Полоумные

Nul ne porte pour moy le noir, On vent meilleur marchié drap gris ; Or tiengne chascun, pour tout voir, Qu’encore est vive la souris.

Карл Орлеанский

Разрезав булку, Мари обильно смазала ее теплое нутро тут же подтаявшим маслом. Вот если бы сверху положить еще горсть земляники… Шарль поймал себя на мысли, что уже полчаса с удовольствием наблюдает за тем, как она ест. Молодости свойственно быстро подниматься после любых, даже самых тяжелых ударов судьбы. Вчера она так рыдала, что он думал, она прямо у него на руках и умрет от горя. А потом взяла и надавала увесистых словесных оплеух. Возможно, это именно то, что ему было нужно. Во всяком случае, сейчас он чувствует себя так, словно очнулся после нескольких недель болезненного бреда. Как хорошо было хорохориться там на дюнах у Гравелина. Это Мари должна поплатиться за все, да, скотина ты эдакая? Или Изабелла? Всем отомстишь, ничтожество? Ды ты боишься выйти даже из этой комнаты. Ладони потеют при одной мысли. За двадцать пять лет он то ли забыл, как правильно, то ли никогда не умел жить свою проклятую жизнь. У него ведь был план, отличный и простой план: выполнить задуманное любой ценой. На той стороне Ла-Манша все казалось просто — достать деньги, уплатить свой самый страшный долг и… Дальше, вообще-то, предполагалось, что его как-то не станет. Но с чего, черт побери, ему начать? Нужна чудовищная, невероятная сумма. Он понятия не имеет, как ее собрать. Даже если он до ста лет будет грабить прохожих на дорогах, даже если похитит реликвии во всех соборах Франции, этого будет мало. И сейчас его мучает только один вопрос: как не сдохнуть раньше времени. А сдохнуть он не имеет права, потому что… — И вы так и не сказали ей… Кто на самом деле собрал землянику? — Я не смог…. — он пожал плечами, — Я вообще никому про это не рассказывал. — Но рассказали мне. Почему? Он надолго задумался. Это и правда странно: почему сейчас, почему именно ей? У него нет ни одного повода делиться с ней чем-то сокровенным, у нее — ни одной причины с таким интересом слушать. Вот только она не умеет и не считает нужным притворяться, так что, скорее всего, ей и правда любопытно. — А вы бы сказали? Если бы знали про кого-то, кого очень любите, что-то, что его не красит? Он пододвинул к ней плошку с медом. — Конечно! Я бы не стерпела подобной несправедливости. Что двигало вашим отцом? Пустое кокетство? Тщеславие? Очень глупо соревноваться в галантности с двенадцатилетним мальчиком. — Кто знает. Скорее всего, он просто не придал всему этому значения. Взрослые слишком часто считают несущественным то, что чувствуют и думают дети. Потом жалеют. Если у них вообще появляется такая возможность. — Вы жалели? — Да. — Ваша дочь умерла маленькой? — Нет. Ей было двадцать три. Она умерла в родах, как и ее мать, только ребенок не выжил. Я жалею о том, что почти не знал ее. — И… Неужели вам не хотелось бы еще детей? Наследников, наконец… — она устремила на него взгляд, который заставил его заерзать на стуле. Спину и шею тут же прострелило острой болью прямо до уха. — У меня есть наследники: младший брат и племянники — дети моей сестры, герцогини Бретонской. Я могу передать титул кому-то из них. — ответил он, не сдержав раздражения, хотя понимал, что она не нарочно ткнула раскаленным прутом в открытую рану. Обиженно поджав губы, Мари хотела подняться из-за стола, но он остановил ее, придержав за руку. — Мари… Ну, не сердитесь. — Я вовсе не сержусь. Мне просто стало любопытно: когда мы разведемся, будете ли вы заключать новый брак. Но, в конце концов, это не мое дело. — Нет, не буду. — с неохотой он разжал пальцы, — Что нас ждет сегодня? Турнир? Не терпится посмотреть на доблести бургундских рыцарей. У вас есть фавориты? Можно ли делать ставки? — Вы же сказали, что не любите турниры, — сдержанно ответила она, отвернувшись к окну. Шарль осторожно улыбнулся, поняв, что его попытка смягчить неловкость засчитана. Поднявшись вслед за ней и, он подошел совсем близко, куда ближе чем следовало, и шепнул на ухо: — Простите меня, я солгал. — Или лжете сейчас. Он не видел ее лица, но почувствовал, что она улыбается. Это было очень неплохое начало дня. Оставалась самая трудная часть: нужно предстать перед обществом и принять поздравления в образе настоящих супругов. Шарль понимал, что Мари это будет куда сложнее и неприятнее, чем ему самому. Жадные взгляды служанки, принесшей завтрак, она выдержала с трудом, слишком уж откровенно та пялилась. Это она еще лужи крови на полу не видела: Шарль успел вытереть все платком. Зато разбитый стакан будет сегодня обсуждаться на кухне и в людской. Пусть, решил он, пусть думают, что Мари всю посуду перебила о его глупую голову. Где-то в дальних комнатах послышался визгливый голосок Филиппа и топот множества ног. Они с Мари припозднились с завтраком, а ее семья изнывает от любопытства. Коротко постучав, герцогиня Клевская медовым голосом спросила из-за двери: — Дочь моя, вы уже встали? А ваш супруг? Герцог Бургундский просил узнать, когда можно будет начать турнир. Скоро полдень. Вслед за этим она открыла дверь. В последний раз Шарль с такой скоростью передвигался как раз лет двадцать пять назад — едва успел укрыться в гардеробной. — Дайте мне полчаса, мадам! — крикнул он, дрогнувшим от злости голосом. Госпожа Мария Бургундская, вы настоящая зараза! Подумать только, а ведь именно ее герцог Жан хотел отдать в жены брату Филиппу. И как счастливо он тогда уклонился от этого брака. — Ваша светлость, прикажете умываться? Я велел нагреть воды, — раздался над ухом голос Джеймса. Шарль вздрогнул и отлепил себя от двери. Значит, Джеймс видел, как он сюда заскочил. Наверняка, считает его припадочным. Хотя, вероятно, он так думает уже давно, примерно столько же, сколько ему служит. — Спасибо, Джеймс. И, знаете что… — он задумчиво провел ладонью по щеке. — Давайте зеркало и бритву. Нужно привести себя в порядок, вести себя как-то непринужденнее, что ли. Естественнее, да. Пробриться. Причесаться. Перестать бросаться на окружающих. Возможно, не все они презирают его так же, как он сам себя презирает. Взяв зеркало из рук лакея, он попытался улыбнуться. — Ну, ангелочек, в каком же трактате по демонологии нам искать твое описание, а? — спросил он у старика в зеркале. Тот, прикрыв запавшие глаза, молчал. Молчал и Джеймс. Все-таки привык за десять лет к его странностям. — Может быть, волосы тоже подровняем? — осторожно спросил он. Шарль с сомнением покосился в зеркало. — Нет, это чересчур, друг мой. Что вьется, то не стрижется, как говаривала моя матушка. Джеймс недовольно поджал губы. Скосив глаза на сундук, Шарль заметил, что он разложил на нем что-то красное. — Что это там за тряпки? — спросил он, подставляя подбородок под бритву. — На свадьбу положено. Накануне Джеймс едва надвое его не распилил, беспрерывно повторяя, что на собственную свадьбу так являться неприлично и оскорбительно для невесты. Он оказался прав — невеста чувствует себя оскорбленной. Но изменит ли новый наряд ее отношение, если сама личность жениха оскорбительна? Тем не менее через полчаса он затягивал пояс на красном упелянде по выбору Джеймса. Интересно, как Филиппу удается добиться такой тонкой талии? У него, кажется, просто нескольких ребер не хватает по причине его скользкой змеиной природы. Соревноваться в чем угодно с Филиппом, особенно в том, у кого талия тоньше, глупо и по-мальчишески. Выдохнув, Шарль ослабил пояс на пару дырочек. Что на него нашло? Молодящийся старик это смешно. Слабак, который боится быть смешным, еще хуже, подсказал он сам себе и вышел из гардеробной. Лицо Мари приняло такое озадаченное и пытливое выражение, что ему стоило немалых усилий не убежать прочь. — А волосы что же не подстригли? — спросила она, бросив на него быстрый взгляд из-под ресниц. — Да я… побоялся, что вы меня не узнаете, — попытался скрыть неловкость Шарль, — Возьмете и спросите: сударь, а куда вы дели моего старого мужа? В ответ она рассмеялась. *** Фрейлины Изабеллы склонялись в почтительных поклонах. Шарль еще издали заметил высокую фигуру Филиппа, на длинной физиономии которого отпечаталось жадное нетерпение. — Шарль! — распахнув объятия, он надолго приник к нему, словно вот именно сейчас они, наконец, встретились через двадцать пять лет невыносимой разлуки. Он не в первый раз уже пытается перейти к более фамильярному общению. Шарля эти неловкие попытки одновременно злили и веселили. Вот-вот, сейчас-сейчас все будет забыто. Он начнет звать герцога Бургундского по имени, петь и веселиться, как ни в чем не бывало. Ждите, ваша светлость. — Кузен, вы меня так задушите! — Шарль решительно отстранился, — Я должен извиниться, опоздали мы именно по моей вине. — Вы… вы, кажется, — пробормотал Филипп, окидывая его недоверчивым взглядом, — Поладили с моей племянницей? Это далеко не всем удается. — Неужели? — усмехнулся Шарль, — Поладить с ней очень просто, кузен, но пусть это останется нашим секретом. Мари недовольно поджала губы: все-таки она еще на него злится. Он плохо понимает людей, а женщин, в особенности. И тут он увидел де Лалена: ошибиться было невозможно — такая чистая ненависть искрилась на острие его взгляда. — А де Лален это высокий брюнет за плечом у вашего дяди? — спросил он шепотом. — Да, — одними губами ответила Мари, — Я с ним поговорю. Он нарушает приличия. И в эдакого красавца она не влюблена? К счастью, у него хватило ума не поверить ее словам. Филипп опять настойчиво дотронулся до его рукава: — Сегодня я приготовил для вас особенное развлечение! Мы прямо отсюда из окна сможем посмотреть на турнир. Распахнув окно, он перегнулся через подоконник. Шарлю показалось, что он вот-вот переломится пополам. Все-таки иметь такую талию в его возрасте нездорово. — Филипп, осторожнее! Было заметно, что Изабелле хочется ухватить его за пояс и втянуть обратно. — Я прикажу подать кресла и вина с пряностями, — произнесла она, сцепив руки замком. Шарль тоже выглянул в окно и вдруг понял, что больше всего ему хочется оказаться подальше от Филиппа с его неловкими попытками вернуть былую дружбу. — А я бы лучше посидел внизу на трибуне. Что скажете, Мари? Оттуда лучше будет видно вашего чемпиона. У вас ведь есть чемпион? — Я прикажу подать плащ, мне тоже хочется на свежий воздух, — ответила она, хитро улыбнувшись. Как только они спустились вниз, он сразу пожалел о своем решении. На трибуне было холодно и пахло лошадиным навозом. Руки сразу заледенели на ветру, к тому же приходилось непрестанно улыбаться кланяющимся придворным. Мари некоторое время наблюдала за его мучениями, а потом протянула муфту. — Держите, герцог. А то на вас даже смотреть холодно. Он немного помедлил, но потом принял муфту со вздохом благодарности. — Спасибо, это то, что нужно. Мне, наверное, давно стоило завести свою собственную. И плевать, что их носят только дамы. — Вы зачем от дяди сбежали? Он явно хотел пообщаться… Шарль обернулся к окну ратуши и помахал Филиппу муфтой. — Мне правда захотелось на воздух… Что в этом невероятного? Прозрачный взгляд Мари вспыхнул зеленью, точь-в-точь как у Филиппа, когда он злился. Шарль невольно залюбовался ей: нос с небольшой горбинкой добавляет ее внешности пикантности. — Ладно-ладно… Вы правы. Он оперся локтями о деревянный парапет и вздохнул, прислушиваясь к себе. — Я не знаю. Просто… он уж очень слишком хочет сделать вид, что ничего не было. Это меня очень расстраивает. Мари недоверчиво хмыкнула. — Ладно, злит. Бесит даже. И еще я… просто не знаю, как себя с ним вести. Так много времени прошло. И я не до конца понимаю, что ему от меня надо. — Мне кажется, он тоже не совсем понимает. Дядя вообще ведет себя странно в последнее время. Знаете, он накануне нашего обручения рассказал мне историю... — Про меня? — Нет, про себя. Про то, как он хотел убежать из дому, чтобы сражаться под Азенкуром. И даже был готов спуститься из окна по простыням, но только его отец… Она испуганно моргнула и замолчала. — Да? Продолжайте, что сделал его отец? — Он отнял простыни. Но мне кажется, дядя это придумал. Это очень на него непохоже. Он самый практичный и разумный человек, из всех, кого я знаю. А спускаться по простыням — ребячество. — Ему было девятнадцать. И это, как раз очень похоже на того Филиппа, которого я знал в детстве. Эта история вполне похожа на правду. Только не думал, что он мог захотеть сражаться за короля… Рядом со мной… — Он до сих пор злится на вас из-за того, что вы не стали разговаривать с ним двадцать пять лет назад. Шарль едва не выронил муфту на арену. — А вот это неправда! Я с ним разговаривал! И довольно вежливо. А вот что он мне тогда хотел сказать, я не понял тогда, и не понимаю до сих пор. Он отлично помнил ту встречу летом пятнадцатого года, опрокинутое лицо Филиппа и его нелепые попытки завести беседу. Сейчас, как и тогда он испугался. Испугался той простоты с которой Филипп хотел заслужить прощение, а, может быть , того, как сильно хотел простить его. — Он хотел сказать, как ему жаль… — задумчиво произнесла Мари. — Но не сказал! И обижался на меня из-за этого целых двадцать пять лет? — И это тоже очень странно. Дядя явно не тот человек, для которого могут быть важны обиды, переживания, сожаления. Он называет это женскими штучками и сантиментами. Мол, настоящий мужчина не должен придавать чувствам большого значения. — Да, мне он тоже про это рассказывал. Ни от кого я не узнал больше о том, что положено чувствовать настоящему мужчине. Выходит, не так уж хорошо он знал Филиппа. Ощутив укол совести, Шарль опять поднял глаза к окну, но никого там не увидел. — Друг мой! — пронзительный голос Филиппа раздался прямо над ухом. Он спешил по проходу держа в каждой руке по бокалу, полы его длинного подбитого норкой упелянда развевались. За ним, подхватив юбки, следовала Изабелла. — Мы с герцогиней подумали, что тоже хотим подышать свежим воздухом. И захватили вам с Мари вина. Вот держите! Только осторожнее, горячее. Приняв бокал, Шарль не смог сдержать улыбки. — Вы… Ты очень заботлив, Филипп… Я рад твоей компании. Просияв, Филипп опустился рядом и пусть ненадолго, но замолчал, внимательно глядя на Шарля и явно осмысливая произошедшее. — Боже мой, — наконец, тихо произнес он, — Неужели я прощен? — Глупости! Мне не за что тебя прощать, — усмехнулся Шарль, передавая бокал Мари. — Лучше расскажи, кто у вас тут лучший боец? На кого можно поставить все деньги и выиграть? — Конечно, де Лален. Кстати, друг детства твоей жены. Он тоже из Клеве. Остальные ему в подметки не годятся. — Неправда! — подала голос Мари, — Антуан отлично стреляет из лука! И в бою на полексах тоже неплох. Взмахнув рукой, Филипп закатил глаза. — А! Не защищай этого дурня! У молодца грация медведя и столько же умения! Как будто не мой сын, ей богу! Бокал согревал пальцы. Сделав осторожный глоток, Шарль ощутил как по телу заструилось тепло. Еще немного, и он перестанет, наверное, чувствовать этот странный, не дающий спать по ночам, холодок внутри. Перепалка Мари и Филиппа звучала уютно, совсем по-домашнему. Неужели, все позади и он… дома? На деле же, в его положении правильно оставаться всем чужим. И дома у него нет и не будет никогда. Дом, дружба, любовь — только для тех, кто этого заслуживает. Не для него. *** Он просто шел куда глаза глядят, то и дело уворачиваясь от таскавших блюда с едой слуг. От злости глаза заволокло красным. Он-то думал, Изабо станет его дамой! А она оказалась просто дурой. Обыкновенной дурой! И они теперь связаны на всю жизнь, и никак ему от нее не избавиться. Он остановился и перевел дух. В полутемном коридоре было прохладно и тихо. Только из главного зала доносились приглушенные попискивания флейт и гобоев, да стук барабанов — танцы начались уже. Эта мысль выбила из груди страдальческий вздох. Он возлагал такие надежды на этот праздник, и вот чем все обернулось. В ближайшей оконной нише кто-то несколько раз громко шмыгнул носом. Очень было похоже на кузину Изабо. И хотя Шарль поклялся себе, что больше в жизни с ней не заговорит, в два больших шага он преодолел расстояние и заглянул в нишу с вопросом: — Чего опять ревешь? Внутри уперев пятки в стену сидела вовсе не Изабо, а смутно знакомый мальчик. Шарль точно видел его сегодня, но вот как его зовут и чей он сын, вспомнить не мог. — Никто тут не ревет. Или, может быть, ты где-то видишь бабу?! — процедил мальчик, бросив на Шарля мрачный взгляд, и снова громко шмыгнул носом. Из правой ноздри у него капало густое и красное. Он был похож на пастилку, которую кто-то взял за концы и растянул. Все у него — руки, ноги, лицо, нос — было чуточку слишком длинным и тонким. — Нет, все-таки, ты плачешь, — произнес Шарль, глядя в его полные слез глаза. — Отстань! На себя бы посмотрел… Расфуфырился как девица! Мальчик торопливо смахнул слезы с ресниц и снова изо всех сил потянул носом. — Так мне положено, я же жених, — пожал плечами Шарль. Не в силах больше смотреть на его мучения, он отцепил от пояса накрахмаленный носовой платок. — Вытри нос, у тебя кровь. Сцапав платок, тонкий мальчик потер им под носом. — Стой-стой, ты все размазал, — остановил его Шарль, — Дай, я тебе помогу, не вертись. Он не любил ходить растрепой и не терпел этого в других. — Вот так, теперь хорошо. Где ты так ударился? — Ударился? — голос тонкого мальчика предательски дрогнул. — Тебя стукнули?! — обомлел Шарль, — Кто?! — Отец. Нахохлившись, он отвернулся и замолчал. Шарль тоже ошарашенно молчал. Кто был отец длинного мальчика он не запомнил, но явно кто-то из многочисленных кузенов отца. — А разве так вообще бывает? — все-таки осторожно решился спросить он, — Он же… Прости, но я забыл, кто твой отец… — Ну кто б сомневался! — снисходительно вздохнул тонкий мальчик. — Ты же сын герцога Орлеанского, тебе такие вещи помнить не обязательно. — Прости, — повторил Шарль шепотом, чувствуя себя при этом совершенной дрянью. — Ладно, давай заново познакомимся, — носатое лицо нового знакомого осветилось улыбкой, — Ты, вроде, не настолько противный, каким кажешься. Я — Шароле, сын герцога Бургундского. Ну а тебя я запомнил. Ты герцог Валуа. Мне отец рассказывал, что твой отец специально купил тебе этот титул, чтобы ты мог жениться на королевской дочери. — Твой отец герцог Бургундский?! И он тебя ударил?! Как же он мог?! Шароле недоверчиво скосил глаза в его сторону. — Как мог?! Ты так говоришь, словно твой отец никогда не дает тебе затрещин. — Нет, никогда, — опешил от такого предположения Шарль. Вздернув бровь, Шароле окинул его настороженным взглядом. — И розог никогда не получал? Что ж ты за человек такой? — Я обычно хорошо себя веду, — произнес Шарль еле слышно и невольно поежился. — Понятно. Слушаешь старших, да? Настоящий мужчина всегда делает, что хочет и никто ему не указ, понял? — А я и делаю, что хочу! Я же ушел от них. Противно! Шароле печально вздохнул. — Понимаю. Мне тоже противно стало. — Она оказалась такая дура… Я хотел предложить ей партию в шахматы, а она: «Мы что будем на палочках скакать?!» Представляешь?! — Точно, дура! — согласно покивал Шароле, — Но твоя хоть красивая, а моя такая же тупая, но еще и страшная. — У тебя тоже есть невеста? Лицо Шароле приняло крайне презрительное выражение. — Вы, герцоги Орлеанские, все такие, да? Озабочены собой и никого вокруг не замечаете? Нас вообще-то тебе вместе представили. Моя невеста — это сестра твоей дуры. Мишель ее зовут. Ну носатая такая! Теперь он, конечно, их вспомнил. Только Шарль подумал, что они родные брат и сестра, потому что Мишель ничем на Изабо не походила, а наоборот казалась сестрой-близняшкой Шароле: одинаково тонкие, остроносые, глазастые и ужасно нелепые, похожие на совят, которые еще не успели обрасти перьями. — Не повезло нам с тобой. — А! Пустяки! Настоящий мужчина должен все несчастья переносить с достоинством! Так говорит мой отец. — А мой отец с нами не живет. — Ясно. Теперь я понял, почему тебе никогда не дают розог. В голосе Шароле Шарль явно различил завистливые нотки. Неужели герцог Бургундский, веселый и добрый, как ему показалось, его бьет? Это казалось какой-то дикостью. Что он лавочник или мясник какой? Разве принц может опустится до такого? Своего отца он редко видел даже просто не в духе. Хотя, возможно, он просто его редко видел. Вон, Шароле даже завидует ему из-за этого. А Шарль больше всего хотел бы никогда не разлучаться с отцом. На гладкой камне оконной ниши над головой у Шароле кто-то вырезал цифры «1403», а ниже инициалы «А» и «Д». — Меня зовут Шарль, а тебя? — Филипп. Шарль встал на подоконник и, поднявшись на цыпочки, потрогал вырезанную надпись. — Давай тоже что-нибудь напишем? Например. «1406. Филипп и Шарль» Когда вырастем, придем сюда и вспомним мою дурацкую свадьбу. — Отличная мысль! — Филипп подскочил на месте от воодушевления, — Только нужно что-то острое. У тебя есть кинжал? — Нету, — расстроился Шарль. — Не беда, пойдем, поищем! Спрыгнув с подоконника, Филипп решительно зашагал вверх по лестнице. Поднявшись на три пролета, они снова выглянули в окно. — Как высоко! Отсюда весь двор видно! — воскликнул Филипп, перегнувшись через подоконник. Шарлю невольно захотелось придержать его за пояс, чтобы не выпал. Оглядевшись, он заметил в потолке деревянный люк. У стены лежала лестница. Приставив ее к стене, он забрался наверх и полной грудью вдохнул горячий пыльный воздух. В полумраке с трудом угадывались силуэты старой прялки и тысячи других таинственных и притягательных вещей, какие только можно найти на чердаке. — Эй, Валуа, что там? — взволнованно спросил Филипп. — Лезь сюда быстрее! Это нечто потрясающее! — ответил ему Шарль. После того, как они покрутили колесо старой прялки, Шарль зацепился рукавом за ржавый гвоздь и порвал его. Филипп сказал: — Ерунда! Настоящий мужчина не должен быть расфуфыренным. Тебе так даже лучше. — Это тебе отец рассказал? Он у тебя очень умный. — Ага, — когда Филипп так улыбался, то сразу превращался из совенка в очень красивого мальчика, — Он у меня, знаешь, даже в крестовом походе был и сражался с турками! Он настоящий рыцарь! — Я о таком только в книжках читал, — тоже не без зависти вздохнул Шарль. — Отец обещал, когда я вырасту, мы снова поедем в Крестовый поход! В Иерусалим. — Возьмите меня с собой! Ну пожалуйста! Моя самая большая мечта — отправиться в путешествие, как сэр Джон Мандевилл, и посмотреть на житницы Авраама и на китайцев! Ты не читал его книжку? — Нет, не читал. Мне не все книги разрешают брать. Матушка говорит, испорчу. Они же дорогие. Шарль всплеснул руками: — Это такая книжка! Ты просто не представляешь! Приезжай к нам в гости, мы ее вместе почитаем. — А потом поедем в крестовый поход. — подхватил Филипп. — И отец нам не нужен! Поедем вдвоем! Опустившись на скрипнувшую колченогую табуретку, Шарль потер громко урчавший пустой живот. — Перед походом, я бы что-нибудь перекусил, — вздохнул он, вспомнив, что с утра ничего не ел. Филипп высыпал из кошеля горсть орехов. — Угощайся, орешки в меду. Стащил со стола, пока никто не смотрел. — А… зачем ты их насыпал в кошелек? — спросил Шарль озадаченно, пытаясь отлепить от ореха толстый конский волос. — Как зачем?! — возмутился Филипп, — Я сейчас сладкие орехи съем и насыплю туда обычных — и он тоже сделаются как будто на меду! Соображать надо! Начали играть в крестоносцев и сарацин. Филипп нашел старый салад и надев его на голову принялся громко кричать и стучать палкой по разломанной кирасе в углу. Шарлю досталась рваная и ржавая кольчуга длиною до колен, которую он надел прямо поверх упелянда, немного его порвав. Сделав меч из ножки прялки, он нападал на Филиппа, а тот убегал, крича по-сарацински. Устав, Шарль решил, что обязательно должен научить Филиппа танцевать. Тот немного поупрямился для вида, бормоча что настоящие мужчины не танцуют, но потом все же согласился с условием, что сам Шарль будет танцевать за девчонку. С двадцатого или тридцатого раза у него все получилось правильно, и они станцевали сначала бранль, а потом басс-данс. И хотя конечно, Филипп не был дамой, Шарль все равно остался очень доволен. Учить кого-то отказалось интересно и приятно. Потом они нашли у окна большую деревянную люльку. Шарль отметил про себя, что на улице уже совсем темно. Филипп уселся в люльку, Шарль принялся качать его и заодно решил научить песенке про пирожки. В тот момент, когда они согласно затянули: — Прощайте шляпы, бантики на брюхе! Прощай вино и сладкая стряпня! Прощайте гуси, ры… Кто-то в дальнем конце чердака вдруг закричал: — Вот они! Нашел! Нашел! — Шарлю показалось, что это кричит Тома, камердинер отца, только голос был более тонкий и испуганный какой-то. В тот же момент чердак осветился множеством факелов, и на свет выбежал отец. Вид его был страшен: волосы всклокочены, на брови слева налип кусок паутины, тускло посверкивали на черных бархатных рукавах крупные жемчужины. — Рыбины, краюхи… — закончил Филипп, который не сумел вовремя остановиться. Когда вслед за отцом на чердаке появился герцог Бургундский с факелом в руке, Филипп ойкнув поспешил вылезти из люльки и спрятался за Шарля. — Так, — тяжело произнес отец, оглядывая его с ног до головы. — Мы… играли, — произнес Шарль, срывающимся от ужаса голосом. Он не до конца понимал что именно произошло, но чувствовал, что на этот раз серьезно провинился. — Играли? — без выражения переспросил отец. Герцог Бургундский жизнерадостно протянул из-за его плеча: — Прелесть какая! — Одиннадцать ночи! Мы думали, вы свалились в колодец или утонули во рву! Двадцать человек вас там полдня с бреднем ищут! — голос отца сорвался на безобразный визг. Шарль почувствовал, как Филипп сжал его руку дрожащими пальцами. — Какой позор, — отец в с трудом перевел дух, — Это и есть те безупречные манеры, о которых я вас просил? В его голосе было столько горечи и усталости, что удушливый стыд тут же сжал горло горячей ладонью. — Отец… простите… — пробормотал Шарль, повесив голову. — Возможно когда-нибудь я смогу простить вас, но не сейчас. Сейчас мне слишком стыдно за вас. Извольте следовать за мной. Заливаясь слезами, Шарль бросился к герцогу Бургундскому: — Монсеньор, сжальтесь! Не наказывайте Филиппа! Он ни в чем не виноват! Это все я! Я его подбил забраться на чердак! Это я заслужил розги, не он! Прикажите меня выпороть, это будет справедливо! Отец с горестным вздохом оторвал Шарля от рукава герцога Бургундского и унес прочь, приговаривая: — Ваша воля — закон, сын мой! Хотите розог, вы их получите. *** — Когда через три дня мы уезжали из Компьеня, я еще не очень мог держаться в седле по понятной причине, отец распорядился посадить меня в возок к мадам де Мокуван, а ваш дядя прибежал меня проводить. Он обнял меня и сказал: «Валуа! Ты мой лучший друг на всю жизнь! Приезжай на мою свадьбу в следующем году, спрячемся на чердаке, а, может, убежим в Крестовый поход!» — А вы? — Пообещал ему приехать. И долго махал шляпой на прощание. Очень хотелось заплакать, но я уже знал, что настоящие мужчины так не делают, даже когда им очень грустно. — А потом? — Потом… — Шарль прикусил губу, не зная, что отвечать, — Потом его отец приказал убить моего. И все закончилось. И наша дружба, и детство.