One step upon

На идею провести Новый год в компании Людвига и его семьи Иван смотрит с сомнением. Сомнения не относятся к Людвигу лично, частично касаются его семьи, но по большей части это сомнения касательно самого праздника. В Аду Новый год не празднуют, как минимум официально. Никакого праздника, лишь фактические три недели выходных — с учётом тех работников, что для празднования Нового года уезжают к своим родным очень далеко, — и «делайте, что хотите, в рамках закона», но это чаще всего относилось к тем, кто в Аду не был рождён. Демоны же, особенно древние, к прохождению одного года и встрече другого относились нейтрально, к тому же все поголовно были атеистами и отрицали любую "магию", которую дарил конец декабря и начало января. Эту позицию разделял и Иван. Для него забеги по магазинам для всего и сразу, готовка сотен тысяч блюд и украшения трупов деревьев выглядели абсурдно. Магии в этом не чувствовалась — руны бы среагировали, будь это так — и какого-то волшебного чувства чего-то важного не было тоже. Зато был маркетинг, поднятие торговли и неприятный рост преступлений — первые две проблемы решал Второй отдел по необходимости, а вот третье оставалось на плечах Ивана, других тварей и Комитета. Конечно, все учитывали выходные и праздники, но... трупы не ждут, как и некоторые существа. — Родериха не будет, он улетел в Вену по делам, — Людвиг фыркает, — так он называет Ада. Иван чуть скашивает взгляд с очевидным вопросом. — Неродной сын, тоже высший вампир, как и мы. Они проводят втроём — Родерих, Элизабет и Алдерих — все новогодние праздники. Элизабет, кстати, оборотень. — Очаровательно. Мимо них проносится парочка с кучей пакетов, едва не поскальзывающаяся на покрытом лёгким снегом тротуаре. Людвиг по-человечески вжимает голову в плечи, скрывая больше кожи от слабого ветра. Для простых людей он выглядит как один из них — тоже с ног до головы укутанный в шапку, шарф, зимнюю куртку с шерстяной подложкой и плотные сапоги. Иван же для окружающих выглядит, как безумец, в своём привычном пальто, очевидно лёгком свитере и тонком шарфе, обмотанным вокруг шеи скорее для показа, чем для согревания, и только руку прячет в чужом кармане, переплетая горячие пальцы с едва тёплой кожей перчаток. — Ты не проведёшь праздник наедине со мной и Гилом, его "солнышки", — Людвиг высовывает руки из карманов, показывая кавычки на последнем слове, — будут с нами. Тебе они понравятся, честно. — Откуда такая уверенность? — зная Гилберта, эти солнечные создания встретят его когтями и клыками, хотя встреча с одним из них закончилась нейтрально и никто не пострадал. Но это может ему просто повезло наткнуться на самого спокойного из десяти. Удивительно, с учётом того, что ему попался скинуокер, который слова «спокойный» должен избегать, как огня. — Ты им понравился. — На словах и запахе? Людвиг улыбается, показывая кончики клыков. Возможно понравился, возможно. Ему бы их встретить — один на один, а не один на десять — и выяснить, кто есть кто, с некоторой вероятностью угрозы, что у Гилберта в подобрышах скрылся не только подлежащий уничтожению реликт, но и что-то более опасное. В таком случае, придётся уничтожать, если оно — он или она — попытается напасть. Убивать скинуокера, который вполне прилично уходит по делам, в план Брагинского пока что не входит. И было бы неплохо, если бы так продолжалось и дальше. — Гил жалуется на тебя, но ты ему нравишься. — Ага, — Иван выдыхает смешок в шарф. Он верит, даже несмотря на поведение Байльшмидта и их отношения. Гилберт... мягок. Странно звучит даже в мыслях, но это простой факт — если бы он хотел чьей-то смерти, этот кто-то был бы уже мёртв. Гил же просто лает, но не кусается, и это не только потому что Людвиг рядом или сам Брагинский способен дать ему по зубам, нет. Это почти-братская любовь и слабая борьба за внимание. — Если бы он ещё умел выражать это нормальными словами. — Ты бы посчитал его безумцем и возможно больным. Брагинский пожимает плечами. Да. Если бы Гилберт неожиданно подошёл и сказал бы ему «я тебя люблю», он бы срочно позвонил Родериху с вопросом, как это лечить. — И всё же я не знаю, кто меня там ждёт. Я доверюсь тебе, но не ожидай, что я не устрою бойню, если увижу неподобающее поведение у одного или нескольких "солнышек". Людвиг хмыкает, принимая и такой ответ. Никаких гарантий, но таковы все твари. — Тогда приезжай сегодня вечером. Познакомишься, отпразднуешь, попадёшься ко мне под омелу, напьёшься глинтвейна... Веселье. Сомнительное веселье, если посмотреть с точки его жестокого максимализма: глинтвейн, как и любой алкоголь, на него не действует, а листья омелы могут нанести ему серьёзный, почти летальный вред — как в виде листьев и ягод, так и виде простого кола, — но Людвигу об этом не известно. Да и в целом это известно крайне малочисленной группе лиц, а удовольствие от чужой компании можно получать и без алкогольной интоксикации. Вампиры, в конце концов, тоже не подвергаются его воздействию. Не то чтобы это создавало сильное желание праздновать, но... — Приеду к десяти. И он приезжает с небольшим опережением в три минуты, тратя запасённое время на сигаретный дым и разглядывание чужого дома, переливающегося множеством огоньков. Крошечный проволочный олень, стоящий перед крыльцом и обмотанный гирляндой, начинает блестеть только после того, как невысокая фигура перестаёт с ним возиться и встаёт в полный рост, отходя на полшага. Зрачки деформируются, подстраиваясь под нужный уровень освещения и дистанцию, позволяя разглядеть незнакомца получше. Внешне простой подросток, мальчишка даже, и не знай Брагинский кто перед ним, он бы подумал, что это просто заблудившийся и неизвестно как попавший к высшим вампирам человеческий детёныш. Но нюх не подводит, указывая приторно-противными нотками на то, что этот мальчишка человеческий лишь на половину — остальная половина принадлежит потомку Асмодея. Не суккуб и не инкуб, — за такими всегда вяжется определённый след, даже если они не потребляют людскую энергию, — так что скорее всего очередной отпрыск нефила похоти, один из тысячей тысяч. Полудемон оборачивается в сторону машины, смотрит долгую минуту, а затем приветливо машет рукой. Это даже несколько успокаивает. Не из-за того, что в случае опасности полудемон для твари не представляет никакой реальной угрозы, а из-за подобного приветствия. По-человечески безобидного. Иван тушит сигарету, щелчком пальцев сжигая окурок, и подходит к ожидающему его детенышу. — Я Питер, — потомок Асмодея протягивает руку, стараясь незаметно привстать на цыпочки. — Петерхен Байльшмидт. Полудемон, как ты уже понял. А ты Иван Брагинский, тварь из Третьего отдела, верно? — Сам угадал или попросил дядю? — Сам. От вас больше пахнет людьми, чем демонами. От Второго пахнет гарью и жжёной проводкой, а Первый я не видел, — он выглядит слишком радостным от последнего факта. Хотя, нет. Нельзя быть «слишком радостным» когда дело касается Первого отдела. Если тварей из Третьего недолюбливают, то тварей из «карательного» боятся, и Брагинский их может понять. — Я на самом деле рад, что Людвигу удалось тебя убедить. Давно хотел познакомиться! — Ты, наверное, первое существо, которое захотело само познакомиться с тварью, — это звучит как сарказм, хотя Иван не вкладывает подобный смысл. Просто констатирует факт. — Ну, мне всегда было интересно, каково это, быть тварью: сколько мощи в вас есть, как вы живёте, хорошо ли живёте, как к вам Ад относится... Но эти вопросы подождут. — Питер слегка замедляется, будто его откровения звучат, как какое-то безумство, а затем поднимает глаза и делает до боли знакомый щенячий взгляд. — Ты же не против, если я их задам? — Потом, — соглашается Брагинский. Питер издаёт какой-то донельзя счастливый звук. — Тогда пойдём, я тебя со всеми познакомлю! Дом внутри встречает его какофонией голосов, которая приглушается лишь на мгновение, чтобы определить вошедшего. Одна из собак Людвига проходит в прихожую, недолго пялится на вошедших пустым взглядом, а затем уходит, пару раз вильнув хвостом. Питер следует за собакой, резко скидывая обувь и закидывая куртку на вешалку — без них он выглядит болезненно-худым и по-настоящему маленьким, крошечным даже, будто его не кормили долгое время. Полудемон если и замечает чужой взгляд, то успешно игнорирует. — Людвиг чем-то занят наверху, Гилберт ушёл на... надеюсь, что на время, так что пока мы тут делаем всякое, — потомок Асмодея замирает перед дверью на кухню, чуть склонив голову в сторону, чтобы уклониться от брошенной в сторону ложки. — Вы снова хернёй маетесь? — Спроси этого придурка, зачем он кидается! — один из двоих парней на кухне быстро прячется за брата, несуразно сгибаясь. Оставшийся на кухне Кэйсер опускает мясницкий нож на столешницу с неудобной улыбкой. — Я же предупреждал. — Твои предупреждения больше похожи на странные маньяческие заигрывания с угрозой приготовить из меня рагу. — А кто сказал, что это были угрозы? — Ты поехавший! Я просто хотел печенье! У тебя его целых две пачки! — Это на Новый год. Ты уже задолбал воровать еду, енот ты недоделанный. Питер неловко оборачивается к Ивану, и на его лице выражается вся скорбь и стыд мира. — Кая ты знаешь, — он кивает в сторону, — а это Георг. Он— Георг резко разворачивается на пятках, кивая в приветствии и перебивая брата: — Гоша, мимик. Брагинский фыркает: — Врёшь. — Ну-у-у... Ладно, немного слукавил. Я кумо. Это объясняет, почему от него едва уловимо тянет оборотом, что редко для оборотней. Превращаться в огромного паука в доме у высшего вампира с арахнофобией — это дорогого стоит. Дорогого ремонта, а не чьей-то жизни. Да и в целом обращаться в огромного паука неудобно, как говорят кентавры-пауки — размер тела слишком велик, чтобы можно было удобно скрыться, а польза от него едва ли найдётся. В случае кумо польза есть: яд, имеющий в себе мощный паралитик и разлагающий кровь при контакте, и когти, которые даже в облике человека способны резать сталь. А ещё магия, но лишь в случае дзёро-гумо, в ином же её нет, но и без неё столкновение с кровожадным двухметровым пауком для некоторых — большинства людей — заканчивается гибелью. — Кая знаешь, он ебалай. По крайней мере сегодня. Скинуокер, а не доппельгенгер, но Иван предпочтёт это не озвучивать. Если Третий отдел по какой-то причине — наверняка с подачи Департамента — решил подобному существу сохранить жизнь вопреки приложению Декларации, то он не имеет права решать чужую судьбу. Ни одна из тварей бы не пропустила бы скинуокера по поддельным документам, каким бы хорошим актёром он не был. — Мальчики, много шума— Ой. К кухне подходит девушка. Единственная девушка из всего потомства Гилберта, как Брагинский понимает, и потомственная ведьма. Это он определяет по нескрытым семи зрачкам — три в левом и четыре в правом, значит она ведьма в четвёртом поколении. Чем больше зрачков, тем сильнее наследственная магия и тем меньше последствий от пользования магией, будучи человеком. Нельзя использовать магию не будучи знакомым с ней с самого рождения, иначе она медленно, но верно начнёт разрушать тело и душу — и чем сильнее магическое воздействие, тем быстрее это происходит. Родоначальницы ведьминских родов не живут дольше тридцати лет, как утверждают источники, поэтому ведьмы не бывают старухами — вместо этого они выглядят как таковые, и ведьма в свои двадцать похожа на все семьдесят, если она начала увлекаться магией. У рождённых ведьм с этим проще: они выглядят на свой возраст, стареют в соответствии и лишь действительно могущественная магия способна пожрать их годы и здоровье. Именно из-за этого ведьмы ей и не занимаются. Жизнь, как показывает практика, дороже какого-нибудь родового проклятия. — Ивонет, — девушка протягивает аккуратную и ухоженную ладонь с четырьмя точками родинок у сгиба большого пальца, — Можно просто Иви. Приятно познакомиться, Иван..? — Просто Иван, — предлагает он. Ивонет слабо кивает, моргая третьим веком и пряча зрачки. Так она похожа на простого человека. — Прошу простить моих старших братьев, они немного придурки. Оба. — Иви! — Она ведь права, — поддакивает сестре Питер. — Кай как обычно готовит, а тебя попросили побыть рядом и переносить готовое в столовую, потому что твоё умение кулинарить прибьёт даже бессмертного. А вы тут устраиваете. — Никакой поддержки в этом доме, Господи блядь, — Георг встряхивается, возвращаясь на кухню и подтаскивая стул к краю столешницы. — Ладно, буду сидеть тут. Противные, — он хватает пачку печенья, притягивая к себе и прячась от убийственного взгляда Кэйсера. Только свидетели мешают устроить ему расправу и приготовить ещё одно блюдо с очень пикантной начинкой. — Джозеф и Клеменс не приедут, кстати. У них что-то случилось по дороге, они будут только завтра. — Значит, нас осталось восемь. А если я сейчас уйду? — скинуокер не устраивает резню, возвращаясь к готовке. — Что тогда ты будешь делать? — Я тебя нахуй загрызу. — Ой, началось... Брагинский решает не вступать в диалог, уходя в столовую. Питер тихо следует за ним, с радостью показывая огромную ель, украшенную множеством различных по виду и размеру игрушек и несколькими гирляндами, отчего всё пластиковое дерево переливается и светится. Если бы не пара небольших осколков у основания — он легко отслеживает взглядом отложенную в сторону игрушку в виде ангела с пробитым дном — и лёгкая несуразность в расположении игрушек на ветках, то он бы даже смог назвать это красивым. Все три собаки Цербера лежат на лежанках возле горы подарков, лениво поглядывая на вошедших и дёргая ушами в сторону йиннэна, летающего по комнате и пытающегося сесть на ёлку с очевидной целью избавиться от пушистой помехи. — Кскскс, — Бисквит останавливается в воздухе, неуклюже разворачивается и со всего маху врезается в Ивана, лишаясь пары полинявших перьев и цепляясь когтями за свитер. На приветственные почёсывания он реагирует громким урчанием, сотрясающим всё маленькое кошачье тельце, и устраивается на руках поудобнее, меняя цель с разрухи на манипуляции. — Он сильно мешался? — Два раза он уронил ёлку, один раз это сделал Гоша, — пожимает плечами полудемон. — Из пострадавших только пара игрушек и гордость Хайнца. Он, кстати, наверху. Заканчивает украшение дома изнутри. Возможно, он от отчаяния повесился на мишуре после нашего небольшого фиаско, но всё нормально. Питер несколько боязно начинает гладить кота. — Где сейчас Стефан, Филипп и Энгель я не знаю, но они точно были. Я их видел. Обилие незнакомых имён не напрягает, но слегка путает. — Тебя не будет напрягать, если на столе не будет рыбы? — на вопрос Иван отрицательно качает головой. — Хорошо. Просто у Фила с этим проблемы. — Сирена? — Да. Стефан горгона, Энгель ревенант. — И весь ужин устроен так, чтобы всем было удобно? — Питер кивает, пытаясь незаметно забрать Бисквита себе на руки, что Брагинский им помогает сделать. Пушистый серый комок вибраций радости перелезает нехотя, но не убегает. — У нас есть веганские блюда, блюда без рыбы и салаты с возможностью добавить начинку, угодную душе, — длинный стол с белоснежной скатертью подтверждает его слова обилием самых разных тарелок: от некоторых не тянет запахом мяса, яиц или молока, лишь в одном чувствует филе трески, а в центре на огромном блюде лежит кролик. Удивительно даже, что несмотря на притягательное обилие говядины, ни собаки, ни кот не пытаются добраться до мяса, хотя вполне вероятно, что их отпугивает обилие кисло-сладких фруктов и ягод. — А кроме алкоголя есть кровь и аква. Аквой существа тёмного мира маскируют эссенцию из человеческих энергий. Получают её по учёту только из Ада, продавая её в достаточном количестве, чтобы её легко было купить и по приемлемой цене, чтобы не создавать нужду в контрабанде и незаконном изготовлении. Если при нелегальном сливе крови человек перестаёт жить, то при лишении всех энергий он остаётся жив и даже частично в разуме, но более не способен жить, как нормальный человек: даже психотерапия и лекарства ему не помогут заполнить пустоту в душе, и чаще всего в отчаянной попытке люди превращаются в "энергетических вампиров". И уже это приводит ко множеству смертей. — И ещё безалкогольные напитки! Бисквит громко мяукает. — И вкусняшки для животных, Людвиг целый пятикилограммовый мешок принёс. Мешок незаметно спрятан под ёлкой, украшенный ярко-синей лентой, как и несколько запакованных предметов рядом, в которых смутно можно угадать лежанки и несколько крупных игрушек для собак. Заметные подарки, в отличие от упакованных в подарочные обёртки коробок с разного цвета лентами. Его собственный подарок Людвигу покоится в скрытом от чужих глаз магией кармане. Ничего действительно серьёзного, кроме нескольких рун, которые он сам нанёс ножом. Маны у высших вампиров не так уж и много, но для рун даже человеческого минимума их достаточно, если сделаны они без ошибок — а Иван ошибок допустить не мог. И даже не потому, что не хотел. Не мог себе позволить подобную... безалаберность. — Хочешь подождать здесь или мне пойти позвать Людвига? — глаза полудемона подозрительно блестят, но Брагинский это игнорирует. Это способность потомков Асмодея — определять любовь и похоть, независимо от желания хотящих это узнать. Но тут Питеру мешают руны, как и в любом другом случае воздействия на разум. — Когда начнётся празднование? — Через... минут сорок? — Тогда подожду. Подождать сорок минут, плюс ещё пару часов на ужин и до самого момента дарения подарков, он может. Это не страшно. В конце концов, он достаточно терпелив, чтобы рассмотреть всю огромную семью Людвига, а после подарить ему кольцо — просто кольцо, пара рун, ничего большего — и возможно даже он согласиться поцеловаться под омелой. Он всё ещё настроен скептично к этому празднику, к праздничному ужину, но... Ладно, ради Людвига он потерпит.