Немерено

      – Мама! – громкий возглас в трубку телефона смешивается с всхлипом и тихим рыданием, во время которого девушка нервно утирает свои влажные от слёз щёки. Женщина на другом конце провода испуганно ахает, молча пару секунд, чтобы после взорваться беспокойством.       – Мицури, милая, что такое?! – восклицает она, Мэйуми Канроджи, женщина чуть меньше сорока, которая от крика своей дочери медленно осела на кресло, стоящее рядом с ней. – Что произошло?! Не пугай меня так, пожалуйста, скажи, что всё хорошо...       – Мама, я возвращаюсь домой! Мы поссорились с ним... – Мицури шумно всхлипывает в телефон, хныча от собственных грубых слов, которые так неприятно, почти больно произносить. Она крепче прижимает телефон к уху, свободной рукой поглаживая свою длинную, растрёпанную косу с недавно освежённым окрашиванием. – Мама, я приеду... Вы с папой подождёте меня?       Мицури спрашивает уже более тихим голосом, дрожаще выдыхая и поджимая свои дрожащие розовые губы, из которых уже полчаса вырываются только хныканья и бормотания обиды и расстройства. Она не помнит, как начался их глупый спор, но помнит, чем их ссора закончилась. Мицури убежала, упала, порвала колготки и сломала каблук на любимых туфлях, но даже в тот момент не дала Игуро помочь себе, будто... «Упрямая коза!» – с всплеском злости на саму себя думает она, а потом заливается очередным плачем.       – Конечно, любимая, конечно мы тебя подождём! Не переживай об этом, не переживай, мы со всем разберёмся, – сразу же утешает дочь Мэйуми, её тон ласковый и нежный, но, стоит ей отпрянуть от телефона, чтобы обратиться к своему мужу, как она громко рявкает: – Кэзухиро, Мицури приедет! Мицури будет здесь, подготовь-!..       Мицури не слушает дальше, осознав, что мама снова забыла сбросить трубку, и она в очередной раз делает это сама. Канроджи отбрасывает телефон в сторону и медленно съезжает по спинке дивана, продолжая утирать кончиками пальцев свои слёзы, полностью испортившие её чудный новогодний макияж, который она весело готовила утром вместе с Обанаем. Впрочем, сейчас одно его имя заставляет её плакать от обиды и разочарования.       Она шумно выдыхает в попытке успокоиться и прижимает к своей груди колени, но вид того, как они разодраны, а колготки порваны, расстраивает её ещё сильнее. Полный упадок сил, и всё это тридцать первого декабря – в день, когда она хотела, чтобы всё было идеально. Её макияж, ногти, одежда, настроение и, конечно, свидание с Игуро. Но всё снова пошло не по плану.       – Будь Обанай здесь, он бы обязательно всё решил... – шепчет себе под нос Мицури, желая, чтобы Обанай пришёл до того, как она соберёт все остатки сил в кулак и уедет праздновать Новый год к родителям. Она убежала, оттолкнула его, когда он пытался помочь и успокоить, и... – Вот я дура... Обидела его, конечно он не вернётся! Я просто истеричка...       Канроджи с искренним разочарованием в себе смотрит на небольшие кровавые ранки на своих коленях и тяжело вздыхает, медленно поднимая с пола маленький светло-зелёный рюкзак. Но он выскальзывает из её слабых пальцев, валясь обратно на белый ковёр, и Мицури замечает выкатившийся оттуда снежный шар на небольшой подставке. Пару секунд она недоумевает, откуда он мог взяться, а потом ощущает ещё пару слезинок на своих щеках, стоит ей вспомнить, что Игуро подарил ей этот шар утром, когда они проходили мимо магазина с новогодними украшениями, и Канроджи захотела купить один.       – Обанай так обрадовал меня, когда вытащил из сумки этот шар, – шепчет Мицури сама себе и свешивает ноги с дивана, чтобы склониться, взять его в руки и начать слегка трясти.       Она подносит шар к своему лицу, держа его на ладонях, и на её лице невольно расплывается тёплая улыбка, стоит импровизированному снегу начать падать внутри купола, покрывая его. Канроджи наблюдает за тем, как белоснежные хлопья падают на десятиэтажный дом, в окнах которого иногда горит свет и, как ей кажется, внутри некоторых квартир светятся гирлянды. Во дворе, заполненном сугробами, лавочками и небольшими заборчиками, есть детская площадка, и она так приятно похожа на ту, что стоит у дома её родителей, что Мицури медленно тает, когда воспоминания приятным теплом растекаются по её телу. Она выросла в той квартире и теперь, живя совсем в другом районе, немного скучает по тому чудесному месту. Этот шар такой маленький, но содержит так много деталей внутри себя...       – Он ведь знает, как я дорожу этим местом, и... – снова Канроджи шепчет свои размышления так, будто это самый важный секрет в её жизни, и она боится, что его услышит кто-то другой. – Его подарки всегда такие продуманные для меня...       Мицури будто убеждает себя не уходить, а дождаться Игуро. Она уверена, что всё разрешится, стоит ему войти в квартиру и утешить её, но... Но что-то тянет её собраться и сбежать. Будто внутренний голос твердит, что неправильно так на него полагаться. «Я должна принять решение самостоятельно! Это ненормально, если я нуждаюсь в убеждения со стороны, чтобы остаться... Вдруг я навязываюсь? Или веду себя незрело? А вдруг Обанай просто манипулирует мной? Нет-нет, это глупость, это я виновата! Вот всегда так происходит...» – всё с той же толикой сомнения думает Канроджи, но в конце концов, не решившись ни на что, медленно устраивается в углу дивана, оперевшись левым плечом на спинку дивана, а правым локтем уперевшись в удобно подставившийся подлокотник.       Мицури медленно гладит гладкую поверхность декоративного шара кончиками пальцев, чтобы вновь полюбоваться его красотой, а после прижать к своей груди и наконец расслабиться, опустив голову. Она обдумывает всё, что произошло, немного тревожится, нервничает и старается согреть ещё прохладные ладони и ноги, сжавшись на одном месте. Её дыхание замедляется, веки смыкаются, а поза становится всё более спокойной. Но, стоит порыву ветра вонзиться прямо в её шею, как она содрогается и резко выпрямляется, так и не ощутив холода, который должен был проникнуть ей под кожу и пощекотать кости.       – Ч-чего? – нервно пищит Канроджи, распахивая глаза, чтобы, к своему ужасу, найти себя на улице, на старой лавочке у детской площадки, рядом с разноцветными и достаточно низкими заборчиками. Шар, который она держала в руках, пропал, и её пальцы инстинктивно поджимаются, превращая её ладони в крепко стиснутые кулаки. Её зелёные глаза смотрят вокруг с искренним непониманием, когда она медленно опускает ноги в снег и понимает, что совершенно не чувствует его холода, даже несмотря на то, что между сугробом и её ступнями находится лишь тонкая ткань колготок. – Это же... Сон, да?       Мицури неуверенно спрашивает себя саму об этом, ёрзая на лавочке и ловя себя на мысли, что никакого дискомфорта от жёстких досок она не замечает. Она резко шлёпает себя ладонями по щекам, но снова ничего... Становится даже страшно. Канроджи бьёт себя ещё и ещё, но не чувствует ни боли, ни жжения – только касания своих рук на лице с потёкшим макияжем. Мицури резво поднимается на ноги, когда наконец сдаётся и понимает, что, сделай она это ещё хоть тысячу раз, это ничего не изменит.       – Это двор родителей? – вслух замечает Канроджи, повернув голову к детской площадке напротив своего взгляда. Здесь резвится всего пара ребятишек – девочка в жёлтой шапке с помпоном и мальчик с массивной палкой, которой он рисует на снегу. Их, кажется, отец, а может и старший брат, стоит поодаль, наблюдая за ними и изредка глядя в телефон, видимо, переписываясь с кем-то.       Мицури отвлекается от этого зрелища, мотнув головой, и оттягивает немного вниз свою короткую юбку, которую неприятно задирает ветер. Обычно на месте её держит куртка, но сейчас она только в водолазке, рукава которой Канроджи поправляет, повернувшись к дому напротив площадки. Она по привычке отсчитывает этажи – первый, второй, третий, четвёртый, и на балконе пятого этажа видит до боли знакомую ей густую косу с яркими розовыми и зелёными оттенками на волосах.       – Неужели это... Я? – Мицури с удивлением распахивает рот, прикрывая его ладонями в смеси искреннего шока и отвратительного ужаса. Она срывается с места, подбегая к подъезду, чтобы дрожащими пальцами набрать код для входа и влететь в тускло освещённое помещение, ощущая под капроном колготок жёсткий бетон лестницы.       Она несётся сломя голову, спотыкается, но всё ещё не чувствует боли, даже наступая на маленькие камешки и мусор. Канроджи ощущает всё странно, будто происходящее – иллюзия, карикатура настоящего мира, где она лишь временный гост, который вскоре растворится. И это нервирует её так сильно, что с губ срывается паническое хныканье вместе с шумным дыханием. Что удивительно, ей совсем не тяжело бежать прямиком на пятый этаж, поэтому, оказавшись у двери, она с удивительной силой стучит по ней крепко стиснутым кулаком.       – Мама! – Мицури кричит, как только Мэйуми осторожно открывает ей, странно осматривая лестничную клетку, будто... Не видя свою дочь совсем? – Мама, ты чего? Вот же я, открой дверь...       Она шепчет с предыханием, вызванным волнением и шоком, и хочет распахнуть дверь полностью, но прерывается, стоит ей услышать небольшой диалог, разворачивающийся между её родителями.       – Дорогая, кто там? – спрашивает Кэзухиро откуда-то с кухни, его голос приглушён, но слышен, и Мэйуми оборачивается к нему, выпрямляясь. Дверь всё ещё приоткрыта, и Мицури кончиками пальцев вцепляется в её край в попытке осознать реальность и не сползти по стенке вниз. Ей так страшно и непонятно. Неужели её правда никто не видит? Неужели там, на балконе, правда стоит она же? Или кто-то другой?       – Никого нет, милый... Думаю, дети играются! – восклицает женщина и уже хочет закрыть дверь, как внезапно Мицури находит в себе силы наконец распахнуть её и наконец войти, почти вбежать в квартиру и немного толкнуть маму плечом. Мэйуми удивлённо охает, отшатываясь, и поспешно запирает дверь, удивлённо прижимая одну ладонь к сердцу и защёлкивая замок. Кэзухиро, услышавший, как дверь всего пару секунд назад с силой ударилась о стену в подъезде, выглянул из кухни и посмотрел на жену, совершенно игнорируя стоящую в метре от него Мицури.       – Что такое, дорогая?       – Лишь сквозняк, не беспокойся, – уверяет его Мэйуми, слегка улыбнувшись, и подходит ближе, чтобы взять с его тарелки одну конфету, развернуть её от обёртки и съесть, получая от своего мужа лишь тихий смешок в ответ на неё «кусочничество», как он называет её любовь брать всего понемногу. – Как там Мицури? Она приехала такая разбитая и даже ничего не сказала...       – Я не уверен, Мэйуми, правда... – Кэзухиро шумно выдыхает, обвивая одной рукой талию жены, а в другой всё ещё держа тарелку с конфетами. Они медленно идут в сторону гостиной, а Мицури, совершенно ощарашенная, в рваных колготках, с растрёпанными косами и заплаканным лицом, медленно шагает за ними, слегка пошатываясь и глотая своё желание разрыдаться от безвыходности. – Я не слышал от неё ни слова про Обаная, я даже не знаю из-за чего они поссорились... Он выглядит хорошим молодым человеком, я не думаю, что это что-то серьёзное, и что нельзя решить до полуночи.       – Хороший, может, и хороший, а дочурку мою обидел! – Мэйуми, чувствительная к слезам Мицури, раздражённо складывает руки на груди, очевидно не веря в сказку о том, что ничего серьёзного не произошло. Впрочем, она не поверит, даже если так скажет её дочь со своим кавалером и её собственный муж. – Да и до полуночи осталось два часа. Расставание прямо на Новый год... Моя бедняжка!       – Ну-ну, дорогая, потише, – напоминает Кэзухиро, прикладывая указательный палец к губам и ставя тарелку с конфетами на стол. Он одним лишь взглядом указывает на приоткрытую балконную дверь, где стоит... Мицури?       – Это я..? – всё с той же неуверенностью бормочет Канроджи и, полная решимости и страха, подбегает к балконной двери, открывая её со скрипом. Мицури, стоящая на свежем воздухе, поворачивает голову к распахнувшейся двери и будто совсем не замечает свою копию. Девушка идёт прямо на неё, и другая она в последний момент отскакивает, чтобы не мешать ей, когда она подходит к двери и осторожно прикрывает её, чтобы родители не подглядывали и не подслушивали. – И правда я...       Мицури смотрит на своё собственное лицо всего в десятках сантиметрах от своего и действительно узнаёт все свои черты и линии. Родинки под глазами, заплаканные зелёные глаза, даже оставшиеся от макияжа блёстки на веках! Отличие лишь в том, что другая Мицури одета в домашнюю одежду и тапочки, а её волосы распущены и немного чертыхаются на ветру.       – И почему он не звонит?.. – шепчет «другая» Мицури куда-то в воздух, облокотившись на перила и достав из кармана штанов телефон, чтобы проверить рабочий стол и с разочарованием понять, что пропущенных от Обаная нет. Мицури медленно подходит к ней ближе и только сейчас её прошибает осознание, что это то, что... Должно случиться?       – Я ведь хотела уехать от Обаная и отправиться к родителям! Это похоже на последствия... – она шепчет это в воздух, сама себе, неуверенно и медленно, чтобы убедить себя даже в этой абсурдной теории. – Или это параллельная реальность? Или всё-таки сон?!       Мицури едва не вскрикивает, понимая, что ни одна живая душа не слышит её, и лишь она сама может трогать вещи, людей, да что угодно! Но её не видят, не чувствует... Её здесь быть не должно.       – Неужели так мы и расстанемся? Прямо на Новый год? – бормочет она сама себе, держа в руках телефон с пушистым чехлом с заячьими ушками и поглаживая его шерсть на задней части, чтобы успокоить себя. Это слабо помогает, потому что печаль в зелёных глазах так ярко ощутима, что «настоящая» Мицури тоже чувствует её отчаяние.       – Нет-нет, мы не расстанемся! – Мицури внезапно протестует, но её копия так и остаётся стоять у перил с разочарованным и поникшим выражением лица. – Ты меня не слышишь, но я знаю, что мы не расстанемся! Это же Обанай, он не бросит меня-... – Канроджи внезапно прерывается и, издав смешок, содержащий в себе толику юмора, добавляет: – Нас. Он не бросит нас! Он любит нас...       Мицури смолкает, глядя на свою копию всё с тем же непониманием, но молчаливое принятие ситуации заметно в её поджатых губах. Она не знает, что происходит и как ей справиться с этим, но разве может она что-то сделать?       – Милая, на улице прохладно, может зайдёшь обратно? – приоткрыв дверь на балкон, Кэзухиро тихо спрашивает, с нежностью глядя на дочь. Мотнув головой в гостиную, он уговаривает с улыбкой: – Мама вынесла конфеты и порезала фрукты. Скоро должны приехать твои братья и сёстры.       – Да, пап, я иду, – Мицури выдыхает вперемешку с мягким хихиканьем в ответ отцу и отстраняется от перил, чтобы после подойти к нему и коротко обнять, получив поглаживания по голове и ободряющее похолопывание по плечу.       Мицури наблюдает за тем, как её точная копия уходит с Кэзухиро в гостиную, где их с улыбкой встречает Мэйуми, сразу начиная предлагать им сладости и фрукты со стола. От этого домашнего, нежного зрелища, в котором она участвует уже как девятнадцать лет, на глазах Мицури наворачиваются слёзы, и она медленно проходит в гостиную, когда все отворачиваются и не замечают то, как дверь на балкон сама по себе открывается и закрывается. Канроджи неспешно идёт ближе к своей семье, смотрит на папу, потом на маму, а после начинает тихо плакать, закрыв лицо руками.       – Мама, папа... – она всхлипывает, ощущая дискомфорт из-за того, как всё произошло... Этот год – первый, когда она хотела отметить вне дома, только с Обанаем, и всё пошло не по плану. – А как же Обанай? У него ведь никого нет... Где он справляет праздник?       Мицури спрашивает об этом сама себя, тихо выдыхая и нервно поглаживая пальцами свои розовые косы в попытке успокоиться. Ответа она не находит, пусть и очень старается. Думает, что он мог отправиться к Кёджуро, но вспоминает про разлад в семье Ренгоку и отметает эту мысль – её Игуро очень скромный, хотя не всегда это показывает, и вмешиваться он бы не стал, тем более так спонтанно. Канроджи хочется сместить всё на то, что он уехал к Санеми или Тенгену, но проваливается, зная, что Шиназугава отмечает со своим любовником, которого Обанай терпеть не может, а Узуй празднует с тремя своими девушками и вряд-ли жалует компанию.       – Он же совсем один... – шепчет Мицури, осознание огромной волной вины бьёт по сердцу, и оно сжимается, вынуждая её расплакаться ещё сильнее. Она обессилена удивлением и непониманием, ей страшно всё происходящее, но вся эта беспомощность внезапно превращается в ярость, искреннюю злость, которая вырывается из неё криком: – Почему ты не думаешь о нём?! Я не такая эгоистка, я не такая! Я бы не оставила Обаная одного в праздник, я бы...       Канроджи прерывается, крепко стискивая кулаки, стоит раздражению внутри неё превратиться в жестокость, нужду и желание ударить стоящую напротив неё копию. Она счастливо улыбается, ест конфеты и, кажется, совсем не думает о своём возлюбленном, словно ждёт принца на белом коне, который будет молить о её руке на коленях. «Но так нельзя, в отношениях всё не так, ты тоже должна стараться!» – всё ещё кричит внутренний голос Мицури, и она, потупив взгляд в пол пару секунд, превращает свою ярость в решимость.       Она срывается с места, вновь бежит по коридору и дрожащими пальцами открывает защёлку, распахивая дверь, которая с шумом бьётся о стену в подъезде, ещё раз пугая Мэйуми, недоумевающе выглянувшую из гостиной. Мицури уже не видит свою маму, быстро устремляясь вниз по лестнице, а после отворяя тяжёлый подъездый засов. Детей на площадке уже нет, вместо них – компания пьяных, но счастливых студентов, и Канроджи бросает на них короткий взгляд, после чего начинает шагать по дороге.       Камешки, сугробы, жёсткий асфальт – она будто не замечает ничего из этого, шумно дыша от взволнованности момента. Ей не больно и не холодно, её не беспокоят проезжающие мимо машины и проходящие рядом люди. Мицури бежит, зная, что должна успеть к Обанаю. Должна найти его и утешить, даже если он и не увидит её. «Если другая я настолько жестока, что не вспомнила про него, то я приду к нему!» – и эта мысль, полная абсурдности и влюблённости, рассекает её грудь до самого сердца, вынуждая его обливаться кровью. Слёзы текут по щекам ручьями, но нет ни отдышки, ни усталости, пока она бежит знакомой дорогой, стараясь найти дворы, где можно было бы свернуть и сократить путь. Раз её никто не видит, то можно бежать и по темноте, и мимо сомнительных компаний, несмотря на страх, всё-таки напоминающий о себе уколом в низу живота. Впрочем, любовь и её тепло, растекающееся по всему телу, заглушают все здравые мысли в голове, оставляя только нужду утешить и быть ближе.       Праздничные, яркие огни, весёлые песни и украшенные здания сменяются облезлыми стенами, пьяной бранью и тускло освещёнными, разбитыми дорогами. Она в любом случае не оборачивается ни на шум дорогих хлопушек, ни на взрывы дешёвых петард. Мицури приходится обратить внимание на окружающее её пространство только в момент, когда её ноги разъезжаются, колени подгинаются, и она падает прямиком на льду, разлитому у какой-то небольшой забегаловки.       Несмотря на то, что она вскрикивает и жмурится, ожидая болезненных ощущений, ничего не происходит. Она чувствует, как бьётся о лёд, но больше ничего – только твёрдая, скользкая поверхность под колготками, которые немного прилипают к замёрзшей луже, почти полностью порванные на ступнях от того, как быстро она бежала и сколько камней собрала по пути.       Мицури тяжело дышит, сидя на льду и осматриваясь. Почти все заведения уже закрыты, из большого торгового центра поодаль от неё играет музыка, на центральной площади, украшенной ёлкой, катком и стойками с милыми игрушками и сувенирами, раздаются счастливые возгласы и громкие разговоры. Канроджи шумно сглатывает, осматривается вокруг, не замечая рядом с собой никого, кроме, разве что, двух девушек, идущих вниз по улице. Если бы Мицури не знала, что её не видят, то никогда бы не решилась на такое, но сейчас она без толики сомнения и смущения стягивает с себя порванные колготки, которые и так сползают с неё при беге. Ещё раз взглянув на свои голые ноги, она поднимается на них и продолжает бежать, не жалея свои бедные, израненные ступни, в которые ещё пару улиц назад вонзились камушки и даже кусок стекла. «Осталось совсем чуть-чуть, ещё один квартал!» – уверяет себя Мицури, в попытке сделать последний рывок, от которого будто зависит её жизнь. Любовь то, наивность или глупость – судить людям. Но она хочет не судить и несудимой остаться.       Пару раз Канроджи натыкается на людей, которые выходят из-за угла, и она просто не успевает обогнуть их. Она врезается в них плечом и по привычке громко просить прощения, даже зная, что те её не слышат. Одна девушка, которую удержала подруга, лишь рассмеялась, подумав, что она подскользнулась на льду. Другой же мужчина, ощутив удар, раздражённо заворчал на чёртовы кривые дороги, кажется, не допуская и мысли, что в этом могли быть виноваты его кривые ноги. На самом же виновата бегущая девушка, которую никто не может заметить, увидеть и рассмотреть.       Мицури позволяет себе замедлить бег до шага только тогда, когда в её поле зрения попадает знакомый парк, напротив которого они живут. Поодаль же, всего в пяти минутах ходьбы, живёт Санеми, и Канроджи мысленно даже надеется, что Игуро всё-таки не окажется дома, и она, стучась в дверь, не увидит в конце концов на пороге его разочарованного, разбитого лица. Мицури идёт вдоль по хорошо освещённому парку, где нет никого, кроме одинокого дедушки-собачника со своими двумя псами, которые весело играются в снегу, пока пожилой мужчина курит сигарету, глядя куда-то в сторону, на небольших птичек, сидящих на ветках у фонаря.       Внутри восприимчивой Канроджи зарождается неприятное, тянущее ощущение при мысли о том, что Обанай может чувствовать себя так же. Даже несмотря на то, что он всегда мужается, ведёт себя сдержанно и спокойно, не давая нервирующим событиям проникнуть в своё сердце, он всё ещё несколько... Уязвимый в эмоциональном плане. Раньше Мицури не знала об этом, восхищаясь тем, как стойко Игуро переносит любые переживания. Она думала, что это – признак настоящего рыцаря, который ей нужен.       Сейчас же Канроджи понимает, как ужасно и дискомфортно иметь всё в себе. Все события, которые ты держишь в себе, отравляют тебя изнутри, даже если ты сам этого не замечаешь. И Мицури видела, как Обанай, пытаясь справиться со всем сам, медленно менялся. Это всё происходило понемногу, от тёмных кругов под глазами от недосыпа и потери веса от неправильного питания до постоянной раздражительности от стресса и вырванных клочков волос от нервозности. Такой рыцарь ей не нужен. «Мне вовсе не нужен рыцарь,» – сказала она тогда, нежно держа Игуро за руку, и это воспоминание колит её сердце болью. – «Мне нужен ты, Обанай. Живой, здоровый и такой, каким ты являешься.».       И Обанай сказал ей те же слова, когда она нуждалась в них. Когда пришла к нему в слезах, а точнее – в истерике, долгой и мучительной для него и её. Спустя часы утешений она наконец смогла рассказать ему. Всё случилось сбивчиво, неловко – от неполучившихся с утра кос и криво накрашенных губ до критики её одежды в университете и сального комплимента от мужчины в метро. Испуганная, разочарованная, отвращённая своей неудачной внешностью, Мицури ощутила, как тёплые руки Обаная легли на её щёки, и он сказал ей ласковые слова с такой уверенностью, которая вселила в неё надежду едва не до конца жизни. Он сказал: «Ты прекрасна, Мицури, внутри и снаружи. И ты в первую очередь должна чувствовать себя чудесной, будь на тебе мешок из под картошки и ни грамма макияжа. Не полагайся на мнение общества и ощущай только себя.».       Канроджи мягко выдыхает, ощущая внезапную слабость и медленно оседая на лавочку у подъезда своего подъезда. Вся решимость испраряется, и она смотрит на громыхающие в выси салюты слезящимися зелёными глазами, в которых яркие огни сверкают и отражаются, освещая едва не весь небосвод. Бессилие неприятно давит на сознание, но Мицури заставляет себя встать на ноги и медленно поплестись к подъездной двери. Руки дрожат, когда она с трудом распахивает её и идёт к лифту. Сейчас сил лететь по лестнице нет.       – Я вроде бы не устала, но... – шепчет Канроджи себе под нос, не совсем понимая происходящее. Действительно – ни усталости, ни дискомфорта она не ощущает, но эта внутренняя беспомощность сдавливает грудную клетку до хруста рёбер. Она медленно входит в лифт, уже привычно нажимая на кнопку десятого этажа. Стоит её взгляду упасть на зеркало, как она понимает причину внезапно накатившей слабости. – О-ой! Как это?! Я... Растворяюсь?       Мицури с искренним недопониманием взвизгивает, подходя ближе к зеркалу и рассматривая свои ноги, которые становились будто полупрозрачными, начиная от стоп и заканчивая коленями. Она не чувствовала это, пока бежала, но замечает это сейчас, перед зеркалом. Лифт механическим голосом осведомляет о том, что они прибыли на десятый этаж, и Канроджи, ещё раз взглянув на себя в зеркале, понимает, что теперь не отражается там. Она недоумённо смотрит в зеркало пару секунд, тыкая в него пальцем в попытке узнать, что произошло за эту секунду.       Впрочем, она быстро объясняет внезапное исчезновение своей фигуры в стекле вошедшим в лифт парнем, который всё так же не видит и не слышит её. Мицури спешно выскакивает на лестничную клетку, чтобы не поехать обратно на первый этаж вместе с другим мужчиной, и идёт к белой двери с почти стёршимся на ней номером квартиры.       – Давай, Мицури, ты должна это сделать... – шепчет Канроджи сама себе, собирается с духом, отбрасывая мысли о полупрозрачности своего тела, об абсурдности всего происходящего, об остатках обиды на Обаная и о собственном страхе. Она подносит костяшки пальцев к твёрдой поверхности и пару раз стучит, тихо и робко, а потом посильнее, чтобы Игуро точно услышал, подошёл к двери, открыл её и... И не увидел её. – Главное, что я увижу его и убежусь, что с ним всё в порядке!       Мицури утешает себя как может и чем может, но ни через минуту, ни через пять ей никто так и не открывает. Она стучит ещё, настойчивее и громче, обещая себе, что простоит тут ещё хоть час, чтобы убедиться в том, что Обаная действительно нет дома. «Может, он просто не хочет открывать? Он, наверное, никого не ждёт...» – думает Канроджи спустя ещё десять минут безрезультатных стуков. Она тихо выдыхает, медленно проводит ладонью по двери и как раз в этот момент она распахивается, и в подъезд высовывается голова Игуро. Мицури испуганно отскакивает, а после не может не улыбнуться, глядя на распаренное лицо Обаная с алыми щеками и хмурыми бровями.       Обанай стоит так ещё несколько секунд, и в это время Канроджи успевает протиснуться в прихожую квартиры, неуклюже прокравшись рядом с боком Игуро и, кажется, задев его, из-за чего тот потёр плечо, а после захлопнул дверь, так и не найдя причину своего беспокойства. Мицури идёт вслед за Обанаем, который шагает в гостиную и садится на край дивана, молча опустив глаза в пол.       – Такой грустный... – Канроджи бормочет, наблюдая за Игуро, когда тот то и дело теребит пальцами свои короткие, влажные после душа волосы, струящиеся прядями к плечам. Просторная футболка пропитана влагой, руки немного сморщились от долгого нахождения в воде. Он сидит на диване, будто совершенно невозмутимый, но эти по-особенному сдвинутые к переносице брови и тяжело вздымающаяся грудь дают Мицури понять его внутреннее напряжение и негодование. – Почему же мы не смогли помириться?..       Канроджи снова задаёт вопрос в воздух, медленно опускаясь на диван рядом с ним и поджимая под себя полупрозрачные, стройные ноги. Она наблюдает за Обанаем, пытаясь утешить его одним взглядом и своим присутствием, о котором тот не подозревает. Наверное, именно из-за незнания о Мицури рядом, Игуро зарывается лицом в ладони и дрожащим голосом выдыхает, и с его губ слетает такой жалобный звук, что Канроджи тоже невольно всхлипывает, с трудом сдерживаясь, чтобы не коснуться Обаная и не напугать его.       Проходит ещё минута или две, когда Игуро наконец выпрямляется, и теперь Мицури не может не увидеть тоски и расстройства в его слезящихся глазах. Она сама разочарованно скулит, крепко стискивая подол своей юбки кончиками пальцев и глядя на то, как Обанай утирает слезы и достаёт телефон из кармана домашних шортов. Сердце Канроджи обливается кровью, но добивает её то, как он коротко пишет другой ей сообщение с вопросом о том, как она себя чувствует. Мицури медленно двигается ближе к Игуро в молчаливой попытке утешить, даже зная, что он её не видит.       Обанай наклоняется куда-то в сторону и достаёт из небольшого рюкзака Канроджи тот самый шар, который он подарил ей утром. Он слегка встряхивает его, наблюдая, как снег под стеклянным куполом укрывает многоэтажку и детскую площадку, спадая на миниатюрные ёлки, а после падая с них на землю.       – Я так хотел, чтобы ты была счастлива сегодня... – бормочет Игуро себе под нос, и Мицури ощущает, как крупные слёзы стекают с её ресниц на щёки, и она начинает громко, едва не надрывно плакать, внезапно даже для самой себя падая на Обаная, ощущая жалость, боль и обиду из-за того, как ужасно всё произошло.       Именно в этот момент она просыпается. Содрогается, распахивая большие зелёные глаза, и резко выпрямляется, ощущая соскользнувший с плеч плед. Канроджи сидит, ошарашенно глядя в стену напротив себя и крепко стискивая пальцами находящийся в неё руках декоративный шар. Она отмирает от своей позы только тогда, когда ощущает, как чужая тёплая ладонь, скользнув по её плечу, накидывает на неё плед, помогая укутаться в нём. Мицури не сразу поняла, что ей так холодно, что её зубы немного стучат.       – Мицури... – она слышит спокойный голос Игуро, приветствующий её привычной хрипотцой и лёгкой нежностью. – Как ты себя чувствуешь? Ты вся дрожишь, и твои руки очень холодные.       – Я... – Канроджи заикается, наблюдая за тем, как Обанай садится напротив неё и кладёт ладонь поверх её руки, которая всё ещё накрывает декоративный шар. – Я не уверена... Это неважно, Обанай, я хотела сказать, что мне очень жаль! Очень жаль, что я вспылила, обидела тебя и отказалась от твоей помощи, ты был прав! Я-я даже не могу вспомнить, почему мы поругались, а я сделала из этого такую большую проблему, и мне очень жаль, и...       – Тебе не стоит извиняться, – Игуро осторожно прерывает тихое хныканье Мицури, на глазах которой быстро выступают слёзы. Её грудь сдавливает разочарованием в самой себе, но касания Обаная, когда он притягивает её ближе, будто расширяют её рёбра и позволяют глубоко вдохнуть. – Я никогда не обижался на тебя, Мицури. Мне жаль, если я расстроил тебя, я не хотел доводить до этого.       – Нет-нет, ты меня не расстроил, Обанай, конечно нет! – восклицает Канроджи и льнёт к его плечу, шумно всхлипывая, а после утирая слёзы, потому что её глаза и без очередного всплеска эмоций ощущаются очень сухими и уставшими.       Она опускает взгляд на декоративный шар в своих руках и не может не задаться вопросом, что именно произошло и почему тот сон был таким странно-реалистичным, пусть и туманным. Мицури, несмотря на желание остаться рядом с Игуро подольше, поднимается на ноги и подходит к небольшой тумбе, над которой висит телевизор. Она ставит туда декоративный шар, стараясь не трогать его лишний раз, чтобы не попасть вновь в ту... Реальность? Вселенную? Канроджи не уверена, как назвать то место, где она была, и то место, где она – лишь невидимый образ, отражение той, другой Мицури.       – Я люблю тебя, Обанай, – говорит она, возвращаясь обратно на диван и садясь на него. Она хочет поджать под себя ноги, но синяки и кровавые царапины на коленях после падения делают это болезненным, поэтому она просто поудобнее располагается рядом с Обанаем, крепко стискивая его в объятиях и получая короткий, нежный поцелуй в лоб. – И я хочу провести этот праздник с тобой, как и обещала, но... Но мне непривычно проводить его не рядом с родителями и братьями с сёстрами. Ты знаешь, там обычно шутки, шум, веселье... Я не говорю, что ты скучный, Обанай, просто-!       – Я понимаю, – кивает Игуро, осторожно улыбаясь и поднимаясь с дивана. Мицури тоже хочет вскочить на ноги, но он останавливает её, когда опускается на колени рядом с ней и упирается щекой в её бедро, уважительно смотря в сторону, а после и вовсе прикрывая глаза, слыша от Канроджи смущённый и совершенно невнятный шёпот. – Я говорил, что прерывать семейное празднование так сразу может быть немного слишком, и я определённо готов к тому, чтобы провести этот Новый год у твоих родителей. Они очень приятные люди. И я буду рад познакомиться с твоими братьями и сёстрами, ты знаешь это.       – Обанай... – тихо пищит Мицури, совершенно очарованная, и осторожно зарывается пальцами в его чёрные локоны, ласково поглаживая их и получая от Обаная короткий звук удовлетворения.       – Поедем сразу, как ты будешь готова. Тебе стоит переодеться и умыться, милая, – напоминает Игуро, осторожно поглаживая икры Канроджи несколько секунд и размышляя то время над тем, что им нужно собрать и приготовить для поездки к родителям Мицури. Впрочем, после этого он выпрямляется и поднимается на ноги, всё ещё не давая своей возлюбленной вставать. – Погоди немного. Твои колени... Я принесу мазь и пластыри.       И уже через пару минут Канроджи шумно хрустит сладкими палочками на диване, пока Обанай, склонившись к её ногам, осторожно обрабатывает небольшие царапины и мажет мазью синяки, чтобы в конце концов заклеить это всё пластырями. Спала Мицури недолго, около получаса, и за это время Игуро успел сходить в магазин за презентом для неё, который Канроджи держит на диване рядом с собой, абсолютно довольная конфетами, сладкими палочками и мармеладом.       – Постарайся не есть всё сразу. Испортишь аппетит к праздничному ужину. Мэйуми-сан будет расстроена, если ты не сможешь попробовать все наготовленные ей блюда, – говорит Обанай с лёгкой улыбкой, и Канроджи дарит ему ту же широкую улыбку, кивая и отодвигая пакет подальше от себя, чтобы не соблазниться ещё и на пачку мармелада. – Тебе стоит позвонить родителям и предупредить их. Я схожу пока соберу продукты и праздничные атрибуты.       – Обанай, я тоже хочу помочь! Что собрать мне? – спрашивает она, проглотив одну сладкую палочку, а другую протянув Игуро, и тот спокойно соглашается, неспешно растягивая небольшой десерт, который Мицури уплетает за секунду.       – Собери себя, милая. Вероятно, мы останемся у них на пару дней, так что можешь собрать одежду и предметы гигиены, – говорит Обанай немного задумчивым тоном, после чего стягивает со своего запястья небольшую резинку и туго завязывает небольшой хвост из чёрных прядей, чтобы те не лезли в глаза, пока он будет собирать им сумки. – Не забудь позвонить родителям.       – Хорошо! – восклицает Мицури вслед Обанаю, улыбаясь, и после протягивает руку к другому концу дивана, куда она бросила телефон ещё час назад в порыве разочарования. Она неспешно поднимается на ноги, ощущая неприятные ощущения в коленях, когда пластыри натягивают синяки на коже и царапины. «Впрочем, переживу!» – оптимистично думает она, с широкой улыбкой направляясь в ванную.       Канроджи подносит телефон к уху, набрав номер мамы, и вместе с тем смотрит на себя в зеркало, не чувствуя неуверенности или расстройства из-за испорченного макияжа. Игуро, – самый красивый мужчина в её жизни, – минуту назад сидел перед ней на коленях и заботился о ней, даже несмотря на её припухшие глаза, потёкшую тушь и растрёпанные косы. Он любит её, и в эти моменты она любит себя.       – Мицури, дорогая, ты скоро будешь у нас? – спрашивает Мэйуми сразу, как поднимает трубку, и Мицури улыбается, смывая с себя остатки макияжа мокрым от специального средства ватным диском.       – Нет, мам, – говорит она, неспешно проводя по своим губам и глазам влагой, стирая ей тональный крем и розовые тени. – Я уснула, извини. И мы с Обанаем помирились, у нас всё в порядке. Мы приедем вместе, вы не против?       – Ох, ну когда уже помириться успели! – ворчит Мэйуми, будто недовольная исходом, но после смягчается и выдыхает в трубку, усмехаясь. – Ну приезжайте, что уж тут поделать! Рада, что у вас всё хорошо, Обанай очень славный молодой человек. Ты наконец познакомишь его с братьями и сёстрами! Приезжайте, ну конечно приезжайте, будем вас ждать!       – Конечно, мам, мы приедем где-то через час, Обанай пока собирает сумки. Мы привезём еду и хлопушки! – Мицури счастливо смеётся, и мама тоже улыбается, Канроджи ощущает это в её голосе. На заднем фоне слышится отец, который, кажется, пытается замесить какой-то салат и не может прочитать рецепт, написанный почерком мамы. Та ропщет на него, но это не отменяет веселья Мицури. – Ой, передай папе привет! Ну всё, я побежала собираться, ждите нас!       Канроджи кладёт трубку, умывается прохладной водой, чтобы не оставить на лице и капли сонливости, а после превращает две своих косы в два высоких хвоста, которые она с удовольствием украшает бантами, наслаждаясь собой. Ободок с маленькими новогодними шапочками на пружинках веселит Обаная, когда Мицури красуется им перед ним. Впрочем, после Игуро ворчит, стоит ободку с оленьими рожками оказаться на его голове. Но он быстро находит ему применение, с помощью него убирая мешаюшую ему чёлку, которую он не смог заправить в хвост.       Канроджи, отвечая за сбор сумок с одеждой, не может не положить туда их парные пижамы и тапочки, а также не может удержаться от красивой одёжки для себя и Обаная, ведь она специально откладывала деньги, чтобы, сразу после праздника, сводить его на свидание за свой личный счёт. Она знает, что Игуро будет противиться, но не сможет отказаться, и её это безмерно радует. Обанай же, отвечая за сбор еды, вскоре появляется на пороге спальни, где сидит Мицури, с упаковкой клубничное мороженого, хотя он только недавно сам говорил о важности не наедаться сладостями перед застольем с родителями. Одно мороженое ещё никому не вредило, правда?       Канроджи под весёлую музыку сгребает все свои гели для душа, уходовые средства и маски на лицо, а Игуро скромно берёт с полки свой единственный шампунь для волос и кондиционер к нему. Щётки, паста и расчёски отправляются в сумку, и они оказываются готовы.       ...Почти готовы. Мицури мучится выбором – платье или всё-таки юбка, и Обанай любезно достаёт из сушилки её любимые розовые брюки, узкие на бёдрах и расширенные на голенях. Она благодарит его поцелуем, а верх в виде блузы с котятами выбирает сама, с энтузиазмом предлагая Игуро надеть парную рубашку, которую Канроджи подарила ему на день всех влюблённых. И он просто не может отказать ей и котятам.       Обанай завязывает из светло-зелёного шарфа Мицури бант, а она с улыбкой надевает на него шапку, помогая поправить высокий воротник куртки и подтянуть плотно прилегающий к лицу снуд. Он благодарно кивает ей, сваливая на себя пару сумок и оставляя Канроджи одежду, хотя та пытается настоять на том, чтобы понести ещё что-нибудь. Впрочем, стоит Игуро отрицательно качнуть головой, как она скрывает улыбку в шарфе, понимая, что её возлюбленный, может, и не рыцарь, но джентльмен. И она не может не любоваться украдкой тем, как он делает для неё совершенно приятные мелочи. Она чувствует себя любимой, и это всё, чего она могла просить в этот праздник.