Я понимаю, — Дмитрию поджал губу и снова оглянулся. Последние несколько дней иррациональное беспокойство не оставляло его. Так и с ума сойти недолго. Даже в Александровском дворце он заглядывал в лица слуг, подсознательно ожидая, что однажды в библиотеке или конюшне наткнется на Матвея. — Но этот человек был более подозрительным, чем обычный клеветник или какой-нибудь провокатор.       — Чем же? — Феликс скучающе вздохнул и подпер голову ладонью. Вполне вероятно, что он готов был вот-вот уснуть, и только правила приличия останавливали его.              Дмитрий подался вперед через стол и, заметив долю насмешки в глазах Феликса, поморщился. Неужели можно быть таким беспечным в их проклятое, неспокойное время? И не стоило бы лучше сразу говорить с Николаем или даже Феликсом Феликсовичем-старшим? Впрочем, все это было, конечно, лишь порывом. И Дмитрий прекрасно понимал, что вряд ли смог бы заговорить об этом с кем-то еще.              — В этом…рассказе, который мне дали прочитать, некий господин, назвавшийся вашим бывшим лакеем, обвиняет вас, Феликс, в том, что вы приглашали его… — подходящие слова никак не шли на ум. Взгляд напротив был просто издевательским. — Вы приглашали его провести вместе ночь. Однако, зайдя в вашу спальню, он обнаружил в кресле мертвого человека. Убитого. И...вас.       — И, обладая такой ценной информацией, он смог сбежать? — Феликс мрачно рассмеялся. Вот только в смехе этом не было ни беспокойства, ни даже веселья. Ему было все так же скучно. И Дмитрий невольно начал сомневаться в том, что не потревожил его в самом деле по пустяку. — Вы же понимаете, что это просто смешно, Великий князь? И что это, как и все прочие слухи, отомрет и растворится? Я слышал подобное десятки и десятки раз!       — Но сколько раз вы слышали это из моих уст? Из уст других Великих князей? Или из уст Императора?       — Дважды. Из уст Императрицы, — перебил его Феликс и широко улыбнулся. А в следующий миг лицо его стало наигранно обеспокоенным, а голос — дрожаще визгливым, и каждое слово корежил острый акцент: — Зинаида Николаевна, вы знаете, что я недавно слышала про вашего сына! Про Феликса… Скажите мне, что это не так! — Феликс шумно выдохнул и махнул рукой. — А даже если и так, то что плохого? Я не про убийства, разумеется.       — Феликс, этот человек пришел в мой дом! Представился чужим именем!       — Чтобы вы его выслушали.       — Он просил меня шпионить за вами!       — Чтобы по-настоящему опорочить человека, нужно выдумкой приукрасить реальный факт.       — Он следил за мной!              Феликс, до этого бесстрастно наблюдающий за другими гостями ресторана, наконец-то посмотрел на Дмитрия. И на этот раз он выглядел удивленным. Может, и вовсе напуганным. Дмитрий выдохнул чуть спокойнее. Теперь, когда Феликс наконец-то заинтересован и даже серьезен настолько, насколько это, в его случае, возможно, их разговор наконец-то может обрести хоть какой-то смысл.              Дмитрий, не вдаваясь в детали, коротко рассказал о человеке, виденным им в полумраке московской ночи. И о некоторых других своих подозрениях. В остальных эпизодах он не был так уверен, но еще пару раз в магазинах и во время прогулок… Дмитрий догадывался, насколько безумно это звучит, но не мог ничего с собой поделать. Феликс заслужил знать все. Если происходит что-то по-настоящему серьезное, то важной может оказаться любая мелочь. А Дмитрий был почти уверен, что все это не просто очередная игра.              Феликс задумался.              Через пару минут принесли заказ. Официант разлил по бокалам вино. Казалось, даже он невольно сжался от напряженный атмосферы, царившей за столиком.              — Я думаю, — протянул Феликс, как только их вновь оставили, — что вы преувеличили. Я о слежке. Возможно, вас так потряс визит этого человека, что ваше сознание невольно видело его черты в каждом лице, и все же…       — И все же? — Дмитрий почувствовал, что от волнения его уже тошнит. Он не ел ничего со вчерашнего дня, но теперь чувство голода снова пропало, уступив место другому, еще более неприятному.       — Спасибо, что рассказали мне, — Феликс тепло улыбнулся. — Я попрошу наших людей все проверить.              Эти слова прозвучали как отговорка. Лишь бы закончить разговор, лишь бы Дмитрий отвязался… Он хотел от бессилия злиться и кричать, но нехотя признавал: Феликс может быть прав. Да и кому как ни ему знать, что представляет угрозу для семьи, а что — очередной вздор, созданный лишь ради развлечения пары-тройки безумных людей.              Людей, которые осмелились осквернить своей ложью Ильинское. Которые посмели врать, глядя в лицо брату Императора.              И именно это не давало Дмитрию покоя.              Но Феликс словно видел все его сомнения и страхи. Он сцепил руки в замок и уронил на них голову, продолжая улыбаться, теперь скорее задорно, чем заботливо и благодарно. И не было, наверное, в целом мире ничего, кроме прихода Антихриста и конца света, что могло бы заставить его растерять эту озорную безмятежность дольше, чем на четверть часа. Впрочем, кто сказал, что это так уж плохо? В конце концов, Феликс и сам говорил, что юность дана не для проблем и страданий. Всего этого, если только очень-очень сильно не повезет, и так будет достаточно.              — Видите ли, Дмитрий Павлович, — начал Феликс с театральной серьезностью, — люди всегда боятся непонятного. А мы, поколениями прячась за стенами особняков, становимся более, чем непонятны обычным людям. Вам доводилось когда-нибудь видеть то, что называют цирком уродов?       Дмитрий смущенно покачал головой. Само это словосочетание наводило на него ужас. И дело было вовсе не в несчастных, которых ударами кнутов и палок опускали до уровня животных из зоопарка, а в толпе, доходящей до средневекового агонического возбуждения от желания насмехаться и властвовать. Нет. В Дмитрии было слишком много человеколюбия. И он не хотел разочаровываться так сильно.       — Зря, — Феликс улыбнулся краем губ. — Стоит непременно однажды это исправить. Но суть, я вижу, вы все равно понимаете. Это аттракцион человеческого страха. Вместо того, чтобы пугаться и прятаться, они смеются, думая, что это сделает их сильнее, — Феликс покачал головой. — Но ничего не выходит. Чаще всего. И, тем не менее, это попытки. То же самое и здесь. Раньше мы по-настоящему пугали своим...аскетичным образом. Сейчас этот страх стал подсознательным, и глупые фантазии — лишь другая форма насмешки.       — Я не думаю, что они помогают им защититься, — возразил Дмитрий. — Чем? Ведь, если решить, что вы убийца, это сделает только хуже, страшнее?       — Вовсе нет. Это сделает нас человечнее, понятнее, — Феликс негромко рассмеялся. — Из бесплотной тени Феликс Юсупов превращается в мерзкого мальчишку, иссушенного сифилисом и жаждой крови.       — Это мерзко, а не человечно, — пробормотал Дмитрий, пряча взгляд в тарелку от скребущегося в животе отвращения.       — Вы плохо знаете людей, Великий князь, — Феликс покачал головой и приступил к еде, не спеша орудуя приборами. Дмитрий позавидовал его аппетиту.              За едой они говорили о чем-то отвлеченном. То ли обсуждали погоду, то ли свадьбу мецената Рыжова (подумать только, в его замшелые шестьдесят взять в жены двадцатилетнюю дочь кузена! — и кого только это могло волновать?). Дмитрий механически пережевывал пищу. Восприятие вкуса все никак к нему не возвращалось. Он пытался сконцентрироваться на бессмысленной вялой беседе, но мысли разбегались. И, сидя напротив Феликса Юсупова в одном из самых роскошный ресторанов столицы, он мыслями уносился то в московские дворы, то в ужасные театры, вообразившие изломанных природой людей своими зверями.              — Что ж, — произнес Феликс, осторожно вытирая уголки губ салфеткой, — мое раннее пробуждение искупило себя отличным завтраком. Большое спасибо, Великий князь. В остальном, полагаю, наш разговор об этом деле исчерпан?       — Почему? — Дмитрий и сам не знал, зачем задал этот вопрос. Он просто зацепился, все не шел из головы, хоть и задавать его было трижды глупо. И оставалось только думать, думать… И пылкое «почему» сорвалось с губ непроизвольно. Дмитрий задумался слишком глубоко. Но отступать уже было некуда. Он виновато опустил взгляд и продолжил, не смея поднимать глаза на удивленного его вопросом Феликса. — Почему вы продолжаете прятаться, если это причиняет столько проблем?       — Прятаться? — он вскинул брови еще выше, а потом закатил глаза. И Дмитрий понял, что теперь перешел границу он. Одно дело детские розыгрыши и нелепые шутки — все это простительно, и более чем соответствует пусть не их статусу, но возрасту. В конце концов, если и есть время для игр и забав, то это совсем не детство, а молодость, когда человек впервые оказывается предоставлен самому себе и вдруг, неожиданно для стесненной души, вдыхает глубоко и свободно. Но вот лезть в дела чужих семей… Это допустимо разве что с другом, да и то не с каждым.       — Прос…       — Мы не прячемся, — перебил его Феликс, медленно качая головой. Наверное, именно так перед прыжком раскачивается кобра. — Кроме того, больше проблем было бы, если бы мы жили иначе.       — Но почему? Неужели только из-за того, как порочно и грубо порой бывает светское общество? — выпалил Дмитрий и едва удержался от того, чтобы испуганно отпрянуть. Он говорил, пока еще мог, но удара, пусть и не физического, ожидал каждый миг. В лице Феликса, слишком холодном и спокойном, таилась угроза. Казалось, даже глаза его, обычно сверкающие беспечным лукавством, потемнели, но это, право, было лишь причудой воображения.       — Если бы все было так просто, Великий князь, — проговорил Феликс и приблизился. И это было страшнее самой долгой слежки.       Дмитрий подумал, что просто извиняться уже нелепо. Он должен был закончить разговор или их встречу. Он позволил себе непозволительно много. И оставалось лишь уйти и скрыться, оставив в душе призрачную надежду, что однажды его пригласят на прием или в театр снова. Всего пара вопросов, всего лишь жалкое любопытство в один миг подожгло все то, что Дмитрий начинал ценить в однообразности петербургских дней. Подожгло то, что действительно могло стать дружбой, о которой он так мечтал.              Впрочем, Дмитрий понимал, что драматизирует и вряд ли Феликс навсегда решит прекратить их общение. Но доверие наверняка уже подорвано. И восстановить его будет куда сложнее.              Надо было прощаться.              Дмитрий выдохнул и уже собрался вставать, когда Феликс заговорил снова. Его длинные пальцы, сейчас напомнившие птичьи когти, мягко обхватили запястье, не давая отдернуть руки.       — Осторожнее, Дмитрий Павлович. Это был всего лишь вопрос про привычки моей семьи и всего лишь я. Мы живем в непростое время, и круг общения у нас тоже не самый простой. Ваш титул вас спасает, но, увы, не от всего.       Он отстранился. Приветливо улыбнулся официанту, подошедшему, чтобы забрать тарелки, и заговорил, на этот раз куда более оживленно и даже будто бы радостно:       — Будьте терпеливы, Великий князь. Вы хороший человек, и мне нечего от вас скрывать. Нужно только время.       Он расплатился, допил оставшееся в бокале вино и встал. На отвороте пиджака блеснула стальная брошь в виде цветка мака с крошечным черным камнем посередине. Дмитрий тоже поднялся. В голове не осталось ни единой мысли. Он был напуган и растерян, и улыбка Феликса не могла его обмануть. Дмитрию не нужно было видеть его строгость или слышать холод в голосе, чтобы чувствовать глубокое разочарование.              И ради чего все это?              Надо было возвращаться в Царское село. Дмитрия ждала сестра, и еще он обещал Ольге, что попробует помочь маленькой Анастасии с французским. Надо возвращаться и быть прилежным братом и другом, а хочется только побыть наедине с собой. И что-то не дает покоя в груди. Едкое чувство вины, похожее на попавший на рукав прокисший сок.              По всем правилам, на улице должен был моросить гнусный дождь. Но погода была такой же безликой, как и проклятый лже-Матвей, которого Дмитрий теперь ненавидел еще сильнее, чем прежде. В окнах напротив ресторана суетились люди. Вся улица была заполнена людьми, будто высыпавшими из-под снега, который едва-едва начал таять. Это ненадолго. Стоит только весне войти в полную силу, как город опустеет вновь, оставив только рабочих да нищих бродить по гниющим переулкам.              На углу стоял черный экипаж Юсуповых. Дмитрий уже научился их узнавать: черные, неброские, но при этом достаточно элегантные, чтобы даже в этом подчеркнуть богатство и благородство пассажиров. Для прочей драматичности стоило и лошадей запрягать исключительно черных, но таковых, видно, в конюшнях дворца на Мойке было недостаточно. Так что отличительным знаком оставалась не общая цветовая гамма и даже не кучера, одетые в дорогие костюмы, безэмоциональные и бессловные, а узор на дверцах. Это был не фамильный герб да и на чьи-либо инициалы не походило. Может, в самом деле, просто рисунок, но, так или иначе, он был узнаваем.              Однако Феликс прощаться отчего-то не спешил. Они стояли на тротуаре, Дмитрий всей душой, сжатой от стыда и позора, рвался прочь, а Феликс словно ждал чего-то и смотрел на небо, щурясь от солнечного света. Казалось, он может простоять так половину вечности, недвижимый, даже почти не дышащий. Словно в состоянии кататонии.              — Глупый поступок, — вдруг произнес Феликс, не поворачивая головы. И было сложно понять, о чем он говорит. Но у Дмитрия сомнений почти не было. Он ссутулил плечи, в спину будто ударили так, что перехватило дыхание.       — Я зна...       — Приехать в Ильинское! — продолжал Феликс ещё более возмущенно. Он хмурился. Белый свет, затопивший город, выделял каждую черту лица. — Выбрать самого нерадивого переговорщика и думать, что вы ему поверите! Притаскивать столь откровенно бредовые «документы»! С тем же успехом, я мог бы переписать от руки пару рассказов Гоголя и идти к Иоанну, уверяя, что черти падают с небес, а мертвецы оживают.       Так речь...не о нем? Дмитрий выдохнул свободнее. Он все еще был растерян, напряжен и собственным поведением пристыжен, но, по крайней мере, они по-прежнему могли разговаривать. Все не так плохо. Его грех еще можно искупить. Дмитрий позволил себе улыбнуться и тоже посмотрел на небо, но оно, залитое слепящим блеском, не дало ни одного ответа. В редких облаках мерещились силуэты причудливых животных, словно сошедших с картинок залитого кровью бестиария.              — Согласитесь, если бы мы с вами вдруг хотели поднять какое-нибудь восстание, то не делали бы этого так нелепо, — продолжал Феликс, пожимая плечами. — Абсолютная глупость.       — Именно поэтому я боялся, что вы мне не поверите, — признался Дмитрий.       Феликс перевел на него взгляд и хмыкнул.       — Обычно самое серьезное и страшное начинается с глупости. Так что, может, вовсе не зря вы переживали Великий князь. Я все проверю. Не лично, конечно, — последнюю фразу он произнес крайне поспешно. Дмитрий отвернулся, наигранно кашляя и прикрывая пол-лица ладонью. Оно выдавало куда больше эмоций, чем хотелось бы показывать. И с этим решительно нужно было что-то делать. Последнее время, впрочем, и без того получалось лучше, чем прежде.              Последнее время, впрочем, удавалось не тревожить по пустякам Марию. И это уже было заслугой.              — Что ж, — Феликс, наконец, словно ожил, сбрасывая маску драматичной задумчивости. Он повернулся всем телом и слабо поклонился (была бы шляпа, точно бы снял ее, как какой-нибудь маркиз из любовного романа). И все это было, конечно, до звона театрально, но от того, именно от того, даже…искренне. — Спасибо, Великий князь. Особенно за то, что первым делом рассказали все мне, а не жандармам. Они слишком неосторожны. Увы.       Дмитрий с сожалением кивнул.       — Мне хотелось бы верить, что все эти беспокойства напрасны.       Лицо Феликса вдруг стало крайне серьезным. Он отвёл взгляд, нахмурился — сам взгляд потемнел то ли от зарождающегося волнения, то ли от злости.       — Мне бы тоже, Великий князь. Вы не представляете, насколько.       — Если вам понадобится еще…       — Нет, — Феликс решительно покачал головой. — Вы сделали все необходимое и возможное. Теперь просто позвольте себе ни о чем не беспокоиться: мы все решим сами и в кратчайшие сроки.              Поводов не верить у Дмитрия не было. И только по пути домой, глядя в окно на улицы, изученные до каждого окна и камня, он вдруг задумался о том, насколько же глупо все складывалось. И неужели простое незнание может породить очередной теракт? И неужели его, Великого князя, намеревались в это втянуть? И почему именно Феликс? Почему из всех членов семьи они выбрали для своих рассказов именно его, младшего сына? Дмитрий зажмурился до боли и откинул голову. Все вокруг отчего-то говорили ему ждать, будто правда, равно непредсказуемая у обеих сторон, должна была настояться, как вино.              Поводов не верить Юсуповым не было. Но поводов верить, кроме обаяния и собственного наивного желания, не было тоже.              Не об этом ли говорила Мария?