соседские разговоры

Мегуми приходит домой с работы раздраженный. Злой. Агрессивный. В том состоянии, когда за раздражающий ухо чих готов въебать и не пожалеть. Самое большое упущение человечества, по скромному мнению Фушигуро, — не вымереть еще до динозавров. Потому что это ж надо было макаке взять палку и начать что-то делать, чтобы обеспечить себе минимальный комфорт. Лучше б макаки не были умными. Лучше б их вообще не существовало в природе. Под ногами вьется отцовская кошка, которую сбагрили Мегуми на правах недовладельца. «Вот ты когда в семь лет ныл, что хочешь кошку, а мать из-за аллергии брать не разрешала, я тебя успокоил. А потом, когда тебе двадцать один год исполнился, я ж кошку купил для тебя», — сказал Тоджи. «Для тебя». Да. Конечно. Для Мегуми, который уже лет десять как не мечтает о домашнем животном, потому что мороки с ним больше, чем удовольствия. Мама подробно объяснила, что кошки болеют, хотят есть, хотят любви, хотят играть — в общем, кошки — то же, что и маленькие дети, разве что не орут раздражающе. Мегуми долго смотрел на отца осуждающим взглядом (вспомнил обо всем, что его ждет с Тучей на передержке) и молча взял этот вредный и злобный комок шерсти — гоблин маленький, — спросил, чем и когда кормить, терпеливо выслушивая все условия отбывания кошки в колонии строгого режима. Отец как-то слишком нежно улыбнулся (кошке, конечно) и, помахав (опять-таки кошке, конечно), ушел. Фушигуро стягивает кеды за задники, стараясь не ударить случайно кошку — в нем очень много злой энергии, мало ли, прилетит бедняге, — и сразу же идет на кухню, чтобы покормить волосатого демона. Туча даже не пытается сделать вид, что ей интересен Мегуми, мяукает любовно около пакета с кормом и накидывается на него, едва сухарики оказываются в миске. Мегуми закатывает глаза, идет в ванную, чтобы стащить с себя грязную одежду и оказаться под прохладным душем, который вымоет из него весь скопившийся за день гнев, и замечает это. Вода. Везде, блять. Первые пару секунд Фушигуро не реагирует, тупо хлопая глазами. Этот день не мог стать хуже, думалось ему по пути домой, когда он наебнулся на ровном месте и испачкал штанину в луже. Мог. И стал. Ебучая пятница. Мегуми сводит челюсти вместе, скрипит зубами, едва ли не ломая их в крошево, и осторожно опускает руки на стиральную машину. Сжимает ее бортики, вдыхает и выдыхает, ментально взрываясь так, что сносит половину дома, вместе с несчастной затопленной ванной комнатой, ее мокрым полом, пошедшими разводами на потолке и осознанием того, что Мегуми влетел тысяч на двадцать. Подавив желание убить соседа сверху, Фушигуро думает: «Похуй». Переодевается, принимает душ, ужинает лапшой быстрого приготовления, читает скопившиеся сообщения Нобары о ее тупом заказчике. Успевает даже забыть о том, что его затопили. Выслушав историю о том, как лучшая подруга почти убила клиента карандашом, Мегуми понимает, что он тоже хотел убить кое-кого сегодня. Но с расслаблением ушла и злость, осталось лишь принятие, так что, взяв тряпку и перчатки в зубы, Фушигуро вытер насухо пол. Удивился, обнаружив игрушку Тучи под ванной. И подумал, что с этим надо что-то делать. Надевает футболку, засовывает ноги в тапочки и поднимается на этаж выше. Звенит в звонок. Смотрит неосознанно на руку, почти бьется головой об дверь, когда не замечает часов на руке, задумывается о том, какой вообще час сейчас, и не понимает, что дверь соседа сверху распахнулась. Красивого соседа. С обалденным телом. Рельефным прессом, накачанными руками и интересными татуировками. В растянутых трениках, из-под которых выглядывает резинка трусов. Модник херов. На упирающейся в косяк двери ладони заметна желтая краска, застывшая несколькими пятнами. — Привет, — скалится сосед дружелюбно. Скалится, показывая свои острые белоснежные клыки. Мегуми смотрит на него намеренно тяжелым взглядом. Ему даже стараться не надо. Он заебался в край. — Ты меня затопил, — ровно выдает он, складывая руки на груди в недовольстве. Сосед непонимающе хмурится. А потом щелкает пальцами. — Да, извини, — говорит так, будто на ногу случайно наступил. Мегуми и за это его бы убил. — «Да, извини»? — хмыкает агрессивно Фушигуро. — Я тебе сейчас… — Я уже понял, — поднимает миролюбиво обе руки сосед. — У тебя на футболке написано буквально «я использую сарказм, потому что убивать людей нелегально». Сейчас ты не используешь сарказм, но убить меня ты явно готов. — Правильно понимаешь, — высокомерно фыркает Мегуми. — Я был на работе двенадцать часов, засрал штаны, потому что чуть не упал в лужу, меня ненавидит даже кошка! И ты меня затопил! Я готов, блять, размазать тебя по стенке. — Вот как, — склоняет голову сосед. — Проходи. Мегуми пристально на него смотрит. — Поужинаем. Тебе явно нужно вкусно поесть. И выпить. Фушигуро сдавливает переносицу пальцами, зажмурившись, и кивает. Кивает раз. Кивает два. Сосед добродушно скалится, пропуская в свою квартиру. Мегуми сразу чует резкий запах и морщится. — Извини за этот запах. Это растворитель, — утробно посмеивается сосед. — Арт-терапия, слышал о таком? — спрашивает, провожая на кухню. Мегуми осматривается. Рассеянный мягкий желтоватый цвет невольно успокаивает его возбужденную нервную систему. Со вкусом у этого мужчины проблем явно нет: помимо приятного света, приятен и сам интерьер кухни. Серо-белые дверцы шкафчиков, светлый пол, красивая поверхность для готовки, шикарный двухкамерный холодильник — все это говорит Мегуми больше, чем поза и выражение лица соседа. Уравновешенный, неконфликтный, утонченный человек. Пока Фушигуро молчаливо оценивает полупрозрачные шторы, сосед моет руки, включает подсветку и завязывает фартук на своем охуенном голом теле. — Рисую я лучше, чем готовлю, прошу меня заранее простить. Но курица у меня шикарная, — говорит сосед. Мегуми усаживается на мягкий удобный стул и только теперь замечает надпись на чужом фартуке. «May I suggest you the sausage» и нарисованный палец вниз. — С курицей ведь нет никаких проблем? Ты ешь мясо? Впрочем, может, дизайн кухни не так уж и много может сообщить о человеке. Мегуми кивает. Будь он в хорошем настроении и не затопи его этот придурок, он бы, может, даже пошло пошутил, демонстрируя свои не совсем чистые и богоугодные намерения. — Купил вчера банку мороженого и красное вино. Думал, оставлю на случай, если мне будет грустно. Мне двадцать семь лет, а успокаиваюсь я как двадцатилетняя девчонка, — смеется сосед. — Видимо, придется поделиться этим с тобой. — Я делаю так же, — почти с обвинением произносит Фушигуро. Женщины в этой жизни понимают явно больше: мороженое и вино работают лучше ромашки и мяты. Спасибо, что они вообще поделились этим сакральным знанием с мужчинами. — Мне двадцать шесть. — Удивительно, что мы не встретились раньше. Может, нам стоило пообщаться, — подмигивает мужчина, выкладывая на стол кучу пакетиков со специями. «Для сочной курицы», «для мяса», «для картофеля по-деревенски» — читает Мегуми. Последние лет пять он использует только чеснок и приправу, которую ему посоветовала Нобара, его лучшая подруга. Она в готовке вообще не смыслит, но ей нравится разбираться во всякой ерунде, касающейся готовки, вроде того, какой миксер лучше: ручной или стационарный. Или какое покрытие сковородки менее безвредно. Но не в том, как пользоваться духовкой или как, собственно, готовить. «Я люблю готовить!» — «Ты не умеешь пользоваться плитой, Нобара. Ты даже не знала до двадцати пяти, что огурец и молоко — не лучшее сочетание». — «И что? Это не значит, что я не люблю готовить!» — «Ты любишь готовить только в теории». — «Какой же ты засранец». — Меня, кстати, Рёмен Сукуна зовут, — отвлекает он Мегуми. — Фушигуро Мегуми, — устало вздыхает Мегуми, укладывая щеку на руку. — Вижу, у тебя был тяжелый день. Хочешь поделиться? — Сукуна обливает маслом тушку птицы. — А ты что, служба психологической поддержки? — фыркает раздраженно. Он вообще-то все еще зол, что сосед его затопил. Но Сукуна, на удивление, гогочет гиеной. — Ага. Я психолог, — помахивает пальцем он. Фушигуро вздергивает бровь. — Знаю я таких, как ты. Любую беседу в психотерапию превращаете. — Я не веду терапии. Просто консультации. Обещаю не использовать свои психологические… м-м… — Штучки, — брякает Мегуми. — Штучки, — заканчивает Сукуна. — Ты сам напросился. Я буду жаловаться, — предупреждает Мегуми. — Мне надо как-то подготовиться? — Ага. Мое нытье — элитарное искусство, нужно сначала пройти курс подготовки, чтобы потреблять и наслаждаться. Сначала страдаешь, а потом наслаждаешься. Так работает жизнь, — серьезно говорит Фушигуро, вертя в руках искусственный цветок, который он вынул из вазы с пола. — Для этого я учился шесть лет в универе, так что давай уже, страдалец, ной. Мегуми дважды повторять не надо. Дают — бери. Слушать нытье согласен далеко не каждый. Он начинает свой рассказ с этого ублюдского утра, испортившего ему настроение в тот момент, когда он открыл глаза. Сам факт того, что нужно просыпаться по утрам, досадует его. Пока Фушигуро в красках жалуется на идиота-клиента, Сукуна то смеется, то выгибает брови сочувственно — раздраженно — злобно — насмешливо. «Какие они у него болтливые», — думает Мегуми. Тем временем Рёмен уже моет грязные тарелки, оставшиеся, видимо, с обеда и завтрака. Он находит необязательным что-либо отвечать новому знакомому, потому что Мегуми из тех людей, которым хватает просто поныть и забыть, не вдаваясь в глубокий анализ своих проблем. Когда Сукуна заканчивает с уборкой, он предлагает переместиться на диван. Мегуми бормочет слова согласия и продолжает рассказывать. — О, ну кошка моя — то еще зло, — распаляется он, дергая нитку на светло-сером пледе. — Она меня ненавидит. Сукуна слушает-слушает-слушает, почти не комментирует ничего, разглядывает эмоциональное лицо Мегуми. «Красивый», — пролетает в мыслях. Красота бывает разная. Красота Фушигуро ледяная. Его глаза — сталь, подбородок — лезвие катаны, нос — наконечник стрелы. Так кажется поначалу. Когда всматриваешься в лицо Мегуми дольше, его глаза кажутся холодным кофе в летнюю жару, в котором льдинки подтаяли: освежает и держит в тонусе. Подбородок — гордость и грация павлина. Нос — кошачий хвост, дергающийся в раздражении, радости, заинтересованности. Сукуна склоняет голову, рассматривает все мелкие детали чужого лица, примеряется, какие оттенки синего-черного-голубого ему придется смешать, чтобы добиться такого же цвета, какой Мегуми посчастливилось отхватить для своих радужек. Он явно стоял в начале очереди за красивой внешностью. — …Нобара сказала, что это называется сублимация чувств или типа того… Думаю, это то же, что и твоя арт-терапия, из-за которой ты, к слову, затопил меня, — с неким злорадством добавляет Мегуми. Он бы не был собой, если бы не напомнил о чужом промахе. Хотя этот потоп вряд ли можно назвать промахом. Это проеб. — Я затопил тебя не из-за нее. Я подумал, что закрыл кран, когда уходил в магазин. — Неважно. Ты, наверное, думал о рисовании. — Не делай вид, что все знаешь, — беззлобно прыскает Сукуна. Его откровенно забавляет детская самоуверенность и напыщенность соседа. — Я не делаю вид. Я знаю, — высокомерно фыркает Мегуми. — Работа у меня такая. — Адвокаты на самом деле притворяются, что знают все законы? — Нет, — закатывает глаза Фушигуро. — Это правда. Я знаю весь гражданский кодекс. Психология — лженаука. А вот психологи — настоящие наебщики. И нихуя они не знают. Впрочем, задетым Сукуна не выглядит. Улыбается — скалится, — прикрыв глаза. Его длинные ресницы насмешливо подрагивают. — Можем попробовать арт-терапию. Тогда решишь, психология — лженаука или нет, — жмет плечами. — Курица будет готова только через двадцать минут. Мегуми пожевывает губу. — Давай. — Пройдем тогда в мою мастерскую. Сукуна стягивает с шеи кухонный фартук, оглядывается в поисках футболки. Мегуми то и дело скашивает взгляд на отчетливые кубики пресса и мускулистые руки, все еще испачканные разноцветными красками. Отворачивается. Незаконно красивый. Мегуми имеет основания, чтобы так говорить. Он юрист в конце концов. Но его холодильник, конечно, пизже. Большой, двухкамерный, с аппаратом, высыпающий лед прямо в стакан, он идеален. Фушигуро стреляет взглядом на него, когда Сукуна со смешком оборачивается. Рёмен надевает растянутую черную футболку и манит Фушигуро за собой двумя пальцами. — Если надо будет рисовать дерево, то я сразу же отказываюсь. Это полная хуйня, — чванливо объявляет Мегуми. — Смотрю, ты знаком с основами изотерапии, — хмыкает Рёмен. — Пожалуйста. Это моя мастерская. Мегуми приоткрывает рот. Впечатляюще. Он представлял себе обычную комнату, вероятно, такую, где Сукуна бы работал за компьютером и время от времени бы отвлекался на нарисование небольших образов из головы. Но Сукуна, видимо, горит — нет, просто пылает — картинами. Его творения действительно можно назвать картинами, а не детским «рисунки». В разных углах комнаты стоят несколько мольбертов с оконченными портретами. Люди на них выглядят до ужаса живыми. Будто Фушигуро лично с ними знаком. Пожилой японец с холста смотрит на него крайне серьезно, мудро и почти осуждающе. Мегуми невольно хмурится и отводит взгляд на стеллажи с различными материалами для творчества: для живописи и, кажется, для лепки из глины. Не хватает только гончарного круга. Сама мастерская пропитана духом искусства, чего-то неосязаемого, чего-то мощного на энергетическом уровне, но восхищающего. — Не знаю, что там с арт-терапией, но рисуешь ты отлично, — бормочет он. Сукуна ухмыляется. — Бери любые материалы, любые цвета и делай, что хочешь, — просто говорит Рёмен. Мегуми стопорится. — И все? Никаких деревьев, рисунков семьи и животных? — Мегуми, — слишком мягко и мурлычаще, — тебе же не десять лет. Фушигуро кивает. — Ладно. Я возьму… — он осматривает стеллаж с красками, мелками и карандашами. — Гуашь. Ты не против? — оборачивается через плечо. — Я же сказал: что угодно. Сукуна, сложив руки на груди, наблюдает за действиями гостя. Тот неуверенно, но дотошно вчитывается и всматривается в упаковки материалов. Определившись, Мегуми берет гуашь, плотный лист и оглядывается. К этому моменту Рёмен, чтобы его не смущать, возвращается к пейзажу, уверенно обмакивая кисти в масляные краски. Фушигуро, чуть задумавшись, усаживается на пол, подтягивает штанины до колен и, вздохнув, приступает к рисунку. Вообще-то не приступает. Открыв красную краску, замирает. «Что рисовать?» — почти срывается с языка. Сукуна ему ничего не скажет. Пожмет плечами. Скажет: «Что угодно». Проигнорирует?.. Так что Мегуми, не дав себе возможность передумать, все-таки начинает делает пробные мазки. Сначала просто возюкает по бумаге, а потом понимает, его мазня превращается в цветок. Уже различимые очертания крупных лепестков цветущего и пышущего жизнью растения завораживают Фушигуро. Он прорисовывает разными оттенками красного-розового-кораллового-алого-бурого неровности и тени. Погружается с головой. Сливается с этим полураспустившимся бутоном. Становится капелькой росы на нем. Совсем скоро духовка пищит, а в нос проникает приятный аромат пряной курицы, вызывающий урчание живота. Рёмен заинтересованно выглядывает из-за мольберта, тут же натыкается взглядом на увлеченного Мегуми, подтянувшего одно колено к себе, приобнимая. — Эй, — зовет. Фушигуро вздрагивает. Поднимает голову с колена. — Ну как? Мегуми двигается в сторону, показывая свой красный цветок на черном фоне. Не смотрит на реакцию соседа, озабоченно крутит головой, рассматривая рисунок под разным углом. — Слушай, а ты сам не рисуешь? — удивленно спрашивает Сукуна. — Очень красиво. — Не рисую, — скомкано отвечает Мегуми. Его запал, во-первых, втащить соседу, во-вторых, выпиздеть все, что есть на душе, в-третьих, нарисовать такую картину, чтоб Сукуна ахуел, пропал. Хотя со вторым и третьим он прекрасно справился. — Идем. Буду тебя кормить, — хмыкает Рёмен, видя растерянность на чужом лице. Терапия прошла успешно. Когда они моют руки в ванной, Мегуми все подглядывает на Сукуну в зеркале. Поднимает взгляд, ловится, опускает. Старательно мылит руки еще раз. — Вижу, что ты хочешь что-то спросить. Валяй. — И как я справился? Будут комментарии? — Отлично справился. Отец будет тобой гордиться. — Рёмен вытирает руки. — В смысле? А психологический портрет… Сукуна тихо смеется. — Изотерапия не про это, Мегуми, — доброжелательно улыбается он. — Ты был перевозбужден. И ты выплеснул эмоции. Я не буду анализировать твой шедевр. Фушигуро хмурится. Для кого он вообще старался тогда? Для отца, который будет им гордиться, видимо. «Умница, Мегуми, в двадцать шесть нарисовал гуашью цветочек. Подари маме, ей будет приятно», — глумится в его голове голос Тоджи. Рёмен мягко тянет его за край футболки в коридор. На кухне усаживает за стол и ставит перед ним красивую белую тарелку с куриной ножкой на ней. — Не грузись. Ты все всем уже доказал, — легко говорит Сукуна, усаживаясь напротив и подгибая одну ногу под себя. Мегуми отвлеченно думает, что он выглядит слишком большим за этим столом. — Не знаю, почему так себя чувствую из-за твоего творческого кружка, но мне нужно твое ведерко с мороженым. — Будет тебе мороженое. Сначала поешь нормально. Мегуми из вредности ковыряется в мясе несколько минут и лишь потом начинает есть. — Вкусно получилось, — кивает довольно. Конечно, это не сравнится с лапшой, которую он бездумно проглотил совсем недавно. Сукуна откладывает веточку розмарина — гурман, ебать — на край тарелки и приподнимает левый уголок губ. Ужинают они в тишине. Мегуми думает о том, что рисование оказывает на него медитативный эффект. Пожалуй, ему стоит прекратить терроризировать Нобару каждый раз, когда ему портят настроение. «Надо купить скетчбук, холсты и краски. И карандаши на работу. Может, еще раскраски». Сукуна смотрит на его задумчивое с намеком на тоску лицо. «Наверное, надо было начать с идиотских деревьев, — почти досадно вздыхает он. — Сам ведь сказал про проблемы с отцом. Я натолкнул его на мысли об отце? Не надо было так шутить. О чем он думал, пока рисовал?» — Что насчет вина? — деловито интересуется Мегуми, опираясь предплечьями на стол. — Возьми из холодильника, — буднично кидает Сукуна. Будто так и надо. Будто они уже десять лет знакомы. И почему-то Мегуми знает, где именно их ждет бутылка вина. (На второй полке сверху, справа, рядом со стопкой протеиновых пудингов). — Хватит с меня сегодня погружений в себя, так что по одному бокалу, — морщится Фушигуро, закрывая двери холодильника. — Когда я пьяный, я доебистый и задумчивый. Не люблю это состояние. — Ты и трезвый такой, — беззлобно вставляет Сукуна, доставая с верхней полки два бокала. Мегуми несильно шлепает его по заднице. — Нихера ты не знаешь обо мне. Рёмен мычит, мол, ну-ну. И разливает вино. — Приятный вкус, — выносит вердикт Фушигуро, прокатив напиток по небу и языку, и сладко причмокивает. Расслабленно растекается на стуле, концентрируя все свое внимание на бокале. Крутит его, рассматривает появившиеся на его стенках винные ножки. Сукуна склоняет голову, наблюдая за ним. — Старался. Они молча, как и ели до этого, заканчивают с вином и неловко сохраняют эту тишину. — Мне надо уже идти, — зевает Мегуми и прикрывает глаза на пару секунд. — Это был долгий мозгоебущий день. Спасибо за ужин и… за арт-терапию. Мне, оказывается, это нужно было. — Психология не так уж и плоха, а? — ухмыляется Рёмен. — Может, психологи что-то и понимают, — устало признает Мегуми, мечтая остаться на этом диване навсегда. Эти ортопедические подушки не должны вызывать зависимость… — И по поводу твоей кошки, — вдруг начинает Сукуна. — Она тебя уважает. Просто вы двое очень гордые. Считай, видит своего в тебе. Фушигуро долго смотрит на маленькую горбинку на носу Рёмена. Грузится. — Правда? — тихо спрашивает. Он считал, что Туча его ненавидит без причины. Она же кошка. Это собаки — глупые и преданные создания, любящие каждого встречного просто за их существование. Кошки сложнее. Их внимание надо привлечь, а потом заслужить уважение. Но Туча, кажется, просто озлобленный и ленивый гремлин, ненавидящий все живое. Сукуна кивает. Он все-таки что-то понимает в людях. И кошках. «Отношения с отцом вряд ли можно спасти, но с кошкой — вполне», — миролюбиво заключает Рёмен в мыслях. — И я оплачу ремонт в твоей ванной. — Легко касается колена Фушигуро. — Плохие дни случаются, но от них есть лекарство: вкусный ужин, отдых в хорошей компании и сон. Так что иди к себе и выспись. Он провожает Мегуми до двери, многообещающе улыбается и жмет руку на прощание. «Приятно познакомиться, Фушигуро Мегуми». Мегуми со странным чувством спускается по лестнице, оборачивается зачем-то, ловит взгляд Сукуны, привалившегося к дверному косяку, улыбается сам себе и скрывается на своем этаже.