Смотреть в зеркало и видеть тебя

      — Милая, ты как?.. — Вай садится на бархатные простыни, помятые во сне. Она встает специально пораньше, готовит завтрак, даже разбирается с устройством кофеварки, изобретенной самим дьяволом — и все, лишь бы поддержать и порадовать Кексика, но та и не думает спускаться на первый этаж.              Кейт накрывается одеялом с головой, не роняя ни слова. Они встают в горле и сжимаются широкой шершавой ладонью на нем.              — Мне посидеть с тобой или лучше уйти? — Вай предпринимает еще одну попытку. Она сама из тех, кого в тяжелые моменты стоит обнимать, не отпуская, но ее обожаемый Кексик горе переживает по-своему.              Тихий голос кажется слишком громким в абсолютно вакууме.              — Уйти.              — Ладно, — Вай подводит кончиками пальцев по ее плечу, спрятанному под одеялом. Просто чтобы напомнить, что она по-прежнему рядом. Оставлять Кейтлин в одиночестве кажется невозможным: всю жизнь Вай защищает родных, но сейчас помочь любимой девушке можно только с шагом назад. С полным бездействием. Это невыносимо.              Но чувства Кейтлин дороже.              И, помявшись возле дверей, Вай все же выходит из спальни.              Только тогда Кейт вылезает наружу.              С красным, припухшим лицом, разбитая, с подступающим новым комом, из-за которого рассеченный Амбессой глаз начинает чесаться. У нее даже плакать не получается по-человечески. Хочется просто влететь в стену с разбега — так сильно, чтобы потерять сознание — и пробыть в таком состоянии до следующего утра.              Чтобы не чувствовать, не видеть, не слышать.              Ни единого слова, ни одного фальшивого соболезнования, особенно от отца. Он целый год возводит бетонную стену между ними двумя, утопает в горе, бездействует, когда Кейтлин просит о помощи, и не жалеет.              Первые месяцы она захлебывается в отчаянии, рыдает ночами, пытается найти поддержку хотя бы в Амбессе, в Мэдди — в ком угодно, кто хоть немного подарит ощущение дома, пока отец по-прежнему видит в ней лишь напоминание о былом.              А сегодня является и просит побыть с ним. Честно говоря, Вай так сильно хочется выставить его, но знает, что Кейтлин обидится, поэтому она молча делает еще один шаг. Со стороны наблюдает, как Кексик проводит с ним от силы час: на большее не хватает ни Тобиаса, ни его драгоценной дочери, смотреть на которую получается только через призму воспоминаний о Кассандре.              Кассандра.              Проходит год, как она стирается из каждого нового дня Кейтлин, и сегодняшний ломает ей мозг. Ей кажется, что постепенно она свыкается с мыслью быть сиротой при живом отце, смиряется с осознанием больше никогда не обнять ее и не услышать ласковое «Моя дорогая» — все это представляется оставленным и не болезненным больше, но вот наступает этот день — и Кейт рассыпается вся.              С середины ночи ее тошнит от слез и воспоминаний. Она как будто прямо над ухом слышит затвор ракетницы Джинкс, видит летящую смерть прямо над ними — и все это настолько живо отдается в сознании, что возникает фантомная боль в области левой щеки: по ней в тот день Джинкс бьет горячим металлом оружия.              Под утро Кейт выворачивает в ванной, и она грубо выталкивает Вай, когда та забегает, вся перепуганная и сонная, чтобы помочь. Та спотыкается о собственные ноги, когда любимые руки отправляют ее обратно в спальню, но удерживает равновесие.              — Кейт, ты в порядке? — она тут же прилипает к дверям, как брошенный верный щеночек.              — Оставь меня! — только и успевает выкрикнуть Кейтлин, после чего ее выворачивает во второй раз.              Только под утро Вай вспоминает, какой сегодня день.              «Черт!»              А потом приход Тобиаса, парочка соболезнующих слов от соседей — и вот Кексик закрывается вся, запирается в комнате и не желает никого подпускать.              Кроме.              — Вай!              Она только приступает к обеду, когда слышит со второго этажа свое имя. Его звучание этим родным, до боли важным голосом всегда заземляет и успокаивает. Вай подрывается, роняя вилку. С появлением Кейт в ее жизнь возвращаются такие приятные семейные моменты, как совместные обеды, завтраки и уборка, и оттого особенно тяжко заниматься сегодня этим одной. Чувство покинутости съедает и бьет по спине. Нет ни аппетита, ни желания. (Лишь бы не стать для любимой напоминанием о Джинкс, не переплестись с болью и отчаянием снова.)              — Кексик? — она, запинаясь об игрушки собак, заглядывает в двери. Не решается зайти полностью. — Ты звала?              — Ты можешь сходить туда со мной?.. — Кейт сидит на кровати, одетая в черную водолазку с высоким воротом. После всех попыток удушья она неосознанно носит что-то закрывающее горло, когда чувствует себя особенно слабой. Она помнит руку Севики и как легкие разрываются от невозможности сделать и вдоха, помнит Риктуса и как мутнеет сознание, даже чертов химбарон при нападении на мемориал первым делом хватается за ее шею. Дотрагиваться до нее и позволять ей быть не только источником боли, но и удовольствия она позволяет лишь Вай.              — Конечно, — Вай тут же бросает себя к огромному дубовому шкафу, начиная перерывать полку в поисках чего-то черного. И вряд ли ее кожанка с доберманами, насквозь пропахшая алкоголем и грязью, подойдет. Она даже не знает, зачем сохраняет ее. Возможно, как напоминание, что любой дерьмовый период проходит. — Только тебе нужно поесть сначала. Там на столе мой обед. Может, спустишься и перекусишь, пока я собираюсь?              Всем существом Вай волнуется за своего ненаглядного Кексика. Всю свою ебаную жизнь она сжимает руки в кулаки, чтобы отвоевать, отстоять, защитить. Но с Кейтлин, которая и не стремится исчезнуть, ее забота приобретает новые грани. Например, часто Кейт забывает пообедать, когда уходит в работу, и тогда Вай приходится заваливаться к ней в кабинет и чуть ли не через силу заставлять поесть.              Перевязывать травмированный глаз, накладывать мази и всегда напоминать о красоте. (Ни единой секунды Вай не думает, что с этой особенностью Кексик становится менее потрясающей. Напротив, она готова расцеловать каждый шрам на ее тоненьком теле.)              В конце концов, забота Вай оборачивается в какие-то абсолютно обыденные вещи: перенести Кейтлин из домашнего кабинета в спальню, когда она засыпает над делом, сделать согревающую повязку при менструальных болях и вынуть всю душу из библиотекаря в подборе книг с особенно крупным шрифтом. (Кейтлин в тот день пошутила, что у нее хоть и один глаз, но видит он прекрасно. Тогда Вай задумалась о покупке обучающих книг по шрифту Брайля.)              Все, что она делает по отношению к Кексику, исходит из огромной, распирающей изнутри любви, и Кейтлин становится так стыдно за свое поведение. Вай приходит к ней по первому зову, продолжает оберегать, и, откровенно говоря, всего два человека в ее маленькой жизни так много думают о Кейт: одна из них — мать, а вторая сейчас с горем пополам отыскивает черный свитер на дальней полке.              Вай снимает домашнюю футболку и не успевает одеться, как вдруг теплое тело врезается в спину, а руки крепко обнимают подкаченный торс.              — Прости меня, Вайолет. Мне сегодня так больно, и я не знаю, куда от этого деться, — голос Кексика дрожит, и Вай понимает, что она находится где-то на грани. Надо оставаться стойкой, но хочется выплакать океан. Она, черт возьми, так скучает по Кассандре, по ее рукам, и временами Кейтлин так важно услышать, что она ею гордится. Честно говоря, ничего в жизни она не хочет так сильно, чем это.              Разве что.              (Хватит ли Кейт вообще смелости признаться однажды, что в самых шальных фантазиях она представляет себя с Вай полноценной семьей? Они сражаются так много, что в конце концов заслуживают сложить все оружие и подумать о будущем.)              — Я с тобой, родная. Все хорошо. Я не обижаюсь, — Вай, полностью обнаженная выше пояса, оборачивается к ней и забирает в объятия. Встает специально на носочки, чтобы позволить Кейт опустить голову себе на грудь, прижать сильнее, поцеловать синие волосы.              И этого хватает, чтобы выпустить море наружу. Огромной волной оно бьет в прикрытое водолазкой горло, поднимается выше, и большие, тяжелые капли начинают падать с кончика носа Кейтлин и разбиваться о ботинки.              — Мне так ее не хватает, Вай. Я, как идиотка, знаешь, пытаюсь держать их в руках уже час, чтобы ощутить хоть что-нибудь, но мне становится только хуже, — Кейтлин разжимает ладонь, от напряжения ее пальцы трясутся, а металлический замок врезается в кожу до маленькой кровавой ранки. В раскрытой ладони лежат ромбовидные сережки с вставкой из голубого камня. Любимое украшение Кассандры. Кажется, подарок от Тобиаса на день их свадьбы.              — Любимая… — у Вай подкатывает ком, но она сглатывает его до боли в гортани. Сейчас нужно быть сильной, чтобы позволить Кексику отпустить самоконтроль. Она забирает украшения из ее рук и нежно целует в ладонь. Вай так хочется украсть всю ее боль — до последний капли, чтобы прихватить заодно и каждый дерьмовый момент.              — Я так скучаю по ним. По отцу, Джейсу, но она… это невыносимо.              Кейтлин хочется снова стать пятилеткой, впервые держащей в руках родовое ружье с золотой гравировкой, и бежать с ним в объятия матери. Такая маленькая, но отчаянно бойкая. Именно Кассандра впервые дает Кейт оружие и ставит в позу стрелка. С самого начала она пытается растить свою бесценную малышку стойкой и сильной — такой, которая в дальнейшем возьмет на себя все дела и займет ее место.              Но это приходится сделать слишком рано. Слишком, чтобы опомниться, оторваться и не разбить свое сердце на тысячу острых осколков, которыми она позже поранит каждого, кто подойдет подозрительно близко. Одно из них врезается в живот Вай с тем самым прикладом, на котором больше нет герба. Вся семья Кейтлин разваливается со смертью Кассандры, и нет ничего, нет никого — только фантомная мысль о том, что папа, по крайней мере, живой, но огромная сквозная дыра не затягивается ни на миллиметр.              Ее удается прикрыть с возвращением Вай, нервные окончания отмирают, и жить с ней становится вполне реально, но.              Наступает сегодня — и Кейт ощущает потерю с особенной силой, с каждым вздохом чувствует несправедливость, грусть, ужас и злость.              Разве они заслуживают такой отстойный конец?..              И стоит ли говорить, что в самых неосторожных мечтах Кейт думает, что очень хочет назвать дочь Кассандрой. Конечно, не сделает этого: слишком больно будет произносить это имя в адрес кого-то безгранично любимого без ноющей в подреберье боли. Но мысль есть — и от нее не деться. По правде говоря, ей кажется, что Вай это поддержит: если Кейт вздумается дать это имя, она не скажет ни слова против — и это еще одна причина «люблю».              А сейчас кожа Вай становится влажной и горячей — и она продаст душу дьяволу, чтобы никогда больше не чувствовать этого.              — Мне так жаль, что тебе приходится проходить через это, — ее руки прижимают Кейт так крепко, словно пытаются защитить от ее же собственных чувств. В свое время Вай сталкивается с потерей родителей, и такого она не пожелает даже врагу, что уж говорить о той, по которой сердце обливается кровью. Невидимые багровые капли падают ей в ноги. — Но я с тобой. Я рядом. Мы обязательно справимся.              — Я вытолкала тебя из ванной утром. Как ты вообще остаешься такой доброй ко мне?              — Просто люблю.              Потому что Кексик может брыкаться, кусаться и всем видом показывать, что она не нуждается в помощи, но в глубине — Вай это знает — она будет безмолвно рыдать в невозможности справиться с этим сама. И не нужно быть экспертом, чтобы видеть ее насквозь; достаточно просто проникнуться — и чуткий мир Кейтлин скажет сам за себя.              Вай все же выпроваживает ее немного поесть, пока сама собирается и обязательно убирает назад отросшие волосы. Они наконец-то теряют черный оттенок и больше не напоминают о хреновом периоде. Вай цепляет их резинкой в маленький хвостик. Столько лет за этой прической она прячет свое лицо, но сейчас все же находит силы не только не носить постоянно перчатки и бинты, но и открыто смотреть вперед. Без ужимок, без защитного сарказма, без страха показать эмоции.              На фамильном кладбище Кирамманов Кейтлин несколько минут стоит без движений. Вай обнимает ее со спины, ни на секунду не оставляя одной.              — Кейт, все хорошо?              Это имя срывается с губ и вызывает легкую улыбку на лице Кексика.              — Ты знаешь, мама всегда терпеть не могла, когда меня называли Кейт. Она говорила, — она делает голос чуть погрубее, — «Я несколько месяцев придумывала тебе имя, чтобы оно звучало аристократично, но при этом просто, а твои друзья сокращают его до... этого?» Думаю, если бы она еще была с нами, она бы постоянно делала тебе замечания, — Кейтлин тяжело усмехается собственной мысли. (Интересно, смогла бы Кассандра проникнуться Вай так же сильно, как ее чуткая маленькая принцесса?)              Иногда Кейт думает об этом и каждый раз приходит к одному: несмотря ни на что, Кассандре хватило бы любви, чтобы принять ее выбор. В свое время ориентация Кейт не стала проблемой, а уж заунитка, не чаящая души в ее драгоценном ребенке, это вообще меньшее из возможных зол.              (Главное, что ее малышка по-настоящему счастлива.)              — Тогда мне бы пришлось больше никогда тебя так не называть.              — Поддалась бы моей матери?              — Даже не задумываясь, — Вай пытается разрядить обстановку. Протягивает возлюбленной невидимую руку, чтобы вытянуть ее из трясины. И Кейт хватается. Вай замечает, что после приятных воспоминаний она чуть оживляется, и решает выжать из этого все. — А расскажи о ней еще что-нибудь.              Новая неосторожная улыбка слетает с губ. У Кейтлин замирает все внутри, когда картинки всплывают в голове.              — Я проиграла свой первый стрелковый турнир. Причем с грохотом. Не то чтобы не попала в десятку — вообще промахнулась мимо мишени. И я тогда так боялась, что расстроила ее, что рыдала целый час. А она держала меня на коленях и повторяла, что все равно очень гордится мной. Знаешь, в этом всегда была их с папой разница: он хвастался мной, когда я обыграла шерифа Грейсон, а она хвалила меня даже тогда, когда я оставалась на последнем месте. Любила меня даже лузером.              — На то она и мама, — руки Вай сцепляются на ее талии еще крепче. — А еще?              — А еще ее ужасно раздражало, когда я тайком приводила девочек в свою комнату. Что я только не придумывала, когда была подростком, — усмешка звучит независимо от Кейт. Она рождается непроизвольно, когда та вспоминает недовольное лицо матери. Правда, ни одна из ее дам не удостаивалась ружья в лоб, как Вай. — И через окна пролезали, и через самые темные коридоры бегали.              — Так ты была та еще сердцеедка?              — А ты правда удивлена?              — Нисколько, — маленький поцелуй остается на шее.              — А еще она ругалась, когда я брала ее очки. Мне в детстве нравилось красть их со стола и смотреть, как все расплывается перед глазами. Она вообще много читала. Знаешь, у нее на тумбочке рядом с кроватью всегда лежала какая-нибудь книга, чаще всего детективы, но иногда, — сдержанный смешок, — вот эти странные эротические романы, где каждую часть тела называют метафорой. Это было моим первым шагом в пубертат.              — Тоже читала?              Кейтлин смущенно кивает:       — Тайком. Там всегда были двухметровые суровые мужчины, готовые драться по щелчку, и их женщины с идеальной внешностью. И, конечно же, их «сладострастное влечение» друг к другу, — она подбирает слово, максимально похожее на те романчики.              — Ужасно звучит.              — А в книге еще хуже. Но некоторые она мне пересказывала. Естественно, не те романы, а что-нибудь про расследования. Особенно когда мы катались на лошадях. И после этого она удивлялась, что я решила стать миротворцем… Мне тогда было так обидно, что она не поддержала меня, хотя я знала, что она была близка с шерифом Грейсон и уважала ее… Только потом я поняла, что она просто хотела меня уберечь. По-своему, через запреты и охрану семейного шатра вместо реальной работы. Но в этом была она вся.              — Теперь и мне грустно, что я не узнала ее получше.              Столько лет Вай тратит на ненависть к Пилтоверу и Совету, но вот перед ней стоит девушка из одной из богатейших семей, которая с детства не знает отказов и лишений, и Вай абсолютно безоружна перед ней. И в Совете, оказывается, был хороший человек.              — Думаю, вы могли бы поладить. Не сразу, конечно, но со временем. И я уверена, что благодаря тебе она могла бы многое сделать для Зауна. Джейс сказал, — голос дрожит, слова срываются рефлекторно, — в тот день она проголосовала за его свободу. Она поддержала то, что было мне дорого, несмотря на свои принципы.              Кейт резко разворачивается и утыкается Вай в шею. Та гладит ее длинные волосы, пытаясь успокоить своим ровным дыханием, но отчаянно не выходит. Переживания Кейтлин она принимает как свои собственные.              — Я, на самом деле, так рада, что она была с тобой целых двадцать три года. Этого, конечно, все равно недостаточно, но… все же была.              «Берегла, ценила и растила, чтобы мне потом потерять от тебя голову. И я счастлива от одной только мысли, что у тебя было все то, о чем я могла только мечтать. Ты заслуживаешь счастья, и я из кожи вон вылезу, чтобы тебе его дать».              Слова остаются зажатыми где-то между зубами.              Вскоре, навестив шерифа Грейсон и оставив цветы возле мемориала на центральной площади, они возвращаются домой, где Кейтлин, глядя на собственное отражение, видит столько всего от матери. Она оставляет в ней свои черты, свое умение держаться осанку, даже британский акцент у Кейтлин прямо как у Кассандры.              — Я сделала тебе чай, — Вай заходит в комнату с двумя кружками и книгой, зажатой в подмышке. — И еще… я взяла в нашей библиотеке детективчик. Знаю, после потери глаза у тебя часто болит голова, когда ты читаешь. Поэтому… может, это не то, что тебе сейчас нужно, но я могу почитать его нам. Я честно пыталась найти что-то из тех забавных эротических романов, но не нашла, — Вай издает тихий смешок, пытаясь прощупать настроение Кейтлин.              Она с благодарностью забирает из мозолистых пальцев горячую кружку и оставляет на щеке с татуировкой теплый, полный обожания поцелуй.              — Тебя правда не затруднит?              — Шутишь? Я обожаю читать. И обожаю, когда ты улыбаешься, — Вай большим пальцем поглаживает острый подбородок Кейт.              И она не лукавит ни в одном из признаний. Вай особенно проникается чтением в «Стиллуотере», где это было единственным способом хоть ненадолго почувствовать себя свободной и оказаться где-то, кроме грязной, обшарпанной камеры. И если это сделает Кейтлин хотя бы немного счастливее, она прочитает все из их библиотеки.              Вай проливает немного чая на пушистый дорогой ковер, когда Кейт резким рывком забирает ее объятия.              — Я бы ни за что не пережила это без тебя.              — Пережила бы, — Вай поглаживает ее узкую спину. — Ты у меня сильная девочка.              — Ты права, — соглашается Кейт. — Пережила бы. Но хочется с тобой.              — Это ты мне так в любви признаешься?              — Возможно, — зубы прикусывают нижнюю губу, срывая с нее тоненький верхний слой. — Да. Признаюсь.              — Тогда, чтобы ты знала, Кейтлин, я тоже готова проходить через все дерьмо только с тобой. И я знаю, что ты всегда прикроешь мою задницу. Ты хороший стрелок.              — Я отличный стрелок.              — Началось, — Вай с улыбкой закатывает глаза и тащит ее в постель, где следующие несколько часов вслух читает про расследование в маленьком техасском городке. Кейт, вымотанная за день, засыпает за полчаса, но Вай не сможет и глаз закрыть, не узнав,              «И какая сволочь перерезала всех фермеров в этом ебнутом городе?»