Осенний день душной летней ночью

      Минхо вошел в шатер вожака самым последним, аккуратно неся чашу с только что заваренными листьями мяты и дикой малины. Он чувствовал легкую гордость от того, что позаботился о своей новой стае, приготовив для всех питье. После долгой и напряженной разведки в лесу даже самые выносливые альфы и омеги выглядели усталыми. Даже Чан, хоть и держался показательно стойко, а веки его поднимались и опускались медленнее обычного, выдавая скопившееся истощение.       Омега чувствовал, что сделал что-то простое, но очень важное. В его действиях было больше, чем просто желание угодить. Ему было приятно видеть, как члены стаи, потихоньку расслабляясь после похода, приходили в себя и тянулись к нему, как к теплому пламени. То, что он приносил пользу тем, кто стали для него семьей, грело сердце омеги.       Как только Минхо опустился на одно из свободных мест, он почувствовал легкое движение рядом. Вновь поцарапавший щеку Джисон, едва заметно качнувшись, с усталой улыбкой буквально упал на его колени. Пальцы цепко ухватились за гладкий шелк одежды омеги и медитативно сжали, будто желая найти успокоение.       Пока Минхо ждал возвращения стаи, он сидел в одиночестве, вышивая на подоле одного из своих кафтанов нежные бордовые розы — те самые, которые всегда были любимыми цветами его папы. Такие тихие моменты погружали его в воспоминания, смешанные с грустью, но столь дорогие сердцу. Руки его уверенно двигались по ткани, оставляя узоры, пока он старался не поддаваться меланхолии.       Отогнав от себя грустные, но такие драгоценные воспоминания, Минхо медленно и плавно расставил на столе низкие стеклянные стаканы, наполняя их ароматным отваром. Не было необходимости спешить — все уже дома, в безопасности. Омега чувствовал это внутреннее спокойствие и хотел передать его всем остальным.       Перед каждым он поставил стакан, а Чану подал, сжав нагретое стекло обеими ладонями, словно передавая не просто напиток, а частицу своего тепла. Он протянул руки через стол, игнорируя повисшую вокруг них тишину. Взгляд омеги был смиренным, Минхо терпеливо ждал, когда вожак примет питье из его рук. Чан, не спеша, поднял взгляд, в котором мелькнула неожиданная мягкость. Он так же двумя руками обхватил ладони Минхо, выказывая этим простым жестом свою признательность.       — Благодарю тебя, — негромко произнес Чан и отпил из стакана. За ним, как по команде, это же сделали и все остальные.       Минхо едва удержал улыбку, заметив лукавую ухмылку Чанбина. Омега закатил глаза, прекрасно понимая, что тот думает об этой чрезмерной заботе. Да, Минхо с детства готовили к политическому браку, и он без труда читал подобные жесты. Знал, что значит кормить и поить вожака. Это был древний ритуал, который символизировал не просто заботу, но и подчинение, готовность служить. Он понимал, что многие видят в этом намек на омежьи обязанности, на его место в иерархии.       Но здесь все было по-другому. Не было ни политики, ни притворства. Минхо действительно заботился о каждом из этих волков, и не по долгу или воспитанию, а из-за порыва души. С каждым днем он все сильнее привязывался к стае, к этим людям, которые стали для него новой семьей. Даже Чан, несмотря на свой холодный взгляд и суровый облик, вызывал у него симпатию, которая постепенно превращалась во что-то большее.       — Чанбин. — Голос вожака был строгим и твердым, а слова как будто прорезали воздух в шатре. Уютное оцепенение, царившее внутри, спало в тот же миг, как по щелчку пальцев.       — Мы зашли далеко на восток, — начал Чанбин, внимательно оглядывая каждого и взвешивая каждое слово. — Тот альфа из стаи Вон Ыля не солгал. Остатки волков действительно объединяются с восточными охотниками. Люди и оборотни собираются вместе, чтобы напасть, Чан.       — Когда? — спросил Чан, его черный глаз не отрывался от Хенджина, который сидел напротив. Шаман словно не услышал вопрос сразу. Его взгляд снова заволокло странной белизной, а пальцы медленно крутили тяжелые браслеты на запястьях. Это движение было таким медитативным, что Минхо не мог оторвать глаз от Хенджина. Его всегда завораживало то, как шаман будто бы видел то, что было недоступно для остальных. Видел глубже там, куда простые смертные заглянуть были не в силах.       Тишина наполнила шатер, лишь перезвон браслетов нарушал спокойствие. Все замерли, ожидая ответа.       — Когда выпадет снег, они придут в наш дом, — коротко бросил Хенджин, глаза которого снова стали темными и спокойными, как глубокие воды. Его слова повисли в воздухе, как предвестие чего-то неизбежного. — Если мы не опередим их, нам не выжить.       Тишина вновь окутала шатер, но теперь она была иной — тяжелой и давящей. Каждый из собравшихся, казалось, задумался о будущем. Члены совета молчали, но это было священное молчание, полное осознания надвигающейся угрозы. Мысли каждого, как и у самого Минхо, были направлены к дому — к теплу, которое нужно защитить. К волчатам, которые уже были в лагере, и к тем, которым только суждено появиться на свет.       Минхо не мог перестать думать о своей семье, той, что он потерял не так давно. Он чувствовал эту тяжесть в груди — желание защитить то, что у него осталось. Его решимость крепла с каждой секундой. Он потерял семью однажды, и терять снова не намерен.       — Стаи востока якшаются с охотниками и любят их оружие, — начал Минхо, его голос прозвучал ровно, но решительно. — Это может сыграть нам на руку, если часть стаи нападет волками, а другая будет поддерживать издалека, используя стрелы. У охотников есть слабости, и мы можем обернуть их в нашу силу против них же.       Чан посмотрел на него с легкой насмешкой и тенью недоверия, плещущейся в глубине черного зрачка. Минхо знал, что альфа хочет возразить — это читалось в его позе, в едва заметном напряжении плеч. Омега на миг сжал в пальцах шелковую сорочку, предчувствуя словесную схватку с вожаком. Он уже готовился отстаивать свою точку зрения, как вдруг тишину прорезал спокойный голос.       — Минхо прав. Неожиданность плюс наши самые сильные волки и умелые лучники. Это может сработать, — задумчиво произнес Сынмин, его взгляд был прикован к карте, словно там уже разворачивалась битва, которую он пытался предугадать.       Чанбин, сидящий рядом с ним, сохранял молчание. Он не возражал — тоже увидел в этом плане смысл, хоть и не стал высказываться вслух.       — И где мы возьмем столько лучников? — скептически, но резонно спросил Чан.       — Я и Минхо можем заменить десяток, — все также спокойно продолжил Сынмин, опираясь на стол. — Плюс, Хенджин прекрасно владеет любым оружием. Если его натренировать, он справится не хуже нас. И…       Белый волк не успел закончить. Внезапный удар кулака по столешнице эхом разнесся по шатру, заставив всех вздрогнуть.       — Минхо не будет участвовать, — резко и безапелляционно произнес Чан, не удостоив омегу даже мимолетного взгляда. Он смотрел куда угодно, сосредоточившись на лицах остальных, словно пытаясь избежать возможного столкновения с ним. — Это наша битва. Чужаку там делать нечего.       В повисшей тишине можно было услышать, как трещит дерево под напряженными пальцами Чана. Минхо застыл, чувствуя, как внутри поднимается волна возмущения. Чужак? После всего, что он сделал для этой стаи? Омега сжал губы, но остался спокойным снаружи, хотя в груди уже начинала разгораться та самая глухая злость, которую он старательно держал в узде. Он хотел возразить, но горло передавил горячий, острый ком, и слова застряли, не найдя выхода.       — Чан, но Минхо не чужак, — твердо произнес Феликс, и его голос прозвучал, как гром среди ясного неба. — Его стая погибла от рук тех, кто угрожает нам. Он едва ли не единственный, кто должен там быть.       Феликс смотрел на вожака из-под нахмуренных бровей, его зеленые глаза были полны решимости и уверенности в своей правоте. И Минхо был до слез благодарен ему — за поддержку в этот тяжелый момент, но еще больше — за понимание того, что его переживания и боль реальны и важны. Этот взгляд младшего омеги, полный доверия, согрел сердце Минхо. Как нежное объятие, что вновь заставило ощутить себя частью их семьи.       — Ты обещал доверять мне, Чан. Согласился, что мы союзники, а теперь, выходит, берешь назад свое собственное слово? — Минхо нахмурился, в его глазах разлились недоумение и обида. — И Сынмин прав, мы с ним лучшие лучники в лагере.       Чан молчал, сжав челюсти так, что на скулах фактурно проступили желваки. В воздухе повисла напряженность, от которой тянуло стальным холодом несказанных слов. Он не привык, что с ним так открыто спорят, тем более его собственные приближенные. Минхо, одинокий чужак, которого вожак долго не хотел признавать частью стаи, сейчас нашел поддержку у тех, кто всегда был рядом с Чаном. Это не просто ставило под сомнение само его решение, это оспаривало его авторитет.       — Я сказал «нет», омега. Тебя там не будет, когда начнется бойня, — отрезал Чан.       — Если ты пытаешься оскорбить меня и еще больше унизить, то у тебя не выйдет! — Минхо не смог сдержаться, его полный горечи голос сорвался на середине фразы. — Они убили моих родителей, Чан! И я заслужил отомстить за них!       Минхо подался вперед, едва не вскочив на ноги. Широкий рукав его одеяния случайно задел стоящий на столе стакан. Горячая ароматная жидкость с плеском разлилась по столешнице, капли упали на колени омеги, но он и не заметил. Ему было слишком больно — внутри все горело и кололо. Его грудь сдавило так сильно, что каждое слово давалось с трудом.       Чан напрягся, его взгляд стал холоднее, а в черном зрачке мелькнула страшная искра зарождающегося пожара. Он молчал, словно боролся с чем-то, что рвалось наружу. Ощущение тяжести вибрировало в воздухе между ними, как натянутая до предела тетива лука, готовая лопнуть от малейшего прикосновения.       Минхо не отступал, его дыхание сбилось, и на губах зашелестел злой шепот:       — Ты думаешь, я слабак? Думаешь, я просто омега, который годится только на то, чтоб греть постель? Но я заслужил это, Чан, я заслужил отомстить!       Чан и Минхо вглядывались друг в друга, словно в этом молчании решалась вся их судьба. В шатре разливался тяжелый запах полыни и смолы, давя феромонами. Минхо с трудом дышал, ярость и боль клокотали в его груди, но он не отвел взгляда. Даже когда горячий отвар, стекший по рукаву, обжег его кожу, омега остался неподвижен.       Вожак оставался непреклонен, его взгляд был холоден, решителен — он уже вынес окончательный вердикт. Словно ощущая разгорающееся пламя их конфликта, Чанбин осторожно прикрыл лицо рукой, пытаясь избежать удушающего яда взбесившихся феромонов от противостояния альфы и омеги.       — Ты останешься в лагере, — повторил Чан, в его голосе не звучало и тени сомнения. — Ты будешь защищать свою жизнь и жизни моих волчат. Если ослушаешься — пожалеешь.       Минхо стиснул зубы. Горечь слов резала его словно ножом. Он хотел возразить, но понимал, что ничто уже не изменит исход этой битвы. Чан отвернулся, прервав зрительный контакт, четко давая понять, что разговор закончен.       И вожак даже не удивился, когда Минхо резко вскочил с места и вылетел наружу, оставив за собой удушливый запах полыни. Это было предсказуемо, почти неизбежно.       Тишина повисла в шатре, пока не рискнул заговорить Чанбин, бросив на друга непонимающий взгляд.       — Зачем, Чан? — его голос был полон недоумения. — Он прекрасный лучник, сильный воин, и…       — Он останется здесь, — жестко отрезал Чан — его голос не допускал возражений. — Это не обсуждается. Минхо уже потерял слишком многое. Я не позволю ему потерять и свою жизнь. Пусть злится на меня, пусть ненавидит до конца своих дней, но он будет жить. Если повезет, то долго и счастливо.       Чанбин нахмурился, пытаясь осмыслить слова вожака, а затем в шатре раздался насмешливый голос Хенджина.       — Ты дурак, если думаешь, что он послушается, — заметил омега, ухмыляясь, словно знал нечто, что ускользало от остальных.

***

      После инцидента в шатре, Минхо решил объявить Чану негласную войну. Он знал, что прямой конфликт был бы неразумным, а вот хитрость и ум могли превратить жизнь вожака в ад на земле. И омега начал действовать осторожно, под маской случайностей, так, чтобы никто не мог обвинить его напрямую.       То Минхо «случайно» проливал на Чана горячий бульон, отчего тот вздрагивал и раздраженно сжимал кулаки, то его рука «неожиданно» соскальзывала, когда он разделывал туши кроликов, оставляя на коже альфы мелкие порезы. Когда же вожак отправлялся на тренировку или охоту, то обнаруживал, что его меч едва ли годится для чего-то серьезного — он был туп, как нож для масла, и не мог помочь в бою. В тот момент Минхо демонстративно пожимал плечами и с улыбкой говорил, что просто «не успел» привести оружие в порядок, разжигая внутри Чана искры гнева.       А еще помимо мелких пакостей Минхо решил и вовсе игнорировать Чана во время трапез, что было немыслимо — оставить вожака без еды считалось серьезным оскорблением. Но омега лишь показывал свою власть: он мог накормить этого волка прямо со своих рук, либо оставить голодным, как будто напоминая, кто теперь контролирует быт стаи.       Каждый шаг хитрого омеги был продуман, и именно это начинало выбивать вожака из равновесия.       Сначала Чан снисходительно воспринимал эти шалости, даже улыбался, наблюдая за тем, как Минхо намеренно чинит ему неудобства. Ему они казалось детскими играми, которые со временем омега бы прекратил. Однако самообладание Чана начало давать трещину, когда он заметил, как заботливо Минхо обращается с остальными альфами, особенно с Чанбином и Сынмином.       Эти двое вдруг стали объектами повышенного внимания омеги: Минхо подавал им полные миски с лучшими кусками мяса, их одежда всегда была чистой и аккуратно заштопанной, а начищенное оружие блестело на солнце. Чан все чаще замечал, как нежно и внимательно Минхо касается их рук, передавая еду, или как заботливо поправляет воротники их плащей. Это внимание, казалось, только усугубляло раздражение вожака. Теперь он понимал, что Минхо делает это нарочно, и по капельке колодец его терпения переполнился.       Чан прекрасно понимал, что стоит за этим демонстративным бунтом. Он знал, что каждая мелкая пакость или игнорирование во время трапезы — это не просто детская обида, а крик души омеги, который хотел быть услышанным. Но Чан, как бы ни понимал это, ничего не собирался менять. Его решение оставить Минхо в лагере и не позволить ему участвовать в бойне с восточной стаей было окончательным. Он не мог допустить, чтобы омега рисковал жизнью. Минхо должен был жить — остаться здесь и защищать лагерь, если Чан и остальные не вернутся. Это была его внутренняя правда, тяжкий груз, который он нес в одиночку.       Но объяснить все это Минхо, спокойно подойти и сказать словами, что за его решением стояла забота, а не желание унизить или обидеть, Чан не мог. Проклятая гордость не позволяла сделать этот шаг. Каждый раз, когда он думал заговорить с омегой, что-то внутри сжималось, а слова застревали в горле, не находя выхода наружу. Горечь от того, что он не мог просто сказать правду, выжигала его сердце, заставляя его наблюдать за медленным разрушением их едва начавшихся отношений.       Минхо злился, а Чан молча принимал эту злобу, зная, что в глубине души он прав и сам в ответе за разрыв между ними.       А потом однажды Чан проснулся посреди ночи, его кожа была покрыта липким потом, а между ног бушевал пожар, не давая покоя. Стояк под тонкими штанами для сна пульсировал — терпеть становилось невыносимо. Не объясняя никому причину, Чан передал Чанбину обязанности вожака, сообщив, что ему нужно уйти из лагеря на несколько дней.       Оказавшись вдали от стаи, в своем укромном месте на опушке, Чан наконец смог погрузиться в глухую горячку гона, позволив разуму отключиться, а телу — диктовать свои законы. И в этом яростном угаре, когда мысли были полностью захвачены инстинктом, образы Минхо не оставляли его. В моменты просветления перед глазами вставала призрачная улыбка омеги — такая милая, нежная, и в то же время манящая. Чан почти физически ощущал, как маленькие цепкие ладони омеги касаются его кожи.       В одиночестве Чан рычал, его грудь тяжело вздымалась, а челюсти сжимались от едва сдерживаемого рычания. Каждый раз, когда его нос улавливал тонкий запах сухих трав и полыни, к телу альфы подступала новая волна страсти. Он ненавидел себя за это, за то, что даже вдали от лагеря, вдали от Минхо, этот омега продолжал владеть его мыслями и телом, заставляя его изливаться с глухими стонами, подчиняясь неконтролируемому желанию.

***

      — Где Чан? — без приветствий начал Минхо, когда вошел в шатер вожака. Там, над картой, склонились Чанбин и Феликс, негромко что-то обсуждая. Скорее всего, план нападения, если судить по расставленным фигуркам на карте восточной части леса.       Альфа и омега замерли, удивленно переглянувшись, будто соображая, как правильно ответить. Минхо недовольно нахмурился и выгнул бровь, ясно давая понять, что отвечать им все равно придется. Его взгляд был твердым, и терпеть молчание он не собирался.       — Эм… — начал Феликс, нервно перебирая в пальцах фигурки, старательно избегая прямого взгляда на старшего омегу. Его нерешительность не ускользнула от Минхо, который уже успел привыкнуть к таким уловкам младшего. Он сдержанно хмыкнул — уж этот взгляд он знал, тот самый, которым Феликс частенько пытался прикрыть свою ложь. И, как всегда, безуспешно.       — Я видел его утром у реки, — наконец выдавил Феликс, явно стараясь придумать оправдание на ходу. — Кажется, он собирался на охоту.       — На охоту? — Минхо резко вскинул бровь и окинул взглядом обоих. — Но Чанбин сидит по твою правую руку, а в лагере все знают, что эти два альфы охотятся только вдвоем. Может, есть другие версии?       Он скрестил руки на груди и посмотрел на них тяжелым, пронизывающим взглядом. Даже не ожидал услышать правду, зная, что оба будут юлить, он продолжал настаивать, требуя ответа. Тишина в шатре становилась густой, воздух искрил напряжением.       — Чан… точно мне говорил, что хочет отправиться дальше на север, проверить границы там, — неловко подал голос слишком честный Чанбин, который врал еще хуже, чем Феликс.       Минхо недоверчиво нахмурился, покачав головой. Из всех возможных версий эта была самая нереальная. Он не мог поверить, что Чанбин выбрал такую очевидную ложь.       — Джисон в лагере — уплетает кашу за обе щеки у костра со всей разведкой. Или Чан пошел один? Погеройствовать решил, да? — спросил Минхо и встал напротив них. — Так где он? Или мне нужно весь лес прочесать, чтобы найти его?       Чанбин поежился, а Феликс принялся хаотично переставлять фигурки на карте, как будто это могло скрыть его неловкость. Терпение Минхо было на исходе.       — А зачем он тебе, кстати? — с улыбкой попробовал съехать с темы Феликс, но явно просчитался, когда все его потуги оказались придавлены тяжелым взглядом старшего.       — Да так, — омега натянуто улыбнулся, в его голосе сквозил сарказм, — поболтать хотел. Сплетни накопились. Не заставляйте меня спрашивать еще раз.       — Он… Минхо, Чану понадобилось срочно отлучиться по делам, — начал Чанбин, его голос стал сбивчивым, как будто он понимал, что дальше будет хуже. — Но тебе ни в коем случае не нужно его искать! Он скоро вернется…       Последние слова сорвались с его губ почти криком, выдавая нарастающую панику. Альфа заметно нервничал, не контролируя себя. Минхо не двигался, но с каждым словом чувствовал, как эти неловкие сети лжи, что наспех пытаются сплести Чанбин и Феликс, истончаются, готовые порваться.       — И когда же, позволь узнать?       — Дней через пять, — не вовремя вмешался Феликс, сам того не осознавая, что одной неосторожной фразой раскрыл все карты.       Минхо замер, его глаза широко распахнулись, а мысли в голове закрутились. Чан внезапно уже как два дня пропал, и вернется еще через пять… Паззл сложился слишком быстро. Омега ахнул, когда осознание ударило молнией: Чан оставил его и сбежал провести свой гон с кем-то другим.       Злость накатила, мгновенно поглотив каждую клетку тела. Как этот чертов волк мог уйти, оставить его здесь и отдаться инстинктам где-то вдалеке с кем-то еще?! Минхо сжал кулаки так сильно, что костяшки побелели. Гнев пронесся по венам, как огонь, но он смог взять себя в руки — сейчас ему нужно узнать, где находится Чан.       — Ликси, малыш, — Минхо вдруг заговорил самым сладким голосом, почти мурлыкая, и выпуская мягкие, дурманящие феромоны, которые тут же заполнили воздух. — Скажи мне, где найти твоего вожака. Прошу, ответь мне.       — Я… не могу, Минхо… — Феликс сжал зубы, пытаясь сопротивляться, но его тело уже предательски тянулось к источнику тепла и умиротворяющего аромата. — Я не… Чан… — залепетал омега, пытаясь сбросить с себя дурман, но не смог. Он боролся между желанием выложить все старшему, как на духу, и побегом — потому что, хотя выражение лица Минхо оставалось добрым, его глаза обещали совсем другое. — Чан, он…       — Феликс, нет! — резко перебил его Чанбин, каким-то неведомым образом выныривая из-под чар феромонов омеги. — Минхо, тебе там нечего делать. Чан не обрадуется, если ты появишься!       — Конечно, он не обрадуется, и именно поэтому я должен его найти! — взорвался Минхо, его ладони с глухим звуком опустились на стол, и напряжение в шатре возросло до предела. Взгляд омеги снова впился в Феликса, который застыл, как маленький зверек перед хищником, не решаясь ни на движение, ни на слово. — Ликси, где Чан?       Феликс пытался скрыть панику, но его губы дрожали, а дыхание стало частым и прерывистым. Минхо сжал кулаки, едва сдерживая собственный гнев. Он прекрасно знал, что Феликс вот-вот сломается под давлением его мягкого, почти нежного аромата, который продолжал заполнять шатер.       — Ты очень подлый, Минхо, — простонал Чанбин, закрывая лицо руками, явно сдаваясь, но уже не пытаясь спорить. Он, как и Феликс, не мог сопротивляться омеге, когда тот намеревался добиться своего. — Это нечестно…       — Минхо… он на северо-востоке. Возле старого источника. Дальше найдешь по запаху, — проскулил Феликс, наконец освобождаясь от тяжкого бремени. Он обмяк всем телом, когда Минхо получил ответ, а сладкий дурман сухих трав, который окутывал все вокруг, без следа исчез.       — Благодарю, малыш, — ласково отозвался Минхо — его голос был теплым, как весеннее солнце после долгой зимы. Он встал, решительным и быстрым шагом направляясь к выходу. — Я найду его, а вы пока постарайтесь найти ему замену. Не уверен, что ваш вожак вернется домой. По крайней мере, в неподранной шкуре.       Собравшись с мыслями, Минхо вышел из шатра, его обостренные чувства жадно впитывали окружающий мир. Вскоре легкий ветерок принес ему запахи: хвои, земли и, конечно, тот сладковатый, знакомый аромат Чана. Минхо перекинулся волком и легкие, быстрые лапы понесли его на северо-восток.

***

             Найти Чана по запаху действительно не составило никакого труда: стоило волку Минхо выйти к полуосушенному источнику, из-за старых можжевеловых зарослей полился крепкий аромат кедра. Омега отогнул ветки и медленно вышел, заметив скулящего черного волка на примятой подстилке из листьев.       Он видел, как больно большому сильному зверю, но поделать с собой ничего не мог — обида на вожака снова взяла верх. И омега бросился вперед, не зная, что и зачем вообще делает. План, по возможности, он решил продумать позже.       — Ах ты, шкура блохастая, сбежать решил?! — прорычал Минхо, обвивая мощную шею волка двумя руками, а ногами — сжимая бока.       Минхо знал, что его силы ничто по сравнению с альфой, особенно в его звериной форме. Однако это вовсе не означало, что он собирался сдаваться. И вместо того, чтобы бороться на равных, он решил применить хитрость. Подтянувшись чуть выше, омега резко наклонился, с силой вцепившись зубами в пушистое ухо альфы.       Волк в его руках заскулил от неожиданного и подлого поступка, забрыкался как норовистая лошадка, но скинуть свою крошечную ношу так и не смог. Минхо клещом держался, только сильнее впиваясь зубами и не выпуская свою добычу.       А вскоре облик волка начал таять, как туман на рассвете. Плотный густой мех растворился, уступая место гладкой, человеческой коже. Теперь руки Минхо уже не вцеплялись в шерсть зверя — они сжимали шею настоящего, живого альфы. И Чан явно был не в восторге от происходящего.       Теперь уже альфа рычал и скалил зубы, а черный его глаз зло сверкал из-под растрепанных кудрей. Взбесившийся омега продолжал крепко держаться, и Чан в растерянности судорожно обдумывал, что делать с таким до смешного глупым захватчиком. Вожак явно не ожидал такой дерзости.       Но Минхо вновь переиграл его и замер сам. В один момент будто все силы покинули его. Руки ослабли, и он вместо того, чтобы продолжать борьбу, прижался лицом к загривку альфы. Нос Минхо невольно коснулся теплой кожи, и он глубоко вдохнул. Аромат шел обволакивающий и густой: сладкий кедр и сочные сосновые иголки наполнили его легкие. Словно хмельной дурман, этот запах мгновенно охватил омегу.       И тогда до него, наконец, дошло. Минхо задержал дыхание на несколько секунд, но было уже поздно. Ему не стоило приходить, ему правда нечего здесь делать. Но…       — Где он? — через силу пробормотал Минхо, опускаясь в мягкую траву и выпуская Чана из хватки своих рук. Пот с кожи альфы осел на его ладонях, проникая в каждую пору кожи и дурманя разум. Омега тряхнул головой — он не мог позволить себе потерять контроль.       — Кто? — с искренним удивлением спросил Чан.       Он наконец повернулся к нему лицом и Минхо увидел на нем отражение муки. А еще тщательно сдерживаемого желания, которое тянуло из вожака жилы.       — Твой омега, из-за которого ты оставил стаю! — прорычал Минхо. Он злился и понимал, что выглядит глупо — какое у него было право предъявлять Чану за омег? Он — вожак, и мог привести в стаю хоть десятки своих пассий, а Минхо чужак, которой не имел голоса в этом вопросе. Но что-то внутри будто толкало его на этот безрассудный шаг, заставляя защищать свое.       — Так ты поэтому пришел? Чанбин разве не сказал, что не стоит меня искать?       — Сказал, но…       — Но ты опять все сделал по-своему, несносный омега, — с тихим смешком Чан оборвал новую тираду Минхо, которую тот вот-вот был готов исторгнуть из себя, и поднялся. Альфа отошел чуть вглубь уютной полянки, где между душистых зарослей можжевельника сделал себе лежанку. И поманил омегу за собой.       Минхо медленно встал, не замечая, как к светло-зеленому шелку одеяния пристали тонкие сухие веточки, и подошел ближе. В месте, где Чан спал, его аромат был особенно силен, а омега будто наткнулся на стену феромона, когда оказался рядом.       — А теперь скажи, пахнет ли здесь каким-то чужим омегой? Сощурившись, Минхо поводил носом из стороны в сторону и взглянул на Чана, обвинительно сжав пухлые губки.       — Пахнет сухими травами.       — Это твой запах, — с легкой усмешкой пожал плечами Чан.       — Но я только пришел!       Не переставая ухмыляться, Чан вытянул из-под примятой листвы шелковую сорочку, в которой Минхо без труда узнал свою рубашку для сна. И обомлел, чувствуя, как тело внезапно наливается слабостью, а разум туманит зовущий аромат, который потерявший концентрацию омега все же вдохнул полной грудью.       — Ты… Ты… О, мать Луна, какой же я идиот, — прошептал Минхо, едва сдерживая дрожь в голосе, и осел на ложе альфы, закрыв лицо руками. В его груди тлел мучительный стыд, и легкий стон прорвался сквозь губы, вырвавшись наружу вместе с осознанием своей глупости.       Он пришел сюда, следуя за зовом альфы в гоне, надеясь… нет, думая, что найдет его с каким-то незнакомым омегой. А вместо этого застал Чана совсем одного, обессиленного и терзаемого горячкой, с которой он пытался справиться самостоятельно. Минхо стало стыдно признаваться себе, но пришел он сюда не из-за благих мотивов окружить заботой альфу стаи. Он искал его по лесу, ведомый глухой ревностью, на которую не имел никаких прав.       Чан стоял рядом, наблюдая, а его зрачки медленно расширялись по мере того, как борющийся сам с собой омега выпускал все больше и больше феромона. Альфа сглотнул, понимая, что и его ангельское терпение не безгранично. А от кружащего запаха сухих трав и вовсе сгорает со скоростью лесного пожара.       — Убедился, что я здесь один? Теперь уходи, Минхо. И уходи прямо сейчас. — Чан сдерживался, как мог, но в его голосе ясно проскальзывал рокот зверя, что таился внутри, только и ожидая момента вырваться наружу.       Минхо молчал. Внутренняя борьба пожирала его, разрывая от противоречивых желаний. Он должен был уйти, должен — злость и обида на Чана еще были слишком свежи. Но в то же время омега отдавал себе отчет в том, что слова вожака задели его не просто так.       Если бы дело касалось какого угодно другого волка, омега бы даже не заметил, плюнул бы и гордо пошел дальше. Но когда в дело вмешивался Чан, все становилось слишком сложно.       Он вздохнул и поднял на Чана взгляд.       — Отправляешь меня, да? И зачем?       — Ты видимо совершенно ничего не понимаешь, глупый омега! Не понимаешь, как рискуешь — я едва сдерживаюсь.       — Почему сдерживаешься? Потому что я — чужак? Хочешь трахнуть другого омегу из стаи? — Минхо сощурился, бесстыдно продолжая то, что умел лучше всего — давил на кнопки терпения вожака. Не подозревая, что только кличет на себя беду.       Чан тихо зарычал, сжимая кулаки — его руки дрожали от подавляемого желания напасть на глупого омегу и завладеть им. Присвоить и заклеймить, как свою вещь. И трахнуть так, чтобы никто больше не смел зариться. Чтобы только от одного изменившегося запаха Минхо другие альфы сворачивали с его дороги, понимая, что омега занят — помечен и несет потомство в своем чреве.       — Какого — другого, Минхо? Меня едва хватает справляться с твоими фокусами. Никого другого я просто не потяну, — с трудом сохраняя стройность человеческой речи, тихо прорычал Чан, физически ощущая, как уходит драгоценное время — с каждой упавшей песчинкой его клыки выступают все сильнее. Инстинкты понемногу брали верх, высвобождая волка, запертого в теле человека. Но вожак держался — не мог позволить себе напасть. Не на Минхо. Не после того, что тот вытерпел в лагере волков, убивших его родителей.       Чан ждал, что омега ответит. Опять обругает его или просто сбежит, поджав хвост. Но Минхо опять сделал все так, как хотелось ему.       Он поднялся, расфокусированным взглядом смотря куда-то в пустоту, и повел плечами — кафтан морской волной стек вниз, собираясь в ногах складками, а сам омега остался только в тонкой шелковой сорочке, свободно струящейся вокруг стройного тела.       Альфа обомлел, густой слюны во рту стало слишком много. Сложно было не узнать этот жест — омега сдавался ему и преподносил себя, как главное блюдо на званной трапезе. Покорно, не оказывая абсолютно никакого сопротивления, не страшась, а только желая. Чан сделал огромную ошибку, когда повел носом, улавливая аромат смазки омеги, и застонал, смыкая веки до цветных кругов перед глазами.       Минхо стоял напротив него, раскачиваясь тонкой веткой на ветру, и смотрел, не отводя почерневшего взгляда, в котором тоже мало осталось от человеческой мысли.       — Не хочешь меня, да? — горько проговорил омега и сжался, ощущая внутри внезапное опустошение. Он хотел добавить что-то еще, но только тихо ахнул, когда его сбило с ног сильное тело вожака, прижав к мягкой лесной подстилке.       — Не хочу? Не хочу?! Да я спасти тебя пытался, сучий пришелец!       — Но от кого спасти, Чан-и?       — От себя! — взревел альфа, хватая Минхо за грудки и одним движением срывая с него сорочку.       Тонкая ткань затрещала под когтями волка, который вскинул голову, победно воя на весь лес — омега теперь его, его, сам пришел и сам предложил себя. А Минхо не думал дважды — вцепился пальцами в волосы Чана, притягивая его к себе и пытаясь поцеловать.       Но измученный его выходками альфа не собирался больше идти у него на поводу — перехватил запястья Минхо и сжал тонкие птичьи косточки до хруста. Он дернул руки омеги вверх, переворачивая и вжимая лицом в опавшие листья.        — Вот так, теперь ты станешь моим, омега.       От рокота Чана за спиной по телу Минхо прокатилась горячая волна желания, собираясь внизу живота плотным комком. Он ликовал внутри, наконец добившись своего и полностью сломив сопротивления альфы. А если за это нужно поплатиться своей задницей, что ж, он был готов заплатить эту цену.       Окончательно отдавшись своему зверю, Чан позволил ему вести и наблюдал будто бы со стороны за тем, что происходит на уютной полянке.       Альфы рычал и тяжело дышал, срывая с омеги одежду, пока красивый наряд клочками не разлетелся по траве, оставив Минхо в своей обнаженной красе. Сладкий запах смазки кружил в воздухе, забиваясь в нос Чана и туманя сознание, словно молодая брага. И он был рад избавиться от контроля и ответственности, наконец завладеть этим омегой, что лежал под ним с оттопыренной задницей.       Минхо не сопротивлялся, только кулачки сжимал, когда сзади утробно взрыкивал альфа, сжимая его бедра до кровавых царапин от острых когтей.       — У тебя был шанс уйти, — хрипло выдохнул Чан и развел мягкие ягодицы омеги в стороны, прижимаясь губами к сочащемуся входу.       Ароматная смазка наполнила рот и альфа вонзил когти в нежную кожу Минхо, лакая и вылизывая его дырку и даже не слыша болезненного крика, который разнесся по округе. И очень быстро перерос в стон удовольствия.       Омегу трясло от того, насколько яростно и бесстыдно Чан его вылизывал и присасывался губами к пульсирующей дырочке, будто желая испить всю смазку, которую было способно произвести тело Минхо, до последней капли.       — Если бы ты спросил, доверяю ли я тебе, я бы ответил «да», — собравшись, сквозь чавканье сзади пролепетал омега. — Если бы ты спросил, уверен ли я, что ты обо мне позаботишься, я бы снова ответил «да», альфа! — выкрикнул он и толкнулся бедрами назад, насаживаясь на ласкающий язык.       Это было безумие — то, что делал с ним Чан, еще даже не войдя в его тело наверняка большим естеством волка, сводило Минхо с ума. Его гнуло и ломало в пояснице, легкие сдавливало от недостатка воздуха, а спятившее сердце стучало уже где-то в горле. Но запах, сладкий запах кедра и сочной еловой зелени подталкивал его к краю, не давая и шанса вытерпеть эту пытку удовольствием.       В его жизни уже были альфы, с некоторыми Минхо даже было приятно проводить время, но… чтобы чувствовать себя полностью покоренным, чувствовать себя зависимым — такое у свободолюбивого и гордого омеги случилось в первый раз. Возможно, им правда нужно было поговорить, но думать об этом было уже поздно.       Чан не отвечал ему, потому что его волк был занят тем, что тискал и мял задницу омеги под ним, жадно вылизывая сладкий пот с его шеи, пока мокрый от предсемени член терся о бледные ягодицы Минхо.       — Сучий… омега… что ты… сделал со мной… — прорычал Чан в его шею и ткнулся носом в ароматную железу, захлебываясь глубоким вдохом и втягивая в себя запах Минхо, который кипятком разнесся по венам.       Больше терпеть альфа не мог — сжал омегу под грудью, плотно прижимая к себе, и толкнулся бедрами вперед, медленно, но неумолимо заполняя тугую дырку. Минхо забился под ним, но получив предупреждающий укус в основание шеи, замер, расслабившись и покорившись.       Он чувствовал, как массивная плоть обжигает болью анус, растягивая его слишком широко и проникая в его мягкое, нежное лоно. Но ничего не мог поделать. Как и отрицать то, что ему до сладкого укола в сердце нравится быть запертым под этим альфой, стонать в клетке его рук и послушно принимать член, будто он только ради этого и пришел в лагерь северных волков.       Собрав все оставшиеся крупицы разума, Минхо негромко, но четко произнес:       — Сделай меня своим, альфа.       И Чан сорвался.       Омега внутри ощущался, как рай, и Чану хотелось осквернить эту святыню и заставить молиться себе, как новому богу.       Он двигался широко и мощно, до звучного шлепка тяжелых яиц о покрытые смазкой бедра Минхо вгоняя большой член по самое основание. И рычал, рычал от ощущения бархатных горячих стенок, что так плотно сдавливали его на каждом проникновении.       Из-за шума крови в ушах Чан не слышал, как омега кричит под ним, срываясь на тонкие визги, когда член проникал в него так глубоко, что на передней стенке живота вырисовывались очертания крупной головки. Он просто брал его, трахал и присваивал себе, уже не имея возможности думать о последствиях.       Приближаясь к краю, Чан схватил шею Минхо и развернул его голову к себе, угрожающе рыча в сухие от криков губы омеги:       — Сейчас я кончу, омега. И ты примешь мое семя. Примешь мой узел и будешь носить мое потомство в своей нежной утробе.       Глаза Минхо закатились под верхние веки, а сам он закричал так пронзительно, что с ближайших деревьев, испуганные, взметнулись птицы, громко стуча крыльями. Чан двигался, яростно хрипел над ним, пока не замер, с рычанием зверя полностью всаживая член внутрь растянутой задницы и изливаясь. Он не шевелился, пока формировался узел, растягивая анус омеги и надежно запирая внутри горячее семя.       Минхо же кончил только от осознания того, насколько в нем много спермы волка, а потом отключился, уронив голову на мягкую опавшую листву.

***

      — Я знаю, что ты пришел в себя, — цыкнул сзади Чан, когда уловил сбившееся дыхание омеги и участившийся ритм его сердца.       Минхо лежал спиной к нему, узел все еще надежно держал их вместе, а альфа ласково гладил животик омеги под пупком, ощущая пальцами нежную выпуклость. Он проморгался и уложил ладонь поверх широкой ладони Чана на своем животе — сердце сжалось от легкой тоски.       — Ты же знаешь, что вне течки омега не сможет понести? — тихо напомнил Минхо и прикусил губу, когда услышал рычание раздраженного волка.       — Я знаю. Но никто не запретит мне представлять, что ты полон моих щенков, Минхо, — также негромко, разделяя грусть омеги, отозвался Чан, и сжал свои руки вокруг мокрого от пота тела с каким-то особенным трепетом. Будто допуская, что однажды живот желанного омеги станет большим и круглым как минимум от двойни внутри.       Альфа вздохнул, опаляя покрытую укусами шею Минхо горячим дыханием.       — Так зачем ты пришел? Только не говори, что правда ревновал.       — Я… — запальчиво начал Минхо, но вся ярость улетучилась, стоило альфе чуть повести бедрами, смещая узел внутри растянутой чувствительной дырки. — Я хотел поговорить. Ты несправедливо оставляешь меня за границей сражения.       — Минхо… — тихо начал Чан, его голос звучал очень устало. — Позволь мне позаботиться о тебе и сохранить твою жизнь. Твои родители… были убиты за то, чтобы ты жил. Так вот и живи. Не лезь в бойню, тебя там не пощадят. А я могу не успеть вытащить тебя из самого пекла.       Омега молчал, задумчиво перебирая узловатые пальцы Чана, что приятной тяжестью лежали на его животе.       — Чан, — все же выдавил он и чуть изогнулся, с трудом, но заглядывая в лицо альфы, — корабль в безопасности на берегу, но он не для этого построен.       Только и сказал он, отворачиваясь и останавливая взгляд на почерневших от времени корнях можжевельника.       — Тогда мне все же придется сделать так, чтобы ты остался в лагере, — зарычал Чан, снова начиная двигать бедрами, собираясь сделать так, чтобы омега, даже несмотря на физиологию, понес потомство. И даже не думал о том, чтобы сломя голову нестись в битву.       Минхо же только остро ухмыльнулся, снова бросая вожаку вызов.