Keep silence

Ромка как в воду глядел. Едва только седьмой урок подошёл к концу, как в кабинет зашла завуч, и Антону ничего не оставалось, как послушно двинуться за ней, когда на него бросили тяжелый взгляд из-под очков. Ромка кивнул ему на удачу и произнёс тихо: — Не паникуй. Всё мы уже нашли… Так что её дожать осталось. Чтобы она заявление забрала. Антон кивнул, стараясь не выглядеть взволнованным. Он знал, что они почти завершили дело, но его преследовало чувство неминуемой проблемы, из-за чего в ногах и кончиках пальцев свербело ощущение, от которого хотелось подорваться с места и метаться со стороны в сторону, лишь бы это напряжение сбросилось. Дорога вдоль коридора к директорской, к иронии Антона, уже стала ему близка. Всё, как всегда. Чужой стук каблуков, притихшая школа, напряженные плечи завуча перед ним. Молчаливой процессией они дошли до кабинета. Антон старался выглядеть собранным, но, когда он зашёл внутрь и увидел всю делегацию, то сдержать лицо не удалось. Он догадывался, что без родителей дело не обойдётся. Но кабинет выглядел… на редкость людно. Внутри было, по меньшей мере, с дюжину человек, включая самого директора и Тихонова, из-за чего директорская казалась просто крошечной. У Антона заледенели руки, хотя в кабинете было просто ужасно душно — одно приоткрытое окно не могло толково проветрить, когда было столько людей. Антон выцепил лица своих родителей, которые сидели поодаль. Оба выглядели взволнованными, и Антон, сам того от себя не ожидая, потянулся к ним, будто нашедшийся в магазине ребёнок. Мамино лицо смягчилось, и он, сев между родителями, почувствовал себя немного увереннее. Особенно, когда папина ладонь похлопала его по плечу, взывая к спокойствию и трезвой оценке. Он расправил плечи, бросив благодарный взгляд, а затем оглядел всех прибывших. К Евгению Сергеевичу ходило четыре человека точно. Помимо Антона с Алисой здесь были ещё пара девятиклассников из подопечных. И это не считая детей с начальной школы, с которыми он иногда работал. Он увидел Ирину Петровну. — Здравствуйте, — произнёс он с растерянностью, взглянув на директора, которая улыбнулась ему, пусть и выглядела сама напряжённой до крайности. — Здравствуй, — она кивнула и произнесла громче, — Вроде как, все в сборе? — Да, — Антону показалось вначале, что это Алисин голос, и он бы так и подумал, если бы интонация не была хлёсткой, как кнут. Бросив взгляд вперёд он увидел, как с одного из стульев поднялась женщина. И сходства с Алисой у неё были не только касаемо голоса. Они были очень похожи. Обе худые, высокие. Тот же нос с горбинкой, та же линия губ. Только крашеная рыжина Алисиных волос не вязалась с каштановой теменью её матери. Но когда краска сойдёт — они будут похожи ещё сильнее. Алисина мать была всё ещё в форме, отчего ощущение накала было заметнее — она глядела на Тихонова, как на врага, и Антон подумал, что с таким взглядом могла бы зарубиться и выиграть только его мама. Алиса сидела рядом с ней, и Антон со странностью отметил — она сидела в штанах. Мельком пронеслись обрывочные воспоминания, как они со Славой подкалывали её за такую забывчивость, что она никак не могла вытряхнуть брюки из своего рюкзака. Антон сильно нахмурился. — Ирина Петровна, — ладно, схожесть голосов заканчивалась только звучанием. От интонации Антона будто в терновник швырнули — нетерпеливость, грубость, усталость. Характер явно тяжелый, — Мы разбираться будем или нет? — она снова впилась взглядом в Тихонова, — Почему заявление забирать? — Елена Анатольевна, — Ирина Петровна пожала плечами, — Вы терпение чуть-чуть проявите… У нас некоторые детали появились. И вопросы. — Из-за новых деталей? — тут она посмотрела на Антона, и он, пусть и подобрался, постарался со всем достоинством выдержать это давление. Нет уж, гнать на себя за честность он не даст. Антон почувствовал себя увереннее, когда ощутил, как вокруг них с мамой холодеет обстановка — та бросила на Елену Анатольевну ледяной взгляд. От такого волосы могут инеем покрыться. — А ты пацана взглядом не жарь, Лен, — раздался более беспечный голос Тихонова, — Тут я наследил. — Как знала, — сухо произнесла она, — Что рыба с головы гнить начинает. Антон чуть поморщился. Обстановка создавалась тяжелая, чтобы решить дело мирно, и ему оставалось только уповать на то, что Елена Анатольевна не надавит на остальных, чтобы замять сопротивление. — И почему тогда дело не передали в комитет? — та выгнула бровь, — Свидетели — были, рассказы — были. Синяки — были. — Синяки, — на выдохе произнёс Тихонов, распрямляясь, — Себе потерпевшая сама понаставила. Как она на допросе призналась потом. Елена Анатольевна свела брови к переносице, пока не решаясь посмотреть на Алису, но та выглядела, как будто её вот-вот отправят на казнь. Впилась пальцами в брюки и агрессивно потряхивала ногой, стараясь не бросать взгляды на маму, но она вязла в своём страхе. Антон растерялся. Часть с синяками он не помнил… Только спустя несколько минут спохватился, что они трое могли попросту пропустить это, пока добирались до кабинета, где Алису допрашивали. — А что с другими доказательствами? — уточнила Елена Анатольевна, скрещивая руки на груди. — Важнее не доказательства, Леночка Анатольевна, — миролюбиво улыбнулся Тихонов, — А то, что потерпевшая отказалась от своих обвинений. Сегодня. Алисина мать так сильно сжала губы, что рот превратился в тонкую полоску на её лице. Антону вдруг стало страшно, судя по напряжению в её теле, что она сейчас попросту ударит Алису. Потому что всё выглядело именно так, даже несмотря на то, что в записной книжке Евгений Сергеевич уточнял, что побоев не было. Если Алиса сделала ложный донос, то и про истинные отношения в семье могла с лёгкостью умолчать. — А что с доказательствами? — её голос опустился на несколько градусов, — Вы нашли что-то? — Нашли, — Тихонов закивал, — И книжку записную нашли. — Там что угодно могли… — …И портрет мы очень даже благополучно нашли, — кивнул Тихонов, поднимая холст со стола и наглядно демонстрируя его Алисиной матери. От её оторопевшего лица Антону вдруг стало до ужасного стыдно. Захотелось закрыть лицо, вцепиться в свои волосы или выйти хотя бы из кабинета, потому что такую страшную неловкость он не испытывал давно. Тихонов хотел сбить спесь Елены Анатольевны резко и без жалости, как она сама и действовала. И справлялся он с этим отлично. Но то, что это происходило у всех на виду, что на Алису кидали всё больше и больше неодобрительных и непонимающих взглядов — за этим было тяжело наблюдать. И Антон, что самое страшное, чувствовал себя в этом отчасти виноватым. Всё, что происходило сейчас — в какой-то степени последствия их действий. — Узнаете же? — Тихонов откровенно наслаждался тем, что чужой пыл усмирился, и у него была возможность втолковать спокойно, — Период домогательств был заявлен такой: с марта месяца две тысячи третьего года. Портрет датируется, — он развернул его и наглядно представил Елене Анатольевне, — Почти концом марта две тысячи третьего. В записной книжке ничего про него не написано… Удивительные вещи творятся, да, Елена Анатольевна? Та, впившись в него пустым взглядом, развернулась к Алисе. — Ты соврала? Она заговорила настолько вкрадчиво-тихим тоном, что Антона перекорёжило. Он вознёс благодарности своей маме, которая не давила на него, а сходу говорила все претензии, вертевшиеся на языке. Со стороны было ощущение, будто Алисина мама хотела отыграться из-за того, что её семью поставили в такое положение, так ещё и перед всеми. Хочет сделать вид, что не знает, что не при делах, что ответственность на Алисе. Чтобы себя не позорить, резюмировал Антон. Конечно, будучи милиционером, хотелось оставаться порядочным. А такой подставы мать Алисы явно не ждала. Но вот так, при всех… Внезапно отчим Алисы, на которого Антон до этого момента не особо обратил внимание, аккуратно склонился вперед, между Алисой и Еленой Анатольевной, не давая той давить. — Лен, — попросил он, — Не здесь, ну… Взрослые же люди… Он придержал её за руку, стараясь немного отвадить от Алисы подостывшую Елену Анатольевну, и Антон смог разглядеть его нормально. В нём не было и толики черт двух Погорельских. Он выглядел мягче, безобиднее. Но руки были жилистые. Будто он ими много трудится, учитывая, как он без особого труда отодвинул Елену Анатольевну. Глаза у него были мягкие, светлые. И действовали безотказно. Отчим похлопал Алису по плечу, и та, чуть сжавшись, будто кивнула несколько раз, успокаиваясь. Антон, сглотнув, наблюдал за тем, что произойдёт дальше. — Чего делать будем, Елена Анатольевна? — уточнил Тихонов, скрещивая руки на груди. — Её на учёт поставят? — тихо спросила она, и Константин Владимирович хмыкнул: — Вполне возможно, что да. Ирина Петровна так напряглась, что стало хреново из-за ситуации, в которую её втянули. После такого статус школы, и без того невысокий, может просесть, а для неё это убытки. Елена Анатольевна вздохнула, и Тихонов, склонившись к ней, произнёс: — Лен, не чужие люди. И ты в участке не последний человек, ну. Замните дело. В Алисиных глазах, как бы ни было прискорбно, не появилось и толики облегчения. Скорее наоборот — Антон ощутил только обречённость, которая озадачила его ещё больше. Всё разбирательство длилось от силы минут семь-восемь. Это было ради того, чтобы зафиксировать ложные показания при свидетелях и обсудить с родителями произошедшее. Но Антону казалось, будто это длится вечность. Алисина мама выглядела пристыженной и раздражённой одновременно. И, развернувшись к Антону, произнесла с осуждением в голосе: — Ты рылся в чужом кабинете? И на демонстрации настоял? Антон так растерялся, что даже не нашёлся с ответом. Он понимал — чего бы он ни сказал, никто не воспримет это всерьёз и даже не послушает. Она пыталась найти виноватых. — Язык придержите, — подала голос мама, наблюдавшая за всем со своего места, — И на сына моего не наговаривайте. — Не указывайте мне, что делать, — вмиг взвилась Елена Анатольевна. — А Вы лучше последите за тем, что Ваш ребёнок говорит и делает. И почему. Антон завис на пару секунд, непонимающе посмотрев на маму. На лице у той не было злости — только неприязнь. И какое-то горькое чувство, которому он не мог дать толкование. — Так, мне разборок тут ещё не хватало! — устало гаркнул Тихонов, потирая затылок, — С чадом Вашим дома разбирайтесь. Сейчас надо думать, что дальше будем делать. По затылку вдруг пробежались мурашки от жуткого чувства, которое охватило Антона, едва он перевёл взгляд на Алису. На её мать и отчима, на её штаны, ткань которых она сцапала пальцами, на сгорбленную спину, не очень очерченную толстым свитером. Будто ей было холодно почти в середине апреля. В горле пересохло. — Дети, — осторожно произнесла Ирина Петровна, — Выйдите пока из кабинета, хорошо? Мы сейчас с родителями Вашими обсудим… Антон, как в прострации, поднялся с места, ощущая себя странно. Он вдруг только секунду назад осознал, что вообще ничего не решает в этом вопросе. Они с Алёной и Ромкой провели такую работу и были так горды собой. Но в итоге это обнулялось под авторитетом взрослых. Только они решали, как будет заканчиваться дело, и Антона собственная беспомощность подкашивала. Не выдержав, он развернулся около входной двери, посмотрев из всех них, почему-то, именно на Тихонова. Возможно, потому что тот ответил бы честно. И ему не от кого отводить взгляд. — Евгения Сергеевича не будут сажать? Его голос прозвучал спокойно и ровно. Не хотелось создавать драмы: его только погонят из кабинета пуще прежнего. Поэтому нужно было поставить вопрос ясно. Получит ответ — сразу выйдет. И Тихонов, возможно, понял это. Хмыкнул устало и махнул рукой. — Конечно не будут, юноша. Идите-идите… Антон, кивнув, вышел из кабинета вместе с остальной парой ребят, от которых сразу ушёл в другом направлении. Сердце билось как загнанное — он пока ещё сам не мог переосмыслить, что у него получилось это сделать. Что у них получилось. Он шагнул из кабинета в коридор, где сразу стало больше воздуха и впервые за эти сутки вздохнул полной грудью и расправил плечи. Он смертельно устал. Хотелось проспать вторые сутки — его глаза настолько высохли, что он моргал чуть ли не со скрежетом. — Спасибо, что спросил про него, — сказали ему в спину, и Антон, развернувшись, увидел мальчика. Вроде, с восьмого класса. Хмурый, ниже самого Антона на голову. Однако во взгляде читалась благодарность. Тот, помявшись, произнёс с честностью, — И если ты там помог… Тоже спасибо. — Да, спасибо… — девочка, сидевшая в кабинете, присоединилась. Её взгляд был уязвимый, но открытый, и говорила она точно так же, — Я не могла сразу поверить, что это был он. — Он и не был, — Антон покачал головой и слабо улыбнулся, — Не за что. Я и сам хотел помочь… На этих словах дверь кабинета приоткрылась, и оттуда вышла Алиса: осторожно и вкрадчиво, будто хотела ускользнуть незаметно. Антон замер, подобравшись, а потом, вдруг поддавшись какой-то навязчивой идее, резко шагнул в её сторону. Его вдруг повело — он вспомнил, о чём думал, пока был в кабинете. Мамины слова. Слава и его взгляд, когда Антон вчера зашёл в курилку. Алиса вскрикнула, когда он резко схватил её за руку и без лишних церемоний потащил вглубь коридора, минуя туалет и направляясь к кабинету Евгения Сергеевича. Антон ожидал, что она попытается вырвать руку из его захвата и с каким-то тягостным ощущением понял, насколько сильный по сравнению с ней. Он ослабил хватку, чтобы не сделать больно. Этого он не хотел. Его энергичность явно заставила Алису испугаться, но он не спешил успокаивать её, пусть и сбавил темп и силу, с которой схватил её прежде. Когда они почти дошли до кабинета Евгения Сергеевича, Антон остановился и, схватив Алису за плечо, навис над ней с высоты своего роста. Ему хотелось казаться внушительным. И, что важнее, убедительным. Её глаза при таком освещении казались почти черными, и он, заглянув в них, произнёс ледяным голосом: — Если ты сама додумалась до такого, то пускай влепят учёт. Я порадуюсь. Тот факт, что она даже не сопротивлялась, не доставлял ему радости. Он хотел надеяться на то, что будет услышан. Алиса будто хотела что-то сказать, но не находила подходящих слов, и он продолжил: — Но если тебе сказали так сделать… — он пересёкся с ней взглядами. Её паника ничем не выдавалась, кроме дрогнувших губ, и Антон настойчиво уточнил. — Он тебе сказал так сделать? Алисино молчание было лучшим ответом, и Антон захотел заорать на всех вокруг. На Алису за её глупость, на Славу за его… Даже слов подходящих не находилось — ему хотелось залепить такую пощечину, чтобы кровь из носа пошла. Антон никогда не хотел чьей-то боли так сильно. Он склонился ближе и произнёс тоном палача: — Иди и сдай его. Алисин ответ последовал незамедлительно: — Не пойду. Антон стиснул зубы. Он стоически воздерживался от того, чтобы рявкнуть на неё. В тишине коридора это прозвучит громче атомной бомбы. А по Алисе не казалось, будто она снесёт его гнев так бесстрастно. — Не глупи, — процедил вместо этого. Вопреки гневным словам он сжал её плечо аккуратно, — Скажи своей матери. Или хотя бы Тихонову. — Я сказала, что не буду, — Алиса взвилась под его ладонью, пытаясь шагнуть в сторону, и он преградил ей путь. Сам не понимал, чего хочет от неё: внушить вину за умалчивание или въесться под кожу со своими убеждениями, чтобы она действительно пошла и сдала Славу. — Почему? — спросил он у неё, — Тебе стыдно, что ты сдашь его? Алиса сглотнула и очень медленно кивнула. Она будто вообще не понимала, как подставляет себя. И как прикрывает Славу. Не он, конечно, был одним-единственным злодеем в этой истории — она тоже хороша. Но Алиса всё-таки не совершила всё самостоятельно. Чужие указания там были и ещё как. А она, значит, не хочет сдавать. — Так, значит? — выгнул бровь он, а потом обличающе задал вопрос, — Тогда почему его здесь нет? От её растерянного лица хотелось укрыться. Антону было бы легче сказать это по телефону или не смотря на неё. Но он не хотел дать этим мимолетным чувствам мягкости и вины помешать тому, что он скажет. А он должен быть убедительным. — Тебе стыдно его сдавать, — настаивал Антон, — А ему, видимо, тебя не жаль. Раз уж ты здесь одна. Алиса попыталась отпихнуть его в сторону, но он не сдвинулся. От отчаянных попыток её глаза заблестели, и она выдавила из себя: — Хватит! Я не буду… — Алиса отступила назад: к стене и вжалась в неё плечами, будто пытаясь хоть так сбежать от осуждения в глазах Антона, — Я его не сдам. Не буду… — Почему? — повысил голос он. — Я не смогу… — она посмотрела на него умоляющим взглядом, — Пожалуйста, хватит… Я не буду. Пожалуйста… Антон поморщился, будто ему стало больно. Он пытался понять её, но не мог. Не находил причинной связи, не понимал, зачем и как. Не понимал её стремление прикрыть Славу. И не понимал самого Славу, который даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь ей. Обошёлся, как с расходным материалом. А она и это была готова принять. Он сильно выдохнул и, развернувшись, двинулся прочь из коридора, надеясь, что сможет успокоиться. «Тогда ты законченная идиотка» — он бы сказал это, но не мог. Грубо, хотя, может, и стоило озвучить, учитывая, в насколько серьёзную ситуацию она вляпалась, в чём обвинила человека и как бескорыстно покрывала другого. Стоило озвучить и не только это, но у него ни слова не сорвалось. Видимо, он такой же идиот, как она.

***

Ромка ждал его возле вахты. И едва Антон вышел, злой до крайности, из-за угла, тот сразу встал с насиженного места и направился к нему. — Ну че, как оно? — поинтересовался он, и Антон, пожав плечами, сухо ответил: — Вроде, всё хорошо. Мне сказали, что сажать не будут. Теперь решают, что дальше делать. Ромкина улыбка не прибавила ему радости. — Так заебись, ну! Не зря старались, с… — его взгляд мимолётно стрельнул в сторону вахты, и Ромка изящно выкрутился, — С расследованием этим. — Не зря, — Антон так напрягся, что ему стало почти неловко с того, как от этого растерялся Ромка. Наверняка его напряжение со стороны казалось похожим на злость. — Чего с тобой? — спросил тот потише. Антон не знал, что поделать с собой. Но едва Ромка переходил на такой мягкий тон, этому было невозможно сопротивляться. И он не знал, как избавиться от навязчивого желания поделиться с Ромкой всем, что бы ни случилось. И греться в его поддержке. Он не стал себе в этом отказывать. Чуть расслабился и произнёс усталым тоном. — Ты можешь выйти со мной на улицу? Мне надо проветриться. — Могу, — тут же согласился тот, и Антон зажёгся каким-то искристым чувством. Почему, когда Ромка был готов находиться рядом и был таким внимательным, было так спокойно? — А че случилось-то? — Мне кажется, что я сейчас пойду к Славе домой, — увидев оторопевший Ромкин взгляд, Антон направился в раздевалку, кинув напоследок совершенно ему несвойственное, — Набивать ему рожу.

***

Погода на улице была ещё более приятная, чем вчера. Солнце уже сходило на нет — всё ещё темнело рано, однако сухие дороги и мягкая прохлада казались сущей благодатью. Антон глубоко вдохнул густеющий вечерний воздух, когда они с Ромкой вышли со школы. — А ты уверен, что её Слава подговорил? — хмуро спросил тот, и Антон кивнул. — Теперь точно. Она сказала, что не станет его сдавать. В нём всё ещё накапливался гнев, но он остужался тем, как на улице было хорошо. — Значит, не сдаст, — протянул Ромка с явным раздражением в голосе, — Тогда точно: дура дурой. «Я тоже подумал об этом, — про себя вздохнул Антон, — Просто разница в том, что ты это сказал» — Я тогда с концами не понимаю… — произнёс он раздраженно вместо этой мысли, — Зачем он это сделал? Мне насолить хотел? Смысл-то… Ромка странно помрачнел, а потом, коснувшись плеча Антона, кивнул головой в сторону лавочек, видневшихся поодаль, рядом с клумбой. В мае тут наверняка хорошо. Можно сидеть под тенью рябины, свежо. А вокруг всё утопало бы в цветах. Сейчас тут было сухо, стыло и пусто, но Антон всё равно был рад подышать свежим воздухом. Особенно в Ромкиной компании. Ромка, усевшись, выудил сигарету и любезно предложил: — Точно не хочешь? А то день этот… — Точно не хочу, — хмыкнул Антон, — Я сейчас больше думаю… — он осёкся и поинтересовался, — У тебя идей нет? — Насчёт чего? — Ромка выдохнул дым в противоположную сторону и только после этого развернулся к Антону. Даже такой крошечный жест показался трогательным. Ромкина заботливая осторожность сквозила в мелочах, и Антон ощущал себя парадоксально довольным даже несмотря на отсутствие всяких прямых слов с Ромкиной стороны. — Ну… — Антон помялся, переведя взгляд в другую сторону, — Насчёт того, зачем им это надо было. Потому что Алиса будто знала, что ей же хуже будет… — он сильно нахмурился, — Если причина во мне, то я тогда вообще… — Не в тебе, — раздалось глухое со стороны, и Антон, развернувшись к Ромке, не уловил ответного взгляда: тот смотрел вперёд. — Чего? — переспросил Антон. — Не в тебе, говорю, причина… — А ты почему так уверен? — Антону всё происходящее казалось всё более странным. А тот факт, что отвечать ему не спешили, не сбавлял недоумение. Он вновь подал голос, — Ром? Тот с силой отёр лицо ладонью и, затянувшись, произнёс очень медленно: — Он не тебе насолить хотел, — он хмыкнул как-то неестественно, а потом выдавил из себя, будто слова ему давались немереным трудом, — А мне. — Тебе? — Антон выпал в осадок на несколько секунд, а потом, нервно засмеявшись, заметил, — Ром, я тебя не очень понимаю, так что тебе лучше сказать поконкретнее… Ромка, шумно выдохнув, посмотрел на Антона, и вдруг стало как-то нехорошо. Это был, наверное, первый раз в жизни, когда Ромка выглядел смущённым. В плохом смысле. Ему было хреново озвучивать это, тяжело удерживать взгляд прямо. Он стиснул губы так, будто говорить не сможет даже под угрозами. И этот стыд, неприязнь, такая противоречивость эмоций в глазах, были настолько читаемы, что Антон завис на пару секунд. А потом протянул едва слышно. — Нет. Ромка глубоко вздохнул, будто пытаясь только взглядом убедить Антона в своём настойчивом «Да». Антон ощущал себя так, будто ему под высокой температурой снился самый безбашенный сон. Не Антону хотели насолить. Ромке. И стыдливое, гадское чувство на чужом лице… Антон аж встал с насиженного места, и Ромка дёрнулся, будто готовый в любую секунду усадить Антона обратно на место. На его лице даже отобразился испуг. Мелькнула воспаленная мысль, что Ромка опасался, будто Антон не поверит ему, раз вскинулся так же стремительно. Словно был намерен сыпать оправданиями. — Ты ему нравился? — Антон произнёс это будто с претензией. Но он не знал, как реагировать. Ромкино молчание только подстёгивало замешательство, и Антон хотел зарыться пальцами в волосы и пообдирать их. Что вообще происходит? Ромка издевается над ним? Какой бред, блять… — Это, — протянул он, будто его в прорубь окунули и на льдину кинули: слов не находилось, — Это вообще что… Как? — Ты мне не веришь, — обвиняющим тоном сухо заметил Ромка, и Антон, сняв очки, с силой протёр глаза, будто надеялся всё-таки проснуться. Антон нервно расхохотался, агрессивно протирая очки рукавом куртки. — Ну уж прости, такое я не каждый день слышу… — его голос звучал язвительно, несмотря на улыбку, но Антон даже не мог определиться, каких эмоций в нём больше: сплошное изумление или раздражение. Но всё больше склонялся к тому, что всё будто вперемешку. — Ты спросил почему — я сказал, — раздражённо процедил Ромка, отворачиваясь в сторону. — Мне трудно в это поверить, — искренне признался Антон. — Я так и знал, что ты так скажешь, — нахмурился Ромка. — Поэтому раньше мне не говорил, в чём проблема? — Антон упёр руки в бока, даже не зная, смеяться ему или сыпать руганью на то, что стоило сказать раньше. Тогда, возможно, этого не случилось бы. Возможно, Антон бы сразу понял всю сложность ситуации и обрубил верёвки тут же, не углубляясь в общение со Славой. — А ты бы мне поверил? — в Ромкином голосе звучала чуть ли не обида — он действительно был расстроен от того, что не был убедителен. — А почему нет? Я же сейчас пытаюсь… — Антон запрокинул голову вверх, вздыхая. — Да. Вижу — пытаешься, — желчно протянул Ромка, — Потому что Славочка твой хуйни натворил, и теперь ты готов меня слушать. Антон перевёл на него взбешенный взгляд, и Ромка ответил таким же. Ситуация принимала оборот всё хуже. Стало как-то гадко от того, что Антона откровенно ткнули носом в ситуацию, в которой он был уязвимой стороной. Ведь в конце концов, именно он и провалился. Только если он злился из-за своего прокола, то Ромка своей злостью пытался отгородиться. Антон прикрыл глаза. Он знал, что если они сейчас начнут ругаться, то он не будет гордиться тем, что позволил себе вспылить. Тем более если он был неправ. Он дружил со Славой назло старой компании. Теперь получил по заслугам. А Ромка, который помог ему, так ещё и пытался как-то открыться, не заслуживал ругани. Он заслуживал быть услышанным. Антон протяжно выдохнул, расслабляясь, и произнёс устало: — Прости… Я понимаю, что я сглупил… Градус накала явно сбавился, но Ромка всё ещё молчал, глядя на него, и Антон продолжил, надеясь, что ситуация не зашла слишком далеко: — Я… Просто мне так… Странно это слышать. Мы как будто о разных людях говорим. Чужой осуждающий взгляд смягчился. — Я знаю, — Ромкин голос прозвучал, как скрежет камня о камень, — Но ты уж смирись, что не тебя одного угораздило… «Угораздило» прозвучало до того нелепо и даже сварливо в таком нешуточном контексте, что Антон от абсурдности даже улыбнулся. А потом решился спросить у Ромки. — То есть, ты ему нравился, — он кивнул головой, будто пытался принять для себя эту новую реальность и не сорваться в очередные восклицания о том, как это странно, — А он тебе… — С дубу рухнул?! — рявкнул Ромка, — Нет конечно, блять! Антон дёрнулся от такой агрессивной реакции, но комментировать никак не стал. Вместо этого присел на лавочку, рядом с Ромкой, и снова выдохнул. — Значит, ему ты нравился… — Сука, если ты ещё раз это спизданёшь, ей-богу… — пророкотал Ромка, и Антон вскинул руку. — Я понял — не буду больше. Воцарилось молчание. Антон буквально слышал, как громко и явно не очень цензурно думает Ромка. Но и сам не мог отделаться от того, какой странный оборот принимали обстоятельства. Он даже невольно начал придавать подтекст Славиным действиям. Как минимум то, что ему не нравилась Полина. Странная интонация в голосе, когда он говорил про их старую компанию. Могли ли быть эти чувства подвязаны только к Ромке? И вся ностальгия, поначалу казавшаяся Антону трогательной, была вовсе не по дружбе? Неужели Антон так много проглядел? — Чего молчишь? — буркнули со стороны, и он произнёс монотонно: — Думаю теперь. — О чём? — Пытаюсь разобраться, почему я этого не заметил, — Антон перевёл взгляд на Ромку, — А Полина знала об этом? — Потом только узнала, — Ромка покачал головой, — А до этого злилась, что я со Славой так обращаюсь… — А… — Антон запнулся и замолчал. — Чего? — переспросил Ромка. — Ты точно хочешь об этом говорить? — Антон развернулся к Ромке, и тот пожал плечами. — Да раз уж начали… Лицо у того было бледное и не сказать, чтобы спокойное. Ромка волновался. Он ковырял ногтями заусенцы, отводил глаза в сторону. И Антон не был уверен, хочет ли он сам услышать, что Ромка скажет. Но прояснить это, наверное, следовало. — Хорошо, — кивнул Антон, — А когда это всё случилось… Он признался? — Признался, — подтвердил Рома, — В классе девятом моём. Антон хотел соотнести ту версию, что ему предоставил Слава, с Роминой. — А вы хорошо дружили? Ведь второй он поверит безоговорочно. Теперь уж точно. Ромка фыркнул. — Блять, даже не просто хорошо… — его голос понизился, — Мы не братья были, конечно, это уже перебор… — Ромка вздохнул, — Это с Бяшей мы братаны. А Слава… — По-другому? — предположил Антон. — Да. Есть же друзья такие, с которыми шутить весело. Или по душам поговорить можно… А Славе я будто всегда сказать мог. Че угодно вообще. Обозревать ситуацию с Ромкиной точки зрения было довольно… необычно. — Я ему говорил, что мне Полина нравится, — Ромка хмыкнул с иронией, — Еблан. А он мне советы раздавал. Даже валентинку один раз помог вырезать… Антон неопределённо промычал. Такие странные чувства вызывались этими рассказами. Антон не был свидетелем ничему из того, что ему рассказывал Ромка. Поэтому это было так сложно представить. — Да что уж там, — Ромка покачал головой, — Когда у меня папа умер в восьмом классе — он на похоронах со мной был. Бяши не было. А он был. — А Бяши почему не было? — удивлённо спросил Антон. — Мы тогда с ним сцапались… И я не хотел, чтоб он там был, — Ромка потёр нос со смущением, — Я хер знает, как так вышло… Почему-то перед Бяшей я не мог. И у него тогда с матерью проблемы были… — Я понимаю, — кивнул Антон. Ромка будто пытался оправдаться, и это было грустно. Словно он не мог себе простить того, что разменивал Бяшу, своего лучшего друга, на Славу, имя которого до сих пор способно заставить его скривиться. — И я даже не обращал внимание… — Ромка махнул рукой, — На то, как Слава потом начал вести себя с Бяшей. — А что было? — Антон нахмурился. — Он специально всякую дрянь говорил, — Ромка сузил глаза, — Знаешь… Мельком. Вроде хуйни никакой не сказал. А всё равно — неприятно. Вот и я Бяшку щас вспоминаю… Он даже не понимал, че происходит. Улыбался, но не отвечал, — Ромка вытер глаза, — А у самого глаза грустные. Антон поджал губы. Ещё с неделю назад он поверил бы этому с трудом. Но Ромка сказал правду — стоило Славе натворить дел, как Антон уверовал в то, что такое могло быть. Он сомневался, знал ли он вообще когда-нибудь Славу. И что тот собой представлял. — Когда он был у меня в гостях… Взгляд Ромки не заставил себя ждать. — Ты ещё и в дом к себе его позвал? — Прости, — не без угрызений совести ответил Антон, — Я специально позвал его, чтобы расспросить, что случилось. Хотел узнать от него лично… — А ты вообще, — Ромка развернулся к нему и спросил со всей настороженностью, — Ты говорил ему что-нибудь важное? Помнишь, я тебе сказал… — На соревнованиях, — подхватил Антон, — Да, помню… Я после этого как раз и позвал. — Ну так? — с напряжением спрашивал Ромка, — Ты говорил? — Нет, — внезапно легко для себя ответил Антон и сам удивился. Он вдруг только сейчас понял, что особо никогда не делился со Славой чем-то действительно важным. Как бы они ни были близки, Антон всё равно держал руку вытянутой, не позволяя ступать дальше позволенного. Неужели он подсознательно взял слова Ромы, Полины и даже Алёны на заметку? Не открылся с концами и не оказался достаточно наивным, чтобы рассказывать больше нужного? Ромка медленно кивнул, не отводя взгляда. — Я действительно не говорил, — протянул Антон, — Как-то само, видимо, получилось… Но когда он говорил про вас, — он призадумался, — То сказал про то, что ты злился на него из-за Полины. Ромка неодобрительно цокнул языком, но потом с досадой согласился: — Тут он не напиздел. Он Полине нравился с самого начала. Антон, помявшись, заговорил снова: — Когда я его спросил, из-за чего всё случилось, то он сказал мне, что грубо обошёлся с Полиной. Ромка развернулся к нему и, потушив сигарету об лавочку, выбрасывать не стал — урны рядом не было. — Да ну? Сарказм в Ромкином голосе не был направлен на Антона, но стало малость не по себе. — По крайней мере, — поспешил подстраховаться он, — Это Слава так сказал. Что ты злился из-за Полины, поэтому просил его с ними не гулять. Досада на Ромином лице говорила сама за себя — да, он так поступал. — Потом, — Антон продолжил развивать мысль, — Он злился на тебя за это… А ещё, — почесав затылок, он решился озвучить, — Мне он сказал, что ты не знал. И ребята не знали… Про его бабушку. Ты знал? — Знал, — процедил Ромка, и между ними с Антоном возникло нехорошее молчание. «Соврал» — Знал, значит… — выдохнул Антон. — Ещё как. Гадская бабка, пиздец, — Ромка, поморщившись, покачал головой, — Здороваешься с ней, а она морду кривит. — Понятно, — кивнул Антон. Как-то это всё не слишком вязалось со Славиной «дорогой бабушкой», «любимой бабушкой». — И он сказал, что из-за этого мы поругались? — Нет, — Антон покачал головой, — Он сказал, что вы об этом не знали, плюс Полина… В общем, он сорвался на неё. А потом он и тебе наговорил всякого… Вот вы и перестали общаться. — Пиздец, — Ромка усмехнулся едва ли не радостно, — Я просто… — он уткнулся лицом в тыльную сторону ладони и прыснул, — Бля-ять, сколько он лапши навешал… — Ты можешь объяснить? — Антон оглядывался в сторону школы, — Мне кажется, что у нас мало времени… — Хер с ним, — Ромка великодушно махнул рукой, — Если что — по телефону договорю… — он вытащил вторую сигарету и, щелкая зажигалкой, выдал, — А насчёт Славы… Он мне признался, и я послал его. — Прям послал? — выгнул бровь Антон, — Как он признался-то? — Как есть, — Ромка пожал плечами, — Мы сидели у меня, и он начал говорить, — Ромка поморщился, — Про мой внутренний свет, как он восхищается мной… Короче, всякую стрёмную хуйню. Пытался рожу мою потрогать… Вот я его и пихнул… Антон, как бы это ни было парадоксально, не испытывал ни ревности, ни злости. С Алёной всё было иначе. Но, может быть, там суть вещей состояла в том, что Ромка действительно питал к ней интерес. А Слава не вызывал в нём таких чувств. Он догадывался, что Ромкин рассказ, топорный и неловкий, не до конца передаёт суть всего, что происходило на самом деле. Ведь скорее всего это было куда проникновеннее и острее, но тому не особо хотелось об этом вспоминать. — Я сказал ему, — медленно говорил Ромка, — Чтобы он с этим завязывал. И чтобы такой хуйни больше не нёс… — он стрельнул в Антона каким-то извиняющимся взглядом, — Ну и наговорил всякого… Про голубей, про заднеприводных… Что если он не отъебётся — я расскажу об этом, — во взгляде Антона появилось явное осуждение, из-за которого Ромка потупился, — Да, хуево. Я этим не горжусь. Но тогда я просто охуел. И потом понял, почему всё так было… — «Всё» — это что? — полюбопытствовал Антон, стараясь держать голос нейтральным. Слава, конечно, вряд ли заслуживал сочувствия при нынешних обстоятельствах. Но тогда он был точно так же и младше, и глупее. Поэтому как-то всё складывалось… обидно. И реакция на признание Антона так отличалась. Антон даже не знал, что бы делал, начни бы Ромка вести себя так с ним. Возможно, вначале оторопел бы. Может, попытался бы как-то вывести всё в нейтральное русло… А потом, если бы это возобновилось, то тоже снизошёл бы до колкостей. Или даже до драки. Он глубоко сомневался, что позволил бы обращаться с собой так. — Ну, — Ромка призадумался, — Стало понятно, почему он втихаря говнился на Бяшу… Почему его раздражала Полина. Он пытался всех выпнуть. Чтобы остался он один. — Ты уверен в этом? — с сомнением полюбопытствовал Антон. Ромка посмотрел на него. — Он сам мне об этом сказал. — Когда признавался? — не понял Антон. — Нет, — Ромкино раздражение начало набирать обороты, но так же быстро стихло, — Всё было потом. Потому что когда я его так отпихнул, он это так забыть не смог. — Мстить начал? — предположил Антон, почему-то покрываясь мурашками от этой мысли. — По полной, — кивнул Ромка, — Он такого не простил, конечно… В итоге начал шантажировать — что всё Полине расскажет. Я тогда ещё не признался ей, — Ромкины глаза расширились, — Так я ссался, сил моих не было. Антон вдруг сглотнул. Ему стало до страшного некомфортно, потому что он прибегал ровно к тем же методам вначале, когда пытался найти на Ромку управу. Тоже шантажировал… — Я делал так же, — глухо произнёс он, и Ромка пихнул его. — Да ты дурик потому что! Я тогда уже в неё влюблён не был… Но думал, что если ты ей расскажешь, то она опять начнёт говорить про Славу, меня винить и говорить, что я паранойю развожу… Она тогда не до конца верила, что я уже всё… «Что я её не люблю» — невысказанное повисло в воздухе, и Антон решился спросить: — Он что-нибудь ещё делал? Кроме шантажа. — Да, — кивнул Ромка, — Ссал Бяше в уши, что я про него вот такую хуйню говорю. Ругались мы потом, как собаки две. — А Полина? Непонятно было: как Полина могла пропустить это мимо себя? Или она не замечала? — А Полина… — Ромкины глаза застекленели, будто перед его взором был не школьный двор, а то, что он вспоминал, — Слава мне это не простил… Начал мстить через неё. — Как мстить? — Антон нахмурился — вряд ли ему сейчас скажут что-то хорошее. — Бля, я не уверен до конца… — Ромка покачал головой, — Как оно всё было. Но он с ней… Как будто встречался. — Серьёзно? — у Антона выгнулась бровь. Они не были совсем малышами. В пятнадцать-шестнадцать лет встречаться — ничего удивительного, но как-то в это не верилось. Он пытался представить Полину и Славу, и в голове будто белый шум возникал — не вязалось никак. — Ага, — кивнул Ромка и зарылся пальцами другой руки в волосы, взъерошивая их, — Сука, как я убивался тогда… Знал же — всё. Не поверит мне. Он её так обработал: пизди, не пизди — ебланом останусь. — Он назло тебе встречался, — больше утвердил, чем спросил Антон, и Ромка с живостью подхватил. — Так и было. Назло. А когда он её поцеловал!.. — внезапно рявкнул Ромка, и Антон был уверен — будь здесь стол, Ромка бы шарахнул по нему, — И было видно, что она, блять, радостная ходила… Ещё бы — мальчик Слава её любит! Сука, а он на меня зуб точил… И ведь не поверила бы она такой хуйне! Ромка выглядел отчаявшимся, и Антон потрепал его по плечу. — До чего-то… серьёзного дойти не успело? — Нет, — Ромка покачал головой, а потом пророкотал, — Ещё бы дошло — сломали бы ему палку к херам. Антон поморщился от такой формулировки, но согласно кивнул. Он пока ещё не мог полноценно восстановить картину, но всё сказанное постепенно складывалось в единую цепь. Из Славиной лжи и желания вить из Ромки верёвки, чтобы отыграться за себя. И видимо справился он с этим на все сто. — А что случилось потом? — осторожность в голосе была нарочитой, но Антон не хотел казаться чересчур любопытным. — Потом я зарубился со Славой и сказал, что похуй мне — пускай че хочет рассказывает Полине, но чтоб отъебался. Хоть про меня, хоть про кого… И он наговорил ей хуйни по полной программе. Полина даже сказать ничего не смогла, — Ромка хмыкнул нервно, — Она ж боевая обычно, а тут даже не сказала… Просто ушла. И плакала долго. — Пиздец, — глубокомысленнее некуда, но Антона просто не хватало на другие слова. — Ещё тот, — подхватил Ромка, — Ну, отпиздили его потом. Я, Бяша. А Катя на стрёме стояла, чтобы лишних не было… Вот я и сказал Славе, что всем распизжу, кто он. И что бояться мне теперь нечего… — Ромка выдохнул столб дыма и закончил, — Вот так и разошлись. — А ты дрался? — Один раз. Вспомнился их со Славой короткий разговор, когда они шли до дома. Ещё один кусок паззла встал на место. Антон посмотрел на Ромку и вдруг подумал о том, как тому, наверное, жутко было слышать его признание в день дискотеки. Сценарий, в конце концов, один и тот же. А если учесть, что Антон напоминал Ромке Славу, то всё складывалось куда хуже. — Ты, наверное, здорово напугался, когда я тебе признавался, — с нервным смешком предположил Антон, и Ромка обрубил: — Смеёшься? Я, блять, даже не знал, что мне делать… — Ромка покачал головой, — В моменте это было пиздец как жутко, я подумал, что так, блять, не бывает… Что за год аж два раза… — Ромка потёр переносицу, — Короче, тогда я вообще думал, что спятил… Они посидели какое-то время в тишине, в которой можно было хоть немного подумать. А Антону это было жизненно необходимо — он не знал, как двинуться дальше, если хоть как-то не подсобрать всё, что услышал. — А тебе было неприятно? — уточнил Антон, и Ромка нахмурился. — Когда? — Когда я тебе признался, — почему-то сейчас говорить об этом стало особенно спокойно. Может, суть была в облегчении из-за того, что Ромка перестал так говорить об этом, будто признания и дискотеки никогда не существовало. Они впервые говорили так откровенно о том, что случилось. — Нет, — быстро ответил Ромка и, увидев взгляд Антона из-под очков, протянул, — Не криви ебало, я честно говорю… — Я верю, — Антон криво усмехнулся. И решился спросить, — Почему ты… Просто как так получилось, что ты вообще ничего такого не сказал, как Славе? Ты даже расстроился, когда я подумал, что ты захочешь драться. — Ты подумал, что я тебя ударю? Антон очень хорошо помнил это. Ромкин взгляд тогда был преисполнен горечи. А теперь, при нынешних обстоятельствах, у Антона всё больше вопросов. Ромка чуть напряг плечи и произнёс устало. — Честно? Я не знаю… — он махнул рукой, будто надеясь, что этот жест закончит фразу, но взялся за это сам, — Может, ты там яд пустил какой-то… Или хер знает, как там ещё люди говорят… — Ром? — вопросительно протянул Антон, — Я просто не совсем… Ромка перевёл на него уязвимый взгляд. — Как-то… — он защёлкал пальцами, — Вот не могу я злиться. На тебя, — добавил он и застыл, будто ожидая, что Антон скажет на этот выпад. А Антон и не мог толком ничего сказать. Ему вдруг стало как-то душно и не по себе. Будто он слышал то, что не следовало, и при этом очень хотел, чтобы Ромка сказал больше. Антон тяготел к чужой мягкой открытости, и ему, чего греха таить, откровенно доставляло радость слышать о том, что он отличается от Славы, что получает Ромкину поддержку, как бы ни накосячил, что к нему относятся иначе. — Не можешь? — Антон весь закаменел. — Не знаю даже сам, почему, — Ромка всплеснул руками, — Я со Славой год дружил, а с тобой — пару месяцев, но вот… — он покачал головой, — Никак не получается… Странные ощущения, которые начались с самого начала их разговора про признание Антона, достигли точки кипения. В груди будто теснее становилось из-за слишком шумного дыхания. Он так переживал, что был готов вовсе перестать дышать. — Понял тебя, — Антон попытался немного притупить углы, чтобы ненавязчиво увести Ромку в другое русло. Он переживал, что его собьёт с ног горячее, интенсивное чувство, которое раз за разом ударяло ему в голову по мере того, как он бросал взгляд на честные Ромины глаза. Антон ощущал себя уязвимым и слабовольным. Но Ромка, как назло, не уловил этот момент, не поддался. Возобновил диалог в том же ключе. — Может, дело в том, что я с тобой вообще не с дружбы начал, — Ромка хмыкнул, — Поэтому я там, вроде как, мог прохавать, насколько ты сволочь… Но ты не вёлся ни на что, — Ромка вновь бросил взгляд на него, и Антон подобрался. — Я помню, что ты говорил, — глухо произнёс он, даже не зная, что он ещё может сделать, чтобы как-то прекратить это. Он не сможет сейчас пойти к школе — Ромка увяжется за ним и спросит, что случилось. Родители ещё не вышли… Он был открыт перед Ромой и сам же сокрушался от того, что тот напрочь не понимал, что происходило напротив него. — Ну вот, — Ромка кивнул, — И ещё раз скажу… Всё, что тогда случилось — мой огромный косяк. И шрам твой, — он мельком оглядел щёку Антона, — И то, что сотрясение твоё, и паничка… — Ромка махнул рукой, — Но ты не загнулся. Я это пиздец уважил. И пожалел, что вообще подумал, что ты похож на Славу. — Ну да, — Антон постарался слегка улыбнуться. — Поэтому, видимо, я злиться не могу… — произнёс Ромка, призадумавшись. Он отвернулся от Антона и сказал негромкое, — Ты мне дорог. Антон переплёл пальцы, заламывая их. Он больше не мог чего-то сказать. Ромка углубился в тему, с которой они начали, и теперь всё снова вошло в то русло, где Антон чувствовал себя под дулом ружья. Он старательно поливал водой и засыпал песком разгоревшийся в феврале костёр. И был рад, когда к апрелю ощутил себя спокойным и освобождённым. Но ему хватило буквально пары дней в Ромкиной компании, чтобы его старания не окупились ничем, кроме как нагревшимся вновь и полыхающим ощущением бескрайнего восхищения. Он был готов следовать за Ромкой куда угодно. Отдать ему всё… И природа этих чувств будто изменилась. Если вначале, пару месяцев назад, это было похоже на жжение, на гадский яд, который отравлял вены, то сейчас… Не так болезненно. Будто это обросло какой-то сознательностью, желанием не заграбастать больше, а отдать себя. Оно не жгло его, а обнимало. И, по первости пробуждения, оно было таким горячим, что сложно было держать его подавленным. Антон, нервно усмехнувшись, посмотрел на свои белые пальцы. — Ага. Ромка, приняв это за скепсис, с жаром возмутился: — А чего, не веришь, что ли? — Верю, — Антон постарался произнести мягче. — То-то же, — фыркнул Ромка, скрещивая руки на груди, — Я тебе честно говорю. Если бы дорог не был — я бы тут с тобой не сидел. Антон прикрыл глаза и сглотнул. — Да и смотри, — Ромкин голос зазвучал громче, и Антон, рефлекторно повернувшись к нему, поджал губы от его заразительной улыбки. В полумраке Ромино лицо было полно света, — Психолога-то мы твоего вытащили, — он потрепал Антона по плечу и чуть склонился вперёд, — Всё получилось… Вопреки такому торжественному заявлению, его голос звучал осторожно и мягко, будто Антона гладили по голове. И этого всего было так много… Всего пережитого за эти сутки хватило на то, чтобы Антон выдохнул, смотря в чужие глаза напротив. И так ему было… Он не мог определиться. Только потом, когда с этого момента пройдёт время, он сможет объяснить себе, что испытал тогда. До того момента Антон с облегчением для себя замечал, что чувства, испытываемые к Ромке, он толковал, как влюблённость. И так оно и было. Оно было достаточно въедливым, но с ним можно было справляться. Прошла лишь пара месяцев, Ромка не успел забраться ему под кожу, и Антон мог держать это под контролем. Пусть и вынашивал эту влюблённость в себе, не давая рушить таким трудом полученное равновесие. Он хотел спокойствия — он им обрабатывался. Пока дружил со Славой, Алисой. Пока собирал себя по кусочкам у Евгения Сергеевича. А среди разрухи, которая случилась пару дней назад — Рома был первым, кто пришёл к нему. Вне зависимости от того, сколько они сказали друг другу, сколько прошло времени, как Антон накосячил — Ромка был безукоризненно с ним. Он выслушивал Антона, он нашёл лазейку в этом деле, он рисковал, когда они забирались в кабинет, попросил Алёну о помощи. И при этом ни разу Антон не ощутил этой тяжести, направленной на него. Для Ромки это было естественно и оправданно. И это прослеживалось всё время. Рома просто был рядом. И помогал в тот момент, если это нужно было. Неукоснительно наблюдал и предупреждал. Он был удивительным. Мысли, окутанные этим чувством, безудержно шли одна за другой. И все они вертелись только вокруг него. Антону казалось, что Ромка просто невероятный. Он лидер. Он заботлив. Он справедлив. Он непреклонен и до смерти упрям. Он бранится, грубит и валяет дурака на уроках. И сразу берёт себя в руки, если на то есть нужда. — Ещё любовь, — говорил ему Ромка, когда на задании Евгения Сергеевича им выпала эта тема, — Это когда меня вообще со всего тырит, что бы этот человек ни делал. Даже если он тупо лежит, и я вот смотрю и думаю: господи, ну вот как можно такой родиться? Даже описывая примерно и неловко — Ромка попал в самую суть. Он просто… Ромина улыбка всё ещё красовалась на его лице. Антон прикрыл глаза. Я люблю тебя. Вот что он почувствовал. Никакая влюблённость не могла сравниться с этим. Всё иначе. Не одержимость, ни желание отхватить себе побольше. Его сознание будто подменили, потому что всё в мире будто сошлось на Ромкином благополучии. Это всё накапливалось в нём, и Антон распахнул рот, ощущая, что этому чувству всё сложнее оставаться внутри, всё сложнее оказаться невысказанным и не содеянным. Он знал, что это ошибка. И что это перечеркнёт всё, что они успели восстановить за эти пару дней. Но взгляд Ромки, его ладонь, которая лежала на плече, размывали только-только оформившиеся зачатки здравого смысла. Прежде, чем улыбка успела сойти с Ромкиного лица, Антон, не особо осознавая, что он делает, схватился одной рукой за ворот чужого свитера, подтягивая к себе. «Я знаю, что я пожалею…» — подумал он, на короткую секунду встретившись с Ромкиными глазами, в которых поначалу мелькнуло только лёгкое замешательство. «Я ходил в стороне от тебя. Сделал всё, чтобы отгородиться. Я тоже пытался. Только теперь это чувство вернулось. Сильнее, чем раньше. Я больше не могу» Антон склонил голову в сторону, успевая только ощутить аккуратный Ромкин вдох, прежде чем тронул своими губами его. Антон будто прикоснулся к солнцу. От недавно выкуренной сигареты от Ромкиных губ всё ещё ощущалась горечь, но Антон не мог отказать себе в том, чтобы прижаться к ним крепче и, делая первые несмелые движения, пытаться через этот нелепый, глупый, со всех сторон неправильный поцелуй передать, что он чувствовал. Сердце так дубасило, что Антон уже буквально через секунду ощутил, что ему не хватает воздуха. Но он не смог заставить себя отстраниться. От резкого скачка адреналина пальцы, вцепившиеся в ворот ещё сильнее, уже подрагивали. До этого он никогда не целовал парней. Он и не любил парней. Весь его опыт состоял из девчонок. И даже сравнивая этот поцелуй с предыдущими — настолько велика была разница. Ромка не был хрупким, не был изящным. От него пахло дымом. Кожа под ладонью Антона, которая прошлась по его щеке, была грубой и слегка кололась. И губы — совсем не девчачьи. Тонкие, шершавые. И горячие. «Пожалуйста, пожалуйста…» — лихорадочно думал Антон, отстраняясь, чтобы сделать вдох, и вновь склоняясь к Ромке. Тот, поначалу оцепенев, понемногу начинал выходить из ступора, и от этого паника проявилась в грубых прикосновениях губ к губам. Антон сам не знал, о чём взмолился. Чтобы Ромка не злился на него? Чтобы не отстранялся? Ведь и та просьба, и другая — настоящий сюр. Антон прекрасно понимал, что сделал. И при этом… Ещё. Чувствовал себя безвольным. Ромкины руки упёрлись ему в плечи, и Антон встрепенулся. «Пожалуйста» Антон будто сел у кострища, желая погреться. Но так обледенел, что кинулся в огонь, чтобы получить всего и сразу. Он горел. А вместе с ним и Ромка. И жглось всё то уязвимое, что успело прорасти за эти сутки. «Пожалуйста… Дай мне времени» Ромка с силой выдохнул, упираясь увереннее. «Хотя бы секунду…» Он отвел лицо в сторону, не позволяя дорваться до рта. — Погоди… Антон, ведомый силой захлестнувших его чувств, поцеловал его в уголок губ и в щеку. — Тоха, — раздалось от Ромки тяжелое, и Антона с силой отстранили, крепко вцепившись. Ромкины ладони отстранились от его плеч, и Антон, пошатнувшись, резко шарахнулся назад, сталкиваясь один-на-один с последствиями сделанного. На Ромином лице было столько сожаления, горечи, что Антон резко вцепился в себя руками. Особенно, когда увидел в глазах ещё и панику. «Я напугал его» — с ужасом подумал Антон. Он с силой провёл рукавом по губам, будто пытался стереть с них следы поцелуя. Будто бы это стёрло Ромке ещё и память. Антон, почувствовав себя жутко и загнанно, оглянулся вокруг. Мир перестал казаться ему замершим. Он словно впервые осознал, где находится и что натворил. — Прости! — он практически выкрикнул это, отходя на шаг назад, и Ромка резко встал с насиженного места, — Стой! — второй вопль оказался громче, и Антон выдохнул, — Прости! Мне так… — он выдавил из себя, — Я даже не могу… Мне очень стыдно. Ему и было стыдно. Он вёл себя как ненормальный. И тот факт, что этому прямым свидетелем стал Ромка, заставлял Антона испытывать к себе отвращение. Он устыдился своих порывов, своего поведения, своего восхищения, которого не смог сдержать в себе. Он будто содрал с себя человеческую оболочку. Ромкино лицо было бледным и ошарашенным. Он поморщился, будто действительно — от боли… Но даже сказать ничего не смог. Антон нервно рассмеялся, потирая переносицу и отстраняясь ещё на шаг. — Я сделал такую… тупость, — он криво улыбнулся, хотя от паники хотелось сгрызть губы до мяса, — Сам злился на тебя… Когда ты с курткой пришёл. После дискотеки… Ромка сглотнул и поджал губы. Помнил. — Сказал тебе нахуй идти… — Антон поднял голову к небу и осёкся со смешком, — Даже не так. Я сказал катиться… — он даже не мог заплакать — в нём было столько ужаса, что глаза будто высохли. Зато боли испытывал — можно было из каждого слова извлечь помногу. Он смотрел на Ромку, которого ещё с минуту назад считал самым невероятным на свете — как на оживший кошмар. — Ты хотел, как лучше… — Антон агрессивно поправил ворот своей рубашки, — А я тебе этого не простил, — он понуро опустил голову, — Связался хер пойми с кем… — Тоха, — он едва услышал Ромкин голос. Антон поднял на него глаза, полные отчаяния и произнёс безо всякой улыбки — только с одним сплошным разочарованием: — Видишь? Я вот ничем не лучше… Он краем взгляда увидел сигарету, лежащую на асфальте. От неё всё ещё исходил завиток дыма. Когда Антон поцеловал Ромку, тот выронил её от удивления. Не ожидал. Удержавшись от того, чтобы зажмуриться, Антон резко развернулся и упрямо зашагал к школе. Ромка не стал идти за ним. И слава Богу. Может, почувствовал, что не стоит. Может, не захотел. Антон склонялся ко второму варианту. Когда он резко дёрнул на себя дверь главного входа, то столкнулся с мамой. Первые ошарашенные эмоции прошлись по её лицу, а потом она, быстро придя в себя, тихо спросила: — Ты уже собрался? — Антон кивнул, толком не обработав то, что она сказала, — Тогда едем… Она резко пошла вперёд, не особо размениваясь на слова, и Антона слегка обдало ветерком от этого движения. — Это твой? — папа, шедший следом, показал ему рюкзак, и Антон растерянно подцепил его рукой, набрасывая на себя. Он боялся даже подумать, не то, что развернуться в ту сторону, откуда предположительно должен был появиться Ромка. — Что с тобой? — спросил папа, обеспокоенно вглядываясь в его лицо. Если бы он знал, что случилось пару минут назад, то он просто-напросто убил бы его. — Чувствую себя неважно… — хрипло произнёс Антон. Всё происходило так топорно, как будто во сне. Он даже толком не контролировал, как себя вёл и что отвечал. Действовал по инерции. — Да ещё бы… — папа, положив ему ладонь на плечо, повёл Антона к машине, — После таких-то разборок. — Не говори, — раздалось замечание спереди, от мамы. Развернувшись, она процедила, — Даже думать об этом не могу. Антон не совсем понимал, о чём идёт речь. Да и не вдумывался. Он плыл по течению, надеясь, что Ромка больше не захочет с ним разбираться. И что они, скорее всего, больше не заговорят. Позади раздался хлопок двери. Повернув голову, Антон увидел, как из школы выходит Алиса, её мать и отчим. Лица у всех понурые. Будто весь этот день был создан для того, чтобы под его конец хреново было всем. У него больше не было сил и желания рассуждать о том, что случилось у тех, у других. Он мог только сокрушаться над своим разбитым корытом. Только когда Антон уселся в папину машину, он позволил себе хоть немного успокоиться, и сковавшее его тело чудовищное напряжение разжало тиски. Завёлся мотор. Антон прислонился лбом к стеклу, ощущая, как горячеют глаза. Он зажмурился, надеясь сдержать себя. Не хотел, чтобы его таким видели. Не хотел, чтобы об этом вообще кто-то знал. — Я вначале вообще думал, что показалось… — донёсся до ушей папин голос, перебиваемый шумом двигателя. — Я тоже. Потом сразу поняла, — бесцветным голосом отозвалась мама, а потом с тяжестью произнесла вполголоса, — Мерзость какая. «Мерзость» — подтвердил Антон, расслабляя лицо, но не открывая глаз. Пара слезинок пробежалась по его щекам. Одна из них упала на рукав куртки. Ещё недавно на его губах были Ромкины. А теперь — соль от слёз. Он сжал пальцами обивку сидения. Ему нужно было принять этот сокрушительный факт. Его никто не заставлял. Это была его воля. Ровно так же, как и дружить с Алисой и Славой. Ровно так же, как и признаваться на дискотеке. Ровно так же, как и всё до этого. Антон снял очки, откидываясь на спинку сидения и тихо выдыхая. Он снова разочаровал себя.