Broken

      Знаете, у каждого из нас есть такая вещь, как воображение. Иногда оно приходит ненавязчиво, почти невидимо, но чаще — захватывает всё вокруг. А что, если большая часть того, что нас окружает, — это лишь иллюзия? Ты идешь по улице, мирным шагом, словно это твой личный ритуал. Взгляд скользит по лицам прохожих, и в голове рождаются образы. Вот мужчина с уставшим лицом, у него наверняка трое детей, и он мечтает хотя бы день побыть счастливым. А вот женщина, чьё имя могло бы красоваться на табличке Аллеи Славы, если бы её мечты не остались пылиться где-то в прошлом. Или этот человек — архитектор, чья работа стала твоим домом, твоей рутиной. Всё это — всего лишь мысли. Твой разум плетёт паутину иллюзий о других, обманывает. А что будет, если снять розовые очки? Изменится ли что-то? Отнюдь. Почти ничего.       Жизнь — странная игра. Игра, где жанр меняется с каждым новым днём. Судьба. Вселенная. Время. Мы постоянно пытаемся назвать её, объяснить, поставить границы. Но кто-нибудь из нас замечал, как жизнь любит азарт? Когда кончики пальцев слегка покалывает, воздух становится тягучим, а где-то в глубине груди вспыхивает то самое чувство — будто весь мир тянется к тебе. Вот только азарт обманчив. Стоит добавить к нему воображение, и реальность рассыпается. Картинки вспыхивают перед глазами, и ты невольно думаешь: «Что это? Откуда я это знаю?» Ответа нет. Но ощущение знакомо, как будто где-то в памяти отложился этот момент. Хотя это ложь. Помни об этом. Особенно тогда, когда очередная таблетка медленно растворяется на языке, оставляя горечь.       Когда всё пошло не так?       Когда это ты, имея свой путь успеха, свернул в никуда?       Намджун часто задавался этим вопросом. Слишком часто, чтобы считать это случайностью. Таблетки, которые он глотал с горечью отчаяния, оставляли после себя тихую пустоту, в которой возникали вопросы. Иногда — странные образы. После той аварии ему стали сниться вещи, которые больше походили на яркие, живые воспоминания, чем на сон. Вспышка света — и перед ним демоническая тень. Большие крылья изломанно простирались над ним, когтистые руки, словно живой кошмар, разрывали что-то на куски. Кровь, стекающая по телу, капли, что падали на глаза. А иногда, в этих видениях, демон становился им. Его руки, тёмные и когтистые, разрывали плоть, оставляя за собой крики, хруст костей и вырванные сердца.       После таких ночей он просыпался с бешено колотящимся сердцем, лежа на старом матраце в своём фургоне. Место, которое он называл домом уже больше пяти лет. Проклятое место, пахнущее гнилью и одиночеством. Фургон он нашёл на свалке, подчинил, обустроил так, как умел. Каждый раз, укутываясь в найденные одеяла, Намджун смотрел в окно, чувствуя, как его тяготит собственное существование. Каждая ночь на заправке, где он работал в ночные смены, была похожа на предыдущую. Он приходил, уставший и измученный, улыбался как сумасшедший, когда свеча наконец зажигалась, и радовался, что за его спиной не было огня, который он сам когда-то развёл.       Иногда он смотрел на своё отражение в заправочном зеркале. Усталое лицо, кожа, обретающая жёлтый оттенок, синева под глазами. Щетина, которую он сбривал только ради работы. Волосы, когда-то густо-каштановые, теперь были пронизаны сединой, напоминанием о том, как время разбивает человека. Первая седина появилась после аварии. Когда он открыл глаза, то увидел свои волосы, отросшие за три месяца в коме. Никто не пришёл. Никто не ждал. Даже имени своего он не помнил тогда. Всё это странно, но разве не такова жизнь?       Намджун всегда считал, что философия — это попытка разложить хаос на мелкие части, чтобы притвориться, будто ты его понимаешь. Но понимание никогда не приходило. Это был лишь туман, что застилал всё вокруг. Туман, в котором он жил, и который уже не пытался разогнать.       «Возможно, я просто устал жить», — мелькнула мысль, пока он наблюдал за тем, как первые лучи солнца окрашивали ржавую крышу его фургона. Это был тот самый момент, когда ночь ещё не закончилась, а день не начался. Между временем, когда всё засыпает, и временем, когда мир оживает. Эта тишина всегда была его любимой. Ни звуков машин, ни криков людей, ни шума города. Только ветер, доносящий запах мусора с соседней свалки, и одиночество. Ему казалось, что в такие моменты он мог бы найти ответы. Но вместо этого приходили лишь вопросы. Почему он оказался здесь? Почему жизнь, которая раньше казалась яркой и многогранной, теперь свелась к выживанию? Когда он перестал видеть краски?       Он вспомнил, как однажды, ещё до аварии, сидел в кафе с чашкой горячего чая. Тогда всё казалось таким простым. Обычные будни, разговоры о будущем, лёгкий смех. И в этом был смысл. Хотя бы тогда. Теперь же смысл стал чем-то далеким, словно мираж в пустыне. Он дотягивался до него, но каждый раз хватал лишь пустоту. Иногда он думал, что смысл был связан с кем-то. С кем-то, чьё имя он больше не мог произнести вслух, потому что оно резало его, как осколки разбитого стекла.       Он часто вспоминал те моменты, когда тёплые руки касались его кожи, оставляя чувство уюта и спокойствия. Когда взгляд, полный света, был направлен только на него. Но всё это теперь было где-то за гранью. Как будто в другой жизни. Впрочем, разве это не была другая жизнь? Тот Намджун, что сидел сейчас в этом фургоне, слушая, как ветер шуршит обшивкой, уже давно умер. Вместо него осталась тень. Тень, что иногда пыталась найти тепло в чужих взглядах, но каждый раз встречала только пустоту. Он закрыл глаза. Лёгкий ветер шевелил короткие волосы, принося с собой запах горечи. В груди вдруг стало тоскливо. Он не мог понять, откуда это чувство. Что оно означало.       «Некоторые вещи невозможно порвать», — прозвучало в голове тихим эхом.       Откуда пришли эти слова? Почему они вдруг всплыли? Намджун не знал. Но в этот момент он почувствовал покалывание на мизинце. Странное, едва ощутимое. Оно было таким тонким, что его можно было бы принять за игру нервов. Но почему-то это ощущение заставило его открыть глаза и посмотреть в сторону заправки. Он видел, как вдалеке зажёгся фонарь. Свет пробился сквозь серый туман, очертив пространство вокруг. Заправка. Его место работы. Его место одиночества.       Ветер усилился.       Намджун поднялся, медленно натягивая на себя куртку. В голове снова звучали вопросы. Ответов не было, но теперь он даже не искал их. Всё, что оставалось, — идти вперёд.       Шаг вперёд. Ещё один. Но каждый раз этот шаг отдавался в теле, как удар. Как будто он не двигался, а тащил за собой груз, который никто больше не видел. Иногда ему казалось, что под ногами вовсе не земля, а что-то зыбкое, готовое в любой момент поглотить его.       Идти вперёд. Куда? Почему?       Он остановился, облокотившись на стену фургона. Холод металла пронзил спину, но это чувство было почти приятно. Холод хоть как-то напоминал о том, что он ещё жив. Или что его тело продолжает функционировать, даже если душа давно сорвалась в пропасть. Намджун провёл рукой по лицу, стирая капли пота, которые он даже не заметил. Всё внутри него кричало: «Остановись. Больше не нужно.» Но остановка не приносила облегчения. Лишь новые волны боли и вопросов, которые уже невозможно было заглушить.       Таблетки. Они всегда были рядом. Маленькая пластиковая коробочка лежала в кармане, как ключ к иллюзорному спокойствию. Он достал одну из них, положил на язык и не стал запивать. Горечь разлилась по нёбу, но он даже не поморщился. Глаза закрылись сами собой, будто тело больше не хотело сопротивляться. Но в темноте снова появилась она. Тень. Крылья раскинулись, как у гигантской птицы, готовой накрыть его собой. Тёмные перья, влажные от крови, блестели в неверном свете. Руки, покрытые багровыми пятнами, тянулись к нему, как будто приглашая в бездну.       — Почему? — прошептал он.       Тень не отвечала. Она просто стояла там, в его сознании, неподвижная и молчаливая. Но её присутствие словно пропитывало его изнутри. И вот снова, как тысячи раз до этого, эти руки тянулись к чужому телу. Он чувствовал, как разрывает плоть, как зубы впиваются в живое сердце. Слышал хруст костей, крики, которые не прекращались.       Его собственные крики.       Намджун резко открыл глаза, хватая ртом воздух. Сердце бешено колотилось, словно готовое разорваться. Всё внутри дрожало.       Он больше не знал, что реально, а что — игра его разума. Эти сны, видения, ощущения — всё слилось в один бесконечный кошмар. А потом всё исчезло, оставив только пустоту. Он сел на землю возле фургона, не замечая, как холод проникает сквозь тонкую ткань одежды. Ветер продолжал гудеть, но он не слышал его.       — За что? — спросил он уже не у себя, а у чего-то большего, но ответа не последовало.       Ощущение обречённости давило, как будто весь мир был против него. Или как будто его собственная жизнь была той самой тенью, что продолжала тянуться за ним, не отпуская. Он снова провёл рукой по лицу, чувствуя, как реальность становится всё более далёкой.       «Некоторые вещи невозможно порвать», — снова прозвучало в его голове, словно чужой голос, холодный и незнакомый.       Но было ли это так?       Сокджин сидел на полу, прислонившись к холодной стене своей спальни. Комната утопала в темноте, как и он сам. Единственный источник света — тусклая полоска, проникающая из коридора через неплотно закрытую дверь, — не мог вытянуть его из этой бездны. Он закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на собственном дыхании, но даже оно звучало чуждо. Мелкий, едва заметный звук, как будто он был не человеком, а машиной, которая продолжала работать, несмотря на сломанные детали.       Когда всё это началось?       Когда он, Ким Сокджин, сын влиятельного человека, любимец общества, стал таким пустым?       Он вспоминал вечеринки, где смех и музыка били по ушам, заглушая тишину, которая всегда ждала его за закрытой дверью. Эти громкие разговоры, звон бокалов, блеск неонового света — всё это когда-то казалось жизнью. Но теперь всё, что он чувствовал, было лишь болью. Стараясь жить, он бросался в бесконечные попытки отвлечь себя: дорогие клубы, где алкоголь тек рекой, походы в горы, где ветер обжигал кожу, но не приносил облегчения. Он окружал себя людьми, которые смотрели на него с восхищением, но не видели. Они говорили ему слова, но он не слушал. Их голоса были похожи на шёпот ветра, который не мог пробиться через холодную стену его души.       Он был там, но его там не было.       Собрания акционеров отцовской компании становились для него пыткой. Ранее, когда он выступал перед аудиторией, его слова облекались в силу, которая могла двигать горы. Теперь же каждый раз, открывая рот, он чувствовал, как язык цепенеет, а слова застревают где-то в горле, отказываясь вылетать. Взгляды присутствующих прожигали его, как раскалённое железо. Их шёпот был громче самой тишины. «Каково это, отдать себя мужчине?» — эти слова звучали снова и снова в его голове, как насмешка, от которой невозможно было скрыться.       «Не смей показывать слабость,» — шептал внутренний голос, который он ненавидел.       Сокджин с трудом поднимался из этого кресла после собраний, возвращался в дом, который уже давно перестал быть домом, и закрывал за собой дверь своей комнаты. Каждый раз он запирал её на ключ, как будто это могло защитить его от мира. Сев в угол, он обхватывал колени руками и просто сидел. До утра. До тех пор, пока глаза не начинали гореть от усталости, но так и не смыкались. Иногда он думал, что потерял человечность. Что осталось от него, кроме оболочки, которая делала вид, что живёт?       Он коснулся груди, где когда-то билось сердце, которое он отдал. Слишком много. Слишком глубоко. И теперь пустота поглощала его. «Как это — чувствовать?» — думал он, глядя в тёмный угол комнаты.       Когда-то он верил в свет. Когда-то думал, что любовь может спасти. Но теперь он был словно корабль, потерявший якорь, и его бросало в море горечи и сожалений. Словно по привычке, он произнёс шёпотом:       — Почему всё так? Почему я?       Ответа не было. Только тишина, которая уже давно стала его единственным спутником.       Каждую ночь он стоял перед зеркалом в ванной. Тусклый свет освещал бледное лицо, которое когда-то излучало уверенность, но теперь было пустым, как бездонное озеро в ненастный день. Глаза, обрамлённые тенями усталости, смотрели прямо в душу, которая казалась больше не его собственной. Сокджин медленно опустил взгляд на руки. На тонкой коже, казалось, навечно отпечаталась карта его боли. Свежие шрамы тонкими линиями тянулись по запястьям, будто он пытался что-то вырезать из себя. Вырезать ту пустоту, что засела внутри, но каждый раз понимал: она не исчезнет. Он проводил пальцами по этим линиям, как будто хотел убедиться, что они реальны. Каждая из них была свидетельством его слабости, но ещё больше — его страха.       Страха, что он не сможет уйти.       Он ненавидел себя за это. Ненавидел за то, что не хватало смелости сделать последний шаг, который положил бы конец этому бесконечному кругу боли. Каждый день его отец смотрел на него с презрением, которое Сокджин мог бы разрезать ножом.       — Смой с себя этот позор! — кричал он, и слова, как хлысты, врезались в сознание. — Ты, Ким Сокджин, был готов поставить на карту всё ради… чего? Ради мужчины? Это ли твоя гордость?       Очередная пощёчина заставляла его голову мотнуться в сторону. Гулкий удар. Но даже боль от этих ударов не могла заглушить ту, что он чувствовал внутри. Он никогда не отвечал. Лишь молчал, как будто голос оставил его навсегда. Но потом, оставшись один в своей комнате, он позволял себе кричать. Кричать в стену, которая была единственным свидетелем его страданий. Кричать так, будто голос мог достичь кого-то там, за пределами этого замкнутого мира.       — Намджун, — шёпот сменял крик, когда он закрывал лицо руками. — Зачем? Почему?       Образы из прошлого захватывали его, как наваждение. Намджун с мягкой улыбкой, его глаза, в которых отражалась вселенная, его прикосновения, которые были теплее солнечного света. А поцелуи… Поцелуи Намджуна были как патока. Тягучие, сладкие, они затягивали его в своё тепло, словно обещая, что этот момент продлится вечно. Каждый раз, когда их губы соединялись, Сокджин чувствовал, что распадается на мириады звёзд, растворяясь в этом ощущении. Но сейчас от этого осталось только воспоминание. Воспоминание, которое не грело, а сжигало. Он опустился на колени перед кроватью, закрывая лицо руками. «Почему я не могу отпустить его?» — думал он, глядя в пустоту перед собой.       Ответа не было. И не будет. Потому что он знал: такую любовь отпустить невозможно. Она была как шрам, как эти линии на его руках. Она оставалась с ним, даже когда он хотел избавиться от неё. Он вздохнул, прижимая ладони к полу, чувствуя холод дерева под пальцами.       — Намджун, — снова прошептал он. Имя застряло в горле, как комок, но даже его звучание приносило ему боль.       Тишина снова обвила его, как кокон. Он был один. Опять. И в этот момент он понял, что будет продолжать так жить. Каждый день, пока его тело не сдастся. Потому что он уже давно потерял всё остальное.       Ночь. Заправка. Какова вероятность встретить того, кто, кажется, растоптал всю твою жизнь?       Ким Намджун медленно поднимал шланг, заправляя машину, что остановилась перед ним. Ещё одна ночь. Ещё один водитель, чей взгляд он старался избегать, словно боялся, что в этих случайных встречах кто-то сможет увидеть его собственную пустоту. Ветер гудел в металлических конструкциях, а свет единственного фонаря проливался тусклыми пятнами на мокрый асфальт. Мир вокруг был безжизненным. Даже машины, что проезжали мимо, казались тенью чего-то забытого. Именно в такие моменты тишины Намджун чувствовал себя на краю пропасти. Как будто что-то было рядом, но он не мог до него дотянуться.       Он зацепился взглядом за свой мизинец. Покалывание было почти незаметным, но в то же время… реальным. Оно словно шло по нервам, добираясь до самого сердца. И именно тогда он услышал звук. Машина подъехала к колонке, издав гулкий шорох шин по мокрому асфальту. Нечто внутри него дрогнуло, но он заставил себя остаться на месте. Секунды тянулись, пока стекло машины медленно опускалось. Намджун почувствовал, как его сердце пропускает удар.       Тот взгляд.       Эти черты лица, которые он мог бы узнать даже в полной темноте. Человек, который был для него всем, а теперь стал никем. Ким Сокджин сидел за рулём. Его взгляд встретился с ним, холодный, но в то же время наполненный чем-то невыразимым. Это было похоже на удар. На воспоминание, которое пронзило их обоих в один и тот же момент.       Мир вокруг словно пошатнулся.       В голове прозвучали слова, будто шёпот издалека: «Некоторые вещи невозможно порвать.» Они смотрели друг на друга, но не произнесли ни слова. Два незнакомца, связанных чем-то невидимым, но бесконечно сильным. Покалывание на мизинце усилилось, будто что-то тянуло за невидимую нить. Нить, которая, возможно, уже была разорвана, но всё ещё существовала, пронзая их души. Намджун стиснул зубы, пытаясь подавить этот внезапный вихрь эмоций. Он не должен был чувствовать ничего. Не после всего, что произошло. Но в груди всё равно разрасталась боль. Боль, что затапливала его с новой силой, заставляя вспомнить те моменты, когда они были вместе. Когда смех Сокджина наполнял его жизнь смыслом. Когда их руки, казалось, были созданы, чтобы держаться друг за друга.       А теперь они были здесь. Двое чужих людей, которые знали друг друга наизусть.       Сокджин первым отвёл взгляд. Его губы дрогнули, как будто он хотел что-то сказать, но передумал. Он лишь протянул карту через окно, избегая встречаться глазами. Намджун взял карту, ощущая, как его пальцы едва заметно дрожат. Эта короткая встреча длилась всего несколько секунд, но оставила в нём шрам, который не заживёт никогда. Когда машина тронулась, исчезая в темноте, он остался стоять на месте. Покалывание на мизинце исчезло, но чувство пустоты стало ещё сильнее. Он смотрел на дорогу, освещённую тусклым светом, и чувствовал, как что-то внутри него рвётся, но не может оборваться окончательно.       Его взгляд тогда на миг поднялся, встретился с глазами человека, которого он любил больше жизни. И именно в этот момент с губ сорвался вопрос, который он задавал себе бесконечно долго:       — Зачем ты так со мной?       Голос дрогнул, выдав всю боль, что копилась в его душе. Намджун застыл. Эти слова ударили по нему сильнее, чем любой удар. Он посмотрел на Сокджина, на этого человека, которого знал наизусть, и ничего не сказал. Сокджин отвёл взгляд, стараясь спрятать свои эмоции.       — Я приношу только смерть, — тихо сказал Намджун, глядя куда-то мимо него. Его голос был ровным, почти бесчувственным, но каждое слово резало по живому. Он снова закрыл глаза, будто не мог выдержать тяжести реальности.       — Я знаю это. Каждый сон. Я вижу нас… мёртвыми. Я вижу, как мы умираем снова и снова. И я не могу позволить этому случиться в этот раз. — Сокджин упрямо продолжал смотреть в сторону. Но его грудь сдавило так, что он едва мог дышать.       — Ты думаешь, я хотел, чтобы всё так закончилось? — прошептал он, его голос ломался, как треснувшее стекло. — Ты думаешь, я смог бы забыть? — Намджун молчал. Его лицо оставалось каменным, но руки дрожали.       — Ты думаешь, я не помню, как это было? — продолжил Сокджин, и его голос наполнился отчаянием. — Как ты смотрел на меня. Как ты… любил меня. — Он закрыл глаза, чтобы скрыть слёзы, которые всё же стекали по щекам.       — Ты был всем, что у меня было. Ты был светом, который держал меня. А теперь…       Он остановился, не в силах договорить. Намджун сделал шаг вперёд, но замер, как будто между ними была невидимая стена.       — Я пытался… — сказал он тихо. — Пытался убежать. От воспоминаний, от снов, от боли. Но… это не работает, Сокджин. Оно остаётся. Оно живёт внутри нас.       Сокджин с трудом повернул голову, его глаза встретились с глазами Намджуна.       — Ты думаешь, это жизнь? — спросил он, его голос был почти шёпотом. — Жить так, будто половина тебя умерла?       Намджун не ответил. Его взгляд был полон эмоций, которые он не мог выразить словами. Свет фар машины снова осветил лицо Сокджина, и в его чертах появилось что-то смиренное, но горькое.       — Мы не можем вернуться, Намджун. Даже если захотим.       Его рука медленно потянулась к рычагу переключения передач.       — Береги себя, — сказал он так тихо, что слова едва достигли Намджуна. Машина тронулась с места, и свет фар исчез за поворотом. Намджун остался стоять на пустой заправке, смотря в темноту, которая окутывала его с каждой секундой всё плотнее.       «Некоторые вещи невозможно порвать,» — снова прозвучало в его голове.       И теперь он знал, что это правда.